Посвящается Н. Дерновой
Позарастали стёжки дорожки... Вряд ли...
Вечерело. Я был молчалив и угрюм. Валентина сияла. Видимо, радовалась нашей встрече. И в этом я не видел ничего плохого... Наоборот, её радость утверждала во мне мужское начало. Однако я самолюбив был в меру.
Да оно и не к чему, когда тебе двадцать пять...
Валентина подошла за спинку кресла и обвила мою шею шелковыми руками... Я обрёл равновесие...
Женская сущность обладает искусительной силой некоего волхвования. Возможно, это тайна, но ломать голову этим вечером мне было недосуг. Я постарался сознанием находиться там, где я нахожусь реально...
Мне показалось, что зря я зашел к ней. Не хватало мне забот и тягостных раздумий... Есть прекрасная малороссийская песня: «Цвитэ тэрэн, цвитэ тэрэн, а цвит опадае... Хто з любовью нэ знаеться, той горя нэ знае...».
Хотя палка о двух концах... Идти в монастырь, или – в разбойники, - как говорят на Руси...
Валентина села напротив. Глаза её играли, как языческое солнце.
- Ты, Володя,- хорош... С тех пор как мы с тобой расстались... я ума не приложу, отчего, почему и зачем я не согласилась с тобой. Я сожалею до невозможности... Почему я не поддалась твоему самоотверженному напору...
Я до сих пор вижу твои глаза «полные задора и огня», самоотречённости, стремления силы мужской соединиться со мной... оплодотворить меня...
Она помолчала... Но чувства её - мне виделись, они, не вселившись в слове, еще играли в ней, не находя выхода... Наверное, это и есть зачатки страдания... И на меня это подействовало... Тут не одно признание и сожаление искреннее, а «жизнь заговорила вновь». А это многого стоит. Я такой её не знал. Я чувствовал её женственность, её русалочью силу и осторожность и, возможно, социальную ухватистость...
Я порывисто встал. И хотел уйти. Но что-то меня останавливало.
Валентина мягко поднялась легко и плавно всем сосуществованием гибкого тела. Её бедра и живот были в потрясающей согласованности.
Мне стало приятно не только эстетически. Вообще, признаться, я ценил в женщине, в её стане, - бедра, как опору и надёжность. Я даже когда-то шутил в стихах: «Женщина без бёдер, что коромысло без вёдер».
Я не считал себя беспутным. Но некую мятежность в себе отмечал. Она гнездилась в моей натуре, тем более, что я редко пользовался рассудительностью, которую считал тягостным бременем. Однако мне казалось, что выбить меня из седла не так легко. По всем внутренним наблюдениям я глубоко чувствовал в себе становой хребет нравственности
крестьянско-православной стати, заложенной предками и воспитанием матери, повсевечерним чтением по складам поначалу «Псалтири» гениального поэта царя Давида... Собственно это было неким охранительным вестибулярным аппаратом на весьма опасном житейском пути...
* * *
Вышел на балкон и закурил. Валентина «подвизалась» на кухне, доносился позвякивания чашек или тарелок... Возможно ли что-то вернуть? Наверное, -нет... Но его можно увидеть своею душой... Вернуть... Я не знаю, может ли правда всё превозмочь?.. Но дух – может!.. А если и это не так, то жизнь пустая эксплуатация существования человека и твари земной... Но так быть- не может. Жизнь обязательно замысленна... Отсюда появление искусства и возможность познания... И есть вера, а вера есть дух и укоренение в Богосознании... Я внутренне улыбнулся... Через несколько минут она позвала меня. На столе закуска. Красный болгарский перец и помидоры, сияющие, как ёлочные игрушки воскрешали во мне некую устойчивость и надёжность жизни... А водка в хрустальном графине отливала лукавой сталью... Отварная картошка, ломтики селёдки, усыпанные зелью укропа и сельдерея... в стороне свежепросольные огурцы, источали смирение и необходимость присутствия некоего... Я притянул Валентину мягко к себе, как реальное осязание мира и неутолённость самой жизни, её загадочною непревзойдённость... Она вдруг накрыла меня поцелуем настолько жарким, что вряд ли мужчина сей «сосуд скудельный» устоял бы...
