"Шестнадцать кадров в секунду - трибьют братьям Люмьер"
Я терпеть не могу предисловия. И вас изначально хотел от этой возни избавить. Приравниваю процесс их прочтения к разделыванию апельсина - прежде чем вкусить сладкую, сочную мякоть, нужно брызнуть себе в глаз цедровым маслом, им же испачкать новую сорочку, под ногти набить всяческой дряни, которая затем желтеет и "уличает" в печёночной недостаточности.
Но, боюсь, не поступиться мне сим эпистолярным регламентом, ибо требуется, как минимум, следующее пояснение: данное произведение является компиляцией (не в литературном, а в музыкальном смысле), объединяя несколько миниатюр, написанных в родственных времени, месте и настроении.
Не устоял я и перед соблазном подытожить образовавшийся цикл некой концепцией. Предлагаемые сценки скорее статичны, нежели динамичны, в характере сугубо зарисовок. Разрозненно, они сравнимы разве что со спорадическими фотоснимками. Но при желании и фантазии можно было бы их наживулить робкой пунктирной сюжетной нитью. Вот я и осмелился приподнести эти изображения серией фресок на одной протяжённой стене. Либо… А это уже любопытнее - по воле Его Величества Случая, набралось их "ровно" шестнадцать. Кадров. На одном футе целлулоида. Так почему бы мне не почтить двух "человек с бульвара Капуцинок" и не поблагодарить их за дарованный нам волшебный мир кинематографа?
Сентябрь, 17-е, 2018.
***
1. "У меня нет телевизора - первый реверанс Чарльзу Буковски"
У меня нет телевизора. У меня есть окно. Я сажусь на вспотевший чёрный кожаный диван и смотрю сквозь едва ли прозрачную гладь на чьи-то утрированно маленькие жизни. На чьи-то шторы, люстры, закипающие чайники, пред- иль послерабочую суету, неуклюжий секс, блаженство неразделённого, мнимого уединения. Выхожу на балкон, пребывающий в настроении падчерицы. Теперь я наслаждаюсь трансляцией не с партера, а с ложи. Не без труда и не без удовольствия подкуриваю, затягиваюсь...
Подо мной - тихая ладонь миниатюрной эспланады, распустившая боковые улочки точно пальцы в промозглый мрак бесконечности. Возвращающиеся оттуда автомобили кажутся насмерть перепуганными. Они поспешно выкарабкиваются в общий поток и досадно слепят фарами.
Я перегибаюсь через перила и мерзко сплёвываю. Я пьян. Я уже не успеваю взглядом за возбуждёнными спинами такси, не чувствую губами эрегированный сосок сигаретного фильта, не различаю в вязкой темноте обычно белеющий срез пня, в назидание оставшегося от жизнелюбивой липы - минувшего кошмара всех беспечно припарковавшихся под ней ветровых стёкол.
Такая безалаберность всех пяти моих чувств настораживает - пора спать.
(Ноябрь, 2017)
***
2. "Прежде, чем утро..."
У немцев чуть-чуть иначе. Всё те же приветствия: "Guten Morgen!", "Guten Tag!", "Guten Abend!". Как и мы, желают при встрече доброго утра, дня, вечера. А вот "Gute Nacht!" говорят лишь на прощание, пророча спокойную ночь. Поправьте, если ошибаюсь, но разве мы не здороваемся с, например, ночным портье таинственной фразой "Доброй ночи!"? Для нас же существует разница между сим обращением и пожеланием таковой "спокойной". Немцы же после полуночи произносят бодрящее "Гутен Морген!". Скажем, водитель запоздалого автобуса. Нас это и конфузит, и тешит. Нас! Хмельных, остроумных и исключительно широких для издевательски медленных и тесных дверей. Нас, для которых вечер только начинается, только вливается щедрой струёй в пяти-, а то и шестичасовой бокал. Я по-прежнему и непреклонно считаю, что утро робко заявляет о себе лишь рассветным полумраком. Всё, что до - ночь. Всё, что после четырёх фригидных нулей - ночь.
