У Никанора Лукича дома жила мартышка. Вернее это был самец мартышки по имени Варфоломей. Никанор Лукич исправно кормил его, гулял с ним и даже брал с собой раньше в командировки, показывая ему как разнообразен мир. Варфоломей поэтому был вполне доволен жизнью.
Он признавал в Никаноре Лукиче своего хозяина или вернее сказать наставника, и тот был для него в тех немногих видах деятельности, которые мог позволить Варфоломею его небольшой ум, ориентиром. Мартыхан старался - копировал позы и гримасы Лукича, иногда он даже очень похоже вздыхал, глядя новости по телевизору, сдерживая, казалось, рефлекторные волны бессмысленных ругательств. Иногда он не мог сдержаться и вел себя как рассерженная мартышка, но Никанор Лукич всегда его успокаивал, приговаривая: "Все устроится, Варфоломей... Все будет по нашему".
Шли годы. Никанор Лукич старел и мал помалу стал ворчливым и подозрительным пожилым человеком все еще предпенсионного возраста. Несмотря на многие свои настоящие и мнимые заслуги в журналистике, общественной и личной жизнях Никанор Лукич стал ощущать нужду и одиночество.
Он часто думал теперь о том, что никто его никогда не ценил и не любил – начальство выжимало из него все соки, хвалило, когда сок шел густым потоком со шматками мяса и костей и недовольно морщилось, когда сок шел чистый, березовый, наводящий на приятную печаль и тоску по потерянной родине; коллеги завидовали и поеживаясь в одном кабинете от близости его величины, пытались сравнять ее сначала с уровнем водки в стакане, потом с ведром для бумаг, а потом и просто с плинтусом; жена – по мере сокращения финансирования теряла интерес, цвет, вкус и плоть пока не превратилась в старое пальто на самоходной вешалке, переехавшее куда-то...
Все сошло на нет, и Никанор Лукич знал, чем все это было – только глупыми неосуществимыми надеждами.
Варфоломей многого не знал и Никанор Лукич для него всегда был достоин подражания. Никанор Лукич это очень ценил и боялся потерять.
- Что это то ты сегодня не показывал, как улыбается Никанор Лукич, когда проснется? – трепал он его за мохнатую морду поутру.
Варфоломей смотрел растерянно и неумело скалил зубы. Он тоже старел и порой ему было лень подражать наставнику.
- Ну хоть так… – снисходительно кивал Никанор Лукич и подолгу смотрел в осеннее окно, открывал форточку и, боясь простыть, осторожно расширял ноздри. Люди внизу шли мимо и, кажется, знали куда. Дождь шел в лицо и Никанор Лукич снова закрывал окно.
«Кажется Варфоломей тоже разочаровался во мне… Я знаю почему – я потерял яркость… Я часто противоречу себе, мой образ стал совершенно размыт…» – он согнал рукавом туман с зеркала в ванной ради зрелища огромного зеленоватого рта в пене зубной пасты, - «я должен быть с ним более определенным, легким для подражания… Нужен максимально внятный и объемный персонаж…»
Он задумался, что-то припоминая и чуть прикрыл глаза. Из тумана памяти выступил отец. В галифе, сухой и поскрипывающий, с хорошо выделанной блестящей кожей на лице и сапогах он посмотрел свысока и с грохотам полетел в преисподнюю. Никанор Лукич в ужасе перекрестился, что-то прошептал бессвязное. Потом появились дворовые хулиганы, шпана, наглая, с ножами и кастетами, находящаяся для него на недосягаемой высоте со своим нечеловеческим отношением к жизни, имуществу и культурным достижениям граждан.
- Кепка на глаза, наколки… Галифе, кобура, погоны… Да, все это можно купить... - забормотал Никанор Лукич нервно. Образы эти хоть и были хорошо знакомыми и усвоенными, тем не менее поселяли в душе смятение и лишали на какое-то время воли.
Он припомнил еще что-то, прищурился и улыбнулся. Так просто и светло улыбнулся, как малыш, наделавший в штаны и, которому ничего за это не будет.
- Да, еще хороший деревянный крест на цепи… - добавил он тихо.
- И барабан – сказал вдруг Варфоломей, выглядывая из-за плеча.
- Зачем барабан? – Никанор Лукич совсем не удивился, что Варфоломей заговорил, но его неприятно кольнуло, что теперь придется считаться с его мнением.
- Я музыку очень люблю… И нам будут охотнее подавать на улице…