Портфель

   Делать добро дуракам — что лить воду в море! (Омар Хайям)

Смотря ноне на своего внука и его друзей, я, честно говоря, несколько обескуражен их скучноватой какой-то, пресной школьной жизнью. Потому, ежедневно тренируя мозг, дабы тот не старел и совсем не усох, как цвет на подоконнике, вновь и вновь возвращаюсь в свои детские и юношеские небритые годы. Приключений мы тогда не искали, они нас сами  как-то находили. Порой просто удивляюсь — со мной ли то, вообще, происходило.

Единожды, помнится, жеребцом скачу домой по ледяной дороге со школы, таки… подлетает ко мне бабочкой, видите ль, полногрудая восемнадцатилетняя мамзель с двадцатидвухлетним, примерно, любовным стажем, густо намалёванными губами и заявляет прямёхонько мне в личность, сразив своей девичьей утончённостью.
— Не поможешь ли, – заявляет, – мелочь пузатая, моего папеньку отправить на мерине по бухгалтерскому его делу... в уезд! Он тебе, – сказывает, – потом выразит свою благосклонность, проявит милость, да ещё, поди, и материально отблагодарит!
А я, чёрт бери, страх, как боялся самодельного деревянного пиратского протеза того главного бухгалтера, а пуще всего самого коня. А если честно, то брезгун я вообще по жизни, но ведь в морозном воздухе большими деньжищами для меня запахло. Не будешь же у маменьки своей то и дело клянчить.
Стыдно-с… однакож. Самому нужно было где-то и как-то подрабатывать.

— Да я, молодая дева, – ответствую, – в превеликим бы удовольствием помог, да не знаю с какой стороны к этому сивому мерину, вообще, подходить и как оную огромную животину запрягать! Это, к примеру, как тебе корову рогатую впервой подоить! Я ему, скажем, шлею во всю длину спины натягивать стану, а он меня копытцем… копытом. А оно, гляди, каково, яко три кувалды в одной. Три мои головы. Кошмар! Кошмар! Ужас, жуть! Так, вишь ли, шарахнет, что и с родной Пионерией разом распрощаюсь. И обернётся всё это, – сказываю, – лишь весёлым спектаклем для присутствующей подле нас публики, но не для меня, пионера.
А девица, знаете ль — сама элегантность! Она вдохновляла, зажигала, окрыляла и воодушевляла меня на любые действа! Подвиги! Да мои земляки прекрасно знали и знают её.
Ну-с… кое-как нашёл я ушлого человечка… с ядерной энергией, так тот проныра, скажи, сам плюгавенький, а так умеючи всё сделал, что мы вдвоём — с трижды лишаемой, со слов старшеклассников, девственницей, глазом не успели моргнуть.
Ни разу.
Осталось лишь бухгалтерские телеса загрузить в сани с конём и портфелем, цвета — детской неожиданности, да хорошо всё прикрыть тулупом. Ну, втроём то мы быстренько с оным делом управились. Шустрый был тот парниша, который, видно: родился на скорости, жил на скорости, а быть может уже и ушёл от нас на скорости!
На погост.
Тот сметливый и оборотистым ухарь грузил тушу ветерана, то и дело одевая самодельный, выточенный из древа, гладкий пиратский костыль, который всё почему-то спадал с культи его ноги, а мы с девицей всё тулупчиком укутывали папашку её, подтыкая со всех сторон под его телеса тёплую ещё из дома шкуру.
Сам же ветеран только мычал и матерился, издавая какие-то нечленораздельные гортанные для нас звуки. Чернобровая же хлопотунья, видимо, ещё та была дичка. Видно, что очень любила кокетка своего папашу — инвалида войны, раз так за него хлопотала и беспокоилась. А может денег у него было: не меряно не считано и он её баловал и за всё благодарил. То-то… ни на минуту она не сводила с нас, случайных её пособников, проницательного внимательного взгляда со скепсисом, нарисованном на её лице, всё сверкая своей пышной высокой привлекательной, под махровым халатиком, грудкою.
Многие были влюблены в неё, а я, таки... плавился от всепроникающего взора той, красавицы-дивчины, готовой произвести поголовный обыск, играя томными своими очами, раздевая ими до исподнего, полного обнажения, не оставляя на нас никакой одежды.
Всё же, видимо, побаивалась, что очистим мы карманы, али подрежем у её папани мошну.

