Жизнь – это одинокие столкновения разных особей, временно живущих на земле и пересекающихся в разноцветном пространстве своими мыслями, словами и поступками…
«Эмммма» (1988)
Старый стадион был минимально отреставрирован и кое-как приведен в готовность к пользованию с асфальтированной беговой дорожкой. Конечно же, кто-то поживился, воспользовавшись запутанными коридорами бюрократической машины, а попросту сказать – украл деньги, выделенные на большой ремонт…, с улыбкой и все той же тихой дырой внутри, той самой, где должна жить и шевелиться совесть. Должна-а-а-а-а-а-а-а…
Железные свежевыкрашенные перила смотрели в мир новым дыханием дешевой нитрокраски, но кое-где на крашеной ржавчине виднелись старые пробоины-дыры, где небольшие отряды ос строили свои пергаментные соты и выводили полосатый молодняк. Всегда голодные бродячие собаки иногда забегали на стадион с целью порыться в мусорных тумбах, умные вороны подлетали к оросительной трубе, из которой брызгала вода на слабенькую траву и пили оттуда влагу. По верхним сидениям бродили худые кошки, внимательно изучая разнообразный мусор, облизывая бумагу от гамбургеров и остатки майонеза на кем-то брошенных палочках картошки. Только по субботам на пожухлой траве футбольного поля собирались две команды зрелых и совсем неспортивных толстяков с обязательным гонором и ярким презрением друг к другу. Из чьего-то рюкзака появлялся грязный мяч и воздух начинали сотрясать громкие крики, замечания, сморкания на траву и обязательно привычные грязные ругательства со злобным сопровождением. Им это было нужно для подъема самооценки и уничтожения личных тайных разочарований в себе.
Реанимированный стадион жил своей обыденной жизнью, продолжая принимать в себя многочисленные плевки, стеклянные бутылки, пакеты, семечную шелуху, обертки конфет и окурки, как и много лет назад. Но это место притягивало не только варваров, но и людей культурных, не привыкших гадить там, где живут и дышат. Чтобы защитить обновленное место от обязательных негодяев, администрация стадиона аккуратно обнесла его высоким железным забором и закрыла все три входа на амбарные замки и цепи. Теперь вход был открыт по часам, а ночью, кроме худых собак и кошек, пролезающих сквозь забор — это было место пустынное и слегка освещенное только двумя тусклыми лампами. Над спортивным пространством было напряженно тихо даже во время дождя и снега. Идеальное место для любого преступления. Стадион являлся образцом настоящей пустоты. Вечером за час до закрытия на самом верху пластмассовых сидений собирались маленькие компании пивопойц, громко ржущих над гаденькими шутками сексуального толка. Днем по новенькой асфальтовой дорожке катался на роликах народ разных возрастов и умений. Одни стояли, наклонившись и боясь упасть…, растопырив руки и подсознательно выискивая точку опоры…, другие катались на приблизительной скорости мировых хоккеистов товарищей Харламова и Ларионова, разрывая воздух и гордо выдерживая голову в собственном превосходстве над такими же, как они, только без опыта. Велосипеды и коляски, мячи и теннисные ракетки, бывшие дети с их новыми детьми бурлили на замкнутом пространстве стадиона, получая удовольствие от самих себя и собственных возможностей передвижения…
Каждое воскресенье из очень дорогой машины появлялась она - скучающая девушка длинных ног, пустой корыстной головы и обязательно распущенных волос. Она была еще выше, чем на каблуках, и каталась на высоких роликах непонятного заграничного происхождения в ядовито- желтом исполнении. С красивым и злым лицом, наполненным радостью временного освобождения от старого, но богатого мужа, она одиноко врывалась на стадион, демонстрируя всем свои розовые шорты-трусы, облегающие ее задницу с большим напряжением. Девушка хорошо знала и понимала этот провокационный импульс для всех присутствующих и наслаждалась привлечением внимания на себя…, равномерно выкручивая бедрами, шелестя колесиками по асфальту и бросая откровенно презрительные улыбки по сторонам. Ей это было нужно снова и снова для повышения того самого градуса самооценки в этом мире и для насыщения собственной внутренней пустоты. Девушка жила в биологическом симбиозе с мужем, потому что ему иногда хотелось трогать ее тело, а ей ежедневно хотелось его денег для быстрого осуществления многочисленных желаний. Ее искренне ненавидели все гуляющие мамы с колясками и с мужьями в придачу, а также все спортивные дамы, спорящие до пота с заключительной частью бальзаковского возраста. Девушка летала по кругу, широко расставив руки-крылья с кроваво-ржавым маникюром на пальцах, грациозно махала руками на поворотах и вызывала чернильную зависть у всех, у кого не было такой скорости, таких великолепных чистых волос, поворотов и таких облегающих шорт с молчаливым котенком на оттопыренном крупе. Это была девушка короткометражного фильма с обязательной демонстрацией себя и воскресным шоу для всех. Наверное, она была счастлива в её понимании этого хрупкого определения. Ветер уютно производил ревизию в ее густых распущенных волосах и весь этот спектакль всегда отвлекал азартных игроков от их игр и занятий. Как результат её появления - результативность попаданий на единственном теннисном корте и волейбольной площадке резко ухудшалась, а парни у турников и брусьев единогласно решали сделать перекур в сторону асфальтовой дорожки, прекращая сплевывать слюну под турник и себе под ноги. Мужики смотрели на пролетающее мимо что-то чужое сексуальное и рисовали интимные картинки в воображении… Работала схема человеческого существования… Всё, как всегда, всё как обычно…, нового ни-че-го…
Васнецов лежал на диване у открытой настежь балконной двери, дергал левой ногой и мизинцем на правой руке. Его рот был полуоткрыт и издавал храп. Он был в майке и трусах, а с левой ступни свисал наполовину стянутый носок с небольшим пятнышком крови на пятке. Всё левое предплечье было засижено толстыми комарами, напившимся крови до отвала. Они сидели и не шевелились, продолжая качать кровь через хоботки. Со стадиона доносились отборные ругательства толстых старых футболистов, громкие свистки и удары по грязному мячу, потому что им всем была нужна иллюзия хоть какой-то победы. За окном шумели черные черточки стрижей, с громким писком пролетая совсем близко у балкона…, внизу у подъезда внезапно включилась сирена маленького автомобиля, кто-то громко чихнул, кто-то кашлянул… и обязательно ругнулся. А на кухне тонкой струйкой лилась вода… прямо в чашку с бывшим компотом. Вода попадала на плавающий там огрызок сливы, которая тихо крутилась вокруг своей оси. Но Васнецов ничего этого не слышал, он глубоко спал, дергая ресницами и разглядывая какой-то мученический сон в черно-белых тонах.
Во сне ему было больно…, больно везде…, от души до печени, от колен до ключиц, от пятки до затылка. Он весь был, как одна сплошная и необычная боль… Громко застонав, он дернулся всем телом и затих. Перед его глазами лежал хирургический судок до верху наполненный грязными торзионными пинцетами с остатками окровавленной ваты. Где–то громко капала вода или чей-то свежий пот, а может быть это была кровь? Прямо на пол... Кап-кап-кап… и еще много раз. Лиц шести хирургов не было видно. Они срослись в бесформенную массу в тяжелых серо-белых халатах, освещенных яркой лампой. Васнецов заметил только одну странную закономерность, что все врачи были сутулыми, заметно сгорбленными и лица их были закрыты глухой блестящей материей. Не было видно главного - их глаз. В районе колен что-то больно укусило три раза…, затем еще и еще. Восемь раз громко щелкнули ножницы и по затылку пробежал холод. Над бровью, в голове, в позвоночнике, под обеими ключицами что-то ползало и извивалось. Необычная боль нарастала в животе, там, где когда-то вырезали дурацкую грыжу. Печень заныла и дернулась, дотронувшись до ребра. Васнецов хотел закричать, но подавился собственным звуком…, прикрыл глаза от яркого света квадратной лампы над головой и от сильной боли в боку. Лоб покрылся испариной, кривым влажным следом быстро стекавшей по мочке уха…, мизинец дрожал как паутинка… Появилось еще три врача в таких же халатах. Они зашли тихо и стали у двери, наклонив подобие бесформенных голов. Их лица были полностью закрыты и все те же горбы на спинах…, сзади, на уровне правой лопатки… Доктора молчали и производили руками какие-то странные манипуляции. Казалось они общаются как немые. Немые хирурги? Этого не может быть! Страх…, холодное предчувствие смерти, новая боль…, горечь и капсаициновое жжение во рту…, провал, тьма…
Утро в сумасшедшем доме начиналось негромко, почти тихо…, если не считать два протяжных воя с верхнего этажа, где содержался человек-ветер с разумом природного сквозняка. Ему же из 83-й палаты вторил человек – эбонитовая собака, который не спал уже шестнадцатые сутки. Там тихое отчаяние по утрам переходило в громкое. Любое утро нового дня было временем высоких завываний и единением с природой за окном. Много Солнца пробивалось сквозь зарешеченные окна и освещало все, что могло осветить, даже бесполезные крылья щелевых тараканов. Свет пришел на смену тьме и что-то стало происходить… В невидимых каплях солнечного света по воздуху кабинета быстро задвигались пылинки…, летая и сталкиваясь, они вращались вокруг друг друга, как в маленькой модели Вселенной.
В кабинете главврача ПНД на самом видном месте белой стены висело предупреждение в виде самодельного плаката с жирной надписью.
«Соблюдайте культуру медленной смерти!»
Это был такой юмор у предыдущего хозяина кабинета, наталкивающий на размышления тех, кто еще мог думать, анализировать и размышлять. Новоназначенный главврач товарищ Штукман Герман Наумович сидел за столом и, достав из сумки новенькую толстенькую бутылку пятизвездочного коньяка, с любовью поставил её в уже открытый сейф рядышком со своей старой серебряной рюмочкой. Он всегда отдавал предпочтение пузатеньким бутылкам, чем вытянутым, худым и длинным. Это было его эстетическое восприятие формы, о котором производителям худой бутылочной тары вообще ничего неизвестно. Герман Наумович воспринял свое назначение на новую должность без восторга, потому что знал цену ответственности и суть унылого болотного дома, обнесенного высоким забором, в который его и назначили. Осознавая масштабы новой работы, ему даже после тихих и милых попоек в бане не могло привидеться, с чем именно он может столкнуться на новом месте. Штукман осознавал, что ему придется работать не в клинике неврозов, а в доме спящего духа. Но…, все по порядку…
Будучи анализирующим метеочувствительным человеком, он каким-то двадцать пятым чувством ощущал пограничные линии смерти, закритический уровень переломов шизофрении в человеческих «отходах», то есть людях - ненужных никому…, у которых в головах вечное полнолуние без света и без просвета, рисунки трех темных бактерий на ладонях, ненависть к за заборному миру и вечные видения сонных мух. Доктор Штукман осознавал, что несет ответственность за принятый кем-то давно совсем нерациональный гуманизм, за непредсказуемость поведения бывших людей, за темную шахматную доску, на которой не было видно ни фигур, ни краев, а лишь висел дымок от тысячной сигары хитрого манипулятора Фрейда. Он знал главное- безумие тяжело диагностировать с медицинской точки зрения, но очень легко им заклеймить любого человека, лишь указав пальцем в его сторону. От такой работы приходилось понемногу и часто пить освобождающий алкоголь. Именно, временно освобождающий от тревог и проклятого анализа жизни. Тот самый аль-коголь, который на короткий промежуток спасает миллионы людей от депрессии, а затем губит и превращает в деградантов… За долгие годы работы в таких заведениях лично для себя Штукман вывел формулу о сохранении и консервации любого безумия для понимания его природы. Хотя какого, к чертовой матери, понимания? Множество книг и столько же словоблудных мнений, какая-то изуверская химия, плавающие рекомендации и ни одного выздоровления. Штукман знал, что его работа главврача скорей всего заключается в бдении на высокой наблюдательной вышке, чтобы никто не сбежал в мир, где люди чувствуют себя нормальными и пьют свою горькую чашу, даже не задумываясь об этом. Он охранял мир от сумасшествия, хотя мир за забором, в основном, был вереницей кошмаров и постоянных неудач, которые часто заканчивались тем самым далеким и близким сумасшествием, от которого он его защищал. И снова с грустным смыслом по кругу…, как меланхоличный ослик без морковки. Обидно!
«На этой ненормальной работе в «Доме Тумана» без коньяка никак нельзя…, согнешься в сломанный гвоздь!»
Размышлял новый главный врач с глубокой уверенностью в правильности своей жизненной позиции.
«Это, пожалуй, единственное мое спасение…, сопьюсь к херам собачим на этой работе…, а может быть и нет. Говорила мне мама уезжать в Израиль…, следом за Маечкой…, не послушался, старый шлимазл копф, а бабушка говорила, что маму надо слушаться всегда! Все мои друзья, которые слушались маму, уже давно в Израиле нашли работу и живут красиво…, хотя я лично этого никогда не видел; одно дело трепаться по телефону про свежий израильский воздух, присылать фотографии на фоне чужих белоснежных яхт…, пальм и очень больших вилл, навязывая мнение совершенной свободы и радостного мира, а другое - изнывать от жары, сидеть сутками с полоумными стариками и бояться зомбированных террористов из-за забора с колючей проволокой», - оправдывал себя и рассуждал в мыслях доктор.
«Один из бывших главврачей здесь исполнял «32 фуэте» в минуту и сгорел на работе в этом же кабинете в этом же кресле. Несчастный человек…, человек трогательный…, не гнилой потрох…, а ради чего? Будешь задумываться о нем – повесишься…, летай ближе к земле там, где летают божьи коровки и шкафная моль. Надо кабинет другой себе оформить и сегодня же заменить скрипучее кресло. Скрипит, как французская гильотина…, будто напоминает о тяжести прошлых судеб. Я мнительный…, как Иероним Босх и его темные мысли на дереве и холсте. Окна не мыли уже два года…, ленивые имбецилы…, точно два года… не меньше, умывальник капает, решетки надо на окнах покрасить, кушетка для осмотра грязная…, линолеум лопнул у самой двери…, кто-то обязательно споткнется. Не зря меня сюда назначили…, ой не зря, я уже пятый, кто пробует навести здесь порядок. А нужен ли здесь порядок вообще- кто-нибудь размышлял там наверху? Сидит какая-то безразличная сволочь с тройным подбородком и наглой рожей в кабинетике Минздрава и требует навести порядок в настоящем сумасшедшем доме. Порядок в сумасшедшем доме — это звучит заманчиво и даже сюрреалистично…, тема для картин чудака Сальвадора Дали и фраза, не имеющая никакого смысла для самих пациентов. О каком, к чертовой бабушке, порядке может идти речь? Здесь дом хаоса от мыслей до поступков, потому что так удобно самому Богу - сыну, отцу и Духу. Троица коллег уже на том свете, последний сбежал в Турецкий город Эдэрнэ с медсестрой из Баку, умеющей говорить по-азербайджански, а значит и по-турецки. А что ждет лично меня в этом областном ужасе? Будем ориентироваться по потокам бесчисленных проблем. Зато зарплата в два раза выше, чем раньше, большие льготы за вредность, отпуск три месяца и только летом, внутри постоянно работает самоуважение…, то…, се…, еще можно как-то себя утешить словесами и даже поверить самому себе! Цени что есть и пей коньяк…, по чуть-чуть, дозами трезвого воробья, он и спасет твой мозг от массированного ужаса этих стен!» - не унимался товарищ Штукман, наслаждаясь внутренним анализом утреннего положения его жизни.
