Просто цитаты

Леонид Стариковский
Это просто цитаты, порядок их не имеет никакого смысла...

Затасканная до невозможности пушкинская, в досаде брошенная поэтом, фраза «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом» ничего по сути не объясняет. Она лишь свидетельствует о том, что Россия — не та страна, в которой действительно талантливому человеку следует жить. Потому что здесь все — не только похабная при любом режиме власть, но и вообще все, да сам воздух — препятствует человеческой самореализации. Жизнь здесь устроена таким образом, что с самого рождения внушает человеку, что ему гораздо легче и удобнее будет стать мерзавцем и негодяем, чем порядочным и ответственным за свои поступки. Все прочее — пузыри земли, как говаривал Вильям наш Шекспир. Который, если бы ему повезло родиться не в Стратфорде-на-Эйвоне, а во Владимире-на-Клязьме, во-первых, не написал бы никакого «Гамлета», во-вторых, не имел бы собственного театра, а в-третьих, наверняка спился бы и закончил свою жизнь не в собственной постели в окружении ближайших родственников, а в чужой постылой комнатенке, в окружении никому, кроме него, не нужных рукописей, огрызков черствого хлеба и пустых бутылок из-под поганого винища по рупь двадцать семь. Или сколько оно бы тогда стоило в пересчете на привычные ему шиллинги и пенсы.

Алкоголизм — никогда не причина. Алкоголизм — всегда следствие. Прежде всего — несбывшихся надежд, нереализованных мечтаний, невозможности состояться как профессионал в избранном деле и — особенно — как личность в социуме. Алкоголизм — равно как и наркомания — не что иное, как попытка к бегству. Из постылой реальности, от бытовухи, разъедающей своей кислотой черепную коробку, от постылого окружения, от людей, которых не хочешь видеть возле себя изо дня в день, с утра до вечера и с вечера до утра. От бессмысленного и самому себе ненужного существования. В какой-то иной, отсюда неведомый мир, где всего этого — нет.
                Павел Матвеев

Самоубийство — как это знал еще Кириллов в «Бесах» — пожалуй, самый ответственный поступок человека в этом мире. Поскольку право на него принадлежит любому из нас с рождения и остается с каждым до самого конца. И это — единственное право, которое не может быть у человека отобрано. Никогда. Никем. Ни при каких обстоятельствах.
Вопрос лишь в том, что далеко не каждому приходит в голову сама мысль этим правом воспользоваться. И еще меньшему числу случается его реализовать.
                Павел Матвеев

Разумеется, Целиковский осознавал, что со временем к каждому человеку непременно приходит старость как нормальный этап развития организма, если, понятное дело, ты в молодые годы не умер от неизлечимой болезни, не отравился зонтичными грибами, не стал жертвой бандитов, не подох с голоду, не утонул во время купания в водоеме, не угорел... ну, и так далее, но то, что его самого постигла эта гнилая участь, казалось ему удивительным и обидным. В конце концов, смерть не так уж и страшна: ну, подумаешь, вырубился, как заснул, разве что навсегда, о чем, между прочим, даже и не узнаешь, а вот когда старость тебя обкорнает со всех сторон, когда сегодня того нельзя, завтра сего нельзя, так это, пожалуй, будет похуже смерти, поскольку ты заживо сознаешь, что мало-помалу превращаешься в огарок человеческий, которому требуется, чтобы его только не шевелили и позволили самостоятельно догореть. А так – ничего не жаль: ни города Грибоедова, который и без него будет постепенно рассыпаться в прах, пока его не покинет последний житель, ни жены, которая поплачет-поплачет и успокоится, ни ветхого своего домишки, которому осталось стоять максимум десять лет, ни бессмысленной природы, которой ни до чего нет дела, а жаль милого своего угла, единственного прибежища во Вселенной, где и думается привольно, и дышится хорошо. Да еще жаль своего знания о мирах, потому что его некому передать, потому что ни одна зараза по-настоящему этим не интересуется. А так ничего не жаль. Кстати заметить: как, в сущности, разумно устроена утомительная русская жизнь, что смерть тут как бы освобождение, а не смерть.
                Вячеслав Пьецух

В своей автобиографии, которую Чаплин назвал просто «Моя автобиография», актер прописал 12 истин, познание которых сделает вас счастливым человеком:
Если вы сегодня не смеялись – считайте, что день потерян.
В мире все непостоянно – особенно неприятности.
Жизнь кажется трагической, только если смотреть на нее со слишком близкого расстояния. Отойдите и наслаждайтесь.
Мы слишком много думаем и слишком мало чувствуем.
Чтобы научиться по-настоящему смеяться, научитесь играть с тем, что делает вам больно.
Не привыкайте к роскоши. Это грустно.
Провалы совершенно ничего плохого не значат. Нужно быть очень смелым человеком, чтобы с треском проваливаться.
Только клоуны по-настоящему счастливы.
Красота – это то, что не нужно объяснять. Ее всегда видно и так.
Иногда нужно делать неправильные вещи в правильное время и правильные вещи в неправильное.
Не поддавайтесь отчаянью. Это наркотик, который делает с человеком самое страшное – он делает человека безразличным.
Только чокнутый может выжить в этом сумасшедшем мире. Не стесняйтесь себя.

Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади. Остановился пораженный Божьим чудом созерцатель: не молния ли это, сброшенная с неба? что значит это наводящее ужас движение? и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях? Эх, кони, кони, что за кони! <…>
Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства. («Мертвые души»).

Где же тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать это всемогущее слово: ВПЕРЕД! кто, зная все силы и свойства, и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановением мог бы устремить на высокую жизнь русского человека? Какими словами, какой любовью заплатил бы ему благодарный русский человек. Но века проходят за веками; полмиллиона сидней, увальней и байбаков дремлют непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произносить его, это всемогущее слово. («Мертвые души»).

Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью! («Мертвые души»).

Иной раз, право, мне кажется, что будто русский человек — какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь. Все думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни сядешь на диету — ничуть не бывало: к вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь глазами и язык не ворочается; как сова сидишь, глядя на всех, — право и этак все.
                Н.Гоголь «Мертвые души»

Все перессорилось: дворяне у нас между собой, как кошки с собаками; купцы между собой, как кошки с собаками; мещане между собой, как кошки с собакам; крестьяне, если только не устремлены побуждающей силой на дружескую работу, между собой, как кошки с собаками. Даже честные и добрые люди между собой в разладе...
               
В природе человека, и особенно русского, есть чудное свойство: как только заметит он, что другой сколько-нибудь к нему наклоняется или показывает снисхождение, он сам уже готов чуть не просить прощенья. Уступить никто не хочет первый, но как только один решился на великодушное дело, другой уже рвется как бы перещеголять его великодушьем.
                Н.В.Гоголь «Нужно проездиться по России»

Таким же самым образом, как русский путешественник, приезжая в каждый значительный европейский город, спешит увидеть все его древности и примечательности, таким же точно образом и еще с большим любопытством, приехавши в первый уездный или губернский город, старайтесь узнать его достопримечательности. Они не в архитектурных строениях и древностях, но в людях. Клянусь, человек стоит того, чтоб его рассматривать с большим любопытством, нежели фабрику и развалину. Попробуйте только на него взглянуть, вооружась одной каплей истинно братской любви к нему, и вы от него уже не оторветесь — так он станет для вас занимателен.
                Н.В.Гоголь «Нужно проездиться по России»

Самое главное в жизни, все загадки её – хотите, я высыплю вам сейчас?
Не гонитесь за призрачным – за имуществом, за званиями: это наживается нервами десятилетий, а конфискуется в одну ночь.
Живите с ровным превосходством над жизнью – не пугайтесь беды и не томитесь по счастью. Все равно ведь и горького не до веку и сладкого не дополна. Довольно с вас, если вы не замерзаете и если жажда и голод не рвут вам когтями внутренностей... Если у вас не перешиблен хребет, ходят обе ноги, сгибаются обе руки, видят оба глаза и слышат оба уха – кому вам еще завидовать? Зависть к другим, больше всего съедает нас же.
Протрите глаза, омойте сердце и выше всего оцените тех, кто любит вас и кто к вам расположен. Не обижайте их, не браните. Ни с кем из них не расставайтесь в ссоре. Ведь вы же не знаете, может быть, это ваш последний поступок и таким вы останетесь в их памяти».
                Александр Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ»


Не жизни жаль с томительным дыханьем.
Что жизнь и смерть, а жаль того огня,
что просиял над целым мирозданьем,
и в ночь идет, и плачет уходя.
                Фет

Влюбленность – тоже обман. Или самообман. Мы влюблены до тех пор, пока обманываем себя, идеализируем объект наших чувств. А идеализация – это исключение негативных черт, то есть возвышающий обман. Влюбившись в женщину, мы видим ее идеальной, а потом, когда любовь проходит, не только уродкой, но монстром, чудищем, что, разумеется, неправда. Это тоже иллюзия.
                Андрон Кончаловский «Возвышающий обман»

Народ, не имеющий национального самосознания, есть навоз, на котором произрастают другие народы.
                П.А.Столыпин

Главное для нас – не уподобляться овцам, которые всегда бегут вслед за стадом, направляясь не туда, куда нужно, а туда, куда все идут. Нет на свете вещи, навлекающей на нас больше зол и бед, чем привычка сообразовываться с общественным мнением, почитая за лучшее то, что принимается большинством и чему мы больше видим примеров; мы живем не разумением, а подражанием.
                Сенека

Безразлично, будешь ли ты наблюдать человеческую жизнь в течение сорока лет или же десяти тысяч лет. Ибо что увидишь ты нового?
                Марк Аврелий

Только время принадлежит нам.
                Сенека

Когда государство управляется согласно с разумом, постыдна бедность и нужда; когда государство не управляется согласно с разумом, то постыдны богатство и почести.
                Конфуций

По каждому предмету капитальных сочинений очень немного; во всех остальных только повторяется, разжижается, портится то, что все гораздо полнее и яснее заключено в этих немногих сочинениях. Надобно читать только их; всякое другое чтение – только напрасная трата времени.
                Чернышевский, "Что делать?"

В этом мире неверном не будь дураком:
Полагаться не вздумай на тех, кто кругом.
Трезвым оком взгляни на ближайшего друга –
Друг, возможно, окажется злейшим врагом.
                Омар Хайям

Счастливей всех тот, кто без тревоги ждет завтрашнего дня: он уверен, что принадлежит сам себе. Кто сказал "прожита жизнь", тот каждое утро просыпается с прибылью.
                Сенека


И ветер, и дождик, и мгла
Над холодной пустыней воды.
Здесь жизнь до весны умерла,
До весны опустели сады.
Я на даче один. Мне темно
За мольбертом, и дует в окно.

Вчера ты была у меня,
Но тебе уж тоскливо со мной.
Под вечер ненастного дня
Ты мне стала казаться женой…
Что ж, прощай! Как-нибудь до весны
Проживу и один – без жены…

Сегодня идут без конца
Те же тучи – гряда за грядой.
Твой след под дождём у крыльца
Расплылся, налился водой.
И мне скучно глядеть одному
В предвечернюю серую тьму.

Мне крикнуть хотелось вослед:
"Воротись, я сроднился с тобой!"
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила – и стал ей чужой.
Что ж! Камин затоплю, буду пить…
Хорошо бы собаку купить.
               Иван Бунин «Одиночество» 1903


Когда теряет равновесие
твое сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из-под ног,
как палуба,
когда плюет на человечество
твое ночное одиночество, –

ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и – кстати – самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности
с глубокими ее могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими ее дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклонятся данности
с убогими ее мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.

                Одиночество. Иосиф Бродский. (1959) перевод


Не то Вам говорю, не то
твержу с гримасой неуместной.
Рассудок мой что решето,
а не сосуд с водой небесной.
В худую пору взялся я
расписываться в чувстве чистом, –
полна сейчас душа моя
каким-то сором ненавистным.

Простите описанье чувств,
фальшивую и злую ноту,
всю болтовню, но больше – грусть,
за матушку ее – длинноту.
Простите, что разверз сей хлев
пред Вами, Господи, простите.
Как будто, ног не отерев,
я в дом влезал... И не грустите:

ведь я-то помню свой оскал,
а также цену рифмованью,
а также все, что здесь искал
в грошовом самобичеваньи.
О, не жалейте Ваших слов
о нас. Вы знаете ли сами,
что неубыточно любовь
делить Вам можно с небесами.
                Иосиф Бродский (1962)

Интересно что бы я делал с собой, если бы не было в моей жизни гор? Что бы я мог узнать про себя? От каждого пройденного метра по этим крутым льдам, по неверным скалам рождается ни с чем несравнимое ощущение радости, добытой собственным трудом. Я знаю, что она, эта радость будет долго жить во мне и что я смогу опереться в той, другой, «равнинной» жизни, опереться, как на надежную зацепку на отвесной стене.
                Юрий Визбор

По несчастью или к счастью
По несчастью или к счастью – истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места!
Даже если пепелище выглядит вполне, –
Не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне...
А не то рвану по снегу – кто меня вернет? -
И на валенках уеду в сорок пятый год!
В сорок пятом, угадаю, там, где, боже мой,
Будет мама молодая и отец живой.
                Геннадий Шпаликов


Никогда нам, очевидцам, не вернуть пропаж.
Никогда не будет принцем королевский паж,
Коль дыряв рукав, залатан, в кошельке – гроши...
Никогда не будет ладан пламенем души.
Никогда слепую ругань речью не назвать.
Никогда не будет другом ни отец, ни мать.
Никогда не будет братом рослая шпана.
Никогда не будет рядом до смерти жена.
Никогда не будет донным, что прошло давно.
Никогда не будет домом старое бревно.
Не согреть остылых комнат никогда, и – нет! -
Никогда не будет понят до конца поэт...
                Алексей Королев

ЕСЛИ ДЛЯ МЕНЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ ТОГО, ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ОЧЕНЬ ДОЛГО, ИЛИ ДО КОНЦА ДНЕЙ, ИЛИ ОТНЫНЕ И НАВСЕГДА, А ЕСТЬ ТОЛЬКО СЕЙЧАС, ЧТО Ж, ЗНАЧИТ НАДО ЦЕНИТЬ ТО, ЧТО СЕЙЧАС, И Я ЭТИМ СЧАСТЛИВ.

                Хемингуэй "По ком звонит колокол"

Лет через пять, коли дано дожить,
Я буду уж никто: бессилен, слеп...
И станет изо рта вываливаться хлеб,
И кто-нибудь мне застегнет пальто.
Неряшлив, раздражителен, обидчив,
Уж не отец, не муж и не добытчик.
Порой одну строфу пролепечу,
Но записать ее не захочу.
Смерть не ужасна — в ней есть высота,
Недопущение кощунства.
Ужасна в нас несоразмерность чувства
И зависть к молодости — нечиста.
Не дай дожить, испепели мне силы...
Позволь, чтоб сам себе глаза закрыл.
Чтоб, заглянув за край моей могилы,
Не думали: «Он нас освободил».
                Давид Самойлов

     Все, чего человек хочет, непременно сбудется, а если не сбудется, то и желания не было. Мало того, если сбудется вдруг не то, разочарование только кажущееся — сбылось именно то.
                Александр Блок

Одна боль всегда уменьшает другую. Наступите вы на хвост кошке, у которой болят зубы, и ей станет легче".
                А. П. Чехов.

Есть великая мудрость в том, чтобы сохранить склонность к мечтанию. Мечты придают миру интерес и смысл. Мечты, если они последовательны и разумны, становятся еще прекраснее, когда они создают реальный мир по своему образу и подобию.
                А. Франс

Женщины не прочь от того, чтоб их нежно любили, но они хотят, чтоб их забавляли, и кто делает одно без другого, тот ничего не делает; женщины предпочитают даже, чтоб их забавляли не любя, чем любили не забавляя.
                Фонтенель

Женщина – самое могущественное в мире существо, и от нее зависит направлять мужчину туда, куда его хочет повести Господь Бог.
                Генрик Ибсен

Красивая женщина нравится глазам, а добрая сердцу; одна бывает прекрасною вещью, а другая сокровищем.
                Наполеон

Надо уметь часто повиноваться женщине, чтобы иметь иногда право ею повелевать.
                Виктор Гюго

Не всё ли равно, если твоя жизнь будет продолжаться триста или даже три тысячи лет, ведь живешь только в настоящем мгновении, кто бы ты ни был, утрачиваешь только настоящий миг. Нельзя отнять ни нашего прошлого, потому что его уже нет, ни будущего, потому что мы его еще не имеем.
                Марк Аврелий

..Есть люди, которых жалует Фортуна. Во всяком случае, в этом уверены окружающие, которые испытывают по отношению к баловням удачи лютую зависть, смешанную с восхищением. Вообще-то, ударов судьбы на их долю приходится не меньше, чем улыбок, просто счастливцы никогда не унывают и не жалуются. Несчастье они сбрасывают с себя недоуменным пожатием плеч, а в счастье запахиваются, словно в ослепительно нарядный плащ. Они не удостаивают замечать невзгод, и так до самой своей смерти. Если кому-то на земле и нужно завидовать, то обладателям этого чудесного дара.               
                Б. Акунин

Будущее – это лишь равнодушная и никого не занимающая пустота, тогда как прошлое исполнено жизни, и его облик дразнит нас, возмущает, оскорбляет, и потому мы стремимся его уничтожить или перерисовать. Люди хотят быть властителями будущего лишь для того, чтобы изменить прошлое. Они борются за доступ в лабораторию, где ретушируются фотоснимки и переписываются биографии и сама история.
                Милан Кундера «Смех и забвенье»

Интернет – это наше зеркало, которое только отражает нашу действительность и нашу реальную жизнь. И если сложно здесь найти нормального и адекватного человека, то это лишь по тому, что их мало в нашей настоящей жизни. Хотя конечно норма – понятие очень относительное, у каждого она своя. Скорее всего, просто, сложно найти человека, с которым захочется быть каждый день, который будет думать как ты, делать как ты, жить как ты. С которым будет полное взаимопонимание, которому можно будет доверять больше чем себе.

Я знаю, что такое влюбленность: это сон без кошмаров, сладкая дрожь по всему телу от простого прикосновения, беспрерывные телефонные звонки и смски, круглые сутки волшебного настроения, заброшенная работа, позабытые дела, свет впереди тоннеля…
Я знаю, что такое любовь: это эго, полностью растворившееся в чем-то еще малознакомом, нежные поцелуи, состояние уверенности в себе, растрепанные волосы по утрам, голос, от которого по всему телу мурашки…
Я знаю, что такое разлука: это боль, которая постепенно начинает затмевать смысл жизни, кофе вперемешку с коньяком и снотворным, вечно опухшие глаза, это желание поселиться на необитаемом острове. Презрение к себе и ненависть к воспоминаниям…
Я знаю, что такое одиночество: это разбросанные в беспорядке вещи, безумно философские мысли, свеча с полуистлевшим фитилем, надкусанный кусочек шоколада, без перерыва работающий телевизор и чувство холода внутри…
Я знаю, что такое ненависть: это невероятная работоспособность, какие-то слишком умные книжки, бесконечные поездки и разговоры с самим собой на сугубо отвлеченные темы и желание отомстить…
Я знаю, что такое безразличие: это заброшенные в дальний угол фотографии, стертый номер телефона, легкая раздражительность, циничная улыбка при встрече и никому не нужный вопрос: «Как дела?»…
                Из Интернета, сайт знакомств

Это не мы помним прошлое. Это прош¬лое помнит нас. Я не знаю, идет ли оно за нами след в след или сущес¬т¬вует в капсулах, являя запахи, цвета, звуки, но в какой-то момент ты понимаешь: прош¬лое сохранено, и оно не просто владеет тобой, а из него – и ни из чего другого – лепится каждый день твоего сегодня. Беспо¬лезно выма¬ры¬вать куски жизни, будто их не было, выбра¬сы¬вать вещи – чтоб забыть, забыть и мчаться ради этого на другой край земли, – все с тобой, все продол¬жает существовать. В тебе ли, вокруг. Потому я не очень верю в силу раска¬яния обык¬но¬вен¬ного человека, если за ним черное прошлое. Чело¬век слабее своей прош¬лой жизни. Только вели¬кие святые способны разор-вать паутину судьбы, кото¬рая тянется за нами. А уж о раска¬янии целого народа смешно даже говорить. Вы когда-нибудь видели раска¬яние моря в грехе утопления? Или раска-яние гор?

Нахватали земель без разума с разнообразным людом и всех стали ненавидеть. Мы, мол, народ великий, а вы все – обсоски, падаль. Вот от «величия нашего российского» маятня у нас и идет всю жизнь. То один чужак лицом не выйдет, то другой. А лицо чужака определяет русская пропитая морда. Ты не думай, что я чохом поливаю русских. Поливаю, да не чохом. Зла от нас и дури больше, чем от негров или, к примеру, от твоих евреев.

Просто ты не громыхай сильно, живи тихо, добро только на тишину прийти может. Жить-то страшно, а будет еще хуже. Не может не быть хуже, если страной столько лет правили мертвяки. А что ждет дальше – Бог весть. В лучшее я не верю.
 
Что движет нашими поступками? Разум? Обстоятельства? Тогда бы не было дури, а ее полным полно. Что заставляет встать и выйти из комнаты за миг до того, как в ней обрушится потолок? Почему – это почти правило – при авиакатастрофах один человек обязательно опаздывает на рейс или сдает билет? Что нас спасает? Прошлое, которое несет опыт, или будущее, которое знает, чем все может кончиться? И почему выбран ты?

Просто случился провал. Время перепрыгнуло в России через какой-то важный этап. Мы пропустили спираль ли, круг, или просто сделали все по-быстрому, прыгнули, да не туда, и плюх в лужу. Но кто теперь будет искать ту пропущенную правильную дорогу, если уже посидели задницами на банкетках и покатались на мерседесах? Мы ничему не научившийся народ, а необучаемость – форма душевного спида.
 
…нынешние русские с мясом сдирают прошлое, потому что оно для них не существует, оно им неинтересно. Боясь упустить завтрашний день, они даже не до корней – глубже – вытаптывают сегодняшний.

Тюрьма русскому человеку кровница, говорят бесшумные рыбы. Вот в космос взлетели, в Интернет шагнули, в Евросоюз стучим ногой, а она так и стоит с разинутой пастью, кровница, ждет для заглота живых людей. И на тебе, на, возьми очередную порцию, родная ты наша, без тебя мы уже и не Россией будем, а чем-то другим. А нам быть другими нельзя. Мы есть великий русский народ. Бойся нас, Земля, бойся.
                Галина Щербакова «По имени Анна»

"Не относитесь так серьезно к литературным текстам, это не боговдохновенная Библия. Мало ли что писателю взбредет в голову вспомнить! – Хороший писатель всегда врун в самом ослепительном смысле этого слова. К тому же я отношусь к тому роду людей, которые любят свое настоящее, а не прошлое. И детство и юность у меня были трудны. И когда все это трепетное барахло осталось в прошлом, я вздохнула полной грудью и поняла, что ничем не обязана самой себе – своим воспоминаниям, детским привязанностям, детским мечтам".
                Дина Рубина «Больно только когда смеюсь»

Замечательные стихи Марины Цветаевой в архиве ЦГАЛИ. Какие краткие и какие емкие! Жестокий укор нынешнему безвольному многословию Ахмадулиной. Цветаева была безумным, но трезвым человеком с мускулистой душой, которой никогда не изменяла главная сила поэзии: способность сказать наикратчайше. Ахмадулина растекается, как пролитая на столешницу водка. Беда Цветаевой, если это беда, что она не создала себе позы, как Анна Ахматова. Та сознательно и неуклонно изображала великую поэтессу, Цветаева ею была.
                Юрий Нагибин «Дневник»

Сближение, взаимопроникновение угадавших друг  друга людей происходит  всегда  вначале, затем  рано  или  поздно  начинается  неуклонное  разъединение,  отстранение необратимое – отчуждение. Подавляющее большинство людей отвергнет эту  мысль как не  просто  ложную, но даже кощунственную. Но вдовцы быстро женятся  под предлогом,  что им некому будет воды подать, а вдовы, не износив башмаков, в которых шли за  гробом, или  выскакивают замуж, или обзаводятся  сожителем, обычно моложе себя. Освобождение от  близкого человека, с которым  ты прожил долгие годы, при всей несомненности горестных переживаний поначалу – немалое благо. Человеку нужна свобода, а он всегда утрачивает ее  целиком или частично в многолетнем сосуществовании  с другим человеком. Бывают, конечно, исключения...
                Юрий Нагибин «Терпение»

…Хочу закончить свою книгу. Вот и все. Я меняю себя на нее. Мне кажется, что она вцепилась в меня, как якорь. В вечности меня спросят; «Как ты обошелся со своими дарованиями, что сделал для людей?» Поскольку я не погиб на войне, меняю себя не на войну, а на нечто другое. Кто поможет мне в этом, тот мой друг… Мне ничего не нужно. Ни денег, ни удовольствий, ни общества друзей. Мне жизненно необходим покой. Я не преследую никакой корыстной цели. Не нуждаюсь в одобрении. Я теперь в добром согласии с самим собой. Книга выйдет в свет, когда я умру, потому что мне никогда не довести ее до конца. У меня семьсот страниц. Если бы я просто разрабатывал эти семь сотен страниц горной породы, как для простой статьи, мне и то понадобилось бы десять лет, чтобы довести дело до завершения. Буду работать не мудря, покуда хватит сил. Ничем другим на свете я заниматься не стану. Сам по себе я не имею больше никакого значения и не представляю себе, в какие еще раздоры меня можно втянуть. Я чувствую, что мне угрожают, что я уязвим что время мое ограничено; я хочу завершить свое дерево. Гийоме погиб, я хочу поскорей завершить свое дерево. Хочу поскорей стать чем-то иным, не тем, что я сейчас. Я потерял интерес к самому себе. Мои зубы, печень и прочее — все это трухляво и само по себе не представляет никакой ценности. К тому времени, когда придет пора умирать, я хочу превратиться в нечто иное. Быть может, все это банально. Меня не уязвляет, что кому-нибудь это покажется банальным. Быть может, я обольщаюсь насчет своей книги; быть может, это будет всего лишь толстенный посредственный том, мне совершенно все равно — ведь это лучшее из того, чем я могу стать. Я должен найти это лучшее. Лучшее, чем умереть на войне.
                АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
                Из письма г-же Н. Перевод Е. В. Баевской

Истертая, как старый пятак, мысль Паскаля, что человеку по-настоящему интересен только человек, истинна именно в силу своей банальности, то есть общепризнанности. Но из всех людей человеку наиболее интересен он сам. Есть писатели вовсе чуждые самокопания, они изображают объективный мир, начисто самоустраняясь. А есть писатели, неудержимо стремящиеся разобраться сами в себе. И вовсе не от преувеличенного представления о собственной личности, скорее наоборот – от горестного сознания ее несовершенства, дурности, несоответствия тому образцу, который носишь в душе. И такие писатели должны относиться к себе с беспощадностью ученого, препарирующего кролика, или вскрывающего головной мозг собак, или – это, пожалуй, точнее – испытывающего новое, неизвестное лекарство и ради этого прививающего себе смертельную болезнь. Тут не надо щадить себя, думать, а что скажут о тебе люди, ведь в конечном счете ты рискуешь, даже жертвуешь собой ради общей пользы. Человек не остров, эта мысль стара, как и афоризм Паскаля, и столь же справедлива: познавая себя, ты познаешь материк, имя которому «человечество».
                Юрий Нагибин «Дневник»

Говорят, что ревность – это недостаток любви. Но и полное отсутствие ревности – тоже недостаток любви…

На улице, еще дневной, хотя голубизна неба казалась усталой, я словно с высоты увидел наше шествие: хорошие, правильные, малость подвыпившие русские люди идут по осажденному городу, ничуть не озабоченные ни его, ни собственной судьбой. Никакой суеты, никакой тревоги, ибо во всеобщем подсознании нашего народа таится глубокая уверенность, что Россия все перемелет, все переварит и в конечном счете обернет на свой лад. Ей безразлично, кто над ней мудрует, напасти не страшны, в русском брюхе и долото сгниет. Жизнь – это выбор, но Россия не живет, а пропускает жизнь мимо себя, пассивно подчиняясь ее выкрутасам.

