На IV Международный литературный конкурс «Серебряный голубь России 2018»
Номинация: «Проза – эссе, рецензии и статьи о творчестве писателей» Игорь Назаров E-mail: nazarov_52@inbox.ru
Эссе
О творчестве Н.Н.Берберовой
Мы не в изгнании,мы - в послании
Н.Н.Берберова
Именно так охарктеризовала первую волну русской литературной эмиграции Нина Николаевна Берберова. Она была одной из того круга писателей, поэтов, философов, которые не просто оставили след, но стали частью западной культуры ХХ века, сохранившие веру и любовь к своему Отечеству – России.
Как же ошибся «провидец зари коммунизма» товарищ Ленин, когда погрузил на пароход весь цвет русской интеллигенции в 1922 году и принудительно отправил его за кордон, а людей в эмиграцию, думая, что избавляется навсегда от умных противников «великой революции». Они, эти люди живут в нашей благодарной памяти, как истинные сыны и дочери Великой России, помогая нам и сейчас пережить трудное время смуты нашей Родины, пытающейся подняться с колен, после падения в пропасть с приходом дикого капитализма в 90-е годы прошлого столетия.
Неотменяемое место в истории русской словесности Нина Берберова заняла рано и неожиданно. 22 июня 1922 года она вместе с Владиславом Ходасевичем покинула большевистскую Россию. Двумя месяцами прежде Ходасевич сказал ей, что "перед ним две задачи: быть вместе и уцелеть". Двадцатилетняя девчонка поняла и поверила. "Если бы мы не встретились и не решили тогда "быть вместе" и "уцелеть", он несомненно остался бы в России - нет никакой, даже самой малой вероятности, чтобы он легально выехал за границу один. Сделав свой выбор за себя и за меня, он сделал так, что мы оказались вместе и уцелели, то есть уцелели от террора тридцатых годов, в котором почти наверняка погибли бы оба. Мой выбор был он, и мое решение было идти за ним. Можно сказать теперь, что мы спасли друг друга". (Из автобиографии Нины Николаевны).
Совсем ещё юная, она спасла великого поэта, и то, что сама, похоже, не вполне понимала, с кем связывает свою судьбу, придает ее выбору подлинное величие. Ходасевич понимал больше - еще до отъезда угадывал не только свою обреченность энергичной красавице, но и ее "отдельность", предугадывал в ней блестящее будущее.
И он не ошибся. С годами прожитых лет вдалеке от Родины, Нина Николаевна высказывала поразительно – верные суждения о Европе 1920-30-х годов. Бездарности политиков и левом дрейфе "культурных людей" уживаются у Берберовой со страстным желанием соответствовать "духу времени". Потому ей казались "старомодными" не только Горький, Бунин, Зайцев или Мережковский, но и сам Ходасевич. Потому храня верность его памяти, занимаясь посмертными изданиями, Берберова долго не могла поверить, что ее ушедший спутник - великий поэт.
Писательское самоутверждение Берберовой растет отсюда же - надо быть "современной". Но что "современного" в ее правильных стихах и рассказах? И каково новаторство документальных книг? Велик ли "прорыв" в её новаторстве?
Сама Берберова трезво судила о своем писательстве.
Парадокс в том, что, не раз заявляя о своей нелюбви к пережевыванию прошлого ("Кому нужны мертвецы? Только мертвецам."), она написала мемуары - "Курсив мой". И здесь, постоянно себе противореча, раздавая резкие приговоры, чередуя самопознание с самоумалением, оказалась современной – без всяких кавычек. И по-настоящему человечной.
