Или Кто же Вы, сэр Уильям Шекспир?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Путешествие в Эльсинор.
«Se’ I gran querrier, chi tanto fece & scrisse,
Se stesso, ; I mondo insieme inganrbugliando,
Per commander a tutti, mentre ei vise,
De’ suoi gran vanti andava trionfando;
Ben ; ragion Tom-asino galalante,
Ch’ altiero e bravo tu ti pavoneggi,
Poiche nel far,e scriver stravagante.
Vinci il gran Giulio, non che lo pareggi».
Gualterus Quin.
Coryat’s Crudities. Panegyrick Verses
«Кто много действовал и странствовал исправно,
Кто мир воспел в своих твореньях древним равных
Тот перед всеми будто в ясный день
Своих свершений восхваляет сень.
Кто был в своем всегда галантен разуменьи.
Кто ровно совершал любые похожденья,
Как Юлий Цезарь нам «Записки» предлагать»
Гилтер Куин , Кориэтовы Нелепицы, Панегирические стихи.
Перевод с итальянского С. Макуренковой.
Для того чтобы досконально разобраться в вопросе, когда, наконец, представилась возможность, я решил лично посетить основные «Шекспировские места», причем не только в Великобритании, но и в Дании и Италии. Главным побудительным поводом для этого явился «советский синдром», поскольку, как известно, в СССР приходилось видеть мир «глазами нашего специального корреспондента», жевать заморскую еду «зубами нашего специального корреспондента» и слушать ушами «нашего специального корреспондента». Путешествие оказалось очень интересным и поучительным и открыло глаза на многие непонятные ранее факты. Что интересно, многие из них даже дополнили то, что изложено в книгах и статьях литературоведов.
Первым пунктом, куда я направил свои стопы была Дания, точнее северо-восточная оконечность острова Зеландия. Здесь король Фредерик II в период с 1574 по 1585 годы для защиты пролива Зунд построил замок - крепость Кронборг в Хельсингёре, сильно изменив уже изрядно обветшавшее строение начала XV века. Однако, по дороге я не смог не заехать в Копенгаген, где, знакомясь с историей страны, увидел памятник сыну Фредерика II - славному королю Кристиану IV. Это очень колоритная крупная фигура высокого и тучного жизнелюба, похожего на Портоса из «Трех мушкетеров» Александра Дюма, любителя вина и женщин, отца 16 детей, весельчака и задиры. Прекрасный гид Хелена Томассон, влюбленная в эту страну, пояснила, что это памятник одному из самых любимых королей датчан, при котором Датское королевство достигло вершины своего могущества, что уже потом никогда не повторялось. И занимал он престол аж 59 лет — дольше, чем кто-либо в датской истории. С именем этого замечательного монарха и связана история посещения Кронборга Роджером Мэннерсом, графом Ратлендом. Хелена,однако, предупредила что,
согласно официальной версии, ни Уильям Шекспир, ни, разумеется, исторический Гамлет (Амлед) в Хельсингёре никогда не бывали и никак не могли бывать. Насчет Гамлета, который правил Ютландией, я полностью согласился, однако, по поводу «Великого Барда» - выразил некоторые сомнения, и, забегая вперед, скажу, что замок не обманул моих ожиданий.
По дороге я вспоминал все образы замка «Эльсинор» (английская транскрипция датского названия города), которые видел в кино. В замечательном британском фильме 1948 Лоуренса Оливье, он предстал в виде мрачной средневековой крепости, о неприступные стены которой разбивались грозные волны северного моря.
Практически таким же увидел замок и Григорий Михайлович Козинцев, декорации к его блистательному фильму были сделаны явно под влиянием Лоренса Оливье. В англо-французском же фильме Франко Дзеффирелли 1990 года с Мэлом Гибсоном в главной роли, замок напоминает скорее строения раннего средневековья, видимо, намекая на эпоху конунга Рёрика, внуком которого был исторический принц Амлед.
Замок, великолепный вид на который открылся издалека из городка Хёлсингер, был совершенно не похож на эти мрачные средневековые строения. Созданный в стиле изящного скандинавского барокко, он, хотя и сохранял некоторые функции оборонительного сооружения, но по существу являлся образцом скорее дворцовой архитектуры. Надо сказать, что по декоративности каменной резьбы и пышности отделки он намного уступает, находящейся недалеко другой королевской резиденции той эпохи, построенной уже Кристианом IV, - замку Фредериксборг, не говоря уж о современных ему роскошных дворцах в Копенгагене, или британских королевских резиденциях - Виндзоре и Хэмптон-Корте.
