Сентябрь расслаблял влажным тёплым воздухом: как будто лето ещё и не кончалось, а уроки в школе шли понарошку, не взаправду, и учителя специально не ставили двоек, хотя в проверочном диктанте в конце первой учебной недели даже разленившиеся пятёрочники наделали кучу ошибок. В воскресенье пацаны и девочки повалили на окраину посёлка, где сразу после войны на бывшем совхозном поле комбинат нарезал рабочим участки по пять соток и разрешил высаживать картошку. Родители раздали им вёдра и корзины, отцы, как землекопы, переворачивали лопатами пуды земли, добывая картошку, мамы встряхивали ботву, порыжевшую на солнце, истончившуюся и горевшую в костре словно солома. Всё перевернулось в природе: не то, чтобы наступило долгожданное Бабье лето, а жаркое лето не хотело заканчиваться.
Лёнчик, инвалид, вернувшийся с войны без ног, сильно пьющий и балагуривший у пивной за угощение стопкой водки или кружкой пива, на окраине поля агитировал малышей тащить к его тихоходной коляске отброшенную в борозду ботву для костра, гремел гигантским немецким трофейным коробком со спичками и гнусавил:
- Граждане и гражданки! Внимание, внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза... В общем - ночью ищите на небе Спутник, он летает уже год. А я - Лёня Головков, кавалер ордена Славы, буду, покуда жив, вместо него подавать вам сигналы, - и тоненьким счастливым голосом запикал, - пи-пи-пи-пиии... А сейчас по просьбе трудящихся - вальс "Амурские волны"...
Он проворно сдвинулся на сиденье коляски вправо, завёл ручкой пружину патефона, прижав его к вытертой дерматиновой спинке двумя культями, отрезанными до самых колен, и поставил иглу на чёрный вращающийся круг. Раздалось несколько тихих всхлипов, осторожных щелчков и полилась знакомая мелодия. Почти все мужчины и женщины остановили работу, смотрели на Лёньчика, улыбались. Дядя Сева, уже пожилой бригадир такелажников и авторитет среди работяг, крикнул:
- Лёнь, пару часов потерпи! Сядем за печёную картошку - стопка с меня. А пивка можешь глотнуть из мого бидона, вон, бабка Степанида сидит с малыми, она знает где...
Лёшка Смирнов собирал картошку вдвоём с мамой: отец умер после войны, так и не оклемавшись от ран, старшие братья и сестра разъехались по другим городам. Весной, они, как говорила мама, "старый да малый", даже не пытались вскопать пять соток, не осилили бы, поэтому половину участка отдали соседям по дому: у дяди Бори Равина - пятеро детей, мал мала меньше, только двое из них ходят в школу. Его и Лёшкин участки замыкали поле, сползали в низину, земля здесь была влажная, поэтому чернозём уберёгся, не сгорел на солнце.
Картошку собирали в мешки: комбинат на фабрике-кухне за копейки продавал джутовые, привезённые от китайских коммунистов. Но ткань была настолько плотной, что после наполнения мешки становились неподъёмными. А других не было и поэтому мама заполняла тару только наполовину. Затем вдвоём с Лёшкой несли мешок на дорогу, опоясывающую поле, складывали в отдельную кучу. Для её распознания поверх мешков она бросила отцовскую фуфайку цвета хаки, которую тот привёз с фронта. Когда куча выросла до двадцати мешков, подошёл дядя Сева, сказал, почему-то смутившись:
- Серафима, ты это, самое, не спеши тащить мешки-то домой... Вон, смотрю, Лёшка и тачку уже настроил на четыре колеса. Молодец, однако, в отца... А у меня будет лошадь, и поскольку твого Саню мы до сих пор числим в бригаде, так что свезём картошку, куда скажешь.
- Спасибо, Сева, только мне к брату надо, ты же знаешь, у нас не то, что сарая, балкона нет для хранения картошки...