Правду люди говорят сами, а отвечая на вопросы, врут – больше или меньше. Не надо спрашивать, надо играть...

Нас заморочили войной только на чужой территории, крепостью брони и быстротой наших танков, точностью прицела наших артиллеристов и беззаветной отвагой сталинских соколов, а главное, полководческим гением Сталина, и чудовищная реальность войны, разгром, окружения, неисчислимые потери и враг под стенами Москвы – все это не укладывалось в сознание, в душу, мы были полностью деморализованы и не отвечали ни за себя самих, ни за близких людей.
                Юрий Нагибин «Тьма в конце туннеля»

И тут еврейская тема надолго закрылась для меня. Сталин ненавидел евреев, но, поскольку он разыгрывал в борьбе с Гитлером и еврейскую карту, приходилось маскировать свою жидофобию. Сталин всегда старался решать две задачи одновременно: блокадным Ленинградом он сдерживал значительные силы немцев и заодно изводил голодом ненавистный с революционных дней город. Страх перед Ленинградом питался памятью о Кронштадтском мятеже, зиновьевской самостоятельности, объявленной оппозицией, и – поразительная наивность в таком ушлом человеке - революционностью ленинградского пролетариата. Рафинированную интеллигенцию бывшей российской столицы он тоже не выносил.
Любопытно, что высокий замысел Сталина разгадали крысы, дружно покинувшие незадолго перед началом блокады Бадаевские склады. Крысы прошли Невским, остановив все уличное движение, и скрылись в портовых складских помещениях и трюмах кораблей, а ночью запылали ни с того ни с сего гигантские Бадаевские склады, оставив Ленинград без продовольствия.
Конечно, Сталину хотелось бы под шумок войны разделаться с евреями, но он не мог стать дублером Гитлера. Адольф так далеко зашел на этом пути, что при всем старании Сталин обречен был оставаться его слабой тенью. Это унизительно. А главное, невыгодно политически. До поры Гитлер, отнюдь того не желая, спасал русских евреев.
                Юрий Нагибин «Тьма в конце туннеля»

Тогда он еще не знал, что фригидность гораздо чаще действует как обратный стимул. У женщины всегда есть надежда, что с новым партнером у нее получится. И другое: она не ценит близость и, уступая настойчивому домогательству, легко дарит то, что ей самой безразлично. Замороженные женщины куда доступнее тех, что испытывают наслаждение, эти знают цену близости и не бросят себя, как мелочь нищему. Сила содроганий пропорциональна силе наносимого мужу или любовнику морального и душевного страдания от измены. А если ты сама нейтральна к происходящему, значит, это не дорого стоит, есть из-за чего сыр-бор разводить!
                Юрий Нагибин «Моя золотая теща»

Любопытная штука. Кругом навалом людской дряни: воры, убийцы, террористы, поджигатели, наркоманы, лжецы, обманщики, казнокрады, коррупционеры, продажные твари обычные и политические, ползущие и проползшие во власть, старшие по чину военнослужащие, до смерти мордующие младших, учителя, растлевающие учеников, отцы, допившиеся до белой горячки и насильничающие сыновей, матери, бросающие младенцев, врачи, не умеющие лечить больных, музейные хранители, ворующие музейные ценности, богатые, презирающие бедных, бедные, готовые растерзать богатых, белокурые, презирающие чернявых, чурки, мстящие русским, антисемиты, врывающиеся в синагоги, православные, вздымающие топоры и колья, если что не по нраву. А в отдельно взятой навозной куче — сплошь жемчужные зерна. Не одни мои родные и друзья. Ваши тоже. У всякого найдется верная дружба, искренняя любовь, честное сотрудничество. Не в настоящем, так в прошлом, не правда ли?
 
Окаянные дни Бунина в попавшемся под руку издании сопровождались несколькими статьями, в том числе статьей Горький. Они были дружны, Бунин с женой несколько лет кряду гостили у Горького на Капри. Большевики были у власти, когда Бунину позвонили и известили, что Горький хочет с ним поговорить. “Я ответил, что говорить нам теперь не о чем, что я считаю наши отношения с ним навсегда конченными”. Отношения были кончены оттого, что Горький принял большевиков и принялся с ними сотрудничать, а для Бунина захват ими России стал незаживающей раной.
Но ошеломил не этот текст, а другой:
“Вот уже сколько лет мировой славы, совершенно беспримерной по незаслуженности, основанной на безмерно счастливом для ее носителя стечении не только политических, но и весьма многих других обстоятельств, например, полной неосведомленности публики в его биографии… Все повторяют: “босяк, поднялся со дна моря народного…”. Но никто не знает знаменательных строк, напечатанных в словаре Брокгауза: Горький-Пешков Алексей Максимович. Родился в 69-м году, в среде вполне буржуазной: отец — управляющий большой пароходной конторой; мать — дочь богатого купца красильщика…”. Дальнейшее никому в точности неведомо, основано только на автобиографии Горького, весьма подозрительной даже по одному своему стилю: “Грамоте — учился я у деда по псалтырю, потом, будучи поваренком на пароходе, у повара Смурого, человека сказочной силы, грубости и — нежности…”. Конец цитаты.

Огонь лизался, пластался, вздымался к небу, его могущество ошеломляло. Он был стихия, а нелепые фигурки служивых борцов с ним — мелкая часть цивилизации, действовавшей по инструкции: наглядный пример бессилия последней, если что. Сколько прошло, час или два, я не знаю. Я провалилась во времени. Огонь завораживает, новости тут нет. Большой огонь — большая ворожба. Обыденная жизнь отступила — наступило нечто за границей обыденного. Огонь жрал чьи-то жизни, как они сложились, с посудой, кроватями, стульями, шкафами, книгами, шубами, шапками, бельем, обувью, запасами продуктов, украшениями, деньгами, любимыми фотографиями и письмами, которые хранились как вещественные доказательства прожитого, — все сгорело в считанные минуты, сделав людей, если они спаслись или их спасли, голыми на голой земле, и все для них начиналось с нуля. А если высокое давление или больное сердце — какое, к ляху, начало. Где взять силы для начала. Ноль что вперед, что назад, без разницы.

Река жизни уносит жизнь безвозвратно, а ты стоишь посреди течения и хочешь удержать хоть что-то, хоть какой мусор, чтобы построить из него мусорные замки, нечто вроде града Китежа местного значения, который все равно уйдет под воду, а ты упорно строишь, что равно записи записок, чего по уму не надо бы делать — а делаешь по инстинкту.
                Ольга Кучкина «В башне из лобной кости»

Кстати, о деньгах. Неужели все, рискуя свободой и часто жизнью, укрывали евреев бескорыстно? Не переходили ли деньги из рук в руки при спасении людей? Переходили. Хотя я не знаю ни одного примера, кто-то наверняка деньги или ценности брал, кто-то инвестировал в материальное вознаграждение в будущем, после войны. А как иначе выразить благодарность за спасение? Прислать открытку? ...  Даже если кто-то спасал, имея в виду эту цель – заработать, осуждать его никто не вправе. Значит, он делал трудную и опасную работу. Бескорыстно творить добро – великое дело, делать добро за деньги – работа. Хуже, когда делают за деньги зло. Но есть еще последний предел человеческой мерзости – делать зло бескорыстно.
                Юрий Бужор «Моя звезда. Моя Европа»

Каждый человек сам отвечает за всё, что с ним происходит. Но избежать несчастных случаев не дано никому. Не рассчитывай на то, что это удастся тебе. Важно лишь то, как ты выходишь из ситуации, как справляешься с потерями
                И.Шоу

Навсегда расстаемся с тобой, дружок.
Нарисуй на бумаге простой кружок.
Это буду я: ничего внутри.
Посмотри на него, а потом сотри...
                Иосиф Бродский «То не муза воды набирает в рот»


Я жду, исполненный укоров,
но не веселую жену
для задушевных разговоров о том,
что было в старину.
И не любовницу: мне скучен
прерывный шепот, томный взгляд, 
и к упоеньям я приучен,
и к мукам горше во сто крат.
Я жду товарища, от Бога 
в веках дарованного мне
за то, что я томился долго
по вышине и тишине. 
И как преступен он, суровый, 
коль вечность променял на час,
принявший дерзко за оковы
мечты, связующие нас...
                <1912> Николай Гумилев

1
Мы хотим играть на лугу в пятнашки,
не ходить в пальто, но в одной рубашке.
Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,
мы, готовя уроки, хотим не плакать.
Мы учебник прочтем, вопреки заглавью.
То, что нам приснится, и станет явью.
Мы полюбим всех, и в ответ – они нас.
Это самое лучшее: плюс на минус.
Мы в супруги возьмем себе дев с глазами
дикой лани; а если мы девы сами,
то мы юношей стройных возьмем в супруги,
и не будем чаять души в друг друге.
Потому что у куклы лицо в улыбке,
мы, смеясь, свои совершим ошибки.
И тогда живущие на покое
мудрецы нам скажут, что жизнь такое.

2
Наши мысли длинней будут с каждым годом.
Мы любую болезнь победим йодом.
Наши окна завешены будут тюлем,
а не забраны черной решеткой тюрем.
Мы с приятной работы вернемся рано.
Мы глаза не спустим в кино с экрана.
Мы тяжелые брошки приколем к платьям.
Если кто без денег, то мы заплатим.
Мы построим судно с винтом и паром,
целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдем на борт и получим визу,
и увидим Акрополь и Мону Лизу.
Потому что число континентов в мире
с временами года, числом четыре,
перемножив и баки залив горючим,
двадцать мест поехать куда получим.

3
Соловей будет петь нам в зеленой чаще.
Мы не будем думать о смерти чаще,
чем ворона в виду огородных пугал.
Согрешивши, мы сами и станем в угол.
Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,
в окружении внуков и внучек. Если
их не будет, дадут посмотреть соседи
в телевизоре гибель шпионской сети.
Как нас учат книги, друзья, эпоха:
завтра не может быть также плохо,
как вчера, и слово сие писати
в [tempi] следует нам [passati].
Потому что душа существует в теле,
жизнь будет лучше, чем мы хотели.
Мы пирог свой зажарим на чистом сале,
ибо так вкуснее: нам так сказали.

                Иосиф Бродский


...Женщина – это музыкальный инструмент, но музыку из него умеет извлекать только великий композитор, а композитор – это высшая тайна мира...  Вы – моя любимая и нежная тайна (только сильные люди, в чем-то суровые и закрытые, умеют быть нежными по-настоящему).
Кто-то рассказывал мне, что даже большие музыканты достают из своего архива музыкальные фрагменты прошлых лет, проигрывают мелодии других мастеров, видоизменяют их, и из этого рождается гармония. Я не поверила, потому что говорить о творчестве (любовь – это творчество, контролируемое дисциплинированной   логикой, не смейтесь, это правда!)  как о некоей механической работе – нечестно, в этом есть что-то от мелкой зависти несостоявшейся бездари, мечтавшей проявить себя в искусстве.
Вы же никогда не пользовались архивом и не искали своего аккорда в чужих мелодиях, Вы всегда были самим собою... Как это редкостно в наш век... Я счастлива, что мне выпало быть с Вами. Ведь порою даже одна встреча остается в тебе на всю жизнь, и ты близко видишь каждую ее подробность, явственно слышишь слова, четко, словно это было вчера, помнишь свои ощущения.  А с другими людьми встречаешься ежедневно, говоришь, смеешься, печалишься, веришь, сомневаешься, но все это проходит сквозь тебя, мимо, мимо, мимо...
Кто-то сказал: "Надо уметь строить отношения..." Это  проецировалось на мужчину и женщину. Строить можно сарай, но не отношения. Либо они есть, либо их нет... Иногда я с ужасом спрашивала себя: "А если бы мы с Вами всегда были вместе? Если бы  провели под одной крышей не те прекрасные месяцы, что подарила  судьба, а долгие  годы?"  Ведь все  кругом уверяют, что  рано  или поздно любовь становится бытом... Наверное, самое  страшное – это разрешить себе привыкнуть к  счастью, которое есть любовь. Представьте себе, если бы к верующей бабульке пришел Христос и сказал: "Матушка, я хочу пожить у вас..." Как бы она, верно, была счастлива! Но Христос ведь  не мог без людей, он служил им, и через год бабульке сделалось бы трудно терпеть множество гостей в своей маленькой избеночке... Неужели  она бы перестала видеть в нем чудо и стала бы  просить его пораньше заканчивать свои  проповеди,  не оставлять на ночь   паломников   и  не  забывать  колоть  дрова   для  печки...   Неужели кратковременность  счастья  есть  гарантия  его  постоянности?  Но ведь  это несправедливо!  И я  возражаю себе:  не нам  судить  о  справедливости,  это понятие в людях субъективно и  мало.  Только  высший  суд определяет правоту человеческую:  Кукольник умер, осиянный славой и  любовью публики, а Пушкина тайком увезли на скрипучих дрогах в могилу, но кто остался?!
Вспомнила  стихи.  Увы, не мои. Вы знаете, чьи  они. В  них  ответы  на многие вопросы, которые живут  во мне постоянно: "Я жду, исполненный укоров, но не веселую жену для задушевных разговоров о том, что было в старину. И не любовницу: мне скучен прерывный шепот, томный взгляд, и к упоеньям я приучен, и к мукам горше во сто крат. Я жду товарища,  от  Бога  в  веках дарованного мне за то,  что  я  томился  долго  по вышине и  тишине.  И  как преступен  он, суровый,  коль вечность променял на час, принявший дерзко  за оковы мечты, связующие нас..."
Как прекрасно это, как избыточно: "Принявший за оковы мечты". Не в этом ли разгадка всех споров о том, что такое любовь? Не оковы. Мечты.
                Юлиан Семенов «Отчаяние» Из письма жены Штирлица мужу.

Предательство обладает такой разрушительной силой, по сравнению с которой атомное оружие – китайская петарда…
 
Свобода уже проникла в Отечество, но вела себя еще довольно скромно, точно опытный домушник: осторожно, бесшумно она обходила ночное жилище, примечая, где что лежит, прикидывая, что брать в первую очередь, а что во вторую, и нежно поигрывала в кармане «ножом-выкидушкой» – на случай, если проснутся хозяева…
                Юрий Поляков «Гипсовый трубач»

«Люди издавна верили, что в мире торжествует зло, а добро вознаграждается после смерти. Получается своего рода уравнение, связывавшее землю и небо. В наше время уравнение превратилось в неравенство. Небесное вознаграждение кажется сегодня явным абсурдом. Но торжества зла в земном мире никто не отменял. Поэтому любой нормальный человек, ищущий на земле позитива, естественным образом встает на сторону зла: это так же логично, как вступить в единственную правящую партию. Зло, на сторону которого встает человек, находится у него в голове, и нигде кроме. Но когда все люди встают на сторону зла, которого нет нигде, кроме как у них в голове, нужна ли злу другая победа?»
                Виктор Пелевин


Ничего не существует,  все только сон.  Бог,  человек,  мир,  солнце, луна,  бесчисленные звезды,  рассеянные по вселенной, - сон, всего лишь сон, они не существуют. Нет ничего, кроме безжизненного пространства - и тебя! И  ты  не  таков,  каким себя представляешь,  ты лишен плоти,  крови, костей,  ты -  всего лишь мысль.  И я не существую,  я лишь сон, игра твоего воображения.  Как  только  ты  осознаешь это,  ты  прогонишь меня  из  своих видений, и я растворюсь в небытии, откуда ты меня вызвал...
Я уже исчезаю,  таю,  превращаюсь в ничто.  Вскоре ты останешься один в бесконечном пространстве и  будешь вечно бродить в одиночестве по безбрежным просторам,  без  друга,  без  близкой души,  ибо ты – мысль,  единственная реальность – мысль, неразрушимая, неугасимая. А я, твой покорный слуга, лишь открыл тебе тайну бытия и  дал  волю.  Да  приснятся тебе другие сны,  лучше прежних!..
Удивительно,  что ты  не догадался об этом раньше,  -  годы,  столетия, тысячелетия, миллионы лет тому назад, ведь ты провел вечность один на один с самим собою.  Удивительно, что ты не задумался над тем, что твоя вселенная и все сущее в ней – сон,  видения,  греза!  Удивительно, ибо она безрассудна, вопиюще безрассудна,  как  ночной кошмар:  бог,  в  чьих  силах  сотворить и хороших детей,  и  плохих,  предпочитает творить плохих;  бог,  в чьих силах осчастливить всех,  не  дает счастья никому;  бог повелевает людям ценить их горькую  жизнь,  но  отпускает такой  короткий срок;  бог  одаривает ангелов вечным  блаженством,  но  требует от  других  своих  детей,  чтобы  они  это блаженство заслужили;  бог сделал жизнь ангелов безмятежной, но обрек других детей на страдания, телесные и душевные муки; бог проповедует справедливость и  создал  ад; проповедует  милосердие  и  создал  ад;  проповедует золотые заповеди любви к  ближнему и  всепрощения – семижды семь  раз  прощай врагу своему! – и  создал ад;  бог проповедует нравственное чувство,  а  сам его лишен;  осуждает преступления и  совершает их сам;  бог сотворил человека по своей воле,  а теперь сваливает ответственность за человеческие проступки на человека, вместо того чтоб честно возложить ее на того, кто должен ее нести, – на себя; и наконец, с истинно божеской навязчивостью он требует поклонения от униженного раба своего...
Теперь ты  понимаешь,  что такое возможно только во сне.  Ты понимаешь, что все – чистое безумие, ребяческий каприз воображения, не сознающего, что оно безумно, – словом, сон, который тебе привиделся. Все признаки сна налицо – мог бы догадаться и раньше. Истинно говорю тебе – нет ни бога, ни вселенной, ни человеческого рода, ни жизни,  ни рая,  ни ада.  Все это – сон, глупый, нелепый сон. Нет ничего, кроме тебя,  и ты – всего лишь мысль,  скитающаяся, бесплодная, бесприютная мысль, заблудившаяся в мертвом пространстве и вечности.
Он исчез,  навсегда смутив мой покой;  я понял,  что все сказанное им – правда.
                Марк Твен «Таинственный незнакомец»

Примечательно, что христианский мир путем какого-то логического ухищрения пришел к выводу, что не может быть иной любви, кроме той, которая освящена традиционным ухаживанием и последующим браком. «Одна жизнь – одна любовь» – вот идея христианства, и в эти узкие рамки оно неизменно пытается втиснуть весь мир. Язычеству были чужды такие представления. В древнем мире для развода не надо было искать каких-то особых причин. А в мире первобытном единение полов предусматривалось, видимо, лишь на срок, необходимый для выращивания потомства. Семья новейшего времени, без сомнения, одна из прекраснейших в мире институций, если она зиждется на взаимном влечении и близости. Но из этого еще не следует, что осуждению подлежит всякая другая любовь, не столь счастливая и благополучная в конечном итоге. Жизнь нельзя втиснуть ни в какие рамки, и людям следовало бы раз навсегда отказаться от подобных попыток. Те, кому повезло заключить счастливый союз на всю жизнь, пусть поздравят себя и постараются быть достойными своего счастья. Те же, кому судьба его не даровала, все-таки заслуживают снисхождения, хотя бы общество и объявило их париями. Кроме того, вне всякой зависимости от наших суждений и теорий, в силе остаются основные законы природы. Однородные частицы притягиваются друг к другу. Изменения в характере и темпераменте неизбежно влекут за собой и перемены во взаимоотношениях. Правда, одних сдерживает догма, других – страх. Но находятся люди, в которых мощно звучит голос природы, и для таких не существует ни догмы, ни страха. Общество в ужасе воздевает руки к небу. Но из века в век появляются такие женщины, как Елена, Мессалина, Дюбарри, Помпадур, Ментенон и Нелл Гвин, указывая путь к большей свободе во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, чем та, что ранее считалась дозволенной.
                Теодор Драйзер «Финансист»

Когда, ненавидя друг друга,
двое в койку одну отправляются спать:
одиночество льется рекой — не унять...
 
«Любовь – это два одиночества, которые приветствуют друг друга, соприкасаются и защищают друг друга»
 
«Я считаю, что величайшая задача в отношениях двух людей заключается в том, что каждому из них следует охранять одиночество другого»
                Райнер Мария Рильке

В ту пору я возымел интерес к элегантным женщинам. А что такое элегантная женщина? ... Итак, элегантная женщина, во-первых, вас презирает, а во-вторых, чисто выбривает подмышки... Я никогда не встречал женщины одновременно красивой и элегантной – это взаимоисключающие характеристики. В элегантной женщине всегда ощутима грань ее уродства (конечно, не ярко выраженного) и красоты, которая заметна, но не более того... Итак, лицу элегантной женщины не нужно красоты, зато руки ее и ноги должны быть безукоризненно, умопомрачительно красивы и – насколько возможно – открыты взору. Грудь же не имеет ровным счетом никакого значения. Если она красива – прекрасно, если нет – прискорбно, но само по себе это неважно. Что касается фигуры, то я предъявляю к ней одно непременное для элегантности требование – это рисунок бедер, крутых и поджарых, если позволительно так выразиться. Их угадаешь под любой одеждой, они словно бросают вызов. Вы, наверное, полагаете, что не менее важен рисунок плеч? Ничего подобного. Я допускаю любой, лишь бы волновал. Глаза – это очень важно! Глаза обязательно должны хотя бы казаться умными. У элегантных женщины не может быть глупого выражения лица, как нельзя более характерного для красавицы и замечательно гармонирующего с идеальной красотой...
               
            Сальвадор Дали «Тайная жизнь Сальвадора Дали, рассказанная им самим»

Любовь есть некая композиция из эротичности, дружбы, чувства долга; отсутствие одного из компонентов этой формулы делает любовь по меньшей мере неполноценной. А поскольку психологи обычно ничтоже сумняшеся отказывают животным и в дружбе, и в чувстве долга, то автоматически следует вывод о неприменимости к полоспецифическим отношениям животных понятия «любовь».
                Стернберг

Кто в этот мир пришёл – того печаль понятна:
В небытие вернуться должен он обратно.
                Омар Хайям.
Любовь – поэтизация внутренней секреции.
                А. Давидович

Истинная любовь подобна призраку: все о ней говорят, но никто ее не видел.
                Ларошфуко

 Женщины безжалостны, как естественный отбор.
                А. Давыдович

Без рождённых ползать – летать не могут.
                (Приписывается М. Горькому)

Человек не остров, не просто сам по себе; каждый человек часть континента, часть целого; если море смывает даже комок земли, то Европа становится меньше, как если бы был смыт целый мыс или дом твоих друзей, или твой собственный дом. Смерть каждого человека уменьшает меня, потому что я – часть человечества; и потому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по тебе.
                Джон Донн (из проповедей)

Postscriptum

Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существованье для тебя.
... В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения... Увы,
тому, кто не способен заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.
                Иосиф Бродский



«То, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку...»

Каждый пред Богом
наг.
Жалок,
наг
и убог.
В каждой музыке
Бах,
В каждом из нас
Бог.
Ибо вечность -
богам.
Бренность -
удел быков...
Богово станет
нам
Сумерками богов.
И надо небом
рискнуть,
И, может быть,
невпопад
Еще не раз нас
распнут
И скажут потом:
распад.
И мы
завоем
от ран.
Потом
взалкаем даров...
У каждого свой
храм.
И каждому свой
гроб.
Юродствуй,
воруй,
молись!
Будь одинок,
как перст!..
...Словно быкам -
хлыст,
вечен богам
крест.

1958
                Иосиф Бродский «Стихи под эпиграфом»

Воротишься на родину. Ну что ж.
Гляди вокруг, кому еще ты нужен,
кому теперь в друзья ты попадешь?
Воротишься, купи себе на ужин

какого-нибудь сладкого вина,
смотри в окно и думай понемногу:
во всем твоя одна, твоя вина,
и хорошо. Спасибо. Слава Богу.

Как хорошо, что некого винить,
как хорошо, что ты никем не связан,
как хорошо, что до смерти любить
тебя никто на свете не обязан.

Как хорошо, что никогда во тьму
ничья рука тебя не провожала,
как хорошо на свете одному
идти пешком с шумящего вокзала.

Как хорошо, на родину спеша,
поймать себя в словах неоткровенных
и вдруг понять, как медленно душа
заботится о новых переменах.

1961
                Иосиф Бродский

Каждый поступок ничто в сравнении с бесконечностью пространства и времени, а вместе с тем действие его бесконечно в пространстве и времени. …Прошлой ночью я подумал во сне, что кратчайшее выражение смысла жизни может быть таким: мир движется и совершенствуется. Главная задача – внести вклад в то движение, подчиниться ему и сотрудничать с ним.
                Лев Толстой

Когда-то, восхищенный одной из книг Пруста, Якуб решил побольше узнать о нем. И то, что он прочел, было достаточно шокирующим. Этот маленький, тщедушный, вечно хворающий, кашляющий, экзальтированный, болезненно впечатлительный и нуждающийся в постоянной женской опеке сын аристократа признавался, что он, несмотря на впечатление, которое производил на женщин, регулярно занимался онанизмом. Главным образом, подглядывая за юношами, которые раздевались, перед тем как лечь в постель. Иногда же, когда и это не доставляло ему удовлетворения, он велел слуге принести в спальню клетку с двумя крысами, накрытую черным шелковым шейным платком. Одна крыса была большая и голодная, а вторая маленькая и ленивая от переедания. Мастурбируя, Пруст снимал платок, накрывающий клетку, и когда большая голодная крыса пожирала маленькую, эякулировал. В первый момент Якуб инстинктивно почувствовал отвращение. Но потом, поразмыслив, решил прочесть все написанное Прустом. И отвращение исчезло.
Другую последовательность генов, видимо, нес в себе красивый, любимый женщинами Джон Фицджералд Кеннеди, президент США, обретший бессмертие после своей прямо-таки театральной гибели в Далласе. Если верить опубликованным воспоминаниям о нем, то возникает образ сексоголика с извращенными сексуальными предпочтениями. Кеннеди больше всего нравилось заниматься любовью в ванне, главным образом из-за постоянных болей позвоночника. Его партнерша обыкновенно стояла рядом с ванной и, наклонившись, целовала и ласкала его тело. Когда приближался финальный момент – естественно, у Кеннеди, – в ванную комнату врывался телохранитель, хватал женщину за шею и притапливал ее в ванне. Та из последних сил пыталась освободиться, а Кеннеди, как утверждают авторы воспоминаний, с наслаждением извергал сперму.

