Бессмертные

Впервые рассказ опубликован в журнале "Балтика" № 2, 2020 г.

3
– Сейчас, Ванюша, сейчас, – бормотала я, торопливо шерудя кочергой в печи. – Уже скоро, милочек, скоро. – Бросив кочергу, подтянула повыше юбку. – Ждать уж недолго, – пообещала и, потирая шершавые ладони, направилась к большой сковороде, чтобы налить в нее масла. – Теперь почти готово, – наконец сообщила я с удовольствием. – Сейчас, мой сладенький, переправлю тебя в мир иной, – проворковала я зловещим голосом и зашаркала к столу, где лежал большой кухонный нож.
Скованный по рукам и ногам веревкой, трепетный как беспомощный козленок, втиснулся Иванушка в угол избы, оборвав там всю паутину мешковатую, и оттуда таращил на меня большие глаза страха. Он был еще молод. И умирать ему было очень рано. Но коли угодил ко мне обкуренный, назад пути не будет, пускай теперь полакомит бабушку молоденьким. В предвкушении сытного ужина я поторапливалась от нетерпения. Ведь в лесной глуши такая парная, нежная и аппетитная добыча редко перепадает. Кругом одна только дикая жилистая сухомятка. Целыми днями на печи лежать с хондрозом, упираясь костяной ногой в потолок, надоедает. Все приелось мне.
– Ба-ба-а, – жалобно протянул мой вкусненький, окончательно просветлев от своей травы дурманящей, – а сковородка-то для меня маловата будет.
– Да, ненаглядный мой, маловата, – согласилась я и, пригладив серебристо-серые пряди, собранные на затылке в клубок, срезала веревки, опутавшие худенькие ножки моего Иванушки.
– Бабушка, – снова заголосил он, – как же ты жарить меня станешь, коли сковорода мала?
– На куски порежу, в сковороду сложу, в печь суну, – ответила я, сглатывая в урчащий желудок.
– Так сгорю я в печи, в угольки превращусь, тебе и не останется чем поживиться, – сказал Иванушка.
Я так и замерла над ним с ножом и задумалась вслух:
– И то правда. Все самое лакомое, сочное, сахарное огню достанется. А мне что же – только горелые косточки твои обгладывать?
– Бабуль, – продолжил Иванушка смелее, – хочешь, покажу, как надо?
– Покажи, умненький, научи, – ответила я.
– Связанный не могу, – опечалился он, протягивая мне руки. – Разрежь, пожалуйста.
Я склонилась над ним, освободила ручки его от крепких пут и приготовилась принять учение. Тогда Иванушка размял пальцы, откашлялся менторски и завел свою речь о том, что мясо хорошо готовиться на вертеле. В деревне матушка так делает. Взял он мою метлу. Взял моток веревки с дубовой лавки. Взял меня под руку – дальше обучает. Мол, надо привязать дичь к вертелу. Вот, бабуль, как это делается. Я и опомниться не успела, как оказалась привязанной к метле. Тут подхватил меня Иванушка и сунул в печь. Почуяла я запах горелого. Взвыла я от жарких языков пламени. Ощутила, как огонь принялся облизывать мою спину, бока, нос. Испугалась, что урок пойдет мне прахом. А Иванушка приговаривает:
– Вот так, бабушка, надо поворачивать, чтобы мясо со всех сторон хорошенько пропекалось.
– Поняла я! Все поняла! Вынимай меня скорее! А то сгорю заживо! – ору, корчусь, визжу – все напрасно. Не для того я гусей-лебедей посылала за Иванушкой, чтобы не я его, а он меня в печи изжарил.
Пламя кусается, жжет, лижет. Я трепыхаюсь. Иванушка поворачивает. Огонь всю меня обложил. Я ужом извиваюсь, чувствуя, как жизнь моя тает, словно горящая свеча, как выступают кости, как испаряется злость. Иванушка вновь крутит. Огонь безжалостно покусывает. Я вся поджариваюсь. Иванушка и говорит:
– Гори ты, бабка, дотла. А мне к Елене Прекрасной спешить надо, свататься.