Сидя на диване, мы говорили легко, вспоминали студенческие годы, общих знакомых, преподавателей «весьма суровых и забавных»...
- Всё течет и изменяется... Все реки текут... но «реки возвращаются, чтобы вновь течь». – Ты философ, Володя!- посмотрела она на меня мерцающе. - Люби меня!- И некая древность озарилась на её лице, мифичность, и ещё то, чего не было у меня, что отличало меня от неё, как женщины... Может быть, потому древние религии предостерегали нас, мужчин, от соблазнов женских, сказав мягко... Я плеснул в рюмки «столичной» чистой, как слеза. Выпили. Плоть овощей безгреховна с мягкой и самозабвенной покорностью, тая, отправилась в святую неизбежность, чтобы стать мной... Я об этом сказал Валентине. Она посмотрела на меня с загадочным восхищением. - Еда – самое интимное общение с миром...
- Наверное,- улыбнулась она, кажется захмелев. – Ты быстро хмелеешь. Да это естественно. Когда у нас собирались родственники, то стоило по настоянию мужской половины выпить «бабам» по глотку, они тут же пьянели и принимались петь песни, песни заводили, я помню эти песни. Мама мне рассказывала, как их с детства приобщали к песне, поначалу состоять на подголосках... Вообще, русская песня, - древняя молитва, благодарение жизни за нахождение в ней и присутствия её в каждом... А ещё это выход из обречённости к свободе, к бесконечности...
- Хорошо ты говоришь просто и доходчиво.- Она положила мне руку на плечо. На её руке отсвечивал золотистый пушок. Я поцеловал её руку. Этого было достаточно, чтобы стать рабом её неукротимого желания. И она меня накрыла, как морская волна...
Я, Валюша, часто каюсь, оттого, что окаянен. Каждый день грешу и каждый день каюсь... Я встал, походил по комнате, закурил. Валентина открыла форточку. И стала рядом со мной. Было тихо и мирно. Солнце село.
Оставив алую полоску зари. Звук уснул.
- А что значит «окаянный»? – спросила она вдруг, – слово это часто употребляется в молитвах... «Блудный, грешный и окаянный аз...». – Да, это из молитвы Антиоха. И в ней ответ, что есть «окаянный»... « Блудный, грешный...». Погибший духовно. Недостойный... Всё просто Валентинка. - Мне нравится, когда ты меня называешь всякими уменьшительными, но нежными и ласковыми изменениями моего имени... - Я расхохотался. Мне стало весело. - Выпьем? - Надо,- улыбнулась она...
- Не зря моя тетка по отцу,- продолжал я свою «исповедь»...- что во мне сожиздется бес... Я кашлянул. Курить надо бросать. – Необходимо, Володя, - сказала Валентина серьёзно. Я взглянул на неё с неким удивлением и тут же погрузился в себя...
- Ну и что, тётка? Да так, она, как я понял, имела в виду, что я очень влюбчив, и что меня пора бы женить... Этого хотели и мои родители. Но об этом никогда не говорили мне. Жениться никогда не поздно. Отец иногда бросал: жениться можно, но лишь бы не обабиться... Он говорил истину. Валентина весело рассмеялась. У тебя мудрый папа. Ещё бы – фронтовик!
Грех и нравственность во мне сотрудничают... - За это надо выпить. Она наполнила рюмки. И водочка подмигнула мне...
Я смотрел на Валентину красивую, молодую до зрелости, спелую, как плод манго, деревья манго в Индии, но у нас есть груши... спелые «дюшес»...
И надо быть последним ослом, чтобы не вкусить плода благословенного природой. И мне вспомнилось индийское,- если в подобном случае не насладиться женщиной, то ты попадёшь в ад. Я любовался её полноватыми, по-итальянски, руками. Грудью и животом и всей женской истомой, исходившей от нее. Такие минуты бывали, когда она составляла собой любовь, когда её тело пронизывалось и растворялось в ней, алча соития, она сокрушительно предавалась мне. На грани... Она была жертвенна с примесью, вернее, с мучительным отрешением от себя, казалось, что она не жалела себя, полностью отрицая свою отдельность...
- Я люблю твоё тело – негромко произнёс я. Люблю его женственность не упоённую, жертвенность его...