Сперма состоит из лейкоцитов, фруктозы, электролитов, лимонной кислоты, углеводородов и аминокислот. В ней всего лишь от пяти до четырнадцати калорий, и она не вызывает кариеса. Ее температура всегда равна температуре твоего тела. Притом она всегда свежая, потому что постоянно обновляется. В принципе она безвкусна… Но если бы ты пил ананасовый сок и не курил бы столько, она была бы сладковатой. Кроме того, так как в ней содержится от пятидесяти до трехсот миллионов сперматозоидов, ее почитают эликсиром жизни. Во всяком случае в культурах Востока. Пошло это от индусов. Мой последний учитель музыки на острове перед моим отъездом в Дублин был индус. Они превратили секс в искусство. И это искусство – тантра. Для тантры физическая любовь – это таинство. В тантре не совокупляются. В тантре Линга, то есть светоносный скипетр, или по-английски пенис, заполняет Йони, то есть священное пространство женщины, или по-английски вагину. Твои инициалы JL – это инициалы тантры. Уже по одному этому ты изначально сулишь наслаждение.

Кстати, ты знаешь, что символом индуистского бога Шивы является дивный, жилистый, пульсирующий пенис и что на большинстве изображений Шива медитирует в состоянии чудесной почти вертикальной эрекции? И еще он так ценил свою сперму, что, по верованиям индусов, сотни лет доводил свою жену Паравати до безграничного экстаза, ни разу при этом не извергнув семени. Именно поэтому не столь божественные индийские йоги сразу же после полового акта высасывают свою сперму из влагалища партнерши. Они считают, что таким образом спасают свою жизненную силу. – Дженнифер тихо засмеялась. – Жаль, что ты не индийский йог. И еще у меня предчувствие, что такой вот отсос сразу после, если он хорошо произведен, прибавляет приятных ощущений и жизненной силы индийским женщинам. Я также читала, что истинные наставники в искусстве любви в эпоху древнекитайской династии Тан тоже почитали сперму божественной субстанцией. И некоторые из них после долгих годов упражнений якобы были способны на так называемую обратную эякуляцию, то есть на выделение спермы внутрь собственного тела. Так писал какой-то французский историк. Но что-то мне не верится.
 
Однако не все считают, что сперма заслуживает почитания. Совершенно иначе относятся к собственной сперме подлинные художники. Тулуз-Лотрек – ты его несомненно знаешь, о нем рассказывают детям в школах, даже католических, – когда не слишком напивался, чтобы не впасть в белую горячку, продавал свою сперму проституткам, среди которых жил под конец своей недолгой жизни. Он советовал им оплодотворяться его спермой, чтобы родить такого же гения, каким он считал себя. Поскольку проститутки по натуре отзывчивы на чужую беду и поскольку его живописный талант вызывал у них восхищение – сам по себе он не мог вызвать ничьего восхищения, так как был изуродованным сифилисом карликом отталкивающей внешности, – они покупали у него сперму. Чтобы он долго не страдал и у него было на выпивку. Эксцентричный Сальвадор Дали не скрывал, что когда на него снисходило вдохновение, он частенько онанировал, особенно если ему казалось, будто он опять влюблен, и сперму извергал на краски, которыми писал. Он считал, что благодаря ей цвета набирают мягкости и становятся исключительно насыщенными. А картина в этом случае пахнет совершенно по-особенному. Так утверждал Дали. Но гениальный художник Дали был и гениальным лгуном. Он лгал так же, как лгут об окружающем нас мире его картины.

Кроме того, мир классической музыки и музыкантов, который открывала ему Дженнифер, был подобен закрученному роману о всех грехах мира сего. Раньше ему казалось, что из музыкантов по-настоящему грешить были способны только Мик Джаггер или вечно одурманенный всем, что можно сосать, глотать или вкалывать, Кейт Ричардз. Как он заблуждался! Порочность началась вовсе не с рок-н-ролла. История греха в музыке оказалась старше, чем оперы Монтеверди, а он сочинял их почти триста лет назад. Главными грехами было пьянство и прелюбодеяние. С самого начала. А если уж не с самого начала, то во всяком случае с тех пор, как опера перешла из дворцов в театры и началась продажа билетов и нужно было чем-то заинтересовать толпу. Большинство великих композиторов тех времен пребывали в зависимости не только от музыки, но и от алкоголя, своего безмерного тщеславия и не своих женщин.
К примеру, Бетховен умер от цирроза печени. Он сильно пил, потому что был впечатлителен, беден и к тому же глох. В 1818 году – в этом году восьмилетний Шопен впервые выступил с публичным концертом – Бетховен оглох окончательно, но тем не менее продолжал сочинять музыку. Когда он узнал, что у него цирроз, то перестал пить коньяки и перешел на рейнские вина, поскольку считал, что они обладают необыкновенными целебными свойствами. У Бетховена это было генетическое. Алкоголизм, за который ответственна самая маленькая из хромосом, хромосома 21, передается по наследству. У матери он был восьмым ребенком – три из них были глухими, два слепыми, а один душевнобольным. Она, когда забеременела в восьмой раз, была алкоголичкой и больна сифилисом. Пила она с горя, как, впрочем, и Людвиг. Дженнифер рассказывала ему об этом с таким волнением, как будто говорила об алкоголизме собственного отца. Как хорошо, что тогда еще не было феминисток, борющихся за право женщин на аборт! Уж они точно посоветовали бы матери Бетховена сделать аборт, и человечество осталось бы без Седьмой симфонии!
Брамс так же, как Бетховен, сильно пил. Но только вино и никогда коньяк. Зато постоянно прелюбодействовал. Между прочим и с женой своего доброго друга и музыкального покровителя. Прелюбодеяние его вошло в историю главным образом потому, что он спал с Кларой Вик, женой Роберта Шумана, еще одного великого композитора XIX века. Свет никогда ему этого не простил. Но не потому, что он спал с ней. Это как раз соответствовало образу человека искусства. Все дело было в обстоятельствах, при которых это произошло. Когда в 1854 году после неудачной попытки наложить на себя руки Шумана заключили в сумасшедший дом, Брамс приехал в Дюссельдорф, где у Шуманов был собственный дом, дабы «утешить» жену неудачливого самоубийцы красавицу Клару. Из утешителя он быстро стал ее любовником и даже жил два года вместе с ней. Именно тогда Брамс сочинил свой подлинный шлягер, Первый фортепьянный концерт d-moll, целый год числившийся в списке самых исполняемых произведений концертных залов Европы. Когда в 1856 году Шуман умер в сумасшедшем доме, Брамс оставил Клару и уехал из Дюссельдорфа. После этого он стал пить. Иногда он пил вместе с Вагнером, еще одним знаменитым композитором, которого ненавидел и который вечно завидовал Брамсу, но не его славе, а успеху у женщин.
В общем, мирок композиторов покроя Брамса и Листа исполнен зависти, ревности, суетного тщеславия и интриг. И лишь одного все они чтили и восхищались им. Его играли Моцарт и Бетховен. На нем, кстати, учился музыке Шопен.
Композитор этот всегда был en vogue – как прежде, так и теперь. Это Бах. Всегдашний evergreen. Если бы тогда существовало MTV, там показывали бы клипы с музыкой Баха, как сейчас показывают «Пинк Флойд» или «Дженезис».
Его музыка – это математическая точность. Как твои программы. А между тем им восхищались и холодные рационалисты, и сентиментальные романтики. И джазмены никого так не любят, как Баха. В Бахе есть драйв и свинг. Даже в «Страстях по Иоанну» и Мессе h-moll есть свинг. А кроме того, Бах – он как Бог. Невозможно Баха любить или не любить. В Баха либо верят, либо нет. Бах, несомненно, был запланирован в момент сотворения мира. Баха можно играть на любом инструменте, и это всегда будет звучать, как Бах. Даже на электрогитаре или губной гармошке.

Сексуальность является одним из всеобщих, дешевых и простейших способов испытать сильные чувства. И потому ее так легко переоценить. И потому, наверное, столько мужчин возвращаются домой к обеду, а за чувством идут к проститутке.

Браки не должны заключаться в тот лихорадочный период, каким является так называемая влюбленность. Это нужно запретить законом. Если уж не в течение всего года, то хотя бы в период с марта до мая, когда это состояние из-за нарушений в механизме выделения гормонов становится всеобщим и симптомы его особенно усиливаются. Прежде надо излечиться, пройти детоксикацию и только после этого вернуться к мысли о браке. В том состоянии, в каком пребывают влюбленные, допамин переливается у них через каналы разумного мышления и затапливает мозг. Особенно левое полушарие. Это было доказано сперва на крысах, затем на шимпанзе, а недавно и на людях. Если бы влюбленность длилась слишком долго, люди умирали бы от истощения, аритмии или тахикардии, голода либо бессонницы. Ну а те, кто случайно не умер, в наилучшем случае кончали бы жизнь в сумасшедшем доме.

Одинокая интеллигентная женщина, перевалившая за тридцать, которая с нетерпением ищет чувства в этих внешних джунглях, чаще всего остается без добычи. Скорее сама окажется добычей. И чаще всего добычей охотников, которые либо стреляют вслепую, либо путают тир в парке с настоящей охотой и воспринимают женщину как пластиковую гвоздику или маргаритку, в которую они попали из духового ружья в тире.
Женщина, перевалившая за тридцать, как правило, вызывает интерес у пятидесятилетних мужчин и выше, а также неизменно у восемнадцатилетних и ниже. Факт, о котором я прочитала сперва в «Космополитене», а потом в «Современной психологии» и который ощутила на собственной шкуре, причем в разных ее местах.
Потому что на самом деле большинство этих мужчин интересовала главным образом моя шкура, то есть кожа. Только одного – так мне казалось – интересовала моя душа. Во всяком случае, так он говорил и вначале вообще не хотел меня раздевать, когда я пригласила его к себе после второго ужина. Я дала ему время. Он сумел даже прервать монолог о себе и позволить мне что-то рассказать о своем мире. Примерно через две недели после концерта в филармонии мы поехали в такси ко мне. Предполагалось, что будет наконец интимно. Ведь это был концерт Брамса, а для меня Брамс очень и очень секси и воздействует на рецепторы. Но из этого ничего не вышло. В тот вечер я поймала его на том, что он в ванной вытаскивал из корзины с грязным бельем мои трусики и нюхал. И тогда я поняла, что если даже речь идет о душе, то совершенно точно не моей.

Спустя некоторое время я смирилась с тем, что нужно хорошо выглядеть, быть стройной, свежевымытой и приятно пахнуть, а также сразу позволить минимум петтинга, чтобы на минуту «запарковать» мужчину возле себя. Такой польский молодой, очень варшавский, сексуальный капитализм с большим предложением и контролируемым спросом. Интересно, что только женатые мужчины были способны смириться с фактом, что для меня интимность – это не то, что можно заказать с доставкой в субботу вечером. Но у женатых мужчин имеются свои мадонны от домашних обедов, и я не для того заплатила кучу денег слесарю, чтобы вновь менять замки.
 
Старшие, неженатые преимущественно по решению судов, и те, что моложе, неженатые по определению, разумеется, не все, но в большинстве, имели одну общую черту: если у них не было хлопот с эрекцией, то была эрекция с хлопотами.
Молодые – это преимущественно гормониты. Так я их называла. Целиком на тестостероне и адреналине. Они не знали точно, что делают, но делали это всю ночь. Хлопоты с эрекцией заключались в том, что она вновь возникала у них через пятнадцать минут. Для меня из этого ничего не следовало, им же казалось, что за это полагается медаль. Утром они, гордые, как гладиаторы, уходили домой, а у меня лицо было натерто их двухдневной щетиной и болело влагалище от их адреналина.
Те же, что в моем возрасте, поначалу целыми вечерами разглагольствовали, кем они стали или кем вскоре станут, а сразу потом у них была нормальная, умеренная эрекция, но они были слишком начитанными. Они начитались инструкций по обслуживанию клитора, знали все о вступительной игре и окситоцине и воспринимали меня как домашний кинотеатр. Нажми здесь, поверни ручку там, держи две вжатые кнопки минимум пять секунд – и получишь наилучшее качество изображения и наилучший звук. Но это не действовало. Женщины все-таки не шкафы из «ИКЕИ», которые можно смонтировать по инструкции.
Те же, которым около пятидесяти, были убеждены, что они так же красивы и так же значительны, как все титулы или должности на их визитках. Седых волос у них было больше, но и спокойствия тоже больше. Они могли дольше ждать, прочли больше книжек, у них было много чего рассказать о своих экс-женах, и они всегда платили по всем счетам. А потом ночью были так заняты тем, чтобы вызвать, удержать и усилить эрекцию, что совершенно забывали, для чего они хотят ее вызвать, удержать или усилить. Они полностью забывали обо мне, сосредоточившись на своем четырнадцатисантиметровом или менее того эго. Потом утром я находила их жалкие визитки, которыми они так гордились.

Когда-то я читала репортаж о наркоманах, и там, кроме всего прочего, было и о том, как чувствует себя наркоман, который долго был отлучен от наркотиков, так как сидел в тюрьме. Но потом, когда он получает свою дорожку кокаина или дозу ЛСД, то чувствует что-то наподобие оргазма или рождественской сытости после долгих недель поста. На этом эскалаторе, везущем нас к торуньскому поезду, когда он прикасался губами к моей шее, я чувствовала то же самое. И тогда на миг я испугалась, что, может быть, я путаю любовь и зависимость от него. Такую вот наркотическую зависимость. Как от ЛСД, морфия или, например, валиума. И это вовсе не казалось мне абсурдом.
 
Он звонил мне утром, днем, иногда даже ночью и говорил возбужденным, нетерпеливым голосом: «Слушай, мне нужно срочно рассказать тебе одну вещь».
И я знала, что одним этим предложением он ставит меня превыше всех. Даже своей жены. Потому что это я, а не кто-то другой должна была выслушать рассказы о его успехе, поражении, волнении, плане либо ошибке. Первая. Абсолютно первая. И это было для меня истинным доказательством любви. За шесть лет он ни разу не сказал, что любит меня, но зато я все выслушивала первой. Для меня уже до конца жизни никакое «я люблю тебя» не заменит этого «слушай, мне нужно срочно рассказать тебе одну вещь». Я поняла, как это важно для него, когда случайно за бокалом вина в баре оказалась свидетельницей его горячего спора с одним из коллег о том, в какой момент начинается измена. Я с изумлением слушала, как он говорил, что измена – это тогда, когда «хочется немедленно рассказать что-то важное вместо жены другой женщине», и «чтобы изменить, не надо вообще выходить из дому, потому что для этого достаточно иметь телефон или выход в интернет».

И мне стало ужасно неприятно. Оттого что он знает об отсутствии планов на уик-энд. И также то, что он точно знает, что мои планы – это он. И что я жду его. И что мой телефон ждет его, и мой замок в дверях, и моя постель. Что я жду, спешу в субботу утром из пекарни на углу и боюсь, что он мог позвонить, как раз пока меня не было. И что покупаю на всякий случай в два раза больше булочек и в два раза больше яиц, – вдруг он не позвонит и придет к завтраку без предупреждения. И помидоры тоже покупаю. Потому что он любит яичницу с помидорами.

Если нельзя обладать булкой целиком, то можно получать радость от выколупывания изюминок и поедания их. Кроме того, стоит жить минутой, хотя часто хочется положить собственное сердце в холодильник.
               
Рыбак всегда тоскует. Постоянно. В режиме замкнутого цикла. Так и сказал. На судне тоскует по дому, женщине или детям, на суше – по судну, которое для настоящего рыбака «единственное место, имеющее хоть какое-то значение».
возвращается человек после долгих месяцев разлуки домой, и всю неделю ему так, будто каждый день Сочельник. Разве что без елки и колядок. Празднично, все к тебе нежны, хотят обрадовать и относятся к тебе как к подарку, который нашли под елкой. Но потом Сочельник кончается и на смену празднику приходят будни.
Но тебе невдомек, что у нее тянет низ живота, потому что приблизились ее дни, что она никакая возвращается с работы, что она на очередной диете, уже привыкла к стакану зеленого чая с лимоном и обезжиренному йогурту, а не к обильному ужину, привыкла к вечернему сериалу по телевизору и спокойному сну без храпа в большой пустой кровати в спальне с открытым окном и со шкафом, где нет ни единой свободной полки, куда ты мог бы положить свои пижамы и белье.
Распаковали тебя, сынок, словно подарок из-под елки, немножко поиграли тобой и поставили в угол, потому что у них есть дела и поважнее. Они тебя любят, но любят тебя отсутствующего. Такого, который звонит время от времени, приезжает с подарками, присылает красивые открытки из Макао близ Гонконга, появляется в их жизни с кратким визитом. А если визит затягивается, ты просто начинаешь им мешать.
               
Мрачно и темно. Все оттенки серого. Ветер толкал к самоубийству. Вот только мотор мешал. Бывают такие моменты, чаще всего после шторма и чаще всего в Атлантике, при мертвой зыби. После полудня. Когда тучи закрывают солнце, а серость воды незаметно перетекает в серость воздуха. Если перегнуться через борт, оторвать руки от перил, отдаться свободному падению и качке мертвой зыби и не слышать мотора, то молено и в этой серости испытать ощущение свободного полета. Состояние, когда время будто останавливается, а пространство теряет точку отсчета… Многим случалось переваливать за борт, входить в пустоту и тонуть в серости. Особенно легко на это идут, когда боль жизни убивает радость жизни. Делают это как бы случайно, потому что если не случайно – то это свидетельство поражения рыбака; вроде как неосторожно чуть больше допустимого перегнулись через борт, и всё – плеск и серость. Навсегда. Не дано еще названия ни этому феномену, ни состоянию человеческого духа, когда мертвую зыбь сменяет серость. Не прозвучал этот термин ни в науке психологии, ни под водку в каютах. Наверное, потому, что среди рыбаков мало ученых. И только позже, вечером, во время ужина в кают-компании, заметят, что кого-то не хватает. А где искать – неизвестно. Но на эту тему, как правило, не заморачиваются, а лишь делают пометку в судовом журнале, что «состав команды уменьшился», и посылают факс судовладельцу с просьбой сообщить семье.
 
«Когда ты здесь, то дни летят, как зернышки мака из дырявого ведра. А потом ты уезжаешь, и мне начинает казаться, что кто-то мало того что заткнул это ведро, так еще приходит тайно по ночам и подсыпает в него мак».
Ради таких воспоминаний стоит жить, даже если не с кем замкнуть цикл. Все потому, что воспоминания – они всегда будут новыми. Прошлого не изменишь, это точно, зато можно изменить воспоминания.
«Потому что когда ты здесь, то дни летят, как зернышки мака…»

Надо же, в этой плавучей тюрьме, у сидельцев которой есть трудовой договор, право на забастовку и минимум четыре часа сна в сутки, которые имеют в своем распоряжении кока и стюардов, телевизор, электрика, дающего кассеты и свой «видак», источником самых сильных эмоций и самой глубокой тоски были женщины. Женщины, которых здесь не было. И больше всего зла рыбакам, насколько помнится, тоже приносили женщины. Те самые, которых не было.
 
И знает теперь раз навсегда, что женщина – это боль. Сначала во время татуировки их имен на руке, а потом во время воспоминаний.
               
Я все еще не верил в Бога. Потому что я тогда не нуждался ни в Боге, ни в религии. Особенно в религии. Потому что религия, господин офицер, слегка подпускает туману. Потому что из религии иногда следует, что легче любить человечество, чем товарища по вахте. Я уверовал только тогда, когда ее не стало и в мире сделалось так пусто, что я был вынужден кого-нибудь себе найти, чтобы не быть один как перст, когда я вернусь в свою каюту и на свой мостик.
Я так вам скажу, господин офицер, что если у вас нет своей женщины, то тогда с Богом человеку в жизни лучше…
                Януш Вишневский «Любовница»


Ни памятью к своему прошлому, ни благодарностью к предкам – творцам своей культуры и государственности, мы, русские, не отличаемся.
                Писатель Евгений Чириков

История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость... Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную.
                И.В. Сталин

Женщина предназначена для свершения подвигов в ее честь — подвигов верности, таланта, мужества, — чтобы в итоге коленопреклоненно выпить шампанского из ее туфельки.
               
Гадостью нигде, кроме как в России, не кормят — видимо, не догадываются, что она съедобна: даже в нищей, закопченной от пляшущего в грубой печи огня харчевне зелень свежа, а кебаб прыскает щедрее, чем в ресторане нашей юности “Кавказский”.

Собаки знают: каждый носит с собой свою атмосферу. Космонавтам известно еще непреложнее: если не заковать ее в скафандр, она будет тут же высосана и развеяна мировым вакуумом... Но еще важнее — каждый носит с собой целый мир, который можно создать и удержать только усилием собственной души.

Море интереснее жердей, тайна интереснее моря. Самое волнующее в мире — это то, чего в нем нет, то, что мы добавляем от себя, какая-то микроскопическая крупица отсебятинки, — но мир без этой приправы уныл и пресен, как холодная разваренная вермишель без соли.

Для освежеванной, лишенной иллюзий души каждая пылинка становится раскаленным угольком, отточенным лезвием, отравленной иглой, вечно нарывающей занозой. Но с какою же маниакальной добросовестностью — рыцарь Истины! — я соскабливал с себя иллюзию за иллюзией, — презрительно поглядывая, как еще живые клочья ежатся на цементном полу прозекторской — того гляди, вспорхнут и бабочками обсядут своего освежеванного хозяина...

В ту пору я еще часто пользовался формулой “простой и хороший”. Это теперь я знаю, что простые не бывают хорошими: они совсем не обязательно ударят, обхамят или наступят тебе на голову, водружая чемодан на третью полку, — или мирным семейством посидят за дюжиной пива на том цветничке, который ты возделываешь, чтобы на прощание — это уж вообще святое дело! — “подержать” там своего ребеночка — по-простому, знаете ли, по-хорошему, “по-большому”, приложив знаком качества заверенный сургучной печатью балетный воланчик пипифакса. Пожалуй, я все-таки ненавижу Жизнь... Но нет же, нет, Жизнь для меня — это неостановимое стремление откуда-то снизу куда-то вверх, от простого и прочного ко все более и более сложному, вычурному, хрупкому, излишнему. . . А то, что заявляет ей: “Остановись, мне уже и так хорошо”, — это смерть.

В ту пору я считал: пользуешься человеком — люби и его мошенничества. Сколько мук мне стоило уяснить, что польза, обязанность и любовь чужды друг другу куда враждебней, чем купец, надзиратель и бесшабашный побродяжка! Я, как все порядочные люди, целые десятилетия был беззащитен перед извечным громовержеством демагогов: “А чьими руками возведен храм?! А чей хлеб ест поэт?!” Если бы лошади, подвозившие кирпичи, сумели как-то заявить свои права на власть и любовь, я бы и им не сумел отказать, еще на пару дюймов прибавив согбенности перед нескромными тружениками. Это теперь я знаю, что благодарности не стоит никакое деяние, в котором нет присутствия Духа — самоотречения, выдумки, страсти.
               
Лишь способность на прихоть, лишь дар дури делает человека человеком. Наивысшая из красот должна быть наинелепейшей из бессмыслиц — например, отдать свою плоть на распятие во имя невозможного.
               
Но я в ту пору был убежден: любишь человека — люби и его выделения. Возлюби, как самого себя... Но ведь я это и в себе ненавижу! Любишь человека — забудь о его выделениях! А если они тебя все же настигли — пожалей их хозя... их раба, их источник за его неустранимую подчиненность низкой физиохимии. Но ведь жалость и любовь несовместимы, как все земное, с выдуманным, дурацким, вымечтанным, человечным...
 
…прекрасное — это часть ужасного, которую мы успеваем согреть своим телом, одеть в свои фантазии, перевести из предметов в знаки.

Как дворянину не понять плебея, буржую рабочего, еврею русского, неверующему верующего, так мужчине никогда не понять женщину. Живут исключительно мужчины — вечно веселые, неизменно здоровые, с ликующим ржаньем галопируют они по жизни, не замечая детей и забот, переваленных ими на женщин. Умрет ребенок — мужчина лишь слегка огорчится, — это говорилось на полном серьезе. И секс для мужчины удовольствие, а для женщины — еще один гнет.

Выжить можно, лишь свернувшись в комочек, стянувшись в спору под защитной оболочкой пиджачной заурядности, чтобы протуберанцем не свистнула безграничность — бежать вина, любви, музыки: после первого же стакана я начинаю боготворить любой женский силуэт, у которого достанет терпения просидеть четверть часа в одинокой отрешенности от житейской грязи, после первого же небесного аккорда вдруг обжигают слезы в совсем уж неприличном обилии — а за ними такое отча... Когда я решил ни за что не высовываться из манекена, стало незачем и пить: вино — только знак, после которого ты все себе разрешаешь. А я никогда ничего себе не разрешаю. Лишь изредка задохнусь от внезапной нежности к случайному прохожему: “Половина шестого!”

Провозглашая “каждому по выручке”, благородные люди имели, оказывается, в виду: “каждому по благородству”. Похоже, я один повторял: я пожинаю плоды собственных усилий — и не жалею об этом! Пока ты не начал обвинять других, ты хозяин своей судьбы, а не игрушка Хаоса. Но благородные мошенники овладевали все новыми и новыми теноровыми партиями, и уже просто неприлично стало не голосить, что мы и хотели другого (как будто бывает другое!), и вожди-то не те (как будто бывают те!), и реформы-то надо проводить не за счет народа (как будто хоть что-то можно сделать за счет еще кого-то!)... Становилось ясно, что мы не отряд храбрецов, шагнувших навстречу неизвестности, а нашкодившие дети, норовящие увильнуть от расплаты.
 
Затопляемая резко возросшей сексуальной культурой населения, свою чистоту она начала ощущать обойденностью: ведь туманное некогда слово “счастье”, как теперь открыла передовая наука, вполне исчерпывается ведрами перенесенных оргазмов. Рыцарская почтительность, которую она внушала влюблявшимся в нее мужчинам, тоже виделась ей знаком ее ущербности — но мог ли я помыслить, что нынче и богини стыдятся человеческого в себе!
                Александр Мелихов «Роман с простатитом»


Не отчаиваться; не отчаиваться
даже из-за того, что ты не отчаиваешься.
Когда все уже кончено,
Все-таки приливают еще новые силы,
Чтобы именно дать понять,
Что ты еще жив.

я еще могу испытывать временное удовлетворение
от работы, например, над "Сельским врачом"…
Истинное же счастье
Когда я могу поддержать мир
В чистоте, истинности и неизменности.

Очень сильный ливень.
Подставь себя дождю, позволь чуть ли не стальным струям
Пронзать тебя, скользи в воде, которая стремится унести тебя,
Но все-таки удержись, вот так, отважно,
Ожидая внезапно и беспредельно вливающегося солнца.
                Из дневников Франца Кафки



...Задавали ли вы себе вопрос – чего больше в вашем душевном одиночестве: неудовлетворенной потребности быть любимым или потребности любить? Каким бы ни был ваш ответ, решительно советую: если хотите выйти из тюрьмы одиночества, начинайте со второго. Оказывайте душевную благотворительность, делайте это смело и безоглядно. Забыв, сколь возможно, о собственной потребности быть любимым, приняв ее за несуществующую, за нулевую. Да, это очевидный самообман, но плодотворнейший из самообманов. Путь, проверенный величайшими и счастливыми.
А вот еще:Я никогда не поверю, что другой человек меня любит, какими многочисленными не были доказательствами, если сам себя не нахожу достойным любви.

