Этот небольшой материал я хочу посвятить нескольким людям, с которыми мне довелось учиться в институте, общаться, работать, выступать на соревнованиях. Все они уже ушли в мир иной, но память о них осталась у близких, и я хочу, чтобы и читатели, мои земляки, вспомнили о них.
Начну свое повествование с человека, который хорошо знаком выпускникам Хабаровского медицинского института в период 70-90-х годов – о Юрии Савосине. Я его по отчеству не называл, поэтому оно и не сохранилось в памяти, вроде Евгеньевич, но могу ошибиться. С ним мы контактировали недолго, около 5 лет. В институте он учился двумя курсами старше. Знал, что он занимался конькобежным спортом, завоевывал призовые места в этом виде спорта на краевых соревнованиях. После окончания института поступил в аспирантуру по организации здравоохранения у профессора Палкина, о котором мои коллеги вспоминают или с уважением, или не очень лестно. Очень уж требователен был и строг.
Наше общение с Юрой Савосиным началось после того, как я стал заместителем заведующего отделом здравоохранения крайисполкома. Через год после назначения на должность меня направили на курсы усовершенствования в Центральный институт усовершенствования врачей на цикл «Резервы руководящих кадров Минздрава СССР». Курсы были очно-заочные, т.е. вначале слушатель пишет свою работу на тему организации здравоохранения, отправляет на кафедру в институт усовершенствования врачей, там её оценивают, и только после этого присылают вызов на очные занятия в Москве. Я решил написать работу о состоянии здоровья малочисленных народностей севера в Хабаровском крае. У нас их проживало более 30 тысяч 16 разных национальностей – нивхи, нанайцы, ульчи, негидальцы, орочи и т.д. Поехал в краевое бюро медицинской статистики, сделал выборку по всем районам края, появился повод для анализа, который я произвел, и написал работу. Я знал, что Юра Савосин пишет докторскую диссертацию по этой теме, и попросил его посмотреть мою работу, прежде чем отправлять в Москву. Через несколько дней он приходит ко мне в кабинет с прочитанной работой и говорит, что она очень хорошая, может лечь в основу кандидатской диссертации, если у меня возникнет желание. А он как заведующий кафедрой, доцент, может стать моим научным руководителем. И попросил у меня разрешение воспользоваться некоторыми моими данными и выводами в своей докторской диссертации. Я согласился на счет передачи материалов, а на счет кандидатской диссертации отказался. Не до неё было, только входил в новую для меня работу чиновника. Скажу, что моя работа получила высокую оценку и на кафедре организации здравоохранения ЦИУВ, и меня даже включили в рабочую группу по подготовке решения коллегии Минздрава СССР по этому вопросу, на которой я присутствовал в декабре 1989 года.
Через некоторое время я стал первым заместителем заведующего отделом здравоохранения, и по должности был включен в число членов Ученого Совета, а также вступительной комиссии медицинского института. Тогда наши встречи с Юрой стали регулярными. Обычно перед началом Ученого Совета я приходил к нему в кабинет, мы пили чай и обсуждали вопросы взаимодействия практического здравоохранения и института, так как Юра стал проректором по лечебной работе. Тем для разговоров нам хватало. А потом вместе с ним шли на Ученый Совет и сидели рядом за первым столом в лекционном зале № 2 медицинского института.
В конце 1990 года я был в США, установились первые контакты с американскими докторами, особенно тесные по части семейной медицины. Потом туда поехал доцент Быструшкин, который позднее и возглавил кафедру семейной медицины в нашем институте. Все это происходило под нашим с Савосиным контролем. Контакты с американцами расширялись, мы провели в Хабаровске международную конференцию с участием врачей из штата Калифорния. Приезжал министр здравоохранения этого штата господин Кайзер. Естественно, Юру, как проректора по лечебной работе и заведующего кафедрой организации здравоохранения, интересовали вопросы развития медицины в США, и мы с ним встречались с министром из Калифорнии.
Не помню, через какое время поступило предложение от американцев приехать двум организаторам здравоохранения из Хабаровского края, в их число вошли заместитель начальника управления здравоохранения администрации края (так вместо крайисполкома стала называться исполнительная структура в регионе) Дьяченко Владимир Гаврилович, и проректор ХГМИ по лечебной работе Савосин Юрий Евгеньевич. Я отвозил обоих в аэропорт на персональной машине, и не думал, что прощаюсь с Савосиным навсегда. Обратно в Хабаровск его привезли в гробу, он умер неожиданно и скоропостижно в Америке, по-моему, в Чикаго. Была весна, в Хабаровске стояла солнечная погода, когда студенты прощались с одним из руководителей их института. А мне было очень грустно. Ушел из жизни очень порядочный человек, ответственный, всегда выдержанный, тактичный, культурный, с которым мы, как говорится, сработались.