- А душу? – еле слышно прошептала она...
Было тихо. И слышно, как тикали настенные часы.
- Тело и душа - едины, - я так считаю...
Они составляют человека. Они в одной упряжке.
- Как мы с тобой?!
- Да... Если угнетать тело, душа будет расти, расширяться, становиться более чуткой на пути к совершенству, за счёт тела... Энергия никуда не уходит, как сказал Ломоносов, а только переходит из одной формы в другую...
- Верно, Володя. Я так тоже думаю... И с некоей хищностью она погрузилась в поцелуе, пока не довела себя до полного изнеможения...
- А ты веришь в Бога – вдруг спросила она...
- Верующими в Бога – рождаются все. Но верить осознанно не у всех получается, идя по жизни, надеются, что приобретут веру когда- либо.
Вот еду я, скажем, в автобусе. Мимо сияет храм, церковь – я крещусь. Глядя на меня, ещё кто-то перекрестится. Пассажиры смущенно молчат. Они стесняются быть верующими, так же, как быть русскими... В этом как раз и гнездится разрыв со своими предками, Родиной, откуда ты произошел, и долг наш бороться с врагами России, это мой священный сыновний долг. А кто любит свой народ и свою страну, тот уже верующий в Бога.
А как же атеизм? Меня всё время это мучит. Вот мы с тобой грешим, и мне порой становится стыдно. – Нет, Валентина не надо стыдится любви.
Надо стыдится пошлости, низменности... ты меня понимаешь... – Да хорошо и глубоко. Я так рада, так счастлива, что вновь встретилась с тобой. Вот такой как ты – мой идеал. Ты истинный мужчина и крепость... Ты личность. Мужчина таким и должен быть. - Мне приятно это слышать, - сказал я, чтоб что-нибудь сказать. Но мне понравилась её оценка и искренность. Умная баба... Слово « баба» в санскрите «бабу» - сведующий, наставляющий, а баба его супружница, супряга, находящаяся с оным в одной упряжке.
- Ты меня доконаешь,- я опять хочу тебя! Она упала мне на грудь, и плечи её подрагивали, как крылья, возможно, жар-птицы.
- Ты, Валентина, сказочная... вещая... - Мне порой,- она смахнула слезу с густых и длинных ресниц,- и самой так кажется... А ты – мой Иван-царевич...
Это правда, что ты мой? - Ты – моя горлица, а я - стрелец-молодец...
- Спасибо, мой спаситель, - сказочный бог- атырь. «Тырь», при-тырить, спрятать, по-древнему – Хранящий в себе Бога, движимый Богом,- богатырь.
Вот ты у меня какой... Да, ты меня куда возвела и завела, и не знаю, как быть, как жить...- Жить-поживать, и добра наживать, - засмеялась она. Добра не только вещественного, но и доброты житейской и мудрости.
- Ну, Валентина, ты у меня волшебница...- Мне, Володя, по нраву, что ты сказал «ты у меня»... – Я так сказал? Не помню!- она с удивлением посмотрела на меня... – Да, да вспомнил: я сказал: «ты у меня». – Значит я – твоя?- Если не чья-то ещё. - Что ты, милый, это встреча. И она запела «Что такое любовь? Это встреча навсегда, до конца, на века...». Шульженко...
Мы доели остаток нашей ествы...
- Атеизм, Валентина пусть тебя не мучит. В атеизме больше политики, чем правды... Так я понимаю... Первые социалисты, в том числе и Джек Лондон большой американский писатель иже с ним и детективист Дэшил Хэммет , коммунист, были атеистами, но Гоголь и Пушкин – никогда. Погибающие солдаты за Родину – святые. Святая и Зоя Космодемьянская, и Александр Матросов и Жанна д,Арк... Валерий Чкалов, и Гостелло... Им несть числа.
* * *
Валентина служила на кафедре биологии в университете. Я «произростал» не в скучной и достаточно хлопотливой должности инженера в одном из строительных трестов, или компаний, компания отнюдь не «блатная»... Разъезжал по строительным объектам. Оклад, премии, уважение ко мне поддерживали мою нужность... Но не освобождали от сомнений узости моей деятельности.