Жизнь на 10% состоит из того, что вы в ней делаете, а на 90% - из того, как вы ее воспринимаете.    
                С. Моэм

Есть города, где река безнадежно растворяется в каменной застройке, превращаясь в пустое шоссе накануне проезда правительственных катафалков: Москва. Но только не Прага. Влтава в Праге как-то вкрадчиво навязчива: она всегда на виду, как режиссер и актер главной городской драмы. Индикатор, по цвету, запаху и температуре которого сверяешь собственное самочувствие.

Собственно, любая прогулка в Праге сводится к простым вещам: любая прогулка — это спуск к реке или подъем в гору.

Есть города, где природа играет строго отведенную роль: фрагмента фасада, рамки для колоннады, перспективы — для художника. В Праге можно часами гулять и не встретить ни единого дерева — форму растительности здесь принимает причудливая кирпичная кладка. Но стоит поменять место, и в рамку пейзажа вплывет, как медведица, линия Петршина или уступы Вышеграда. В такие моменты природа входит в ландшафт, всякий раз играя на контрасте со слишком вопиющим модерном — или стремниной готики.Эффект — фантастический!

Пейзаж — самый придирчивый корректор синтаксиса. Прага в этом отношении — самый настойчивый подсказчик. Особенно когда речь о стихах. Почему, скажем, Рильке всегда писал ямбом? Потому что именно ямб мы выстукиваем подошвами, поднимаясь по пражским холмам. Мышцы голени здесь просто берут в долг то, что потом возвращает письмо, — ведь в Праге, куда бы ты ни шел, всегда имеешь дело с наклонными плоскостями.

Глядя на Прагу после дождя, в эпитетах не запутаешься. “Птичий город” — так мы называли его, хлопая зонтиком. Мокрые черные шпили и крыши, скаты, карнизы, балкончики, башни и башенки — что как не выводок птиц, опустившийся в город?
                Глеб Шульпяков «Выход в город»


Как это бывает? Идешь по улице, и незнакомый, совсем не твой мужчина цепляет тебя взглядом. Молчаливое, даже некасательное дело, но дивный миг пребывания в чужом глазу — как молодильное яблоко. Целый день ощущение уверенности, силы, все ладится, горит в руках, а всего-то — тебя зацепили глазом и чуть-чуть поносили в нем.

А Рим что? Он каменный, ему ничего не делается. Он вечный. Но я скажу другое. Счастье, что мы не вечны и пересыхаем. Потому что нет другого способа понять цену жизни, как увидеть ее конец.
 
Меня было как бы две. Одна — мокрая девочка, хорошая подруга и другая — жадная, падкая на наслаждения, спятившая особь, о существовании которой я до сих пор даже не подозревала. С ней надо было что-то делать. Вязать там или заталкивать в погреб — она была опасна для окружающих. Спущенная с цепи, она готова сожрать свою (свою!) стыдливую половину.

Я сама протянула ему лицо, губы и была потрясена абсолютным бесчувствием своего тела. Оно не вздрогнуло, не заискрило, равнодушный орех мозга бесстрастно отметил запах зубной пасты, закисшую лунку глаза, вспухающий прыщ на переносице и враз повлажневшие его ладони, которые он украдкой вытер о собственные штаны. Пришлось быстренько рвать когти.
 
Истинность моей любви определялась самым главным — отсутствием ненависти, невозможностью ее пребывания во мне.
 
Моя Вера и мой Бог теряются в церкви, они в ней — Господи, прости — глупеют. Я ничего не могу с этим поделать. Мои долгие и трудные разговоры с Богом, которые я веду вне храма, в церкви мельчают и дробятся до ничтожности, и я ухожу, чтоб не сказать — убегаю. На какой-нибудь тихой лавочке Бог возвращается ко мне и каждый раз говорит мне одно и то же: “Дура!” — “Прости меня, — говорю я Ему. — Я не умею вести себя в храме”. — “Ты много чего не умеешь”, — смеется Бог. “Ну, извини, тупые в жизни тоже нужны. Ты сам их зачем-то придумал”. — “Да ладно тебе... Верующий имеет свидетельства в себе самом”. — “Это кто сказал?” — “Ну ты совсем... Это Я тебе говорю!” — “Я должна на кого-нибудь сослаться... Иначе нельзя. Что значит Ты? А озвучил кто? Иов? Екклезиаст? Иезекииль?” — “Нет на тебе креста!” — “Есть! Вот! Не золотой — простой... Ты на самом деле считаешь, что верующий имеет свидетельство в себе самом?”...

Можно только удивляться, как долго доверял человек самой бездарнейшей из философий, будто материя первична. Она даже не вторична. Она почти ничто. Нет, человек не заблудшая особь. Он хитрован, лжец и притворщик. И небеса взирают на него не без интереса — какой еще спектакль он отчебучит, все зная и отрицая вслух свое знание.
 
Я клянусь в том, во что верю: того, чего боится моя дочь, не может случиться никогда! Это все равно что клясться, что я не взойду на Эверест, не запишусь на гладиаторский бой, не стану королем Испании.

И пришло очевидное: как бы что ни шло, у истории этой нет хорошего конца. Я могу сейчас сколько угодно удивляться не только способности и готовности быть плохой, но и прозорливости моего неопытного сознания. Вспыхнувший же стыд осветил длинный коридор всей последующей жизни и нас троих, бредущих по нему неразрывно, кучно, неосвобожденно... Ах, рвануть бы мне тогда в сторону! Геть из коридора, геть! Но я уже вцепилась, вцепилась в собственное ярмо. Уже понимая, что это ярмо, уже кляня его и одновременно ликуя: “Мое!”
 
Хуже нет начинать жизнь на чужом горе. Знаешь, как оно плачет за спиной? К нему ж возвращаться приходится не раз и не два. Чужое, но тобой сотворенное горе, оно как дитя малое, которое не вырастает. Старится, а не вырастает. Свое изжить можно, чужое-твое — никогда.

Порода женщин. Низкорослая. Сильная. Выносливая в работе. Хорошо носит тяжести. Незаменима в быту. Неприхотлива в одежде и в питании. Такой я была вчера. Сегодня я укоротила юбку. Я чувствовала себя молодой, длинноногой, весьма прихотливой и неуловимой для соглядатаев.
 
Потому что ничто не прошло. Не “не проходит бесследно”, как поется в какой-то песне, а не проходит вообще. И семнадцать лет живут и здравствуют в впавшей в маразм старухе, а может, еще лучше здравствуют. Спросите старух, спросите! И в этом доказательство первичности духа, его всемогущественной производительности. Что там труха-материя! Дряблеющее тело, седина и щелкающий присос. Человеку всегда одномоментно и семнадцать, и сорок, и шестьдесят девять... Если в тридцать восемь не умирает семнадцатилетний восторг, то куда он денется потом?

Я постарела на этом перроне на десять лет. Я просто чувствовала, как иссыхает моя плоть, как морщится в безвлажье, как засаливаются суставы, как твердеют и костенеют ноги. Жизнь — мягкость и влажность, смерть — твердость и сухость. Тонким, нежным, слабым вибрациям пришли на смену тяжелые, грубые. Меня, не сходя с места, перенесло в совсем другое тело, а износившееся расплылось лужицей и тут же высохло. Примеряю новое тело, как протез.

Я знаю: потом она выиграет. Нам, пленницам мазей и красок, помочь будет все трудней, мы попадем в глухую зависимость от румян и помады, от частого щелканья косметичкой у некоторых из нас, особо впечатлительных и эмоциональных, начнется пальцевый тремор, отчего брови могут в рисунке оказаться несимметричными, а губы выйти за пределы...

Комета, с которой он столкнулся, была молода и слюнява, что было видно только со стороны. Вблизи эти слюни были ему медовыми устами. Я не оказалась на высоте, а растерялась, рассыпалась на составные. Спрашивается — с чего? Что, я не знала, как это бывает? Не знала, что в любовном деле нет правил, нет логики, нет закона и порядка? Не я ли сама проходила в жизни через спорадическое самотрясение, когда глохнут и слепнут все системы самосохранения и жизнеобеспечения, когда ты не то что разрушаешься стихией, а ты сама — стихия. И черт тебе брат, друг и товарищ.

Все эти чувства я износила. Я была наверху блаженства, но ведь и на краю бездны стояла тоже. Досыть, что значит хватит. Но у меня именно “досыть”. До сытости. До тошноты от всех этих странностей любви. И еще. Я боюсь...

Значит, опять это сумасшедшее нечто, которое видит сквозь темноту и одежды? Но это ля второй октавы уже сопровождается тахикардией. Я просто вижу свое сердце, оно дергается и даже взлетает. Оно — курица, которой отрубили голову, но она еще не знает про это. Он же обхватил меня и куда-то тащит, болтаются сумки, в них давятся яички. “Это бездарно”, — думает моя отрубленная голова.

Но именно сейчас, когда по дури плеснувший гнев, шипя, отполз, как побитая собака, я дохожу своим свороченным умом, что все вышеперечисленное гроша ломаного не стоит по сравнению с нами.

За столько лет я научилась находить его руками, распознавать в темноте, я его чуяла. При чем же тут слова и вообще весь вербальный мир? В этом мире были мои мужья, дети, я и сама в нем существовала. Вплоть до сумасшедшего зова. Так бездарно это формулировать, а он пытается, пытается, скрипя на моей любимой табуретке.

Занавески ходили туда-сюда, и у меня закружилась голова. Просто парус, корабль и качка! Разматывай эту идею, дура, разматывай. Вообрази еще, что ты плывешь в островерхий город с чистыми улицами и надраенными ручками дверей. Ты там живешь... Там у тебя эркер... Ты в нем стоишь, а он идет к тебе по газону, которому триста лет... Идет в последний раз...
                Галина Щербакова «Love-стория»


"Вначале не было абсолютно ничего, в прямом смысле слова, - сказал он. - Но если есть ничто, то есть и нечто, точно так же как если есть верх, то есть и низ, если есть сладкое, то есть и горькое, если есть мужчина, то есть и женщина, если есть пьяные, то есть и трезвые, если есть радость, то есть и печаль. Это называется импликация. Мне неприятно это вам говорить, друзья мои, но мы – лишь малюсенькие импликации, следствия из какой-то чудовищно тройной причины. Если вам не нравится быть тут, почему бы вам не отправиться туда, откуда пришли?"
"Первое нечто, первая импликация из ничто, - попал он, - были два существа, Бог и Сатана. Бог был мужского пола, Сатана – женского. Они имплицировали друг друга, и поэтому их силы были равны, и это равенство само было импликацией. Сила имплицировалась слабостью".
"Бог сотворил небо и землю, - продолжил старый и забытый писатель-фантаст. - Земля же была безвидна и пуста, и тьма была над бездною. И дух божий носился над водою. Сатана не могла проделать такой же номер, но считала, что глупо что-либо делать просто так – зачем? Но пока она молчала".
Но когда Бог сказал: "Да будет свет", и стал свет, Сатана забеспокоилась. Она удивилась: "Что он, черт побери, делает? Как далеко он намерен зайти, и уж не думает ли он, что я буду помогать ему, ведь это же просто черт знает что такое?" "И тут все окончательно потонуло в дерьме. Бог сотворил мужчину и женщину, прекрасные маленькие подобия себя и Сатаны, и дал им свободу, чтобы посмотреть, что же с ними произойдет. Эдемский сад, - сказал Траут, - может считаться прообразом арены для гладиаторских боев".
"Сатана, - сказал он, - не могла повернуть время вспять и сделать так, чтобы творения не было. Но по крайней мере она могла попытаться облегчить жизнь бедным игрушкам Бога. Она видела то, что ему было видеть не дано: все живое либо умирало от скуки, либо умирало со страху. Так что она взяла яблоко и заполнила его всяческими идеями, которые могли хотя бы развеять скуку, например правилами игр в карты и кости, объяснениями как трахаться, рецептами пива, вина и виски, картинками с растениями, которые можно курить, и так далее. Еще там были советы, как сделать музыку, песни и танцы по-настоящему безумными, по-настоящему сексуальными. И еще – как ругаться на чем свет стоит, когда спотыкаешься. Сатана послала змея, чтобы тот дал Еве яблоко. Ева откусила от яблока и протянула его Адаму. Он тоже откусил, и они стали трахаться".
"Можете быть уверены, - сказал Траут, - что известное меньшинство тех, кто принял эти идеи, пострадало от катастрофических побочных эффектов, с ними связанных". Здесь следует отметить, что Траут не был алкоголиком, наркоманом, игроком или сексуальным маньяком. Он просто был писателем.
"Сатана просто хотела помочь, и ей не раз это удавалось, - закончил он. - Она прославилась своими лекарствами, у которых порой обнаруживались ужасные побочные эффекты. Но и самые уважаемые фармацевтические фирмы наших дней прославились тем же".
                Курт Воннегут

"Больней, чем быть укушенным змеей, иметь неблагодарного ребенка!"
       Уильям Шекспир "Король Лир", акт I, сцена 4, реплика Лира; пер. Б. Пастернака


"Весь мир – театр, в нем женщины, мужчины, все актеры"
Шекспир. "Как вам это понравится", акт 2, сцена 7, реплика Жака; пер. Т. Щепкиной-Куперник.

…если чья-то жизнь без видимых причин переплелась с вашей и вы никак не можете расстаться, то это, вероятно, член вашего карасса, команды, которую собрал Бог, чтобы она для него что-нибудь наконец сделала.
                Курт Воннегут «Колыбельная для кошки»

Не за что благодарить Судьбу.
Когда мы уйдем, не останется никого,
Кто прочел бы каракули на бумаге
И понял, что они хороши.

Я болен, у меня нечто вроде
Пневмонии, когда не кладут в больницу, -
Я не могу писать, и в больницу меня не кладут.
Ежедневно я занимаюсь бумагомарательством,
Но сюжет не ведет никуда,
Куда бы мне хотелось.
………
Мне нравится бритва Оккама
И закон экономии, они гласят,
Что обычно самое простое объяснение феномена
Самое верное.

И теперь, благодаря Дэвиду, я поверил -
То, что я не могу писать, показывает,
Чем на самом деле кончается жизнь тех, кого мы любим.
                Курт Воннегут

"Если вы очень хотите насолить предкам, а смелости податься в голубые у вас не хватает, вы по крайней мере можете стать художниками".
                Курт Воннегут

Хватит! Моему отцу-архитектору архитектура стала поперек горла, когда ему исполнилось пятьдесят пять. Хватит! Все лучшие американские писатели написали свои лучшие романы до пятидесяти пяти. Хватит! А для меня времена, когда мне было пятьдесят пять, были бог знает как давно. Имейте сострадание!
                Курт Воннегут

"Ничто с такой быстротой не губит любовь, как осознание, что твое прежнее, казавшееся приемлемым поведение теперь кажется смешным".
                Курт Воннегут


– Вы себе не представляете, генерал, что я испытываю, когда во мне рождается новое стихотворение, – говорил тогда Ширах. – Я стал понимать женщину, которая носит под сердцем ребенка. Переторопить процесс – значит родить недоноска. А это преступление перед нацией, потому что недоношенный ребенок страдает физической или душевной ущербностью, это балласт государства. Надо уметь ждать. Это сладкая, отвратительная, но, увы, необходимая мука – ждать. Наработав в себе это умение, вы ощутите счастье, когда, проснувшись однажды среди ночи, броситесь к столу, и строки отольются сами по себе, без единой помарки. Все эти разговоры о необходимости работать каждый день есть выдумка славянских тугодумов и евреев, которые чужды категории духа. Ждите, генерал! Умейте ждать, и вас неминуемо отметит таинственная веха счастья.
               
…мужчина чувствует отношение к себе женщины лучше, чем они сами, они живут в придуманном мире, фантазерки, нам не снились такие фантазии, какие живут в них, каждая подобна нереализовавшему себя Жюлю Верну; мальчишки никогда не играют в свою войну с такой изобретательностью, как девочки в куклы и в дочки-матери.
               
Каждому из нас отпущен в жизни только один шанс, сказал он себе, мы знаем это, но все равно торопимся или медлим, в конце концов получаем тот шанс, который был уготован другому, отсюда весь бедлам на нашей планете.
                Юлиан Семенов «Экспансия-1» (Штирлиц-10)

"И также не знает никто свой час,
Как рыбы, что запутались в неводе,
И как птицы, пойманные в силок..."
                Екклесиаст 9:12

Тот человек неумный, кто хочет, чтоб все жили, как он живёт. И тот народ неумный. И счастья ему не видать никогда, хоть он с утра до вечера песни пой, как ему счастливо живётся.
 
Этот случай мне знаком. В чем несчастье этого пса, я знаю. Он считает, что служба всегда права. Это нельзя, Руслан, пойми — если хочешь выжить. Ты слишком серьёзен. Смотри на все как на игру.

Тогда-то этот человек и приник к сапогам хозяина. Он добрался до них на четвереньках и прижался так сильно, что, когда оторвал лицо, на его лбу и на губах остались чёрные пятнышки. Он улыбался бледной заискивающей улыбкой и говорил совсем не так, как до этой минуты, когда прогрохотала страшная очередь и едко-приторно запахло пороховой синью. Он говорил, что выстрелы уже прозвучали и услышаны в зоне и теперь хозяин может его отпустить; он уползёт в леса и станет там жить, как змея или крыса, ни с кем из людей не видясь до конца дней своих, которых, наверное, немного уже и осталось, и только одного человека в мире — хозяина — он будет считать братом своим, молиться за него и вспоминать благодарно, будет любить его сильнее, чем мать и отца, чем жену и своих не родившихся детей. Не различая слов, Руслан слышал большее, чем слова, — страстное обещание любви, её последнюю истину, её слезы и толчки крови в висках, —и чувствовал с ужасом, как его самого переполняет ответная любовь к этому человеку; он верил его лицу с запавшими горящими глазами; ничуть не помрачённый разум горел в них, не жаждал этот человек другой, лучшей жизни, которой нигде не было, а только той участи, которой довольно всему живому на свете.
 
Бедный шарик наш, перепоясанный, изрубцованный рубежами, границами, заборами, запретами, летел, крутясь, в леденеющие дали, на острия этих звёзд, и не было такой пяди на его поверхности, где бы кто-нибудь кого-нибудь не стерёг. Где бы одни узники с помощью других узников не охраняли бережно третьих узников — и самих себя — от излишнего, смертельно опасного глотка голубой свободы. Покорный этому закону, второму после всемирного тяготения, караулил своего подконвойного Руслан — бессменный часовой на своём добровольном посту.

Но не знал Руслан — и мы, грамотные, не всегда ведь знаем, — что лучше всего хранит нас от погибели наше собственное дело, для которого оказались мы приспособлены и которому хорошо научились.

…Вот главное — любить, ведь не живёт без любви никто в этом мире: ни те же волки, ни коршун в небе, ни даже болотная змея. Он был навсегда отравлен своей любовью, своим согласием с миром людей — тем сладчайшим ядом, который и убивает алкоголика, и вернее, чем самый алкоголь, — и никакое блаженство охоты уже не заменило б ему другого блаженства: повиновения любимому, счастья от самой малой его похвалы.
                Георгий Владимов «Верный Руслан»


«Если нельзя, но очень хочется, то можно».
                Шолом Алейхем

Несправедливость — высшее проявление нелогичности бытия: она обрушивается как раз на тех, кто не заслужил ее, кто старается жить по неписаному кодексу добра...
               
…каждый человек многомерен, и в зависимости от уровня талантливости количество этих таинственных слоев в коре мозга множится тяжким грузом мыслей и чувств, сплошь и рядом прямо противоположных друг другу.
               
Все в этом мире сопряжено незримыми странными связями — великое и малое, смешное и трагичное, подлое и высокое; подчас те или иные пересечения судеб не поддаются логическому объяснению, кажутся случайными, однако именно эта кажущаяся случайность и является на самом деле одной из потаенных констант развития.
               
Надо навязывать явлениям и людям, тебя окружающим, самое себя; незаметно, подчиняясь непознанным законам, твои представления, твоя концепция, твои идеи обретут право гражданства, только надо быть уверенным в том, что поступаешь правильно и что твоя идея не есть зло, то есть безнравственность.
               
Он вывел странную, в высшей мере досадную закономерность: красивое лицо обязательно соединялось с плохой фигурой; нежные руки были почему-то у женщин с тонкими ногами-спичками; пышные красивые волосы — и вдруг толстая, бесформенная шея.
                Юлиан Семенов «Приказано выжить» (Штирлиц-9)

Не только мужчины живут мечтами о придуманных ими прекрасных женщинах, которые все понимают, хороши в беседе, а не только в кровати. Настоящий друг нужен всем... Мы, женщины, придумщицы более изощренные, чем вы... Знаете, если б мы умели писать, как мужчины, мы б таких книг насочиняли... И, между прочим, это были б прекрасные книги...
                Юлиан Семенов «Приказано выжить» (Штирлиц-9)

Женщина — самый податливый ученик... Поэтому она тщится повторить мужчину...
                Юлиан Семенов «Приказано выжить» (Штирлиц-9)

Запомни: если в минуту полного хаоса человек сможет думать о порядке и дробить факты на звенья, которые надлежит собрать в ящичек, где складывают детские фигурки из разноцветных камушков, тогда только этот человек победит. Если он начнет поддаваться эмоциям, иллюзиям и прочим химерам, его сомнет и раздавит...
                Юлиан Семенов «Приказано выжить» (Штирлиц-9)

Чем больше добра старается делать человек, тем больше ему воздается; мир умеет благодарить за добро; это — закономерность, чем скорее люди поймут это, тем лучше станет им жить...»
                Юлиан Семенов «Приказано выжить» (Штирлиц-9)

…звезды в небе были близкими, зелеными; тревожно перемигивались, и было в этом что-то судорожное, предутреннее, когда расстаются любимые, и вот-вот начнет светать, и настанет безнадежность и пустота, и во всем будет ощущаться тревога, а после того как щелкнет замок двери и ты останешься один, воспоминания нахлынут на тебя, и ты с ужасом поймешь, что тебе сорок пять, и жизнь прошла, не надо обольщаться, хотя это — главное человеческое качество, а еще — ожидание чуда, но ведь их не бывает более, чудес-то...
                Юлиан Семенов «Приказано выжить» (Штирлиц-9)


Хотите мне послать денег, пожалуйста.
Хотите меня ненавидеть, тоже пожалуйста.
Был бы я деревенским кузнецом,
вы бы на меня не зарывались.
Но я всего лишь
старик со своими историями.
И пишу я для журнала, который,
как и я, может отдать концы завтра утром.
Все это ужасно странно.
Так представьте себе, что если бы Христу
на картинках не замазывали хрен,
вы бы эту книжку не прочли.
Так будьте счастливы.
                Чарльз Буковски
                (1920-1994)

В наши подлые времена
Человеку совесть нужна,
Мысли те, что в делах ни к чему,
Друг, чтоб их доверять ему.
Чтоб в неделю хоть час один
Быть свободным и молодым.
Солнце, воздух, вода, еда -
Все, что нужно всем и всегда.

И тогда уже может он
Дожидаться иных времен.
                1956
                Наум Коржавин


...Столетье промчалось. И снова,
Как в тот незапамятный год -
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд...
Но кони – всё скачут и скачут.
А избы – горят и горят.
                1960
                Наум Коржавин

ПЕСНЯ, КОТОРОЙ ТЫСЯЧА ЛЕТ
               Эта старинная песня,
               Которая вечно нова.
                Г. Гейне

Старинная песня.
Ей тысяча лет:
Он любит ее,
А она его – нет.

Столетья сменяются,
Вьюги метут,
Различными думами
Люди живут.

Но так же упрямо
Во все времена
Его почему-то
Не любит она.

А он – и страдает,
И очень влюблен...
Но только, позвольте,
Да кто ж это - он?

Кто? - Может быть, рыцарь,
А может, поэт,
Но факт, что она -
Его счастье и свет.

Что в ней он нашел
Озаренье свое,
Что страшно остаться
Ему без нее.

Но сделать не может
Он здесь ничего...
Кто ж эта она,
Что не любит его?

Она? - Совершенство.
К тому же она
Его на земле
Понимает одна.

Она всех других
И нежней и умней.
А он лучше всех
Это чувствует в ней...

Но все-таки, все-таки
Тысячу лет
Он любит ее,
А она его - нет.

И все же ей по сердцу
Больше другой -
Не столь одержимый,
Но все ж неплохой.

Хоть этот намного
Скучнее того
(Коль древняя песня
Не лжет про него).

Но песня все так же
Звучит и сейчас.
А я ведь о песне
Веду свой рассказ.

Признаться, я толком
И сам не пойму:
Ей по сердцу больше другой...
Почему?

Так глупо
Зачем выбирает она?
А может, не скука
Ей вовсе страшна?

А просто как люди
Ей хочется жить...
И холодно ей
Озареньем служить.

Быть может... не знаю.
Ведь я же не Бог.
Но в песне об этом
Ни слова. Молчок.

А может, и рыцарь
Вздыхать устает.
И сам наконец
От нее устает.

И тоже становится
Этим другим -
Не столь одержимым,
Но все ж неплохим.

И слышит в награду
Покорное: "да"...
Не знаю. Про то
Не поют никогда.

Не знаю, как в песне,
А в жизни земной
И то и другое
Случалось со мной.

Так что ж мне обидно,
Что тысячу лет
Он любит ее,
А она его - нет?
                1958
                Наум Коржавин

Я пока еще не знаю,
Что есть общего у нас.
Но все чаще вспоминаю
Свет твоих зеленых глаз.
Он зеленый и победный -
Словно пламя в глубине.
Верно, скифы не бесследно
Проходили по стране.
1947
                Наум Коржавин


То свет, то тень,
То ночь в моем окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.

В чужую близь,
В чужую даль гляжу,
В чужую жизнь
По лестнице схожу.

Как светлый лик,
Влекут в свои врата
Чужой язык,
Чужая доброта.

Я к ним спешу.
Но, полон прошлым всем,
Не дохожу
И остаюсь ни с чем...

...Но нет во мне
Тоски,— наследья книг,—
По той стране,
Где я вставать привык.

Где слит был я
Со всем, где всё — нельзя.
Где жизнь моя —
Была да вышла вся.

Она свое
Твердит мне, лезет в сны.
Но нет ее,
Как нет и той страны.

Их нет — давно.
Они, как сон души,
Ушли на дно,
Накрылись морем лжи.

И с тех широт
Сюда,— смердя, клубясь,
Водоворот
Несет все ту же грязь.

Я знаю сам:
Здесь тоже небо есть.
Но умер там
И не воскресну здесь.

Зовет труба:
Здесь воля всем к лицу.
Но там судьба
Моя —
    пришла к концу.

Легла в подзол.
Вокруг — одни гробы.
...И я ушел.
На волю — от судьбы.

То свет, то тень.
Я не гнию на дне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.

Июль-август 1974, Бостон, Бруклайн
                Наум Коржавин

Жить и как все, и как не все
Мне надоело нынче очень.
Есть только мокрое шоссе,
Ведущее куда-то в осень.
Не жизнь, не бой, не страсть, не дрожь,
А воздух, полный бескорыстья,
Где встречный ветер, мелкий дождь
И влажные от капель листья.
1946
                Наум Коржавин

Не надо, мой милый, не сетуй
На то, что так быстро ушла.
Нежданная женщина эта
Дала тебе все, что смогла.