Неплотно прикрытая дверь внезапно раскрылась. «Черт! Забыл защелкнуть дверь!» - мелькнуло в голове, а глаза увидели тупую ручку от дверного замка, лежащую на столе в позе безразличия.
- Вот мои документы! – громко и даже агрессивно сказал мужчина в мятом костюме с жирными немытыми волосами на голове. Он стремительно не поздоровался и так же неожиданно ворвался в кабинет главврача областного ПНД без всяких там приличий и церемоний. Его лицо было суровым и сосредоточенным, как у охотничьей собаки курцхаара, взявшего след по свежему запаху мокрой дичи. Глаза были холодно-восторженные, как у настоящих убийц.
«О! Это новый обиженный идиот от государства!» - подумал Штукман и с облегчением вздохнул.
У посетителя на лице под носом висели совсем неухоженные и неуместные усы, которые портили его лицо на 89,7 %. Мужчина вытянул вперед руку с толстеньким бордовым удостоверением и замер, внимательно наблюдая за глазной реакцией главврача. Само тело удостоверения крепко держалось на кожаном шнурке в металлической дырочке обложки. Седой доктор с не менее внимательным лицом провел глазами один раз по этикетке удостоверения, прочел три тесненные золотом буквы и сглотнул от напряжения личной памяти.
«Ну, слава Богу, это комитет госбезопасности, это не сбежавший из камеры сумасшедший, это намного хуже…, поэтому и слава Богу!»
- А что тут скажешь…, глядя на вашу книжку, мне КГБ всегда импонировало. Организация номер один в стране…, хранит покой и выявляет тайных врагов Отечества и заграничных шпионов, а также скрытых предателей Родины. – быстро провозгласил Штукман с иронией и сделал очень серьезное лицо. - Вам тоже добренькое утро, а что вы так запыхались? – очень спокойно продолжил главврач и безразлично поднял брови на незнакомого человека с идиотскими усами. – Никогда не надо торопиться, судя по вашему государственному удостоверению вы есть профессионал высокого полета, не так ли?! Давайте ваши неоднократно обдуманные вопросы и будем искать угодные вам ответы.
Игнорировав спокойный текст хозяина кабинета, отработанным много раз движением одного пальца, внезапный посетитель открыл удостоверение. Это было похоже на ритуал показа рекламы новой банки красной икры, украденной насильственным путем у многочисленных дальневосточных рыб. Владелец документа был уверен, что именно сейчас главврач сумасшедшего дома обязательно должен упасть в обморок или выпустить капли пота на лоб. В аккуратной книжечке сразу же показались две замысловатые печати, какие-то надписи великолепной тренированной прописью и даже фотография головы с плечами в пиджаке с унылым галстуком. По лицу на фото можно было сразу же прочитать угрозу чужой жизни и полную рутину своей. Удостоверение так же быстро закрылось, как и открылось, не успев внимательно прочитаться, и исчезло в кармане помятых брюк.
- Капитан Шапкин! – металлически представился посетитель и сел на стул. - Отвечать на вопросы быстро и внятно! Ты что же это творишь, Штукман, твою мать, а? –шепотом для пущего страху начал капитан, сузив глаза и морщась от лекарственного воздуха кабинета. Его дыхание было триумфальным, с цветущим гонором и широким осознанием временного личного величия в грязноволосой голове.
- Очень приятно, готов доложить, что я только сегодня заступил на этот пост и стал главврачом, о чем вы должны быть осведомлены заранее вашим начальством, а до этого меня здесь никогда не было. Я работал в рядовом изоляторе для опасных психов, о чем вы тоже должны знать. Вы же понимаете, что значит слово «никогда», - начал доктор и дрожащей от азарта рукой смахнул намек испарины со лба, а затем провел мокрой ладонью по правой штанине своих брюк и влага исчезла. В кармане у Штукмана лежал свеженький выглаженный платочек, о котором он помнил, но вынимал редко. Сработали воспоминания тревожного коммунального детства и чьи-то грязные погоны в бабушкиной шкатулке…
- Я знаю твою биографию лучше, чем ты сам. Куда ты дел пациента по фамилии Васнецов? Ты что переправил его в Швейцарию? Когда? Каким образом? Кто тебе помогал? Адреса, фамилии! Отвечать быстро! – нажимал капитан с легкой распознаваемой улыбкой на вспотевшем лице, сверкнув двумя золотыми зубами на верхней челюсти.
- В Швейцарию…? Я…? Васнецова…? Он что профессор Плейшнер? – очень серьезно ответил Штукман, надрываясь от внутреннего хохота.
Доктор уже тридцать лет имел дело с разного вида неврастениками, которые горят на работе, как сухой козлиный помет, сами не осознавая приближения конца. Ему было достаточно первых трех минут общения, чтобы хорошо понимать, кто перед ним возник и как события будут разворачиваться дальше. На усатом лице капитана КГБ было четко отпечатано пять классических признаков алкоголизма и неврастении, недосыпа, ужасного качества жизни и полного отсутствия чьей-либо заботы, а о следах искренней и качественной любви речь вообще не шла… Это был человек по-настоящему никому не нужный. У таких людей даже похороны проходят незамеченными Землей. Только алкоголь, употребляемый одиноко и тихо, помогал держаться ему наплаву и как-то продвигаться вперед в скользких коридорах жизни и служебного бытия.
«Как таких идиотов берут на работу в эту контору? Ума не приложу… Вроде бы там должен быть строгий отбор на основе тонких прочтений личности и заглядываний внутрь глазного яблока… Сейчас я тебя, дорогой кэгэбэшник, проверю старым классическим методом… Неужели поведется? А куда он денется…» - подумал Штукман и демонстративно приоткрыл дверку сейфа, за которой показалось пузатенькое зовущее тело с красивой этикеткой. Это была его легкая провокация… из большого количества тяжелых провокаций, имеющихся в его арсенале. Главврач взял оттуда ненужную папку и оставил дверь сейфа открытой…
Усатый кэгэбист быстро скосил внимательный взгляд на сейф, узрел коньяк, ощутил слюноотделение в закрытой ротовой камере, мгновенно проиграл разрешительную комбинацию в голове, быстро поднялся с места и подошел к железному ящику главврача. Он бесцеремонно открыл неоднократно крашенную дверцу еще шире и вытащил оттуда новенькую бутылку коньяка и одну серебряную рюмочку.
- Из серебра пьешь, Герман Наумович? Молодец, гигиена прежде всего, да и церковь выдает серебряную воду за святую для миллионов лохов…, молодец! А я почему-то думал, что врачи психбольниц пьют спирт, йод или мёд, чтобы нерву себе сохранить. Быстро вспоминай Васнецова или поедем сейчас в наши тёмные казематы на допрос. Дело государственной важности, а ты тут коньяки распиваешь… - сказал капитан и громко откупорил очень закрытую, чужую, толстенькую бутылку дорогого напитка.
- А и вспоминать тут нечего, - еще спокойней и более категорично ответил Штукман, довольный своим верным заключением о наличии пяти классических признаков алкоголизма на лице непрошенного гостя. – Повторяю, я первый день на новой работе, и вы об это не можете не знать, вы же целый умный капитан, а не какой-то там тупой старший лейтенант. Мне нужно ознакомиться с делами. В этом ПНД на стационаре триста двадцать четыре больных по списку на сегодняшнее утро. Я не могу вот так вот сразу выдать вам на-гора информацию, кто есть где…, куда делся и в какой именно ноздре колупает сейчас пальцем. Вашему начальству нужен результат, так давайте думать вместе! – спокойно ответил доктор и с завистью посмотрел на посетителя, выпившего первую рюмку чужого коньяка.
— Значит так: секретаршу быстро отправить в архив за карточкой Васнецова, медсестру, которая давала ему лекарства всю неделю пока он находился здесь, немедленно сюда, если не её смена, быстро найти и вызвать на работу. Лечащего врача быстро сюда на допрос. Адрес Васнецова, какого числа он вылупился в этот мир, домашний телефон, родственников, родителей, сестер, братьев, бабушек, дедушек, одноклассников…, учителей, воспитателей пионерского лагеря…, всю информацию сюда в мою папку. Где он сейчас шлындрает, в конце концов! Штукман, подымай на уши вашу богадельню и данные про пациента на стол, до мелочей, до вшей у него в голове, до капилляров в его пятке. И только тихо…, дело деликатное и секретное.
- А у вас все дела секретные. У него на голове не может быть никаких вшей, это невозможно, здесь гигиена и персонал купает наших душевно больных раз в мес…, в неделю, как мне сказали. Здесь все строго по расписанию! – Процитировал себя Штукман, проглатывая личную слюну и девятый раз нажимая под столом на молчаливую кнопку вызова дежурной медсестры.
- Штукман, давай быстрей или поедем ко мне в застенки. Там ты вспомнишь у меня все мелочи, даже бабушку вечно виноватой Жанны Д*арк, - менее агрессивно поведал Шапкин, подражая киношному Мюллеру и в удовольствие запуская в себя вторую бесплатную серебряную рюмку.
Наступила кабинетная тишина. Главврач еще раз нажал на кнопку под столом и в дверях появилась толстая женщина без возраста со злым заспанным лицом. Своим выпирающим безразличием она была похожа на знаменитую поэтессу, ту самую, которая вязала петли из слов, как носки для временного мужа- проходимца. Капитан бросил на её бесформенное тело презрительный взгляд, оставил лицо в памяти и отвернулся к бутылочной этикетке приятного коньяку. Старая медсестра быстро изменилась от возмущения и уже напоминала внезапно разбуженного командира партизанского отряда, лениво поздоровалась, оценила коньяк на столе и внимательно выслушала наставления шефа о пропавшем пациенте, о старшей медсестре и о лечащем васнецовском враче. Штукман быстро открыл свою ладонь, на которой было шариковой ручкой написано «это КГБ», убедился, что медсестра прочла и с удовлетворением вздохнул. Сестра милосердия, у которой очень давно закончилось милосердие, быстро исчезла в дверях. Снова наступила кабинетная лекарственная тишина.
- Ну вы, Герман Наумович, хоть что-то можете вспомнить про Васнецова? Неужели он вам ничем не запомнился? – все так же напирал подобревший капитан со сверкающими от азарта глазами, вопреки логике и здравому смыслу раннее сказанного.
«…какой понятный идиот!» - подумал Штукман.
Капитан театрально быстро достал сигарету из серебряного старинного портсигара с чьим-то купеческим вензелем. Портсигар был явно ворованный, а затем изъят у самого вора, как вещдок и тихо присвоен самому себе.
- Что я вам могу сказать для информации? Насколько меня вчера проинструктировали - здесь находятся одни уникалы, такое расскажут на фоне мозаичной шизофрении, что только книги писать. Капитан Шапкин, если я здесь первый день, то, как я могу знать про пациента по фамилии Васнецов, я, что, работаю в вашей контрразведке или наследник Уильяма Кейси и госпожи Ванги? Не могу я вспомнить такого пациента, потому что никогда о нем не слышал в своей жизни. Что у вас с логикой, капитан? Вы слышите мои ответы или нет? Вы анализируете полученную информацию или пропускаете её мимо ушей?
- Ну да, ну да…, ну ты это…, не очень -то…, вы правы, хм-хм! Отнюдь…, конечно…, отнюдь. Будем ждать вашу злую медсестру с папкой, - лениво ответил Шапкин, затянулся сигаретой и стал молча ловить кайф от начального алкогольного помутнения в мозгу. А помутнение давило не на мочевой пузырь, а на гордыню - самый страшный грех человеческий. Еще ярче включилось высокомерие и недовольный взгляд. Туфли перестали давить, носки показались свежими, спина перестала чесаться.
- Далее, вам же в информативную копилку для осмысления, куда вы пришли: о здешних невменяемых убийцах мне сразу же поведали и предупредили, что два чокнутых людоеда сидят в одиночках в «цепях» у кровати. Один из них, судя по отчету, успел прогрызть себе дырку в левой щеке и насладиться собственным мясом. Тяжелые таежные наркоманы, уставшие жить с венами, заполненными ржавчиной, космонавты с дальних звездных систем, недавно вернувшиеся домой и увидевшие нашу несовершенную жизнь, то…, се…. Разряд «слепых подсолнухов» - количество четырнадцать человек. Объекты бесовского преследования и червивые внутри– пятьдесят три. Эпилептический статус с падучей –это не интересно, это частый патогенез. Между прочим, 26-го марта фиолетовый день эпилептика, этот цвет лояльно влияет на нервную систему. Заполнение амнезии чужой информацией…, люди-корм, люди-фрукты, и так далее, все это скучно и весьма грустно, капитан! Это другой мир…, изуродовано-мутный, кривой, туманный, грязный… А про женский блок я вообще молчу. Там есть экземпляры для редких диссертаций по сексуальным дефицитам потных радуг! Слыхали? Вы хоть что-то понимаете из того, что я сказал или для вас, неподготовленного человека — это китайская грамота пятого Мурлианского алфавита?
- Да ну!!! Ни хрена, конечно, не понял…, хрен с редькой! –воскликнул Шапкин, удивившись последним вопросом. – И такое у вас бывает? Во…, бля, уроды…
Не обращая внимания на его удивление, главврач продолжил.
- Шестнадцать частых самоубийц, которые обязательно рано или поздно себя грохнут. Кое-кого из них спасут, реанимируют и возродят, а они себя снова грохнут и так по кругу. Логики у врачей нет, ни капли. Девять бывших ученых с глубокой шизофренией и путешествиями во времени, с которыми рекомендовали общаться только по вечерам, три солдата оставшиеся навсегда на войне…, которые не спят, а сидят в засаде или стоят на посту. Остальные - как обычно, с разрывом нейронных сигналов внутри мозга…, так-с…, а Васнецов лично для меня – это Виктор Михайлович…, фамилия знаменитого художника и все…, нет…, не говорили ничего. А если нет информации, значит что-то незначительное, не яркое, значит сидел тихо, пил таблетки, принимал процедуры…, одним словом, не бунтовал, не бился головой о подоконники, не пил мочу, не ел замазку для окон и не требовал тыквенно-березовый сок с ацетоном в три часа ночи.