Однако, при этом поражают архитектурная стройность и симметричность композиции всего этого великолепного сооружения. Большие серые стены из тесаного камня придают замку еще вид крепости, но резной фриз над верхним этажом, треугольные фронтоны над окнами, каменная резьба и колонны портала главного входа, изящная барочная башня над входом, вместо массивного донжона, делают его скорее изысканным королевским дворцом эпохи Ренессанса. Интерьер замка-дворца относительно скромен. Парадные залы бельэтажа после пожара 1629 года так и не были восстановлены. Огромный тронный зал, где проходили основные публичные мероприятия, сегодня представляет из себя огромное современное помещение с выкрашенными в светло-желтый цвет стенами, на которых висят масляные полотна XVIII-XIX веков с изображением сцен из датской истории. Жилые же помещения замка практически имеют исторический вид и поэтому гораздо более интересны. Они поражают своими относительно небольшими размерами, скромностью и минимализмом. Двери обрамлены мраморными колоннами, поддерживающими резной деревянный фриз с ангелочками, держащими герб Кристиана IV. На стене в первом помещении у входа в полный рост изображены портреты Фредерика II и Кристиана IV. В остальных покоях основное украшение стен – это гобелены. В небольшой трапезной, предназначенной для внутренних нужд, на стене висит роскошный гобелен, изображающий сцены из придворной жизни. И, конечно, портреты датских королей. В 1603 году их было очень много - более 40 по количеству коронованных предшественников Фредерика II. Однако после пожара 1629 года уцелело всего несколько этих портретных гобеленов, да и те были захвачены в 1658 году шведскими войсками под предводительством Карла Густава Врангеля и вывезены в Стокгольм. Но здесь нам повезло. Мы посетили Кронборг как раз в тот момент, когда утраченные гобелены были временно, на несколько месяцев, привезены сюда из Швеции и экспонировались на своих исторических местах. В спальне королевы Анны, где должно было состояться объяснение Гамлета с матерью, огромный гобелен закрывает альков и всю заднюю стену. Гобелены с изображениями королей находятся в этом и в соседнем помещениях. Короли изображены как правило в парадном одеянии на фоне военного лагеря. королевского замка или, часто - сцен охоты. В одном из королей без труда узнается Олаф III Хаконссон, который правил Данией в 1376 – 1387 годах, в другом, очевидно, - славный король Кнуд Великий, правящий в первой половине XI века. Справедливости ради, следует отметить, что красивая версия о том, что время объяснения с матерью Гамлет показывает на портреты своего отца и дяди, висящие на стене в виде гобеленов, к сожалению, не имеет серьезных оснований. Дело в том, что И.М. Гилилов ошибался, утверждая: «Оказывается, знал о них (гобеленах с портретами королей Дании М.Б.) и автор "Гамлета"! И знание это он получил только после миссии Рэтленда в Данию и посещения им королевского замка» Это, как раз не так - в «Первом кварто» эта сцена с портретами приводится практически в том же виде, и если принц Гамлет, действительно, указывает на гобелены, - то они присутствуют в тексте пьесы и до поездки автора в Данию.
После выхода из замка, под укоряющими взглядами служительниц, которых мы явно задерживали и не давали, наконец, закрыть массивные ворота, перед нами предстал барельеф Уильяма Шекспира песчаного цвета, который почти сливался с мощной тесанной кладкой крепостной стены. В качестве оригинала был использован классический портрет Шекспира в Первом фолио с гравюры Мартина Друсхаута. Но, по сравнению с маской- прототипом, Шекспир здесь намного живее и обладает тонкой иронической усмешкой, как бы говоря: «Да был, я здесь, конечно!». И действительно, если вспомнить наблюдательно- зоркого, не пропускающего даже малейших точных деталей, веселого путешественника Томаса Кориэта из Одкомба, - то сомнения в этом почти отпадают. Нельзя не согласиться с И.М. Гилиловым,
что «только во "Втором кварто" появился реальный датский колорит, по которому вместо условной Дании "Первого кварто" можно узнать реальную Данию начала XVII века». В первую очередь это касается имен героев пьесы, многие из которых первоначально имели явно латинские корни и, строго говоря, никогда не были приняты в этой стране. Это и имя советника короля «Corambis», что означает буквально «наперед два раза», очевидно намекая на пронырливость этого персонажа, и имя его сына «Leartes», означающее «масть», намек на его знатное происхождение, «Montano», слуга Корамбиса буквально - «гора» и проч. Ну и,конечно, - неразлучные друзья «Rossencraft & Gilderstone» превратились в более точные - «Rosencrantz & Guildenstern». Такие метаморфозы имен очень убедительно указывают на авторство Ратленда, великолепно знавшего латынь, и придумывающем на этом языке недостающие «говорящие» имена, что вообще было очень в духе поединков Шекспира и Бена Джонсона. Кроме того, имена двух своих однокашников в Падуанском Университете, он, очевидно, записал со слуха, уточнив их правильное написание лишь во время своего визита в Эльсинор.
Не могу не вспомнить тут достаточно странную версию происхождения имен трагедии Шекспира, которая, якобы, опровергает авторство графа Ратленда. Речь идет книге Гаспара Энса «История войны Дании и Швеции в достопамятном изложении», изданной в 1593 году, которую кто-то «случайно» обнаружил в сороковых годах XX века в Вятской библиотеке. Многочисленные авторы с победоносным видом говорят о том, «такое число совпадений [имен] может говорить о том, что при работе над трагедией использовался текст книги Энса, вышедшей за семь лет до написания в 1600 г. пьесы «Гамлет». Такая логика, конечно очень парадоксальна и свидетельствует лишь о том, как предвзято можно толковать очевидные факты, приходя к ошибочным и прямо противоположным выводам. Книга Энса, как раз подтверждает версию о том, что именно во "Втором кварто" Шекспир использовал подлинные датские имена, которые он узнал во время своего визита, произошедшего аккурат между выходом первого и "Второго кварто", заменив при этом «говорящие» латинские фамилии. Это убедительно подтверждают и многочисленные датские реалии, например, словечко "dansker», и указания на знакомство автора с датским обычаем хоронить королей в полном воинском облачении, конкретные реалии жизни датского королевского двора именно Кристиана IV с его бесконечными веселыми попойками, и многое другое, «чудесным образом» появившиеся во "Втором кварто" трагедии. Все это никак не объясняются текстом достойного исторического труда Гаспара Энса.