Ты долго тоскуешь на свете,
А всё же еще не постиг,
Что молнии долго не светят,
Лишь вспыхивают на миг.
1946
                Наум Коржавин

«Я бы желал, чтобы отец мой или мать, а то и оба они вместе – ведь обязанность эта лежала одинаково на них обоих, – поразмыслили над тем, что они делают, в то время, когда они меня зачинали. Если бы они должным образом подумали, сколь многое зависит от того, чем они тогда были заняты, — и что дело тут не только в произведении на свет разумного существа, но что, по всей вероятности, его счастливое телосложение и темпе¬рамент, быть может, его дарования и самый склад его ума – и даже, почем знать, судьба всего его рода — опре¬деляются их собственной натурой и самочувствием — если бы они, должным образом все это взвесив и обду¬мав, соответственно поступили, – то, я твердо убежден, я занимал бы совсем иное положение в свете, чем то, в котором читатель, вероятно, меня увидит... Но я был за¬чат и родился на горе себе...»
               
                Лоренс Стерн. «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена».
                английская классика, XVIII век.


Македонский попросил похоронить себя с открытыми ладонями, чтобы все видели, сколько человек, завоевавший полмира, берет на тот свет. Только поступки человек берет с собой. Хорошие и плохие поступки. Все остальное он оставляет здесь.

"Как хорошо проснуться одному
в своем любимом холостяцком флэте
и знать, что ты не должен никому
давать отчеты, никому на свете"
                Вертинский

     -  Каждый  истинный  литератор находится  на  своей  Голгофе,  Максим! Трагедия  русского  писателя  в том, что он может  быть  писателем только  в России...  Внутренне... Но  он не может им быть внешне,  потому что именно в России ему  мучительно трудно пробиться к  людям... Верно, поэтому  в нас  и родился чисто  "русский писательский  комплекс"?! Русский литератор не может писать,  не  думая о тех, кто его окружает,  но вместе с тем не может  к ним пробиться, понимаете?! Это трагедия, на которой распята наша литература! Или она органично политичная, как у Писарева,  и тогда она даже счастлива,  если ее распинают... А коль скоро в ней возникает просвет, как у Толстого, Достоевского или Гоголя, тогда рукописи летят в  огонь, тогда человек бежит из дома  невесть куда, он эпилептик, потому что  эта гениальная бездна не может удовлетвориться  данной  политической ситуацией, вот  в  чем  дело! Трагедия русского писателя в том,  что в нем накапливается Мысль,  Вера, она рвет  ему сердце, сводит  с ума,  но уехать  из  России  для  него  такая же трагедия, как и остаться там... Ведь когда властвует сила, места для  морали не остается...

Ах да, я вроде бы  сказал, что русский писатель должен постоянно напоминать миллионам,  что  они  люди...  В него будут  лететь камни,  гнилые помидоры, дротики  даже... Такой литератор погибнет – осмеянным и  опозоренным... Но такие должны быть! Их не  может не  быть... И покуда оплеванный и  униженный писатель продолжает говорить, что Добро  есть Добро, а черное не есть белое, люди могут остаться людьми, иначе их превратят в тупое стадо...
                Юлиан Семенов «Отчаяние»

Начало всегда нелегко дается, потому что совсем не простое дело выбрать из великого разнообразия языка какое-то одно яркое слово, которое со временем не сотрется, и каждое высказывание отдельного человека не что иное, как одно слово. Каждая поэма или рассказ, каждый роман или повесть, как и каждая наша мечта,— не что иное, как слово из того языка, в котором еще так много не поддающегося переводу, из необъятной, невыговариваемой мудрости ночи, из свободного от грамматики и ее законов словаря вечности. Земля — огромна. Огромно и все, что на ней,— небоскреб и травинка. Глаз увеличит, если мысль поспособствует. И та же мысль способна свести на нет время — союзника смерти, но не забудем, что и союзника жизни. Всего огромней “эго” — “я” человека, завязь человечества, из коей родятся Бог и мироздание, небо и преисподняя, земля, человеческое лицо, мое и твое лицо, наши глаза. Мне на радость, скажу я с благоговением.
                Вильям Сароян «Вот он я — на земле»

Вот сейчас я приступлю к своему делу, начну помещать свои слова, свою речь на девственно чистый лист бумаги, и меня пробирает дрожь. Велика ответственность в обращении со словами. Я не хочу сказать ничего неверного. Я не хочу умничать. Я этого просто боюсь. В жизни я никакой не умник, и сейчас, приступая к работе, изумительной не менее, чем сама жизнь, я не хочу обронить ни единого фальшивого слова. Из месяца в месяц я говорил себе: “Будь скромен. Поставь для себя превыше всего смирение”. Я полон решимости не отступаться от этого. Я рассказчик, и рассказ у меня один-единственный, рассказ о человеке на земле. И я хочу его рассказывать по-своему, очень просто, забыв о правилах красноречия, о хитростях композиции. У меня есть что сказать, и я совсем не желаю говорить наподобие Бальзака. Я не художник, не мастер своего дела. Я не верю в цивилизацию, и во мне не вызывает энтузиазма прогресс. Когда где-то сооружается гигантский мост, я не прихожу в восторг, и когда самолеты перелетают через Атлантический океан, я не думаю: “Что за удивительный век!” Судьбы государств не интересуют меня, история нагоняет скуку. Что они разумеют под историей, те, кто ее пишет и верит в написанное? Как это случилось, что человек, это скромное и славное создание, оказался в услужении у нелепейших документов? Как это случилось, что он утратил свою божественную единичность и хлынул стадом в кошмарный разгул убийства и разрушительства? Нe верю в коммерцию. Всякую машину считаю ненужным хламом — счетную машинку, автомобиль, локомотив, самолет и даже, да, и даже велосипед. Не верю в чудеса транспорта, в телесное перемещение откуда-то и куда-то. Хотелось бы знать, кто и куда и как далеко переносился когда-либо. От себя самого куда вы уйдете? И какое же путешествие может дать человеку столько интересного, сколько путешествие его собственного духа по жизни? В каком путешествии возможен такой прекрасный конец, как смерть?
Интересен мне только человек. Жизнь я люблю, перед смертью смиряюсь. Не боюсь я смерти, ибо умираешь чисто физически. (Разве не живы сегодня мы оба — отец мой и я, разве плоть моя не вобрала все прошлое меня породивших?) Но я презираю всяческое насилие, остро ненавижу тех, от кого оно исходит, кто совершает его. Жестокость, задевающую хотя бы мизинец живого человека, я считаю гораздо более страшной, губительной, чем его естественная смерть. И когда множества людей уничтожаются в войнах, я испытываю боль и горе, граничащие с безумием. Я прихожу в бессильную ярость. Мое единственное оружие — язык, и хотя я знаю, что он сильнее пушек и пулеметов, я в отчаянии, потому что мне одному, без какой-либо помощи со стороны, не одолеть ту идею разрушения, которую будят в людях пропагандисты. Я и сам, однако, пропагандист и в этом, еще одном, своем рассказе по мере сил стараюсь возвратить человека к его природному достоинству и благородству. Я хочу вернуть человека к нему самому. Выманить из толпы и возвратить к его же собственному телу и духу. Хочу увести его из кошмара истории в бесшумный мир его души и мечтаний, в его же правдивую родовую хронику. Хочу, чтоб он был собою. В стадо положено сбиваться скоту. Когда отдельного человека лишают духа и превращают в частицу толпы, тело господне терзается болью, стало быть, действие это богопротивно.
                Вильям Сароян «Вот он я — на земле»


Никогда не думал, что такая
          Может быть тоска на белом свете.
                К. Симонов1

...бесстыдность чистейшей невинности...
                И. Бунин

Если есть у тебя для жилья закуток
В наше подлое время и хлеба кусок,
Если ты никому не слуга, не хозяин,
Значит подлинно мудр ты и духом высок.
                Омар Хайяма

Редко нам дано понять успеть,
в чем таится Божья благодать,
ибо для души важней хотеть,
нежели иметь и обладать.
                Игорь Губерман

…и при слове «грядущее» из русского языка
выбегают мыши и всей оравой
отгрызают от лакомого куска
памяти, что твой сыр дырявой.
После стольких зим уже безразлично, что
или кто стоит в углу у окна за шторой,
и в мозгу раздается не неземное «до»,
но ее шуршание. Жизнь, которой,
как дарёной вещи, не смотрят в пасть,
обнажает зубы при каждой встрече.
От всего человека вам остается часть
Речи. Часть речи вообще. Часть речи.
                Иосиф Бродский

      Было время, когда туристов и видом
      не видывали и слыхом не слыхивали.
      Разве что приедет в кои веки раз
      какой-нибудь, чтоб потом книгу на-
      писать. А еще того раньше, если лю-
      дям попадался турист, они или тут
      же забивали его, или требовали за
      него выкуп на том веском основании,
      что он, наверно, вражеский шпион.
      И, как знать, может, только так с
      ними и надо было обращаться.
                Уолтер Мэккин

Писатель умеет попасть в нерв, выразить ваше, общее, а не только личное. И потом, у писателя есть тонкое умение из разрозненных элементов – сюжет, стиль, пейзаж и прочая, – собрать живую органичную конструкцию. А у графомана все торчит: пейзаж не там, стиль не отсюда, герой ворованный, мысль кривая, и луком пахнет от всего набора в целом.
                Дмитрий Быков Из интервью

Из сухарей, капусты и постного масла, оставшихся в кухонном шкафчике России, не приготовить бифштекса, даже если как следует полить все это водкой. Из нас, оставшихся на ее территории после всего, что с нами и мы сами сделали, не построить великой державы, как нас ни переставляй.
                Анатолий Найман

Можно только удивляться, как долго доверял человек самой бездарнейшей из философий, будто материя первична. Она даже не вторична. Она почти ничто. Нет, человек не заблудшая особь. Он хитрован, лжец и притворщик. И небеса взирают на него не без интереса — какой еще спектакль он отчебучит, все зная и отрицая вслух свое знание.

Хуже нет начинать жизнь на чужом горе. Знаешь, как оно плачет за спиной? К нему ж возвращаться приходится не раз и не два. Чужое, но тобой сотворенное горе, оно как дитя малое, которое не вырастает. Старится, а не вырастает. Свое изжить можно, чужое-твое — никогда.
                Галина Щербакова «Love-стория»

      Если честно, я был довольно равнодушен к людям – с тех  пор как мне стало скучно активно их не любить... Но – наверное, это один из законов насмешницы природы! – чем меньше восторгов у тебя вызывает все человечество в целом, тем больше шансов у какого-нибудь незнакомца задеть таинственную, тонкую, болезненно звенящую струнку в твоем сердце. Достаточно пустяка: неожиданно отчаянной улыбки, поворота головы, при котором лицо случайного собеседника вдруг на мгновение становится лицом ангела, теплой ладошки, доверчиво вцепившейся в темноте в твою руку, золотистой искорки веселого безумия, сколыхнувшей темное болото тусклых глаз, – и ты вдруг понимаешь, что готов на все, лишь бы вдохнуть свою, настоящую жизнь в это удивительное чужое существо, а потом развернуть его лицом к небу и спросить, задыхаясь от благоговения перед свершившимся чудом: "Ну вот, теперь ты видишь?"
                Макс Фрай

Одна категория писателей в погоне за элитарностью текста всё больше отдаляется от читательской публики. Читатель, к сожалению, даже встав на носки, порой оказывается не в силах дотянуться до такого текста. Дело здесь, безусловно, не только в писателе и тексте, но и в читателе. Где вы, господа “Информированный Читатель” Стенли Фиша, “Образцовый Читатель” Умберто Эко? Стенли Фиш хотел бы, чтобы Читатель понимал все возможные языки, на которых говорит текст, постигал все его тонкости и сложности. Это утопично, но стремление к утопии – уже совершенство. Умберто Эко ждёт читателя, предвосхищающего шаги нестандартного, “открытого” текста. Это реально, преодоление стандартов – путь к гениальной простоте. Но всё же где тот читатель, которому писатель с уверенностью скажет “За мной, мой читатель!”, не утруждаясь вычерчиванием подробной схемы следования за ним? Другая категория писателей, стремясь приблизить к себе читателя и не умея создавать элитарные тексты, пишет чтиво, превращая чтение не в труд и творчество, а в отдых. В сомнительный отдых, ведь душа читателя не отдыхает, а обрастает слоями бедных образов, слов, полупоступков, полуидей, полуприёмов. Ум молчит, текст легко читается по диагонали, книги глотаются нежёванными. Запоминаются только названия, и то не всегда. Жевать-то и нечего, ведь автор не знает, как творится то, что можно жевать, наслаждаясь вкусом, привкусом, вязкостью, плотностью или нежной структурой слога. А если и знает, то не может выразить.
Третья категория писателей творит Литературные Жвачки. Жевать их можно, но не хочется. Приедается с первых трёх страниц. Чтение взахлёб быстро переходит в разочарование. Скука, скука царит на страницах. Так и ждёшь, когда же золотой самородок в руках превратится в навоз. Ведь он – алхимическая подделка.
                Елена Зейферт


Если вы хотите лишиться последних иллюзий относительно человеческой природы, вам нужно сделать одну-единственную вещь — быстро заработать большую сумму денег; вы тут же увидите, как к вам слетается стая лицемерных стервятников. Но чтобы с ваших глаз спала пелена, важно именно заработать эту сумму: настоящие богачи — те, кто богат с рождения и всю жизнь прожил в роскоши,— видимо, обладают иммунитетом против таких вещей. Они как будто унаследовали вместе с богатством нечто вроде бессознательного, врожденного цинизма, изначальное знание того, что почти все, с кем им придется иметь дело, будут преследовать одну цель — всеми правдами и неправдами вытрясти из них деньги; поэтому они ведут себя осмотрительно и, как правило, сохраняют капитал в неприкосновенности. Но для тех, кто родился бедняком, подобная ситуация гораздо опаснее; в конце концов, я сам достаточно большой подлец и циник, чтобы понимать, чего от меня хотят, и чаще всего мне удавалось вывернуться из расставленных ловушек; зато друзей у меня не осталось.
                Мишель Уэлбек «Возможность острова»

…любому незаинтересованному наблюдателю ясно, что человек не может быть счастлив, что он ни в коей мере не создан для счастья, что единственно возможный его удел — это сеять вокруг себя страдание, делать существование других таким же невыносимым, как и его собственное; и обычно первыми его жертвами становятся именно родители.
                Мишель Уэлбек «Возможность острова»

— Быть оптимистом нетрудно,— желчно подытожил я,— хорошо быть оптимистом, когда не пожелал иметь детей и обошелся собакой.
— Ты сам такой же, но большим оптимистом почему-то не стал,— заметила она.— Все дело в том, что они старые,— продолжала она снисходительно.— Когда стареешь, хочется думать о чем-то спокойном, тихом и нежном. Воображать, что на небесах нас ждет нечто прекрасное. В общем, тренируешься понемножку, готовишься к смерти. Если ты не самый большой дурак и не самый большой богач.
                Мишель Уэлбек «Возможность острова»

…это был пламенный протест против дружбы и, шире, против любых несексуальных отношений. Действительно, что еще остается обсуждать двоим после определенного возраста? Какой резон двум мужчинам тесно общаться, если, конечно, их интересы не пересекаются или же их не объединяет какая-то общая цель (свергнуть правительство, построить шоссе, написать сценарий мультфильма, уничтожить евреев)? Очевидно, что в каком-то возрасте (я имею в виду людей определенного интеллектуального уровня, а не состарившихся кретинов) все уже сказано. Разве такая пустая сама по себе цель, как вместе провести время, может породить в отношениях двух мужчин что-то кроме скуки, неловкости и в конечном счете откровенной враждебности? Тогда как между мужчиной и женщиной всегда, в любом случае что-то остается: небольшое влечение, маленькая надежда, крошечная мечта. Слово, изначально предназначенное для спора и несогласия, так и несет на себе клеймо своего воинственного происхождения. Слово разрушает, слово разделяет, и когда между мужчиной и женщиной не остается ничего, кроме слов, мы справедливо полагаем, что их отношениям пришел конец. Когда же, наоборот, слово сопровождается, смягчается и в некотором роде освящается ласками, оно может приобретать иной, менее драматичный и более глубокий смысл, превращаясь в некое интеллектуальное сопровождение — отвлеченное, свободное, бескорыстное.
                Мишель Уэлбек «Возможность острова»

Одиночество вдвоем — это добровольный ад. Чаще всего в жизни семьи изначально существуют некоторые мелочи, легкие разногласия, которые оба партнера, не сговариваясь, обходят молчанием, в упоении полагая, будто любовь в конечном счете уладит все проблемы. В тишине эти проблемы понемногу растут, а через несколько лет прорываются наружу и делают совместную жизнь совершенно невозможной.
С самого начала Изабель предпочитала, чтобы я брал ее сзади; каждый раз, когда я пытался испробовать другую позу, она сперва соглашалась, а потом, словно помимо воли, отворачивалась со смущенным смешком. Я списывал эту прихоть на какую-то ее анатомическую особенность, на угол наклона влагалища или еще не знаю что, в общем, на что-то, чего мужчинам при всем желании не понять. Спустя полтора месяца после нашего приезда, когда мы занимались любовью (я, как всегда, входил в нее сзади, но в нашей комнате было большое зеркало), я вдруг заметил, что перед самым оргазмом она закрывает глаза — и вновь открывает их гораздо позже, когда акт уже завершен.
Я думал об этом всю ночь; я высосал две бутылки пакостного испанского бренди, вновь и вновь прокручивая перед глазами наши любовные акты, наши объятия, все те моменты, когда мы были одним целым; и каждый раз я видел, как она отводит или закрывает глаза. И тогда я заплакал. Изабель позволяла наслаждаться собой, доставляла наслаждение, но не любила его, не любила сами признаки наслаждения; она не любила их во мне — и тем более в себе самой. Все сходилось: если она восхищалась пластическим изображением красоты, речь всегда шла о художнике вроде Рафаэля и особенно Боттичелли, то есть о чем-то иногда нежном, но чаще холодном и всегда спокойном; она никогда не понимала моего абсолютного преклонения перед Эль Греко, никогда не одобряла экстаза, и я долго плакал, потому что в себе самом больше всего ценил именно это животное начало, способность целиком, безоглядно отдаваться наслаждению и экстазу; собственный ум, проницательность, юмор вызывали во мне только презрение.
Нам никогда не узнать того бесконечно загадочного взгляда глаза в глаза, какой бывает у двух людей, единых в своем счастье, смиренно принимающих устройство своих органов и ограниченную телесную радость; нам никогда не быть настоящими любовниками.

Дальше, естественно, пошло еще хуже: тот пластический идеал красоты, которого Изабель больше не могла достичь, начал на моих глазах разрушать ее самое. Сперва она перестала выносить свои груди (они действительно стали чуть дряблыми); затем тот же процесс распространился на ягодицы. Нам все чаще приходилось гасить свет; а потом исчезло и сексуальное влечение. Она не выносила самое себя — и, как следствие, не выносила любви, казавшейся ей ложью. Я поначалу еще возбуждался, но, в общем, несильно, а потом и это прошло; теперь уже все было сказано, оставалось лишь вспоминать лжеироничные слова андалусского поэта:

О жизнь, какой люди пытаются жить!
О жизнь, какую влачат они
В мире, где мы живем!
Бедные, бедные люди… Они не умеют любить.

Когда исчезает секс, на его место приходит тело другого, его более или менее враждебное присутствие; приходят звуки, движения, запахи; и само наличие этого тела, которое нельзя больше осязать, освящать коитусом, постепенно начинает раздражать; к сожалению, все это давно известно. Вместе с эротикой почти сразу исчезает и нежность. Не бывает никаких непорочных связей и возвышенных союзов душ, ничего даже отдаленно похожего. Когда уходит физическая любовь, уходит все; вялая, неглубокая досада заполняет однообразную череду дней. А относительно физической любви я не строил никаких иллюзий. Молодость, красота, сила: критерии у физической любви ровно те же, что у нацизма. Короче, я сидел по уши в дерьме.

В Испании домашние животные появились сравнительно недавно. В стране, культура которой традиционно основывалась на католицизме, насилии и культе мачо, к животным еще не так давно относились равнодушно, а иногда и с мрачной жестокостью. Но процесс унификации сделал свое дело — и в этой области, и в других: Испания приблизилась к общеевропейским, особенно английским нормам. Гомосексуализм встречался все чаще, воспринимали его уже спокойнее; получило распространение вегетарианство и всякие бирюльки в духе «Нью эйдж» ; и постепенно вместо детей в семьях появились домашние животные, которых здесь называют красивым словом mascotas.  Однако процесс только начинался, многим не повезло; нередко щенка, подаренного в качестве игрушки на Новый год, через несколько месяцев бросали на обочине дороги. Поэтому на центральных равнинах стали сбиваться стаи бродячих собак. Жизнь их была короткой и жалкой. Чесоточные, паршивые, они рылись по помойкам возле придорожных кафе в поисках еды и, как правило, заканчивали свои дни под колесами грузовиков. Но самой ужасной мукой было для них отсутствие контакта с человеком. Отбившись от стаи тысячи лет назад, выбрав общество людей, собака никогда не сможет приспособиться к дикой жизни. В стаях никак не складывалось устойчивой иерархии, псы постоянно грызлись — и из-за пищи, и из-за обладания сукой; детенышей бросали на произвол судьбы, иногда их пожирали старшие собратья.
Я в то время все больше пил; и вот, после третьего стакана анисовой, направляясь на неверных ногах к своему «бентли», с удивлением увидел, как Изабель пролезла в дыру в решетке и подошла к стае из десятка собак, обосновавшихся на пустыре возле паркинга. Я знал, что она от природы скорее боязлива, а животные эти считались опасными. Но собаки спокойно наблюдали за ее приближением, не выказывая ни агрессивности, ни страха. Маленький бело-рыжий метис с острыми ушками, от силы трех месяцев от роду, пополз к ней. Она нагнулась, взяла его на руки и вернулась к машине. Так в нашу жизнь вошел Фокс — а вместе с ним безусловная любовь.
                Мишель Уэлбек «Возможность острова»

«Но тот, кто любит кого-то за красоту, любит ли он его? Нет, потому что достаточно ветряной оспы, которая убьет красоту, не убив человека, и он его разлюбит».
                Паскаль Б. «Мысли»

Любовь легко поддается определению, но редко возникает в череде наших существований. Благодаря собакам мы воздаем должное любви, самой ее возможности. Что есть собака, если не устройство для любви? Ей дают человека и возлагают на нее миссию любить его; и каким бы мерзким, гнусным, кособоким или тупым он ни был, собака его любит. Эта ее особенность вызывала у человеческих существ прежней расы такое изумление и потрясение, что большинство — в этом сходятся все свидетельства — в конце концов начинали отвечать собаке взаимностью. Таким образом, собака являлась устройством для любви с обучающим эффектом, который, однако, имел место только применительно к собакам и никогда — к другим людям.

Это был наш первый настоящий разговор, да и вообще мне казалось, что это мой первый настоящий разговор с кем бы то ни было за долгие годы, последний относился, по-моему, к началу совместной жизни с Изабель, наверное, у меня никогда не получалось настоящего разговора ни с кем, кроме любимой женщины;

Любовь кончается не потому, что приелась, вернее, она приедается потому, что нас гложет нетерпение, нетерпение тел, которые знают, что обречены, но хотят жить, хотят в отведенный им срок испробовать все шансы, не упустить ни одной возможности, использовать по максимуму ограниченное, ускользающее, пошлое время, принадлежащее им, а значит, не могут любить никого, ибо все остальные кажутся им такими же ограниченными, ускользающими, пошлыми.

Безответная любовь — это неостановимое кровотечение.

Сексуальное желание с возрастом не только не исчезает, но, наоборот, становится еще более жестоким, еще более мучительным и неутолимым: даже у тех, впрочем, довольно редких мужчин, у кого прекращается выработка гормонов, эрекция и все связанные с нею явления, все равно влечение к юным женским телам не ослабевает, оно превращается в нечто, быть может, даже худшее, в cosa mentale , в желание желания. Вот в чем истина, очевидная истина, о которой без устали твердили все сколько-нибудь серьезные писатели.

В конце концов, мужчины всегда недовольны своими женщинами…
Грустная вещь — крушение цивилизации, грустно видеть, как тонут ее лучшие умы: поначалу чувствуешь себя в жизни не слишком уютно, а под конец мечтаешь об исламистской республике. Ну, или, скажем, немного грустная — безусловно, бывают вещи и погрустнее.
Честно говоря, я устал, да и жара стояла изнуряющая, энергии во мне было не больше, чем в дохлой устрице, и этот ступор распространялся на все; днем я пытался писать, усаживался за маленький столик, глядел на сад, но в голову ничего не шло, все казалось неважным, незначительным, я прожил жизнь, теперь она подходит к концу, всё как у всех, карьера шоумена казалась теперь такой далекой, от нее уж точно не останется никакого следа.
…за всю жизнь меня не интересовало ничего, кроме собственного члена, теперь мой член умер, и я собирался последовать за ним, пережить тот же роковой упадок, и поделом, твердил я себе, притворяясь, будто получаю от этого мрачное удовлетворение, хотя в действительности все глубже погружался в самый обыкновенный ужас — ужас, усугублявшийся стойкой жестокой жарой и неизменной, слепящей лазурью небес.
Как бы то ни было, я позвонил Венсану среди ночи, в слезах и с таким чувством, что мои слезы не высохнут никогда, что до конца своих дней я не смогу больше делать ничего, только плакать. Такое бывает с пожилыми людьми, я сам это видел, иногда на лице их застывает покой, и кажется, что в душе у них мир и пустота; но стоит им снова соприкоснуться с реальностью, прийти в себя, опять начать думать, как они сразу начинают плакать — тихо, безостановочно, целые дни напролет.
Сексуальное удовольствие не только превосходит по изощренности и силе все прочие удовольствия, дарованные жизнью; оно — не просто единственное удовольствие, не влекущее никакого ущерба для организма, наоборот, помогающее поддержать в нем самый высокий уровень жизненной энергии; оно — на самом деле вообще единственное удовольствие и единственная цель человеческого существования, а все прочие — изысканные кушанья, табак, алкоголь, наркотики — всего лишь смешные, отчаянные компенсаторные меры, мини-суициды, малодушно скрывающие свое истинное имя, попытки поскорее разрушить тело, утратившее доступ к единственному удовольствию.

Молодость — это время счастья, его единственный возраст; молодежь ведет жизнь беззаботную и праздную, она занята только учебой, делом не слишком обременительным, и может сколько угодно предаваться безграничным телесным восторгам. Они могут играть, танцевать, любить, искать все новых удовольствий. Они могут уйти с вечеринки на заре, найдя себе новых сексуальных партнеров, и глядеть на унылую вереницу служащих, спешащих на работу. Они — соль земли, им все дано, все разрешено, все можно. Позднее, создав семью, оказавшись в мире взрослых, они познают заботы, изнурительный труд, ответственность, тяготы жизни; им придется платить налоги, соблюдать разные административные формальности и при этом постоянно и бессильно наблюдать за необратимой, вначале медленной, потом все более быстрой деградацией своего тела; а главное — им придется содержать в собственном доме своих смертельных врагов — детей, носиться с ними, кормить их, беспокоиться из-за их болезней, добывать средства на их учебу и развлечения, и, в отличие от животных, делать все это не один сезон, а до конца жизни, они так и останутся рабами своего потомства, для них время веселья попросту исчерпано, им предстоит надрываться до самой смерти, в муках и подступающих болезнях, пока они не превратятся в ни на что не годных стариков и окончательно не окажутся на свалке. Их дети не будут питать к ним ни малейшей благодарности за заботу, наоборот, как бы они ни старались, какие бы ожесточенные усилия ни предпринимали, этого всегда будет мало, их всегда, до самого конца будут винить во всем, только потому, что они — родители. Из их жизни, полной страданий и стыда, исчезнет всякая радость. Когда они хотят подступиться к телу молодых, их безжалостно отталкивают, гонят прочь, осыпают насмешками и поношениями, а в наши дни к тому же все чаще сажают в тюрьму. Физически юное тело, единственное желанное благо, какое мирозданию оказалось под силу породить на свет, предоставлено в исключительное пользование молодежи, а удел стариков — гробиться на работе. Таков истинный смысл солидарности поколений: она не что иное, как холокост, истребление предыдущего поколения ради того, которое идет за ним следом, истребление жестокое, затяжное, не ведающее ни утешения, ни поддержки, ни какой-либо материальной или эмоциональной компенсации.