Она, выходя из иллюзий в реальность, обретала деловитость, разумность, но в ней было положительное то, что в ней начисто отсутствовала строптивость. А это очень важно и редкое качество женщины как таковой... Я не вникал в причины и последствия наших встреч, это уравновешивалось еще нашим молодым возрастом, ей было 23, а мне 25. Лучше всего не думать об этом. Течь по течению реки жизни... Обязательств у нас не было никаких. Но то, что я был холост-неженат, её могло волновать, а меня нет.
Месяц август стоял в полный рост, мерцал над городом золотистым и мягким зноем. Пахло красными акациями, которые расцветали во второй раз. Тёмно-красные зрелые вишни в тугом соку накренялись с папертей заборов. Нечто было общим с природой и Валентиной.
Подкатил троллейбус, сивый мерин, астматически попыхивая запылёнными лёгкими. Показалась тощая фигура Хлестакова, нырнувшая молниеносно в коробку транспорта. Я, пропустив вперёд Валентину, легко вошел. Уселись на заднем сиденье. Было около одиннадцати утра. Я решил, уговорив Валю, зайти по дороге в парк, в пивной бар «Ветерок». Там всегда было пиво настоящее, буйное. Август был сухощав. Спелые женщины сияли, как вишни, после короткого дождика. Девушки сытые и откормленные на сметане с варениками, или вишнями, абрикосах и иными благословенными фруктами... Валентина прижалась ко мне и мечтательно смотрела в окно...
* * *
Нет ничего очаровательнее, сильнее, но и глупее молодости... Но некий скепсис, я чувствовал, в меня проникал... Молодость священна и неповторима в каждом... В этом её корень, как пора жизни вообще... в её неповторимости. Вернуть молодость хотелось бы, но это невозможно... Даже заря, утро любви,
не повторяется. «Горит восток зарёю новой...».
Одна заря, сменив другую,
Спешит, дав ночи полчаса...
И новый день «мчится на росистой оси». И молодость наша повторима только в новых поколениях, так же как мы получили её из рук наших матерей и отцов... Однако, « день дню передаёт речь (слово) и ночь ночи передаёт знание...» (Песнь царя Давида. Пс. 18). Устраните повторяемость... И неизвестно что будет... А потому молодость ещё более ценна земнородному.
Михаил Исаковский произнёс: «Молодость не повторяется, но зачем же тогда она вспоминается?..». Индийские «Веды» мне непостижимы. Повторяемость есть примат Солнца, вновь рождённой Эос. Может быть, человек и возвращается в круговороте жизни... Однако,чтобы повторяемость случилась, новая заря она обязана забыть о предыдущей... Но Божье Слово нам создаёт вечность через человеческое творчество... «А бесконечность Бог велел лишь одному воспоминанью...». Человек, наверно, губит планету, но он и создаёт много...
* * *
Мне вспомнился тот вечер нового года, когда мы с Валентиной познакомились и расстались смутно и непонятно... А на следующий день вечером я, никого не желая видеть, зашел в гостиницу « Москва» в ресторан. Зал был полупустым. Было грустно и я наслаждался блуждавшей во мне грустью. Вспомнилось чеховское: «Хорошо быть пессимистом, когда тебе восемнадцать...». Небольшой эстрадный оркестр- квартет, заиграл нечто в стиле танго... Пианист, потрясая черными длинными волосами, долбил надёжно по клавишам, саксофонист длинный и рыжеватый парень, сутулясь, как и положено заядлым джазистам, вытаскивал мелодию на свет божий... Мягко заплескались щётки ударника, и контрабас придавал ритму бархатистость...
Начиналась иллюзия жизни, какое- никакое, но искусство... Вышел бодро смазливый и элегантный парень, и чутко скользнув в ритм, запел:
Ты такая красивая
в этот вечер январский,
Ты за смелость прости меня:
из какой ты сказки...
Слова ничего, слегка пошловаты, но за сердце брали своей правдой, особенно первые строчки: «Ты такая красивая в этот вечер январский». Интимный с хрипотцой тенорок певца проходил легко, опираясь на звуки оркестра...
Я расплатился и вышел, выпив бокал шампанского...