- А Наполеон или Гитлер у вас есть? Ну, хоть один…, вот бы побеседовать с таким представителем вашего мирка! – улыбнулся гэбэшник, выпуская дым в сторону циничного плаката о смерти и нагло наливая чужой коньяк в серебряную рюмку.
- Я называю это - качественной глупостью. Стереотип в том, что в сумасшедшем доме обязательно должен быть прототип старика Гитлера или Боня Карлович с манией величия гениального стратега. Кстати, нужно знать немецкий и французский языки, чтобы рисовать широкое поле отклонения от нормы, приближенное к этим двум выбранным персонажам. Для появления таких отклонений нужны особые причины, сформированные десятилетиями в особых условиях существования замкнутой искривленной среды. Это у народа басня такая…, про Гитлера и Наполеона от малого воображения, а глубинного понятия нет. Басенка простая до ужаса. Ведь никто не спрашивает о наличии в сумасшедшем доме Хельмута Мольтке, Цин Бай Ши, Амудсена, Миклухо-Маклая или Навуходоносора. Это потому, что народец не очень образован в плане разнообразия исторических личностей и идет простейшим путем, что часто на слуху. Все совсем иначе, трагичней и глубже, чем вы можете себе представить. Гитлер и Наполеон — это побасенки не очень умных людей, у которых, если капнуть поглубже, есть обязательные скрытые проблемы личного характера и черно-серая радуга в голове...
- Да?
- Потому что с образованием у народа глубокая проблема. Кто-то ляпнул штамп, другому понравилось, подхватил и передал дальше… Бурьян-трава, чертополох, амброзия…! Узость мышления, воображения и все остальное…, либо полное отсутствие выше изложенного.
- Да? Глупый стереотип…, учту! – встрепенулся Шапкин и махнул третью рюмку коньяка. А скажите, Герман Наумович, почему ваша жена Майя уехала в Израиль, а вы нет? Контрразведка Израиля вызвала сначала её, а потом и вы следом за ней в Моссад полетите секреты рассказывать?
- Секреты? А я что носитель какой-то сверх секретной информации о пятой ступени нового межконтинентального унитаза или сверхсекретного асфальтового покрытия под Рязанью? А зачем вы задаете ультра провокационный вопрос, на который у вас заранее подготовлен ответ? Если моя маленькая Маечка сотрудник Моссада, то вы тайный любовник Раисы Горбачевой и вас сегодня же арестуют люди ею мужа. А секрет я могу рассказать только один: увеличение в пять раз больных шизофренией только в нашем регионе за последние три года. Это вам ничего не говорит? Только эта статистика всем сверху стоящим органам до лампочки…, им бы холодильник колбасой забить при тотальном дефиците, а на людей им плевать из верхних распахнутых окон обкомов, горкомов и райкомов. Я вас умоляю…, вы же профи и должны понимать, что я тридцать лет в психиатрии и к вашим стандартам заранее обвиняемого и виновного…, никак не подхожу. Частная жизнь - тема неприкосновенная…
- Ну да, ну да…, отнюдь…, оно, конечно, логично…, ну да, ну да…, отнюдь. Она неприкасаемая до тех пор, пока не противоречит безопасности государства. Запомните эти слова, доктор, вырубите их на вашем умывальнике железной мозаикой.
- Я вас заверяю…, что моя семейная жизнь никак не угрожает безопасности нашего государства, никогда не угрожала и, как я совсем уверен, в ближайшие пятьдесят семь лет не собирается этого делать по причине беззаветной любви к этому самом государству. Я ведь октябренком был и пионером, и комсомольцем…, собирал металлолом и ездил в колхозы помогать вечно пьяным от самогона и дури колхозникам убирать гектары помидоров, морковки и свеклы. У меня в голове до сих пор «…взвейтесь кострами синие ночи…» поют неизвестные пионЭры страны с безразличными хулиганскими лицами.
- А почему вы в таком случае не член Коммунистической Партии? Вы даже заявление никогда не подавали! – не унимался уже достаточно охмелевший капитан.
- Заявление…, в КПСС? Сегодня международный день юмора? Окститесь, капитан! На дворе за окном и на календарях всех стран уже 1991 год. У вас что с интеллектом? Вы, иногда, сидя на кухне, анализируете что происходит с стране? Уж кто как не вы должны давным-давно понимать, какие процессы запущены этим косноязыким ставропольским идиотом и куда катиться вся эта коммунистическая ахинея и красный бред. Уверяю вас, что очень скоро КПСС не будет, до которой я так и не дорос своим еврейским сознанием. Не дорос и не поднялся на Эверест великих высот патриотизма и преданности бывшего комбайнера Горбачева, его гениальной всезнающей жены в бриллиантах и иже с ними- старыми денежными пнями с болезнями, трупными пятнами на щеках и весьма необоснованным гонором! - с улыбкой ответил Штукман.
- Ого-го! Тихо, тихо, ё – моё! А вы не патриот, Штукман! Крамолу говорите…, за такое можно и в казематы поехать…, - хитро улыбнулся Шапкин и опрокинул очередную дозу коньячного счастья во внутрь себя.
—Не патриот? А разве мое отношение к дураку и патриотизм -это одно и то же? Это ли есть крамола в классическом понимании? Я вас умоляю…. Нашли чем пугать. Казематы и застенки здесь, а не там! У вас все камеры давно переполнены и мне там не найдется ни одного свободного сантиметра. В стране люди зарплату по два года не получают благодаря этому ставропольскому идиоту с кровавым пятном на чугунном лбу, а вы про какую-то крамолу главного врача ПНД. У вас есть кем меня заменить на этой ишачьей работе?
- У нас незаменимых людей нет! – быстро вставил избитую фразу Шапкин.
- Это самая глупая цитата всеобщей дури и некомпетентности… Тогда возьмите всех слесарей алкоголиков и замените ими всю Академию наук СССР. Пусть любой колхозник рассчитает скорость ракеты в 10 махов с учетом эффекта Прандтля -Глоерта на высоте в 11200 метров. Слабо? Вот вам и ответ на вашу цитату: «у нас незаменимых людей нет!». Назаменялись уже посудомойками! Это у вас нет, а в здравомыслящих структурах есть. Каждый должен заниматься своим делом, а не чужим! - ответил Штукман. - Логику включите в конце концов. Не могут у вас в организации работать люди, слепо верящие безграмотному дуралею, который все время что-то хочет углубить, усугубить и перестроить, при этом откровенно заигрывая с проклятым западом! – Штукман в слове «углубить» сделал ударение на вторую букву «у». - Вы что там все слепые параноики или у вас приказ от партии быть таковыми? Вы знаете, почему наверх все время пролазят совсем неумные и бесполезные люди?
- А вы знаете? – спросил гость и снова выпил, уже выпуская алкогольные пары из-под нестриженных омерзительных усов.
- А как же…, конечно, знаю, потому что слабых дураков больше, чем умных и сильных личностей. Слабых использует и ломает судьба, а сильные идут своей дорогой в одиночестве и стараются ничего общего не иметь с идиотами. Испытание властью одно из самых чудовищных испытаний для маленького человека, и я могу привести вам миллионы примеров, когда, дорвавшись до власти бывший «никто», подписывал себе смертный приговор, даже не подозревая об этом. Жалко смотреть на этого дурака ускорителя. Что он может ускорить? Разве что наполнение заграничных счетов своей жены с мертвыми глазами и резиновой улыбкой? Ему в школу нужно грамоте подучиться, на комбайн сесть, и на полях Ставрополья углубить и усугубить… Заняться прямым свои предназначением, едрена мать…, иначе и не скажешь. Господи, спаси Россию от очередного косноязыкого идиота с гонором и несусветной дурью в пустой башке.
- Штукман не зарывайтесь, а то мы вас закроем навсегда! – сымитировал искреннее возмущение кэгэбист.
- Навсегда? Да бросьте вы, капитан Шапкин! Вы хотите быть майором? Конечно, хотите! У вас приказ от начальства какого-то Васнецова найти, а не человека, который возмущен идиотизмом управления страной. Как рассуждаю я, между прочим, рассуждает и ваше руководство, и вся страна от нейтральных вод Японского моря, до таких же нейтральных вод на западе Балтики. Уверен, что и вы думаете так же и ваша жена, ваши родители, ваша теща, тесть и ваше начальство…, но только думаете потихоньку на кухне под чаепитие и безысходность здравого смысла, как будто это не ваша единственная Родина, а чужая временная территория, оккупированная мягким Сатаной. Любите правду, Шапкин, за ней всегда будущее и ничего не бойтесь, вы же кагэбист с мощным удостоверением!
Внезапно в дверь постучали только для того, чтобы обозначить входящего. Она отворилась и все та же бесформенная медсестра с очень недовольным лицом положила на стол худенькую папку с фамилией на обложке: Васнецов Г. В. Капитан быстро схватил папку, открыл её и увидел всего два листика исписанной бумаги, больше там ничего нем было.
— Это что? – спросил он. – Где фото, где вся информация по здоровью, адреса явки, пароли, где записи бесед? Вам смешно, Штукман?
- Мне ни разу не смешно! – ответил новый главврач и сделал серьезное лицо.
— Это все что там было, ничего больше, – сухо ответила толстая медсестра на вопросительный взгляд главврача и быстро удалилась.
- Вашу мать! – шепнул Шапкин и опрокинул в себя следующую рюмку.
Затем, не обращая внимания на хозяина кабинета, он взял первый исписанный листик и стал его рассматривать и читать про себя. Буквы были аккуратным, хвостики имели определенную длину, мягкие переходы, художественное мышление, заглавные буквы замысловатые, с узорчатым продолжением…, запятые расставлены там, где и должны быть у грамотных и образованных людей… Объект поиска, писавший эти строки, был совсем не среднестатистическим человеком и непростым в употреблении. Это капитан увидел и отметил сразу.
— Вот…, настоящий почерк Васнецова…, наконец-то хоть что-то обнаружили, египетский бронепоезд…, вашу ж мать! Не человек, а какое –то пустое место с привидением…, он есть, но его нет. Чушь какая-то…, н едаром мой начальник так переполошился, – прошептал для себя кэгэбист и облизал верхнюю губу с уродливыми усами.
«Главврачу этого заведения перед тем, как я его покину. Хотя вы всё так же будете считать, что без вашей бумажки с печатью и разрешением — это невозможно…
Я родился в поезде по дороге из Казахстана в Москву и моей маме было совсем не до того, чтобы засекать правильное название незаметной станции и сообщить мне точное место моего появления через годы. А появиться без точного места рождения означает только одно, что я появился совсем не вовремя. Итак, я приперся из небытия в бытие, родился в поезде в нулевом году шестидесятых, неизвестно, где, и ничего с этим поделать уже нельзя. У мамы не было с собой пеленок и чистой кипяченой воды, ехала она в купе одна и кутала мое маленькое тело в многократно застиранные казенные наволочки от подушек, а подмывала мою задницу обыкновенным чаем без сахара, без лимона и даже без варенья. Отработанный мною физиологический материал она выбрасывала в окно по всему пути следования, удобряя поля кукуруз, пшениц и люцерны, и может даже, давая пищу какому-то пробегающему мимо земноводному. Как видите я сразу стал приносить пользу народному хозяйству страны. Маме сильно повезло в те дни и именно в том вагоне, потому что вагоновожатой была редкая женщина с сердцем, совестью и душой, а не чернорылая озабоченная гадина. Таких сейчас с авиационным прожектором днем не сыскать! Прошу не путать эти три самые главные составляющие настоящего человека с агрессивной современной тварью сплошь и рядом, и повсюду. Когда я родился – я помню подробности туманно, но потом все четче…, я лежал тихо и разглядывал все вокруг, потому что прибывал в стрессовом состоянии перехода из того счастливого мира в этот ужас и кошмар. Мои голосовые связки был еще слабенькими и это я понимал тоже. После моего рождения в первый и во второй день следования поезда в Москву я был тих и спокоен, потому что мама уставала и хотела спать, и я ей в этом не мешал. Уже на третий день я стал реально осознавать, что жратвы в виде какой-то приятной белой жидкости у меня хватит надолго, спал я много и сладко без снов, набираясь сил для будущих боев. Но на четвертый день меня как будто осенило. В моем маленьком черепе произошел какой-то взрыв сознания и родничок на голове забился быстро, как настоящий родничок в лесу. Вспышка сверху, резкость в глазах, летающие пылинки в купе, монотонная дурацкая музыка колес и полный ужас…, схвативший меня за горло. Я вдруг понял, что все вокруг — это не иллюзия, а это именно то, куда я попал, провалившись в мокрый свет и заорав от мокрого стресса. Я быстро прошел сквозь фильтр появления и моя мама долго во время родов не мучилась. Вы не можете представить себе, где я был до этого, в каком райском месте, в каких волшебных краях… Осознав, что я снова здесь, в этом всеми забытом отстойном месте для сдачи тупых экзаменов, и назад дороги уже нет, я ужасно расстроился и стал орать. Мама рассказывала мне, что я орал четыре месяца подряд, только по вечерам, по пять часов без остановки. Я был упрямым мальчиком… Вы думаете, что я уже родился ненормальным? Зря! Доктор, я был возмущен той несправедливостью, с которой там приняли глупое решение снова отправить меня сюда на очередные испытания. Я орал от кошмара будущего пути, от все тех же, мне уже знакомых и ожидающих меня неудач, от сладкой мечты, которая может быть сбудется…, я был против будущих предательств и лжи, вони и ругани, холодных зим и жарких лет, укусов комаров, враждебных взглядов, уродливых замечаний и поучений, школьной глупости, дури, антилогичности окружающего мира, женского корыстолюбия и постоянной нелюбви. Я был против этой среды изначально, но уже на четвертый день и позже я стал понимать, что ори-не ори, а фильм запущен заново, и я должен жить и быстро идти к последнему своему дню…, когда мне дадут разрешение свыше снова умереть.
Четыре месяца крика ничего не дали…, наверху кто-то посмеялся над моими усилиями, а мама не могла уснуть и найти причину моих криков…, она страшно со мной измучалась. Я был маленький и все понимающий специалист по странностям жизни, но не умеющий еще разговаривать, ходить и даже ползать, а как говориться: «рожденный ползать - еще ничего сказать не может!» Появившись здесь, я попал под конфликт расписаний там. Хоть сейчас этот тезис вам понятен? Я пять дней рассказывал вам об этом и не встретил взаимопонимания в ваших глазах. Если вы видите в каждом человеке больного идиота, то почему бы вам не посмотреть в зеркало на себя? А эта логическая цепочка вам понятна? Конечно же, нет! Так…, о чем же мне с вами здесь разговаривать, святая Мария? Даю подсказку по последнему нашему спору:
… Эхо очень любило кошек и собак только за то, что они никогда не давали ложных показаний, а люди давали ложные показания каждый день, честно глядя в глаза Эхо, как кошки и собаки. Именно ему удалось разгадать загадку, почему ни осы, ни пчелы никогда не занимают пустующие скворечники и не строят там свои геометрические соты...