Не хватает любви
Без конца и без края,
Не проси, не зови —
Мы одни умираем.

Юной страсти тепло
Не вымолить дважды,
Наше тело мертво,
Наша плоть еще жаждет.

Ничего не осталось,
Не вернется мечта,
Надвигается старость,
Впереди — пустота,

Лишь бесплодная память,
Неотступный палач,
Черной зависти пламя
И отчаянья плач.

И еще я понял с испугом и отвращением, что по-прежнему (правда, чисто теоретически, ибо прекрасно знаю, что для меня самого все кончено, я использовал свой последний шанс и теперь пора уходить, пора поставить точку, подвести черту), несмотря ни на что, вопреки всякой очевидности, где-то в глубине души все равно верю в любовь.

Лишь смерть утешит нас и к жизни вновь пробудит,
Лишь смерть — надежда тем, кто наг, и нищ, и сир,
Лишь смерть до вечера руководить нас будет
И в нашу грудь вольет свой сладкий эликсир!

В холодном инее и в снежном урагане,
На горизонте мрак лишь твой прорежет свет,
Смерть, ты — гостиница, что нам сдана заранее,
Где всех усталых ждет и ложе и обед!

…уже во времена моего детства единственная идея, способная положить конец любым спорам и примирить все разногласия, идея, вокруг которой чаще всего возникал спокойный, без всяких осложнений, безоговорочный консенсус, звучала примерно так: «В сущности, все мы рождаемся одинокими, одинокими живем и одинокими умираем». Эта фраза понятна для самых неразвитых умов, и она же венчает собой теории самых изощренных мыслителей; в любой ситуации она встречает всеобщее одобрение, едва звучат эти слова, как каждому кажется, что он никогда не слышал ничего прекраснее, глубже, справедливее — причем независимо от возраста, пола и социального положения собеседников.

Уже сентябрь, скоро уедут последние курортники — а с ними и последние груди, последние попки, последние микроволны, доносящиеся из внешнего мира. Впереди у меня нескончаемая осень, а за ней — космическая зима; на сей раз я действительно исполнил свою задачу, перешагнул последнюю черту, мое присутствие здесь больше не имеет оправданий, все связи оборваны, цели нет и больше не будет. Но что-то все же есть: что-то зловещее разлито вокруг и, кажется, хочет подойти ближе. За любой печалью, за любым огорчением, любой отдельной, конкретной неудовлетворенностью, видимо, кроется нечто иное — то, что можно назвать чистым страхом пространства. Неужели это и есть последняя стадия? Чем я заслужил подобную участь? Чем заслужили ее все люди? Сейчас во мне нет ненависти, нет ничего, за что можно уцепиться, ни единой вехи, ни единой приметы; есть лишь страх, истина всех вещей, он — одно с окружающим миром. Нет больше мира реального, мира социального, мира человеческого. Я — вне времени, у меня нет ни прошлого, ни будущего, у меня нет ни грусти, ни замыслов, ни ностальгии, ни отчаяния, ни надежды; во мне живет только страх.
Пространство подступает все ближе, хочет пожрать меня. В центре комнаты рождается тихий звук. Это призраки, пространство состоит из них, они окружают меня. Они питаются мертвыми глазами людей.

С тобою встретимся мы снова,
Моя растраченная жизнь.
Моей надежды миражи,
Мое несдержанное слово.

И я постигну наконец
То высшее на свете счастье,
Когда тела в сплетенье страсти
Находят вечности венец.

Всего себя тебе отдав,
Я слышу мира колебанье,
Я вижу солнце утром ранним
И знаю, что отныне прав,

И мне, ровеснику Земли,
Единый миг любви откроет
Во времени — безбрежном море —
Возможность острова вдали.
                Мишель Уэлбек «Возможность острова»

По завершении долголетней работы всякий сочинитель испытывает основательную растерянность и опустошенность, или лучше в обратном порядке, о. и р., в некотором смысле состояние проколотой шины или – чтобы не слишком уж драматизировать ситуацию – баскетбольного мяча, теряющего звонкость при отскоке. Иной раз ему даже кажется, что полугипнотический кайф сочинительства уж никогда к нему более не вернется. Проходят недели, месяцы творческой вялости, и вдруг в какой-то трудно уловимый момент он ощущает, что начался период своеобразного поддува. Многолетний опыт подсказывает ему, что пора обзавестись каким-нибудь альбомчиком, лучше всего с хорошей плотной бумагой, с картонной обложкой, крытой какой-нибудь мягкой тканью, и начать вписывать туда, то есть в альбомчик, всяческий вздор, который впоследствии подтянет его к компьютеру.
                Василий Аксенов «Редкие земли»

Интеллигентный русский человек мог не сгибаться под пулями, ходить в атаки, иметь боевые ордена, но теряться от наглости швейцара...
                Александр Куприн

Автор заверяет читателя, что все персонажи этого романа вымышлены, все совпадения сюжетных и жизненных ситуаций — случайны, всякое сходство характеров — непреднамеренно.
Он также считает своим долгом предупредить, что в тексте будут встречаться цитаты или заимствования из произведений других авторов, не выходящие — как он надеется — за рамки принятых в литературе правил и приличий.
                Игорь Ефимов «Неверная»

Эрос может задеть своей стрелой любого человека очень рано, даже в детстве. Но только дети с богатым воображением сумеют потом снова и снова вызвать в памяти это блаженное ранение, доводя случайность до прочного — порочного — на всю жизнь — сексуального пристрастия. Поэтому-то среди художников, музыкантов, поэтов так много эротических уклонистов и фантазеров. Богатое воображение — вот главный виновник их разрушенной судьбы.
Писатель бредет среди людей, как корова среди луговой травы: в любую минуту можно остановиться, начать кормиться, заглатывать зеленую поросль чужих чувств и переваривать ее в млеко продолжения жизни, продолжения прозы.
Русским должна быть утешительна история распада Древнего Рима. Как и римляне, не от глупости и беспомощности мы разваливаемся на части — от собственной непосильной мощи.
“Мы” опутало “я” сотнями запретов. И главный из них — запрет совокупляться легко и свободно, по зову сердца и плоти, как звери и птицы. Недаром все языки мира, не сговариваясь, используют слова, означающие соитие, как ругательства, то есть предельное выражение протеста, неподчинения, неподцензурного гнева.
Аскетизм — это сражение с животной природой собственного тела. “Нет, над душой моей ты не властно!” — вот вызов, который бросает телу аскет. И даже иногда побеждает.
В Америке все виды охоты и рыболовства стеснены тысячами правил и запретов. Только рекламным хищникам разрешено охотиться на откормленных дураков-покупателей во все времена года без всяких ограничений.
Для большинства людей смысл любого спора: сказать ярче, хлеще, эффектнее и тем подавить, унизить, обескуражить оппонента. Лишь единицы способны насладиться своим поражением в споре, если оно вдруг помогло обоим спорящим приблизиться к Истине.
Религиозное — это стрелка компаса, сверяясь с которой мы должны прокладывать этический курс своего жизненного корабля. Если бы все люди плыли прямиком туда, куда указывает религиозный компас, мы все застряли бы в Ледовитом океане отчаяния.
“Мое несчастье — это моя семья. В ней господствует дух уныния, отрицания и сплина, благодаря которым жизнь превращается в непрерывную пытку. Никто из нас не умеет пользоваться маленькими радостями жизни, но зато мы превосходно умеем, благодаря неуживчивости и резкости характера, превращать мелкие жизненные невзгоды в настоящие несчастья… Мы все очень умны, умом нашего века, разлагающим, мятежным и презрительным; во всех нас очень мало преданности, очень мало участливости и полное отсутствие сердечной простоты…»
                Из письма Анны – старшей дочери Тютчевой-Денисьевой
                Игорь Ефимов «Неверная»

“Если даже ему и присущ дар политика и литератора, то нет на свете человека, который был бы менее чем он, пригоден к тому, чтобы воспользоваться этим даром. Эта леность души и тела, эта неспособность подчинить себя каким бы то ни было правилам ни с чем не сравнимы. Его здоровье, его нервозность, быть может, порождают это постоянное состояние подавленности, из-за которого ему так трудно делать то, что другой делает, подчиняясь требованиям жизни и совершенно незаметно для себя. Это светский человек, оригинальный и обаятельный, но, надо признаться, рожденный быть миллионером, чтобы иметь возможность заниматься политикой и литературой так, как это делает он, то есть как дилетант…”
                Из письма Эрнестины Тютчевой о Ф.И. Тютчеве
                Игорь Ефимов «Неверная»

Глубоко в трюмах корабля есть люк, который называется кингстон. Это далеко не самый важный судовой узел. Но если его открыть, корабль пойдет на дно. Глубоко-глубоко в трюмах сознания каждый из нас хранит, замирая от стыда и страха, какую-нибудь тайну. Это тоже не самая главная и последняя правда про нас. Но если она откроется, мы погибнем.

Никто не требует и не ждет от человека, чтобы он наслаждался изо дня в день одной и той же едой, одной и той же книгой, симфонией, пейзажем. Но наслаждаться одним и тем же партнером в супружестве считается нашей пожизненной священной обязанностью. Хотя среди священных персонажей мировой истории, которым мы поклоняемся, едва ли найдется один из ста, кто сумел бы исполнить ее.

Мы “любить умеем только мертвых” — и это потому, что смерть выбивает их из состязания с нами, — и мы теперь спокойно, то есть с надеждой на успех, можем начать состязаться друг с другом в несложном деле поклонения умершим.

Чужая беда воет сиреной под моим окном.

Главное украшение человека — его завтрашний день. Это некий нераспустившийся цветок, полный надежд, мечтаний, свершений. Поэтому-то дети, у которых так много завтрашних дней, пленяют нас безотказно. И, наоборот, старики, умирающие, приговоренные внушают только безнадежную тоску.
Только страх смерти придает цену всем нашим жертвам в этой жизни. Если б Господь избавил нас от страха смерти, все, что мы делаем здесь, мгновенно опошлилось бы.
Несчастная женщина безотказно вызывает в добром мужчине желание помочь, спасти, оберечь. Не потому ли женщина так часто принимает позу несчастья? Но добрых мужчин на свете все меньше, и женщины остаются в позе несчастья на всю жизнь.
Спрашиваете, чем животные лучше человека? А вот хоть этим: у них никакой самец не может изнасиловать самку. У нее каждый год остается право выбрать самца, с которым она готова продолжить род. И лишь у людей самец пытается оспорить судейскую роль женщины в этом важнейшем деле и может наброситься на нее с ножом или кулаками, когда она предпочтет ему другого.

Какую свободу дает нелюбовь! И какое это рабство, какая зависимость — любить кого-нибудь или что-нибудь. Немудрено, что на свете все больше нелюбви, а любви — все меньше и меньше.

Надо только помнить, что ни одно мгновение никуда не улетает. Что каждое остается запечатленным на пленке Всевышнего навеки. Тогда станет легче верить и надеяться и труднее — гадить, мучить, предавать.

Желание докричаться — но до кого? Не до того ли, кто так же надсадно и безнадежно кричит рядом с тобой?
“Мы любим свободу в близком человеке. Но это включает его свободу причинить нам боль — равнодушием, нелюбовью, презрением. Мы целиком зависим от благорасположения любимого. А разве можно любить того, от кого ты так зависишь? Отсюда вечное правило: неизбежность умирания любви”.
“Самые высокие вещи на свете: Правда, Доброта, Справедливость, Истина.
И самая трагическая несовместимость на свете — несовместимость правды, доброты, справедливости, истины”.
“Внушать своим детям с младенчества высокие недостижимые идеалы — самый верный способ разбить им сердце и искалечить на всю жизнь”.
“Две вещи тянутся под покров тайны с одинаковой силой: любовь и предательство. И это естественно: ведь любовь к кому-то одному — это и есть предательство всех остальных”.
“Ребенка легче полюбить, потому что душа его мягка и прикосновение к ней всегда приятно. Потом душа затвердевает в характер и давит на тебя всеми своими буграми и предрассудками в тесном пространстве семейной жизни”.
“Счастливая смерть? Умереть влюбленным”.

“Мы всемогущи, стоя на краю поля ржи: наша рука может вырвать любой вредоносный василек с этого поля. Мы беспомощны перед полем ржи: нашей жизни не хватит, чтобы руками вырвать все васильки, не помяв колосьев. Точно так же и Господь одновременно всесилен и беспомощен перед бескрайним полем своего творения, усеянным сонмом грешников, посеянных Им Самим”.
“Забыть себя ради ближнего своего считается самым похвальным делом. Но и просто забыть себя есть вполне достойный первый шаг к победе над Чудищем эгоизма. Именно ради этого Господь даровал нам вино, гашиш, марихуану, опиум, героин и прочих помощников, включая быстрые танцы”.
“Каждый из нас несет в жизни свой собственный маленький театр, в котором он сам — и драматург, и режиссер, и костюмер, и декоратор, и актер. Фестивали этого странного вида искусства называются „вечеринка”, „салон”, „застолье”, „светский раут””.
“Нельзя отдать приказ: „Полюби!” — эту книгу, картину, фильм, симфонию. Но можно отдать приказ: „Признай!” — эту картину, книгу, фильм, симфонию — наилучшими, потому что… И дальше рационалист прет на нас, размахивая логической дубинкой, выбивая нас из последнего прибежища свободы и любви”.
“Любовь не уживется с добротой. Гордость — с благодарностью”.
“Если бы Господь, в мудрости Своей, не отнимал у пожилых женщин привлекательность, большинство мужчин гонялось бы только за ними — за мудрыми, богатыми, власть имущими — и забросили бы задачу продолжения рода”.
“Какой странный анатомический объект был извлечен библейской легендой из тела Адама для клонирования Евы. Ребро! Почему именно ребро? Единственное объяснение: потому что так оно и было”.
“Тиранить людей вообще приятно — даже по мелочам. Но тиранить с благородной возвышенной целью и ради их собственной пользы — это уже такое наслаждение, от которого отказаться просто невозможно”.
“Порой мы виноваты только в том, что объект нашей любви взрастил в своем сердце мечту о таком возлюбленном, которую нам воплотить не по силам. Но это и есть самая страшная вина”.
“Самая частая ошибка людей, одаренных умом и сердцем: выставить эти дары на продажу и ждать вознаграждения за них”.
“Вы мечтаете заглянуть в будущее? Идиоты! Что с вами станет, когда вы точно узнаете дату своей смерти?”
“Мы не владеем поместьями, замками, заводами. Зато мы владеем СЛОВОМ. Так как эту собственность нельзя отнять-конфисковать, новым революционерам не останется ничего другого, как ставить нас к стенке”.
“Изобретательно и талантливо не любил каждого встречного. Искал и находил для каждого свою особую, неповторимую нелюбовь”.
                Игорь Ефимов «Неверная»

“Они не раздружились — просто исчерпали непредсказуемость друг друга”.
“К браку мы предъявляем такие же требования, как к дому: хотим, чтобы он был прочным, теплым, надежным, уютным. И лишь одно свойство хорошего дома кажется нам недопустимым в браке: наличие двери, через которую можно выйти погулять и потом вернуться”.
“Все любят зазывать в гости друзей. А как насчет идеи собрать в гости врагов? И дать им высказать тебе в лицо все-все, а потом передраться между собой из-за разницы обвинений в твой адрес?”
“Мы будем защищать права человека, независимо от того, хочет он этого или нет. Мы жизни не пожалеем на это благородное дело! Своей жизни! А уж его жизни — тем более. Пусть хотя бы умрет в ореоле своих прав!”
“Любить — самое опасное дело на свете. Именно поэтому миллионы людей довольствуются любой подменой: жалеть, помогать, защищать, поклоняться, опекать, завоевывать, поучать”.
“Женская память ничуть не слабее мужской. Но она так забита обидами на мужчин, что на исторические, математические, или географические сведения уже не остается места. Женщина-историк — большая редкость, а женщина-философ, кажется, еще не рождалась”.
“Я смотрю на собственную ладонь, на петляние кровеносных сосудов, на подрагивание сухожилий, на движение суставов и думаю: „Ради какой же великой задачи было создано это хитроумнейшее устройство руки и всего остального тела? Разве могут у меня найтись силы, чтобы справиться с подобной задачей?””
“Чем бескорыстнее действуют защитники добра, тем они опаснее. Их невозможно распознать как источник зла и страданий. Они мучают людей в угоду своим идеалам, воображая, что бескорыстно спасают их”.
“Подвенечная клятва: „…пока смерть не разлучит нас”, возникла в те времена, когда средняя продолжительность жизни человека была тридцать пять лет. Но продлите ее до семидесяти — и вы получите ту бесконечную череду разводов и даже внутрисемейных убийств, которые мы видим сегодня”.
“Он мечтал как-то увернуться от отчаяния и даже сильно преуспел в этом. Но окружающие не могли с этим смириться и поднесли ему отчаяние на блюдечке укоризненной любви”.
“Охотничий сокол находится в полной власти своего хозяина. Он прикован цепочкой к его перчатке, на голове у него — колпачок, глаза всматриваются в мрак и пустоту. Но изредка наступает момент, когда колпачок снимают, цепочку отстегивают, и в свободном и яростном полете сокол устремляется за пернатой добычей.
Точно так же и мы проводим большую часть жизни во мраке, в полной власти Хозяина, пославшего нас в этот мир. И точно так же бывают редкие моменты, когда мы нужны нашему Хозяину свободными. Мы взлетаем, мы яростно машем крыльями, мы радостно устремляемся в небесную высоту. Но где же наша добыча? Не эта ли вспышка счастья, которая сопровождает каждое наше свободное свершение?”
                Игорь Ефимов «Неверная»

Дело в том, что писатель Тургенев ничего не умел выдумывать. Он наполнял свои произведения только образами известных ему людей, коллизиями, пережитыми им самим или его близкими. Он сам сознается в этом:
“Сочинять я никогда ничего не мог. Чтобы у меня что-нибудь вышло, надо мне постоянно возиться с людьми, брать их живьем. Мне нужно не только лицо, его прошедшее, вся его обстановка, но и малейшие житейские подробности. Так я всегда писал, и все, что у меня есть порядочного, дано жизнью, а вовсе не создано мною. Настоящего воображения у меня никогда не было”.
                Игорь Ефимов «Неверная»

Так вот, я понял, что в поисках любви каждый из нас блуждает со своим “золотым ключиком”. И, встретившись, мужчина и женщина часто начинают сравнивать и спорить, чей ключик больше, лучше, точнее. Они отталкивают друг друга от волшебной дверцы любви, осыпают обвинениями. Не понимают главного: чтобы овладеть сокровищем любви, чтобы отпереть заветную дверцу, нужно чтобы два ключика — мужской и женский — совпали, оказались ни в коем случае не одинаковыми, но — парными. Все наши ухаживания, вздохи, долгие разговоры ни о чем — это бережное прикладывание двух ключиков друг к другу, пробы, примерка. Зарождающаяся любовь не говорит ничего другого, кроме: “Кажется, у нее — у него — ключик, парный к моему”. Тоска и страхи любви: “А вдруг она — он — не согласится, и я останусь перед запертой дверью?” Горе утраты любимого: “С кем же я буду отпирать заветную дверь? Сокровище любви стало для меня недоступным!”
Все дело в том, что сокровище не друг в друге, а снаружи. Но заполучить его можно только вдвоем, если совпадут ключики.
                Игорь Ефимов «Неверная»

“Воспоминания — нечто столь тяжкое, страшное, что существует даже молитва о спасении от них”.
                И.А.Бунин
Врачи одного вынули из гроба,
чтобы понять людей небывалую убыль:
в прогрызенной душе золотолапым микробом
вился рубль.
                Владимир Маяковский

Простейший абсурдный силлогизм: надо жить, и нет сил, чтобы жить,— задача, принципиально не решаемая!
— Потому что — условие составлено неверно...— Потому что это всегда и у всех: жить — надо, и жить — невозможно. Ну это общее место — почему невозможно: жить, зная, что умрешь, и все прочее. А так, без выяснения причин, все это просто ощущают: трудно, невыносимо, невозможно, неприятность за неприятностью, удар за ударом, боль за болью. То вдруг период пустой — так тоска. Тоски нет — все равно день ото дня все душнее и душнее, физически. В разгар веселья — обязательно миг необъяснимого страха; после самого ничтожного взлета — обязательно глубокая грязная яма. А жить, раз уж родился, надо!..
                Анатолий Найман «Статуя командора»

Каждого человека ждет свой рак, но одни до него доживают, а другие умирают от инфаркта, или тифа, или под машиной, не дожив. Рак, если можно так выразиться, очевидно, мистичен, но распространяться на эту тему, по–моему, не стоит, ибо шарлатанство. Неправда, будто раньше раком болели не меньше, чем теперь, только, дескать, не распознавали. Хоть и банально звучит, но это в самом деле болезнь нынешнего века, современный, так сказать, бич небесный, наказывающий грешную землю. Еще замечу, что рак – это дарвинизм, доведенный до абсурда, то есть борьба за существование между организмом и опухолью, причем опухоль всегда моложе организма и неприхотливее его, почему победа практически всегда за ней.
                Анатолий Найман «Статуя командора»

О, я не впустую провел эти десять лет в России! Я узнал то, что знали здесь о зле, и был как никогда хорошо к нему подготовлен. Запад может родить маркиза де Сада, но Ставрогину, Федору Палычу, отцу Сергию нужна была Россия. Истреблению всех всеми — Россия. Запад может обожествить насилие, утоньшить разврат, но: развратить сам разврат и все–таки не заскучать, а начать наслаждаться злом, которое невозможно без невыносимого унижения и невыносимого стыда,— нужна была Россия.
                Анатолий Найман «Статуя командора»

Из серии «встречаются оптимист и пессимист». Оптимист говорит: «Ты чего думаешь, я не понимаю, не вижу того, что ты видишь? Прекрасно вижу. Но просто у меня есть теория, что вся действительность – это пирог: слой повидла, слой дерьма. Вот я знаю, что у меня сейчас слой дерьма. Но я знаю, что дальше будет слой повидла». А через месяц снова встречаются и оптимист что-то мрачноватый. Пессимист говорит: «Что, не работает система?» Оптимист отвечает: «Нет, система работает, только то, о чем я думал, что это слой дерьма, то был слой повидла».
        Анатолий Найман «Стране нужны люди с чувством собственного достоинства»

Я был в своей квартире единственный еврей!
<...>
Но дело не в соседях, типаж тут ни при чем, -
Кто эту жизнь отведал, тот знает, что - почем. 
Почем бутылка водки и чистенький гальюн. 
А то, что люди волки, сказал латинский лгун. 
Они не волки. Что же? Я не пойму. Бог весть. 
Но я бы мог такие свидетельства привесть, 
Что обломал бы зубы и лучший богослов. 
И все-таки спасибо за все, за хлеб и кров 
Тому, кто назначает нам пайку и судьбу, 
Тому, кто обучает бесстыдству и стыду, 
Кто учит нас терпенью и душу каменит, 
Кто учит просто пенью и пенью аонид, 
Тому, кто посылает нам дом или развал 
И дальше посылает белоголовый вал.
                Евгений Рейн

Екклесиаст уверяет: “Sorrow is better than laughter, for by sadness of face the heart is made glad”. А на русском языке это звучит еще категоричней: “Скорбь лучше, чем смех, при печали лица сердце делается лучше”.