В общем, в воздухе ещё клубилась ночь, когда я резко потянул дверную ручку на себя и выстрелил своим вымытым, побритым, причёсанным телом из бледного, озябшего подъезда прямо в гулкий бетонный колодец. Восемь неоправданно уверенных шагов направо, ровно столько же - снова направо, и я под длинной скучающей аркой. Взял курс на открытую свободную улицу. Пышным резонансом долетало до меня деловитое, ритмичное шуршание спортивного текстиля, принадлежавшего до изумления неожиданному в сей час джоггеру, проскользнувшему мимо арки за секунду до моего появления под ней. Мимолётно взглянув на оживлённые, тугие ягодицы горделиво удаляющейся девушки, я пересёк ещё сонную проезжую часть навстречу унылой автобусной остановке. Под скамьёй наградным биноклем поблёскивали две интимно сближенные пивные бутылки.
С опозданием проверил, укомплектован ли согласно уставу, нелепо хлопнув себя дважды обеими ладонями - по первому и по второму этажу: портмоне плюс телефон в задних карманах джинс, сигареты плюс зажигалка в нагрудных карманах куртки. Обречённо прикурить мне помешал тусклый взгляд самого первого сегодняшнего автобуса, без аппетита проглотившего меня в свою ещё девственно прохладную, неприветливую пластиковую утробу. Несколько его взрыдов, конвульсий и спринтов - и мною сплёвывают на точно такую же меланхоличную остановку, в углу которой мерцает очередной океанический артефакт - бездыханным аквалангом прижались друг к дружке два боксбойтеля из-под франконского рислинга.
Наконец-то затянувшись под блаженное передёргивание всего организма, я преодолеваю заключительные четыре минуты до момента, как от внезапных запахов крутого чёрного кофе и раскалённого теста захочется чихнуть серотонином. С крахмальным шелестом обволакивает меня пекарский фартук. С хрустом стриженных волос венчает меня колпак. С хладнокровным звоном запирают одноразовые перчатки мои приговорённые кисти. Через ровно два часа вся эта торжественно чистая экипировка пропитывается сдобой и свежим потом.
И вот, под печальный скрип мятной щетины вашей зубной щётки о, надеюсь, собственные коренные зубы, я устремляюсь на следующую работу, садистически грызя новорождённую сигарету. Люблю вас, мои недавно проснувшиеся друзья.
(Декабрь, 2017)
***
3. "Не спится"
Как ты засыпаешь, когда не спится?
Кто-то считает барашек, слоников и прочих своих тотемных животных. Кто-то возвращается к определённой временнОй точке в своей жизни и начинает всё заново. Кто-то похотливо воздвигает пред внутренним оком либо портрет, либо скульптуру коллеги, соседки, сестры друга, друга сестры и т.д. Кто-то молится. Кто-то доказывает последнюю теорему Ферма.
А я, закрыв глаза, оказываюсь душным луизианским августовским вечером рядом с полным, летопреклонным негром, играющим на гармонике. Стемнело уже настолько, что чётко виден лишь силуэт объёмных губ и полей дешёвой фетровой шляпы на фоне фиолетово-оранжевого закатного неба, кисло-сладкого на вкус и шевиотового наощупь. Оно рвётся пополам от металлических трелей, вместе с моими барабанными перепонками.
Я слепо ощущаю порхание мозолистых, загрубевших пальцев в прокопчённом облаке аромата его близости. Иногда он прерывается и вкусно смеётся, словно ему всё об о мне известно. От его весёлого кашля мне становится пусто и спокойно.
И я засыпаю.
(Ноябрь, 2017)
***
4. "Не спится. Сиквел."
Ты вплотную подходишь к границе между "сегодня" и "завтра". "Сегодня" - такое переспелое, подвядшее, бесконечно мудрое и потемневшее. А "завтра" - словно выкупанный ребёнок, который вот-вот проснётся и, ничего не соображая, потребует молока, поднимая тебя, нервно спящего, на переэлектризованные ноги, со свинцовой головой.
И вот ты у этой самой границы. Во рту теребишь кислый привкус зубной пасты, в руках - будильник, а под веками - каталог сновидений. Под одеялом тебе теплее и теснее обычного, подкравшаяся тишина кажется совсем не такой уж и тихой. Где-то что-то чешется. Но ты не так доверчив. Ты знаешь, что если звонко поскребёшь ахиллово сухожилие, то непременно заявит о себе ласковым, хитрым зудением подбородок, а за ним уже выстроилась целая очередь. Потому ты подчёркнуто не обращаешь своего обесточенного внимания ни на пятку, ни на челюсть, ни на кого другого из дисциплинированного строя жалоб и претензий. Ты ведёшь себя как номенклатурный работник за семь минут до обеденного перерыва.
