X
После потерь понесенных в конце февраля сорок третьего, бригада до осени в наступательных боях не участвовала. Ее использовали для обороны обширных участков по фронту, в районах с болотистой местностью. Сначала в районе Смердыня, затем Кородыня, потом Карбусель.
Что же мне особо запомнилось из боевых действий в лесисто-болотистой местности? С наступлением весны местность стала труднопроходимой, а местами – и совсем непроходимой. Немцы, как правило, удерживали высоты, превращая их в укрепленные опорные пункты. Главным из них была "Мга". Зимой мы штурмовали эти высоты, но нам не удавалось овладевать ими.
На лето мы остались на болотах. Срочно, вместо окопов стали ставить заборы в два метра высотой. Притом, ставили два забора параллельно, делая в них бойницы. Промежутки забивали корнями, ветками, илом и старыми, не годными для строительства, стволами деревьев. В зависимости от обзора и обстрела сооружали ДЗОТы. Ставили четырех, трех и пятиугольные срубы, с амбразурами для наблюдения и стрельбы на два, а иногда – на три пулемета. Поверх срубов из толстых деревьев укладывали накаты в два и три слоя. Полы стлали из горбылей на опорах. Так строили дерево-земляные огневые точки -. ДЗОТы На протяжении всей обороны по-над заборами прокладывали дорожки из длинных ровных стволов, обычно в три ствола. Получался своеобразный тротуар. Из ДЗОТов вели огонь из пулеметов, а на танкодоступной местности – и из противотанковых ружей. Из амбразур в стенах вели огонь стрелки, автоматчики и снайперы.
Поскольку, установленные зимой мины, весной ушли под воду, то для обороны позиции на колья устанавливали мины натяжного действия ПОМЗ-2. Эти мины надежно защищали подступы к нашим рубежам. Там, где не было мин, выручала солдатская смекалка. Бойцы натягивали малозаметную проволоку вдоль фронта. От нее отводили проводки в блиндажи и ДЗОТы, на них прикрепляли консервные банки с колокольчиком, которые их своевременно оповещали и не только о появлении противника, но и своих командиров. Такая простая сигнализация своевременно оповещала, откуда грозила опасность. Расчеты трудно было застать врасплох. Весной и летом, от цинги спасала черемша, а к осени появлялось много ягод и грибов. В остальном все было – "на войне, как на войне"…
Противник вел активную разведку с целью захвата языка и с целью разведки огневых точек. Как правило, попытки немцев оканчивались неудачей – они оставляли нам в качестве трофея своих убитых или "языков". Успешно действовала наша разведрота под командованием капитана Магомеда Блаева. Разведчики отыскали водосточную канаву заросшую дерезой, которая уходила далеко в тыл противника. Немцы не подозревали, что именно эта, ничем не примечательная канавка, была той дорогой, по которой в наш тыл уплыло много пленных. Один раз разведчиков постигла неудача – пока они дотащили пленного, тот помер. А так, все проходило удачно. В одну короткую ленинградскую ночь они уходили в тыл немцев. Там, днем, далеко в тылу, вылавливали вольно шатающегося, связывали и засовывали его в тюфячную наволочку, в следующую ночь возвращались обратно. Так, на моих глазах они притащили фельдфебеля. Перед тем как нашу бригаду должны были перебросить на другой участок фронта, разведчики решили отличиться. Недолго думая, они решили захватить немецкого пулеметчика прямо с огневой позиции, которую давно присмотрели рядом со своей водосточной канавой. Накрыли его удачно, а вот засунуть в наволочку не могли – он оказался прикован к пулемету цепью: "Ого! До чего немцы додумались? Своего к оружию приковывать"... Ну не оставлять же его? Пришлось засовывать в мешок вместе с пулеметом "МГ-34". Тащить его по канаве было очень трудно, но доволокли. За эти подвиги, разведчики бригады получили по несколько правительственных наград. Мы были рады за них и гордились ими.
На юге, в это время, шли широкомасштабные боевые действия. ч нас на Волховском фронте, на протяжении всего лета было полное затишье. Моя рота своими противотанковыми ружьями прикрывала штаб бригады от воздушного налета самолетов противника, а также готовилась к отражению прорвавшихся танков.
Как-то утром, с восходом солнца, появился очень низко летящий немецкий самолет "Ю-88" и стал разбрасывать листовки. На развороте он замедлил скорость. Дежуривший бронебойщик, рядовой Бирюков, прицелился, выстрелил и, видимо, попал. Из-под левого крыла вылетело пламя, самолет резко пошел вниз и скрылся за ближайшим лесом. Мы не поняли – сбил его бронебойщик, или он спустился и по-над лесом ушел восвояси. Ничего конкретного не мог объяснить и Бирюков. С самолета успели выбросить кипу листовок, которые усеяли всю окружающую местность. Я поднял одну и прочел. В ней "власовцы" призывали наших воинов переходить на сторону немцев, сдаваться в плен. Внизу был пропуск – "Штык в землю" и подпись Николай Корниенко. Я знал такого, он учился на два класса старше меня, и окончил нашу школу с "Золотой медалью". Тогда, я воспринял это, как простое совпадение. По окончанию войны я встретил его сестру Нину, рассказал ей про листовку и спросил про брата.