Хитрый чаще всего не умен. А умному ударяться в хитрости как-то стремно и недосуг. Он скорее простодушен. В сущности, ум – это вкус. Вы заметили, что самые большие гнусности и преступления, кроме всего прочего, неописуемо безвкусны? Я не могу забыть слова одного нобелевского лауреата, трезвейшего среди русских поэтов, о том, что источник всех несчастий в мире – не социализм, коммунизм или капитализм, а вульгарность человеческого сердца. Вкус важнее политики. Пристойная политика не бывает безвкусной. Хотя это уже исчезающе редкий феномен… Понятно, что победить мировую пошлость, в принципе, невозможно, но вытравить свою собственную – это даже не доблесть, а нормальная человеческая гигиена. Не питаться подножным кормом, не глотать с готовностью то, что сыплется из популярных отстойников, соблюдать дистанцию между собой и собою же. Наконец, просто уметь выслушивать тишину и самого себя. Ведь буквально все, что мы хотим знать о своем настоящем, прошлом и будущем, – в нас уже присутствует. Более того, оно страстно желает быть услышанным.
                Игорь Сахновский «Человек, который знал все»


Автобиография – почтенный жанр, есть заслуживающие внимания образцы, но то, что я должен был совершить, никогда и никем, быть может, не предпринималось. Пишущий историю своей жизни, как и вообще человеческую историю, обыкновенно старается не думать, что было потом; ему кажется, что подлинность минувшего от этого пострадает. Мне же предстояло прошагать заново весь мой путь, но уже не вслепую; я знал, куда он ведет; весь путь был известен заранее, словно передо мной лежала географическая карта моей жизни, я видел каждый изгиб дороги и каждый поворот, видел земли, через которые она пролегла, и должен был продумать все упущенные возможности, подвести итоги, свести счеты.
Главное было понять, в чем состоял смысл моей жизни, понять, что это значит: смысл жизни. Обозреть хаотическое прошлое – не значило ли это обнаружить в нем скрытую логику, тайную принудительность, о которой мы не догадываемся, пока живем? План, которому мы следуем, но о котором нам ничего не известно. Другими словами, я должен был сам внести в мою жизнь смысл – и, может быть, на этом ее и закончить. Я понимал, что имею дело с процедурой, напоминающей обмывание и одевание покойника перед тем, как уложить его в гроб.
Может статься, что и живем-то мы в конце концов ради того, чтобы отдать себе отчет в прожитой жизни, увидеть ее во всем ее стыде и позоре – и тогда, быть может, честное разбирательство покажет, что она была все-таки не такой уж постыдной, дрянной и никчемной. Это была работа на долгие месяцы, если не на годы. Я не собирался приукрашивать свое прошлое – вот уж нет! Я должен был тщательно припомнить обстоятельства моего детства, прежде чем взяться за юность, должен был прочесать юность, прежде чем перейти к дальнейшему. Не говорю к зрелым годам, ибо юность сменилась деградацией. Да, я был обязан прошпионить за самим собой во всех закоулках и темных углах, проследить во всех подробностях, как рождалось, и металось, и постепенно гнуснело мое «ненавистное Я», le Moi haisable, как говорит Паскаль. Это была долгая работа, но, как уже сказано, с одним чрезвычайно выигрышным условием: я знал, что будет дальше, чем все кончится, и мог перелистать свою жизнь от начала до конца и с конца до начала. И это знание давало мне в руки изумительный инструмент прозрения. Не есть ли это высший закон писательства?
                Борис Хазанов


Умерший в эмиграции публицист и поэт Илья Рубин писал:
Над нами небо — голубым горбом,
За нами память — соляным столбом,
Горит, объятый пламенем, Содом,
Наш нелюбимый, над родимый дом.
Хорошо быть чужим. Умереть, зная, что “там” по тебе никто не заплачет. Дом сгорел, возвращаться некуда, разве только в тот вечный приют, где есть место для всех нас, — в русскую литературу.
                Борис Хазанов

«Годы спустя я поняла, что источником позитивной динамики в этом мире, полном забот и нехваток, волнений о будущем, настоящем и даже прошлом, в мире, в котором все, даже секс, приедается, становится обыденным и теряет свою остроту, единственным неиссякаемым источником позитивной динамики становится человеческий интеллект. Только он, не ограниченный, как секс, рамками поз, движений и вообще в идеале никакими другими рамками, преломляя через себя, казалось бы, несущественные ежедневные события, разговоры, новости, каждый раз привносит в монотонность жизни свежее разнообразие мыслей и впечатлений, создавая при этом единственную вечную позитивную динамику – динамику человеческого общения».
                Анатолий Тосс «Американская история»

«Надо заметить, что в физической стороне любви вообще много такого, о чем лучше не думать. Всякий человек, которому случалось испытывать сильное физическое притяжение, отлично понимает, что, например, Отелло убил Дездемону не потому, что ее оклеветал Яго, рядом случился соблазнительный Кассио и т.д., а потому, что чувственному мавру с самого начала хотелось задушить хрупкую белую женщину с чертами виктимности, и сама она отлично знала, что этим кончится, и сознательно на это шла, еще отчасти его и провоцируя; настоящая трагедия получилась бы, обойдись Шекспир вовсе без темы клеветы и оставь на уединенном острове только мавра, венецианку и их странные игры, обреченные прийти именно к такому исходу. Ну, может, Бьянка какая-нибудь будет еще бегать по сцене как невольный свидетель или для придания пикантности, набиваясь третьей. Отелло задушил Дездемону не потому, что ревновал, а потому, что хотел задушить, вся полнота его страсти могла реализоваться только так и никак иначе, сильное физическое притяжение непременно вытаскивает из нас нечто такое, в основе совершенно звериное, от чего в конце концов вся любовь сводится либо к диким, с рычанием, ссорам и дракам, либо к столь же диким соитиям и укусам. Вокруг этого наверчено много пошлости, начиная с фрейдистских домыслов насчет Эроса и Танатоса, но у Катьки подобная история была на третьем курсе, она еле вырвалась из нее. Товарищ устроил ей такую «Горькую луну», что до сих пор вспомнить стыдно. Ко всему он был совершенный идиот, претенциозный, дурновкусный, любитель Егора Летова, всякой смертельной мистики и готики: клочок козлиной бороды, серьга, черная косуха, байкерская юность, внезапные приступы ярости с блатным визгом; таскал ее, помнится, по заброшенным кинотеатрам и заводам, был у них целый клуб, ширялись… отчасти, наверное, это объясняет, почему возникший на горизонте наш муж был сочтен спасательным кругом, чуть ли не ангелом-хранителем.
Мы побежали тогда в эти уютные, простые отношения — в надежде избавиться от зависимости; и в самом деле, путем отсечения какой-то больной части нашей психики и некоторой, чего скрывать, редукции интеллекта приобрели стабильную семью и душевное здоровье, а трещина, вечно резонировавшая с мировыми катастрофами, перестала напоминать о себе. Но есть еще один вариант душевного и телесного совпадения, редчайший, почти не встречающийся, — мы назвали бы его братством в позоре, товариществом в смертности; так совокуплялись бы разнополые пленники перед казнью или побегом, как друг, обнявший молча друга пред заточением его — но точней, пред заточением обоих. Это и есть настоящая любовь, с которой ничего невозможно сделать. От мавра можно сбежать — потому что в любом мавре есть чудовищная пошлость, даже если он, как Отелло, приличный человек не без чувства долга; с мавром ты всегда животное, и в этих животных соитиях, при всей их жаркой привлекательности, есть та же мерзость, что и в коленчатых, чешуйчатых шевелениях ядовитых гадов, у которых то самка сжирает самца, то самец убивает самку, то оба с аппетитом обедают потомством. Это адская сторона любви, но есть еще райская — товарищество и союзничество, в самом буквальном смысле; ибо союзники — как раз и есть совместно заклепанные со узы. Оба этих крайних варианта симметрично располагаются по разные стороны от того чистилища, в котором мы с нашим мужем прожили последние три года, забыв, как оно было, и заставляя себя не думать, как могло бы. Все это Катька передумала секунд за десять, в состоянии, которое, как принято думать, исключает всякую способность к соображению; конечно, она ничего этого не формулировала, но представляла себя и Игоря на острове среди то ли огненного, то ли морского буйства, при полной иллюзорности спасения, когда единственным, что могли они предъявить Богу в последний момент, была абсолютная близость, достижение жалкое и сомнительное, в сравнении с которым, однако, меркнут любые свершения. Так можно было любить только среди всеобщей катастрофы, в гибнущей Помпее, за секунду перед тем, как разделить общую участь. Вранье, что человек в это время не думает: напротив, в это время он все понимает, почему и становится грустен после соития. Отсюда же и дурацкое, ничего не объясняющее — «кончил», «кончила»: сначала понимаешь, что все конечно, потом — что все кончено. Катька поняла это со страшной силой: на мгновение ей представился дымный горизонт, выжженные поля с напрасным урожаем, закат на западе и пламя на востоке, сумеречный лес, в котором по случаю конца света пробуждаются самые страшные сущности, дремавшие доселе в дуплах, ветвях, пнях, брошенные огороды, разоренные дома и жалкая кучка беженцев с убогим скарбом, плетущаяся через поселок и усугубляющая кошмар визгливыми, бессмысленными взаимными обвинениями. Это была война, землетрясение, голод и мор, за лесом выло, на железной дороге грохотало, и хрустела под ногами колючая стерня, схваченная первыми заморозками. Таково прикосновение к истине, и именно поэтому вершина любви, чтобы уж не употреблять глянцево-гинекологического слова «оргазм», сопровождается содроганиями, только никто не признается».
                Д.Быков «Эвакуатор»

«Да, Веллер ему нравился, Веллером была заставлена целая полка — идеальный писатель для альпинистов, алкоголиков, компьютерщиков и прочих неудачников; ведь и их разговоры состояли либо из монотонных баек про то, как лейтенант утопил в очке документ и полдня доставал его, либо из невыносимой банальщины на тему «смысл жизни». Веллер попадал в эту таргет-категорию с меткостью самонаводящейся ракеты. Катька представила Веллера в ракете: он с первой секунды начал бы учить Игоря правильно ею управлять. К чертям Веллера, ему и тут ничего не сделается. Придут оккупанты — научит их оккупировать».
                Д.Быков «Эвакуатор»

Счастливы должны быть в первую очередь люди энергичные, волевые, умные, везучие. А несчастливцы – просто неудачники: хилые, глупые, слабохарактерные.
А на деле? Зауряднейший человек – а вечно лыбится, все ему нравится, всем доволен, счастлив. А вот умный, предприимчивый, настойчивый – а всегда чем-то недоволен, что-то ему не так, и никак он не может стать счастливым, и грустно поет киногерой под гитару: «Был я смел и удачлив, а счастья не знал…»
                Михаил Веллер «Самовар» или «Все о жизни»

     То трубил я охоту,
     То я путал следы,
     То туман над болотом
     Принимал за сады.

     То я строил квартиры,
     В которых не жил,
     То владел я полмиром,
     В котором тужил...

     От забот тех осталось -
     Чемодан да рюкзак,
     Книги, письма и жалость,
     Что все вышло не так.
                Юрий Визбор

«Когда я уезжаю куда-нибудь в предвкушении поездки или возвращаюсь из удачного путешествия, всем существом стремясь скорее оказаться дома… – как странен миг слияния с местом обитания, – какая жалобная накатывает тоска, как мечется блуждающая во времени и пространстве душа, сопровождающая странствующее тело!..
Но если верно, что душа бессмертна, и если наша жизнь – всего лишь прогулка, а тело мое мне выдано пройтись… – откуда этот стон гуляющей души? Не глянутся окрестности? Не нравится прикид? Жмут галоши счастья?.. Так сбрось их, черт возьми, сбрось эту ветошь, эту опостылевшую земную скорлупу, и гуляй себе, раскручивай небесную рулетку дальше, дальше…
Как налево пойдешь, как направо пойдешь…
Нет, – стонет, тоскует, мечется и тяжело дышит душа: ей жаль этих рук, морщинок у этих  глаз, и этих глаз самих, которые, ей-богу же, были весьма хороши совсем недавно, вчера – каких-нибудь лет двадцать пять назад!»
                Дина Рубина «На солнечной стороне улицы»

«Почему я следовала за этими судьбами, что мне в них? Что мне в этой девочке с пристальным взглядом глубоких глаз, что мне в искалеченной судьбе ее матери? – ведь сколько их, этих искалеченных судеб, да и, – положа руку на сердце, – вы знаете судьбы иные?»
               
                Дина Рубина «На солнечной стороне улицы»

«Меня заботит тающая вещественность, скудеющая плотность мира, которая позволяет если не останавливать время, то хоть немного тормозить его скользящий гон».
                Дина Рубина «На солнечной стороне улицы»

«Я уже ничего не выдумываю, ничего уже не пытаюсь понять, просто закрываю глаза и погружаюсь на дно потока. И если забыть, что я – это я, то и раствориться в этом потоке совсем не страшно.
Но страшен миг обнаружения себя в бездонных водах времени, – вселенский ужас и вселенская тоска: где я? кто я? как смогу одолеть этот бурный путь в кошмарной мгле?
И неужели меня не станет, когда я доплыву?»
                Дина Рубина «На солнечной стороне улицы»

А ведь счастья много, так много, парень, что его на всю бы округу хватило, да не видит его ни одна душа!
                А. П. Чехов, “Счастье”

      Одиночество – это вопрос гордости; человек самодовольно погружается в свой собственный запах. Проблема настоящего поэта – то же самое. Если он долго будет счастлив, то станет заурядным. А если он долго будет несчастен, то не сможет найти в себе силы сохранить свои стихи полными живых чувств... Настоящая поэзия и счастье могут быть вместе очень недолго. Через какое-то время либо счастье делает поэта заурядным, либо настоящая поэзия уничтожает счастье...
                Орхан Памук «Снег»


Хорошо известно, что:
испанец - человек, а испанка - грипп;
американец - человек, а американка - бильярд;
индеец - человек, а индейка - птица;
кореец - человек, а корейка - еда;
болгарин - человек, а болгарка - инструмент;
финн - человек, а финка - нож;
поляк - человек, а полька - танец;
турок - человек, а турка - посуда;
голландец - человек, а голландка - печка;
венгр - человек, а венгерка - слива;
ленинградец или сочинец - человек, а ленинградка или сочинка - преферанс;
чехи и вьетнамцы - люди, а чешки и вьетнамки - обувь;
китаец - человек, а китайка - яблоко;
молдаванин - человек, а молдаванка - район Одессы.
И только одно исключение:
москвичка - человек, а москвич - ведро с гайками

Кто наблюдает ветер, тому не сеять, и кто смотрит на облака, тому не жать.
                Екклесиаст

Простое перемещение факта из одной линии связей в другую может сделать традиционное индивидуальным.
                Ю. Лотман

...мы должны радоваться, если наше рассуждение окажется не менее правдоподобным, чем любое другое, и притом помнить, что и я, рассуждающий, и вы, мои судьи, всего лишь люди, а потому нам приходится довольствоваться правдоподобным миром, не требуя большего.
                Платон

...ум легко мирится с существованием рока в пространстве: 2 глаза на лице, 5 пальцев на руке, столько-то ребер; но он построен на отрицании рока во времени.
                Хлебников

Не существует ли тайного механизма, вследствие которого все в мире не может быть ничем иным, кроме того, что оно есть?
                Чжуан-цзы

Отныне пространство само по себе и время само по себе становится лишь тенями, и только некоторое соединение их обоих сохраняет независимое существование.
                Г. Минковский

Лес не передвигается, мы не можем его накрыть, подстеречь за переменою места. Мы всегда застаем его в неподвижности. И в такой же неподвижности застигаем мы неуследимую в своих превращениях жизнь общества, историю.
                Б. Пастернак

История может двигаться в разных направлениях, подчиняясь одним и тем же общим законам.
                П. Уайтхед

Напрасно властитель десяти тысяч колесниц, занятый собой, так легкомысленно смотрит на мир. Легкомыслие разрушает его основу, а его торопливость приводит к потере опоры.
                Лао-цзы


«Что же касается августовского путча, то он стал некой прививкой от революций для всего общества. Мы поняли, что глупо в России совершать перевороты – ведь дерьмо все равно окажется сверху».
Акрам Муртазаев - лауреат премии "Золотое перо". Специально для "Евразийского дома".

Иногда в конце дня я размышляю о высказывании Иммануила Канта: "Кривой чурбан, имя которому человек, кривой чурбан, из которого не вырезать ничего прямого". Снова и снова я удивляюсь, почему на протяжении тысячелетий столько идеологов и реформаторов не прекращают свои попытки резать и пилить этот человеческий чурбан, пытаясь придать неподатливому дереву некий правильный геометрический облик. Ведь вместо того, чтобы понапрасну причинять друг другу зло, нам лучше почаще напоминать себе и своим ближним: не следует причинять никому никаких страданий – хватит тех, что отпущены нам жизнью и смертью; где-то там, в глубине души, у нас одни и те же секреты; никто из нас не является островом, но каждый из нас – часть суши (Джон Донн); и у смерти не будет господства (Дилан Томас).

Наконец, когда ветер с востока начинает дуть на затемненные холмы пустыни, ты берешь ручку и снова пишешь. Ты работаешь, как часовщик из прошлого, в одном твоем глазу увеличительное стекло, в пальцах – щипцы, ты рассматриваешь на свету изуродованное прилагательное, скрепляешь шаткий глагол, оттачиваешь выражение, которое затупилось от частого употребления. В этот час ты охвачен чувством, крайне далеким от политического энтузиазма. Это скорее странная смесь гнева и милосердия; интимной близости с образами и, одновременно, полного от них отстранения. Огонь и лед. И ты пишешь. Пишешь не как человек, который борется за мир, а как творец, создающий мир и желающий поделиться своим созданием с читателем, пишешь, руководствуясь простыми этическими императивами: все старайся понять, что-то прощай, ничего не забывай.

О чем писать?
Поэт Натан Зах четко сформулировал то, о чем пишу и я:
"Эта песня – песня о людях:
о том, что они думают, и о том, чего они хотят,
и о том, что они думают, что они этого хотят.
Кроме этого, нет больше вещей в мире, достойных интереса..."

Итак, я пишу о людях, о том, чего они хотят и что они думают, и о том, что они думают, что они этого хотят. Что еще, кроме этого? Первобытный набор: смерть и страсть, одиночество и безумие, суета, пустота, отчаяние и мечты. Есть бурные реки и горная тишина, есть пустыни и океаны. И есть, естественно, сам язык – опаснейший из всех музыкальных инструментов. В конце концов, есть все те же древние сиамские близнецы – Добро и Зло; они кочуют из жизни в книги и обратно, никогда не разлучаясь и не соединяясь, всегда указывая на тебя своими костлявыми перстами и заставляя сожалеть о том, что ты родился писателем, а не музыкантом. Но нет! Ты приговорен к словам, и именно поэтому ты ответствен за их осквернение, по крайней мере в пределах твоего языка.

Защита языка – это мой единственный способ поддержания мира: борьба против порчи слов, против распространения стереотипов, против расизма, нетерпимости и прославления насилия. Сколько раз меня пугали эпитеты, используемые дл рекламы моих собственных романов даже в цивилизованных странах: потрясающе, сокрушительно или просто бомба.
Я не верю в возможность абсолютного мира – не будем забывать о "кривом чурбане, имя которому человек...". Я скорее стремлюсь к трезвым и разумным - пусть и несовершенным – компромиссам между людьми и между различными сообществами, которые обречены оставаться разными и разделенными между собой, но которые, тем не менее, должны выработать принципы – пусть и несовершенного – сосуществования. Псалмопевец сказал: "Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются" (Псалом 84-11). Однако Талмуд свидетельствует о принципиальных противоречиях между правдой и миром и предлагает более трезвую формулировку: "Там, где есть правда, нет мира, а там, где есть мир, нет правды; но где же та правда, в которой мир? Они действительно разделены" (Санхедрион 6).
                Амос Оз «Речь на церемонии вручения Премии                мира, присуждаемой Объединением немецких издателей и книготорговцев. Франкфурт, 4.10.1992)

«Если же рассказывать толково и подробно... то эту жизнь надо со всех сторон копать: и с начала, и с конца, и посередке. А если копать с усердием, такое выкопаешь, что не обрадуешься. Ведь любая судьба к посторонним людям – чем повернута? Конспектом. Оглавлением… В иную заглянешь и отшатнешься испуганно: кому охота лезть голыми руками в электрическую проводку этой высоковольтной жизни?»
                Дина Рубина «На солнечной стороне улицы»

«…для любого сколько-нибудь тревожного человека родной город… – нечто очень неродное, место воспоминаний, печали, мелочности, стыда, соблазна, напрасной растраты сил.
                Франц Кафка
               
«Город становится миром, когда ты любишь одного из живущих в нем…»
                Лоренс Даррелл. Жюстин    

"Сегодня мы здоровы и крепки, а завтра – больны; сегодня счастливы, а завтра – поражены скорбью; сегодня богаты, а завтра – ввергнуты в нищету; сегодня прославлены, завтра – опозорены и отринуты; сегодня живы, а завтра – мертвы... О, что за перемена участи в течение двух лишь дней! От счастья – к горечи, от здоровья – к болести, от наслаждения – к скорби, от спокойствия – к тревогам, от силы – к слабости, – и точно так же от жизни перехожу я внезапно к смерти! Что за жалкое я создание!"
                {Ibid. S. XXXIV-XXXV.}
               
«В сорок лет всякие там порывы уже позади.  Остаются мужчине работа и быт. Без работы с моей профессией я не останусь: в любой дыре государства меня ждут не дождутся, а быт, как я понял давно, удобнее всего предоставить собственному течению. И бог с ней, с наукой, черт с ней, с романтикой познания тайн природы».
                Олег Куваев
                Кто-то должен курлыкать

Куда, черт возьми, смотрел мой отец-плотник, который завещал мне уважение к дереву, но почему-то не завещал уважения к собственной единственной и неповторимой жизни...
                Олег Куваев
                Кто-то должен курлыкать

Рука писателя повинуется высшей воле. Жизненная неудача, тем более драма, трагедия – это сигнал от Всевышнего. Если Господь посылает такой знак пишущему, он тем самым избирает его из миллионов смертных.
                Юлиан Семенов




Времена не выбирают
                А. Кушнер

Времена не выбирают –
В них живут и умирают,
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять,
Будто можно те на эти
как на рынке поменять.
………………………………
Что ни век, то век железный,
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка – обниму
Век мой – рок мой – на прощанье
Время – это испытанье –
не завидуй никому.
Крепки тесные объятья,
Время – кожа, а не платье,
Глубока его печать,
словно с пальцев отпечатки
с нас черты его и складки,
приглядевшись, можно снять.
Времена не выбирают
 в них живут и умирают,
Большей пошлости на свете
нет, чем клянчить и пенять,
Будто можно те на эти,
как на рынке, поменять.

               
Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу,
Дьяволу служить или пророку
Каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы,
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает по себе
Щит и латы, посох и заплаты,
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает для себя
Выбираю тоже как умею
Ни к кому претензий не имею -
Каждый выбирает для себя.
                Ю.Левитанский

И они плакали о вечной обреченности человеческого рода, о том, что время идет против нашей воли, что мы неразрешимо одиноки, что мы расстанемся с друзьями и друзья предадут нас, а мы — их, что любовь все равно пройдет, что никогда мы не изведаем свободы, что мы слабы и ничего не понимаем в этом мире, что вечная красота не включает нас в свои пределы, что сбудутся или угаснут наши мечты, а дела окажутся ненужными, что мы появились на свет не по своей воле, проживем жизнь по воле истины, которая к нам безразлична, и не по своей воле уйдем, что нас мучит страх, что будущее от нас сокрыто, что в мире нет правды, а на небе нету бога, что морская вода солона, а земля несъедобна, что мы теряем всегда больше, чем находим, что кто-то имеет власть над нами, хотя подлее нас во сто крат, что радость быстротечна, а боль не имеет конца, что нам никогда не увидеть всего на свете, что нам не суметь рассказать о себе все, что в полной тьме ничего не видно, а яркий свет слепит, что мы устали и никому до нас нет дела, что на нас лежит вина за чужое зло, а кто-то все равно нас лучше, что мало тепла, что нет уже парусных кораблей и мы не умеем ездить на лошадях, что сны наши уже не те, что были в детстве, а у Богородицы такое грустное лицо, что рано или поздно мы все равно умрем и нас сожгут или закопают в землю.
                Алексей Иванов «Общага-на-крови»

И тогда ей подумалось: раз уж нам неведом смысл жизни, то, может быть, мы живем с единственным желанием — вернуться в предназначенный нам ад и обитать рядом с тем, кто вынес однажды нас из этого ада. На ум пришел вопрос — откуда берется эта дикая привязанность к ужасу; но ответа, как оказалось, не было. Она поняла лишь, что нет ничего сильнее тяги к месту, где нас однажды искромсали на куски, и переживания этих мгновений снова и снова, годы напролет. И тот, кто вынес нас однажды, может это делать бесконечно. В утомительном аду, как две капли воды похожем на тот, откуда мы вышли. Но неожиданно милосердном. Без крови.
                Алессандро Барико «Без крови»

В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез,
 И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей...
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.
И все равно в жилищах зыбких -
Попробуй их останови! -
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви
 И все равно под небом низким
Я вижу явственно, до слез,
И желтый плес, и голос близкий,
И шум порывистых берез.
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чем...
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем.
                Николай Рубцов

Словно смотришь в бинокль перевернутый -
Все, что сзади осталось, уменьшено,
На вокзале, метелью подернутом,
Где-то плачет далекая женщина.
                К. Симонов

* * *
Не сердитесь — к лучшему,
Что, себя не мучая,
Вам пишу от случая
До другого случая.

Письма пишут разные:
Слезные, болезные,
Иногда прекрасные,
Чаще — бесполезные.

В письмах все не скажется
И не все услышится,
В письмах все нам кажется,
Что не так напишется.

Коль вернусь — так суженых
Некогда отчитывать,
А убьют — так хуже нет
Письма перечитывать.

Чтобы вам не бедствовать,
Не возить их тачкою,
Будут путешествовать
С вами тонкой пачкою.

А замужней станете,
Обо мне заплачете —
Их легко достанете
И легко припрячете.

От него, ревнивого,
Затворившись в комнате,
Вы меня, ленивого,
Добрым словом вспомните.

Скажете, что к лучшему,
Память вам не мучая,
Он писал от случая
До другого случая.

1941 К. Симонов

* * *
Предчувствие любви страшнее
Самой любви. Любовь - как бой,
Глаз на глаз ты сошелся с нею.
Ждать нечего, она с тобой.

Предчувствие любви - как шторм,
Уже чуть-чуть влажнеют руки,
Но тишина еще, и звуки
Рояля слышны из-за штор.

А на барометре к чертям
Все вниз летит, летит давленье,
И в страхе светопреставленья
Уж поздно жаться к берегам.

Нет, хуже. Это как окоп,
Ты, сидя, ждешь свистка в атаку,
А там, за полверсты, там знака
Тот тоже ждет, чтоб пулю в лоб...
1945

* * *
Бывает иногда мужчина -
Всех женщин безответный друг,
Друг бескорыстный, беспричинный,
На всякий случай, словно круг,
Висящий на стене каюты.
Весь век он старится и ждет,
Потом в последнюю минуту
Его швырнут - и он спасет.

Неосторожными руками
Меня повесив где-нибудь,
Не спутай. Я не круг. Я камень.
Со мною можно потонуть.
1946

* * *
"Дружба - дружбой, а служба - службой" -
Поговорка-то золотая,
Да бывает так, что без нужды
Изо рта она вылетает.

Чуть ругнут тебя на все корки,
Гром - за дело ль, без дела ль - грянет,
Под удобную поговорку,
Как под крышу, спрячутся дряни.

Как под зонтиком в непогоду,
Будут ждать под ней хоть полгода,
С бывшим другом играя в прятки,
Пока вновь не будешь "в порядке".

Упрекнешь их - ответят тут же:
"Дружба - дружбой, а служба - службой".
Срам прикроют листиком шутки
И пойдут, встряхнувшись, как утки.

Снова - ты им за дорогого,
Снова - помнят дорогу к дому,
Долго ль, коротко ль?- До другого
Им послышавшегося грома.

Не в одной лишь дружбе накладны
Эти маленькие иуды;
Что дружить не умеют - ладно,
Да ведь служат-то тоже худо!
1954

* * *
Да, мы живем, не забывая,
Что просто не пришел черед,
Что смерть, как чаша круговая,
Наш стол обходит круглый год.

Не потому тебя прощаю,
Что не умею помнить зла,
А потому, что круговая
Ко мне все ближе вдоль стола.
1945
Константин Симонов. Собрание сочинений в 6 т.


Булат Окуджава
*  *  *

Мгновенно слово. Короток век.
Где ж умещается человек?
Как, и когда, и в какой глуши
распускаются розы его души?
Как умудряется он успеть
свое промолчать и свое пропеть,
по планете просеменить,
гнев на милость переменить?
Как умудряется он, чудак,
на ярмарке
          поцелуев и драк,
в славословии и пальбе
выбрать только любовь себе?
Осколок выплеснет его кровь:
"Вот тебе за твою любовь!"
Пощечины перепадут в раю:
"Вот тебе за любовь твою!"
И все ж умудряется он, чудак,
на ярмарке
          поцелуев и драк,
в славословии
             и гульбе
выбрать только любовь себе!

                1964
 

ПУТЕШЕСТВИЕ В ПАМЯТИ

                Анатолию Рыбакову

Не помню зла, обид не помню,
                ни громких слов,
                ни малых дел
и ни того, что я увидел,
               и ни того, что проглядел.
Я все забыл, как днище вышиб
                из бочки века своего.
Я выжил.
Я из пекла вышел.
Там не оставил ничего.
Теперь живу посередине
                между войной и тишиной,
грехи приписываю богу,
             а доблести - лишь Ей одной.
Я не оставил там ни боли,
              ни пепла, ни следов сапог,
и только глаз мой карий-карий
            блуждает там, как светлячок.
Но в озаренье этом странном,
                в сиянье вещем светляка
счастливые былые люди
                мне чудятся издалека:
высокий хор поет с улыбкой,
земля от выстрелов дрожит,
сержант Петров, поджав коленки,
как новорожденный лежит.
                1967
Булат Окуджава


Всё – суета и томление духа
В этом непрочном и временном мире.
Мудрость людская печаль лишь приносит,
Скорбь умножает, в ней тонут, как в море.

Участь людей и животных – одна.
Те и другие – недолги под солнцем;
В прах все уходят, из праха возникнув,
Только делами и радуют сердце.