Меня такое отношение и недоверие оскорбляло и даже раздражало, ибо был пионером страны Советов и, в отличии от других плутов, старался блюсти Моральный кодекс строителя Коммунизма. Негоже было мне ни при каких обстоятельствах его нарушать. Я совершенно не давал повода той мамзель для малейших к моей персоне подозрений.
Вот же ж... стерва, о чём думка, оказывается, у той Валентины была. А я считал её богоневестной Валькирией, а она с цыганом роман, помимо меня, помнится, тут же замутила. Затеяла. Стыд головушки! Не знаю почему, но не от её ли каких выходок, тот инородец в петлю, под потолком, залез.
Ага… насовсем.
А ведь у рома, вроде как, всё было в шоколаде. Был он здоров и весел, свободен в мыслях и действах, богат душой и любим сердцем, храним силами Неба и, казалось, согрет лучами Солнца и безумно счастлив в объятиях моей соседки. Валюшка же с малых лет, с виду, вся такая: красивая, гордая и яркая. Как говорил нам цыган, что влюбился в одну, никем необласканную ещё, молоденькую особу… со стройным осиным станом — до потери сознания и вскоре, мол, на ней женится.
Всё расхваливал предмет своей любви, хотя найти женщину без изъяна, что найти мужичину без извилин в башке. А спросить бы нынче у той Валюшки: каково сейчас ей с таким грузом живётся, когда она такого красавца-молодца на тот Свет справила.
В юности.
Хотя… Валя того, конечно, не желала, да и табурет, поди, в ноги ему не ставила. А можа… родичи её супротив их женитьбы были. Кто знает… кто знает. Кто это, скажите, за цыгана любимую свою дочурку отдаст. Не каждый, знаете ль, не всякий, поди.
Вот такова она — грешная любовь!
Впрочем… каждый выбирает свой путь. Это диагноз, али могло быть временным помешательством, но случай не совсем редкий в нашей жизни. А может тот цыган успел переболеть всем, чем мог. Так может у того полюбовника гнойный отит был на оба уха или подагра тем часом накрыла, али заболел скарлатиной, золотухой или геморрой, скажем, мучил, а может и другая какая прогрессирующая наследственность, типа: неприятной французской болезни, от которой и жизнь, верно, немила любому земному существу.
А может и грыжа на пупке.
Кто знает, какая хворь найдёт на любого гражданина. А парня с коих лет уж… нет, будто никогда его в нашей жизни и не было. Сами же отношения меж ними были: страстными... огненными, а таков их печальный финал. Шило в мешке от любопытных и любознательных бабёнок разве утаишь.
И что это мне в голову ноне на ночь глядя тот усопший втемяшился.
Ну да, в связи с жеребцом, которого тот цыган мог с завязанными глазницами, в полной темноте, запрячь, но того с нами не было. Значит, следовало как-то соседке помогать.

Однако, вернёмся, как говорится, к нашим баранам. В общем, кое-как запрягли коня и нашего протезированного клиента загрузили в сани, отправив его в дальний путь — по делу бухгалтерскому, трижды перекрестив его… спину. Договорились вечерком встретиться, дабы внести его тело в дом. Сам то тот точно не добредёт. По снегу, да, тем паче, через сугроб… у двора. А там, гляди, ещё и после обычных посиделок с друзьями в кабаке или с сотоварищами.
В пивной лавке.

А вечером бью клюшкой шайбу в стену частного дома соседа, играя сам с собой в хоккей, а тут, как чёрт из табакерки, выплывает из-за угла уголовная личность, в виде: Найды Ивана Сергеевича, татуированного картинами Собора Парижской Богоматери и на жаргоне контингента преступного мира нежно так воркует… разводя пальцы веером, сопли пузырями.