– К великому сожалению, это наш Николай. Теперь нас часто тревожат вызовами... – призналась Нина.
Так что, предатели росли и учились рядом с нами.
После этого случая, в расположении штаба нашей бригады появился инспектор штаба Армии по противовоздушной обороне. Я рассказал ему про тот случай с самолетом.
– Да, такой самолет упал возле штаба соседней дивизии. И мы искали тех, кто сбил этот самолет.
– Так что, рядового Бирюкова можно представить к правительственной награде? Ведь за сбитый самолет, ему положен орден "Отечественной войны" I степени.
– Нет! Мы уже представили другого солдата – он стрелял из винтовки в сторону самолета и к награде представили его.
Меня огорчило не только то, что Бирюков не получил заслуженный орден, а еще и то, что через несколько дней пришел приказ по Армии в котором мне "за несвоевременный доклад о сбитом самолете" объявили выговор. Это "вечный" выговор. Кто теперь его снимет? – подумал я.
После, мне довелось встретить этого инспектора:
– Так что же лучше, по-вашему? – мой доклад, что самолет сбит? А он целехонький улетел... Ведь это была бы ложь, так как мы не видели, что он падал. Что ж буду ходить с выговором, но буду честным.
И такое бывало на войне. Долго я переживал за свою честность. Все же, не снятый выговор не повлиял ни на прием меня в члены ВКП(б), ни на присвоение очередного воинского звания "Капитан".
С присвоением капитанских званий командирам трех рот, комбат старший лейтенант Перепечин решил, что ему тоже одновременно с нами присвоят "капитана". Он даже приготовил позолоченные погоны и носил их в командирской сумке, уж больно ему хотелось стать "капитаном". Ан-нет! Ротным присвоили капитана, а ему нет – он продолжал быть "старшим".
И вот, в штабе батальона раздается долгожданный телефонный звонок:
– Перепечина – к телефону!
– Я Перепечин!
– Да, что же ты там спишь? Тут приказ давно валяется на присвоение "капитана" Перепечину! – и положили трубку.
Перепечин, никому ничего не говоря, весь сверкая от счастья, бреется, подшивает свежий подворотник, начищает до блеска сапоги, прицепляет золотые капитанские погоны и бегом в штаб бригады. "Нет!" – подумал он – "Дай я покажусь своим подчиненным, что и я уже капитан. Хотя бы в роте ПТР".
Я встречаю его, докладываю, поздравляю. Он веселый, улыбка на весь рот, красуется, то и знает, что гимнастерку заправляет и старается подставить плечи так, чтобы все видели, что он капитан. Зашел во все отделения штаба и там, приняв поздравления, решил: "Ну, пора зайти в отделение кадров за приказом". А там, кадровики от удивления все поднялись из-за столов и почти хором:
– Перепечин, а кто вам присвоил звание "капитана"?
Того бросило в холод:
– Как кто? – оторопев, он раскрыл рот...
– Да мы вас еще и не представляли – распоряжения не было…
Не знаю, что творилось у него на душе, а внешне он был, как говорится – "убит на повал"...
Лето проходило прекрасно. Погода солнечная. Дни длинные. Ночи белые. Не было ни жарко, ни холодно. Люди роты ПТР, кроме дежурства работали на укреплении подземных сооружений. Комбригу нравились воины выправкой и старанием. Он периодически спрашивал:
– А где "моя" рота? – считая ее ротой бригадного подчинения.
Я тоже не тратил время попусту. В войска поступили новые "Боевые уставы": "Отделение-взвод" и "Рота-батальон" – я их усиленно изучал. Там, точно определялись боевые порядки подразделения в наступлении и в обороне; место командира в бою, организация взаимодействия внутри подразделения и между ними, а также – с преданными и поддерживающими средствами. Не буду скрывать свою мечту – я готовилcя стать комбатом. Никто этого особо не замечал, но при проверках всегда отмечали мои глубокие знания, которые впоследствии мне пригодились.
В районе села Карбусель намечалось наступление, и нашу бригаду срочно перебросили для развития наступления. Когда наш батальон прибыл на захваченный передний край обороны немцев, начавшееся наступление, после прорыва первой полосы, уже заглохло. Там мы увидели в окопах, траншеях и ходах сообщения результаты применения наших тяжелых реактивных снарядов, прозванных нашими воинами – "Андрюшами". Немцы же, при их применении кричали: "Рус, перестань сараями бросаться!" – они так отзывались, потому что при запуске снаряды часто улетали вместе с деревянными упаковками, которые для них являлись и направляющими. При взрыве упаковочные ящики разлетались отдельными палками, а взрыв пакета снарядов оставлял очень глубокие воронки. Летом, в болотистой местности, мы в них купались и даже плавали. Так вот, попадая в блиндаж, они разворачивали там все до основания, и в таких блиндажах мы видели массу искалеченных немецких трупов. И, тем не менее, в наступлении, наши войска особых успехов не имели.
После Карбусели бригаду перебросили в район Кородыни. Местность, была более возвышенной и сухой, и там было меньше комаров и мошкары. Вся рота стояла для ведения огня по воздушным целям. Осматривая огневые позиции, я забрел в тыл четвертого батальона. Там была и прачечная этого батальона, в которой трудились две дивчины. Одна кипятила белье, а другая, засучив рукава, полоскала в большой деревянной лохани. Я остановился, любуясь ее работой.