На похоронах Савосина было много врачей из практического здравоохранения, которые уважали этого человека. Некоторые у него учились, другие просто знали, какой это замечательный человек и специалист. И на этих похоронах я услышал еще одну скорбную весть – умер мой сокурсник Борис Тимоненко. Как и Савосин, совсем еще молодой, ему еще не было и 50 лет. Приехал в отпуск в город Комсомольск-на-Амуре к родителям, у матери был 70-летний юбилей, и умер от инфекционного заболевания. Тогда мне точно не сказали, от какого, это я уже позже узнал. И следующее мое повествование будет о Борисе Тимоненко.
Он учился со мной на одном курсе, только я на лечебном, а он на педиатрическом факультете. Так что в стенах института мы с ним редко встречались. Борис был классный спортсмен, бегун на короткие дистанции, об этом я всегда знал. Но я тогда занимался волейболом, и наши пути в спорте пока не могли сойтись. Но я был спортсменом широкого профиля, многостаночником. Защищал честь нашего курса в соревнованиях по штанге, по волейболу, а весной 1966 года выступил на первенство института по легкой атлетике. Вот тогда впервые наши пути-дороги пересеклись. Мы бежали с ним в одном забеге стометровку. И это был не последний с ним забег. Составить конкуренцию Борису я не мог, но зато других спринтеров опередил. А так как по окончанию учебы планировалась поездка в Ленинград, на первенство среди мудвузов, меня включили в эстафетную команду 4 по 100 метров. И мы вместе с Борисом поехали в Питер. Он удачно выступил в беге на 100 и 200 метров, а наша эстафетная команда победила. И во много за счет Бориса. Тут надо отдать должное нашим тренерам. Хотя эстафета называется 4 по сто метров, не каждый участник пробегает именно сто метров. Поясню, почему. Для передачи эстафетной палочки выделяется зона в двадцать метров, именно только в ней надо отдать палочку от одного бегуна другому. Учитывая, что Борис быстрее всех бежит, было принято решение доверить ему второй этап, причем он должен будет взять эстафетную палочку в самом начале этой зоны, а отдать бегуну на третьем этапе – в конце другой зоны. Т.е. Борис пробежал в эстафете не 100 метров , а 115-118, и это позволило нам победить.
На следующий год я стал заниматься легкой атлетикой, прыжками в длину и тройным, где очень важна скорость разбега. Поэтому ускорения, бег на 60 и 100 метров включались в мои тренировочные занятия и выступления на соревнованиях. В те годы этих соревнований было немного. Перед первенством студенческого общества «Буревестник» проводились соревнования на первенство институтов. Стадионов, готовых принять соревнования легкоатлетов, было немного. Стадион Ленина и стадион «Динамо», в какой-то мере стадион «Локомотив», пока его не снесли. На стадионе «Динамо» тренировалась группа прыгунов в длину и тройным под руководством тренера Поддубного, в которой занимался и я. И наш тренер договаривался с устроителями соревнований, чтобы вне конкурса нас допускали к стартам.
В тот день было первенство педагогического института, в котором была кафедра физического воспитания. Институт физкультуры еще не открылся, это случилось только осенью того же 1967 года, поэтому все лучшие молодые спортсмены края учились в педагогическом институте. Было очень ветрено, вдоль дорожек дул сильный попутный ветер, и результаты на стометровке у всех были на 0,2-0,4 секунды лучше обычных. И тогда один их тренеров пединститута, Протасов, который тренировал лучших спринтеров края, в том числе Бориса Тимоненко, решил вне зачета провести забег с участием Бориса, чтобы он мог показать хороший результат. Да, это было не совсем честно, но давайте вспомним, по каким дорожкам в те годы бегали легкоатлеты. Так называемые гаревые дорожки скорее напоминали мелкий-мелкий гравий, разве что хорошо укатанный и темного цвета. Но зато это были официальные соревнования, с судьями требуемой категории, и результаты могли войти в официальные протоколы.