- Это к Коле, что ли? Так наш новенький, Стёпа, поселился в их доме, вот, вместе вас и определим... А чё не заходишь в гости, совсем нас с Марусей забыла? Эх, Сима-Сима, не захотела... Сейчас бы, как за каменной стеной была.
- Сев, война не выбирает, кто с кем будет да за кем ей придти, вот Саню живого домой отпустила, а толку? Только на Лёшку и хватило его...
- Да, я всё понимаю, прости, но как-то уж больно смотреть... - он не договорил, махнул рукой и, не оборачиваясь, бросил, - не уходи, дождись здесь!
***
- Ма, мы к обеду успеем? - в который раз спросил Лёшка, - меня Танька Сергеева пригласила на праздничный обед. Она каждый год их устраивает, отмечает первое сентября.
- Ждём Степана от дяди Севы, обещали забрать мешки на лошадь, чтоб тебе, моему помощнику, не надорваться. А я тебя домой пущу, а сама поеду к Николаю. Ты иди, сынок, помойся хорошенько, рубашку чистенькую надень, всё-таки в гости идёшь. Или дождись меня, помогу... Таня Сергеева, это у которой папа прокурор?
- Да откуда я знаю, какой он прокурор? - почему-то разозлился Лёшка, подумав, что мама сейчас задаст вопрос: не похудела ли Татьяна. Она была совсем не толстая, ну, покрупнее Лёшки, так почти все девчонки их 6-"б" были выше пацанов, иногда, правда, её портил двойной подбородок. Она не мучилась, не страдала, лишь ограничивала себя в еде: просто не хотела видеть всякие пончики, пирожки и пышки, в обед в школе съедала только котлету без макарон, а всю выпечку отдавала подружкам. Но вот от конфет почему-то никак не могла отказаться по собственной воле, поэтому просила Лёшку быть настоящим другом и отнимать у неё сладкое. Тот понял просьбу буквально и не просто отнимал конфету, но и выбрасывал её в урну.
Неприятная история с конфетами случилось в прошлом году в театре на детском спектакле. К Лёшке с Татьяной на второй ряд подсел Борька Дробот, сын директора магазина хозтоваров: в спортивном костюме с молнией от горла до пупа, в зашнурованных сапогах. В руках он держал коробку конфет "Ассорти", прекрасно зная, что поступает подло по отношению к Татьяне. Лёшка промолчал, когда Борька угостил девочку конфетой в форме ракушки. "Неудобно всё-таки отбирать, - решил мальчишка понаблюдать, - да и без обёртки конфеты, - думал он, - не будешь же забирать всю коробку..."
Но когда Татьяна положила в рот третью ракушку, Лёшка решил действовать: протянул левую руку к Дроботу, правой - облокотился на ногу девочки, рванул коробку на себя, та упала на пол, мальчишка не удержал равновесия и тоже свалился под кресло. Борька ржал специально громко, чтобы побольше соседей по ряду увидели, чья голова лежит на коленях у Татьяны. Все также громко, как и мальчишка, стали смеяться, девочка смутилась, помогла встать Лёшке на ноги, и они вышли из зала.
- Лёш, прости, - сказала она, вытирая слёзы платком, - я так подвела тебя... Клюнула на конфеты подлого Дробота, который называл меня "Жиртрест". И всем треплет, что я без ума в него влюблена.
- А ты не без ума? - механически повторил Лёшка, которого всё же задели слова девчонки, - гони таких друзей. Он хуже предателя...
В это время дверь из зала открылась, из неё вышел Дробот и трое пацанов из соседних классов. Он громко сказал:
- А вот и толстуха с верным сторожем. Щас мы его будем...
Не успел договорить фразу до конца: Лёшка сделал выпад правой рукой, и Борька - лежал на полу. Троица опешила, один, потом другой пацан заторопились снова в зал. Оставшийся с ним - семиклассник - поднял Дробота с пола и сказал:
- Мы найдём тебя! Пристрелим на глазах твоей...
- Ах, вы - бандиты! - взорвалась Татьяна, - всё расскажу папе, он вас определит в милицию!
