Дача у нас старинная. Надел дед получил еще в пятидесятые, когда только стали, собственно дачами и обзаводится чиновники УВД. А так как пожарная охрана тоже относится к этому же ведомству, и пожарным тоже выделили девять участков. У нас участок номер два. У самой реки Сылва. Приехали первые девять человек и стали отмерять себе участки, но о такой мелочи, как складной метр никто не подумал. Все друзья, все вместе работают, поэтому складные метры – это условность. Участки отмеряли шагами. А так как, место расположено на склоне, все участки получились разные, ширина шага менялась в зависимости от наклона. Но это обнаружилось потом, почти через сорок лет. Мы всегда жили и были уверены, что у нас шесть соток, но только бабуля удивлялась, почему у соседей сверху помещаются баня, и две теплицы, и намного больше яблонь и кустов, чем у нас, но особенно не переживала об этом. А через сорок лет приехал хмурый дядька с метром, перемерил наши склоны, и сообщил, что у нас три с половиной сотки, а у соседей – вожделенные шесть. Бабушка расстроилась, всплеснула руками, но потом сказала, да и ладно, работы меньше. Зато у нас выход к реке, это лично для меня всегда было важнее.
И потом, здесь все совсем по-другому, ни так как в деревне. Здесь дорожки вымощены плитами известняка, которые дедушка возил на лодке, с другой стороны Сылвы. Слово грядки – не применяется, здесь клумбы, которые бабушка любовно огораживает бутылками (их собирают со своих посиделок с друзьями дети), и красивыми белыми камнями, которые привозит дед. И на клумбах растет, то, что и положено – цветы. Я знаю все названия цветов, кустарников и деревьев, растущих на участке, причем как русское, так и латинское название. Я расту в окружении ботаников. Ни какие деревенские морковки, капусты и прочие глупости не выращиваются.
На веранде стоит старинный круглый стол, за которым собирается вся большая семья по выходным. А в простые дни, только мы: бабуля, дед и я. К завтраку принято выходить умытой, причесанной и прилично одетой. К этому моменту необходимо заправить кровать, справившись со многими сложными вещами: кружевными подзорами под покрывало, взбиванием подушек и кружевными белоснежными накидками, красиво разложенными на правильно выстроенную горку из взбитых подушек. Морока, на мой детский взгляд. В деревне я могу вспомнить, что зубы не чистила только в обед, и это никого особенно не волнует, главное, что ребенок был накормлен и здоров. Здесь, у бабули не забалуешь. Накрывать стол и то проблема, из старинного вишневого буфета извлекается посуда: тарелки, подтарельники, ножи, вилки, чашки, блюдца, ложки, вазочки с вареньем, нож для масла, розетки для варенья и это только для завтрака! Но как пахнет в буфете мне нравиться, пахнет вареньем и ванилью. Этот запах я до сих пор поддерживаю в вишневом буфете, который живет теперь у меня дома. После завтрака посуда моется, натирается, льняным хрустящим полотенцем, накрахмаленным, и отправляется обратно в буфет.
Есть еще чердак, куда мы забираемся спать в теплые ночи с кошкой Фейкой, общей любимицей. Кошка тихо ступает по доскам, считает вверенных ей мышей, иногда выйдет проверить как я, сверкнет глазами из-за старинного прадедушкиного сундука, помурлычет немного и опять уходит. По железной крыше тихонько шуршат большие еловые лапы, а еще иногда барабанит дождь. Я уютно устраиваюсь на постели, вытащив предварительно увесистую пачку старых журналов «Работница», «Огонек» и «Охота» примерно с 50-го года. Рассматриваю картинки, чудные фасоны платьев, читаю не хитрые советы хозяйкам, рассказы, и статьи про воспитание собак, и подготовку лыж для охотников. Засыпаю.
