И начались ливни. И холод выморозил полы в домах – босиком уже не пробежишься, да и зачем? Аллея Гоголя прозрачна – сорвало всю листву, и обнажило изящные фонари, двуглазые, с шахматным коньком в центре, долгими мокрыми ночами играющие свой загадочный матч.
И изощренной формы часы, принадлежащие вечности, безразлично сияют золотом и малахитом, словно смеются над бесконечно неуместными сентябрьскими ливнями и моей хандрой.
Я пробираюсь сквозь ледяной ливень по Аллее Николай-Васильича, я люблю каждую плитку на ней, и мне не тяжко.
Давно исчез белый шатер с чудесной юной Шоколадницей, словно его никогда и не было, я поднимаюсь на третий этаж, подхожу к нужной двери, и злая тетка лет сорока кричит мне:
– В очередь, в очередь! Вы что особенная? Зачем вы кладете здесь сумку?
Оборачиваюсь на визг. Между нами два пустых стула.
– Вы не видите, я сижу тут, – кричит женщина. – Или я тут не человек?
– Не человек, – тихо отвечаю я. – Вы – не человек.
– Вам в дурку надо! – кричит тётка. – В дурку!
– Да, – отвечаю я. – Наверное, Вы правы.
Это ее внезапно успокаивает, и я прохожу в запретную дверь, возле которой три разновозрастные дамы привычно ждут очередь к счастью, которое подарит им доктор. Мне врач не нужен, я прохожу сквозь кабинет, открываю потайную дверцу, почти незаметную в белой стене.
– Привет, папа Карло!
Мы смеемся, хоть нет камелька, и время сказок закончилось…
– Только не для тебя, – смеётся папа Карло. – Только не для тебя…
Санкт-Петербург