Держась за подбородок, Борька и его друг, которого Лёшка видел первый раз, направились в раздевалку. В это время прозвенел звонок на антракт, из зала все бросились в буфет за мороженым и водой. Попили "Дюшеса" и Татьяна с Лёшкой, спектакль досмотрели спокойно, но потом девочка заволновалась: а если их встретят на улице? Она плохо знала своего друга вне школы: с восьми лет он ходит в секцию бокса при комбинате, дерётся смело и отчаянно, даже проигрывая бой более сильному противнику. Никто их не преследовал, до своей остановки трамвая доехали спокойно, а потом дошли до её дома.
Дом Сергеевых, выложенный из белого кирпича, отличался от соседних, как правило, небольших и неказистых домов, своими размерами: он был как бы поделён на две половины с тёплым переходом посредине. В одной, меньшей - жили отец с мамой, она работала главврачом дома престарелых и видела семью фактически только по воскресеньям. Здесь же располагался и рабочий кабинет Сергея Филипповича, назначенного прокурором недавно, но уже получившего три большие звезды на воротник мундира. Во второй половине дома - большой зал со столом на десять стульев, где обедала семья и собирались гости с приёмником и пластинками, с телевизором современной модели, без увеличительного стекла. Потом комната Татьяны и её младшей сестры Иришки, дальше - кухня с газовой плитой, где управлялась с хозяйством домработница, она же повар, экономка и няня девочек - тётя Маруся, бывшая до пенсии шеф-поваром столовой. В конце приделка размещались тёплый туалет, ванная комната с чугунной ванной и титаном, а дальше - небольшая котельная, где кочегарил рабочий, нанятый прокуратурой и приезжающий раз в два дня. Вообще-то тепло в котле поддерживала тётя Маруся, которая могла бы и кочегара заменить, но здесь уже сто лет был закреплён специальный работник, поэтому традицию не хотели нарушать.
Лёшка часто бывал в этом доме, он "подтягивал Татьяну по точным наукам", как говорил её отец. В прошлом году, когда учились во вторую смену, приходил к двенадцати часам дня, они готовились к урокам, но чаще Татьяна просто сдувала задания с его тетрадей, затем - усаживались перед телевизором, смотрели на такой привлекательный и загадочный экран. А ещё она любила, когда Лёшка читал ей книжки: ложилась на кушетку и засыпала, натурально, через пять минут после начала чтения. Потом он будил её, они обедали на кухне под шутки и прибаутки говорливой тёти Маруси, а в школу буквально неслись на всех парах, поскольку Татьяна вечно что-то забывала, теряла, не могла вовремя собрать портфель. Мальчишку подмывало сказать ей о пользе спорта, о сосредоточенности на чём-то одном, но он так обожал и почему-то жалел свою подружку, что помалкивал, забирал портфель и буквально тащил её в школу, благо идти было всего три квартала.
Об их дружбе знали все шестиклассники, многие также знали, что Лёшка, входит в сборную детскую команду по боксу, летом выиграл первенство города в своих весовой и возрастной категориях. Авторитет у него был солидный, многие боялись его, даже старшеклассники, помня, что боксёры своих не бросают в беде. Алексей не был злопамятным, умел прощать даже врагов. Вот и историю с Борькой Дроботом, случившуюся в театре, он практически забыл. Правда, услышал от пацанов, что приехавший год назад с родителями-инженерами на комбинат семиклассник Константин Мозжухин, по кличке Костыль, как-то быстро сдружился именно с Дроботом, которого и поднимал в театре после лёшкиного нокаута. "Почему у него кличка "Костыль" - думал он о борькином друге, - наверное, получилось всё от имени Константин, Костя, вот и сложилось такое прозвище". Перед нынешними занятиями в школе прошёл слушок, что из какого-то самодельного нагана (самопала) именно эта парочка расстреливали домашних кошек, которые, живя в посёлке, никогда не боялись людей.