– Что, капитан, смотрите на меня, как кот на сало? – игриво спросила дивчина.
– Да вот, только и любуюсь – так как "глаз видит, да зуб неймет! " – пожаловался я, тяжко вздыхая.
– А вы приходите вечерком к нам, когда наш старшина уедет с ужином в батальон. Возможно, "зуб-то, да и поимеет".
– А это возможно?
– Смотрите, как вам угодно? Уезжая, старшина нас запирает и проволокой дверь закручивает. Открутите проволоку и моя комната прямо, а Надина направо. Как видите, мы спим отдельно.
– А вас как зовут?
– Маша!
– Ладно!
Простившись, я ушел, а сам подумал: "Дивчина смазливая, кровь с молоком, попробую".
Вечер. Мимо нашего расположения проскрипела повозка, за ней протопали лошади с кухнями. Пора! Дверь, проволока, еще дверь. Справа зашевелилась Надя, но дальше никакого беспокойства не проявила.
– Коля, ты?
– Я!
– А я думала ты не придешь?
– Разве ты меня ждала?
– Ой, еще бы! Как ждала! Гимнастерку снимайте, – и дрожа всем телом, влипла, жадно меня целуя…
Не знаю, сколько времени прошло, но мне пора - хорошенького понемногу. Пока. Запер дверь и обратно закрутил проволоку.
Наступило утро. Девушки принялись за работу. Маша в хорошем настроении начала работу с песни.
– Маша, а Маша, кто у тебя вчера был?
– Никого.
– Не ври. Ты думаешь, я не слышала. Ведь ты не зря с утра поешь?
– Капитан был, – и показывает два пальца: "Во! Здорово!"
Надя, в сердцах, бросает работу, снимает робу, надевает юбочку, сапожки и ходу.
– Ты куда, Надя? – спросила Маша.
– За конвертом. Я сейчас.
Я только проснулся, привел себя в порядок, ординарец ушел за завтраком. Стук:
– Кто?
– Часовой. Товарищ капитан, к вам девушка.
– О! Боже, кто это еще... Ну, пропустите!
Открывается дверь и влетает Надя.
– Здравствуйте! Товарищ капитан, вы не можете мне конвертик дать? – а сама с такой улыбкой – того и гляди, лопнет от смеха.
– Если конверт, то, пожалуйста! Садитесь.
Надя не села, а "пригвоздилась" возле меня так, что я почувствовал всю её женскую прелесть. И тут же, в лоб, спросила:
– Ну как вчера?
– Что? "Как вчера"?
– Вы думаете, я не вижу. Вы ее осчастливили. Она с самого утра поет!
– И что тут дурного. Прекрасное утро, прекрасное настроение – вот Маша и поет. А собственно говоря, в чем суть ваших претензий? Вас же не допросишься…
– А вы просили?! – искренне возмутилась она.
Я потянул рукой по ее ноге и почувствовал ее наготу. Надя запустила руку мне за пояс.
– Надя, ты что? Конверты в другом месте хранятся…
– А что я хуже? У меня все при себе. Я свое дело знаю.
– Да, не хуже... Но...
В общем и ее не "обидел", и "конверт дал" - ушла она довольная. Уходя, спросила:
– Ну что капитан, встречаться будем?
– Это как вам, Надюша, угодно будет? Конвертов у меня много и могу еще дать. Сам, подумал: "Надя хороша, а Маша все же лучше".
Она ушла. Такой напор, да так нежданно. Вот подвалило – "не было ни гроша, да вдруг алтын".
Наступила осень. Пошли проливные дожди. Тяжелые тучи нависают прямо над головами. Развезло. Все вокруг залито водой. Бригаду срочно перебрасывают из района Кородыни, ближе к направлению на Любань. Место знакомое мне по повести Радищева "Путешествие из Петербурга в Москву". Почти весь личный состав забрали для строительства переходных мостов, через какую-то разлившуюся речушку. С оставшимися воинами мы собирали имущество роты и готовились к передислокации. Забегает старшина роты – мой бывалый старшина Олейник, и докладывает:
– Товарищ капитан, разрешите доложить: я получил приказ сдать роту и перейти старшиной в автороту. Берут меня как старого автомобилиста.
– Что ж, дорогой мой старшина, спасибо тебе за службу и поздравляю с таким важным для тебя назначением. Желаю успеха. Передай все имущество старшему сержанту Унжакову.
– И вам, товарищ капитан, спасибо за совместную службу. Мне у вас было легко служить. Я был рад такой службе, но теперь буду служить по специальности… Хочу вам признаться – я был "стукачем". Кроме меня еще есть, я их знаю, но указать вам на них не имею права. На вас от них, однако, доносы были несправедливые, ложные, что вы – пьяница, боевой подготовкой не занимаетесь, пропили много шинелей. Я читал эти доносы. Меня расспрашивали, по указанным там фактам, но я ответил: во-первых, наш командир вообще не пьет, во-вторых, я старшина роты и за шинели отвечаю я, а не он. Рота полностью одета в шинели. В третьих – рота ПТР лучшая по боевой подготовке. Можете все сами проверить!