Думайте…, много думайте, доктор, это полезно в вашем мире зла и сарказма. Прощайте! Мы никогда и нигде больше не встретимся. Обнимаю вашу красивую азербайджанскую любовницу, с которой вы скоро сбежите из этой навязанной жизненной схемы.
Васнецов».
- У вас что есть красивая любовница? - внезапно спросил уже пьяный Шапкин и передал первый лист Штукману для прочтения.
- Письмо адресовано не мне. Включите наконец-то логику, капитан, написано бывшему главврачу Георгиади, который уехал в Турцию с красивой медсестрой азербайджанкой из Баку, бросив работу и даже не оформив увольнение, как это полагается по закону, – ответил доктор и принялся быстро читать строки написанного, вникая в суть.
Док соображал быстро, реактивно и в правильном направлении, уже осознавая, что капитан Шапкин больше пьяный служака и медленный сыщик, чем продуманный мудрый змей.
- Ну да, ну да…, отнюдь! – все так же автоматически ответил капитан, употребляя к месту и без места это старое слово высшего сословия, и значения которого не понимал до конца. Он взял в руки второй листик из папки, на котором было написано очень коротко и совсем непонятно по смыслу.
«Откройте глаза и посмотрите на стадион там, где выносит мусор Софи Лорен, где вороны ударяются головами, куда не летают стрижи, умные летучие мыши и тополиный пух…» Эй, профессор, если вы профессор, а не наглый тупица, купивший себе звание профессора, вы поняли все, что я вам написал?»
- Что за чушаманская ахинея? – вслух прокомментировал уже пьяный кэгэбист.
- Почему же ахинея? - так же спокойно спросил Штукман больше самого себя, чем капитана КГБ. - Здесь явно направление поиска каких-то ответов на какие-то вопросы. Обыкновенный ребус для пионеров из журнала «Мурзилка» за 1971 год. Это же очевидно, капитан. В городе только один действующий стадион…, с образом Софи Лорен пока непонятно, хотя версии есть, про ворон- тоже пока тяжело, стрижи, летающие мыши и пух –это все на уровне воздухолетания и плавания…, надо думать и анализировать, - тихо сказал главврач и налил коньяк лично себе в стеклянную рюмку, предварительно вытащив из ящика стола французское антикварное блюдечко с пятью дольками лимона, засыпанного сахарной пудрой, марципаном и осколками зефира.
Герман Наумович медленно опрокинул рюмку, так же медленно взял жёлтую дольку двумя пальцами и положил её в приоткрытый рот. Изысканное издевательство микса разных вкусов разорвало ему сознание. После новых ощущений во рту уже поплывший офицер КГБ стал симпатичным и смешным до легкого ужаса…
- Вы правы, Штукман…, знать бы еще, что искать? У меня приказ найти только Васнецова…, у него все ответы на все вопросы…, а не разгадывать заколдованные ребусы, в которых смысла меньше, чем в гречневой каше. Отнюдь…, едрена мать…, совсем отнюдь…, бля…
- Я как психиатр заявляю вам, что весь ваш Васнецов в этом послании. Наливайте, капитан, будем делать вдвоем вашу работу и давать Отчизне результаты.
- Согласен, Штукман! Тем более, что у меня сегодня обыкновенный рабочий день и я иду по следу с пустым желудком и на пустом азарте …
- Товарищ Шапкин, закончиться эта бутылка, у меня найдется еще…, для поддержания, так сказать, вашего умственного азарта - приободрил главврач, взял наполненную стеклянную рюмку двумя пальцами и предложил лимончик представителю Комитета Глубокого Бурения.
- ... а бывало и так..., - продолжил задушевным тоном Штукман, причмокнув губами, - привезут случайного человека, доказывающего какую-то свою обязательную правду, а что это есть уникальная правда, знает только он и больше никто на свете..., понимаете?
- Понимаю…, - ответил Шапкин и постарался сосредоточить лицо в районе покрасневшего носа между глазами.
- ...привезли с виду приличного человека, но очень возбужденного и он рассказал, как намедни зашел в зоопарк, по причине того, что давно не видел павлинов. Улавливаете желание рядового городского гражданина? Для него это была настоящая проблема- он давно не видел павлинов и невзначай зашел в зоопарк. Это по его логике, на которую он имеет право, это нормально и возможно. Где же еще в городе можно увидеть павлина, как не в зоопарке? Но птица эта капризно-декоративная, а не хищно-интересная и условия для ее содержания нужны особые, не зоопарковские. Поэтому сразу же могу сказать, что никаких павлинов там не было и быть не могло. Зоопарк–шапито, антисанитария, переезды, сквозняки, плохое питание. Мой новый пациент походил мимо грязных клеток то там, то сям…, поглазел на парочку благородных оленей, чокнутых холеричных обезьян, ленивых барсуков, давно не летающих орлов, одинокую грустную носорожиху и подошел к клетке с медведем.
- Ну и дурак! - вставил хмельной Шапкин.
- Возможно и дурак..., но это его личное качество, - отреагировал Штукман и продолжил, - медведь в клетке всегда страдает одиночеством и отсутствием привычных лесных эмоций- об этом еще писал Брем для всех, кто умеет и любит читать книги о животных. Медведи на свободе и в клетке — это совершенно разные внутренние миры. Так вот, мой, с виду нормальный пациент, решил скормить одинокому медведю печенюшку с ладони. Это нормально? Включаем последовательную простейшую логику для идиотов всех стран и со всех сторон...
- Чего включаем...? - переспросил Шапкин.
- То есть, - проигнорировал вопрос доктор, - человек считающий себя нормальным человеком, кормит печеньем дикого, охреневшего от одиночества медведя с ладони. Он считает, что дикий медведь аккуратно лизнёт квадратик печенья с ладони и поблагодарит за угощение, махнув головой. Вот здесь и начинается та самая граница безумия, то есть, совсем без ума. Медведь очень быстро хватает человека за руку, сгибает серповидные когти, разворачивает его, прижимает к клетке и вонзает свои клыки ему в задницу. Нестандартная ситуация для любого города, ситуация лютой смерти от дикой зверюги на глазах у обыкновенных людей, которых называют "зеваками", но прошу заметить, что в данной ситуации никто даже и не думал зевать. Народ просто растерялся от истерических криков медвежьего кормильца, его белого обескровленного лица и красного фонтана кровавых брызг на асфальте.
- Во..., бля! И что дальше? - блуждал вопросом Шапкин, проникнувшись нарисованной доктором ужасной картинкой.
- А дальше я продолжал сидеть в кабинете и слушать подробности от самой выжившей жертвы медвежьего укуса в задницу. Он плакал, трясся и эмоционально рассказывал внутренние ощущения приближения конца жизни, адскую боль ниже поясницы, истекание кровью и остальные подробности..., свойственные нытью профессионального Пьеро. Одновременно, он описывал личную симпатию к медведю, для которого он принес хоть какую-то радость в его одинокой жизни и рассуждал о жестокости людей, которые издеваются над природой. После моего требования снять штаны и показать страшные укусы от медвежьих клыков, я увидел голую худосочную задницу пациента..., без изменений и какой-либо агрессивной корректировки. Обыкновенное, белое, не знающее солнца жопное покрытие и никаких укусов..., ни змеиных, ни женских, ни комариных, ни, тем более, медвежьих…
- Неужели соврал..., гад? - вставил кагэбист, заинтересованно разливая по рюмкам чужой коньяк.
— Это не он соврал, это врал его больной мозг, с которым я работаю тридцать лет. Тело в порядке, а мозг болен... Мы — это мозг..., а остальное придатки для перемещения в пространстве и помощи самому мозгу.
- А на хрен его лечить в таком случае? Расстрелять к чертовой бабушке всех придурков и нет никаких проблем. Кормить, лечить, ухаживать, экспериментировать..., это заблуждение, - прогундосил Шапкин, махнул рюмку и громко икнул -, а вот расстрелять — это мудрое решение!
- Идея расстрелять - совсем не блещет новизной. Она уже приходила в голову одному усатому мужчине и разным другим. Это уже было, а значит есть опыт прошлого... А вам не приходило в голову, капитан, что половина сидящих в психоневрологических диспансерах — это симулянты чистой воды. И моя работа заключается в том, чтобы этих самых симулянтов выводить на чистую воду из их искусственно созданных омутов. Эта работа называется - душедейство, потому что реально больных называют душевнобольными, а не мозгобольными! Вы когда-нибудь над этим задумывались, что сбой в системе происходит в голове, а говорят почему-то о болезни души? Так кого же выпускать на свободу к людям – мозг или душу? Вот в чем вопрос! Шекспиру и его Гамлету и не снилось…
- Да…, история запутанная…
- Сама задача уже давно отредактирована самим Богом для глубокого осознания его же экспериментов над разнообразным генетическим материалом....
- Вы хотите сказать, что у вас здесь сидит целая половина нахлебников-симулянтов? - удивился капитан.
- Всегда не меньше тридцати процентов..., и находятся они здесь по разным причинам, а остальные только с каплей реального безумства, которую никто не может найти. Попробуйте осмысленно доказать, что все, что существует в вашем воображении - не существует на самом деле. Ведь ужас в том, что внутри каждого мозга живет свое единственно-личное уникальное представление о внешнем мире, сформированное к десяти годам развития любого ребенка. Представляете эту катастрофу? Восемь миллиардов мозгов и столько же разных видений и суждений об одном и том же мире. Этот антагонизм придумал кто-то очень умный и с очень дальним прицелом. Вот где заложена изначальная засада для всемирной бессонницы. Мудро до дрожи сознания..., мудрено…, продуманно на долгие тысячелетия конфликтных ситуаций и обязательных убийств, чтоб не размножались быстро, как саранча. Есть, правда, и оптимисты в общей куче сознаний, но любой оптимист -это прежде всего импрессионист своей единственной веры... Оптимисты умирают не реже пессимистов..., просто для них яма на кладбище- это укрытие, блиндаж или надежный окоп, хотя яма - всегда просто яма..., как ты её не называй. Её и засыпать можно, и углубить, и придумать еще двадцать пять новеньких оптимистических названий обыкновенной дырке в земле.
- Да! Учитывая мой опыт, большинство народа мыслят совсем по-другому, чем необходимо нашей коммунистической партии. И даже иногда высказываются, как враги народа…, суки! – вставил Шапкин.
- Ну, вот…, снова старая удобная формулировка- «враги народа». А причинами инакомыслия никто не занимался и не догадывался. Если есть кто-то «За», то обязательно будет кто-то «Против». Вот и вся предполагаемая железная формула близкого конфликта. Представьте себе, что было бы, если бы все соглашались друг с другом. Не мир, а какая-то сволочная идиллия, где все тихо и невозможно скучно. Нет…, не для тишины задумывалась эта жизнь, совсем не для тишины.
- Да..., уж, чем больше кипиша…, тем веселее. Я всегда относился к сумасшедшим домам с недоверием. Черти что здесь может происходить..., а когда врачи начинают сыпать медицинскими терминами, их хочется послать подальше и тему сразу же закрыть.
Внезапно в дверь постучал человек в очках и с трехдневной щетиной. Это был мужчина, обладатель приятного лица и дорогого одеколона. Он был из тех, кто сначала заглядывает, а потом входит во внутрь. Быстро разобравшись в обстановке, он громко пожелал доброго утра, извинился и сказал, что зайдет позже.
- Нет, никуда не уходите, любезнейший…, э-э-э-э-э! – отреагировал очень хмельной Шапкин и невнятно посмотрел на часы. – Зайдите, пожал…ста, сюда…, немедленно. Что вы, как лечащий врач, можете сказать о пациенте по фамилии…, э-э-э-э-э-э-э-э-э…, Васнецоффф…?
Небритый врач внимательно посмотрел на человека в мятом костюме, на нового главврача Штукмана и решил, что надо отвечать, независимо от того, кто этот мужик с пьяными глазами есть на самом деле. Герман Наумович незаметно кивнул головой в знак подтверждения…
- Васнецов? Да, был такой, но уже нету. По-моему, его куда-то перевели…. Пока у нас кадровая перестановка, черт хвост может сломать…, бывший главврач Георгиади должен знать точно, но он на работу не выходит уже шесть дней. Он с ним беседовал много раз, прямо здесь…, я помню. Васнецов тихий такой, спокойный, на больного по нашей специфике совсем не был похож. Утром здоровался, чистил зубы, хотел побриться, но вы же понимаете, что у нас это делают санитары. Мы острые предметы в руки больным не даем. Просил газеты свежие почитать, часто смотрел в окна. В тесный индивидуальный контакт с идиотами…, прошу прощения…, с больными, не вступал, каждый день просился принимать душ и руками причесывал свои волосы, потому что расчески запрещены. Герман Наумович может подтвердить, что это повадки и пожелания здорового человека, а не больного. Он появился как-то самостоятельно, ночью…, э-э-э-, неделю назад…, оформили бумаги в приемном отделении, а потом…
- Как ваша фамилия? Должность? Кто привез Васнецова? На каком основании привезли именно к вам? Кто принимал его ночью? Кто оформлял бумаги на его приемку к вам в больницу? Где эти бумаги? – сыпал вопросами Шапкин и невнимательно смотрел в лицо небритому врачу.
Врач сосредоточил брови, почесал аккуратную бородку, сощурил глаза и стал монотонно отвечать по каждому вопросу.
- Фамилия моя Заёнчик. Лечащий врач второго отделения. Васнецова никто не привез. Как он появился у нас - знать я не могу. Принимал его дежурный врач Коротыгин Сергей Михайлович, который вчера утром скоропостижно умер от инфаркта у себя дома, он же оформлял карточку. Вся информация должна быть там, где ей и положено быть – в карточке, там же анамнез и комментарии врача. Насколько я помню, его оформили быстро, затем санитары отвели в пустую палату на пятом этаже и все… Затем…, дай Бог памяти, он вел себя как абсолютно здоровый человек и часто сидел здесь с бывшим главврачом Георгиади…, они даже ругались громко в кабинете. Я понял, что…
- Что вы поняли? – перебил Шапкин и, встав со стула, шатаясь приблизился к Заёнчику.