Улицы пустынны... Под фонарями искрился снег. Он дружелюбно похрустывал, как свежий огурец... У некоторых семьи, дети, жены... А мне этого не было нужно. У меня Отец, Мать, сестра старшая Людмила. Этого достаточно, чтобы чувствовать себя прочно и в безопасности... Чего ещё тебе надобно, старче. А не хватает самого незначительного, но чудесного – личностной любви, счастья. Валентина всё разрушила... Я ушел тогда, не сказав ей ни слова...
Толчёк, и троллейбус остановился. - Нам выходить, Володя!- негромко выдохнула она... «Любви все возрасты покорны, её порывы благотворны»- процитировал я из оперы «Евгений Онегин».- Лирик ты мой милый!- Валентина крепко взяла меня под руку. - Валя, самое крепкое слово «порывы». Именно «порывы» благотворны.- Неужели?- подразнила она меня.- Окончательно и безповоротно!.. Раньше были «Пивные», а теперь «Бары».
«Тары-бары-растабары»- растянула Валентина. - Ты хочешь, я подозреваю, меня подразнить. Что ты, милый, я не очень хорошо чувствую в этом мужском сборище. – Но ты же со мной! – Потому и зашла сюда, потому что я с тобой, а не при тебе... «Характер есть, подумал я про себя» и поцеловал её в щеку, она зарумянилась. - Люди смотрят. – Пусть посмотрят, как надо обращаться с красивыми девушками. - Мой ход воспламенил её так, что она сразу выпила полстакана пива. Я с большой охотой, воткнувшись в подушку пены, выпил не отрываясь, густой и щемящий нёбо напиток. Мы вышли.
К парку мы шли пешком среди рядов праздно гуляющих. Я купил Валентине мороженого. Пышная продавщица в белом халате, и под таким же белым матерчатым зонтиком «щиро» улыбнулась...
Свернули к парку Горького. Могучие деревья по бокам широкой, как шоссе аллеи, стояли неподвижно. Царила щадящая и дурманящая тишина. Девушек молодых – как цветистый луг. И все - весёлые и добродушные. Суббота – выходной. Царила некая радость, она присутствовала во всём. В природе, в голосах детворы, в глазах молодых матерей с колясками... В открытых ресторанчиках медленно тянули мужчины пиво, сухие вина, ситро-лимонад...
Я рос в потомственной крестьянской семье, корни которой происходят из благодатной земли Курщины, Белгородщины... Основное народонаселение которой в лихолетье тридцатых годов, трудящийся люд, простой, как трава, как возделанное ими поле, как уголь, добываемый в Донбассе, в Юзовке, Горловке... двинулось в города, где требовались рабочие руки «молоха» промышленности. И по этим причинам я и моя сестра родились в Харькове, приданному по тогдашним обстоятельствам для укрепления Украины... Но Харьков так и остался русским городом... С русскими учёными, инженерами и рабочим классом... Я патриот России, а патриотизм – столп державности... Известно всем, также, как «Война и мир» - литургия патриотизма... Такие мысли отчего-то посетили меня среди пёстрого празднества «культуры и отдыха»... Валентина, словно впавшая в детство с удивлённой радостью вбирала в себя окружающий городской мир, словно была в этом парке впервые... Со стороны танцплощадки завывал и стучал джаз...
На величественных клумбах и обочинах, глядели на прохожих петуньи и «анютины глазки»... Качаться на качелях (релях) себе мы не позволили, тем более кружиться на каруселях... Я был бы не прочь прыгнуть вниз на парашюте с вышки, как в отрочестве, но мне показалось, что после пива не совсем разумно, да и Валентина была бы против... Мало- помалу, мы забрели в «дебрь» лесопарка... Запах красных стволов сосен, клейкой и смолистой хвои преосуществлялся в воздухе... Солнце зацепилось о сосновые вершины. И внизу стало мглисто, но сухо. Осыпались «ёжики» каштанов. В теле я ощущал благоденствие расплывающейся природы, дарящей ему здоровье и могущество.
Валентина молчала в некоей таинственности, что свойственно одним только женщинам... Мы были одни среди леса... «...золотистый голос малиновки звучал невинной и болтливой радостью...»