В первую неделю учёбы Лёшка с Дроботом ни разу не пересеклись, но и попыток сблизиться они тоже не делали. Тот по-прежнему уходил из школы с Костылём, их часто видели на дне глубокого песчаного карьера, откуда раздавались выстрелы и хлопки, как будто взрывали самодельные бомбы из карбида. А Борьке нравился Костыль своей независимостью, он плевать хотел на школьных авторитетов, ни с кем из них не искал дружбы, а поскольку они оказались соседями по двору, то сошлись, несмотря на то, что Мозжухин был на год старше. Правда, иногда Борису казалось, что Костыль всё наглее использует хозмаг его отца, чья территория с базой и складами занимала почти гектар земли на краю того самого песчаного карьера. Буквально за неделю из деталей, найденных на складе, они смастерили наган (пацаны называют его самопалом), потом в ход пошли чугунные болванки от труб, куда закладывался порох для небольших бомбочек. Их набралось уже с десяток, друзья ждали удобного случая, чтобы воспользоваться ими на запруде для глушения рыбы. Но один раз Костыль бросил фразу: "Неплохо бы испытать их на рельсах, под трамваями..."
- Ты что, Костыль, сдурел? - среагировал Борька, - там же люди, сотни человек едут в вагонах?
- В том-то и цимус, чтобы со стороны посмотреть, как это стадо будет реагировать на угрозу жизни...
- Я тебе не помощник, - сказал Дробот и перестал водить его на отцовские склады.
Вскоре тот напомнил ему о драке в театре, сказал, что прощать обиду, нанесённую при женщине, непростительный грех и что боксёра надо прилюдно опозорить, сильно и больно наказать. И чтобы первой этот позор увидела Татьяна. Борька знал, что девчонка устраивает для одноклассников обед в первое воскресенье сентября, угощает всех мороженым и компотом, включает шикарный телевизор, потом все танцуют под пластинки. В прошлом году её отец устроил соревнование среди мальчишек по стрельбе из помпового пистолета, привезённого им из ГДР, говорили, что классная штука, всё в нём по-настоящему и всё взаправду.
У Костыля созрел план: они придут на обед без приглашения, так можно делать в интеллигентных семьях, сказал он, ссылаясь на опыт своей семьи, где отец уже вступил в должность главного технолога комбината, прихватят с собой самопал, подготовленный для стрельбы, отца Татьяны позовут в дом якобы к телефону, а Дробот предложит боксёру дуэль на двух пистолетах: один духовой, второй наган - самопал, заряжённый гвоздём. "Убить не убьём, но страха точно нагоним..." - закончил изложение своего плана Костыль.
- А если самопал достанется Лёшке, и он убьёт меня? - спросил напрямую Борис.
- Не боись, на двух бумажках я впишу немецкий пистолет, а тянуть жребий будет он, обидчик, - уверенно заявил разработчик плана, - так положено по правилам дуэли, почитай "Графа Монте-Кристо"...
***
Лёшка надел новую рубашку в мелкую клетку и вельветовые брюки, присланные к началу занятий в школе старшей сестрой, давно работавшей на Севере, обул чешские сандалии, в общем, нарядился, как жених, ему даже как-то не по себе стало. Но он не хотел обидеть маму, она просила выглядеть прилично. Солнце пригревало по-летнему, было даже душновато на улице, где лениво гоняли футбольный мяч малыши из соседних домов. Народу на деревянном настиле, который шёл вглубь прокурорского участка, большого, соток на десять-двенадцать, собралось уже около тридцати человек. Стояли лёгкие алюминиевые столы, наверное, привезённые из столовой комбината, на них - миски с холодным красным компотом, рядом лежали черпаки, на подносах - гранёные стаканы. Конфеты, печенье, ватрушки и другая выпечка, о которой позаботилась тётя Маруся, буквально заполнили всё свободное пространство на столах. Мороженое обещали прямо из холодильника, но позже, боясь, что оно растает от жары. Взрослых практически не было видно, кроме мамы Татьяны, Варвары Степановны, и вездесущей тёти Маруси. Лёшкины одноклассники с удовольствием попивали компот, ели выпечку, особенным спросом пользовались шоколадные конфеты.
