Ила Опалова
Мечты сбываются перед Рождеством
святочная история
Хлеб был свежий и ужасно вкусный, особенно хрустящая корочка. Семилетний Сережка, отщипывая по кусочку от пышной булки, быстро отправлял хлеб в рот и прятал руку в рукав куртки. Варежку он потерял накануне, и сейчас приходилось отогревать руку то за пазухой, то в кармане, то в рукаве, то прижимать к шее за воротником, вздрагивая от холода. Другой ладошкой в варежке он зажимал полиэтиленовый мешок с хлебом и пакетом крупы. Чтобы быстрее добежать до дома, мальчик решил срезать путь и пробежал по заснеженному газону между запорошенных елок. Снег сахаристо хрустел и рассыпался белыми искрами под кроссовками, которые Сережке принесла из церкви соседка тетя Валя. Почти весь Сережкин гардероб был оттуда, из храма, где собирали одежду для бедных.
Мальчик выскочил на вычищенный дворником тротуар с резными лавочками и оказался как раз перед участковым Фоминым, который сверху строго посмотрел на Сережку.
— Так-так, — сказал участковый, — по газонам вообще-то не бегают, для этого тротуары и спортивные площадки есть.
— Так зима же, — несмело возразил Сережка, — трава ж зимой не растет, а снегу все равно, бегают по нему или нет.
— Трава-то не растет, а вредная привычка бегать там, где не положено, появляется, — сказал участковый и, смягчившись, спросил: — Как живешь-то? Как бабка Егориха? Не болеет?
— Какое там болеет! — по-взрослому махнул ребенок и гордо заявил: — Она еще нас переживет!
— Такая переживет, — с легким сожалением согласился участковый и поинтересовался: — Тебе же осенью в школу идти? В первый класс?
Сережка важно кивнул.
— Смотри, чтоб все было приготовлено: одежда, тетради, рюкзак, книжки. Готов к школе не будешь — в детдом пойдешь. Бабке так и передай. Я еще сам ей скажу, когда дорога мимо случится. И учись читать. Букварь есть?
— Есть, — насупился Сережка. — Тетя Валя принесла.
— Вот и учись. Ты сообразительный. Ну, будь здоров!
Участковый потрепал мальчика по плечу и пошел дальше.
— Серый! — призывно раздалось сзади.
И секундами позже другой голос, послабее, крикнул:
— Санька!
Сережка сразу оглянулся: к нему бежал крепыш Санька Петров из дома напротив, а следом худенький, бледный Василек.
— На площади елку поставили, — подбегая, на ходу делился новостью Санька. — И бо-ольшую горку забабахали! — мальчик поднял руки над головой, пытаясь показать беспримерную высоту.
— Поехали, поехали на площадь! — чуть ли не запрыгал на месте подоспевший Василек.
— Чтобы поехать, на троих шестьдесят рублей требуется, — рассудительно произнес Сережка. — Это в одну сторону. Хотя бы в одну.
— А ты ж в магазин ходил! Тебе что, сдачи не дали? — хитро вступил в обсуждение проблемы Санька.
— Так мне сдачу домой принести надо! — возразил Сережка. — У меня бабка, ух, какая! Она в подсчетах зверь! Все сочтет до копейки.
— Ну да, — согласился Василек, протягивая ладошку за кусочком хлеба. — Она тебя запросто в детдом отдаст, если что не по ней.
— Теть Валя говорит, что бабка Егориха ничего даром не отдаст. Она только продать может, — Санька, протянув руку, сам отщипнул кусочек от хлебной корочки.
— Ну, конечно! Кто-то даст ей продать ребенка! — запальчиво возразил Сережка, но в глазах его мелькнул страх: похоже эти разговоры доходили и до него.
— А что, легко! — продолжил Василек. — В мешок посадит, и ищи — свищи! Она вон как шустро водкой паленой торговала! Весь район к ней ходил. Люди говорят.
Мальчики замолчали, поедая остатки булки.
— Мне же опять надо хлеб покупать! — встрепенулся Сережка, глядя на последние мелкие крошки. — Надо в пекарню тащиться. Бабка только из пекарни хлеб признает.
— Эй, ребята, это не вы потеряли деньги? — сидящий на ближайшей лавочке мужчина протягивал мальчикам две купюры.
— Нет, не мы, — почти испуганно замотал головой Сережка.
— Да это же ты потерял! — воскликнул Василек, тыкая в грудь Сережки пальцами в перчатках и подмигивая. — Ты идешь из магазина, у тебя сдача... да? Твои это деньги. Наши. Спасибо, дяденька!
Он подбежал к мужчине и выхватил из его рук купюры, приговаривая:
— Точно, наши, двести рублей! Ой, спасибочки!