Во время же моего визита в Эльсинор, нам сказали, что, вопреки обычным климатическим ареалам, трава «рута душистая», растет на севере Дании (в основном – это довольно южное растение). И именно в Дании существует предание, что эта трава, приносит удачу. И не случайно, что именно во "Втором кварто" ее упоминает Офелия: «Вот укроп для вас и коломбины; вот рута для вас; и для меня тоже; ее зовут травой благодати, воскресной травой; о, вы должны носить вашу руту с отличием».
Этот довод мог бы показаться не столь серьезным, если бы не удивительные познания в ботанике Томаса Кориэта, который всегда обращал самое пристальное внимание на флору в своих путешествиях, что все исследователи отмечают и в пьесах Уильяма Шекспира.
О поездке Роджера Мэннерса 5 графа Ратленда в замок Кронборг в начале июля 1603 года известно очень много. Однако важно и то, что этой поездке предшествовали драматические события, которые очень точно и конкретно отразились в творчестве Уильяма Шекспира, в том числе и в трагедии «Гамлет».
В 1599 году Роберт Деверё, 2-й граф Эссекс во главе шестнадцати тысяч пехотинцев и тысячи трёхсот всадников, —отправился в Ирландию на подавление восстания против английской короны. Роджер Мэннерс, граф Ратленд участвовал в этом походе в чине полковника. Эта военная кампания сложилась для Эссекса крайне неудачно. Потерпев несколько поражений в Южной Ирландии, он заключил позорное для британской короны перемирие и вернулся в Англию и, «не смыв пота и грязи после долгого путешествия, предстал перед Елизаветой в её опочивальне». Однако Её Величество не захотела слушать покаянные речи своего фаворита и достаточно жестоко и беспощадно отправила его предстать для разбирательства в Государственный Тайный Совет. В тот же день ему было предъявлено обвинение в невыполнении приказа, оскорблении короны и нанесении ущерба власти. Эссекс заболел, и рассмотрение дела отложили до лета 1600 года. Вступительная речь на заседании 5 июня 1600 года заняла одиннадцать часов, одним из обвинителей Эссекса был его друг, лорд Фрэнсис Бэкон. В качестве наказания предлагалось тюремное заключение, лишение доходных должностей, наложение штрафа, но окончательное решение осталось за королевой. Эссекса освободили 26 августа 1600 года, королева запретила ему появляться при дворе.
После этого оскорбленный и разозленный фаворит, не привыкший к такому обращению, стал готовить против нее мятеж.
В субботу 7 февраля 1601 года ближайший соратник Эссекса, Меррик, с несколькими друзьями отправился в театр "Глобус" и попросил актеров срочно представить пьесу Шекспира "Ричард II" (как он объяснял потом - "чтобы показать народу, что и монарх может быть справедливо низложен"). Эссекс считал, что он очень походил на Болингброка, низложившего «тирана-короля Ричарда II».
Утром в воскресенье 8 февраля во дворе дома Эссекса собрались его
вооруженные сторонники - человек триста и, построившись в воинский порядок, двинулись в Лондонский Сити. Впереди, рядом с Эссексом шли с обнаженными шпагами Генри Ризли, 3-й граф Саутгемптон и Роджер Мэннерс, 5 граф Ратленд. Поддержки в Сити восставшие не получили, но пока они туда добирались, было оглашено королевское повеление: граф был объявлен изменником. С трудом Эссекс и самые верные его соратники, в том числе Ратленд и Саутгемптон смогли вернуться туда, откуда несколько часов назад они начали свое отчаянное предприятие. Вскоре дом был окружен королевскими войсками, подвезли пушки. Осознав безнадежность сопротивления, осажденные сдались на милость победителей.
Специально назначенная коллегия в составе 9 судей и 25 видных лордов рассмотрела дело заговорщиков. Эссекс отрицал, что злоумышлял против самой королевы; он утверждал, что хотел только устранить ее дурных советчиков, но обвинителям, среди которых был и лорд Фрэнсис Бэкон, - не представило большого труда доказать, что его действия являлись мятежом, государственной изменой.
Ратленд во время следствия и на суде выглядел растерянным и подавленным. Он объяснял свои действия преданностью и благодарностью, родственными чувствами к Эссексу. То, что ему было известно, он без утайки честно рассказал судьям, - его откровенные показания оказались крайне неблагоприятными для Эссекса и Саутгемптона, и это не было забыто последним до конца его дней.
Пять главных заговорщиков – сам Эссекс, Кристофер Блант, Чарлз Дэверс, Гилли Меррик и Генри Каф были приговорены к смерти.
25 февраля 1601 года тридцатитрехлетний Роберт Девере, 2-й граф Эссекс,
фаворит и родственник королевы, взошел на эшафот и был обезглавлен.
