15
Чувства приходят по-разному. Иное можно не разглядеть, иное надо долго разглядывать, пожить в нём и что-то пережить. Иное чувство сразу покоряет богатством ощущений. Но есть и такое чувство, секундный прожог, которое впервые, о котором ничего не знаешь, но которое берёт душу в полон сразу и навсегда. Словно ты и та, конечно же, это касается женщины, неведомо кем настроены на одну волну.
Покачал головой, не уверенный в том, что произошло или не смогло произойти, оно действительно нужно мне. Я превратился в слух. Я весь внимание. Я борюсь сам с собой. Я пытаюсь урезонить себя. И чем больше сам с собой борюсь, тем яснее становится истина: я не хочу служить причиной новых тревог. Я не уверен в себе.
Молчаливое заверение, сначала шепотом, потом бесконечным звоном ушло в тысячелетнее пространство. Оно проникло за край вселенной.
Можно было не сомневаться, я не собираюсь открывать рот. Я просто дёргаюсь на крючке жизни, как рыба. Буду дёргаться, пока не вымотаюсь.
Почему я не передумал в последнюю минуту, согласившись лететь?
Что приготовляло к такому восприятию? Что за очарование околдовало? Что, в какой-то момент отключение от старой подпитки произошло, истощился со временем, и это потребовало новой зарядки?
Прежде чем произойдёт включение, резанёт по сердцу тоской и болью, от которой колыхнёт мозг, сверкнёт мысль: это – моё, сто тысяч разностей передумаю.
Моё. А раз это моё, то оно и напоит, и станет искрой зажигания. И пройдут скрозь меня новые токи. Но ведь не за тем, чтобы испепелить.
Странно, что мне до сих пор не приходило это в голову. Токи должны зажечь что-то, осветить.
Закрыл глаза. Набухшая горечь стояла во рту. Всё понимаю и ничего не понимаю. В той я жизни или в этой? Надо что-то делать. Я замер, прислушиваюсь к себе, пытаюсь уловить звучащее в своей однозначности решение. Оно есть.
Голос решения то утихал, то наполнялся силой, раздваивался, требуя повторов. Сохранить надо вечерне-ночное ощущение. Ни о чём не думать, ни с кем не разговаривать. Хоть минутку побыть в некоей тёмной бесплотной пустыне иного мира. В том мире, только в нём идёт сверка позабытого прошлого и теперешнего необычного. Идёт сверка меня, едва научившегося ходить и думать, со мной нынешним, пустым, как перевёрнутый стакан.. И не уйти от прошлого, и не отделаться от нынешнего. Не из-за этого ли страх?
Женщина посматривает на меня как бы с насмешкой.
Жизнь распадается, чувства мутнеют, теряется смысл даже предполагать, что будет завтра. Завтра может и не быть. Хорошо, что нет уныния, значит, не исчерпаны способы жить.
Я что-нибудь придумаю.
То, что происходит со мной – не могу понять. Сердце едва удерживается в груди. Чувствую его форму, ощущаю тепло. Нет, не одеревенел. Гудит внутри рой слов, будто из потревоженного осиного гнезда предупреждающее гудение,- не береди душу.
Болит душа, страдает не столько от потерянной любви, сколько от осознания, что я недостоин, что все, за исключением Елизаветы Михайловны, полны величайшего равнодушия, которое они, и словесно и бессловесно, обрушивают, не заботясь о последствиях. Словами нельзя переделать человека. Толку не будет, если произнесённые слова не интересны. В охватившем мраке, так делай, а так не надо, не придают сил.
Ну и что? Чего теперь казниться? Ну, а я, я, говорил кому нужные слова? Может, и я был кому-то помехой? Без всякого «может», был.
Не собираюсь ни объяснять, ни оправдываться. Для меня это будет сложно, а другим неинтересно. Кто захочет понять, для того я весь как на ладони. Если кто и укусить меня намеревается, я не больно-то защищаться буду. Больше всего человек страдает от мелких укусов.
Не двигаюсь, жду. При желании это можно растолковать как знак согласия.