- Я понял, что они о чем-то спорили очень эмоционально. Отрывочно из того, что я помню могу сказать, что Васнецов что-то доказывал Георгиади о странностях на местном стадионе, о странных полетах ворон и стрижей…, о какой-то настоящей Софи Лорен. Мы с больными не спорим ни о чем…, а Георгиади спорил и громко хохотал. Васнецов даже называл Георгиади влюбленным глухим дураком. Это показалось мне странным…, очень странным! - ответил врач и посмотрел в глаза Штукману.
- Очень интересно! Большое спасибо за сотрудничество. Идите, приступайте к своим обязанностям, гражданин Заёнчик, вы очень…, а-а-а-а-а-а-а-а…, положительный человек!
Дверь без ручки закрылась и тихо щелкнула. Капитан Шапкин стал закрывать пьяные усталые глаза и, сидя на кушетке, стал клонится на бок, а в голове у Штукмана появилось симметричное лицо Софи Лорен, картинка с воронами и поле ближайшего, недавно отреставрированного стадиона. Он ощутил азарт личной логической цепочки и стал размышлять…
2
Васнецов медленно вынырнул из сна с болезненными ощущениями. Ресницы дрожали от забытых ощущений света. Затылок был мокрый от пота и сильно болела переносица. Тело дернулось и затихло.
- Черт…, - неосознанно произнес он шепотом.
Голова стучала мерзкими молотками в районе темечка, за ухом что-то зудело, по ощущениям напоминая расчесанный укус комара, левая бровь часто и бесконтрольно дергалась. Во рту ощущался запах какого-то омерзительного вонючего лекарства без названия. Правая рука онемела, хотя лежала вдоль тела и была в свободном положении. Мысли путались в шерстяной клубок задавая лавину вопросов, на которые ответов не было. Больше всего беспокоил живот…, а точнее низ живота, рядом со шрамом давно вырезанной грыжи. Там что-то шевелилось, перекатывалось, ощущалось и происходило черти что с бурлящими звуками. Васнецов открыл один глаз и боль в голове сразу усилилась. Голова закружилась в каком-то быстром ртутном эллипсе. Он быстро закрыл глаз, но сине-красные круги засверкали на черном бархатном поле внутреннего вакуума. Откуда-то появились полосы и квадраты, цвета переливались, а затем всё так же внезапно исчезло, как и появилось. Наступил мягкий мрак. В голове возник какой-то ощутимый вой. Это была мелодия…, красивая…, с ритмическими щелчками. Она быстро ушла, оставив дальнее эхо и страх. Общие ощущения организма напоминали выход из глубокого наркоза. Васнецову все это надоело, и он решил открыть сразу два глаза. Ресницы открылись как два кожаных танковых люка и в глаза ударил дневной свет, как ядерная вспышка. Он напряг живот, повернулся на правый бок и уже ничего не мог сделать с тошнотворной волной, разрывающей горло. Она быстро прошлась по горлу смывая все на своем пути. Рот открылся самостоятельно и быстро…, сноп ненужного вещества с шумом вырвался наружу.
- Твою мать…, сука! - автоматически произнес Васнецов и, сплюнув на пол, уже понимал, что с его организмом происходит что-то неправильное.
Приподнявшись на локоть, он осмотрел комнату. В глазах плыл туман и слезливые разводы размывали картину жизни.
- Что за чертовщина? – вслух задал он резонный вопрос сам себе.
Сильно болело в животе… Голова закружилась еще сильней, эллипс черного круга реально глушил вестибулярный аппарат. В разум все так же сыпались вопросы, а ответов не было. «Вчерашний вечер был обыкновенным без переизбытка алкоголя…, это точно! Я ничего вчера не пил? Я был дома…? Я не помню… Что за чушь? Где же я вчера был? Ни хрена не помню…, вообще ничего не помню! Вот это да! Амнезия…, какое-то наваждение! Просто какое-то ****ство! Ничего просроченного не мог съесть, и это не может быть отравлением. Подхватить какую-то инфекционную заразу, тоже маловероятно… Что же это за херня такая со мной происходит?» - нервно размышлял Васнецов, лежа в кровати и сбросив одеяло на пол.
Комната быстро заполнялась неприятным запахом отработанных и выброшенных наружу биологических материалов. Комната превращалась в рядовую канализацию с внезапно прорвавшей трубой. Он поморщился от зловонья переработанной пищи, выброшенной наружу. Захотелось открыть балконную дверь и немедленно устроить сквозняк. Васнецов медленно сел на кровать и попробовал быстро встать, как он делал это тысячи раз в своей жизни, но у него ничего не получилось, потому что его ноги не слушались. Он отдавал приказ из головы немедленно встать, но приказы терялись где-то в черных нитях нервной системы. Внимательно посмотрев на свои ноги в районе колен, он заметил над каждой коленкой по три аккуратных черных прокола. Они были похожи на пирамидку, обозначенную пунктиром черных запёкшихся точек. Дотронувшись до колен, Васнецов ничего не ощутил. Кровавые точки были расположены в строгом порядке и напоминали укусы насекомых.
- Бля…! – провозгласил он, обозначив глубокое разочарование.
Внутренняя паника нарастала. Голова невольно повернулась в сторону аквариума, где плавала его любимая хищная «циклида нож», пожирающая всех рыб. Аквариум был пуст, любимой рыбы не было, воды не было тоже. Просто стоял стеклянный ящик с прозрачными стеклами и пустотой внутри.
- Ни хера не понимаю! – вслух произнес Васнецов и почувствовал новую волну рвоты.
После очередного шумного освобождения в животе стало тихо. По ногам прошлись мурашки, появилась чувствительность, колени ответили прикосновению руки. Он глубоко вздохнул и, почувствовав тяжесть в спине, откинулся назад. Пальцы на ногах уже шевелились по приказу из головы и колени стали сгибаться.
- Фу-у-у-у…, - с облегчением вздохнул он и даже попробовал улыбнуться. Боль прошлась от лба до подбородка, разделив чувствительность лица на две ровные части. Сильно опухший язык сигналил в головной мозг немедленно обратить на него внимание.
Васнецов ощущал страх от неизвестности и необъяснимых неприятных сюрпризов со здоровьем. Немного полежав, он снова встал и, держась рукой за стену, подошел к балконной двери. Его шатало. Сквозняк ворвался сразу и неприятный запах стал уменьшаться. Он медленно подошел к аквариуму и еще раз убедился, что внутри пусто. Ответов на вопросы снова не было. Голова продолжала кружиться с каждым шагом, отбивая внутренний болезненный ритм. Дойдя до ванны, он посмотрел на себя в зеркало и от ужаса резко отстранился назад. На него смотрели глаза без очертаний глазного яблока внутри. Нос был покрыт мелкими бордовыми капиллярами, рот перекошен, а в центре лба была черная точка с запекшейся кровью от такого же аккуратного прокола кожи, как и на коленях. Наконец Васнецов высунул язык и вместо него увидел синий кусок мяса со знакомыми с детства очертаниями. Внизу живота что-то встрепенулось и быстро полезло наверх. Ему снова стало плохо от обыкновенной тошнотворной волны. Сердце забилось сильней, глаза закатились под верхние веки, ноги ослабли и стали дрожать, в голове искусственно потемнело, и он рухнул на кафельный пол, не понимая ровным счетом ничего.
- Твою мать! – успели прошептать губы и снова наступила тьма.
Балконная дверь осталась открытой и с улицы раздавались громкие писки стрижей. Они подлетали совсем близко, меняли направление полета и, выкрикнув пару одинаковых звуков, улетали на круг. Стрижей было много. Их быстрые темные черточки летали высоко, затем быстро спускались вниз и, пролетая мимо высоких тополей, хватали все летающее насекомое сообщество. Они давно облюбовали этот девятиэтажный дом по одной очень важной причине: на большинство балконов солнечной стороны дома уже давно никто не выходил, и перелетные стрижи устроили там массу гнезд. Им было удобно десятилетиями прилетать именно сюда, покинув такие же гнезда на берегах Нила. Они выводили птенцов и с наступлением грустного конца августа возвращались в Египет…, до следующего мая. Балконы были наглухо закрыты, потому что их хозяева уже давно покинули родные места и работали добровольными рабочими на Европейских фабриках и плантациях, в садах и частных домах, больницах и хостесах, канализационных станциях и в туалетах. Птицы были рады такому удобству. Людям было безразлично…, они переживали не лучшие времена и совсем не задумывались о любой экосистеме. Вечерами стрижи устраивали шумные полеты вдоль длинной высотки и ровно в пять минут восьмого разлетались по брошенным людьми балконам до следующего утра. На балкон Васнецова залетели сразу пять стрижей. Они тихо сели на бельевую веревку и стали смотреть в освещенное пространство пустой комнаты. Сбоку возле двери стоял прозрачный аквариум, отсвечивающий солнечными бликами. Птицы на бельевой веревке были разведчики, они высматривали новые места для жизни… Им было интересно…
Приоткрыв окно и впустив в кабинет свежий воздух, Штукман закурил. Он понимал, что это пагубная глупейшая привычка, и уже давно пора бросать, но, как ни странно, ничего не мог с этим поделать. Кто-то невидимый сидел внутри и постоянно требовал курить. Сигареты брали верх и дым продолжал выходить изо рта ежедневно по многу раз. Главврач стоял у окна, смотрел внутрь больничного двора и размышлял, а в это время на диванчике для осмотра на пожелтевшей клеенке тихо посапывал самый обыкновенный алкоголик от государственной структуры. Капитан КГБ крепко спал после пяти рюмок коньяку. Его рот был приоткрыт, голова запрокинута назад, руки разбросаны по сторонам. Тихий алкоголизм с полной отключкой был налицо. Будучи человеком дисциплинированным и постоянно анализирующим ход событий, Штукман задумался.
«Если начали искать какого-то Васнецова, значит это серьезный клиент для их конторы!».
Он понимал, что этот служивый через пару часов проснется и завертится новая карусель вопросов без ответов. Но это потом, а сейчас нужно работать. Потушив окурок в пепельнице, главврач нажал на кнопку вызова. Через пятнадцать секунд вошла дежурная медсестра и Заёнчик.
- Ирина Карловна, у вас на самом деле ничего больше нет на этого Васнецова, которого разыскивает КГБ?
- Ничего! Все было, папка была…, толстенькая такая…, но куда-то исчезла…, сама не пойму. Клянусь, ничего больше нет, кроме того, что я принесла! – ответила уже совсем не сонная медсестра.
- Леонид Маркович, - обратился Штукман к Заёнчику, - останьтесь…, надо обсудить много вопросов.
Дверь тихо защелкнулась. Заёнчик подвинул пепельницу и сел в кресло напротив.
- Я тоже курю…, вы позволите? – спросил он.
- Закурим вместе, вдвоем и обсудим первые шаги нашего сотрудничества. Мне рекомендовали вас мои друзья как своего человека в этой среде, где без такого человека, как вы, совсем нельзя.
- Да уж…, без меня нельзя, я все вижу, анализирую и запоминаю. Это же настоящий дурдом, и вы должны понимать, как бы хорошо не платили, какие-бы льготы не предоставляли, все равно это сумеречная зона влияет и на наше состояние тоже. В столовом блоке воруют продукты всегда, с этим бороться бесполезно. Кто пробовал- ни черта не получилось. Вы рожи наших двух поваров еще не видели, как только увидите, ваши знания по физиогномике не понадобятся, итак все понятно. Одного фамилия – Свинарь, другого- Огрызок. Вопросы есть? Каждый вечер выносят своим родственникам сумки, забитые продуктами. Это уже традиция, это привычка и ничего с этим поделать нельзя.
- Колорит происхождения данных фамилий налицо. Я бы весьма удивился если бы фамилия какого-то выдающегося профессора была Свинарь или Огрызок, а для повара… Такие фамилии — это метки на всю жизнь, которые никто не хочет читать как подсказку, - ответил главврач и сбил сигаретный пепел. - А насчет поварской привычки тырить продукты у душевнобольных, с этим надо, конечно, кончать и как можно скорей.
- Но как? – удивился Заёнчик.
- А черт его знает! – высказался Штукман и глубоко затянулся сигаретой.
Он точно знал глубинный смысл этой фразы- «черт его знает!».
- Хорошо бы навести здесь порядок. На третьем этаже новый санитар. Фамилия Собакин. Садист. Всем говорит, что контуженый на какой-то недавней войне. Выборочно избивает по вечерам больных из разных палат. Ругались, грозили, предупреждали…, как об стенку горохом. Третий этаж в этом корпусе - филиал гестапо и с этим надо что-то делать. Медсестры жаловались, а потом махнули рукой. За прошлый месяц загипсовали с переломами девять человек. Вашему коллеге было всё до лампочки, он был влюблен, а значит жил в другом пространстве и другой реальности. Заменить сволочь Собакина пока некем, не очень уж много мужиков сюда рвутся на работу. Этот Собакин в милиции раньше работал, там и привык народ избивать…, это уже привычка, то есть вторая натура. Бить людей для него, это как пить водку... Второй корпус не отапливается, там вся система отопления полетела еще прошлой зимой. Старый главврач что-то пытался организовать, но потом включилась новая медсестра, он плюнул и вообще сбежал к чертям собачим.
- Да…, его понять можно. Заразился. Любовь–это страшная болезнь, передающаяся через глаза, запахи, прикосновения и слова. Лечиться только временем. С каждым днем, с каждым месяцем идет на убыль…, чтобы там кто не говорил…, время –единственное спасение от любой любви. Там наверху продумали все мудро. Инъекция только одна – песок времени! Болезнь не заразная, появляется вспышками, превращает человека в рассеянного идиота и одновременно в дурака…
— Это вы точно сформулировали, Герман Наумович. Далее, все талоны на бензин для двух наших машин пропадают бесследно, концов не найти. Из прачечной привозят белье не очень чистое, я думаю его вообще никто не стирает, а деньги перечисляются аккуратно, электричество гаснет ежедневно и спонтанно на два часа, когда захочет…, неоднократно вызываемый электрик так и не смог разобраться в чем дело. Я вызывал его семь раз. Приходит полупьяный сукин кот, умничает, бурчит, всех проклинает и уходит. И самое главное, у нас смертность повысилась за последние пять месяцев.
— Вот здесь поподробнее, пожалуйста! – заметил Штукман и поставил галочку на белом листке бумаги напротив красиво нарисованного черепа и двух скрещенных берцовых костей возле геометрически правильно выписанного гроба.
- А если поподробнее, - перешел на шепот Заёнчик, - то умирают только те пациенты, у кого за забором есть недвижимость или что-то ценное и почти нет родственников. Умирают странно, все как один от сердечной недостаточности. За трупами естественно никто не приходит, мы хороним и ставим табличку с номером. Те, у кого за забором пусто, живут и принимают таблетки годами.