— Как же ты, – сказывает, – мне, собака, надоел! Ты с какого табуна то будешь! В хате с утра до ночи только бум, да бум, что ни черта: не полежать, не поспать, не отдохнуть! Где, показывай, твои ухи. Сейчас рвать, отрывать, нахрен, буду. С корнем… чтоб более не баловал, а людям давал покой! И какого чёрта, – заявляет, – вас, школят, в заведении сутками не держат! Под надзором!
В кандалах.
Стоял я пред тем, полностью разрисованным злыднем, как кролик перед удавом. Вовремя же мимо нас пролетал тот самый сивый мерин… с главным бухгалтером в санях, а туточки, спасибо, и Валентина подоспела, отбив меня от бывалого преступника, зовя помочь занести телеса своего папеньки в дом! А как того нести, коль конь с разгона на огромный сугроб влетел и дровни перевернулись, накрыв её папашу: и самими санями, и сеном, и чёрт-те какой длины тулупом. Рванул я тогда за тем эгоистичным пройдохой, который нам днём помогал коня запрягать. Нашёл.
Привёл.
Гляжу, а Валюша портфель в сугробе папин разыскивает. А тут, смотрю, и жулик подключился к оному занятию, бросив исполнение своих прямых обязанностей — по вносу тела в дом. И ведь в самом невероятном месте, он нашёл-таки… и мне его, каналья, суёт втихую, заявляя, что прячь, дескать, в снег, пока клуша-де… в поисках и своих думках. А я, как заглянул в тот бухгалтерский портфель, дак меня аж… затрясло, ибо из него новые денежные банковские упаковки просто ломились наружу, радуя заискрившиеся мои окуляры.

— Прячь, – шепчет мне шельмец, – портфель в снег, там его никто без нас не отыщет! Дескать, надо подсуетиться малость, а потом, мол, мы и поделим все бухгалтерские меж собой дивиденды. Вот же ж… выродок. Первый камушек в корзину моих сомнений был запущен. Но я чувствовал, что в отсутствии денежных средств отца, милой барышне будет не до демонстрации своих нежных чувств… к кому бы то ни было. Однако, не стал я плясать под дудку того хапуги, да и грешно так поступать, чужое добро присваивая.

— Негоже, – сказываю тому корыстолюбивому типу, находившемуся в каком-то алчном угаре, – так поступать пионеру-ленинцу! Мы всё должны хозяевам вернуть и тут же несу пропажу Валентине, которая предо мной аж… растаяла. А того помощника-самодура ажно, скажи, перекорёжило. Перекосило. Вот, – думаю, – что жадность с таким непочтительным людом делает.
Тот смотрел — слезился!
Тут же, у социально-неблагополучного хлюста, слышу зубной скрежет. Встав, по-барски, в позу Тузика, он загородил мне дорогу. Я оттолкнул его, но он всё зло косился из-под нахмуренных бровей на меня и дюже сердился. Пихаться, пёс, и за грудки ещё меня стал хватать. Серчал, мычал. Псих–не псих, идиот–не идиот,безумец–не безумец. Хотя… любой маньяк считает себя нормальным, да и глупо было бы мне козни строить!

— Ну и ну… Накося, – бормочу, – куси! От селедки ухо! Ты не пугай меня и не стращай! На печи с бабушкой в такие игры играй, но не со мной, пионером страны Советов!
И с удовольствием выворачиваю ему под шнобель кукиш, размером — с церковный колокол. Ведь я был для него, яко кость в горле. Он бы точно тогда дров наломал, но как гласит пословица на Руси: «Бодливому быку Бог рогов для того не дал!»… Так — словесный пронос, ничего более, что и юного пионера даже не запугать. И не с такими, по примеру деда своего, (по маменьке) Фёдора Яковлевича, на кулачки ходил, теряя уже молочные зубы.