Отвлекайся. Вслушивайся в эти распространяющиеся по стенам тени. Дождь по обыкновению начался и прекратился незаметно. Ты, разумеется, парень сентиментальный. Индивидуум ты, представляясь помпезно, тонкочувствующий. Но даже тебе чужда и смешна вся эта меланхолия и экзальтация наподобие "это - небо плачет", "это - ноябрь грустит", "это - вечер прощается нетрезво".
Дождь, как и снег - наш самый дорогой гость. Он пришёл оттуда, где нам никогда не бывать. Он видел, слышал и знает абсолютно всё с высоты своего рождения. Из того мира у нас нет более ничего и никого. И он навестил именно тебя. Встреть его подобающе, искренне. Без надругательства над своей физиолептикой в пользу лживо ностальгирующей гримасы.
Ты уже не ощущаешь его плотного шороха. Уже различаешь его солирующее стаккато, ореол его томного дыхания вокруг фонарных лиц, влажную поступь редких велосипедов и машин. А беспорядочные удары затерявшихся капель о подоконник схожи с постукиванием кухонного ножа о разделочную доску. Значит, кто-то тебя любит и готовит тебе симпатичный ужин, несмотря на столь поздний час. Мечтательная улыбка твоих анемичных губ, словно ключ, отпирает потайную дверь в этой стене, между "сегодня" и "завтра"...
(Ранний декабрь, 2017)
***
5. "Ищу"
Это иной лес. Здесь иные цвета, запахи, вкусы. Ожидания - одни, а действительность - другая. Он янтарно-терракотовый, вертикальный, смолянистый. Зелёное здесь - только небо, бриллиантиновое, тяжёлое. В его редких рваных прорехах светлеет нечто запредельное, бледно-голубое и по-чужому холодное.
В шее что-то щёлкает - хватит смотреть наверх. А то уже кружится голова, время, подобно отвязанной скотине, остаётся без присмотра и забывается, зачем я сюда пришёл. Пока не тороплюсь, хотя понимаю, что этим эфирным, подрагивающим сумеркам, самому яркому свету, на который здесь можно рассчитывать, жить осталось лишь пару часов.
Предательское шуршание шагов разбегается прибойной волной и омывает далёкое сварливое карканье ворон. На каждый десятый метр раздаётся выстрел ломающейся под подошвой ветки. Иногда я опираюсь ладонью о липкий, псориазный сосновый ствол. Задержал руку на нём мгновением дольше - на предплечье устроился комар. Хищно торчат его острые колени и локти. Тельце похотливо вибрирует, словно истребитель перед разбегом. Хоботок вытянулся и замер в известной целеустремлённости.
Так! Где я? Который час? Сколько ещё идти и вообще - в этом ли направлении? Глазами ощупываю, просеиваю почву вокруг, насколько могу видеть, надеясь встретить антрацитовые кучки пепла, белёсые газетные лохмотья, хоть какие-то безошибочные следы.
Я ищу могилу. Где-то здесь похоронен человек. Я не знаю, кто именно. Скорее всего, я и не знаком с ним вовсе. Но какая разница?! ВСЛУШАЙТЕСЬ! ВДУМАЙТЕСЬ! ЗДЕСЬ ГДЕ-ТО ПОХОРОНЕН ЧЕЛОВЕК!
(Декабрь, 2017)
***
6. "Обоюдная надежда"
Если бы этот пляж был песчаным, то он обжигал бы мои городские подошвы, веки бы утомились жмуриться, глубокая морщина меж бровей белела бы словно старый военный шрам на высохшем, загорелом лице. Все звуки были бы нагретыми и влажными. А сердце, предварительно замерев, мчалось бы по горлу вон в миг, когда я гарпуном мечУ тело и пронзаю собой помутневшую и пожелтевшую на береговой полосе волну, добредшую и уставшую.
Но под моей обувью бухгалтерскими счётами перестукивается галька, а на срываемый встречным, брызжущим ветром капюшон я давно махнул рукой. И волны здесь бодры, крепки и по-своему молчаливы. И горизонт отныне запрещён. Вместо него - непроницаемая бетонная стена со свежими царапинами пены и облачной рвани. Где-то справа надломленной спичкой тлеет в бессилии отчаявшийся маяк. На выплюнутой морем коряге неопрятно спутались волосы почерневших водорослей.