После казни Эссекса Ратленд продолжал находиться в заключении в Тауэре. Оба его младших брата - Фрэнсис и Джордж, принимавшие вместе с ним участие в февральских событиях, также находились в тюрьме. Подавленное состояние графа Ратленда, явно близкого к самоубийству, было настолько заметным, что Государственный Тайный Совет особо предписал коменданту Тауэра не оставлять этого заключенного без постоянного присмотра и выделить специального человека для постоянного наблюдения за ним.
Ходатайства влиятельных родственников и друзей, в первую очередь лорда-казначея Роберта Сесила, а также лорда Френсиса Бэкона и помогли впоследствии смягчить участь графа. Но все-таки он был приговорен к уплате колоссального штрафа в 30 тысяч фунтов стерлингов и сослан под надзор своего двоюродного деда лорда Мэннерса в его поместье Аффингтон.
М.Н. Литвинова приводит еще один интересный факт: «Летом 1601 года, когда Ратленд был еще в Тауэре, королева Елизавета, разбирая архивы, принесенные ей архивистом Тауэра, увидела документ, касающийся Ричарда II, и воскликнула: «Ричард Второй — это я! Тебе это известно?» Архивист ответил: «Какое злое воображение оказалось у недоброго джентльмена, кого ваше величество так щедро одарили своей милостью» («Such a wicked imagination was determined and attempted by a most unkind gent, the most adorned creature that ever Your Majesty made»). На что королева сказала: «Тот, кто забыл Бога, забудет и своих благодетелей (benefactors). Эта трагедия игралась сорок раз на улицах и в домах». И.М. Гилилов убежден, что речь могла идти только о Ратленде (и уж никак не о том, «кто родился Стратфорде-на Эйвоне»): королева к нему благоволила, можно даже сказать любила. Она посылала к нему своего доктора, не гневалась на него, когда он нарушал ее распоряжения. Не противилась его браку со своей крестницей, дочерью поэта сэра Филипа Сидни. Личным распоряжением отозвала его с театра военных действий в Ирландии. И его участие в заговоре было для нее жестокой обидой.К тому же и становится понятна реплика Елизаветы, о том, что автор «забыл Бога», что, очевидно, означает нарушение воинской присяги, где измена монарху приравнивается к измене Всевышнему.
Этот факт, кстати,кроме того, исчерпывающе отвечает на недоуменный вопрос И.О. Шайтанова по поводу Ричарда II, о «легкости, с которой отделался Шекспир (при всех существующих тому объяснениях), которая все-таки не может не поражать странностью в случае событий, чреватых обвинением в государственной измене».
Казалось, что это был сокрушительный и абсолютный крах всей жизни. Разоренный, опозоренный, морально раздавленный и униженный Роджер Мэннерс провел в Тауэре и Аффингтоне более года. От него отвернулись все, кто недавно угодливо льстил ему, искал благорасположения. Чудовищные видения окровавленной головы его казненного друга и покровителя,
неотступно преследовало его. Очевидно, что его мучило и сознание тех несчастий, в которые он вовлек своих младших братьев и всю семью, а также роль, которую сыграли его откровенные показания в судьбе Эссекса и Саутгемптона.
И.М. Гилилов справедливо полагает, что "эти настроения аффингтонского пленника" нашли выражение в знаменитом сонете 66:
Tired with all these, for restful death I cry:
As to behold desert a beggar born,
And needy nothing trimmed in jollity,
And purest faith unhappily forsworn,
And gilded honour shamefully misplaced,
And maiden virtue rudely strumpeted,
And right perfection wrongfully disgraced,
And strength by limping sway disabled,
And art made tongue-tied by authority,
And folly (doctor-like) controlling skill,
And simple truth miscalled simplicity,
And captive good attending captain ill:
Tired with all these, from these would I he gone,
Save that, to die, I leave my love alone.
"Зову я смерть. Мне видеть невтерпеж
Достоинство, что просит подаянья,
Над простотой глумящуюся ложь,
Ничтожество в роскошном одеянье,
И совершенству ложный приговор,
И девственность, поруганную грубо,
И неуместной почести позор,
И мощь в плену у немощи беззубой,
И прямоту, что глупостью слывет,
И глупость в маске мудреца, пророка,
И вдохновения зажатый рот,
И праведность на службе у порока.
Все мерзостно, что вижу я вокруг,
Но жаль тебя покинуть, милый друг!".
Перевод С.Я. Маршака
Именно это время совпадает с резким переломом в творчестве Уильяма Шекспира, наступившем после годовалого перерыва, о котором несколько недоуменно говорил И.О. Шайтанов. Этот перелом привел к трагическому восприятию мира в его пьесах первого десятилетия XVII века. Главная идея, что во время, казалось бы, катастрофического, стремительного падения с высот богатства, величия и славы, человек прозревает, обнажает свою истинную сущность и познает настоящую правду жизни - красной нитью проходит практически во всех произведениях Шекспира, написанных после 1602 года, особенно в «Гамлете», «Короле Лире», «Тимоне Афинском» и, конечно,- «Буре».
Наконец, в начале 1602 года Роберт Сесил выхлопотал для ссыльного разрешение перебраться в "Бивер-Кастл", штраф был уменьшен до 20 тысяч фунтов стерлингов.