"О Боже! Кому нужен, этот бред? Одним, лишь бы что-то стучали, а другим лишь бы хоть что-то ляпнуть. Скорей бы в бой – деградирует народ от безделья"… - подумал я, и сказал:
– На новом месте – будь осторожен. Не замарайся, ведь на чем-то же, тебя "подцепили"…
Не успел старшина покинуть мою "келью", как распахнулась дверь и без спроса влетела "та самая" Надя Кузнецова из тыла четвертого стрелкового батальона, который размещался рядом с расположением нашей роты. Она нередко бегала ко мне "за конвертами", хотя все воины весточки отправляли в треугольниках, а ей же обязательно нужен был конвертик:
– О! Коля, ты еще не ушел? Здравствуй!
– Здравствуй, а ты, как всегда, уже готовая...
– А как же – я свое дело знаю. Мы тоже, скоро переезжаем. Пришла с тобой проститься.
– Так, с чего начнем?
– Коль, давай мы с тобой поженимся.
– Я счастлив! А зачем?
– Так, я отгорожу тебя от всевозможных алиментов.
– Я алиментов уже не боюсь. Так как уже двум плачу, а третьей и платить нечего. Во-вторых, о нас позаботился Михаил Иванович Калинин: он издал указ – с августа месяца этого года – алиментам все!.. А то с ездовыми и другими нижними чинами обжимаются, а на алименты подают на тех, у кого оклады повыше, а он ее никогда в глаза не видел, и знать не знал.
– Ну и "Дух" же ты, Коля! Давай, я тебя, хотя бы поцелую.
– Так бы и сказала. Какую щеку подставлять? До свидания, Надюша! Меня ждут. А алименты я никому не платил и не плачу – это была шутка.
XI
Кородыня
Порывы дождя сменяются порывами снега. Воины целую ночь работали по пояс в воде, наводя переходные мосты для наступающей пехоты. Мокрые. С них пар столбом идет, а инженер бригады все время торопит:
– Давайте, давайте, ребята. Скоро время "Ч". А у нас переходные мосты не готовы.
Другие воины забились в укрытия, ждут команды идти на прорыв. Пулеметы и пушки обеспечения уже стоят на огневых позициях. Подошли огнемётчики, отличающиеся от остальных костюмами противохимической защиты, со своими установками. Поставив на огневые позиции установки, стали таскать ящики со стеклянными шарами, заполненными самовоспламеняющейся жидкостью. Одному взводу ПТР приказано поддержать огнем наступающую роту. Я пошел с командиром взвода, младшим лейтенантом Старченко, выбирать огневые позиции для расчетов и что я увидел! Ужас! Все окопы и блиндажи, врытые в землю, до поверхности земли – до самых краёв залиты водой. Ружья, чтобы возможно было вести огонь по огневым точкам противника, можно поставить только на накатах блиндажей. Но так опасно – огнем пулемета или снайпера их можно запросто "снять".
Немцы побросали свои заполненные по самые края водой окопы, и отступили от них в тыл метров на 50-70 на возвышенные места. Там построили ДЗОТы, а между ними поставили заборы с бойницами, замаскировав свои огневые точки.
Подготовка шла всю ночь. Раннее утро. Впереди лежащую местность затянула сизая дымка. Тучи проплывали низко над землёй, пролетал редкий лапатый снег. В дымке еле-еле просматривался передний край. Взвилась красная ракета. Послышались залпы артиллерийских орудий, залаяли минометы, полетели стеклянные шары. С нашего переднего края огонь открыли все средства. Пехота пошла в атаку. Шары часто, то не долетали, то перелетали, в забор попало меньше половины. Пламя вспыхивало, но почему-то быстро гасло. Ввязнув по колено в болоте, пехота двигалась медленно. Тем не менее, артиллерия перенесла огонь в глубину. С переднего края противника грянул ошеломляющий огонь и прижал нашу пехоту к земле на линии залитых водой бывших немецких окопов. Бойцы были вынуждены нырнуть в эти окопы, оказавшись по шею в ледяной воде. Сначала цепенело тело, а потом согрев воду в одежде, немного отпускало. Нельзя было сделать ни малейшего движения - согретая вода удалялась, а холодная опять охватывала тело. Шквал огня не утихал. Кто пытался поднять голову, тут же опускался на дно окопа, оставляя на поверхности красные пятна растекающейся крови. Огня с нашей стороны не было слышно. Оставался один выход – выжить до темноты. Благо, ночи уже стали длинными.
В вечерних сумерках на наши позиции, по одному стали подползать окоченевшие воины. Вода с них текла ручьями. Здесь же, в неглубоком тылу, воины ведрами вычерпывали воду и из залитых блиндажей. Когда вся вода была откачана, то постоянно меняясь, четыре человека продолжали откачивать заполняющую блиндаж воду. В блиндажах растопили бочки. Воины окружили их и грелись, сушили портянки, обмундирование и обувь. Многие спали, забравшись на верхние стеллажи. Из блиндажа валил пар, как из парилки в бане. Душно, но лучше, чем снаружи, где продувал холодный ветер и мел снег. Морозно, лужи покрылись ледяной коркой. Люди, просидевшие по несколько часов в ледяной воде, не имея возможности высунуть голову, в отличие от не прошедших через это испытание – отчетливо понимали, что такое счастье. Теперь, после всего пережитого, сидя вокруг раскаленной докрасна бочки, многие такую обстановку считали "раем".