Я пришел сюда сразу, как проснулся. Ибо увидел во сне, что найду здесь чудом уцелевшую бутылку. Что собью её запаянную головку и бережно извлеку кусочек чьей-то задохнувшейся надежды. Я стану кому-то нелицемерно нужен. Меня кто-то будет искренне ждать.
(Ноябрь, 2017)
***
7. "Рождённым осенью"
Представь, что твой год длится как один день. Возможно, ты под тареном. Или прошёл сквозь червоточину, что привело к гравитационному замедлению времени. Гипотиз с избытком.
И в таком случае осень станет твоим вечером. В сентябре солнце теряет балансировку и соскальзывает с зенита, подобно яичному желтку с центра слегка наклонённой сковороды. В октябре претерпевшая пигментационный калейдоскоп листва разливается по крышам и тротуарам остывающими закатными лучами. В ноябре мы вслепую кутаемся в плед под пульсацию цикад.
Вечерние люди, осенние люди. Мы ценим красоту жемчуга на исхудалых, артритных пальцах деревьев после дождя. Мы любуемся небом, вымощенным обескровленными тучами точно булыжниками. Мы черпаем горстями ржавую перхоть с зачерствевшего газона, подносим ладони к лицу и поражаемся остроте наших зрения и обоняния.
Не все укладываются спать вечером. Есть те, кто только просыпаются в эти часы, полными сил и вдохновений.
(Январь, 2018)
***
8. "Дочери, которая не верит"
Не веришь, что у меня волшебные руки?! Сейчас продемонстрирую. Пойдём на мост, когда плотно стемнеет. Когда из-под ног, из-под подбородка выстрелят ноющие, тусклые струны рельс. Вокруг разбросаны окурки, словно гильзы после расстрела, пахнет пыльным асфальтом.
Посмотри вперёд. Стройной гирляндой далёких городских витрин, лампочек, фонарей отсекает горизонт высОты от почвы. Я могу развести свои волшебные руки очень широко и кончиками пальцев снять с прилавка это переливающееся сказками ожерелье под ласковым названием "Скайлайн". А теперь подойди поближе. Я хочу им обнять твою нежную, атлАсную шею.
Все ещё не убедил?! Ладно. Посмотри наверх. Как прекрасен лик Луны! Эти страдальчески сложенные крыльями брови, эти чувственные губы, тронутые беззвучной молитвой. Своими волшебными руками я могу обрамить её лицо, протянув их очень высоко и скрестив пальцы на её темени, которое до сих пор представало взорам лишь Армстронга и Олдрина с "Аполлон-11" и Уотерса из "Пинк Флойд". Но я не привлеку её к своему поцелую. Моё сердце так же холодно к ней, как её щёки к моим прикосновениям.
И всё же настоящее волшебство моих рук начинается тогда, когда в них беспокоится липкая ладошка размером со спичечный коробок. В эти мгновения мои руки способны на действительно серьёзные чудеса, а не только на оглашённый выше вздор.
(Январь, 2018)
***
9. "Заголовок искать под текстом"
В ванной комнате темно, как в чернильнице. А крохотный злорадный выключатель спрятан где-то за обширным равнодушным зеркалом. В сотый раз я сначала невидимой, вытянутой вперёд рукой дотрагиваюсь до отвратительно гладкой поверхности, затем перебираю по ней пальцами, отыскивая лезвиеподобный край, и давлю на острую, воинственную кнопочку. Через пару секунд над головой раздаются всплески мертвенного света, сопровождающиеся едким индукционным жужжанием. Следует продолжительная предкульминационная пауза, заполненная слабо-фиолетовой электрической полутьмой. И, наконец, долговязая люминесцентная лампа морозно выдыхает на безучастные кафельные стены и плиточный пол.
И всякий раз я вздрагиваю от собственного отражения: розовые, водянистые глаза, мятая пергаментная кожа, небритая нижняя челюсть серебрится стёртым напильником, многочисленные смазанные отпечатки, подобно потускневшим монетам, разбрызганы там и тут. На мне чистая светло-голубая рубашка с забавно загнутым левым уголком воротничка, кобальтовый полувер, истерзанные известью джинсы. Моя дочь всегда говорила, что мне идёт синий цвет и все его оттенки. А я никогда не сопротивлялся.