«Курсив мой», конечно, ее, Берберовой, но именно в этой книге видно, что почерк автора «поставлен». Ходасевичем. И не только там, где рассказывается о самом поэте (хотя история его смерти в парижском госпитале кажется «конспектом» ненаписанных, «посмертных», стихов Ходасевича) или где автор вынужденно следует по тропинкам «Некрополя» (фрагменты о Горьком или Белом). Весь «Курсив мой» написан не «в тени», но «при свете» Ходасевича – его трезвости, его беспощадности к себе, его скрытой нежности и умения быть благодарным. И того отчаяния, что одолевалось поэзией, неотделимой от любви ко всему дорогому, близкому для человека, живущего полной, осмысленной жизнью. Давайте прикоснёмся к началу книги, вступлению, от него невозможно оторваться, как писатель мастерски вводит нас в сакральный мир своей жизни:
«Эта книга – не воспоминания. Эта книга – история моей жизни, попытка рассказать эту жизнь в хронологическом порядке и раскрыть ее смысл. Я любила и люблю жизнь и не меньше ее (но и не больше) люблю ее смысл. Я пишу о себе в прошлом и настоящем, и о прошлом говорю моим настоящим языком. В разное время я писала случайные очерки воспоминаний и, когда говорила о себе, чувствовала себя не совсем ловко, словно я навязывала читателю героя, которого он от меня не ждет. Здесь я буду говорить больше о себе, чем обо всех других, вместе взятых: почти все здесь будет обо мне самой, о моем детстве, молодости, о зрелых годах, о моих отношениях с другими людьми таков замысел этой книги. Мысль моя живет не только в прошлом (как память), но и в настоящем (как сознание себя во времени). Будущего может не быть вовсе, или может быть оно кратковременно, схематично и фрагментарно.
История моей долгой жизни имеет, в моем сознании, начало, середину и конец. В процессе рассказа будет ясно, в чем я вижу смысл этой жизни (и может быть смысл всякой жизни) и где путь к тому смыслу или хотя бы где-то направление, где этот путь лежит. Я буду говорить о познании себя, об освобождении себя, о раскрытии себя, о зрелости, дающей право на это раскрытие, об одиночестве в муравьиной куче, которое для меня всегда было чем-то более соблазнительным и плодотворным, чем одиночество в гнезде.
Из трех возможностей: жить для будущей жизни, жить для будущих поколений и жить для сегодняшнего дня, я очень рано выбрала третью, «свирепейшую имманенцию», по выражению Герцена. Это одна из тех установок, которая пришла ко мне вовремя. Я во многом, но далеко не во всем, была развита преждевременно, но я научилась думать сравнительно поздно, и слишком часто я опаздывала, теряя драгоценное время – ту единственную основу жизни, ту ткань ее, которую нельзя ни купить, ни обменять, ни украсть, ни подделать, ни вымолить. Автобиография в отличие от мемуаров откровенно эгоцентрична.
Автобиография – рассказ о себе, воспоминания – рассказ о других. Впрочем, случается, что и воспоминания косвенно больше говорят о самом авторе, чем о людях, о которых он вспоминает.
Моя задача написать о жизни осмысленно, не ставя смысла впереди жизни, будто ценишь его превыше всего, но и, не ставя его позади жизни так, чтобы сквозь жизнь просвечивал ее смысл. Я хочу писать, осмысляя то, что было (и самое себя), то есть, давая факты и размышления о них. В этом двойном раскрытии мне представляется пережитое.
Я ни в кого никогда не могла заглянуть так внимательно и глубоко, как в самое себя. Иногда я старалась, особенно в молодости, это делать, но это мало удавалось мне. Быть может, есть люди, которые умеют это делать, но я не встречала их. Во всяком случае, я не встречала людей, которые могли бы заглянуть в меня дальше, чем я это делала сама. Познай самого себя - это всегда было фактом моей жизни, который, я не могу вспомнить когда, появился в моем сознании. Не познай вообще человека, или людей, или своих друзей, но именно самого себя. Я помню хорошо, как я впервые узнала, что земля круглая, или что все взрослые когда-то были детьми, или что Линкольн освободил негров (я долго думала, что он и сам был негр, глядя в его грустное, темное лицо), или что мой отец - нерусский. Но я не могу вспомнить, когда в моем сознании появилось стремление о познании самой себя и смотрении внутрь себя. Сколько я себя помню, он всегда был во мне, только, конечно, в разное время по-разному - в шесть лет, в восемнадцать лет, в сорок лет, Кажется, мысль о познании себя всегда жила, во мне только иногда, например, между двадцатью и тридцатью годами, она дремала и только смутно сосуществовала со мной, а иногда, в раннем детстве и после пятидесяти лет, она ярко и, требовательно руководила мной. Во всяком случае, пребывая со мной постоянно, она была ярче и требовательней в детстве, чем в молодости, и всего сильнее и неотступнее живет со мной сейчас.