- Ребята! - радостным голосом сказала Татьяна, - я счастлива видеть всех моих одноклассников. Наш сбор объявляется открытым, нас ждёт много интересного: конкурсы на лучшего чтеца, певца и танцора, загадки, аттракционы... Мальчишки постреляют из настоящих пневматических пистолетов, папа их так любит, что заказал в ГДР ещё пару штук, мишени установлены в конце сада. Потом посмотрим телевизор и потанцуем, есть новая пластинка "Маленький цветок"... В общем: с новым учебным годом, поздравляю вас! Поздравления могут говорить все присутствующие, папа специально для нас сам сделал этот постамент...
В углу настила, рядом с толстенной старой яблоней и декоративным колодцем, поскольку в доме была и холодная, и горячая вода, стояли Борька Дробот и Костыль, на них почему-то были надеты брезентовые ветровки, на ногах походные кеды, выглядели они буднично. Лёшка увидел их сразу, как только осмотрел всех собравшихся: около тридцати ребят точно пришли на сбор. Одеты были по-разному, но празднично, улыбались, всем давно хотелось пообщаться не в стенах школы. Отец Татьяны в дорогом костюме стального цвета, в белой рубашке и синем галстуке, тоже встал на постамент, поздравил ребят с началом учёбы, рассказал, где можно найти туалет, помыть руки и где расположен телефон, если кому-то понадобится позвонить.
- Соревнование по стрельбе начнём пока только среди ребят, девочки поболеют за кавалеров, посмотрим, хватит ли нам патронов, - он демонстративно положил на свободный стол два необыкновенной красоты пистолета с деревянными резными рукоятками из чёрного дерева, их стволы отливали воронёной сталью. Тут же многие ребята захотели подержать оружие в руках, но вели себя степенно, не суетились, аккуратно и бережно передавая пистолеты из рук в руки.
К Татьяне подошёл Борька Дробот, сказал:
- Извини, Тань, мы с Константином пришли без приглашения, но много слышали про ваш классный сбор, захотелось посмотреть, хотя бы одним глазком. Можно мы немного побудем с вами, если мешаем, скажи, мы тут же уйдём...
- Ну, что вы, мальчики, отдыхайте, веселитесь, сегодня праздник для всех присутствующих здесь, - сказала Татьяна.
Потом друзья подошли к Лёшке, Костыль сказал ему прямо в ухо:
- Нам надо поговорить с тобой, отойдём на пару минут к кустам, будто ягоды нас интересуют...
Они, не спеша, втроём, направились в дальний угол сада, подошли к терновнику, ягод было так много, что листья едва проглядывали.
- Вот смотри, какая картина получается, - продолжил разговор Костыль, - за твой удар Бориса в челюсть ты должен ответить. Но драться с тобой бессмысленно, ты - боксёр. Поэтому Доробот вызывает тебя на дуэль... А что, благородное дело, раньше так поступали с обидчиками. Я - его секундант, - он вынул из куртки белый платок, в нём лежали две бумажки, развернул одну из них, - видишь, там написан вид оружия, из которого каждый будет стрелять. Выбор небольшой, но чтобы кровью смыть оскорбление, один из пистолетов будет не просто игрушкой, а настоящим наганом, пусть и самодельным... И моли бога, чтобы тебе, а не Борьке достался наган!
Ещё до конца не понимая, что происходит, Алексей машинально засунул руку в предложенный семиклассником платок, нащупал бумажку и вынул её. Развернул рулончик, прочитал два слова, написанные чёрным жирным карандашом: "Духовой пистолет". Бумажку убрал в карман рубашки.
- Заметь, - сказал невозмутимо Костыль, - у нас всё по-честному. Это твой выбор. Ты первым выбирал оружие, Борька первым будет стрелять. Я отмеряю десять шагов, только там, за кустами, а то мы как на экране... Встанешь правым боком, так становились на дуэлях. По моему счёту: "Три" - стреляет Борька. Промахнётся, тогда ты выстрелишь в него... - секундант закончил речь словами, - и мы посмотрим, наконец, какой ты смельчак на самом деле. Или трус, законченный...