Жидкое мыло лениво испачкало мои ладони, зачавкало, запузырилось, исчезло. Щиплют ссадины на запястьях, следовательно - свежие. Вчера ходил к пруду кормить уток. Быть может, там снеосторожничал. Не сказать, что я люблю этих высокомерных, на удивление ухоженных птиц. Просто всё моё нутро протестует, когда выбрасывается хлеб. И я коллекционирую в опустевшей столовой остывшие корки и, позже, крошу их себе под ноги, наблюдая, как подхалимничают и снуют эти некогда надменные куски сомнительно диетического мяса.
Второй щелчок тумблера - и я ещё менее зрячий, чем когда входил сюда. Теперь? До завтрака ещё минут двадцать - подсказывает мне изжога. Ни шахматных фигур в обшарпанной, сложенной вдвое доске с оторванной собачкой, ни карт в засаленной колоде мы с моим соседом по палате досчитаться не можем уже с месяц. Ложусь на заправленную постель, продолжаю учить наизусть зияющие на потолке молнии, ориентальный орнамент настенного ковра, неровные стыки обойных лент.
Газет больше не читаю. Лишь делаю вид. И никому не признаюсь, что уже давно они для меня всего-навсего пожелтевшая, шершавая бумага с пакостными насекомыми вместо букв. Я не знаю имён врача, санитаров и буфетчицы. Они никогда мне не представлялись. И едва заметно раздражаются, когда я спрашиваю, как их величать. Или который час. Но на завтрак меня позовут. Пока я ещё успеваю вспомнить запах разогретого молока и чистых, золотистых волосиков. Только вот откуда...
"Синдром Альцгеймера"
(Декабрь, 2017)
***
10. "Крылья для"
Я понял, что у меня растут крылья, как девушка понимает, что беременна - ещё до того, как в спазмах корчится над керамикой, как регургитацией откликаются в ней былые любимые запахи, как на один шаг по лестнице уже требуется два вдоха. Так и я - просто стоял на крыше и осознал, что не боюсь упасть. Всё очень просто.
А сейчас я сижу в троллейбусе. Гадко и страшно лязгает под приборной доской в водительской кабине. Сквозь бельмо облизанного дождём окна все встречные огоньки слезятся и моргают. Подушечки пальцев отрешённо теребят дерматиновые трещинки на сиденье. Нижние, голодные углы лопаток зашептали неутолимой чесоткой. Придя домой, срезав с себя одежду, я больно вывернул шею, пытаясь осмотреть очаг заражения. Так и есть. Покрытые парнОй слизью, распускаются перья, содрогаются прозрачные косточки, вываливаясь наружу.
Не воспримите меня превратно. Я свободен в своём описании переживаемого от всевозможных библейских и религиозных метафор - даже если всем нам суждено стать ангелами, список замкну я своим блёклым именем.
Вы в самом деле считаете, что крылья даются кому-либо, чтобы летать? Вы только что уличили себя в том, что никогда не обращали вашего должного, пусть ханжеского, внимания на небо. В небе плавают. Раскачиваются на его волнах - облаках. И не тонут. И я снова на крыше, сосчитал до десяти, прыгнул. И всё ещё жив. Пока. Лечу? Или плыву?
(Январь, 2018)
***
11. "Побег"
Почему ночью всё выглядит так привлекательно и интригующе? Потому, что это "всё" - спит, пока освещается солнцем, даже сквозь тучи. Пассивно позволяет себя как угодно раскрашивать. А в темноте - должно манифестировать, эпатировать, бороться за себя, за свой образ, за свою индивидуальность. Вот и становится одновременно и таинственным, и красноречивым, и сверхъестественно крупным, будто декорации к театральной постановке Джонатана Свифта.
Выстроившиеся точно кресты вдоль "Аппиевой дороги" уличные фонари бесшумно брызжут мелким, частым, флуоресцентным снегом, подобно гигантским душевым лейкам. Деревья за их спинами - обнажённые, растущие вплотную к зданиям - громадными скарабеями боязливо вскарабкиваются на крыши, гнусно скребя лапами по отсыревшим стенам. Из-за поворота перистальтически выползает огромной одутловатой гусеницой ночной автобус.