У каждого человека есть тайны. Но некоторые люди несут их сквозь жизнь, как тяжесть, а другие дорожат ими, берегут их, считают их не омертвелым грузом, но живой силой, которая живет и развивается и дает жизнь вокруг себя, той силой, из которой, собственно, до последней минуты существования произрастает личность. Через эти тайны прошлое во мне соединяется с настоящим. Я принадлежу к людям, у которых нет ничего, что бы они тащили за собой, как мертвую тяжесть, подавляющую или угнетающую их. То, что я в свое время не сбросила с себя, увидев, что оно бесплодно, тому я дала цвести в себе, быть живым, менять меня, давать жизнь моей жизни. Я, кажется, из всякого балласта делала что-то (горестное или радостное), но непременно живое. Смотря на себя, я вижу, что мне, как говорится, все шло впрок, и если расплата за это иногда бывала непомерной, так ведь это была расплата за жизнь. И у меня было постоянное сознание, что за жизнь не может быть и, нет непомерной расплаты, что бояться переплатить - значит внутренне умереть». ( Так проникновенно никто никогда не писал! )
Если вдуматься, "Курсив мой" - единственная великая книга Берберовой - написанная великолепно об этом великом чувстве любви к жизни, людям, окружению писательницы.
Нина Берберова была ярким представителем своеобразного интеллектуального анклава России на западе. Ее главные книги “Курсив мой”, “Железная женщина”, “Люди и ложи” сегодня продаются по самым высоким ценам и не залеживаются в магазинах. Это пусть рыночный, но объективный показатель востребованности имени и качества книг. Собственно говоря, из первой эмиграции сегодня помнят три главных женских имени: Марина Цветаева, Зинаида Гиппиус и Нина Берберова. Говорят, любой человек и события интересны большинству современников не более ста лет. Нине Берберовой уже сто. Еще не поздно вспомнить этого незаурядного человека.
По поводу ее столетия в Петербурге состоялась конференция, выставка и премьера спектакля в театре Ленсовета по пьесе Берберовой “Маленькая девочка”.
Говорят, что она - “железная женщина”, - не меньше, чем Мура Будберг, героиня ее книги. Она прожила 92 года. Почти век. Жизнь придала ей ускорение, и она много успела.
Нина Берберова рано начала писать стихи, мечтала их опубликовать и стремилась попасть в общество поэтов. Она преклонялась пред поэзией Блока и оказалась первой, кто пришел поклониться ему в день смерти. Много позже она написала книгу, посвященную его жизни. Послереволюционная жизнь в Петербурге, судя по мемуарам современников, была полной фантасмагорией. Творческая интеллигенция, чтобы физически выжить, сбилась в единый отряд и жила в общежитиях Дома Литераторов и Дома Искусств. Нина Берберова пришла в Дом Искусств на Мойку, 56, чтобы вступить в Союз поэтов, председателем которого был Николай Гумилев. Он же руководил студией молодых поэтов “Звучащая раковина”. Юная Берберова, не смотря на голодное время, сверкала красотой.
Гумилёва арестовали ночью, когда он вернулся после прогулки с ней. Как известно, Николай Гумилев был расстрелян в составе заговорщиков, известных как «Группа Таганцева».