Я в этот день выступал в прыжках в длину вне конкурса. Они уже закончились, когда я увидел Бориса, который заканчивал разминку. Он предложил мне участвовать в этом забеге вне конкурса, но показанные результаты будут официально зарегистрированы. Мне даже не требовалась разминка, я сделал только пару ускорений, и нас вызвали на старт. Борис, я и еще четверо бегунов заняли свои дорожки и приготовились стартовать. Выстрел стартера, и мы понеслись. Впереди, как и положено, Борис Тимоненко. Он бегал очень красиво, плавно, что как нельзя подходило к его фигуре – высокого стройного парня. Результат Бориса на финише – 10,5 секунды, новый рекорд края. Я показал 10,8 секунды, отстав на 3 метра, это был мой личный рекорд. Но вообще Борису больше подходили дистанции подлиннее, в первую очередь 200 метров, на которой он установил краевой рекорд – 21,8 секунды. А однажды он пробежал и 400 метров, и его результат 48,8 секунды, тоже был лучшим среди легкоатлетов края.
В конце лета 1967 года мы с Борисом, как и еще несколько человек из нашего и педагогического института, поехали на первенство РСФСР среди студентов. Но особых лавров там не сыскали, очень уж сильные были соперники, в основном студенты институтов физкультуры со всей России. Но потом Борис ездил и на другие соревнования, выступал и на улицах города в традиционной эстафете, где всегда бежал первый этап, и неизменно выигрывал. Но остальные бегуны в команде нашего института были слабее, и вначале выигрывал эстафету среди студентов педагогический институт, а вот потом стал побеждать СКИФ.
Как и я, Борис на распределении после окончания института вместо какого-нибудь отдаленного населенного пункта, где не было врачей, попал служить на флот. Только я на Тихоокеанский, а Борис на Черноморский. Но как сложилась его дальнейшая судьба, я узнал года 2 назад, когда совершенно случайно на сайте «Одноклассники» познакомился с вдовой одного подводника. Она живет с семьей сына в Севастополе, поддерживает связь с друзьями и сослуживцами мужа. А когда я в одном из комментариев к фотографии подводной лодки 613 проекта упомянул своего сокурсника Бориса Тимоненко , эта дама спросила о Борисе, откуда я его знаю, и во время нашей переписки оказалось, что её муж и Борис служили на одной подводной лодке в Балаклаве, и дружили семьями. Она прислала мне несколько фотографий Бориса во время их совместного отдыха на природе. И она же рассказала мне о судьбе моего сокурсника и товарища по спорту.
Борис служил на дизельной подводной лодке 613 проекта (атомных на Черном море нет), вначале начальником медицинской службы, остался служить в кадрах (так поступили многие педиатры из нашего института), и со временем стал флагманским врачом бригады подводных лодок в Балаклаве. Подполковником м/с ушел на пенсию, работал в Балаклаве начальником подстанции скорой помощи. Его жена, тоже врач-гинеколог, приехала к нему из Хабаровска, когда Борис получил квартиру. О душевных качествах Бориса говорит факт, о нем мне написал его сослуживец, мичман. Когда Борису дали квартиру, он жил один, жена после рождения дочери жила какое-то время на Дальнем Востоке. И он предложил жить с ним этому мичману, который и написал мне о своем «доке» (Прим. – так часто называла врачей на подводных лодках). Нормальный поступок настоящего мужчины, офицера, согласитесь. Ну, а потом поездка к родителям на Дальний Восток, укус клеща, клещевой энцефалит и смерть в самом расцвете сил, в 47 лет.
И следующий персонаж в моем рассказе из числа моих сокурсников и сослуживцев по флоту. Слава Домнин учился со мной на одном курсе и на одном факультете. Но он не был спортсменом, поэтому я его почти не знал, только здоровались. Как оказалось, он, как и я, по распределению попал служить на Тихоокеанский флот. Но об этом я не знал, пока однажды случайно не встретился с ним. Случилось это так.
Наша подводная лодка уже длительное время находилась в ремонте с модернизацией. По плану этого ремонта должна была пройти ремонт в плавучем доке. Док большой, наша лодка длинная, но узкая, и рядом с ней запросто могла стать еще парочка небольших судов, чтобы тоже ремонтироваться в доке. В один из октябрьских дней 1971 года лодку завели в док, и стали устанавливать на специальные подставки. В связи со сложностью задачи весь экипаж лодки стоял по боевой тревоге. Одна, вторая, третья попытка постановки, и все равно лодка промахивалась, что выявлялось, когда из дока выкачивали воду и весь корпус лодки был виден. Наконец, в очередной раз мы встали как надо, это положение закрепили швартовыми концами к стенками плавдока. Боевую тревогу отменили, и я смог выйти на надстройку. Стали заводить другие суда. Одним из них был какой-то траулер, что сразу вызвало мое недоумение. Вроде как военный завод, ремонтируется подводная лодка, и тут гражданское судно. И вдруг я слышу с этого траулера голос, который называет меня по имени и фамилии. Присматриваюсь, и вижу, что это Славка Домнин, в такой же, как у меня, форме военно-морского офицера. Через некоторое время мы встретились на палубе плавдока, и смогли поговорить.