"Он" появился на этих тротуарах, как на фотобумаге - плавно, ненавязчиво, едва заметно. И если бы его и узрел кто-либо, то затруднился бы сказать, когда именно. Так бывает. Стоит, скажем, медное блюдо на вашем комоде. Годами. Вы его игнорируете, даже когда снимаете с него пыль. А обращаете на него внимание лишь с первым прочным солнцем, когда это блюдо наполняется румяными фруктами. Или наоборот. Обнаружься внезапно гвоздь в стене вашей прихожей, вы не зарегистрируете этот факт на уровне сознания. Вы просто уверенным, машинальным жестом повесите на него обувную ложку. Ведь присутствие тех или иных предметов обуславливается не их наличием, не витиеватостью их молекулярного конгломерата, хитросплетённостью их кристаллической решетки, их образцовым атомарным единством и равенством, а лишь степенью необходимости в этих самых предметах.
"Он" видим и невидим на этих улицах. Он не покидает их, но кто, встретив, различит его, в тёмно-сером пальто с поднятым воротником, кистями в карманах, шляпой по брови и с обёрнутым в чистые бинты лицом? Да и под ними - гладкая, сплошная, без намёков на глаза, нос и губы кожа, по которой сбегает дождевая вода.
"Он" тоже не знает о своём предназначении, а следовательно - о своём существовании. Если быть дотошным, появился он здесь в тот миг, когда очень захотел об о всём забыть: кто он, когда он, откуда. Ему удалось. В этом признаются его чёткие, но бессмысленные шаги. Порой, проходя мимо кафе или бара, он слышит обрывок той игристой, как новогодний "брют кюве", мелодии. Или, поравнявшись с очередной девушкой, улавливает тот прозрачный, словно свадебная фата, аромат. Или, взобравшись на парапет, смотрит на зыбкое отражение в поисках прошлого. Отточенная рапира настигает и метко поражает его обуглившееся сердце в такие мгновения. Но боль - ещё не воспоминания.
(Декабрь, 2017)
***
12. "Мой любимый кошмар"
Неважно, оступился ль ты, стоя на карнизе, иль решительно шагнул в воздух. Асфальт стремительно приближается. Ты уже можешь различить его текстуру, мелкие вкрапления. Душа легче тела, потому - чуть позади. Она ощущает себя болидом, воткнувшимся в слои атмосферы, серной головкой, зашипевшей и вспыхнувшей от трения. Помнишь свои детские бронхиты? Как дышал над отварным картофелем? Как обжигало лёгкие и смешно капало со лба? Состояние - один в один.
"Хруст", "треск", "шлёп", "шмяк" и "чавк" ты так и не услышал. Влажные складки простыни, предполагаемый прямоугольник окна в стене, глубокое, беспорядочное дыхание, дрожь в пальцах и бездна за рёбрами. Пытаешься пристроить ладонь под щёку, где ей только что было так тепло, уютно и естественно. Безуспешно. Не можешь найти то самое положение. Обидно.
(Январь, 2018)
***
13. "Пробуждение"
Каждое утро я безошибочно определяю, чувствую мгновение, когда она просыпается. Не слишком рано и не слишком близко. Неожиданно появляются опечатки в корреспонденции - всплывают, словно казеиновые хлопья, если по ошибке перекрасить чёрный кофе позавчерашними сливками. Внезапно хочется открыть окно и мёрзнуть лицом и глотками, смотреть на солнце сквозь сомкнутые веки. Безымянное, капризное растение на столе шефини более не бесит. Добровольно и радушно поливаю его, наблюдая за тем, как водяная пухлая подушечка мягко опускается в маленькую землю, как благодарно облизываются крошащиеся края и неровности. И сердце срывает навинченный глушитель, колотится без стеснения. Она проснулась. Проснулся и я. Только что и только сейчас.
(Февраль, 2018)
***
14. "Ноль"
Ноль. Как распахнутый рот - аж уголки губ не выдерживают, надрываются. Глупый в своём бездонном голоде. И очень сильный в своей правде - мне! сейчас же!
Ноль - ничто и всё. Есть только он. И, в то же время, было так много всего до. С минусом перед. И после будет. Но не в сей же момент. Постепенно. Увеличивая значение и массу.