С термосами каши и чаем появился старшина. Горячий чай обрадовал всех больше, чем каша. Увидев старшину, закричали:
– Кормилец, кормилец пришел! Как, кстати, что ты нам чаек принес!
– Да! Не только чаек, но и всем по сто фронтовых грамм.
– Вот это забота! Вот это здорово! Тогда и каша пойдет лучше…
– Михаил, а когда она у тебя плохо шла? Ты всегда две порции съедал!
– Так, на голодный желудок, воевать-то, плохо.
– Старшина, а махра есть? А то наша в карманах вдрызг размокла.
– Есть! По полпачки на брата.
– Это хорошо! После такого обеда и закурить недурно!
Самое главное то, что после такого испытания в роте никто не заболел.
Хорошо – плохо мы воевали, но через сутки нашу бригаду отвели. После неудачи в конце февраля 1943 г. в районе Макарьевских болот, наша бригада в крупных наступательных боях не участвовала, кроме таких боев местного значения на Карбусели и Кородыне. Всю весну, лето и часть осени мы стояли в обороне на различных участках Волховского фронта. Несмотря, на то, что в роте был многонациональный состав, коллектив сплотился в крепкую дружную семью. Было много башкир, татар, меньше было русских и украинцев, два еврея: Калинский и Соскин, один удмурт и один поляк. Замполитом роты был – старшина Ахмедшин. Он то и набирал пополнение из воинов своей национальности. В боях к роте претензий не было. В целом, за исполнение своего воинского долга, рота заслуживала похвалы, а комбриг называл ее – "Моя рота".
За это время: в апреле я повторно получил звание старшего лейтенанта, а в августе - капитана. В апреле меня приняли кандидатом в члены ВКП (б), а 2 июля сорок третьего, минуя комсомол, я стал членом Всесоюзной Коммунистической Партии большевиков.
XII
Ноябрь 1943 г.
На юге страны наши войска вели широкомасштабные наступательные действия. На севере же – шли бои местного значения, не имеющие никакого успеха. Однако мы вели сковывающие боевые действия, не позволяя противнику оттянуть силы с севера и не дать остановить наш наступательный порыв на юге.
Мы завидовали тем частям и соединениям, которые каждый день освобождали наши города и села, и в честь которых, почти ежедневно, салютовала Москва.
Бригаду вывели из боя и расположили в близлежащем лесу, мы готовились принимать пополнение. Однако поступило распоряжение приготовиться к передаче личного состава в другую часть. Прибыли "покупатели".
5-го ноября, в день освобождения Киева, бригаде было приказано, оставив офицеров и сержантов, передать весь личный состав в другую дивизию. Именно в этот момент лагерю прокатилась весть: «Войска 1-го Украинского фронта освободили от немецко-фашистских захватчиков столицу Украины город Киев». Начался неимоверный гвалт, прогремели выстрелы "салюта", в небо взвилось и несколько сигнальных ракет. Солдаты и офицеры ликовали от радости, но не долго. Представители другого соединения, напомнили о себе...
Подразделения в полной экипировке с оружием были готовы к передаче. Зачитали приказ, состоялась процедура передачи личного состава, вся рота сорвалась с места и бросилась ко мне: кто обнимал, кто целовал, кто пожимал мне руку. Каждый благодарил за совместную службу по-своему.
Все начальники, сначала стояли в каком-то оцепенении: "Что случилось?" Первыми к нам бросились политработники. Они подумали, что солдаты роты решили мне отомстить, ведь считалось, что я самый строгий командир в батальоне. Когда увидели, что солдаты подхватили меня на руки и стали подбрасывать вверх, отошли в сторону. Некоторые солдаты, стояли в стороне и плакали, плакали и не стеснялись своих слез. Первый попавшийся солдат, сказал политработникам:
– Это наш отец, а мы его дети, позвольте проститься со своим "отцом".
Колонна уже тронулась, а многие еще не спешили уходить:
– Догоним!
Особенно горькими слезами заливался мой ординарец – старичок, лет сорока пяти, мирошник с Балашовского мукомольного завода - Кучапин.
– Давайте оставим его, товарищ капитан? – просил меня старшина роты.
– Рад бы, но как ты его оставишь? Приказ уже подписан, а того, кто мог бы его отменить, здесь нет.
Я подошел, обнял его содрогающееся тело и трижды поцеловал:
– Спасибо вам, дорогой воин, за верную службу Родине и мне лично! Ничего не ответив, он как и другие бойцы продолжал стоять в каком-то оцепенении.
– Николай Иванович, скажите же им, чтобы они догоняли строй.
– Дорогие мои воины, спасибо вам за службу! – некоторых я успел обнять, других поцеловать, и они, убегая, все еще махали мне руками.
Другие командиры, смотрели на нас со стороны, у кого-то неожиданно вырвалось:
– Вот это да! Разве такое может быть?
Да, такое прощание было, и оно, никогда не забывается. Война сближает людей и эта дружба остается в сердце каждого на всю жизнь.