Утром, если у деда клев, то встаем рано, в полпятого стоим уже на мостках и готовим лодку. Дед сварил кашу, для прикорма рыбы, погрузил удочки, обязательные спасжилеты, мою стопку журналов и прочие нужные вещи. Мотор не берем, иначе всю рыбу распугаем. Тихонько плывем на веслах, меняясь друг с другом. Деду тяжело, у него больное сердце, поэтому я и научилась работать веслами. Мерно поднимаешь весла, и тихо, без всплеска опускаешь. Поскрипывают уключины, весла тяжелые, но если грести правильно, то долго не устаешь. Разрезаем лодкой туман, и плывем долго вдоль берега, которого не видно. Встаем на свое место. Я прячусь в нос лодки, там у меня одеяло и журналы, я читаю. Дед бросает на воду прикорм, разматывает удочки и садится, успокоенный.
Мы почти и не разговариваем. Тихо-тихо на реке. Часов в семь достаем термос и бутерброды, приготовленные бабулей, перекус и дальше, я читать, дед ловить. К девяти туман становиться реже, клочками. С берега начинают доноситься звуки проснувшихся дачников. И мы уже видим своих соседей-рыбаков – пять или шесть лодок, стоящих на своих, прикормленных местах. Все, клева больше не будет, рыбаки начинают здороваться, обмениваться новостями.
- Что, Никитич, опять с помощницей? – немного завидуя, спрашивают деда.
Дед гордится и подтверждает. Я вылезаю из носа лодки, здороваюсь со всеми Петровичами, Николаевичами, Ивановичами и мы плывем обратно.
В июне, обязательно заплываем на горку. Это обрыв, я карабкаюсь по нему на самый верх, обдирая ладони и коленки, и собираю в майку, как всегда посудину-то мы забыли, землянику. Такую крупную и тепло-сладкую. И еще немного рву землянику вместе с плодоножками – букетиком, для бабули. Она поставит этот букет в хрустальную рюмочку и будет радоваться, пока я ее потихоньку не обдеру. У нас и на участке растет лесная земляника, под елями, но тут то, мы специально набрали для нашей бабушки! Дед будет всю дорогу бережно держать эту добычу, в моей майке, и радоваться, что Лида, опять удивится нашему подвигу. Она нас ждет на мостках, вместе с кошкой, с уловом, или без, не важно. Важно, что вернулись!
Но один раз мы не довезли землянику. Мы попали в самую настоящую бурю! Сылва широкая и большая река. Обычно спокойная и неповоротливая. Но тут, что-то нашло на нее, и она рассвирепела! Пока я собирала землянику, набежали тучки, холодный ветер резко сдувал меня с обрыва, дед стал волноваться. Но я, глаза завидущие, все ни как не могла остановиться, еще ягодка, еще одна! Когда, наконец, еле сползла по склону, река уже не на шутку разошлась. Деду волноваться нельзя, у него сразу прихватывает сердце, я самонадеянно выгнала его из-за весел и налегла сама. Нас болтало из стороны в сторону, захлестывало, того и глядишь перевернемся. На руках вздулись и сразу от воды лопнули мозоли, руки ныли, но я закусила губу, и гребла. Дед, что-то кричал, но в таком вое ветра и грохоте волн, я ничего не слышала, да и не видела толком.
- Лида, Лида!
Дед указывал рукой на берег. По берегу, бежала бабушка, в отчаянье, сжимая платок, все равно бесполезный под таким дождем. Она кричала, махала нам, а до наших мостков еще полпути! Дед попытался храбро помахать ей, но она грозила ему за это бахвальство кулаком. Я улыбнулась, вымученной улыбкой, сдунула очередную каплю воды с носа, и погребла.
Так и добирались домой – бабушка по берегу, ни на секунду не отрывая от нас взгляда, а мы по бушующей реке. Бабушка осталась без голоса, и только шептала, когда доставала нас из лодки, целовала и ругала. Дед, протянул ей майку с раздавленной земляникой, бабуля заплакала и перестала ругаться. А потом нас целый день лечили. Завязывали мне ладони, с кровавыми мозолями, укутывали, заваривали чай и баловали. И неделю не выпускали на рыбалку.