Сказал так удалой хитрец, бросил меня в огонь, заслонкой печь закрыл и кинулся бежать прочь из моей избы на свободу в восторге пылкого желанья.

2
На том и завершил я главу моей новой сказки. С удовольствием отложил я перо, закрыл чернильницу и, расправив плечи, встал из-за стола с легким чувством от удачной работы. Теперь, решил я, прогуляюсь по осенним Болдинским окрестностям, чтобы свежий ветерок с прозрачных лугов напел мне счастливые мысли. Только я взялся за плащ, как услыхал топот конских ног. Влетел ко мне в комнату царь Кощей весь в блеске стальных доспехов, на вороном коне и встал передо мной с такими словами:
– Ты почто бабку спалил? Как дозволил сие злодейство? Ничего, что другой у нас нет?
– Спалил, потому что надо было Иванушку выручать, – ответил я уверенно. – Рано ему в печи пропадать.
– Ты это брось, Пушкин, – заверил Кощей, помахивая своим длинным костлявым пальцем. – Кто границу между нашими мирами стеречь будет? Кто живых будет провожать в мертвые?
– Довольно Яге разбойничать, – возмутился я.
– Верни ее, Пушкин, – потребовал Кощей. – Воротись за стол, перепиши сказку.
– Ни за что, – заупрямился я. – Если бабку верну, она снова станет охотиться на невинных молодцев да жизнь у них отбирать.
– Тогда защищайся, негодяй! – пригрозил Кощей и спустился с коня.
– К вашим услугам, – отважно ответил я.
– На чем драться будем? – спросил костлявый аристократ с презрением.
– Клинок нам судья, – ответил я, недолго подумав.
Тогда Кощей поднял руку, и в одно мгновение схватил из пустоты взявшийся Меч-Кладенец.
Я снял сюртук, повесил его на спинку стула, подвернул рукава сорочки, подошел к стене и снял свою турецкую саблю – подарок графа Паскевича, рывком вынул ее из серебряных ножен.
И завязалась наша дуэль. Заходили мы недруг перед недругом, пристально взирая в глаза, готовясь биться не на жизнь, а на смерть. Царь сделал первый выпад. Я парировал удар его, и оружие наше, лязгая, скрестилось. Кощей силен, но я проворен. Он бессмертен, а я, благодаря судьбе, призрачен. Размахнулся я в свою очередь и ударил саблей по плечу царя мертвых. С таким ярым звоном оружие мое брякнулось на вражеский доспех, брызнув искрами, что приглохло все вокруг. Но вреда костлявый не получил. В другую минуту он, разрезав пустоту со свистом, провел мечом понизу. Я своевременным прыжком перемахнул через его меч. Так подлетел, что едва не стукнулся головою о потолок и, опустившись, нанес удар саблей по Кощеевой кирасе. Злодей содрогнулся и двинулся на меня с напором. Так бились мы с четверть часа. Наконец я изловчился и нанес Кощею меткий удар, смахнув голову его с плеч. На том дуэль наша и завершилась. Подобрал царь свою голову, влез на коня и поникший умчал прочь сквозь стену, так свободно, словно в плотный туман. Я перевел дух. Вложил саблю в ножны и повесил ее на прежнее место. Вот и подтвердила борьба наша размышления мои о том, насколько автор властен над своими героями, не способными повлиять на ход его творческих убеждений. Приходится стоять за свою правду. Утвердившись в этом, я надел сюртук, плащ и вышел в тихий сельский день в надежде, что прогулка вернет мне душевный покой для продолжения моих славных литературных опытов.