— Ты с какого, – обиженно лопотал он, тряся башкой, – чёрт бери, рода-племени будешь, что тебе не нужны деньги на расходы! А ведь можешь себе под зад мотоцикл «Ява» приобрести завтра же! Сними, таки… с шеи, k ebene fene, красную свою тряпицу и стань, наконец, нормальным гражданином общества, совершенно обычным пацаном с разумными и естественными людскими потребностями, кои теперича присущи всем на этом свете! Тебе же, холера, заживётся с деньгами, как в сказке, о которой ты и не фантазировал.
Будет, дескать, у тебя не житьё, а малина. Будешь отливать отныне золотым пёрышком.
Настроение было гнусным и не только у меня. Ведь я, будучи в пионерах, только начинал самоутверждаться.

— Как, – думал я, – такая мысль могла в безмозглой его башке родиться, а ведь он такой же, пожалуй, вьюноша… моих преклонных, от рождения, лет! Да ещё и комсомолец, поди, со значком Ильича… на груди! Не делай мне нервы! – сказал я, как говорили мне в Одессе, где мы со своей маменькой гостевали.
Однакож, я нет… и всё!
А тот прыщ всё пудрил мне мозги, дразнил, доходя до паранойи. Может и признавался он родичами хорошим человеком, но со стороны, из-за неадекватного его поведения, сие мало было заметно. Я будто ему на любимый на мозоль наступил, так как из его гортани только и раздавался дикий писк.

Ведь случилось то, что на его дерзкий выпад, я симметрично отзеркалил.
Тут-то я и стал боролся с демонами в голове и стал подумывать: о прихоти и дури оного болвана, но неведомые мне искусители плотно засели в голове и мысль, что живём в этой жизни один раз, не покидала чувственные извилины. Дерьмовая, надо сказать, возникла ситуация: один кричал, дабы я тот портфель припрятал, а второй, чтобы найденные в снегу деньги, вернул непременно дочери их хозяина. Ведь брать чужое — это то же самое, что с незамужней мадам или незнакомой девицей сходить в баню. Грешно, граждане, но, коли с молитвой и крестиком на шее, то можно.
Сказывают — прощается.
А у красотки, надо признаться, ещё и такие шикарные бёдра и точёные ножки, которые меня тогда просто сразили. Наповал. Всё это, верно, и подействовало на меня, как возбудитель на импотента… приводя в замешательство. Конечно, все тогда Валюшку за связь с цыганом осуждали, но только не я. Но если вас всех, милые гражданочки, спросить: «А не красота ли, вообще, спасает наш Мир!»…
Да, неплохо бы было с такой милой девицей провести несколько незабываемых часов вместе в бухте насаждений! Хотя шансов у меня было совсем мало, ибо её воздыхатель ещё и другом нашим был, да и разбудил в девчонке такую дикую животную страсть и инстинкты, что она не могла уже и думать о другом.
Да о чём это я, вообще, коль тем временем юные мои познания о влюблённости и любви заключались лишь на уровне ботаники, типа: пестика и тычинки. Иногда даже думал, что девчушка забеременеет от мерцающего и горящего огнём моего глаза и тут же, прямо на месте, разродится, принеся моей мамане двойню, али более того — тройню. Потому и со своими милыми одноклассницами я лишь флиртовал, дотрагиваясь только до одной их груди. Ну… стоит ли обижаться — на Солнце, там тоже есть свои пятна.
Кому смех, а мелочи слёзы.
А, казалось бы, соблазняй, греши — не хочу.
Но… увы! Валя не подавала каких-либо нечистых надежд и блудных помыслов: как к себе, так и к своему великолепному младому наливному телу, да и мне воспитание не позволяло вести себя как-то… по-иному. И победу в этой борьбе могла одержать лишь врождённая прививка: к совести и разуму, чести и достоинству. Гляжу, а у помощника нашего стала мордень уж... чересчур расстроенная. Видимо — о больших деньгах, загрустил. Ох, и хам же был тот рыжий прыщ, который, помнится, только и заявил мне.

— А ведь и взаправду говорят, – сказал тот паразит, – что пьяный когда-никогда, а всё одно проспится, а дурак — никогда! Тебе что, пионер, гвоздь кувалдой в башку вбили или сделали трансплантацию мозга! Сколь же это мы, зараза, из-за тебя упустили денег! – только и прошипел удавом, недалёкий интеллектом, жлоб. Тот хлыщ даже не удосужился передать дивчине портфель из моих рук, всё высчитывая: сколько и чего он мог бы приобрести на всю ту сумму, находящуюся в портфеле.
Но лучше преставиться на паперти у церкви от голода, чем совершить такой неблагопристойный проступок, как кража. Да за оное действо меня бы и маманя тем портфелем прибила или руки по плечи оторвала... к чёртовой бабушке.