Оказалось, что это совсем не траулер, а судно-разведчик, которое под видом рыболовного траулера мотается по всему Тихому океану. Начиненное всякими приборами для проведения всех видов разведки (Славик не вдавался подробности), оно по полгода бывает в плавании, получая в океане от так называемых «дойных коров» (судов снабжения) продукты, питьевую воду, топливо. Славик пока в такое плавание не выходил, как раз докование и нужно, чтобы как следует подготовить судно к длительному плаванию, но немало наслышан от офицеров своего судна о разных приключениях во время плаваний. Кое-что он мне рассказал. Попробую передать его рассказ:
«О том, что болтающийся в море одинокий траулер является разведчиком, прекрасно знали американцы. Бывало, с какого-нибудь эсминца передают семафором: «Поздравляем лейтенанта такого-то с рождением дочери». Отец еще сам не в курсе, что у него родилась дочь, а янки знают. И все потому, что весь офицерский и мичманский состав судна уже давно в картотеке ЦРУ. Видимо, в наших штабах сидят американские «кроты» (прим. – предатели), которые снабжают своих хозяев нужной им информацией».
Или второй случай, какой запомнился мне из рассказа Славика Домнина:
«С подошедшего совсем рядом американского военного корабля поднимается вертолет и зависает над нашим траулером. Из него спускают груз в сетке на длинном фале. В сетке оказались порнографические журналы и бутылки с «Кока-Колой». Журналы офицеры разобрали по каютам, кока-колу выпили. Стали думать, чем отблагодарить янки, которые по-прежнему болтаются рядом. И придумали. Приготовили посылку с журналами КВС (Коммунист Вооруженных Сил) за несколько лет, нескольких банок ананасового сока и пары цинков с таранькой (прим. -черноморская сушеная вобла в цинковой банке весом 1,5 кг). Посемафорили американцам, чтобы присылали вертолет, и сгрузили свой подарок в сетку, спущенную с него. Американцы улетели, и потом благодарили наших за подарок, особенно им вобла понравилась. А нашим офицерам - редкая в те годы «порнуха».
Во время разговора со Славиком по его лицу несколько раз пробегала гримаса боли. Я спросил его об этом, он сказал, что у него язва 12-перстной кишки. Я ему говорю: «Как ты пойдешь в плавание на полгода? Вдруг перфорация или кровотечение из язвы? Кто тебе помощь окажет?». Славик смеется: «Если что, американцы, они постоянно рядом пасутся. Я раз схожу, попаду в списки ЦРУ, и спишусь на берег».
Вот такая встреча состоялась с моим сокурсником Славой Домниным на палубе плавучего дока. Как и я, он ушел в запас, стал работать в больнице скорой медицинской помощи врачом-реаниматологом, но длительное желудочно-кишечное заболевание дало осложнение, и Слава очень рано умер.
Последний мой рассказ будет о моем коллеге по 11-й городской больнице в городе Хабаровске – Игоре Ивановиче Руденко. После перевода главного врача больницы Людмилы Николаевны Яковлевой на должность председателя крайкома профсоюза медицинских работников нам дали нового главного врача, Руденко, до этого рядового врача-хирурга из 3-й городской больницы. Я думаю, что многолетняя заведующая городским отделом здравоохранения Лариса Степановна Шетенко в данном случае допустила ошибку. Правда, у неё был пример, как врач-онколог Вячеслав Алексеевич Шпак успешно справлялся с обязанностями главного врача в такой же большой 10-й больнице. Но вот с Руденко вышла промашка. Не подходил он по своим профессиональным, но главное, человеческим качествам, на должность руководителя такого большого, свыше 2,5 тысяч сотрудников, коллектива, не имел ни достаточных знаний по организации здравоохранения, ни опыта. Есть такое определение «Предел компетенции». Хороший водитель не всегда может стать хорошим начальник автоколонны. Хороший начальник автоколонны не всегда бывает хорошим завгаром. Вот и в данном случае, как показала дальнейшая карьера Игоря Ивановича, его предел компетенции – должность заведующего отделением, с которой он прекрасно справлялся.