На прогулке я думал о силе авторского духа. Фантазия человеческая витиевата и способна решать самые неожиданные, смелые задачи. Тишина и покой вызывают к хорошему автору вдохновение. Оно позволяет создавать оригинальные образы. В уюте Болдино я вновь успешно сочинительствую, и яркие картины легко являются мне, рожденные животворящей природой. Здесь, вдали от новой вирусной напасти, мои поэтические способности обратят скучные деревенские дни затворничества в безудержный поток фантазии, приносящей радость и счастье.

1
По справедливости оставив славу за Пушкиным, я откинулся на спинку стула и вытянул ноги. Теперь можно и отдохнуть. Крепко зажмурился, чтобы не видеть испещренного строками экрана компьютера замученными глазами. Накопилась усталость, и больше не приходило мне в голову никаких подходящих мыслей, а только задумался я об отдыхе. Тогда по примеру Пушкина вышел я из-за стола и отправился на прогулку, чтобы освежить свои силы для успешного продолжения творческих планов, вдыхая свободу просторов заповедного Болдино.
Весна принялась возрождать промерзшую в лютую зиму природу. Апрельское солнце растопило серовато-синие залежи снега. Со звонким болтливым говором разбегались всюду ручьи. Лишь в тенистом лесу еще белели снежные перины, среди которых в тесных проталинах уже тянулись к свету проснувшиеся первоцветы. С глубокого синего неба доносились крики летящих с юга пернатых странников. Прислушиваясь к оживленным гусиным перекличкам, журчанию воды среди кочек, шороху ветра в голых ветвях деревьев, я ощутил приливы вдохновения. В этих вот пробуждающихся лугах, перелесках и канавах все жаждало новой жизни, все трепетно тянулось к солнцу. И душа моя, тоже утомленная теснотой холодных зимних дней, рвалась к свободе, где обитает бесстрашная чудесная сила. И только я так подумал, как в небе раздался громоподобный рев. Я поднял голову, но грозовых облаков не нашел – на небе по-прежнему чисто. Но что это там, в стороне, над лесом? Одна темная тучка возникла, как из невидимой дыры, и решительно заклубилась. А в следующую минуту, произведя сумятицу в летящей стае чувствительных гусей, на широких крыльях опустился передо мной Змей Горыныч. Что за диво!
Треглавый мой герой сел подле меня, подняв штормовое волнение среди стройных березок, и выкатил из пастей своих клубы нестерпимого жара.
– Приветствую тебя, православный, – сказали головы в унисон.
– Здравствуйте! – ответил я с волнением.
– Не ты ли позволил Пушкину сжечь Ягу в печи? – спросил Горыныч.
– Признаюсь, кроме меня тут больше некому, – неохотно ответил я.
– Как посмел ты покуситься на древнюю нечисть русского леса? – возмутился Змей, сверкая полными ярости глазами.
– Мой Пушкин должен был спасти жизнь юного Иванушки.
– Но зачем бабулю сжигать? Можно было и погуманнее чего придумать.
– Так ведь она снова принялась бы за свои злодеяния.
– Верни нам старуху, – попросил Горыныч. – Без нее наша жизнь наполнилась тоскою. Не едет к нам Иван-царевич, не идет солдат, не причаливают в ладьях царевны. Некому переправить в наш мир удалого человека. Верни. А потом проси, чего хочешь.
Выслушав Горыныча, я задумался: не грешно будет и в самом деле проявить великодушие – думал, думал и надумал.
– Хорошо, – ответил я твердо. – Верну вам Ягу. Без нее и в самом деле новые сказки будут лишены нравственного смысла. Некому дураков образумить.
– Спасибо, сказочник, выручил, – обрадовался Змей. – А в благодарность прими в дар бессмертие, – сказав так, он преподнес мне волшебное перо птицы Феникс, после чего взмахнул крылами и, поднявшись в небо, разогнал там любопытных гусей и скоро исчез из виду.
По возвращении домой сел я было за компьютер, но вспомнил о подарке Горыныча, взял перо Феникса, открыл старую чернильницу и принялся за работу аккуратно, чтобы с непривычки не наделать клякс.