- Я очень люблю Ивана Тургенева, какой русский большой писатель, он ни на кого не похож, очень искренний и проникновенный... А каков язык! Да, Володя! – Ещё бы... « Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!..» Это он написал свою «благоговейную молитву» перед смертью на чужбине, «истосковавшись в безлюбье»... - Прекрасная и глубокая оценка!- восхитилась Валентина. – Да. Эти слова о нём сказал Константин Бальмонт...- «Безлюбье» - какое грустное, но точное слово!- тихо произнесла она.
Остановились у комля неохватной, толстой с красной чешуей коры сосной. Подстелив нечто похожее на полотенце, мы уселись. Закурить я побоялся. Было сухо. Она обвила мою шею. Сопротивляться было бесполезно и бестолково...
- Хочешь, я прочту своё стихотворение? – посмотрела она мне в глаза. Я несколько удивился, если не оторопел...- Ещё бы!
У меня красивое лицо.
Я сама себе его придумала...
Я носила тонкое кольцо
Для тебя единственно любимого.
В жизни можно многое забыть.
Помнить же – значимее и боле.
Можно в жизни незаметно - быть.
Колебаться, как былинка в поле.
Никогда, не знаю почему
Я тогда решила – не влюбляться,
Никогда, не знаю почему,
Может оттого, что мне - семнадцать...
У меня красивое лицо.
Я его придумала напрасно...
И сняла я тесное кольцо...
Всё прошло. А что прошло – прекрасно!
По её тугой щеке скатилась слеза, дробясь в хвойном отблеске...
Я вздохнул. И на мгновение отупел, как пень. – Ну и сентиментальна же ты,- произнес я глухо. И тут же, спохватившись, сказал, что стихи плавные, образные, с подводным течением, с непривычными и глубокими выводами, особенно «у меня красивое лицо, я сама себе его придумала», редко кто-либо может так выговорить, как бы наизнанку... Концовка мудра не по возрасту зрела и философски глубока. - Да!?.. Господи, а я боялась тебе его прочесть, сомневалась... – Ты вся в меня. Откуда у тебя сие? - Не знаю. Оно мне явилось во сне... - Тогда ты гений. Ведь периодическая система элементов Менделееву приснилась во сне. – Да? Я не знала об этом. - Ты кому-нибудь читала его? - Нет. Только тебе. Потому, что в нём живёшь ты...
Я редко бываю в растерянности, но сейчас в этой действительности, я не мог найти себя.- Да, мадмуазель, вы – личность...
- А помнишь в тот новый год, вечеринку, когда мы с тобою познакомились?
- Помню так, словно это было вчера... Я пришёл туда с Леной, хорошей девушкой, страстной и отважной... Увидел тебя. Ты была не одна, а с Борисом, который танцевал с моей Леной. Прижимал её так, что она трепетала... А мне казалось, что она так «трепещет» только со мной. Наивность хорошее качество, оно продлевает жизнь... Вот тогда я и пригласил тебя на танец... И ушел с тобой. Ты меня тогда очаровала. Мы стояли в тёмном парадном. Мы обнимались... Но почему-то мы так и не встретились. Прошло с тех пор без малого год...
- Володенька, я так терзалась, я так ругала себя. Отчего я тебе не уступила...
Это моя уступка не могла решить судьбы... Но это было бы счастьем... видела тебя я чувствовала ... Твои те поцелуи помнят мои губы и сердце, милый ты мой. Я никому не отдам тебя...
- Я очень мучился. Искал тебя, но тщетно... У меня были неприятности по работе. Телефона твоего не было. Дома все похожие...
И вот встреча наша случилась, прилучилась вновь. Я сильно хотел забыть тебя. Иногда мне удавалось вытеснить тебя некоторыми знакомствами...
- Вова! А что такое счастье? - Ты у меня спрашиваешь... Откуда мне знать. Так рассудить... кажется, счастье – это соучастье. Наш русский язык необычайно богат. – Я улыбнулся и помолчал... соитие, когда люди вместе, взаимопроникаемы, когда исчезают перегородки отдельности... Сказать проще, - когда тебя понимают... А возвышеннее, сирреалистически: когда люди будут любить друг друга. Счастье всемирное – в Любви, так сказал наш Господь...