XIII
В ожидании неизвестного
Офицеры и оставшиеся сержанты по расписанию занимались боевой подготовкой. Мы совершенствовали свои знания. Я проводил занятия по военной топографии. Потом неожиданно к нам прибыла комиссия из штаба бригады и занялась приемом экзаменов. Дошла очередь и до меня. На все вопросы: знание боевого устава, материальной части пулемета "Максим", топографии, боеприпасов, я ответил без подготовки и без заминки. Подводя итоги, комиссия с удивлением отметила, что лучше всех пулемет знает – бронебойщик. Присутствовавший, комбат нашего батальона, капитан Перепечин не выдержал: "Так он же обучался в училище, как станковый пулеметчик, вот только уже второй год ротой ПТР командует".
Жили мы в срубленных блиндажах. Я разместился в маленьком блиндаже на два человека вместе с командиром первого взвода лейтенантом Анушаваном Адамяном. Кушали из одного котелка, спали на лапотнике, согревая друг друга спина к спине, под одной шинелью. Вместе, разбирали вопросы по учебе.
XIV
Чудово
Желание куда-то ехать или выходить на пополнение, вскоре у всех улеглось. Пришел приказ: из сержантского состава сформировать стрелковый батальон, а из офицеров – пулеметную роту. Офицеры из пулеметного батальона составили взвод станковых пулеметов "Максим", и взвод ручных пулеметов "Дегтярева" стрелкового батальона. Командиром офицерской роты назначили командира первой пулеметной роты капитана Твердохлебова – плотного вологодского мужика, лет двадцати пяти – двадцати шести. Поскольку всем остальным офицерам было от 19 до 22 лет, для нас он уже считался "пожилым". Пройдя через освобожденный Киршин, бригада маршем двинулась на Чудово.
По пути нам встретилось несколько деревушек. Около многих домов мы увидели белые березовые кресты с надетыми немецкими касками. Могилы были перед самыми окнами. Все выглядело вполне закономерно - немцы пришли в Россию за землей, и навсегда остались в этой земле. По просьбе местных жителей, убрать немецкие могилы из-под окон домов, похоронная команда раскопала несколько могил. Под каждым крестом лежало по два – три трупа.
Чудово, было взято с ходу 21 января 1944 г. нашим ударным сержантским батальоном.
На станции Чудово, немцами были оставлены склады. Помимо прочего был и спирт в бочках. Во время обеда капитан Твердохлебов пригласил меня выпить с ним перед едой. Я пригубил и сказал:
– Я этот спирт пить не буду и тебе не советую. С ним что-то не так? От него немеешь, дурнеешь, а не пьянеешь…
Моему совету он не последовал и выпил больше чем полбутылки. Ему сделалось дурно, зрачки сузились, руки и ноги стали холодеть. Быстро принесли котелок чая, и заставили его выпить целиком. Пальцы в рот, вызвали рвоту – стало легче, но со зрением было плохо, долго оставался слепым. Командир нашего пулеметного батальона вызвал меня и приказал:
– Вы-то по специальности пулеметчик и пулемет знаете лучше, чем многие наши пулеметчики, приказываю временно принять офицерскую пулеметную роту.
Нас стали беспокоить отходящие группы противника, и мне приказали выставить заслон – пулеметные огневые точки, с северной стороны Чудово.
Снег. Ветер, забивая глаза снегом, тянет поземку. Пока я расставлял расчеты, прошло несколько часов. Прибыл в штаб только с наступлением темноты, чтобы доложить о выполнении приказа. Первой меня, со слезами на глазах, встретила Наталья – повар нашего батальона:
– Ой, Коля, у нас здесь большое несчастье – "ЧП". Толик и Гена – погибли...
– Как погибли?
– Напились какого-то зелья и отравились. Пытались их спасти, но было поздно. Да говорят, что много народу потравилось в нашем батальоне – шестнадцать или восемнадцать человек.
Да, Наташенька, пожалел я этих двух молодых лейтенантов и не выставил их на огневые точки, а видишь, получилось совсем наоборот. Выставил бы их в заслон – остались бы живы. Я встретил Аверкина – фельдшера батальона, и спросил:
– Что произошло? Почему в штабе такой переполох?
– Боепитание, ездовые, старшины рот и некоторые офицеры – все напились метилового спирта. Шесть человек выходили, а двенадцать так и отдали Богу душу.
– А где ты был?
– В медсанбате. Раненных и больных отвозил. Приехал – они все еще были живы. Кинулись их спасать. Все ослепли, катаются по полу, кричат: "Спасайте!" Я, санинструктора, повара кинулись их спасать: а их корежит, кровь сворачивается, они мерзнут, сердце у многих остановилось – все!
– А мой старшина Унжаков?
– Он тоже умер. Говорят, что он все время вас спрашивал.
Я разыскал его. Он лежал на какой-то лавке с черно-багровым лицом и раскрытыми глазами, из которых показалась желто-зеленая пена. Я снял шапку и сказал:
– Вечная память тебе, дорогой Савва Савич – сибирская привычка к спиртному сгубила тебя.
Такая трагедия разыгралась нежданно-негаданно, но стала для нас серьезным предупреждением на всю жизнь.