Согласно общепринятому мнению, адресатом большей части шекспировских сонетов был Генри Ризли,3-й граф Саутгемптон. Однако М.Н. Литвинова, достаточно аргументированно полагает, что, по крайней мере, некоторые из них посвящены Фрэнсису Бэкону, который был ближайшим другом и воспитателем Роджера Мэннерса, и благорасположением которого последний очень дорожил. Можно предположить, что один из самых блистательных и пронзительных лирических сонетов - 90-ый, очевидно, относится именно к этому адресату:
Then hate me when thou wilt, if ever, now
Now while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of Fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss.
Ah do not, when my heart has scaped this sorrow,
Come in the rearward of a conquered woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purposed overthrow.
If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite,
But in the onset come; so shall I taste
At first the very worst of Fortune's might;
And other strains of woe, which now seem woe,
Compared with loss of thee, will not seem so.
Возненавидь меня теперь, сейчас, во дни
Когда к деяниям моим враждебен целый свет,
Объединись со злой судьбой, к земле меня пригни,
Не приходи, когда надежды нет.
Ах, не когда печаль заполнит грудь,
Приди вослед за взявшей верх бедой,
Не дай мое паденье затянуть
Ни ночи ветреной, ни дню с его грозой.
Покинь меня теперь, но не в конце, когда
Досаду выместит сонм мелочных обид.
Явись вначале, дай испить до дна
Все худшее, чем мне судьба грозит.
Что все знамения беды, в сравнении с бедой
Когда судьба решит нас разлучить с тобой?
Перевод Александра Ситницкого.
В архиве замка Бельвуар сохранилось очень интересное письмо на имя Роджера Мэннерса, которое он, по-видимому, получил еще в Аффингтоне, подписано оно неким Джорджем Бaуном:
«У меня нет сомнений, что подобное обращение с вашим делом, Ваше Лордство, подтверждает тягостное мнение о Вас Ее Величества, и посему, полагаю, Вашему Лордству не следует ожидать отсюда ничего хорошего, не надеяться на перемену состояния, которое Вам назначено, а жить как человек, лишившийся королевского благорасположения. Здесь нет недостатка, как и при всех дворах, в злопыхателях, что высокомерно почитают своим правом порочить других, используя чужую беду как ступень к собственному возвышению. Вам должно с твердостью принять это испытание и, оставаясь самим собой, следов последовать совету великого поэта: Durate et vosmet rebus servate secundis (Терпите и храните себя для счастливых дней. Вергилий; лат.). На смену многим темным ночам всегда приходят многие ясные дни (There were never so many black nightes but there followeth so many faire dayes) ибо если мы терпеливо ждем милостивого решения Бога, кто прощает лишь добродетель, приближает к себе и потом щедро вознаграждает, то и следует подчиниться его воле и с терпением переносить посланную годину. Ведь сказано: veniens veniet et non terdabit (Будущее грядет неотвратимо лат.). А чтобы занять праздные часы, отправляю Вашему Лордству с этим посыльным книгу, которую обещал».
М.Н.Литвинова, после тщательного смыслового, сравнительного контекстного-стилевого анализа полагает, что письмо это написал Фрэнсис Бэкон. Но самое поразительное этом письме - то, что в нем содержится прямой ответ автору сонета 90, призывая его к твердости в отчаянии и безудержном горе, и на слова: «Give not a windy night a rainy morrow” (не дай ненастной ночи смениться дождливым утром) Ф. Бэкон уверяет, что «There were never so many black nightes but there followeth so many faire dayes» (На смену многим темным ночам всегда приходят многие ясные дни).
Но не менее поразительно и то, что этот диалог не завершился и был продолжен в 112 сонете Шекспира, который, как считает М.Н. Литвинова, был посвящен именно Ф.Бэкону:
Your love and pity doth th'impression fill
Which vulgar scandal stamped upon my brow,
For what care I who calls me well or ill,
So you o'er-green my bad, my good allow?
You are my all the world, and I must strive
To know my shames and praises from your tongue;
None else to me, nor I to none alive,
That my steeled sense or changes right or wrong.
In so profound abysm I throw all care
Of others' voices, that my adder's sense
To critic and to flatterer stopped are.
Mark how with my neglect I do dispense:
You are so strongly in my purpose bred
That all the world besides methinks th'are dead.
Мой Друг, твоя любовь и доброта
Заполнили глубокий след проклятья,
Который выжгла злая клевета
На лбу моем каленою печатью.
Лишь похвала твоя и твой укор
Моей отрадой будут и печалью.
Для всех других я умер с этих пор
И чувства оковал незримой сталью.
В такую бездну страх я зашвырнул,
Что не боюсь гадюк, сплетенных вместе,
И до меня едва доходит гул
Лукавой клеветы и лживой лести.
Я слышу сердце друга моего,
А все кругом беззвучно и мертво.
Перевод С.Маршака
В этом сонете, очевиден ответ на слова Ф.Бэкона: «Здесь нет недостатка, как и при всех дворах, в злопыхателях, что высокомерно почитают своим правом порочить других, используя чужую беду как ступень к собственному возвышению. Вам должно с твердостью принять это испытание и, оставаясь самим собой». Надо отметить, что точность формулировок и посылов, не оставляют сомнений в достоверности этого диалога.