В Доме Литераторов Нина Берберова познакомилась со многими отечественными писателями, артистами, философами. О многих из них написано в ее мемуарном романе “Курсив мой”. Но главной встречей стал Владислав Ходасевич. Именно с ним она связала свою судьбу на несколько десятилетий.
“Ходасевич был совершенно другой породы, даже его русский язык был иным. Кормилица Елена Кузьмина недаром выкормила этого полу поляка. С первой минуты он производил впечатление человека нашего времени, отчасти даже раненного нашим временем. И, может быть, насмерть. … Фигура Ходасевича появилась передо мной на фоне всего этого, как бы целиком вписанная в холод и мрак грядущих дней...»
Берберова и Ходасевич поженились и в 1922 году эмигрировали из России.
В эмиграции сначала был Берлин. Именно здесь началась формироваться русская эмиграция, и Берберова встретила петербургских и новых знакомых. Здесь были Андрей Белый, молодой Набоков, Эренбург, Цветаева, Шкловский и многие другие. Но Ходасевич был близко знаком с Горьким, и молодая семья вскоре переезжает к нему, сначала в Хернгсдорф в Германии, затем в Соренто в Италии. Жить под крышей Горького в эмиграции было гораздо проще. Его книги печатали на западе, и деньги, пусть не большие, для содержания своего “двора”, имелись. Такое тесное общение с полупролетарским, а затем с откровенно пролетарским писателем, другом Ленина и Троцкого, ставит под сомнение ненависть Берберовой к большевикам и новой российской власти, которые она постулирует в своих книгах и статьях. Глядя с определенного исторического расстояния, мы можем говорить, как теперь принято, о двойных стандартах. Конечно, голод – не тетка, но представить рядом с Горьким Мережковского и Гиппиус, к примеру, абсолютно невозможно. Конечно, “не судите – и не судимы будете”. Но Нина Берберова всегда судила близких и дальних, и судила довольно резко.
Именно в доме Горького Берберова познакомилась с баронессой Будберг, которая стала героиней ее будущего романа “Железная женщина”. Видимо, Нина Берберова кое-чему научилась у “железной женщины”. Во всяком случае, наблюдала ее очень пристально и описывала без смягчающих формулировок. “Мы все были обмануты Мурой. Она лгала, конечно, не как обыкновенная мифоманка или полоумная дурочка. Она лгала обдуманно, умно, в высшем свете Лондона ее считали умнейшей женщиной своего времени. Но ничего не давалось ей само, без усилий, благодаря слепой удаче. Чтобы выжить, ей надо было быть зоркой, ловкой, смелой, и с самого начала окружить себя легендой». Мура Будберг выжила в Советской России во многом благодаря Горькому. Еще в Петрограде она осталась жить в его квартире на Кронверском проспекте, стала близка с ним и пользовалась его покровительством в эмиграции более десяти лет. Берберова прослеживает все извивы ее биографии очень подробно и придирчиво.
Вполне нелицеприятно выглядят под ее пером и собратья по французской эмиграции. Например, жену Бунина она характеризует как “исключительно неумная женщина”. Да и самого Бунина не очень жалует. “Характер у него был тяжелый, домашний деспотизм он переносил и в литературу. Он был груб с женой, бессловесной и очень глупой (не средне глупой, но исключительно глупой) женщиной. Он был груб со знакомыми и незнакомыми, и ему нравилось вдруг после грубости отвесить старинный поклон…. Трудно общаться с человеком, когда слишком есть много запрещенных тем, которых нельзя касаться. С Буниным нельзя было говорить о символистах, о его собственных стихах, о русской политике, о смерти, о современном искусстве, о романах Набокова…” (“Курсив мой”)
В парижскую эмиграцию Берберова и Ходасевич влились в 1925 году. Жили они так же тяжело, как и остальная русская эмиграция. Но все же на существование зарабатывали литературным трудом, хотя начинала Нина Берберова в роли машинистки. Постепенно стала писать сама. Вплоть до Второй мировой войны она печаталась во всех эмигрантских изданиях. Три ее романа и пять повестей были опубликованы в журнале “Современные записки”, цикл рассказов “Биянкурские праздники” – в ежедневной парижской газете “Последние новости”. С этой газетой она сотрудничала пятнадцать лет, включая военные годы. Здесь она публиковала статьи, в которых приветствовала наступление немецких войск на СССР. Она полагала, что победа и власть немцев будет все же лучше для России, чем советская власть. Эту крайнюю позицию ей многие не прощали тогда, да и сейчас ставят в вину. Но она говорила: “Иметь врагов полезно, полирует кровь”. Врагов и недоброжелателей у нее было достаточно. Менее всего ей хотелось быть “халвой с сахаром”. Ирония и язвительность были не только формой защиты от жизненных трудностей, но атакующим оружием.