Я же, Володя, искала тебя. Мне передали, что ты вновь встречаешься с Леной. И я опустила руки. - Это неправда, - отрезал я... Валентина, но мы ведь вместе... Пора уходить... Дело вора – вовремя смыться, как говорил герой кинофильма «Праздник святого Иоргена». Там снимался молодой Игорь Ильинский...
- Никуда я не пойду, - вдруг посерьёзнев, твёрдо сказала она.
- Почему? – оторопел я. – Пока не скажешь, что ты любишь... меня.
- Валентина! Не пытай меня! Ты впадаешь в детство. – А чем тебе не нравится детство? – возвела она свои очи полные глубины... – На заре туманной юности... Детство – это несказанное синее, нежное... – Я приподнял её. Поцеловал в щёку и выпил её слезинки. – Это ответ!..
Вышли из арки парка мимо тонковатого запаха глазастых петуний...
И пёстрой весёлости юности, радостного смеха...
Зашли в гастроном... К ней шли молча. Она пришла в норму.
В комнате было прохладно. Мягкий теплый ветерок колебал прозрачную штору...
Ко мне в гости пойдёшь? – спросил я. – А если я откажусь? – с некоей отчуждённостью ответила она. – Как хочешь, моё дело пригласить... – Хозяин – барин. – Не всегда, Валя. Я взглянул на неё. Облако озабоченности, показалось мне, слегка коснулось её красивого лица.
- Хватит притворяться! – несколько нервозно сказал я.- Не буди во мне зверя. – Какого? - улыбнулась она. – Хорошего...
Полоска зари мерцала на шелке шторы.
- Я позвоню. И подошел к телефону. – Кому – спохватилась Валентина. – Домой... Кстати, ты не дала согласия поедешь или нет...
- Поеду, Володенька, куда же мне, бедной, деваться... Она улыбнулась. Доброта, согласие и преданность слились в ней. Видно было по всему.
Трубку взяла сестра моя Людмила.
- Загулял, или влюбился? – весело проговорила сестрёнка. – И то и другое.
- Вот как! Что тебе... – Маму позови! Она пошла к соседке, к матери Леонида. - Тогда батю. – По какому вопросу? – спросила она тоном секретарши некоего предприятия... - Я сегодня домой не приду. Приду завтра и не один. – Если не один, то отца звать опасно. Ты ведь знаешь его крутой нрав. – Я приеду с девушкой. Если что вот её телефон. – Замётано. Она красивая? – Вопрос для олухов. Она красивая, как ты. Очень красивая, увидишь. Но как отвечал Меджнун падишаху, что смотреть на Лили надо глазами Меджнуна... - Маладэц! Мудро. Не зря я тебя заставляла вести дневник прочитанных книг... И покупала тебе книги, нищему студенту, у нас есть студенты, но нищих студентов не бывает, сестричка... – Я почувствовал в последней интонации нашу врождённую сентиментальность... –
- Ладно...Усё. До побачэння.
- Целую. До свиданья, братишка!
Вернулся в комнату. Валентина хлопотала на кухне.- Завтра воскресенье. Поедем ко мне. Моя сестра любит меня наставлять. У неё прекрасный супруг Олег. Офицер- ракетчик. Артеллерист. Когда мы с ним выпивали по-чуть-чуть, пели на слова нашего земляка Павла Шубина:
Артеллеристы! Сталин дал приказ.
Артеллеристы! Зовёт Отчизна нас.
И сотни тысяч батарей,
За слёзы наших матерей,
За нашу Родину,- Огонь! Огонь!..
Валентина смотрела на меня во все свои большие глаза.
- Людмила вещала, напутствовала меня: - Володя, Вовик ты мой. Жениться тебе надобно. Братик, в твоём возрасте в наше время быть холостым – неприлично... Да и карьера у семейного покатится вольнее, надёжнее. Семья – аристократическая форма жизни... Пора бы уяснить. Неучь!-
Я хохотнул... Валентина, подпоясанная ярким фартучком, вышитого по краям, выложила приборы и закуску. Засияли упитанные жизнью красные помидоры, увесистые, таящие в себе в изнемогающую зрелость. Я никогда не смогу их разлюбить. Еда самое интимное общение с миром...- повторился я.
И наполнил рюмки коньяком из Армении, из Нахидчевани...