Когда это Елизавета Михайловна произнесла, её слова: я не хочу быть только самкой, только утехой в постели, только рабой кухни?
А я не хочу быть запасной деталью. Родить мужчина не может. Отбыть повинность на кухне – куда ни шло. Подозревать вроде бы самого себя не в чем. Сверхъестественного во всём ничего нет.
Почему-то захотелось взять в руки ладони Елизаветы Михайловны, но почему-то не смею этого сделать, потому что не она нуждалась в поддержке. В этой непонятной полудрёме чудится, что всё свалившееся на меня, всё это без перерыва, как бы одно, одна ноша, взваленная судьбой, и так же, как когда-то, мои думы проросли и прошлым, и настоящим. И перебираю в памяти слова и поступки, радуюсь и тревожусь, пытаюсь предугадать и этим своим загадом пытаюсь выбраться на определённую мне дорогу.
Не должно быть никаких выяснений отношений. Только констатация фактов. Умные люди не выясняют отношений.
Дело не в том, выясняют или нет, дело в том, что я готов сделать, что сделал. В этом и есть причина всего.. Не я завлёк, меня Я позволил распорядиться своей жизнью.
Порыв какой-то жалости. К кому?
Странное настроение росло. В три ли слова его озвучить можно было, в два ли слова, но точно, «не хочу» присутствует там. Чего «не хочу» - не знаю. И чего хочу, в том-то и дело, что тоже не знаю. Ничего не хочу.
Тут уж не шуточки шутить надо. Жернова опасений проворачивались и проворачивались в душе. Уверенным быть на все сто процентов нельзя, сам себя до конца не знаю, но делиться этими опасениями с первым встречным не буду.
Очень много на свете неугаданного и до конца не истолкованного. Оно рядом, оно существует, но пока оно тебя не коснулось, ничего как бы и нет. И из-за неповоротливости это, и из-за опаски. А если вдруг что-то открывается, да всё равно что, но каким-то боком оно греть начинает, вот в ту сторону так и начинает клонить.
Время остановилось. Мы не смотрели друг на друга. Солнечные лучи ловили и отпускали нас. Это был наш миг, миг узнавания. А такой миг вне времени и вне реальности. Только сколько надо молчать? Сколько можно длить паузу? Большой артист на сцене в этом разбирается. Он знает толк в паузах.
Голос Елизаветы Михайловны чуть дрогнул. Почти незаметно, вопреки её воле.
Закон всемирного тяготения действует среди людей. Он вступает в свои права, когда встречаются взгляды, когда что-то вспыхивает в глазах, когда сомнение сменяется надеждой. Всего мгновенье отдаётся закону тяготения, как в замедленной съёмке длится это мгновение, запечатлеваясь в памяти.
До меня дотолкались слова:
- Почему я хочу признаться, так, наверное, просто сама хочу услышать, как звучат эти слова на краю света. Я люблю тебя! У тебя ужасно ласковые руки.
Слова благодарности и слова прощания? Что, другое что-то услышать думал? Звук голоса как бы начал существовать отдельно, он донёсся до слуха отражённым и слегка приглушённым эхом от старых крестов.
Кто сказал, что человек от хороших слов или хороших вещей становится лучше? Он новым содержанием наполняется. Разница есть, разницу слышать надо: не человек сам по себе лучше становится, а становится удобней жить, приятней находиться рядом с кем-то, кто лучше его.
- А вы, Глеб Сергеевич, влюблялись в замужнюю женщину?
Будто на бегу меня кто-то остановил. Взял и удержал. Правильного ответа не существует. Как и правильного пути. Как и неправильного. Главное, целым остаться.
Люблю, влюблялись - слова, как бы пожирающие друг дружку. Мне хочется закрепить в себе, сохранить счастливое состояние, миг упоения этим состоянием длить и длить. Спасибо тебе за всё.
Понятно, что плещется на дне моего сосуда души тревога,- всё ведь может враз измениться. Счастье или счастливое состояние, пока к нему не привык наполовину или на треть из тревог состоит: а как всё вдруг пропадёт, а не растрясу ли это счастье по ухабам жизни, а не треснет ли кто-то по затылку каким-нибудь суждением, не споткнусь ли о камень? Камней полно раскидано.
