1971 год. Заканчивается трёхлетнее заточение в стальном корпусе корабля. Служба без отпуска, в дальних базах подводных лодок северного флота, подточила мой двадцати однолетний организм. В армию прибыл высококлассным судовым специалистом. Свои обязанности знал и мастерски выполнял.
Но с первых дней бездарные командиры, из ревности за свою безграмотность, мстили мне бесконечной работой. Это был круглосуточный вахтенный труд в корабельном трюме, на причале, в береговых строениях или служба в карауле. Моё презрение к их персонам бесило служак.
Третий год, находясь в чине рядового матроса, не ждал повышения в ранге и к молодым матросам относился по-братски, деля с ними тяготы бесконечно тяжёлых, грязных работ. Весной началась демобилизация. Объявили приказ; уходить с плавбазы в своей, за год изношенной форме. Каждую неделю, у трапа на причал, выстраиваются очередные группы «дембелей» в новенькой одежде, отобранной у призывников. Их форма сияет значками, бляхами и лычками погон.
Руки оттягивают сумки, набитые награбленными тельняшками и альбомами с героическими фотографиями, искусно разрисованными вензелями.
На причал сходили под граммофонные звуки марша «Славянки», сопровождаемые завистливыми взглядами «салаг». Моё пребывание на корабле задерживалось. Командир издевательски напоминал о начале курортного сезона в моём черноморском городе Геленджике и возможном продление службы ещё на полгода. Моя невозмутимость и беспрекословное подчинение бесили тупоголового чиновника, вынужденного лучшую часть своей никчемной жизни, провести на задворках цивилизации. Наконец во всей базе подводных лодок Видяево остались неуволенными только я и мой земляк с абхазского Гантиади.
Нам поручена аккордная работа; выкрасить двухэтажное здание поселковой школы или задержаться до зимы. Завезена в бочках краска, валики и кисти. Солнце на ночь не заходит. Чтобы не перемещаться по семь километров к причалам, набрали хлеба и поселились в здании школы. Привычная корабельная работа – красить; окна, двери, парты – кистью, на пол разливается ведро краски и раскатывается валиком. За неделю, два этажа школы выкрашены, ценою отравления организма. Обалдевшие командиры уже не способны на более изощрённое издевательство и дают разрешение на наше исчезновение с корабля.
Поспешно натягиваю несоразмерные вытертые брюки и фланелевую вылинявшую рубаху. На погонах – «нашлёпках», краской малюю «СФ».
Оторванную подошву ботинок приматываю проволокой. В пустую сумку вкладываю словарик английского языка, лекарство от боли в животе и в таком виде предстаю у трапа перед задохнувшимися командирами. Речь смог произнести только замполит. Она заключалась в том, что перед ним первый случай за многолетнюю службу, когда матрос точно исполняет приказ демобилизоваться в своей изношенной форме. Сходя на причал, не услышал ностальгического «Прощания Славянки». Уже на берегу, с сопок увидел, как над плавбазой подводных лодок взвился в небо столб чёрного котельного дыма.
Это мои молодые сотрудники провожают единственного в истории военного флота «годка», добровольно разделявшего с ними рабский труд.
Ребята за этот проступок отсидят пять суток в ледяных клетках береговой гауптвахты. Встречный ветер забивает снегом лицо, осушая глаза от слёз, скрывая мои чувства перед сопровождающим сверхсрочником «сундуком».
Первые числа июня; – снег, ветер, серые небеса лежащие на сопках покрытых кустарником. Три года выпавшие из жизни, изматывавшие душу безнадёжным унынием. Хорошо, что на мне только тельняшка под тонкой фланелевой рубахой. Содрогающееся от холода тело вытряхивает из головы мысли и рассуждения о пережитой мерзости. В Североморске сев на поезд, двое суток простоял у окна в коридорном проходе, оттаивая душой от трёхлетнего небытия.
Неделю пробыл в Ленинграде, посещая музеи и достопримечательные места. В залах Эрмитажа самым выдающимся экспонатом был мой вид морского хиппи в рваных ботинках, кургузой бескозырке на макушке над непотребной формой. Мне не встретились военные патрули, и я благополучно добрался домой в райский уголок черноморского побережья - город Геленджик.
Жгучее летнее солнце и ласковое море стёрли гнусность общения с государством. Но армия заклеймила на всю жизнь моё лицо параличом лицевого нерва.
Ничто не проходит бесследно.