— Не наши, — упрямо сказал Сережка. — У меня сдача — монетками.
— Тогда возьми в подарок, — усмехнулся мужчина, поднимаясь с лавочки. — Я не Дед Мороз и не умею выполнять желания, но такое мелкое чудо, как деньги на троллейбус и булку хлеба, мне по карману.
Он небрежно махнул рукой и пошел прочь.
Сережка с восхищением проследил взглядом за удаляющимся мужчиной.
— А что, Дед Мороз может выполнить любое-любое желание? — размышляя над словами мужчины, вслух поинтересовался он.
— Ага. Он может подарить, чо хочешь, — сказал Санька, натягивая вязаную шапку до самых глаз, отчего его лицо стало совсем круглым, как мячик. — Хочешь много конфет, будут конфеты, хочешь танчик — будет танчик. Даже телефон. Только надо хорошо попросить.
— За телефон надо платить каждый месяц, — рассудительно заметил Сережка. — Одни расходы! Но ведь чтобы попросить, надо его встретить. А где бывает Дед Мороз?
— Около елки! — не раздумывая ответил Василек.
— Едем на площадь, чего ждать? Там горка, елка, Дед Мороз, — поторопил друзей Санька.
— Не с крупой же мне тащиться, — сказал Сережка, — да и хлеб надо бабке купить. Она без хлеба не может.
Мальчики побежали в пекарню и потом дворами и газонами на улицу Шахтерскую, где врос в землю бревенчатый дом бабки Егорихи.
Друзья Сережки остались во дворе, потому что бабка терпеть не могла их в доме. Мальчик тихо вошел в сени, положил на стол все еще теплый хлеб, прикрыв его полотенцем, достал пакет с крупой, высыпал мелочь. Скинув кроссовки, шмыгнул в комнату с маленькими окошками и кружевными занавесками. Бабка спала на железной кровати под лоскутным одеялом около большой печки. Мальчик проверил заслонку, чтобы старая женщина не угорела. Потом осторожно снял со стены цветную фотографию и вытащил ее из рамки. Бережно, опасаясь помять, засунул фотографию под куртку.
Вдруг бабка сонно завсхлипывала, и Сережка подбежал к ней, чтобы аккуратно ее повернуть, не разбудив. После этого нехороший сон уходил.
Сережка знал, что такое плохие сны. Он их боялся. Иногда ему снился пожар. Он видел огонь, спящую маму, тормошил ее, крича: «Горим! Горим!», потом тащил ее за руку к выходу. Иногда во сне он вспоминал о кошке и лез за ней под кровать. Все пылало, гудело и рушилось. Будила его бабка, она прижимала его к себе, бормоча: «Серенька, Серенька», и мальчик чувствовал, что ее худое старческое тело трясется. Но бабка не плакала, как-то сказав: «Я все свои слезы давно выплакала». А у Сережки после этих снов все лицо бывало мокрым, даже волосы.
Даниил Кузнецов два года не был в этих местах. Но на работе издали приказ о рождественских каникулах на две недели из-за кризиса и новогодних праздников. Пол-месяца ничего неделания! Даниил, словно на автопилоте, купил билет на самолет и прилетел в город, где был счастлив когда-то и где случилась с ним страшная беда.
В первый же день после прилета он попался на глаза однокласснице Зинке, которая радостно завизжав, прижалась к нему, попричитала и предложила временную работу — представлять Деда Мороза на корпоративах и детских утренниках, а между этими мероприятиями ходить по ледяному городку на городской площади. Даниил согласился: все не безделье, и голова хоть чем-то занята.
И вот он стоял в расшитой золотом и серебром белой шубе у елки, увешанной золоченными шарами и яркими фонариками. Широкая блестящая борода меняла Даниила до неузнаваемости. Белая шапка на голове светилась снежными звездами, расшитый серебром кушак, белые рукавицы в стразах дополняли костюм сказочного великолепия.
Рядом с Даниилом фотографировались целыми семействами. Зинка, одетая в шубку Снегурочки и сверкающий кокошник, бойко собирала денежки и выдавала желающим по леденцу. Зинкины губы, слишком большие, покрытые помадой вишневого цвета, и накрашенные в пол-лица глаза, делали ее похожей на рыночную матрешку. Тараторила она о заказах и корпоративах. И Даниил легко отключал внимание, наблюдая за радостной суетой взрослых и возней на горке детей. У него в кармане лежала камера, и мужчина порой фотографировал, пытаясь поймать эффектные кадры.
Вот на глаза попалась троица мальчишек, которые выскочили из маршрутки и замерли, глядя на высокую разодетую елку. Троица разделилась: один мальчик побежал к елке, и так и встал перед Даниилом, восторженно на него глядя.