Есть в этом мире недоброе дело:
Быть одиноким и жить для себя.
Трудно без друга, ведь если споткнёшься,
Кто же поддержит с участьем тебя?

Нелегко уснуть богатому, вечный страх – его судьба;
В огорченьи и досаде ест он хлеб свой, и впотьмах.
Всё достанется другому,
Смысла нет в его трудах.

Труды человека – для рта лишь его,
Душе только нет насыщенья…
Так выше ли умный над глупым, скажи?
Никто не владеет сей жизни значеньем!

Сердце глупое – гневливо, терпенья в нём нет,
И смиренья не видно…
Кто Богу укажет, что делать Ему?
Кто выпрямит то, что соделано криво?

Нет на земле человека праведного,
Который делал бы добро и не грешил.
Поэтому злословья много всюду…
А сколько ты словами бил?...

Глубокое, - кто измерит? Далёкое – кто достигнет?
Исследует мудрость и разум,
Нечестие глупости сдвинет?

Время для вещи для всякой – своё,
Но только мудрый от Бога, - срок знает.
Тот, кто трепещет пред Богом своим,
В благоговении кто пребывает.

Итак, иди и ешь с весельем хлеб твой,
И с радостью сердечной пей вино.
Да будут чистыми твои одежды
И на душе всегда светло.

Когда Господь тебя возлюбит,
То будет и успех в делах.
Елей Его на голове пребудет,
И не споткнёшься ты впотьмах.

Удаляй печаль от сердца твоего,
И злое уклоняй от тела;
Бойся Бога, заповедям следуй,
Потому что в этом – всё для человека.
                Алентьев Александр Юрьевич

Ничто не вечно, ни цари, ни боги,
Проходит ночь - и день идет на смену,
А следом - ночь таится на пороге;

Империи растут попеременно,
То строят города, или дороги,
То догорают с грацией полена;

Вожди вождям преподают уроки
Стратегии и тактики военной,
А после - вводят новые налоги;

Пустеют храмы, трескаются стены,
Монахи переписывают строки,
Утрачивая смысл постепенно;

Сменяет бунт докучливые склоки,
На площади оратор вдохновенный
В толпу бросает злые монологи;

Актеры снова заполняют сцену,
Становится наследником убогий,
Супруг супругу душит за измену;

Танцовщицы показывают ноги,
И в кулуарах назначают цену
Телам, делам и помыслам высоким...

Творец благословляет перемены,
Одно лишь неизменно век от века -
Порода низменная человека.

Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется.
Кто любит серебро, тот не насытится серебром, и кто любит богатство, тому нет пользы от того. И это — суета!
                Экклезиаст

Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство, сберегаемое владетелем его во вред ему. И гибнет богатство это от несчастных случаев: родил он сына, и ничего нет в руках у него. Как вышел он нагим из утробы матери своей, таким и отходит, каким пришел, и ничего не возьмет от труда своего, что мог бы он понести в руке своей.
                Экклезиаст

Никому прежде и никому впоследствии я не читал стихов вслух; во мне безотказно действует предохранитель, защищающий ме¬ня от того, чтобы излишне раскрываться пе¬ред людьми, излишне обнародовать свои чувства, а читать стихи, как мне представля¬ется, это даже не просто говорить о своих чувствах, но говорить о них, стоя на одной ноге; некоторая неестественность самого принципа ритма и рифмы вызывала бы во мне неловкость, доведись предаваться им иначе, как наедине с самим собой.
                Милан Кундера «Шутка»

С души воротит, когда люди проникаются взаимным чувством братства лишь потому, что обнаружили друг в друге схожую подлость. Избави Бог от та¬кого непристойного братства.
                Милан Кундера «Шутка»

Но ведь я всегда искала любви, и, если ошибалась и не находила ее там, где искала, я с отвращением отворачивалась и уходила прочь, шла за счастьем к иным бе¬регам, хотя знаю, как было бы просто за¬быть свой девический сон о любви, начисто забыть о нем, переступить границу и ока¬заться в царстве странной свободы, где нет ни стыда, ни препятствий, ни морали, в цар¬стве редкостно гнусной свободы, где все доз¬волено, где человеку достаточно лишь прислушаться, а не бьется ли в его утробе секс, это неуемное животное.
                Милан Кундера «Шутка»

Молодость страшна: это сцена, по какой ходят на высоких котурнах и во всевозмож¬ных костюмах дети и произносят заученные слова, которые понимают лишь наполовину, но которым фанатически преданы. И страшна история, ибо столь часто становится игровой площадкой для несовершеннолетних; пло¬щадкой для игр юного Нерона, площадкой для игр юного Наполеона, площадкой для игр фанатичных орд детей, чьи заимствован¬ные страсти и примитивные роли вдруг пре¬вращаются в реальность катастрофически реальную.
                Милан Кундера «Шутка»

Но действительно ли тяжесть ужасна, а легкость восхитительна? Самое тяжкое бремя сокрушает нас, мы гнемся под ним, оно придавливает нас к земле. Но в любовной лирике всех времен и народов женщина мечтает быть придавленной тяжестью мужского тела. Стало быть, самое тяжкое бремя суть одновременно и образ самого сочного наполнения жизни. Чем тяжелее бремя, тем наша жизнь ближе к земле, тем она реальнее и правдивее.
И, напротив, абсолютное отсутствие бремени ведет к тому, что человек делается легче воздуха, взмывает ввысь, удаляется от земли, от земного бытия, становится полуреальным, и его движения столь же свободны, сколь и бессмысленны.
Парменид ответил: легкость – позитивна, тяжесть – негативна. Прав ли он был или нет? Вот в чем вопрос. Несомненно одно: противоположность "тяжесть – легкость» есть   самая загадочная и самая   многозначительная из   всех противоположностей.
                Милан Кундера «Невыносимая легкость бытия»

Миф вечного возвращения per negationem (в отрицании) говорит, что жизнь, которая исчезает однажды и навсегда, жизнь, которая не повторяется, подобна тени, она без веса, она мертва наперед и как бы ни была она страшна, прекрасна или возвышенна, этот ужас, возвышенность или красота ровно ничего не значат. Мы должны воспринимать ее не иначе, как, скажем, войну между двумя африканскими государствами в четырнадцатом столетии, ничего не изменившую в облике мира, невзирая на то, что в ней погибло в несказанных мучениях триста тысяч чернокожих.
Мы никогда не можем знать, чего мы должны хотеть, ибо проживаем одну-единственную жизнь и не можем ни сравнить ее со своими предыдущими жизнями, ни исправить ее в жизнях последующих.
Нет никакой возможности проверить, какое решение лучше, ибо нет никакого сравнения. Мы проживаем все разом, впервые и без подготовки. Как если бы актер играл свою роль в спектакле без всякой репетиции. Но чего стоит жизнь, если первая же ее репетиция есть уже сама жизнь? Вот почему жизнь всегда подобна наброску. Но и «набросок» не точное слово, поскольку набросок всегда начертание чего-то, подготовка к той или иной картине, тогда как набросок, каким является наша жизнь, – набросок к ничему, начертание, так и не воплощенное в картину.
Единожды – все равно что никогда. Если нам суждено проживать одну-единственную жизнь – это значит, мы не жили вовсе.

Эти объяснения были недалеки от правды, но главная причина крылась в другом, гораздо худшем, и он не осмеливался ее высказать: в минуту, следовавшую за любовной близостью, его охватывало непреодолимое желание остаться одному; пробуждаться посреди ночи рядом с чужим существом ему было неприятно; общее утреннее вставание его отвращало; ему вовсе не хотелось, чтобы кто-то слышал, как в ванной он чистит зубы, не привлекал его и завтрак тет а-тет.
…быть в близких отношениях с женщиной и спать с женщиной – две страсти не только различные, но едва ли не противоположные. Любовь проявляется не в желании совокупления (это желание распространяется на несчетное количество женщин), но в желании совместного сна (это желание ограничивается лишь одной женщиной).

Когда-то, в давние времена, человек с удивлением прислушивался, как в груди раздается звук размеренных ударов, и не понимал, что это. Он не мог отождествлять себя с чем-то столь чуждым и неведомым, каким представлялось тело. Тело было клеткой, а внутри нее находилось нечто, что смотрело, слушало, боялось, думало и удивлялось; этим нечто, оставшимся за вычетом тела, была душа.
С тех пор как человек на своем теле может всему дать название, оно тревожит его куда меньше. Мы знаем и то, что душа не что иное, как деятельность серого вещества мозга. Двойственность тела и души окуталась научными терминами, и ныне мы можем весело смеяться над ней, как над старомодным предрассудком. Но достаточно человеку, влюбленному до безумия, услышать урчанье своих кишок, как единство тела и души, эта лирическая иллюзия века науки, тотчас разрушается.
                Милан Кундера «Невыносимая легкость бытия»

«Бесчисленное множество людей уверяют, будто они добрые, но делают очень много зла. Просто злой мало может сделать. Люди видят, что он злой, и остерегаются его. А вот добрые – чего только они не творят…».

«Жениться? Я никак не могу получить то и другое: любовь небесную и любовь земную. Любовь сейчас же становится мягкой, преданной, полной жертвенности и доброты. А при этом  и половое влечение становится мягким домашним. Но мне нужно такое чувство, которое было бы только влечением пола, без всего прочего, чтобы в него вцепиться зубами».

«Как бы ни было неправдоподобно любое утверждение, если только на нем решительно настаивать, оно всегда оставит известный след».

«Истинное прощение в том и состоит, чтобы принять другого человека таким, какой он есть, а не требовать искупления, повиновения и покорности до тех пор, пока не будет произнесено: «Отпускаю тебе грехи твои».

«Так устроен человек: по-настоящему он дорожит только тем, что у него отнято».
«Добро тоже таит в себе опасность, оно может причинить больше разрушений, чем  простенькое зло».
«Нападай на противника в ту минуту, когда он считает, что уже победил, и в том месте, где он меньше всего  ожидает нападения».

«Можешь идти или не идти. Но зачем сердиться, если ты не желаешь, а другие пошли? Браниться каждый может!».
«Люди, которые никогда не сомневаются в правоте своих взглядов, – не только скучны, но и опасны».
«От оскорбления можно защититься, от сострадания нельзя».
«ЗАБЫТЬ… Какое слово! В нем и ужас, и утешение, и обман! Кто бы мог жить, не забывая? Но кто способен забыть все, о чем не хочет помнить? Шлак воспоминаний, разрывающий сердце. Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить».
«Женщина от любви умнеет, а мужчина теряет голову».
«Кто хочет удержать – тот теряет. Кто хочет с улыбкой отпустить – того стараются удержать».
«Свобода – это не безответственность и не жизнь без цели».
«Чужое поражение – ни есть собственная победа».
«Нельзя запереть ветер. И воду нельзя. А если  это сделать, они застоятся. Застоявшийся ветер становится спертым воздухом. Ты не создана, чтобы любить кого-то одного».

«Что  знаешь ты о человеке, в чью жизнь, и без того шаткую, внезапно врывается любовь? Как дешево стоят в сравнении со всем этим твои жалкие восторги! Когда после непрерывного падения человек внезапно остановился и почувствовал почву под ногами, когда бесконечное «почему» превращается наконец в определенное «ты», когда в пустыне молчания, подобно миражу, возникает чувство, когда вопреки твоей воле и шутовской издевке над самим собой  игра крови воплощается в чудесный пейзаж и все твои мечты, все грезы кажутся рядом с ним бледными и мещански ничтожными… Пейзаж из серебра, светлый город из перламутра и розового кварца,  сверкающий изнутри, словно согретый жаром крови… Что знаешь ты обо всем этом? Ты думаешь, об этом можно сразу же рассказать? Тебе кажется, что какой-нибудь болтун может сразу же втиснуть все это в готовые штампы слов или чувств? Что знаешь ты о том, как раскрываются могилы, о том, как страшны безликие ночи прошлого?... Могилы раскрываются, но в них нет больше скелетов, а есть одна только земля. Земля – плодоносные ростки, первая зелень. Что знаешь ты обо всем этом? Тебе нужно опьянение, победа над чужим «я», которое хотело бы раствориться в тебе, но никогда не растворится, ты любишь буйную игру крови, но твое сердце остается пустым, ибо человек способен сохранить лишь то, что растет в нем самом. А на ураганном ветру мало что может произрастать. В пустой ночи одиночества – вот когда в человеке может вырасти что-то свое, если только он не впал в отчаяние… Что знаешь ты обо всем этом?».
                Эрих Мария Ремарк

Не секрет, что когда ты наблюдаешь чужую депрессию, сдобренную тяжелой алкогольной/наркотической зависимостью, катастрофическими бытовыми проблемами и полнейшим отсутствием перспективы, собственное положение в этой жизни, кажущееся тебе невыносимым, сразу наполняется весомостью, значимостью и пониманием того факта, что есть те, которым еще хуже.

И вот я пришел в Интернет. В этот удивительный, волшебный мир. Мир, состоящий из порнографии, матерщины, неполиткорректных граждан и отсутствия всякой цензуры. Мир – созданный для безделья, праздношатания и удовлетворения своих извращенных фантазий. Именно за этим люди и идут в Сеть. Поэтому мне очень смешны высказывания отдельно взятых лузеров, выдающих себя за «создателей российского Интернета», «автора таких-то и таких-то известнейших проектов (которые уже давно лежат в дауне)», о том, что Интернет – «не только средство коммуникаций, но и отличный сервис для покупок через Сеть, биржевых игр и быстрого поиска полезной информации».

Реально, Сеть полна людьми, страдающими от недостатка общения/внимания. Людьми, готовыми с тобой до трех утра обсуждать проблемы «парникового эффекта» или перебрасываться матерными цитатками из творчества Сорокина. Интернет – очень притягательная штука из-за такого рода вещей. Помимо того, что он является прекрасной площадкой для общения, он открывает человеку возможность иного рода. Ту, о которой мы читали в фантастических романах. Возможность перевоплощения.
Совершенной глупостью является суждение о том, что Сеть наводнена одними психически ненормальными людьми. Да, возможно, их процент там немалый. Но на самом деле нет никаких «психов из Интернета», «сексуальных маньяков Сети» и «извращенцев из киберпространства». Это не какие-то мифические мутанты. Пользователи Сети – мы с вами.

Анонимность раскрепощает до неприличия. Именно она – тот катализатор, позволяющий вырваться наружу всем бесам, прячущимся до поры в самых темных уголках твоего сознания. Ха-ха, интересно было бы увидеть твое лицо, когда, прочитав эти строки, ты подойдешь на работе к своей жирной ассистентке-«синему чулку» и увидишь, как она быстренько перебирает пальцами по клавиатуре, отписывая своему интернетному принцу что-то вроде «представь мои ноги в ажурных чулках у себя на плечах».

Сеть затягивает очень быстро. Ты сможешь найти в ней знакомых разного рода. От сайта фанатов «Спартака» до больных на голову толкиенистов, спорящих до хрипоты, как лучше изготовить «магический жезл» из обыкновенного молотка. Геймеры, программисты, хакеры, эротоманы, геи, наркоманы, графоманы, рокеры, панки, скинхеды, гиперсионисты, фашисты, просто идиоты, любители футфетиша, домохозяйки, кулинары, автолюбители… кого здесь только нет. На любой вкус. Имей увлечение, а уж единомышленники найдутся. Все они комфортно расселись по многочисленным чатам, форумам, гостевым книгам, домашним страничкам, сайтам и сайтикам, порталам «межгалактического общения» и «закрытым клубам сетевой элиты» (есть и такая).
                Сергей Минаев «Повесть о ненастоящем человеке»

   У всего есть предел: в том числе у печали.
     Взгляд застревает в окне, точно лист – в ограде.
     Можно налить воды. Позвенеть ключами.
     Одиночество есть человек в квадрате.
                Иосиф Бродский «К Урании»

Бездействие – преждевременная смерть.
                Пьер БУАСТ

Бояться смерти – это не что иное, как приписывать себе мудрость, которой не обладаешь, то есть возомнить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают наверное, что она величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество – воображать, будто знаешь то, чего не знаешь?
                ПЛАТОН
 
Быть чем-то одним неизбежно означает не быть всем другим, и смутное ощущение этой истины навело людей на мысль о том, что не быть - это больше, чем быть чем-то, что в известном смысле это означает быть всем.
Хорхе Луис БОРХЕС

В моей смерти прошу винить мою жизнь.
                Геннадий МАЛКИН

В политике тупость не является недостатком.
                НАПОЛЕОН Бонапарт

В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, - знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей.
                Федор ДОСТОЕВСКИЙ "Братья Карамазовы"

Всех ожидает одна и та же ночь.
                Квинт Гораций ФЛАКК

Где ваши мысли, там и вы сами. Постарайтесь быть в хорошем месте.
                Менахем-Мендель ШНЕЕРСОН

Говорить о смерти со знанием дела могут только покойники.
                Лешек КУМОР

Да знаете ли, знаете ли вы, что без англичанина еще можно прожить человечеству, без Германии можно, без русского человека слишком возможно, без науки можно, без хлеба можно, без одной только красоты невозможно, ибо совсем нечего будет делать на свете!
                Федор ДОСТОЕВСКИЙ "Бесы"

Демократия - это наука и искусство управления цирком из обезьяньей клетки.
                Генри МЕНКЕН

Для глупца все, что невозможно объяснить, не существует. Мудрец знает – и существующее нельзя объяснить.
                Менахем-Мендель ШНЕЕРСОН
 
Жалок старик, который не сумел в течение столь долгой жизни научиться презирать смерть!
                ЦИЦЕРОН

Завтра никогда не наступает; длится вечное сегодня. Не будущее замкнется смертью, а длящееся настоящее. Не завтра будет смерть, а когда-нибудь сегодня.
                Григорий ЛАНДАУ

И зло должно быть изжито и испытано, через зло что-то открывается, оно тоже - путь.
                Николай БЕРДЯЕВ

И разбежавшись выйти замуж,
я слишком низкий старт взяла...
                Майя ЧЕТВЕРТОВА

...Кто был беременным поймет...
                Майя ЧЕТВЕРТОВА

Мир без бессмыслицы, - его нет, он станет плоским и тупым.
                Юрий ЛЮБИМОВ
 
Мир вовсе не логичен, не разумен. Борись с ним его же оружием: делая что-то доброе, делай это без особых причин.
                Менахем-Мендель ШНЕЕРСОН

Мысль о смерти более жестока, чем сама смерть.
                Аниций Манлий Северин БОЭЦИЙ

Он так и говорил: кому-то крылья,
а мне в любви милей окорочка...
                Майя ЧЕТВЕРТОВА

Пить – это настоящая наука. Она не терпит посредственностей.
                Из кинофильма "Элиза"

Полетом мысли он напоминал пингвина...
                Майя ЧЕТВЕРТОВА

Рождаемся мы, чтобы согрешить, а умираем, чтоб очиститься.
                Отар ЧИЛАДЗЕ

Рождаемых число ряды усопших множит,
Бессмертной жизнью тешится мечта.
3а гробом жизни нет и быть ее не может,
Идет за жизнью смерть, за смертью пустота.
Воскреснуть мертвому природа не поможет,
Она и без того по горло занята.
                А.АРРАНИ

Свою любовь он мерил в лошадиных силах...
                Майя ЧЕТВЕРТОВА

Смерть – единственная вещь, которая больше слова, её обозначающего.
                Эдмон РОСТАН

Смерть, конечно большое несчастье, но все же не самое большое, если выбирать между ней и бессмертием.
                Том СТОППАРД
Смеяться – значит быть злорадным, но с чистой совестью.
                Фридрих НИЦШЕ
Старайся этот мир покинуть так,
Чтоб без долгов расстаться с пережитым.
Из мира, не закончив дел, уйти
Не то же ль, что из бани недомытым?
                Алишер НАВОИ

Старость – это дурные манеры.
                Олдос ХАКСЛИ

Стоит обезьяне попасть в клетку, как она воображает себя птицей.
                Михаил ВЕЛЛЕР «Долина идолов»
Теперь я после первой не целуюсь...
                Майя ЧЕТВЕРТОВА
Тот, кто прожил достаточно долго на свете и познал жизнь, понимает, как глубоко мы обязаны Адаму – первому великому благодетелю рода людского. Он принес в мир смерть.
                Марк ТВЕН
У мужчины жажда стать красивее совсем иной природы, чем у женщины: у мужчины это всегда желание смерти.
                Юкио МИСИМА

Человек – единственное животное, которое умеет смеяться, хотя как раз у него для этого меньше всего поводов.
                Эрнест ХЕМИНГУЭЙ

Я начинаю понимать, что юность, цветение юности – ерунда и стоит немногого. Но это вовсе не означает, что я с приятностью ожидаю старости. Остается лишь одно: смерть – мгновенная, вездесущая, всегда стоящая рядом. По-моему, это единственная подлинно соблазнительная, подлинно захватывающая, подлинно эротическая концепция.
                Юкио МИСИМА

Я – человек отчаянный. Отчаиваюсь без причины, всерьез и навсегда.
Анатолий ГОЛУБ

“Я, Анатолий Батькович, может, тоже весь не умещаюсь между фуражкой и ботинками. Но раз живешь здесь и сейчас, то, пойми, нужно жить как река — течет и не знает, что зимой надо замерзать. А потом приходит зима, и река замерзает. Надо жить, Толя, вровень с веком и не выходить из его берегов”.
“Нет, Павел Ефимыч, надо жить вровень с собой!”
                Михаил Шишкин «Венерин волос»

Красота не принадлежит женщине и не является ее собственным свойством — просто в определенную пору жизни ее лицо отражает красоту, как оконное стекло — невидимое за крышами домов солнце. Поэтому нельзя сказать, что женская красота со временем увядает — просто солнце уходит дальше, и его начинают отражать окна других домов. Но солнце, как известно, вовсе не в стеклах, на которые мы смотрим. Оно в нас. Что это за солнце? Извиняюсь, но это другая тайна, а я сегодня собиралась раскрыть только одну.
                Виктор Пелевин «Священная книга оборотня»

Ведь женщина вовсе не создана из ребра Адама, это переписчик напутал от жары. Женщина создана из раны, через которую у Адама его вынимали. Все женщины это знают, но признались вслух на моей памяти только две — Марина Цветаева («от друзей — тебе, подноготную тайну Евы от древа — вот: я не более чем животное, кем то раненное в живот») да императрица Цы Си, которую невероятно раздражала собственная принадлежность к слабому полу (ее высказывание я не привожу, так как оно, во первых, непристойно, а во вторых, крайне идиоматично и не поддается переводу). А ребро Адаму отдали, и он с тех пор все пытается засунуть его назад в рану — в надежде, что все заживет и срастется. Дудки. Эта рана не заживет никогда.
                Виктор Пелевин «Священная книга оборотня»

В любви начисто отсутствовал смысл. Но зато она придавала смысл всему остальному. Она сделала мое сердце легким и пустым, как воздушный шар. Я не понимала, что со мной происходит. Но не потому, что поглупела — просто в происходящем нечего было понимать. Могут сказать, что такая любовь неглубока. А по-моему, то, в чем есть глубина — уже не любовь, это расчет или шизофрения.
                Виктор Пелевин «Священная книга оборотня»

Цитата из Коэльо, вполне о нашем случае:
«Ты не знаешь, что такое одиночество, когда весь мир — к твоим услугам, когда ты ежедневно получаешь приглашения на премьеру, на вернисаж, на прием. Когда телефон не умолкает — это звонят женщины, которые говорят, что без ума от твоих работ и мечтали бы поужинать с тобой, и женщины эти — красивы, образованны, умны. Но какая-то сила удерживает тебя, какой-то голос шепчет на ухо: «Не ходи! Ничего хорошего не будет. Опять целый вечер ты будешь пытаться произвести на них впечатление, будешь тратить свою энергию, доказывая себе самому, что способен покорить весь мир».

«Каждому писателю отпущена своя энергия развития. Одним ее дано столько, что они могут несколько раз перестроить себя. Гениальным писателям хватает, чтобы быть гениальными до конца жизни».    
                Юрий Поляков

“Греки – нормальные дети человечества?! Так мог сказать только тот, кто не читал греков, или находясь под обаянием их экзотической нравственности. Но помилуйте, где же здесь норма? Верховный бог греческого пантеона сокрушает собственного отца, женится на родной сестре, изменяет своей жене, заводя амурные связи. Гера носит на своей голове божественные рога, всё терпит и не разводится с мужем-братом. Для достижения своих целей Зевс хитрит и перевоплощается – то в быка, то в лебедя, а то и просто в дождевое облако, совращая не только богинь и нимф, но и смертных женщин.
От этих инцестов родятся бастарды – Аполлон и Артемида, Персей, Геракл, “Прекрасная Елена” – новые боги, полубоги и герои. Олимпийцы попирают все человеческие добродетели. Блуду, воровству, обману, жестокости, мстительности, вероломству, кровожадности, ревности – греки учились у своих богов!”


«Я забыл уже очень многое. Но, извлекая то, что еще помню, я пишу. Иногда мне становится очень тревожно. Я вдруг спрашиваю себя: а не потерял ли я уже что-нибудь очень важное? Внутри у меня есть темное место, которое можно назвать задворками памяти. Вот я и думаю: не превратились ли там какие-то важные воспоминания в мягкую грязь?
В любом случае, больше у меня ничего нет. Храня в своем сердце эти несовершенные воспоминания, которые частично пропали совсем и улетучиваются дальше с каждой минутой, я продолжаю писать так, будто обгладываю кость».
                Харуки Мураками «Норвежский лес»

«Ну и что?  Я рассуждаю так: для взрослого человека естественным состоянием становится осознанное им ощущение, что он несчастлив.  И  еще думаю, что такого человека стремление оказаться лучше, чем другие, "вечное стремление вперед" (как любят выражаться те, кто разговорами в  этом  духе зарабатывает себе на жизнь) делает еще несчастнее,  когда  приходит  конец его молодости и надеждам. Сам я в прошлом бывал так неистово счастлив, что не умел поделиться своим чувством даже с самыми близкими мне людьми; чтобы успокоиться, я долго бродил по тихим улицам и закоулкам, и  только  слабые следы этого счастья оседали на строчках моих книг. Теперь мне кажется, что это мое чувство счастья – или, возможно, дар самообмана – было чем-то исключительным, чем-то противоестественным, вроде эпохи бума; а то, что я переживал последние годы, напоминает сплошное отчаяние, охватившее страну, когда эпоха бума закончилась».
                Скотт Фитцджеральд «Склеивая осколки»


Леонид Филатов
Песенка о собственных похоронах
Ангел стоял возле кровати,
Как санитар в белом халате.

— Цыц! — убеждал. — Что ты кричишь-то?..
Ты же у нас храбрый мальчишка...
Взял и унёс в звёздные дали,
Только меня здесь и видали.

Это конец, это финита.
Был Леонид — нет Леонида...

Я уплывал в душной сирени,
У трубачей губы серели.
Им недосуг — им бы удрать бы:
Кто-то их взял прямо со свадьбы.

Больно нужна им панихида...
Был Леонид, нет Леонида.

Горный аул слушал «Аиду»,
Наш мюзик-холл плыл во Флориду.
В тысячный раз шёл образцово
Детский спектакль у Образцова.

Ни у кого грустного вида —
Был Леонид, нет Леонида...

Всё как всегда, всё по привычке —
Люди, мосты и электрички.
Что за напасть? Что за немилость?
В мире ничто не изменилось.

Значит — судьба, значит — планида:
Был Леонид — нет Леонида.