Владислав Ходасевч умер в 1939 году. И формально Берберова стала свободной, хотя расстались они еще раньше.
Знакомство с Александром Керенским и Александром Коноваловым позволило ей кое-что узнать о роли русских масонов в судьбе революции в России. В дальнейшем Берберова тщательно исследовала эту тему и написала книгу "Люди и ложи", имевшую большой успех.
В заслугу Нине Берберовой ставят открытие и продвижение Владимира Набокова. Она и сама так считала, потому что действительно оценила писателя одна из первых. В 1929 году в “Современных записках” появились первые главы “Защиты Лужина”, и Берберова пишет в своих воспоминаниях: “Я села читать эти главы, прочла два раза. Огромный, зрелый, сложный современный писатель был передо мной, огромный русский писатель, как Феникс, родился из огня и пепла революции и изгнания. Наше существование отныне получало смысл. Все мое поколение было оправдано”.
Открыв для себя Набокова и оценив силу его дарования, Нина Берберова пристально следила за всеми его книгами и написала много литературных статей, ему посвященных.
Я стою “на пыльном перекрестке” и смотрю на “его царский поезд” с благодарностью и с сознанием, что мое поколение (а значит, и я сама) будем жить в нем, не пропало, не растворилось между Биянкурским кладбищем, Шанхаем, Нью-Йорком, Прагой. Мы все, всей нашей тяжестью, удачники (если таковые есть) и неудачники (целая дюжина), висим на нем. Жив Набоков, значит, жива и я!”
В 1950 году Нина Берберова переехала в США. Там она интенсивно работала как поэт, прозаик, преподаватель – сначала в Йельском, затем в Принстонском университете.
Нина Берберова приехала на родину впервые, будучи в эмиграции, в 1989 году, она не была здесь почти семьдесят лет. Она отказалась от посещения мемориальных мест, связанных с ее молодостью. “Меня интересуют люди, а не кладбища”, - заявила она. После поездки по городу в автомобиле отметила: “Исчезла культура парадных подъездов”. Выступила в Доме писателей, побывала в гостях у Никиты Толстого, которого знала еще маленьким мальчиком в эмигрантском Берлине. И вернулась в Принстон. Какие мысли по поводу посещения Россия были в ее голове на самом деле, никому доподлинно не известно. Настоящее возвращение Нины Берберовой в Россию состоялось позже, когда массовыми тиражами стали издавать ее книги: “Чайковский”, “Неизвестная Берберова”, “Люди и ложи”, “Курсив мой”, “Железная женщина”. Их читают люди разных поколений, стало быть Нина Берберова состоялась, как писатель.
«Русский язык для меня — всё. Я не знаю, может быть, мои интонации вам кажутся старомодными, может быть, мое словоупотребление удивит кое-кого в Москве, словарь, которым я думаю и которым говорю. Но должна сказать, что никогда не могла утерять полнейшей связи с русским языком, то есть я вросла в этот язык. Меня совершенно не привлекает писать стихи или прозу по-французски, по-английски. Зачем это?». ( Из интервью с Берберовой ).