- А…, укол пустым шприцем…, гуляющий пузырек воздуха в вене? Ну это мы проходили еще в первом классе. Список всех санитаров и медсестер, список всех больных, список обслуживающего персонала, журнал дежурств за этот год. Попробуем разложить все по полочкам. Утренний обход проведите сегодня сами. И очень прошу вас, снимите этот циничный плакат и выбросите его прочь, будьте любезны…, заранее благодарен и признателен! «Соблюдайте культуру медленной смерти!» - мне это не нравиться, эта фраза имеет прошлое в этом кабинете, но не имеет настоящего и будущего. Если Георгиади претендовал на оригинальное понимание бессмысленного существования в этих стенах, то он просчитался. На все воля Божья и его филиалов! Прочь эту плакатную дрянь! Мы постараемся соблюдать истину бытия и справедливость, потому что наши больные от этих понятий весьма далеки…, их жизни уже прописаны за полями давно забытых тетрадей.
3
«Мне конец…, мне по какой-то причине конец…, срочно вызывай скорую помощь, придурок!» - летали мысли в голове у Васнецова. «Когда нет ответов у тебя, они обязательно будут у кого-то другого, кто может посмотреть на проблему другими свежими глазами…, вызывай скорую, идиот…, врачи- черти на печи, могут помочь…, мне нужна помощь, я задыхаюсь…, черт…, задыхаюсь!».
Голова не шевелилась, она как будто влипла в коридорный линолеум. Дыхание было тяжелым и сердце тарабанило от внутреннего электричества. После потери равновесия и падения на пол, сознание Васнецова медленно заполняло мозг, заливая его мыслями о себе и близком конце жизни. Он еще соображал. У него возникло такое ощущение, что внутри организма работало какое-то новое введенное ему лекарство. Не от слова лечить, а от слова переделывать. Там, где-то на улице, прозвучал колокольный звон от старой действующей церкви. Звуковые волны расходились быстро по всему району. Тот набат давно уже звучал для глухих и безразличных, для которых народное вече не имело никакого смысла. Каждый удар колокола влетал в открытую балконную дверь квартиры и врезался стальной булавой в его мозг. Васнецов поморщился и тихо застонал. Стон вылился из горла с хрипотцой… В глазах появились слезы и он задумался о соленом мире его глазниц. Состояние было умопомрачительное и тошнотворное..., непохожее ни на что в его прошлой жизни. По спине бегали холодные мурашки со стальными когтями, в животе разливалась все та же ноющая боль от беготни тысяч сколопендр по поверхности кишечника…, ужасно болели колени…, чуть выше…, именно там, где были непонятно откуда взявшиеся проколы с запекшейся кровью.
- Твою мать, - приободрил себя шепотом Васнецов и, застонав, повернулся на бок. Хрустнула ключица и резкая боль быстро заявила о себе.
Беготня насекомых в животе медленно растворилась в никуда. Онемевшие ноги стали наливаться ощущениями жизни. Он пошевелил пальцами ног и громко чихнул. На пол выпало несколько капель крови из носа, но они не прилипли к полу по физическому закону любой крови, а превратились в небольшие красные шарики похожие на ртуть из градусника. Кровяные пятна покатились дальше и, ударившись о ножку холодильника в коридоре, затихли возле деревянного плинтуса.
- Да что же это за херь? – прошептал Васнецов, внимательно разглядывая свою шаровидную кровь и трогая ее указательным пальцем. Шарик разделился на три части, а затем снова сошелся вместе в одну круглую каплю.
К общему ужасному состоянию подключились виски. Возле бровей вены налились кровью и пульсировали с опозданием сердца в один удар. Васнецов ясно слышал свои сердечные удары и сопоставлял их с живым напряжением в висках. Он попробовал сесть на пол, в позвоночнике что-то напряглось, и дикая боль прошлась до копчика. Он поморщился, прикусил губу, но выдержал. Наконец-то сел, повернувшись к стене спиной, облокотился и глубоко вздохнул. Никогда в своей взрослой жизни он не испытывал столько разнообразной боли одновременно. Ему на мгновенье показалось, что все его тело- орган за органом, проверяется на какую-то новую функциональность. Голова кружилась, веки набирали силу свинца, во рту было горько, ядовито и очень тесно. Зубные нервы стреляли по очереди, без какой-либо геометрической системы. Мимо прожужжала упитанная муха, ворвалась в пространство кухни, сделала несколько замысловатых зигзагов возле закрытого окна и быстро вернулась в коридор. Она поднялась под потолок и стал кружить вокруг люстры, выбирая удобное наблюдательное местечко для посадки. «Мухи любят наблюдать!». Один из стрижей, сидевший на бельевой веревке на балконе, быстро сорвался с места, спланировал в комнату, проглотил упитанную муху, развернулся и, громко пискнув от удовольствия, исчез в голубом небе.
- Стрижи уже охотятся у меня в квартире…, бред какой-то…, совсем страх потеряли…, хотя за муху отдельное спасибо! – прошептал Васнецов, ощущая нарастающую жажду и одновременно жар. Дышать стало еще тяжелей.
Ползком он добрался до кухни, открыл холодильник, достал бутылку минеральной воды и стал жадно ее пить. Вода улетала в ненасытное горло, но внутренняя температура продолжала нарастать. Ощущение было такое, как будто кто-то подогревал его внутренности в микроволновой печи. Весь лоб покрылся испариной, затем крупные капли, как после горячего укола, стали заливать лицо, капая на майку, на пол и на шорты. Он не шевелился…, инстинктивно понимая, что организм сам борется с неизвестными симптомами и хочет выжить во что бы то ни стало. Страх, дергающий за нитки его нервов, быстро вошел в привычку и уже трансформировался в привычку. Васнецов высунул заметно опухший язык и слизал несколько капель пота. Они оказались очень сладкими на вкус. Он не поверил. Попробовал снова, и снова вкус приторного сахара, карамели, ванили, зефира и пятнадцати кремов кондитерской мастерской…
- Час от часу не легче! – сказал он уже громко. - Было горько, а теперь сладко!
Что-то кольнуло в горле и как-то странно стало чесаться внутри. Голос был не его…, не просто не его, а совсем чужой, незнакомый, отвратительный, отталкивающий. – Бля…, -только и успел произнести Васнецов, как сильная волна жара ударила в затылок, и он снова отключился. Последнее что он ощутил — это был близкий туман, который пах мхом и дальними человеческими клозетами.
Штукман сидел за столом и внимательно просматривал списки обслуживающего персонала. Он рассматривал фотографии и искал так называемые «дыры» в информативном тексте. Он искал, находил и делал пометки красным карандашом своим совершенно нечитаемым почерком. Затем он глянул на закрытую дверь, прислушался к ровному похрапыванию пьяного гостя на кушетке, взял трубку телефона, прижал её к уху и набрал номер.
- Говорите, ну…! – прозвучала наглая сонная фраза на другом конце связи.
- Зайди ко мне на новое место работы и побыстрей! – медленно произнес главврач. – Не забудь одеть белый халат, взять новенькую папку, гладко выбрить свою красивую лошадиную челюсть и побрызгайся одеколоном. Будут на первом этаже задавать вопросы - отбросишь в сторону свое хамство и включишь вежливость французских королей, как описано у Мориса Дрюона!
- Я его не читал…, хм…, к сожалению! – ответил уже совсем другой, не хамский голос.
- Не беда…, у тебя все впереди и Морис Дрюон, и Мопассан, и воспоминания Андронникова. Иногда книги учат жизни гораздо быстрей, чем тупо организованная школа или чужие образовательные схемы за высокими колючими заборами.
- Я понял, доктор, все сделаю, постараюсь…
- Ты понял? Если бы ты был тупой, я бы никогда не имел с тобой никаких дел. Ты не страдаешь многослойной глупостью, а имеешь опасную оперативную мудрость и смелость. Сейчас эти качества мне очень нужна! – ответил Штукман.
- Я все понял, через час буду…
В трубке пошли монотонные гудки. Штукман посмотрел на закрытую дверь, затем перевел свой взгляд на спящего на кушетке кагэбиста, взглянул на часы и нажал на кнопку вызова дежурной медсестры. Он продолжал смотреть на циферблат до момента открывания дверей, когда в них показалась уже причесанная и умытая Ирина Карловна. На ее лице появились следы тщательной заботы, халат был другой и свежий, только что выглаженный, на ногах белоснежные носки и новенькие тапочки. Исчез золотой браслетик с левого запястья и золотые часики с правого. В боковом кармане халата угадывались очертания баллончика с паралитическим газом отечественного производства.
- Ирина Карловна! – начал Штукман. - Вы находитесь здесь давно и большее время суток проводите здесь. У вас давно должны сформироваться подозрения, что среди настоящих больных, как это водиться везде, присутствуют мутанты-симулянты.
- Есть такие подозрения, еще как есть! – быстро ответила медсестра, сощурив сосредоточенные глаза, как это делала Милдред Ретчед из знаменитого американского фильма.
- Могу ли я надеяться, что у вас уже готов список симулянтов с подозрением на денежные вознаграждения, по которым они прячутся здесь?
- Вы как в воду…
- Смотря в какую воду... Иногда смотришь в прозрачную и не видишь ничего, а в мутной - всегда что-то есть, даже запасные туфли для инфузории туфельки. Вы же должны понимать, что любая ротация кадров всегда делиться только на два смысла. Либо присылают очередного безразличного самодура, либо появляется профессионал, что бывает очень и очень редко. Или я наведу здесь порядок или пойду на пенсию. Кстати, лично мне наводить порядки не по душе, я бы играл в шахматы на берегу Черного моря в Лао. Но над моим начальством восседает Всевышнее око и именно ради него я вычищу эту теплицу от пришлых «мокриц».
- Вот список…, дополненный два дня назад доктором Заёнчиком. Я ничего не утверждаю, но вы сразу все поймете…
- Договорились… Первый по списку Скульсе…, так-с, мозаичная шизофрения с осложнениями, комбинированные галлюцинации, рассказы о мести обиженных духов, утренние кормления пеликанов в пяти унитазах, так-с…, малая моторика…, всякая чушь…, еще другая чушь…, еще какая-то ерунда. Это даже не детский сад — это ясли! Словом, давайте этого Скульсе сюда, я с ним познакомлюсь. Ибрагим Абрамович Скульсе…, судя по набору звуков его имени и обозначении себя в поле событий, он должен быть колоритной личностью.
Через пятнадцать минут с другой стороны двери в отверстие вошла ручка и провернулась в сторону. Там стоял крепкий санитар, а рядом с ним щуплый старичок с обильной щетиной на лице. Старик был испуган и его глаза бегали по сторонам как полевые суслики. Санитар завел больного в кабинет, закрыл двери и присел на кушетку, где валялось алкогольное тело утреннего гостя. Санитар схватил широкой ладонью ногу кагэбиста и отвел ее к стене, там самым освободив себе место для сидения.
- Любезный! – обратился Штукман к санитару.
- Да! – отозвался тот.
- Перенесите пожалуйста это спящее пьяное тело в соседнее помещение и закройте там дверь… Пусть храпит в другом месте и приходит в себя в пустых стенах для сюрприза его алкогольным мозгам, - произнес главврач и улыбнулся.
Санитар подхватил тело капитана КГБ, как большой кукольный манекен- пугало и вынес его в коридор, захлопнув дверь. Наступила тишина.
- Ибрагим Абрамович, почему вы перестали давать себя брить? У вас лицо похоже на рожу старого абиссинского павиана. Нельзя же так себя запускать. Если сегодня вы откажитесь бриться, вам сделают укол в вену, и вы улетите в унитазные дали на целый долгий месяц. Вы посетите то место, где вашу пуповину перережут не ножницами, а саперной лопатой. Словом, целый месяц будете жить в ужасе и кошмаре ложных иллюзий вашего мозга. Побриться сегодня же!
- Мне бриться нельзя, мне нужно быть заросшим по причине того, что это мой личный протест по поводу моих личных похорон. Я просил моего сына похоронить меня под музыку Юрай Хип, а именно, под песенку «Июльское Утро». Я мечтал об этом весь свой предсмертный период подготовки к кладбищу и переходу в другие миры. Эта сволочь, мой единственный сын, на кладбище приехал без магнитофона, сказал, что и так сойдет, и не похоронил меня как всех... Я не смог этого стерпеть, встал из гроба и пошел прочь, ругаясь на сына очень… При этом его жена упала в обморок, потому что она не знала, что я провожу репетицию своих похорон. Вот если бы вы заказали вас похоронить под музыку Бетховена или Стравинского, а вас обманули родственники, чтобы вы тогда сделали, а?
- Я бы отказался умирать и сильно возмущался бы, я бы разобиделся на родственников и в первую очередь перестал бы бриться! – быстро ответил Штукман на полном серьезе.
- Так и я о том же…! – возрадовался Скульсе и шмыгнул носом от удовольствия получения нужного результата.
- Я попрошу вас выйти и подождать за дверью, - бросил Штукман вернувшемуся санитару и, дождавшись его ухода, продолжил. – Скульсе! Передавая мне всю эту больницу с её фальшивыми потрохами, главврач Георгиади рассказал, сколько ты ему заплатил за твое долговременное убежище здесь. Причина, по которой ты здесь спрятался от внешнего мира, мне неизвестна и даже не интересна. Если к вечеру не будет денег в фонд этого заведения, вылетишь отсюда к чертовой матери навстречу своей тяжелой судьбе с песнями, длинной радугой в голове и болючим прощальным уколом в левое полушарие жопы. Моя речь и её смысл понятен? А про кладбище и английскую группу Юрай Хип ты рассказал неплохо, но прокололся целых четыре раза… Все дело в осознанных акцентах здравого смысла в любом повествовании, а сумасшедшие делают это хаотично и спонтанно, понял? Можно говорить вполне правильные вещи, но неправильно расставлять акценты и наоборот… Ты здоров, как настоящий алкоголик, хам, ресторанный дебошир и шахтер-ударник товарищ Стаханов из песенного прошлого нашей страны.
- Простите, доктор, я что-то не понял! – откликнулся Скульсе и сделал печальное лицо с выпученными глазами.
- Конечно, не понял, надо же напрягать мозг для того, чтобы понять, а тебе сейчас не до этого, тебе нужно позвонить кому надо и найти деньги до вечера, вот о чем сейчас твои мысли должны быть, любезный имитатор. И благодарите господа Бога, что на вас упала его искра, а не огарок от котла Сатаны.
- А я и благодарю… Я ведь знал, что новый главврач раскусит и меня, и других. Разрешите сигаретку? Разрешите перезвонить моему человечку, чтобы деньгу привез? Хотелось бы и коньячку откушать от тоски…! – угодливо спросил Ибрагим Абрамович.