Ободряющие слова лорда Фрэнсиса о том, что «придут ясные дни» вскоре полностью сбылись. 24 марта 1603 года, умерла Великая Королева Елизавета I. Первый биограф Шекспира Николас Роу в 1709 году писал: «Королева Елизавета видела несколько его пьес и, без сомнения, благосклонно одаривала драматурга своим расположением». На недоумение биографов Шекспира на эту тему И.М. Гилилов ответил достаточно убедительно: «Смерть Елизаветы I была оплакана многими поэтами Англии, но поэт Уильям, Потрясающий Копьем, никак не откликнулся на это событие. Генри Четл в своей поэме "Траурные одежды Англии" прямо упрекнул его за молчание и призвал "вспомнить нашу Елизавету", которая при жизни "открывала свой монарший слух для его песен". Но "среброязычный" Шекспир промолчал и после этого призыва».
Для графа Ратленда смерть королевы означала конец ссылки и разорения,
появление какой-то надежды на лучшее будущее».
Уильям Шекспир пишет в сонете 107:
"The mortal moon hath her eclipse endured
And the sad augurs mock their own presge,
Incertainties now crown themselves assured,
And peace proclaims olives of endless age.
Now with the drops of this most balmy time
My love looks fresh, and Death to me subscribes"
"Свое затменье смертная луна
Пережила назло пророкам лживым.
Надежда вновь на трон возведена,
И долгий мир сулит расцвет оливам.
Разлукой смерть не угрожает нам...".
Перевод С.Я.Маршака
«Надежда», в лице шотландского короля Джеймса VI Стюарта, который взошел на Английский трон под именем Джеймса I, - не преминула оправдаться в полной мере. Жизнь Роджера Мэннерса кардинально счастливо изменилась. По пути из Эдинбурга в Лондон новый монарх, посетил "Бивер-Кастл" и лично полностью реабилитировал графа Ратленда, отменив разорительный штраф и восстановив его в должности смотрителя Шервудского леса и лорда-лейтенанта Линкольншира. Младшие братья Роджера были возведены в рыцарское достоинство и тоже полностью реабилитированы.
Немного позже был выпущен из Тауэра и реабилитирован граф Саутгемптон, который, однако не простил, как он считал, - предательства Ратленда и прекратил с ним всякие взаимоотношения до самой смерти.
Джеймс I очень благоволил к графу Ратленду и хотел использовать его блестящие таланты на службе короне. Уже в "Бивер-Кастле" король предупредил его, что ему предстоит почетная дипломатическая миссия в Данию для вручения верительных грамот Кристиану IV, а также поздравления его с рождением сына и награждением орденом подвязки.
28 июня 1603 года официальная посольская миссия, возглавляемая лордом Роджером Мэннерсом, 5 графом Ратлендом отбыла из Англии и после девятидневного плавания вступила на землю королевства Датского.
Посол английского короля был принят в летней резиденции Кристиана IV - замке Кронборг с великими почестями.
В свите графа Ратленда был королевский герольд Уильям Сегар, который вел подробный дневник, опубликованный в 1605 году историком Джоном Стоу. Согласно его записям, полномочный посол Его Величества был принят Кристианом IV в личных покоях замка Кронборг, при этом беседа шла на итальянском языке. Празднествам, пирам, возлияниям, тостам не было конца. 10 июля во дворце дали банкет по случаю крещения новорожденного принца. Сегар записывал в дневнике по поводу дворцового банкета: «Человек может заболеть, отвечая на все их тосты. Обычай сделал их обязательными, а обязательность превратила в привычку, подражать которой мало подходит для нашего организма. Было бы долго рассказывать о всех имевших тут место излишествах, и тошно было слушать эти пьяные застольные речи"
Через четыре дня в замке Кронборг Ратленд поднес королю Кристиану IV знаки ордена Подвязки, а вечером на английском корабле был дан ответный банкет - столы накрыли на верхней палубе. Каждый тост сопровождался шестью, восемью и десятью пушечными выстрелами, а всего выстрелов сделали 160 - можно подсчитать, какое огромное количество вина было выпито. «Утомленный, - как записал Сегар, - этим вакхическим времяпрепровождением», Ратленд 19 июля отправился в обратный путь - возможно, сократив ранее намечавшуюся продолжительность своего пребывания в чересчур гостеприимном датском королевстве.
Не случайно поэтому в «Гамлете» в I акте, сцене 4, диалог Гамлета и Горацио, в "Первом кварто" звучит так:
Гамлет.
Пирует за полночь Король в покоях,
Пьет пунш пылающий и дико пляшет.
Когда ж он рейнского осушит кубок,
Гром пушечный и барабан возносят,
Той удали хвалу.
Горацио
Такой обычай?
Гамлет.
Обычай. Но сдается мне – а я
Здесь был рожден и при дворе воспитан:
Обычай сей пристойнее нарушить, чем соблюсти.
Перевод Андрея Корчевского.
И значительно дополнятся во "Втором кварто":
Гамлет
Король сегодня тешится и кутит,
За здравье пьет и кружит в бурном плясе;
И чуть он опорожнит кубок с рейнским,
Как гром литавр и труб разносит весть
Об этом подвиге.
Горацио
Таков обычай?
Гамлет
Да, есть такой;
По мне, однако, - хоть я здесь родился
И свыкся с нравами, - обычай этот
Похвальнее нарушить, чем блюсти.