2
Велев подать коня, вышел я после трудов своих из дому, прогуляться верхом по свежему осеннему воздуху. Отведать аромат увядающих осенних красок. Послушать печаль в голосах улетающих к теплу птиц. Но что-то все теребило мою душу, какое-то гнетущее чувство никак не покидало меня. Это ссора с нечистой силой навеяла печаль. Я задумался: а ведь прав был Кощей – зачем было губить несчастную одинокую старушку, находящую себе развлечение в поедании непослушных иванушек, полетах в ступе, общении с дремучей нечистью. Без нее и сказка пуста. Не будет от нее учения. Как же поступить? Вскоре конная прогулка приободрила меня. Появилась одна замечательная идея. Тогда повернул я коня на дорогу к чертогам Кощеева замка.
Вдруг сомнения вновь явились мне. «На какой черт старуху возвращать? – размышлял я. – Ведь она снова станет молодцев жарить. С Кощеем и Горынычем царевичей на сообразительность испытывать. Детей малых пугать. Впрочем, на то она и нужна, чтобы ума-разума иванушки набирались да свободу пуще смерти ценили. Лишать родной фольклор такого важного персонажа – грешно. Так и быть. Пускай себе живет».
В задумчивости явился я во мрачный замок Кощея, громоздящийся на вершине скалы высокой, о подножие которой море бурное волны свои с шумом разбивает в пену, а башенные шпили царапают угрюмые тучи, чтобы те дали чистой воды. Вошел я в зал престольный. Сидит на троне Кощей, печалится и меня дожидается.
– Верну вам Бабу Ягу, – пообещал я. – Так и быть.
– Нам другого и не надо, – обрадовался Кощей.
– Тогда послушай, царь, внимательно, – продолжил я. – Через леса, степи, в оврагах бежит Калинов ручей. Скачи к нему, что есть духу, набери из него воды Мертвой и вернись в избу на курьих ножках. Там выгреби из печи золу да угли. Полей их Калиновой водой. Бабуля и восстанет.
– Спасибо тебе, Пушкин, за совет, – оживился Кощей. – На века полезен тебе буду.
– Поторопись, царь, не то мыши все уголья по своим норам растащат, – сказал я.
– Уже скачу, – откликнулся царь и свистнул в два пальца.
Как явился ему конь вороной, взобрался костлявый на него и помчал в лес дремучий.
«Значит, автору все же не дурно из сердечности своей прислушиваться к чаяниям своих героев, – рассуждал я на обратном пути. – Справедливости ради, на благо мира да равновесия в нем не худо будет сменить гнев на милость. Пускай себе живет. А добро само пробьется и по справедливости будет и впредь держать над злым духом победу».
С такими мыслями вернулся я домой переделывать свою сказку.

3
Очнулась я под пристальным взором друзей моих верных: царя Кощея и Змея Горыныча. Оба, едва дыша, склонились надо мной и не спускают с меня пронзительных взоров. Под боком серебряный кувшин стоит. Я всхлипнула, шмыгнула своим длинным носом, пошевелила пальцами. Тогда Кощей плеснул мне в лицо остатки воды из кувшина, и я вздохнула глубоко и живо. А он уж новую метлу мне под руку сует.
– Возьми, душа моя, – говорит. – С выздоровлением!
Горыныч крылом обмахивает.
– С возвращением! – поздравляет.
Поднялась я, опершись на метлу, огляделася. Изба моя целехонька. Вся чисто прибрана. В печи огонь мирно потрескивает. Ступа в углу дожидается. Всё в полном здравии. Знать, опять куролесить будем – порадовалась я. Подошла к столу, а он уже накрыт празднично: гуси-лебеди жареные, яблоки молодильные, киселя молочные. Все далось нам на вечную славу. Устроили мы пир за мое бесконечное здоровье и наше сказочное процветание.
А в это время к моей избушке (ну что поделать) уже шагал по лесной тропе очередной Дурак.