- Нет…, позвонишь из кабинета Заёнчика. Коньяк и сигареты только для главного врача…, это мне за вредность государство выдаёт на работе. Кстати, я тоже очень люблю это монументальное творение – «July Morning». Слушал еще с начала 70-х. И совсем неплохо было бы, чтобы меня тоже похоронили как можно позже под эту вечную музыку. Но это слишком осознанное желание, чтобы быть бредом или черной горячкой. А скажите, Скульсе, вы что-то слышали про пациента Васнецова?
- Ха! – взвился Ибрагим Абрамович.
- Что сие означает? Ваш возглас – ха!
- Конечно, слышал, о нем все здесь слышали, между прочим, к вашему сведению, как главврачу этой дурки, я докладываю, что в нескольких палатах идиоты и шизофреники пишут кровавой слюной на стенах его фамилию и что-то шепчут друг другу. Не Васнецов…, бля…, а просто какой-то индийский гуру. Сам видел, как один шизоид выкладывал на полу в туалете фамилию Васнецов из оторванных кусочков туалетной бумаги. Загадил он им мозги на самом высоком реактивном уровне профессионала оратора. Не Васнецов, а всезнающее творение Всевышнего! Как вы уже понимаете я-то нормальный, что они шепчут не прислушивался, но Васнецов всего за одну маленькую неделю реально повлиял на умы больных…, это заметно.
- Как? – с большим любопытством спросил Штукман.
- А черт его знает! – ответил, улыбнувшись, Скульсе, повернулся и вышел в уже открытую санитаром дверь.
В кабинете снова наступила тишина. «Какая интересная фраза – «черт его знает!», - рассуждал Штукман, - «конечно, образ зла в виде черта должен знать больше, чем обыкновенный рядовой человек». Он взял красный карандаш и напротив фамилии Скульсе поставил крестик и улыбку. Это была его привычка и специальное обозначение людей, выдававших себя за сошедших с ума. Но только люди эти понятия не имели, что существуют сотни способов узнать правду. Штукман прошел большую школу и изучил широкий спектр компульсивных отклонений. Он разбирался в чужих привидениях выходного дня, гуттаперчевой трактовке шизофрении у строителей и бывших нефтедобытчиков с усами, массаже крыльев летающих женских горгулий и жалости к говорящим кофейным зернам во время нещадного помола. Штукман даже знал, о чем думают мертвые пчелы в укушенном пять раз женском пирожном, мог доказать теорию звездной эволюции и конверсии солнечных ветров около 14 градуса Магелланова Облака и латентного отклонения пятой звезды Зета Сетки. Он хорошо понимал, что на самом деле человек обычный и ничем не одаренный – это система трагичная, мало временная, ужасно несовершенная, которая в любое время может слететь с изначально заданного курса по самой незначительной причине психического расстройства.
Штукман, как все психиатры в мире, тихо ненавидел лживых людей и относился к ним, как к ошибочному чужому эксперименту и всегда искренне скорбел о реально больных, размазывая симулянтов по кабинетным стенам, играющих в невидимый рубеж перехода через мостик безумия. Штукман хорошо знал свою работу и делал её на совесть, взращённую на почве правильных генетических цепочек и умных книг…
- Ирина Карловна, давайте следующего «счастливого» горемыку! —произнес Штукман в приоткрытую медсестрой дверь.
В кабинет зашел мужчина с быстро бегающими глазами в слегка порванной пижаме. Он дергал шеей и часто моргал глазами. При этом ноготь его указательного пальца все время хотел раздавить ноготь большого пальца производя механические движения антагонизма. Губы были покусаны и имели множество рассечений старых, новых и недавних. В уголках его рта скопились белые отметины мерзких пенных образований, в некоторых местах были выщипаны брови и кровила левая мочка уха. Он стал посредине кабинета, хмуро посмотрел на Штукмана и пять раз хаотично дернул шеей.
- У меня в лаборатории был такой же белый халат…, только три кармана шиты поверху…, пять на спине и двенадцать на груди…, вашу мать…
- А на спине зачем карманы? – быстро спросил Штукман, глядя больному мужчине прямо в глаза.
- Для вязальных спиц и карандашей…, задача же заключалась в том, чтобы все ведущие провода от реактора связать в немыслимый узел для расшифровки цветовой гаммы…, это же понятно всем, как закат Полнолуния.
- Конечно, понятно… Что же здесь сложного? И как вы справились с этой задачей? - быстро подхватил тему Штукман.
Мужчина с воспаленными глазами и пеной в краюшках рта быстро сел на стул напротив главврача и, нервно почесывая ладони рук, продолжил рассказ.
- Человек в халате, ты понимаешь, что в классической бомбе критическая масса набиралась из урана -235 или плутония -239, но физическая масса должна превышать один килограмм. Ты понимаешь, о чем я тебе здесь рассказываю, а? Все изменилось сразу же, когда мною и моими коллегами был получен трансурановый элемент Калифорний. Я знаю, что вы ни хрена о нем не слышали, но тем не менее, я говорю вам как есть…, мать вашу! Его изотоп с атомным весом 252 мог начать реакцию деления ядер при массе в 1, 8 грамма. Вы вообще понимаете, о чем я вам глаголю, а?
- Понимаю, коллега, и завидую вашим глубоким знаниям… Вы ответственное лицо за столь важные эксперименты, вы куете оборону страны, вы герои для памятников и пьедесталов будущего нашей Родины! – быстро поддержал Штукман и сделал пятнадцатую пометку в тетради с фамилией- Феноктистов А.А.
- Если уран и плутоний делились с образованием 2-3 нейтронов, то Калифорний давал реакцию в 5-8 -ю нейтронами. Это же полный прорыв за воображаемые ограничители наших понятий! Ура-а-а-а-а-а-а-а! Теоретически достаточно было звиздануть молотком по этой «горошине», чтобы получить самый настоящий ядерный взрыв. Это был не просто прорыв, это уже теория Черных Дыр у вас на кухонной сковородке! И тут, нате вам, снова препятствие. Нам же нужно было получить этот самый Калифорний, мать его! А можно было - либо наработкой его изотопов из ядерного реактора под Красноярском, либо при взрыве мощного термоядерного заряда из плутония. Последний путь был самый верный. Только кто же будет вам его взрывать, мать вашу?
Финоктистов заводился с каждой секундой и уже стал потеть от накала внутренних эмоций. Он схватил сигарету со стола главврача, зажег, затянулся и стал в позу акимбо (подбоченясь), с шумом выпустив долгожданный дым изо рта. Доктор Штукман непрерывно делал заметки в тетради.
- Если вы меня спросите, как мы все-таки синтезировали этот гребаный Калифорний, я вам не отвечу, потому что это государственный секрет, и я подписывал бумаги о неразглашении военной тайны. Документ с печатями и тремя подписями: председателя Головко, председателя Головко 2 и, соответственно, Головко 3. Вот! Из Калифорния изготовили гантельку с двумя полушариями массой 5,5 грамма. На первых же испытаниях два полушария сталкивались и происходил локальный ядерный бум, бах…, тарарах! Вот! Повторяю, взрыв был локальный, то есть, как дали по танку на полигоне, так он и спекся. Танковая броня от высокой температуры просто испарялась в никуда, экипаж расползался на атомы за стотысячную долю половины мгновения, а остатки башни, корпус и гусеницы намертво сваривались вместе, как части пластилиновых игрушек. Вот где волшебство, мать вашу! Вот где мысль ученого мира нашей страны, вот где триумф мозга! Калифорний, сука…, уж очень дорогой получился, целых 260 000 000 долларов за грамм. Как вам цифра, а? Был правда изотоп, но тоже дорогой, как сволочь! При хранении мы даже понижали температуру с аммиаком до 115 градусов…, один хрен Калифорний-это вам не титановая стружка с лигатурой для вертолетных винтов будущего…, это Калифорний.
Штукман перевернул страницу медицинской карты Финоктистова и прочитал пункт: профессия. Там было написано и подчеркнуто красным карандашом три слова: мясник местного рынка.
- Браво! Для того, чтобы сойти с ума–надо его иметь! – спокойно высказался Главврач и стал громко хлопать в ладоши.
При этом Финоктистов безразлично затянулся сигаретой и снисходительно кивнул головой. Позади него сидела на кушетке Ирина Карловна. – Выписывайте оратора из больницы и снимайте с довольствия. - У Финоктистова открылся от удивления рот и сигарета упала на пол.
- А чего это? – автоматически спросил он.
- А того это! За внешний вид ставлю пять по пятибалльной системе средней школы. Вид, конечно, же придурковатый и неряшливый…, более-менее подходит под внутреннее состояние шизофреника и печального бедолажки, знающего даже гипотезу Пуанкаре. А вот в рассказе о синтезе Калифорния было сделано подряд двадцать семь ошибок! Опереточное поведение…, то…, се…, словом- полный провал! Обидно…, халтурите…, а я приготовился к дискуссии насчет времени распада Калифорния и иже с ним остального всякого придуманного ужаса для уничтожения самих себя. Товарищ Курчатов тоже огорчился бы!
- Ого! Не может быть…, это просто невозможно…, – воскликнул Финоктистов и аккуратно потушил сигарету в пепельнице.
- Да, роль нужно учить тщательней, репетировать перед зеркалом, а то у вас эмоциональное состояние совершенно адекватного человека без намека на идиотию. Нужно знать нюансы отборного сумасшествия. Вот, например, взяли вы отрывок, допустим, из квантовой физики и выучили его наизусть. Так этого же мало…, чтобы я поверил нужно еще расставить акценты, которые расставляют в своем повествовании по-настоящему больные люди. А какой у вас спектр ругани…, это же оскорбление Станиславскому и Немировичу –Данченко! Это же фальшивка на руинах МХАТа! Кстати, вы когда последний раз, разлюбезный, были в театре?
- Когда был пионэром, на Новогодней Ёлке! – быстро ответил разочарованный бывший сумасшедший.
- А…, так это не считается. Ходили бы в театр, то остро понимали бы кто из актеров халтурит, а кто ушел в роль до самой глубины. Современные самолюбы и абсолютные бездушные бездари…, больше себя показывают, упиваются своим чертовым эго, демонстрируют достоинства своих тел вместо души. А старые актеры, которые уже вымерли все как зауроподы, шли на сцену показать живую душу, оголить чувства, дотронуться до зрителя и встряхнуть и всколыхнуть его надолго, подготовив к возвращению в дурацкий скучный мир снаружи. А вы что же это сыграли здесь? Стыд и позор…
- А что я?
- Халтурщик вы, Финоктистов, халтурщик! Я уже расслабился, дай…, думаю, сейчас бесплатно посижу на бенефисе товарища из тринадцатой палаты. А вы меня разочаровали. Вам в театральный надо было поступать, на подготовительные курсы, а вы в мясники пошли. Тырите мясо, небось, каждый божий день? Для вас мясо животных – это смысл вашего жития? Вы вдумайтесь в анализ! Вы торгуете трупами бывших живых существ, чужим ДНК, то есть последствиями страданий, а страдания, любые, никогда не проходят бесследно в связи с великим законом равновесия, о котором масса народу ни гу-гу!
- Вы рассуждаете как вегетарианец… Не без этого, конечно же…, мир торговли, доктор, это ведь мир торговли!
- Ого! Какая шикарная мысль…, главное, что редкая и глубокая. Законспектирую немедленно…
- Может еще пару недель можно у вас кантануться, а? Разрешите, доктор! Уж больно надо по жизни отсидеться здесь…
- Вы какую взятку бывшему главврачу давали? – спросил Штукман.
- Э-э-э-э-э-э…
- Вот именно! Умножьте на два и несите не мне, а в Фонд больницы. Если завтра к 12.00 пополудни не будет денег - вас вышвырнут отсюда мои злые санитары.
- Э-э-э-э-э-э-э…
- Ладно, не буду столько жестоким. Завтра не к 12.00, а к 12.30. Тема закрыта, вы у нас настоящих больных объедаете…, на вас компота не напасешься, а компот, между прочим, своими фруктовыми молекулами благостно влияет на передачу нейронных сигналов в коре головного мозга. Вы, как здоровый человечище, отнимаете витамины у подлинных больных, а это грешно!
- Я все понял! – ответил Фиоклистов. – Завтра все будет…, слово даю.
- А скажите, что вы слышали про больного по фамилии Васнецов? – неожиданно спросил Штукман.
- Ого! Да…, это был больной на всю башку. Редкий тип! Его все слушались, ходили за ним как заговоренные по кругу, как овцы на заклании. Я не лежал на их этаже, но все знали, что Васнецов — это необычный гость этой дурки. Я спускался с этажа его послушать и понаблюдать за лицами медперсонала. О, это были редкие кадры другой жизни…
- Чем же он был редкий, этот Васнецов?
- Словом…! – быстро ответил симулянт и быстро прикурил вторую сигарету без разрешения.
- Словом Божьим?
- В том то и дело, что нет! Я слушал его один только раз и остался под сильнейшим впечатлением …, долго не мог уснуть, хотелось плакать от осознания моей ничтожности. Я таких людей никогда не встречал. Он говорил все то, что народ хотел слышать, вселял надежду и даже разговорил двух идиотов, которые молчат уже десять лет. Понимаете, он их разговорил! Он сказал, что у всех есть доступ к прошлому и нет доступа к будущему, а у него был доступ и туда, и сюда. Говорил о заблуждениях идеальной жизни… Во как! Его слушали все санитары и медсестры, его слушали часами. Он был маг, вещун, колдун, волшебник и шаман в одном лице. Васнецов –это явление, это очень опасный талант, он больше, чем талант, он другая атмосфера, он другое небо…, хм-хм, извините, увлекся. Он реанимировал людей с больной совестью. Вы понимаете меня, доктор?
- Очень хорошо понимаю. И куда же он делся этот таинственный оккультный кудесник? Как он отсюда исчез…, у вас есть версии?
- А черт его знает! Был, да сплыл! Мистический какой-то этот Васнецов…, хрен его поймет! Вся больница его искала, побег-не побег…, растворился, одним словом…, в небытие. Вышел утром в туалет и был таков. В унитаз не просочишься, на окнах решетки толщиной с ножку рояля, через узкую вентиляцию не смог бы прошмыгнуть даже молодой крысёнок. Улететь на мухе в форточку, перекусить зубами решетку и выпасть на улицу с высоты четвертого этажа, стать микробом и слиться с грязной водой, пройти сквозь стену? Это же атомная чушь! Словом, был человек и нету. Мистика, скажите вы, как человек думающий. Нет, не мистика, ответит вам простой воровской мясник с домашней библиотекой дома. Это больше, чем мистика, это уже не нашего ума дело, тут КГБ должно разбираться. И, поверьте мне, рано или поздно, эти лощенные всезнайки с красными книжками к вам заваляться и будут вас мытарить по-взрослому…, и застенками угрожать, и казематами. Я их методы хорошо знаю еще с 60-х годов, они мне всю душу вытрясли за письмо моей троюродной тетки из Техаса. Так наследство я там и не получил…, а ведь мог зажить там припеваючи, и жить играючи… Все КГБ виновато, не дали мне выехать в тетке…, не дали…, гады толстолобые, завистливые.