Мы освободили последний участок Октябрьской железной и шоссейной дорог, связывающих напрямую Москву с городом Ленина. Выходя из Чудово, мы проходили мимо огромного немецкого кладбища метров пятьсот-шестьсот в ширину и полтора-два километра в длину. Кладбище было густо усеяно крестами больших и малых размеров, которые отличали рядовых от офицерского состава и на каждом кресте – надета каска и стоял цифровой знак.
Они пришли за бескрайней русской землей, а получили всего-то – по одному на два метра. Тогда то и вспомнились мне слова Александра Невского: "Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет".
XV
Старая Русса
Вскоре бригада прибыла для погрузки на станцию Малая Вишера. Перед погрузкой в вагоны удалось помыть личный состав со сменой белья. И наши поезда покатили на Бологое. Мы расчитывали, что далее на юг - но нет! Эшелоны круто повернули на запад в направлении Старой Руссы. Выгрузились. Вокруг все завалено снегом. Однако, дорога была расчищена с немецкой аккуратностью. В походе нас изрядно подгонял морозец. Шли быстро, только снег хрустел под ногами. Волокуши с пулеметами бежали сами. Наш стрелковый батальон остановился. Мы остались для штурма Старой Руссы, и принятия решения – на каком участке вступить в бой...
Пулеметную роту завернули влево и направили на "Иван-Гору" заменить стрелковые подразделения, из которых создавался ударный кулак для штурма Старой Руссы. Роте достался фронт обороны в пять километров. Я расставил станковые пулеметы примерно через километр, а промежутки контролировали расчеты ручных пулеметов, которые перемещались по сплошной траншее и своей стрельбой имитировали наличие большего количества войск. Немцы располагались на противоположной стороне поймы реки Ловать за снежными укрытиями. Утром, на рассвете 18 февраля 1944 г. над Ловатью взвилась красная ракета, известившая о начале боя за город Старая Русса. Озарив небо, послышались грозовые раскаты артиллерийских залпов. Все расчеты заняли свои места у пулеметов. Подвижные расчеты короткими очередями давали о себе знать. Орудийные залпы долго не смолкали и мы понимали, что бой за город продолжается. Через некоторое время мы заметили, что немцы в белых маскхалатах стали по одному покидать свои "укрытия" и уходить в лощину. Некоторых из них удавалось подстрелить нашим пулеметчикам. Огонь в городе стал стихать. Я дал команду:
– Расчетам с ручными пулеметами обследовать немецкие укрытия.
Доложили – пусто. Последовал мой сигнал – ракета голубого дыма, "сбор на противоположном берегу реки Ловать". Рота, под прикрытием расчета ручного пулемета – тылового дозора, потянула свои волокуши с пулеметами на северо-запад, стараясь выйти на основную дорогу, идущую из Старой Руссы на Дно, Порхов, Псков. Расчет был правильным – мы встретили основные силы на большаке.
Остановку на отдых сделали в селе Михайловка. Хотя село было большое, но в каждом доме пришлось размещать по 10-12 воинов. Дом, в котором мы расположились, был пяти-стенным с двумя огромными комнатами, с полатями и длинными скамейками вдоль стен. В святом углу висели иконы, перед которыми чуть-чуть мерцала лампада. Глава семьи – седой дедушка с длинной окладистой бородой. Было видно, что всю семью он держал в своих руках. На того, кто нарушал покой, он хмурил свои отвислые брови, покряхтывал, но молчал. Покой в доме нарушался часто. Было, кому его нарушать: то бедокурил мальчуган лет трех-четырех, то подавала свой голос лялька в качалке на подвесе. Босоногий мальчишка в белой полотняной рубашке и штанишках с одной помочью через плечо часто подшмаркивал сопли, вытирал их пальцем, а то и всей ладонью, задирая ей кверху нос. Осмелев, он подошел ко мне, и пытливо так смотрел на сахар, который я достал к чаю.
– Дядь, а дядь, я – "лусский", – тыкая себя пальцем в грудь, гордо заявил пацанёнок – а то "хлиц" – указывая пальцем на люльку.
Молодушка, копошившаяся у люльки, залилась горькими слезами и. видимо, ожидая от нас осуждения или расправы, натянула на глаза черный платок. Мы переглянулись между собой. Все в доме напряглись. Каждый имел свое отношение к услышанному, но никто не подал и вида, услышав гордые слова этого мальчугана. Я протянул ему два кусочка сахара и громко сказал:
– Вот, что дружок. Ты про фрицев забудь - раз и навсегда и брата так больше не называй. Договорились?..
Он согласно кивнул, взял кусочки сахара, с восхищением посмотрел на них. Затем, еще раз кивнув подбородком, улыбнулся мне и побежал в объятья дедушки.
Обстановка в доме немного разрядилась. Мне пришлось пить чай без сахара, но улыбка пацаненка того стоила. Каждый из нас с радостью делился последним, чтобы хоть как-то помочь жителям освобожденных сел. В доме была и другая девушка, лет шестнадцати, неимоверной красоты, веселая, с прекрасно поставленным голосом. Каждому из нас хотелось с ней поговорить и привлечь ее внимание. Она и вся семья радовались нашему приходу. Все семейство, кроме молодухи в черном, было в приподнятом настроении. Они удивлялись нашим погонам и знакам воинского различия.
– Да, вы выглядите как в старину. Только при царе офицеры такие погоны носили. - первым подал голос старик, и тут же добавил:
– Наша Наташа радуется, что свои пришли. Ей теперича не надо прятаться по чердакам, да погребам.