— Что ты хочешь, малыш? — с улыбкой наклонился к ребенку Даниил.
— Конфету он хочет, — вмешалась в разговор Зинка и протянула мальчику леденец. — Бери и уходи! А у нас сегодня суперский заказ, — она повернулась к Даниилу. — Дорогая тусовка. Ты им очень понравился. Такой настоящий!
— Дедушка Мороз! — мальчик дернул за концы красивого кушака, чтобы привлечь к себе внимание. — Дедушка Мороз!
— Ты посмотри, что он делает! — возмущенно воскликнула Зинка-Снегурочка. — Такой красивый костюм лапать грязными руками! Мне этот костюм, между прочим, обошелся в копеечку! Я его не для бомжат брала! Данила, ну что ты стоишь? Нам идти надо! Я же сказала: корпоратив!
— Зина, не скандаль, — примирительно сказал Даниил и пошел следом за ней, подхватив большой мешок, расшитый звездами.
Перекидывая мешок за спину, оглянулся и увидел съежившегося от обиды мальчика. Конфета валялась у него под ногами. Даниил решительно повернулся и широкими шагами подошел к ребенку. Скинув мешок, присел перед ним на корточки.
— Так чего ты хотел? — спросил он мягко.
— Подарок, — губы ребенка задрожали.
«Всего-то навсего конфет», — подумал Даниил. Он купит ему завтра килограмм сладостей. Это здорово, когда так легко исполнить чью-то мечту и сделать человека счастливым.
— Ты хочешь конфет? — спросил Даниил.
Но мальчик помотал головой.
— А что ты хочешь? Игрушку?
— Папу, — прошептал Сережка.
— Папу? Какого папу? — удивился Даниил. — Ты живешь с мамой вдвоем?
— Он живет с бабкой Егорихой, — вмешался в разговор подоспевший худенький мальчик, весь в снегу после катания на горке. — Он внук бабки Егорихи. Сережка. А меня звать Василек. А с нами еще Санька. Он вон, на горке катится.
Сережка из-под куртки вытащил помявшуюся фотографию.
Даниил потянул из мальчишеской руки фотографию и внимательно всмотрелся.
— Это твои мама, папа и...
— И я, — прошептал Сережка.
Даниил снял с мальчика шапку, взлохматил волосы, изучающе посмотрел и опять натянул шапку ему на голову и уши, пробормотав:
— Жиденькая у тебя шапчешка. Ладно, найду я твоего отца. По Интернету я тебе черта найду. У меня работа такая — с компьютерами. Что ж ты с одной варежкой бегаешь? И что у тебя с рукой?
Он бережно зажал в больших ручищах детскую ладошку и стал греть ее своим дыханием. Пальчики на руке были изуродованы.
— Это у него шрам, прямо страшный, — объяснил бойкий Василек. — Он кошку из огня вытаскивал.
— Я найду тебе папу, заодно куплю хорошую шапку и варежки, — твердо сказал Дед Мороз. — Ты где живешь?
— Он живет на Шахтерской! Дом 30. Я — через два дома, а Санька — напротив. Нашу улицу снести обещают, но никак не могут. А старый Сережкин дом сгорел... — Василек был на удивление разговорчивым.
— А давай, Сергей, я тебя сфотографирую, и пошлю фотографию твоему папе. Он увидит и захочет приехать.
Даниил, выпрямившись, достал из кармана фотоаппарат и несколько раз щелкнул одного Сережку и вдвоем с Васильком.
— Ну, ты псих, — сказала вернувшаяся Зинка Даниилу, качая головой. — Тебе говорят «деньги», а ты не слышишь! Как Инна с тобой жила? Не понимаю...
— Пойдем, — грубо приказал ей Даниил и пошел вперед широкими шагами.
Зина едва успевала за ним.
— Ты куда? Ты куда? — твердила она. — За нами сейчас машина придет.
За поворотом Даниил остановился, молча снял шубу, шапку, бороду и, аккуратно все свернув, положил в мешок, где лежали леденцы и всякая мишура. Оставшись в синей спортивной куртке, достал из мешка вязаную спортивную шапку, перчатки и побежал прочь.
— Ты сбрендил? — крикнула ему вслед онемевшая было Зинка и, жалуясь в пустоту, забормотала: — Где ж я такого бугая найду? Этот костюм, как специально, для него сшит! Там же ждут его, вот такого большого и красивого... Телок он! Какой-то маленький пацанчик может им крутить.
Дверь в кабинет распахнулась, и участковый Фомин поднял глаза. Лицо вошедшего было знакомо, но участковый не мог сходу припомнить, кто это.