А страстная та особа приняла портфель с денежными упаковками из моих рук, подспудно наградив таким горячим и нежным меня поцелуйчиком, что я закружился в экстазе. Даже солнце от снега стало отсвечивать ярче, чем прежде, а наш общий помощник, чёрт бы его побрал, раззавидовался, вишь ли. Но мне ли тому безумцу было завидовать, коль я только оконфузился и щёки у меня тут же зардели, пыхнули, так как, почувствовав горячее девичье любвеобильное тело, у меня даже ноженьки стали ватными, пот лил со лба градом, что вот-вот падучая или какая иная младенческая болезнь от возбуждения накроет.
С головою.
Ведь о том поцелуе я не мог и мечтать даже в самых безумных снах. Лишь впоследствии я понял, что подобные девицы ломаются ровно столько — сколько это нужно, чтобы и не показаться слишком лёгкой добычей, и от себя совсем не отпугнуть.
А тогда…
Тогда я, действительно, опасался хлопнуться в сугроб снега в припадке, соизмеримого, разве что — с эпилептическим, и там уже отбивать балетное виртуозное па-де-де… пятками, ибо даже небо для меня казалось в алмазах, да и не ожидал я такого любвеобильного эмоционального всплеска и поощрения от милаши Валюши. Долго же я тайно хранил тот ярко-красный смачный и красивый автограф от губной помады девицы.
Аж… до прихода с работы старших своих сродственников. И как, чертовка, всё правильно рассчитала. Не зря папенька её главным бухгалтером был.
Наследственность… никуда от того не денешься.
Начитаешься таких грустных историй с плохим завершением, что хоть никогда в табун больше не скачи, что хоть никому из сексуальных гражданочек более не оказывай внимания. Хотя… Спасибо, что нам тот невзрачный хмырь помог, иначе мы вдвоём с той любвеобильной шалуньей ещё бы несколько часов шоркались… в поисках портфеля с денежными упаковками.

Но всё это было только прелюдией всего дневного действа.
Неведомо мне… куда после того пыхнула обворожительная подружка с деньжищами, но дело то получило дальнейшее продолжение. Главному бухгалтеру, очнувшемуся ото сна с похмельным синдромом, приснилось, что какая-то негодная дрянь свистнула его портфель с наличностью, за что ни в жизнь было не расплатиться. Вскочил бедолага… и давай участковому с его помощником о своём горе названивать. Те, в свою очередь, подключили пожарников, охранников и сторожей, дабы отыскать портфель с месячной заработной платой всех работников и служащих кооператива.

Все сугробы народ, за обещанное приличное вознаграждение, перекидал, весь снег чрез сито пересеял, осмотрев сани с сеном, заглянули мерину в гриву и под хвост, но увы… ни бухгалтерского портфеля… ни денег. С тем и разошлись, вызвав докторшу с неподъёмной бутылью «корвалола»… чтоб, значит, не разыгралась у страдальца подагра, чтобы не допустить прекращения работы сердечной у бухгалтера нервы, дабы не потерять главного специалиста хозяйства.
Не знаю, что произошло дальше в доме пожилого специалиста, но после школы меня навестила Валентина и принесла пачку денег, одарив ещё раз меня поцелуем. Несмотря на отказ принять деньги, Валя насильно всучила мне их. Подарок пришёлся, конечно, по душе. Именно тогда я, на свою беду, и купил мопед.
А значица, граждане, и вывод отсюда может быть только один — делайте добро людям и их к вам благодарность не заставит себя долго ждать. Доказано жизнью. Отдаваясь страстям, я становился похожим на больших и совсем уже повзрослевших, и я кожицею, что ниже пупка, чувствовал, что мною, таки… все остались довольны! Ну и Слава Богу, раз путёвым уродился!