А вот пока Игорь Иванович оставался главным врачом, он наломал немало дров. В слаженном многолетними усилиями главных врачей Екатерины Даниловны Бацуновой и Яковлевой коллективе, с устоявшимися традициями, стали появляться трещины. Я уже несколько лет работал парторгом больницы, продолжала работать в ней и Екатерина Даниловна, которая была моим заместителем по партийному бюро. Мы не раз говорили с ней о той политике, которую ведет новый главный врач. Ей, как и мне, она не нравилась. Игорь Иванович не объединял вокруг себя сотрудников, работал сам по себе, да по мелочам придирался. Это раздражало многих.
В те годы на должность главных врачей найти желающих было непросто. Главное, на что купился Игорь Иванович, была возможность получения квартиры, и он через некоторое время её получил в Южном микрорайоне города. А вот насчет заработка было не так. Ответственность огромная. Спрос с главного врача за все, а платили ненамного больше, чем рядовым врачам или заведующим отделениями. Это сейчас главные врачи и их заместители устанавливают себе зарплаты в несколько раз больше, чем врачам, да еще получают откаты от поставщиков лекарственных средств и медицинского оборудования. А в ту пору единственная возможность у главного врача заработать - взять дополнительные дежурства. Эти дежурства и ставили по просьбе Игоря Ивановича ему заведующие хирургическими отделениями, но частенько он по служебным делам уезжал, и вся нагрузка ложилась на остальные членов дежурной бригады. А дежурства, которые брал себе главный врач, не доставались другим хирургам, желающим подработать. Это тоже многим не нравилось.
Не очень хорошие отношения сложились у главного врач и со многими руководителями промышленных предприятий района. Он почти никогда не вел разговор тет-на-тет, глядя в глаза собеседнику. И это раздражало многих. Некоторые из руководителей, моих знакомых, прямо говорили мне: «Пока он не научится смотреть мне в глаза, я ему не буду оплачивать счета». К тому же Игорь Иванович часто приезжал к руководителям, не назначив предварительное дату и время встречи, поэтому иногда часами просиживал в приемной, прежде чем был принят. Прежние главные врачи такого не делали.
Я часто разговаривал по этому поводу с Игорем Ивановичем. Мне, как многолетнему парторгу, взаимоотношения в коллективе и со сторонними организациями, от которых многое зависело в работе больницы, не нравились, и я честно говорил об этом главному врачу. Не в моей привычке было что-то делать втихаря. Это часто раздражало молодого главного врача, он спорил со мной. Но это было бы полбеды, если бы он делал выводы из наших разговоров. Но многое продолжалось по-прежнему. Потом я ушел на должность главного рентгенолога края в краевую больницу, но продолжал следить за ситуацией в 11-й больнице. И для меня не стало большой неожиданностью, когда Игорь Иванович попросил отставку с должности главного врача, и стал заведовать хирургическим отделение. Это должность была ему по плечу.
Через несколько лет, когда я уже прошел обучение по организации здравоохранения, и по науке управления - менеджменту, причем японскому, где принцип пожизненного найма, постепенный карьерный рост, не пропуская ни одной ступени карьерной лестницы - один из основополагающих, я понял, в чем была ошибка и Шетенко, назначившей Игоря Ивановича главным врачом большой, с устоявшимися традициями больницы, и его самого. Такую же ошибку Шетенко чуть не допустила за 5 лет до этого, пригласив меня на должность главного врача 10-й больницы. В те пору я был рядовым врачом, разве что отличался от Руденко тем, что был полтора года парторгом, хорошо себя зарекомендовавшим. Но у меня хватило сил отказаться от давления и городского отдела здравоохранения, и городского комитета партии. А вот Игорю Ивановичу, судя по всему, нет.
Я не хочу, чтобы мои читатели подумали, что я свожу с Игорем Ивановичем счеты. Есть изречение древнегреческого политика и поэта Хилона из Спарты (VI век до н.э.): «О мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды», которое часто произносят без последних двух слов. Нет, мой рассказ о человеке, который под давлением внешних причин принял неверное решение, и не смог сделать так, чтобы не страдали люди. Игорь Иванович принес много пользы пациентам, лечил их, оперировал, пользовался среди них заслуженным авторитетом. А вот руководить большим коллективом больницы оказалось ему не по плечу, и я уважаю его за то, что он принял верное решение, и оставил по собственному желанию должность главного врача больницы, с которой меня многое связывает.