— Здорово! — сказал вошедший. — Войти можно? — и, не дожидаясь приглашения, подошел к столу.
— Кузнецов? Даниил? — полуутвердительно произнес Фомин.
— Он самый, — кивнул Даниил.
— Слушай, так это здорово, что ты сам пришел! — оживился Фомин. — Ты все в Москве пропадал? Тогда на квартиру, на семью деньги зарабатывал, а сейчас на что? У меня ж для тебя хорошие новости, если, конечно, их можно назвать хорошими. Вот не знал, где тебя искать...
Участковый замолчал, видимо раздумывая, как начать, но Даниил сам начал разговор:
— Вот посмотри, — он положил перед участковым фотографию мальчика. — Ты этого ребенка знаешь?
— Конечно, это внук бабки Егорихи Сережка.
— А вот эта фотография тебе знакома?
— А черт его знает! — воскликнул Фомин, разглядывая фото. — А кто это?
— Это мать Сережи, это отец... — пальцем показал Даниил.
— Ну, точно, это молодые Егоровы, они жили в бараке, который сгорел, вместе с твоими... Их сын Сережка сейчас живет с бабкой, молодой Егоров куда-то свалил сразу после пожара или во время пожара, а вот где его жена?.. Она же сгорела, — вспомнил Фомин и пожаловался: — У меня совсем с этой ежедневной текучкой голову замкнуло. Сережка, не поверишь, прямо из огня вылез, грязный, как уголек, одной рукой кошка прижата, а другой, правой, он держал над собой одеяло. Оно его и спасло. Бабка мальчишку и забрала. Я сам документы восстанавливал. У пацана с памятью и психикой первое время было плохо. Молчал все. Только во сне кричал. Что ты хочешь? Такое пережить — взрослый тронется. Инна вот...
— Что Инна? — вскинулся Даниил.
— Так жива твоя Инна, жива! Думали, сгорела! Я ж говорю, новости хорошие. Она в дурку сначала попала, видимо оттого, что сын погиб. В дурке была, потому о ней и сведений не было... А потом оклемалась. У баптистов сейчас живет, они те еще психотерапевты... — Фомин говорил, уведя взгляд в документы, потом поднял глаза.
Даниил сидел белый, как разложенные на столе бумаги.
— А ты что пришел-то? — спросил Фомин, боясь, что Кузнецов, такой большой и здоровый, рухнет в его кабинете в обморок.
Тот прокашлялся и как-то глухо заговорил:
— Понимаешь, непонятно как-то: ребенок на семейной фотографии не похож на фотографию нынешнего Сережки.
— Думаешь, молодая Егорова ребенка нагуляла? — спросил участковый, не уловив мысль странного Кузнецова.
— При чем здесь это? Нагуленный, ненагуленный, он должен быть один. А тут не совпадение. Я даже по компьютеру проверил: пропорции лица разные. Пойдем, с бабкой Егорихой поговорим. Да, я еще варежки Сережке купил, пять пар. Вдруг опять потеряет. Я часто терял. И шапку теплую. Купил. Пойдем к Егорихе. Поговорим.
Сережка во дворе чистил деревянной лопатой дорожку от снега, а бабка раскладывала на белом снегу половички, чтобы смести потом снег вместе с пылью. Неожиданно до Сережки донеслось негромкое:
— Сашка.
Сережка поднял голову и закричал:
— Папа! — он бросился навстречу Даниилу. — Я тебя узнал!
Даниил подхватил мальчика на руки, поднял и растерянно улыбнулся.
— Узнал? — переспросил он и задал глупый вопрос: — И как меня звать?
— Данила! — радостно крикнул ребенок. — Папа Данила! А еще у меня мама Инна! Мы с ней из пожара вышли. И кошка Мурка. И бабка Егориха.
Отец был высокий, у него были знакомые синие глаза в светлых ресницах. И куртка у него была знакомая синяя. Он подбросил сына вверх, как когда-то, а потом посадил себе на плечи. И мальчик, как прежде, увидел, что, когда он сидит на плечах отца, мир меняется, сразу становясь шире и светлее.
А участковый допрашивал старую Егориху.
— Скажи, зачем ты чужого ребенка присвоила? Работник нужен? Пособие получать захотелось? Да ты понимаешь, какое ты людям несчастье принесла? Посажу я тебя, не посмотрю, что старая... И не надо мне тут слезы лить. Ревет тут...
— Оставь бабушку в покое, — сказал участковому Даниил и, раскинув руки в стороны, чтобы у сына появилось ощущение, будто он на самолете, воскликнул: — Завтра Рождество! И завтра мы поедем к маме!