«Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют». /точно - Пушкин/
В: Валерьянс Моисеенко.
Лошадь понесла!!! – завопил завхоз студенческого лагеря и помчался кривым галопом вслед всаднику, уже исчезавшему где-то на границе перехода желтой степи в белесо-голубое полуденное небо. За ним и как-то наперерез, изо всех сил, неспортивно вращая руками и ногам, бежал перепуганный куратор лагеря, аспирант-отличник, он же куратор осенней уборки винограда на полях винодельческого совхоза Шабо – Александр Александрович Бондаренко, спотыкаясь и теряя очки в академической золоченой оправе. Кто-то звонко стучал в подвешенную на столбе рельсу, изображая не то сигнал тревоги, не то подъем, не то отбой, не то сбор на обед и сразу ужин. Кто-то лихо и свербяще-пронзительно свистел в два пальца, заглушая чьи-то бодрые возгласы и звонкий девичий смех… Бесцельно слоняющиеся в разных направлениях студенты, привлеченные неожиданно случившимся шумом, начали собираться к месту разворачивающегося события, в предвкушении возможности хоть как-то скрасить дремотное предобеденное тягучее время.
Завхоз достиг ограды, мешком перевалился через деревянную жердь, обозначающую границу лагеря и степи, сделал ещё несколько быстрых шагов и, пыхтя и задыхаясь, вдруг резко затормозил. Бежавший вслед аспирант-отличник, словно атлет барьерист, неожиданно легко перепорхнул через изгородь и с лёту воткнулся в широкую спину завхоза, отчего тот отлетел вперед и шмякнулся плашмя всем своим большим и давно не тренированным телом. Вдогонку полетели золоченые аспирантские очки. Покуда аспирант, извиняясь, поднимал и отряхивал совершенно потерявшегося завхоза, пока искали очки, застрявшие в сухой траве, на нечетком горизонте появилось облачко пыли, из которого начал прорисовываться всадник, несущийся обратно в сторону лагеря.
Всадник приближался, и определенно становилось видно, как лихо по-кавалерийски управляется он со своей лошадью, без седла, без стремян, крепко сжимая лошадиный круп ногами, пригнувшись к шее и вцепившись руками в лошадиную гриву. Мчащаяся во весь опор лошадь легко перемахивала невидимые отсюда скрытые препятствия, выбивала копытами пучки степной травы вместе с комьями земли и, казалось, все увеличивала и увеличивала и без того немалую скорость. Наконец лошадь и всадник подлетели к изгороди, окружавшей двор лагеря, в одно мгновение взмыли над нею в воздух и, совершив невероятный гигантский прыжок, перемахнули через барьер, за тем, едва коснувшись копытами земли, сделали еще несколько высоких проскоков, резко затормозили, взвились высоко на дыбы, опустились, дали передними об землю и остановились!!!
Кавалерист огляделся вокруг, явно удивленный такому большому количеству собравшихся зрителей, при этом, небрежно держась одной рукой за подобие уздечки, свитой из грубой джутовой веревки, другой рукой потрепал и погладил густую лошадиную гриву и шею лошади, и что-то сказал ей в остро торчащее, напряженное ухо. Лошадь дернула ухом, вздрогнула, всхрапнула, показав большие белые зубы, махнула хвостом, прошлась на месте и грациозно-скульптурно замерла. Наездник выпрямился и, лишь коснувшись ладонями о лошадиную спину, непринужденно соскочил на землю, оказавшись перед полной веселого оживления студенческой аудиторией, особенно перед её, в смысле, аудитории, женской частью.
От возмущенных представителей педагогического состава и местного руководства, в лице испачканного степной пылью завхоза, наездник оказался отгорожен крупом свой лошадки. Зато остальным зрителям он был виден во всей красе - босой, в подкатанных до колен линялых штанах, в расстегнутой, расхристанной рубашке, дочерна загорелый, подозрительно и завидно похожий на Томина-контрабандиста из «Бриллиантовой руки» и, одновременно, на Яшку-цыгана, из всеми любимого приключенческого фильма; в кучерявой шевелюре, в черных усах и короткой шкиперской бороде.
- Фамилия? – сдавленно прохрипел завхоз, вытаращив налитые служебным негодованием глаза и обращаясь, почему-то, к аспиранту-куратору.
- Бондаренко! – отрапортовал перепуганный аспирант.
- Немедленно отправить из лагеря! В деканат! С письмом! Исключить! – громким рыком продолжил завхоз.
- Да! То есть как? В смысле, кого отправить? – растерянно спросил Бондаренко.
- Студента Бондаренко! Уволить! Исключить! За хулиганство!
- Я аспирант!
- Ах он еще и аспирант?!
- Кто аспирант?
- Студент Бондаренко – еще и аспирант???
- Нет! Это я аспирант!
- А Вы здесь при чем?
- Я Бондаренко – я аспирант!
- А студент Бондаренко кто?
- У нас нет студента Бондаренко!
- А кто, черт возьми, у вас есть??? Кто этот кавалерист? Аспирант? Откуда он взялся?!
Тут из студенческой компании, очень довольной предоставленным развлечением, загалдели: «Да-да-да! Нет-нет-нет! Да нет! У нас нет студента Бондаренко! И не было … А кавалерист вообще какой-то случайный, залетный, не наш, чужой, неизвестно откуда он взялся, видимо прокрался из степи! Тут вчера неподалеку остановился цыганский табор! Вы же знаете этих цыган?! Хотели угнать колхозную - совхозную лошадь; но лошадь, умница, не далась и вернулась усталая, но довольная… Лошади они всегда возвращаются, как коты или голуби, если им разрешить! Сейчас мы ее почистим, покормим и поставим в стойло!»
Кавалериста во время этой перепалки быстро втянули и затёрли в задние ряды зрителей, после чего он незаметно слинял вместе с линялыми штанами…
Лошадь действительно почистили, облили из шланга теплой водой, накормили напоили и привязали на прежнее её место. Все эти процедуры были проделаны под негласным руководством самого главного организатора и участника дневного конкура.
Вечером, следуя настойчивым рекомендациям товарищей, и дабы сохранить конспирацию, ему пришлось сбрить свою пиратскую бороду, усы, и коротко остричь приметную шевелюру. Общественные и комсомольские активисты, старосты, комсорги и кураторы, присутствовавшие на скачках, также были призваны хранить молчание.
Совхозное начальство, после короткого и безнадежного расследования на предмет нарушителя конно-спортивной дисциплины, самого нарушителя так и не разъяснило и, соответственно, никаких оргвыводов в отношении каВалериста не сделало.
Цыганский табор на следующее утро снялся и бесследно растворился в бескрайних бессарабских степях, оставив после себя лишь легкий запах походного костра, затихающий скрип тележного колеса, да две продырявленных серебряных монетки, видимо оброненных какой-то цыганкой со своего монисто. На одной монете был отчеканен профиль польской королевы Ядвиги, на другой – самодержца, государя императора Александра Первого.
Монету с Ядвигой взял себе Олег Романчук, сославшись на свои древние польские корни, а вторая осталась у меня.
Олег продел в отверстие монеты веревочку и носит ее на шее, если не ошибаюсь, по сей день.
А некрасивый длинношеий Александр Первый долго валялся в моей небольшой коллекции, покуда где-то не затерялся.
Где он теперь – знает только Пушкин.