– Вот мы ее и уберегли, – сказала бабушка.
– Хороша ваша девушка. Нечего сказать! – вступил в разговор и я.
– Хороша, да не пара она вам. – вставил дед - Вы то люди ученые, а она у нас грамоты не имеет.
– Если будет желание, то грамотной станет.
– Она у нас и поет хорошо, и по хозяйству все умеет делать – не белоручка. – нахваливала её бабуля.
Вечером мы попросили ее исполнить несколько русских песен. А когда все улеглись, она еще долго со мной разговаривала. Я взял ее теплую нежную ручку. Она ее не убрала. Ложась спать, я ее нежно поцеловал. Это все, что я мог себе позволить. Да щедро природа одарила ее незабываемой русской красотой, но обнадеживать ее не стал. Ведь впереди еще были годы войны.
Утро. Завтрак подали рано, и мы покинули этот теплый уголок радушного приёма. Дальше завязались бои за освобождение городов, сначала Дно, затем Порохово, а дальше наше наступление затормозилось. Перед Псковом немцам удалось организовать достаточно сильно-укрепленную оборону. Наша бригада в освобождении города Дно участия не принимала. Она прошла южнее. Город Дно брала 137-я Отдельная стрелковая бригада, за что и получила название "Дновская". Мы же пошли в направлении города Остров и там встретили упорное сопротивление противника на линии Остров-Псков. Еще до указанной линии обороны нас встречали отдельные очаги сопротивления. Выдвигаясь на указанную огневую позицию, пулеметная офицерская рота была обстреляна 119-й минометной батареей. Первые два расчета проскочили. Я перемещался с третьим расчетом. Услышав выстрелы, мы залегли. Одна из мин грохнулась рядом и завалила меня толстым слоем торфа с грязью. Меня оглушило. Расчет увидел, что меня не стало. Бросились ко мне и увидели только лишь торчащие из грязи пятки. Разгребли, достали, пока я еще не успел задохнуться. Все обрадовались: "Жив!" Выйдя на указанные позиции, я еще долго приходил в себя, а подчиненные оттирали меня от грязи снегом. В тылу, у проходившей сзади невысокой дамбы, раздалась стрельба.
– Что там происходит? – приказал разобраться.
Оказалось, немецкий офицер войск СС, в салазках, запряженных серым с яблоками жеребцом, выехал с коноводом на дамбу. Сошел на обочину, развернул карту, но очки запотели. Он увлекся их протиранием, как из-за дамбы грянули выстрелы. Ездовой рванул коня с ходу в галоп. Офицер не успел вскочить в салазки, споткнулся, упал, и очередь настигла его. Это связной первой роты, возвращаясь из штаба батальона, увидел сначала коня и салазки, залег за дамбой. Затем заметив немца в очках, шарахнул по нему из автомата. Боец принес командиру роты планшет с картой и "Парабелл" немецкого офицера.
Мы заняли огневые позиции, но окопы рыть было нельзя – под снегом залегало торфяное незамерзающее болото. Укрытия сооружали из снега, который пули прошивали насквозь. Пока обходил расчеты, у меня на глазах произошли два серьезных происшествия: я решил посмотреть, какой разрыв получился между пулеметной и первой стрелковой ротой. Пробираясь через ольшаник, я услышал, а затем увидел, что в ста метрах впереди, через ольшаник в сторону немцев пробирается колонна из восьми человек, в белых маскхалатах. "Кто они?" – подумал я. И вот они, дойдя до пулеметного расчета первой роты, одного убивают, а другого схватили за руки, ноги и потащили в немецкий тыл. Я и глазом не моргнул, как они скрылись за кустами ольшаника. Встретившись, с командиром первой роты старшим лейтенантом Бобриком, не успели обсудить, как прикрыть огнем стык между ротами – в расположении пулеметной роты раздалась стрельба. Возвратившись от соседа, я увидел двух раненых офицеров, лежавших в неглубоком кювете. Рядом с ними лежал заяц-беляк со снятой наполовину шкурой.
– Что здесь делается? – поинтересовался я.
– Да вот, увидели мы "косого" и решили подстрелить на шашлык и вдруг по нам очередь, мы и оказались раненными.
– Откуда была очередь?
Они мне указали направление. Я пробрался через кусты ольшаника и увидел, что в двухстах метрах находится огневая точка – пулемет, а рядом с ним в кругу стоят немцы и беззаботно беседуют между собой. Я вернулся, взял расчет со стрелковым оружием. По-тихому мы подошли к немцам, я распределил цели и поставил задачу:
– По моему сигналу стреляем одновременно. Приготовиться! Огонь!
Немцы повалились, а мы быстро смылись. Стрельбы с того направления больше не было.
Вот такой длинный путь проделала наша бригада до выхода на формирование. Через несколько дней наши подразделения были заменены какой-то дивизией.
Выйдя в тыл, мы узнали, что за освобождение города Чудово бригада получила название – "Чудовской", а за овладение Старой Руссой, нашу бригаду наградили орденом "Красное Знамя".
Бригада стала именоваться: 14-я Отдельная стрелковая Чудовская Краснознаменская бригада.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2018/09/25/957