Настасья резко умолкла и повернулась в сторону окна. В её глазах стояла жухлая пыль тревоги. Почти прозрачные, иссохшиеся веки ещё пуще сжались морщинами.
-Настасья, Вам нехорошо?
Кухарка мотнула головой и продолжила свой рассказ:
-Старик мой уж давно пропал, я и не помню сколько лет прошло. Поначалу так странно, беспомощно было без него, а потом свыклась. Попала к фрицам на службу и ... да и шут с ними.
За окном послышались шаги и пахнуло алкоголем, Настасья поменялась в лице, почернела и полушепотом, раздраженно проговорила:
-Соскребай скорей посудину, разболталась я с тобой. И нече калабродиться, спать иди. Не то на свет сбегутся. Мотыльки неказитые.
Ядвига мягко кивнула и вложила последние осколки в кулек.
-До свиданья, матушка.
-И тебе.
Полька поднялась наверх и, не раздевшись, прилегла. Собственное безрассудство не давало ей уснуть. Она думала о том, что будет дальше. Польская "партизанка" в логове врага, изощренного и дикого, Брюден - настоящий садист. Голова разрывалась. Эмоциональные качели кружили её целый день, пока не ударили с размаху в затылок. Внизу хлопнула дверь, кухарка медленным, тяжелым шагом вышла за ворота. Затем послышалась негромкая брань: "Етит твою мать, что ж ты будешь делать?!" Полонски поднялась, тихо спустилась вниз и, не зажигая свет, на цыпочках подошла к открытому окошку в кухне.
Из-за флигелька показалась грузная фигура, и хотя, в темноте было не разглядеть, кому она принадлежит, догадок строить не приходилось. Пьяный в стельку фашист еле волок за собой ноги, но флягу держал крепко, то и дело запрокидывая голову, чтобы налакаться снова. Он говорил приторно-ядовитым голосом, таким слащавым, что ее могло бы вырвать, не стой она с подветренной стороны. Вероятно, он уже мало, что соображал и оттого беседовал сам с собой. Затем появилась Настасья и, подбоченив источник звука, повела прочь со двора.