- За нас с тобой! - произнесла вдохновенно Валентина. – Принято. Валентина хмелела быстро. Она включила магнитофон. Полился выпуклым ручьём голос Клавдии Шульженко:
Ты помнишь наши встречи,
Вечер голубой,
Взволнованные речи,-
Любимый мой родной...
Лирика для меня всегда была мучительной. А далее мой любимый романс, исполнял Вадим Козин:
Вдыхая розы аромат,
Тенистый вспоминаю сад.
И слово нежное «люблю»,
Что вы сказали мне тогда...
Вспомнился фильм Василия Шукшина «Они сражались за Родину», лейтмотивом текло это танго:
И, возвращая ваш портрет,
Я о любви вас не молю.
В моём письме упрёка нет,-
Я вас по-прежнему люблю...
И нет конца разлуки, и нет конца любви и молодости...
- Мне, кажется, Володя, что мы никогда не разлучались. – А мы и не разлучались. Были всегда вместе... И всегда любили. Мне так видится...- Валентина, отложив вилку, порывисто сказала: - А счастье есть все-таки!
- Конечно.
- Извини за откровенность, но Пушкин написал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Так ему казалось. И это правда. Но счастье, покой и воля – это синонимы. Я как-то ехал из Белгорода, там был вечер поэзии. В купе я ехал с седовласым драматургом, имя его позабыл. С нами ехали мать и дочь. Мать была дородна и весьма красива. Дочь и того лучше. Я с ней выходил в тамбур. Обнимались.- Только ты не ревнуй,- сказал я, увидев, что Валентина посерьёзнела,- приближаясь уже на финишную прямую к Москве, мой драматург и мать девушки вышли. Их не было где-то полчаса... Мы были одни. Поезд гремел по шпалам, вагон покачивался... Мы замирали в поцелуе, но я не решался... Послышался стук в дверь. Вошли драматург и её мать. Весёлые и любезные...
- Зачем ты это мне говоришь? – спросила тихо Валентина. - А вот зачем.
Драматург, взглянув на меня, сказал: - А вот если бы ты был посмелее, - то вы с этой красавицей были бы счастливы.
Я долго не мог взять с серьёзностью его слова себе. Это мне сказал человек поживший, психолог, драматург... Слово это и широко, и так же интимно. Также как в этом романсе: «А вы прошли с улыбкой мимо, и не заметили меня». Ведь ты сама корила себя за то, что не уступила моему порыву тогда... «Любви все возрасты покорны, Её порывы благотворны...»- поётся в опере «Евгений Онегин». Порывы!
- Какой ты умный! - От такой же слышу...
Мы все сидим в одной кутузке.
Едим и пьём с тобой по-русски.
Одно едим,
И пьем одно
Лозы улыбчивой вино...
И так далее...
- Стихи твои.
- Наверное.
А вот Лосев Алексей, Алексей человек божий, Теплый Алексей, с гор потоки, - сказал: «Живёшь не ты, а действительность живёт через тебя. И в мире кроме Бога нет ничего».
- А в чём же тогда индивидуальность?- спросила она с живым любопытством.
- В том, Валюша, что цветёт и крапива, и роза. Они едины и разные по силе и красоте...
- Ладно, хватит философии, любомудрия... Я встал и очень, мне показалось, с необычайной чувствительностью обнял Валентину, так, словно это было впервые... И ей ничего не оставалось, как только ответить мне, уничтожить себя, возрождаясь из лона любви свежерождённою Эос...
Утром- светом мы оставили ложе. Валентина ушла в ванную. Я придвинулся к столу и выпил пива... Жигулёвского. Пузырьки диковато щекотали нёбо...
Наконец вышла Валентина. На ней было голубое платье, усыпанное мелкими сияющими, как звёзды, мелкими цветочками. Она была хороша и свежа, как южное утро моей родины.
Минут через пятнадцать такси подкатило к моему дому. Валентина, не позволив мне расплатиться, отдала деньги водителю. – Сдачи не надо. – Таксист осклабился...
Мой дом кирпичный с фронтоном стоял в глубине сада.
На крылечке стояла цветущая и улыбающаяся Людмила, моя родная до самозабвения сестричка... сестра.