« — А что такое для вас советский читатель?
— Советский читатель? Видите ли, я по старой русской привычке все-таки думаю о читателе литературы как об интеллигенте. Правда, мои книги — это не крестьянская литература, не рабочая литература, это всё интеллигентская литература. Но я вам скажу такую вещь: все, кого я здесь встречала, кто приехал сюда в последние пятнадцать лет, — это был великий сход, тут же и еврейство, армянство, много русских... И вот я не помню человека, который бы не сказал: «А я читал ваш «Курсив». Все читали. Для меня это интеллигенция, советский читатель, который знает меня в России.
— А как вы относитесь к поэзии Гиппиус?
— Она была замечательным лирическим поэтом. Вообще русским читателям надо еще многое вернуть. Надо бы издать антологию зарубежных русских поэтов, включая, естественно, и Дальний Восток — Харбин, Шанхай, там было два или три талантливых поэта, в Париже было человек пять. Я бы рекомендовала Смоленского, Георгия Иванова, Ладинского.
— Каковы ваши отношения с третьей эмиграцией?
— Я ее недостаточно знаю, хотя лично знаю очень многих, но я их очень мало читала, потому что я уже до такой степени занята, что и на письмо трудно ответить, не то, что читать большие романы. Читала Войновича. Он такой милый сам, мне приятный как личность, я не хочу сказать о нем плохого слова, но его роман... этот последний «Москва 2042» о XXI веке я едва дочитала...
Прощаясь после долгого разговора, Нина Николаевна сказала с юмором, что ее приезд в Россию — это всё равно что «Писемский воскреснет!» Я ответил: «Быть может, не знаю...» И вспомнил четыре строки, написанные Берберовой давным-давно: «Я говорю: я не в изгнанье, я не ищу земных путей. Я не в изгнанье, я — в посланье, легко мне жить среди людей». Возвращение к нам эмиграции — это посланье нам же из нашего прошлого. Так примем с достоинством посланников. Не унижая и не унижаясь.
Август 1989 г.
P.S. 5 сентября 1989 года рейсом Эр-Франс из Парижа в Mocкву прилетела Нина Николаевна Берберова. Повторяю, она не была на родине шестьдесят семь лет». ( Из интервью Феликсу Медведеву ).
Всё выше сказанное и высказанное Ниной Николаевной достойный образец знания истоков русской литературы, культуры и истории отечества в лицах её творцов. Нам ещё предстоит многие годы узнавать её обширное литературное наследие. Оно представляет истинное сокровище о жизни и трудах выдающихся писателях, философах, деятелей культуры, просвещения государства Российского, оказавшихся не по своей воле в зарубежном изгнании, всецело преданных и верных своей Родине, его многострадальному Народу. Наш долг и святая обязанность перед своей совестью и желанием поделиться с окружающими добрыми людьми, кому дорога наша новейшая история.
Татьяна Лестева;
Конкурс "Серебряный голубь России" 2018
15:00 07.10.18
ВНИМАНИЮ УЧАСТНИКОВ КОНКУРСА 2018 ГОДА!
Публикуем список авторов, допущенных к финалу конкурса.
ШОРТ – ЛИСТ КОНКУРСА В НОМИНАЦИИ «ПРОЗА»
Аляева Галина Московская область Красногорск
Андрюшкин Александр Санкт-Петербург
Дегтярёва Лариса Астрахань
Загнетина Ольга Нижегородская обл. г. Сергач
Звонарёва Лола (Москва) и Лу Чжу (Китай)
Измайлов Адьберт Санкт-Петербург
Медведев Александр Санкт-Петербург
Прокофьева Лора Германия
Росов Владимир Москва
Сибиряк Игорь (Назаров) Республика Беларусь г. Орша
Тетерин Александр Ленинградская область г. Тосно
Фунт Игорь (Попов) г. Киров
26.08.18 г Игорь Назаров / Игорь Сибиряк /.