Давно пора перестать трясти этими бесконечными «не». Не нужно играть словами. Дети умеют просто играть, взрослые в работу игры включают не только умение, но и чувства, отношения, внутреннее состояние. Любить – это не работа. Если любовь в состояние работы переходит, то это не твоя любовь, а чужая. Да и не состояние это, а блажь. Блажь – обуза.
Скошенным взглядом задеваю из-под ресниц лицо Елизаветы Михайловны. Лучше зажмуриться. Покачать головой.
Легко рассуждать, когда тебя ничего не касается. Смешно. Меня многое не касается. И это правда. Правда ведь не нуждается в ссылках, детальной точности, ей ведь безразлично, усомнился кто-то в ней или нет. Ложь – эта да, та всегда озабочена тем, чтобы выглядеть как можно правдивей причёсанной, чтобы ни сучков не было, ни задоринок.
Ничего мне не надо, кроме спокойствия, тишины и…одиночества. Полного покоя и устранённости от чужих страстей. Что, это чужие страсти уткнулись своими взглядами мне в спину? Уткнулись так, что внутри что-то вспухло, начало шевелиться. Оглянуться не могу, одеревенел.
Меня многие из-за моей дурацкой замкнутости не славят. Да никто не славит. Поперёк горла я. Сам себе противен. Я сам себя отгородил. И люди, согласно постановлению невидимой силы, не замечают моего изменившегося в лучшую сторону поведения. Чтобы заметили, вывернуться надо. На кой чёрт это делать? Но тут, к ужасу своему понимаю, что делать что-то надо.
Что-то колышется перед лицом. Может, белый лист, на котором строчки новой судьбы будут написаны, может, это дрожит пустота, входить в которую придётся, перед этим воздух разгрести надо будет. Мне кажется, что паузы в нашем диалоге чудовищно длинны. Неприлично длинны.
- Что под «влюблялись» понимать? Хотеть чужую женщину?
Не знаю, но почему-то выговариваю слова, нисколько не заботясь, как они будут восприняты. Не с женщиной разговариваю, а в мужской компании треплюсь. В мужской компании, чем острее словцо, чем разухабистее, тем оно больше смысла имеет. Облизанная тысячами прикосновений галька слов, так не пронимает.
- Любить и хотеть, наверное, разные ощущения. Хотя, одно без другого не может жить. Хотеть…Хотеть на первое место я бы поставила. Хотеть касаться, хотеть быть рядом, хотеть притулиться…а потом любить. Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня. Страсть надо познать.
И это говорит Елизавета Михайловна! Смотрю на неё во все глаза. Мне никогда не приходило в голову, что такие слова может выдать эта женщина. Получается, она не оправдывается за принятое решение.
Значит, у всего происходящего есть название — любовь. Чтобы любить, как надо, надо вносить поправки. Внёс -и нет чувства вины
- В сфере чувств и желаний я – младенец. Младенец игрушку не отдаст, и я не хочу ни повременить, ни поделиться. Порыв невозможно застопорить.
Никто так при мне не высказывался. В слова хочется запустить руки и перебирать, перебирать их молча. Чтобы заставить меня говорить в это время, нужно меня убить, промыть мозг, плеснуть живой воды, чтобы я усвоил, что стал другим. Чтобы появилось умение выстраивать слова по-другому, не как обычно я их строю.
Чтобы хотеть, надо вокруг себя возвести стену, чтобы хотение было только моим, чтобы ни о каких «простить», ни о каких подозрениях и намёка не было. Чего в жизни нельзя простить? Не притягивая за уши, не склеивая не склеиваемое? Что может быть совсем-совсем непростительным? Какими словами защититься, как начать?