Тупой разгул на запад и восток
Позорит нас среди других народов;
Нас называют пьяницами, клички
Дают нам свинские; да ведь и вправду -
Он наши высочайшие дела
Лишает самой сердцевины славы.
Бывает и с отдельными людьми,
Что если есть у них порок врожденный -
В чем нет вины, затем что естество
Своих истоков избирать не может, -
Иль перевес какого-нибудь свойства,
Сносящий прочь все крепости рассудка,
Или привычка слишком быть усердным
В старанье нравиться, то в этих людях,
Отмеченных хотя б одним изъяном,
Пятном природы иль клеймом судьбы,
Все их достоинства - пусть нет им счета
И пусть они, как совершенство, чисты, -
По мненью прочих, этим недостатком
Уже погублены: крупица зла
Все доброе проникнет подозреньем
И обесславит.
Перевод М. Лозинского
С. Демблон, как уже отмечалось, проанализировав все эти и другие факты, связанные с появлением двух кварто "Гамлета" и их текстами, пришел к выводу, что эта пьеса могла быть написана только Ратлендом. Как считает И.М. Гилилов: «Если говорить более осторожно - "Гамлета" мог написать только сам Рэтленд или чрезвычайно близкий к нему человек, его духовный и интеллектуальный поверенный». Однако, по- моему мнению, гораздо более важны идейно- смысловые изменения в тексте трагедии, которые указывают на радикальный перелом в мировоззрении автора, та самая «творческая эволюция, явленная в произведениях» "Великого Барда", и то самое «шекспировское сознание (mind)», в котором родилась пьеса, "Гамлет", о которых говорит И.О. Шайтанов.
Эта трансформация проявляется, именно во "Втором кварто", изменением общей тональности пьесы, с значительным усилением её мрачности и трагизма и ужесточением характеристик ее основных героев и появлением очень важных новых смысловых дополнений.
Пожалуй, самым ярким примером этого можно назвать изменения в центральном сюжете трагедии, «пьесе в пьесе» под названием «Мышеловка».
В "Первом кварто" монолог «Герцога – на сцене» очень лаконичен:
Duke
I do believe you, sweet, what now you speak.
But what we do determine oft we break,
For our demises still are overthrown:
Our thoughts are ours, their end’s none of our own/
So think you will no second husband wed,
But die thy thoughts, when thy first Lord is dead.
Герцог
Я верю в то, что мне сказала ты.
Но замысел-он не прочней мечты.
Намеренья-плод сердца твоего,
Ну а итог – не в веденье его.
Ты думаешь, твой дух неколебим,
Но эта мысль умрет с концом моим.
Перевод Андрея Корчевского.
Во "Втором кварто" монолог значительно расширен и в нем звучит совершенно иное настроение:
King Player
I do believe you think what now you speak;
But what we do determine oft we break.
Purpose is but the slave to memory,
Of violent birth, but poor validity;
Which now, like fruit unripe, sticks on the tree,
But fall unshaken when they mellow be.
Most necessary 'tis that we forget
To pay ourselves what to ourselves is debt.
What to ourselves in passion we propose,
The passion ending, doth the purpose lose.
The violence of either grief or joy
Their own enactures with themselves destroy.
Where joy most revels, grief doth most lament;
Grief joys, joy grieves, on slender accident.
This world is not for aye, nor 'tis not strange
That even our loves should with our fortunes change;
For 'tis a question left us yet to prove,
Whether love lead fortune, or else fortune love.
The great man down, you mark his favourite flies,
The poor advanc'd makes friends of enemies;
And hitherto doth love on fortune tend,
For who not needs shall never lack a friend,
And who in want a hollow friend doth try,
Directly seasons him his enemy.
But, orderly to end where I begun,
Our wills and fates do so contrary run
That our devices still are overthrown;
Our thoughts are ours, their ends none of our own.
So think thou wilt no second husband wed;
But die thy thoughts when thy first lord is dead.
Король на сцене
Мне верится, вы искренни во всем.
Но мы привязанности сами рвем.
Обеты нам подсказывает страсть:
Остынет жар, они должны отпасть,
Как с ветки падает созревший плод,
Когда свалиться время настает.
Чтоб жить, должны мы клятвы забывать,
Которые торопимся давать.
И мы живем не чем-нибудь одним,
А сменой увлечений жить хотим.
Печаль и радость в дикости причуд
Сметают сами, что произведут.
Печали жалок радости предмет,
А радости до горя дела нет.
Итак, когда все временно и тлен,
Как и любви уйти от перемен?
Кто вертит кем, еще вопрос большой,
Судьба любовью иль любовь судьбой?
Ты пал, и друг лицо отворотил.
Ты всплыл, и ты врагам вчерашним мил.
Нарочно это или невзначай?
Кто дружбой сыт, друзей хоть отбавляй,
А кто в нужде подумает о ком,
Единственного делает врагом.
Но кончу тем, откуда речь повел.
Превратностей так полон произвол,
Что в нашей власти в случае нужды
Одни желанья, а не их плоды.
Так и боязнь второго сватовства
Жива у вас до первого вдовства.
Перевод Б.Л. Пастернака
Здесь более глубоко и трагично продолжается тема, к которой Шекспир впервые обратился в Ричарде II, о том, что человек, какое бы высокое положение он не занимал, не волен над своей судьбой, которая может привести его к полному краху и переосмыслению всей предшествующей жизни.