Лёшка понимал, что происходит что-то из ряда вон выходящее, какую-то дурацкую роль в дурацком спектакле пытаются ему всучить. "Причём здесь смелость или трусость? - думал он, ища в толпе ребят Татьяну, - мы - в гостях, в чужом доме... Какой ещё настоящий наган?! Да мы подставим и Таньку, и её отца с нашими разборками. Костыль - придурок, точно гад законченный! И откуда взялся на нашу голову?"
Константин молча достал из кармана куртки самодельный наган со стволом из латуни, солнечные блики сверкнули на его ярко-жёлтой поверхности, взял Алексея за локоть и повёл к большому корявому дереву, похоже, к сливе. Развернул парня правым боком, тот машинально отметил: до Борьки было гораздо меньше десяти шагов. "И что он носит этот чёртов самопал, - подумал он, - когда отдаст его Дроботу? Может, подойти к Борьке и поговорить с ним, по мужски, я даже извиниться могу", - но он по-прежнему стоял и молчал, всё-таки слова о смелости и трусости сыграли свою роль.
- Стой и жди своей смерти, - сказал Костыль, на лице играла хитрая ухмылка, - щас я тихонечко забью гвоздь в дуло, это и будет пуля, предназначенная тебе...
Костыль надавил наганом на ствол старой сливы, но заряд пороха, видимо, не пускал гвоздь во внутрь. Парень тихонько ударил гвоздём по стволу, получилась та же картина. Тогда он сильнее ударил по дереву: раздалось шипение, потом Лёшка увидел яркую вспышку рядом с лицом Костыля, сильный хлопок тут же привлёк внимание школьников. Лёшка заметил, как от толпы отделилась Татьяна, бежала, как всегда, смешно загребая полными ногами, что-то кричала, но от взрыва пороха он ничего не слышал. Перевёл взгляд на Костыля, тот, зажав голову руками, медленно падал вниз лицом, залитым кровью. Она буквально стекала с рук подростка, который лбом ткнулся в землю, перекатился на бок, прохрипел:
- Глаз выбило... Скорую надо... Ой-ёй-ёй, мамочка моя, как мне больно...
- Тань, звони в скорую, Костыль ранен! - заорал, как ему показалось, в безвоздушном пространстве Лёшка и машинально посмотрел на Дробота, стоявшего неподвижно, будто окаменевшего, не способного сделать шаг вперёд или назад. Затем бросился к дереву, под которым корчился от боли Мозжухин, минуту назад желавший ему смерти. Он вспомнил о белом платке, достал его из куртки подростка, развернул, выпавшую вторую записку тоже сунул в карман своей рубашки. Превозмогая страх, отнял руки Костыля от лица и ужаснулся: правый глаз будто висел на окровавленной нитке, веки левого - плотно сжаты, но тоже залиты кровью. В эту минуту подбежала Татьяна, следом за ней - Сергей Филиппович, она накрыла лицо подростка белым платком, умоляюще посмотрела на отца, тот развернул двух мальчишек, бегущих к ним, скомандовал:
- Срочно к телефону! Звоните в скорую! Потом найдите Танину маму, Варвару Степановну, она врач...
Отец не мог смотреть, как корчится от боли подросток, осторожно поднял Константина на руки и медленно, боясь оступиться на старой пожухлой траве, понёс его в дом.
Потрясённый случившимся, Лёшка стоял у старой сливы, его мутило, ноги не слушались, не хотели двигаться. Смотрел на Татьяну, которая медленно и как-то боком шла за отцом, продолжая махать рукой и зовя мальчишку за собой. Он кивал ей, давая понять, что сейчас отдышится и догонит их, поможет отцу тащить подростка. Чтобы выиграть ещё секунду отдыха, Лёшка почти механически сунул руку в карман рубашки, достал бумажки и прочитал в обоих рулончиках: "Духовой пистолет"...