Тем не менее, слова нашлись. Казённые, куцые. Оно так, если не обгонять события, то жизнь расставит всё по своим местам самым лучшим образом и без слов. И не надо будет словами заранее определять, что будет, а чему не бывать
- Хотеть – это возможность вспомнить, потому что есть такое, что забыть нельзя, что забывать грешно. За что надо бороться. Хотеть – оно рождает желание быть ближе. Когда каждое мгновение осязаемо, его можно угадать, ведь тогда по интонации всё невысказанное угадывается. Не похоже, чтобы всё у нас хорошо было обдумано.- Себе ли говорила Елизавета Михайловна, ко мне обращалась, доказывала кому-то, мне неизвестному, но сомнения, сомнения присутствовали.- Я, сама себе удивляюсь. Я перестала всё обдумывать. Поняла, стоит включить мозги, всё развалится. И никогда не надо нарушать законы жизни – не надо свои убеждения натягивать на кого-то. Человек уж так устроен, что открытую несправедливость способен проглотить, а мелочный заспинный слушок – никогда.
То ли на минуту выпал я из реальности, но при звуке голоса Елизаветы Михайловны вздрогнул и очнулся. Бросил виноватый взгляд на женщину, опустил глаза. Мне показалось, что я один противостою какому-то вновь определённому порядку. При этом. сознание своей важности бодрило.
Особой причины храбриться не было. Что толку храбриться после драки, задним числом выказывать необычайное присутствие духа. Нет, нет во мне стержня.
Откуда приходит словесная заумь, как эти слова выстраиваются в предложения, мои слова, не мои, чьи-то - разве имеет это значение? Сколько выпадает в жизни счастливых минут, всеми ими пользоваться надо. Всерьёз, не всерьёз…
Я как бы тягощусь уже предстоящей разлукой, обдумываю слова, какие будут сказаны напоследок. Облегчения не испытываю. Я боюсь произнести неосторожное слово, которое может потушить едва затеплившийся огонёк.
- Значит, полное разочарование?
- Это вы о чём?- блаженный взор больших глаз выражал упоённое внимание. Елизавета Михайловна сцепила перед собой руки. Я лишь мельком глянул на её побелевшие кулачки. Высоко на скулах у неё появились два ярких пятна.
- Да всё о той же жизни. Все встречи-расставания в жизни для отдыха: отдохнул, провёл время – и никаких глупостей. Если женщина говорит, что она не хочет замуж, знай, она только об этом и думает.
- У кого-то может и так. А вообще-то, один человек становится спасителем другого. Глупо злиться на весь мир только потому, что кто-то оказался негодяем, кого-то разлюбили. Надо злиться на себя, на свой выбор. Когда человеку кто приглянется, сначала ведь ещё можешь совладать с сердцем, здраво рассуждать, это уже потом бывает слишком поздно. Надо пережить время, чтобы новое время стало твоим. Да и доброе, добро, приятие или нет, оно ведь исходит от другого человека, и надо быть добрым друг к другу.
Мне казалось, что Елизавета Михайловна без слов угадывает, что творится в моей душе. На это у неё нет ни малейшего сомнения. А мне что нужно? Мне нужно место, где можно было бы ни с кем не разговаривать, ничего не делать, никому ничего не доказывать. Сесть, погрузившись в небытиё, и думать.
Оно так, и не так. Когда-то думал, что не худо было бы перенести какое-нибудь суровое испытание, удар судьбы пережить. Без жалоб, без того, чтобы не страдать. Теперь те думы не окрыляли, теперь понял, что всё тогдашнее не принимал полностью всерьёз, не верил, что испытания будут. Теперь от мысли, что угрозы предстоящего испытания осуществятся, от такой мысли ужас накатывался.
В голове проносились вопросы, тысячи вопросов и ни одного ответа. Почему так устроена жизнь? Почему одним везёт – других преследуют неудачи? Почему считается, что добрая душа скрывается за прекрасным лицом? Почему все женщины молодятся, стараются продать себя подороже? Это, что, добавляет счастья?
Зачем, как можно дольше оставаться молодым? Это раньше молодым везде была дорога, сейчас дорогу надо пробивать... Рано или поздно всё равно всем придётся признать своё поражение.
Что может защитить от страха? Самоотдых? Книги? Чёрта лысого они защитят.
Всё казалось странным. Я будто в первый раз за долгое время заговорил на своём родном языке.
Два дня, четыре часа, шестнадцать минут, двадцать четыре секунды.