Thus play I in one person many people,
And none contented.
Sometimes am I king;
Then treasons make me wish myself a beggar,
And so I am. Then crushing penury
Persuades me I was better when a king;
Then am I king'd again; and by and by
Think that I am unking'd by Bolingbroke,
And straight am nothing.
But whate'er I be, Nor I, nor any man that but man is,
With nothing shall be pleas'd till he be eas'd
With being nothing.
King Richard II Act V, Scene V
В одном лице я здесь играю многих,
Но все они судьбою недовольны.
То я - король, но, встретившись с изменой.
Я нищему завидую. И вот,
Я - нищий. Но тяжелые лишенья
Внушают мне, что королем быть лучше.
И вновь на мне венец. И вспоминаю
Я снова, что развенчан Болингброком
И стал ничем. Но, кем бы я ни стал, -
И всякий, если только человек он,
Ничем не будет никогда доволен
И обретет покой, лишь став ничем.
Ричард II, АктV, Сцена V. Перевод М. Донского
В дальнейшем это получило блестящее развитие в «Короле Лире».
То есть, именно во «Втором кварто», по точному определению И.М. Гилилова: «Автор предстает перед нами «трагически перерожденным в купели страданий».
Развивая эту тему, Шекспир, тем не менее говорит о том, что даже при бессилии человека, судьба (рок, божество) тем не менее доводит наши намерения до финала, однако, «в нашей власти в случае нужды, одни желанья, а не их плоды».
Our indiscretion sometime serves us well
When our deep plots do pall; and that should learn us
There's a divinity that shapes our ends,
Rough-hew them how we will-
Нас безрассудство
Иной раз выручает там, где гибнет
Глубокий замысел; то божество
Намерения наши довершает,
Хотя бы ум наметил и не так...
Перевод М. Лозинского
Эта сцена тоже появляется во "Втором кварто" трагедии.
Кроме того, Шекспир включает в III акт новую 3 сцену, где
Клавдий, понимая, что разоблачен, в беседе с Розенкранцем и Гиндестерном, жестко сбрасывает маску заботливого и терпеливого отца и откровенно говорит о своей ненависти к принцу, фактически приказывая убить его.
Король
Он ненавистен мне, да и нельзя.
Давать простор безумству. Приготовьтесь;
Я вас снабжу немедля полномочьем,
И вместе с вами он отбудет в Англию;
Наш сан не может потерпеть соседство
Опасности, которую всечасно
Грозит нам бред его.
Интересен ответ Розенкранца:
Жизнь каждого должна
Всей крепостью и всей броней души
Хранить себя от бед; а наипаче
Тот дух, от счастья коего зависит
Жизнь множества. Кончина государя
Не одинока, но влечет в пучину
Все, что вблизи: то как бы колесо,
Поставленное на вершине горной,
К чьим мощным спицам тысячи предметов
Прикреплены; когда оно падет,
Малейший из придатков будет схвачен
Грозой крушенья. Искони времен
Монаршей скорби вторят общий стон.
Перевод М. Лозинского
Здесь очевидная аллюзия на графа Эссекса, падение которого ввергло в «пучину бедствий» всех, кто был связан с ним, а также отчасти и на смерть Елизаветы I, которая привела к тому, что многие из могущественных вельмож, были отстранены от власти, а те, кто поддерживал бунт Эссекса, напротив,- возвышены.
Как утверждает И.М. Гилилов: «Но несомненная связь этого трагического перелома с крушением Эссекса всегда являлась для стратфордианских биографов весьма трудным пунктом. Ибо чем был для Шакспера граф Эссекс и что он был для Эссекса? Почему его так больно - на всю жизнь - могла ударить гибель бесконечно далекого от него королевского фаворита? Биографам остается только ссылаться на то, что граф Саутгемптон, которому посвящены две шекспировские поэмы, тоже серьезно пострадал за свое участие в мятеже, - это могло, мол, отразиться и на актере-драматурге. Но факты говорят, что Уильям Шакспер в это время - после крушения Эссекса - занимается своими обычными делами: в 1602 году он приобрел большой участок земли возле Стратфорда и строение в самом городе».
Эти многочисленные факты кардинально опровергают достаточно невероятное обвинение, высказанное И.О. Шайтановым: «Иными словами, достоверностью своей концепции в рамках шекспировского творчества Гилилов не озаботился. Надо сказать, что, как и большинство антистрэтфордианцев, это самое творчество его вообще мало интересует».
Приведенные факты свидетельствуют как раз о противоположном, - в первую очередь,- с точки зрения «эволюции творчества», автором шедевров "Великого Барда" мог быть только Роджер Мэннерс, 5 граф Ратленд, и уж совсем не «тот, кто родился в Стратфорде- на- Эйвоне».
Однако, если говорить о «достоверности» этой концепции, то она базируется далеко не только, и не столько на приведенных выше аргументах, которые, разумеется, являются косвенными, и, несмотря на логичность и огромное число «удивительных» совпадений, не могут поставить точку в «шекспировском вопросе». Но есть и более серьезные аргументы, и поразительные открытия, которые в значительной степени приоткрывают завесу тайны над личностью «Великого Барда».
Продолжение http://proza.ru/2018/11/03/1358