Страшно в полночь. Страшно и бесконечно. Но потерпи всего 59 секунд. И одинокая первая единичка трещиной пересечёт парализованный циферблат. А пока готовь пашню, семена и удобрения - ты начинаешь всё заново. Ничто не прочитано, не сказано и не сделано. Ибо ноль тебя проглотил и выплюнул. Ты словно прогулялся по "ленте Мёбиуса", словно прошёл сквозь чёрную дыру, воплотив один из сценариев перерождения Вселенной. Ты ничего не помнишь. И ошибок - тоже. Наоборот - появилась уверенность, что теперь точно знаешь, как правильно. Эмпирику сменила телепатия - не тебе ведомо, а кому-то, кто нашёптывает. И не ослушаться.
(Январь, 2018)
***
15. "Без"
Я бросаю курить. Перед сном. Ночь провёл в делирии, будто кончились сигареты. После пробуждения с трудом вспоминаю все контраргументы. Воля подрагивает в тени рефлексов. Вдвое дольше под душем.
Сегодня на остановке - впритык к появлению автобуса, а не как обычно - минут за пять. В испуге отшатываюсь от пепельницы в урне. Не те пассажиры, что вчера. Их больше, они громче и хуже воспитаны. Ватный язык, уши закладывает. Кожа чешется с изнанки. Зубами мог бы стекло пережёвывать.
До обеда - двести ожогов от кофе, после - от чёрного чая. Противный, пресный ужин. Засыпая, постоянно слышу, как меня окликают, стягивая одеяло. И внезапно вспыхивает в абажуре черепа ответ на вопрос "ради?". Успокаиваюсь, устаю. День первый. Отрываю, комкаю, выбрасываю.
(Февраль, 2018)
***
16. "На крыше закончится - на крыше и начнётся"
От чего, вернее, от кого я убегаю? Ноги слабые, потому такие лёгкие. Чувствую, как же пугающе медленно я передвигаюсь. Насколько безуспешно пытаюсь растянуть дистанцию между своим уязвимым позвоночником и этим глухим, неотступным рычанием. Скрежет когтей по асфальту звучит всё острее, светлее, ближе. Спотыкаюсь, просыпаюсь. По обыкновению - за пару минут до заливистого фальцета будильника. Успеваю оглушить его прежде, чем он ужалит меня электрическим током.
Продолжим - на остывшем подоконнике нащупываю целлофан, щель, шершавый фильтр. Зажигалка клацает и дарит хрупкий первый свет после многочасового зимнего мрака. От затяжки мысли ощетиниваются железными опилками, к которым поднесли магнит. И я снова в порядке - помню, какой день недели, соотвественные задачи, неотложные встречи.
Сердитое кряхтение невыспавшегося чайника. Понимаю и сочувствую. Вырвавшийся из него Джинном пар лизнул замёрзшие окна и моё голубоватое отражение растворилось и исчезло. Со дна чашки чванливо всплыл пакетик Дарджилинга, случайные кляксы заварки по очереди подмигнули мне с паркета под люстрой.
Ошпаренный, поролоновый язык, нёбо отслаивается. Дабы успеть на автобус, делаю вид, мол, пошевеливаюсь, сожалею, извиняюсь. Запах вчерашних тел, неусвоенных завтраков, законсервированного ветра. Сбегаю, трусливо пересекаю улицу в неположенном месте, молча выкрикиваю рационализаторские предложения по созданию здесь подземного перехода.
Упрямая дверь, визгливая пружина, сонная рецепционистка, нудная лифтовая кабинка. Зачем я так спешил? Обжигался, прихрамывал, волновался - т.е. многократно рисковал жизнью? Чтобы подняться на крышу. Вот она! Феерично одиноко и тихо. Небо почёсывает немытую спину о шпили церквей и антенны многоэтажек. Нечто вискозное и токсичное инъецируется в него заводскими трубами. Здесь я прячусь от начала рабочего дня. Ориентируюсь по размножающимся отражениям восходящего солнца в несметных офисных стёклах вокруг.
Как же определить мой возраст? По мальчишеским, наивным глазам, утопающим в рыхлых веках и седеющих бровях? По привычке шептать, вместо того, чтобы говорить? По воспоминаниям о дисковом телефоне и чёрно-белом телевизоре? Всё гораздо проще - спросите меня, до скольки я успел досчитать с секунды, как мне объяснили, что означают эти десять персидских иероглифов.
(Февраль, 2018)