- Исчез Васнецов, говорите…, но так не бывает! – возразил Штукман, полностью игнорируя мнение Фиоклистова о мистике, тетке их Техаса и приходе в сумасшедший дом сотрудников КГБ.
- Оказалось, что бывает. Факт налицо… Васнецов вещал громко, на весь коридор, его никто не обрывал и не загонял в палату, ему никто не делал укол в вену насильно, чтобы он заснул на неделю и пускал цветные слюни по пять метров. Его слушали все больные: и шумные ****оиды, и неадекватные химеры, деграданты и тихопомешанные, даже главврач слушал внимательно. А потом я лично видел издалека: Георгиади плакал, как ребенок, от своих возбужденных мыслей. Во как! Он говорил с силой одиночества оперного певца и духовного наполнения…, он гипнотизировал, как сказочный удав Киплинга. Мое вам мнение: Васнецов очень и очень опасный тип для любого государства! Как сказал ваш доктор Заёнчик: «…он вызывал у людей самотестирование…», вы понимаете, о чем вам говорит мясник местного рынка, всю жизнь читающий книги?
- Очень хорошо понимаю! – внимательно ответил Штукман, сделал очередную заметку в тетради и задумчиво вздохнул. – А скажите, от Васнецова осталось хоть что-нибудь? Ну, например, исписанная тетрадь, книга, блокнот, записка, платок…
- Конечно, осталось. Мне один симулятор из ихнего блока нашептал, что его личная тетрадь лежала под подушкой его кровати, но после исчезновения самого Васнецова, её забрал один полупридурок и не выпускает из рук даже в туалете.
- Вот как! Фамилию больного назовите, пожалуйста.
- Фамилию не знаю, но его санитары между собой называют «парусник бумажный». А он, между прочим, не простой больной. Он бывший преподаватель в Университете живописи. Его дочь с ейным мужем сюда законопатили, чтобы домик двухэтажный себе забрать…, негодяи-сволочи, родственнички-падлюки, крысы…
- Парусник бумажный, а не бумажный парусник –это, между прочим, многое меняет в восприятии звукового ряда, только никто об этом не знает и не подозревает. Какая прелесть! Санитары-поэты – это новое слово в существовании домов «Тумана». Спасибо за информацию, товарищ Фиоклистов. С прошлым парусника мы разберемся в кратчайшие сроки. Наш психоневрологический диспансер вас не забудет ближайшую неделю, а потом забудет…, навсегда…, и это та самая правда, которую все бояться и ненавидят. Завтра к 12. 30 не будет взноса в Фонд больницы, поедешь домой рубить мясные куски на гомилки и огузки, резать пальцы, обманывать всех без исключения любителей мяса и заливать раны йодом. А пока о нашем разговоре никому…, особенно санитарам на этаже, понятно?
- Конечно, понял…, чтоб я сдох от переедания красной икры! – весело ответил симулянт и вышел из кабинета.
Через пятнадцать минут доктор Заёнчик ввел в кабинет мужчину в пижаме. Удивление было в том, что пижама была из дорогих, шелковая, в полоску, домашняя, по всей видимости состояния материала- она был любима и обожаема. У больного был закрыт один подбитый глаз. Тщательно прилизаны грязные волосы на голове, давно не стрижены ногти на руках и из носа торчали волосяные кусты. Он наклонил голову в сторону открытого глаза, чтобы инстинктивно сосредоточить обзор. Правой рукой он прижимал к груди обыкновенную тетрадь. «Вот ты какой, парусник бумажный» - с иронией подумал Штукман и улыбнулся. Заёнчик усадил больного на привинченный намертво к полу стул и сам сел на кушетку.
- Здравствуйте! – произнес главврач.
- Какой там…, к черту…, мне здравствовать…, скажите тоже чепуху и ерунду в одном флаконе, - скороговоркой ответил больной в пижаме. — Это вы можете здравствовать, а мне нельзя…, я же по вашему уставу больной на всю голову…, хотя это еще надо разобраться, кто из нас больной… Мне бы парусник бумажный, я бы… Поговорим сейчас и разбежимся и ничего не измениться по воле человека…
- Не скрою, в ваших словах сквозит ирония совершенно здравомыслящего человека, - парировал Штукман.
- А я и есть здравомыслящий человек и здесь нахожусь по денежному заказу моих родственников, что бывший главврач Георгиади не заметил по причине полной внутренней глупости, но деньги взял. Вы, скорей всего, вызвали меня сюда из-за этой тетради, что я прижимаю к груди? Это логично. Но сначала информация о человеке. Итак…, мне рассказал один бывший узник вашей тюрьмы, что однажды он в обыкновенном среднестатистическом парке на пенек положил протухшую селедку. Это он проделал после того, как одел на шесть грибов целлофановые пакеты, чтобы споры не разлетались по лесу. Мне эта тема показалась интересной по причине того, что обыкновенный человек протухшую селедку выбрасывает в мусорник, а не ставит эксперименты в парковой зоне... Ему это на кой? Живет себе и живет, проживает свои дни, ест, спит, ходит в туалет, смотрит ящик с чужими мнениями, ишачит на кого-то более успешного, который ишачит на другого еще более успешного и так далее… Схема, рутина-паутина, незначительные изменения, быстрая старость, болезни, муки, логическая смерть… Место освободиться…
- Это не очень разумный поступок класть на пенек протухшую рыбу, тем более в парке, - заметил Заёнчик.
- На самом деле это нестандартный поступок думающего человека, досконально изучающего мир в детализации результатов и наблюдений. Любая цивилизация с давних времен развивалась только благодаря чудакам экспериментаторам и это железный факт. Миллионы ненужных аморфных людей приходят в этот мир и уходят, даже не посадив дерево…, не взяв пальцами букашку и не заглянув ей в глаза. Он был другой и думающий… Тот парк был густо заросший, все происходило где-то в глубине, где нет тропинки и люди туда не ходят из-за боязни встретить маньяка, которого нет. Сказать по-простому, это было то самое место, куда народ и не желает ходить по причине того, что в мозгах у народа сидит страх закрытых пространств… и зверская информация про странное космическое животное чупакабру. Заросли — это всегда угроза жизни и неизвестность, а все хотят прожить своё отмеренное дурацкое время в комфорте, без страха и с минимальным риском для того самого здоровья, которое дано один раз. Иду дальше в своём повествовании, - больной облизал губы языком и причмокнул, - селедка была протухшей и любой бы человек отравился этой гадостью если бы захотел её сожрать, но Васнецов…
- Вы сказали Васнецов?
- Да, я так и сказал -Васнецов. Если бы я сказал Дураков, то это был бы Дураков, а так я сказал Васнецов. Зачем вы переспрашиваете меня? На кой черт?
- Простите…, продолжайте, - извинился Штукман и сделал две пометки в своей тетради.
- Но Васнецов пошел дальше в своих рассуждениях, как парусник из бумаги… Он долго наблюдал из-за кустов, как эта самая разлагающаяся органика глупой рыбы растворялась в природных условиях принося пользу окружающей среде. Вороны, кошки, собаки, мухи, осы, жуки, муравьи…, наконец, все эти бездельники разнообразного мира побывали там, нюхали, пробовали на язык, клевали, грызли, толкались, отрывали зубами и искали выгоду для себя. Васнецов понял главное, что без поиска выгоды ничего в нашем мире не происходит. Хоть какая-то выгода нужна всем. От слона до козявки, включая такую земноводную сволочь, как «хомо-сволочь», он же человек-вредитель. Но если такое количество выгоды нужно каждую секунду огромному количеству живых форм, то кем-то обязательно должен быть организован неожиданный процесс уничтожения и уменьшения этого огромного количества желающих всяких льгот, выгод и преимуществ. Земля же не безразмерная, но, слава Богу, под контролем! Процесс 2 У, как сказал Васнецов. Так оно и есть… Идем дальше…
Штукман закурил сигарету, Заёнчик подошел к столу главврача и тоже подкурил сигарету. Пепельница была одна на двоих, отсутствовал дискомфорт…, собиралась ценная информация из мозга «парусника бумажного».
- В течение жизни для каждого, повторяю, для каждого человека уготовлена куча ловушек, чтобы его подстеречь и грохнуть, потому что вопрос перенаселения планеты не решается вообще никем, кроме чужого сознания где-то там наверху. Васнецов рассказывал, как его один знакомый летчик решил жениться и даже был назначен священный для женщин день свадьбы. Его женщина была уже беременна двойней, то есть два совершенно новых человека были на старте выхода в этот мир. В то время этот самый летчик по обыкновению своей рутинной работы сел в самолет с экипажем, позади них салон был забит веселым народом, пьющим алкоголь, и они должны были совершить обыкновенный штатный полет из города А в город Б. Таких полетов он совершил уже множество, улыбался, шутил, держался руками за штурвал, щелкал тумблерами, пил кофе и думал о скорой свадьбе с этой самой беременной от него очень красивой женщиной с большим животом. Но кто-то там, неизвестно никому, где именно, перечитал внимательно списки всех фамилий и имен, находящихся в самолете, сверил с математическими числами книги судеб и решил, что пора весь этот народ отправлять в дальние дали на паруснике бумажном. Что-то там отключилось, заскрипело, вспыхнуло, потухло и вся эта техническая труба под названием самолет, с народом внутри, с большой высоты и сумасшедшим выбросом адреналина, дико крича, разорвалась на части и отправилась в другие измерения. Кричали они от ужаса, потому что никто из этой привычной всем жизни уходить добровольно и быстро не хочет…, если он не придурок, конечно!
Так вот, Васнецов рассказал мне лично, что он открыл арифметическую зависимость ухода и прихода людей в этот мир. Раннее, будучи на свободе в гражданском обществе безразличных людей, он пытался с кем-то поделиться своим открытием, но вы должны хорошо понимать, что встретиться в этой жизни со здравомыслящим и умным человеком – это колоссальная редкость и даже счастье для любого региона планеты. За забором этого заведения Васнецова никто и слушать не хотел, потому что имели уши по обе стороны голов, как не парадоксально это звучит. Не хотели, не умели, не желали и плевать им на какого-то чудака с непонятными формулами и какими-то объяснениями о скорой смерти, которую никто в глаза не видел. В основном люди являются аморфными, тупыми, ничего не желающими и глухими к чужим познаниям и всему новому. Каждый думает, что именно он уже очень умный и мир принадлежит именно ему. Такие продолжают бесконечно искать выгоду от зари до зари и рыскать по человеческим отношениям ради той самой выгоды. А получив её, они гордятся в глубине души за свои временные успехи в удовлетворении своих запросов. Они только не учитывают, что завтра будет все меняться по великому закону ежеминутного изменения всего, что нас окружает. Поехали дальше, как парусник бумажный, по лужам после дождя…
Ловушки расставлены везде, по всему периметру любой цивилизации, от случайного провала в открытый люк и падения сволочной сосульки на голову в марте, от отравления какой-то несчастной рыбешкой в ресторане за свои деньги и до средств массового уничтожения. Я о разнообразных болезнях вообще молчу, медицина безнаказанно убивает народ миллионами выпуская свои гнусные пилюли за деньги. Если вы хотите искренне помочь, то при чем здесь деньги? Где же логика? Перечислять методы ухода из этого мира я не буду, их огромное множество простых и вычурных, всегда уготовленных для всех смеющихся, говорящих с трибун, жрущих и пьющих, уверенных в себе, на мотоциклах, машинах и даже пешком. Потому что каким-то образом, рано или поздно, все равно нужно освобождать место для других, лежащих в очереди в женских животах. И это старый обязательный закон короткого земного существования. Обязательно и всегда будет освобождаться место для вновь поступающих в эту жизнь. Васнецов вслух описал очередь стоящих на входе и очередь уходящих на выходе и даже конфликт привычных расписаний. Вы понимаете?
- Понимаю!
- Он каким-то образом вычислил баланс новорожденных и умирающих, привязав к месту рождения и ко времени… Этот закон логического баланса спрятан за семью печатями у него в голове. Так вот, запомните, этот Васнецов знает, кто умрет, когда, при каких обстоятельствах и, главное, почему и в каком соотношении к уже родившимся? Он расшифровал закономерности и случайности, свел их в формулу, которая удивительным образом работает. Он это продемонстрировал в своей тетради, которую я прижимаю к груди, как парусник бумажный… И никакого отношения его прогнозы не имеют к 13 числу, затмениям солнца, лунному умолчанию, приливам и отливам, сентиментальным дням женских циклов и всем остальным циклам, которые только могут быть в головах никчемных доморощенных колдунов, ведьм, кудесников, экстрасенсов и прочей говорящей за деньги сволочи. Васнецов знает…, он много знает того, что не знаете вы, а если нормальный человек чего-то не знает - он моментально хочет знать, а ненормальный знать не хочет, он ищет свою выгоду везде, всегда и во всем, ему не до знаний, он ищет только выгоду…
- Интересная доктрина для разговора за бокалом пива…, не новая, но интересная, - высказался Заёнчик.
- А я вам в самом начале сказал - поговорим и разбежимся… Хотите впитывайте информацию, хотите - нет, мне это все до парусника! Если желаете, я вам расскажу про эффект побежалости на полотне и толщине патины на золоте времен Тутанхамона. О киновари как сульфиде ртути, о добыче синей краски из растения индиго, она же индигофера красильная, хотите? Расшифрую таблицу ультрамарина из ляписа лазури, берлинской лазури, кобальтовой синьки и французского ультрамарина, расскажу о смерти Наполеона на острове Святой Елены от испарений мышьяка со стен его спальни, что находился в краске изумрудной зелени с уксусом и окисью меди… Хотите?
- Нет, спасибо! Итак видно, что вы профессионал и на ваших лекциях было интересно как думающему студенту, так и тупому разгильдяю, а можно ли взглянуть на тетрадь товарища Васнецова? – спросил Штукман.
- Конечно, можно. Это же логично, что вы захотите на нее посмотреть. Я её сберег и принес показать именно новому главврачу, а не глупому влюбленному Георгиади, который подслушивал лекции Васнецова, а потом рыдал тайком.
Сказав это, бывший преподаватель университета живописи протянул тетрадь Штукману. Доктор открыл первую станицу и ничего там не обнаружил. Он листал дальше и тоже ничего не увидел. Тетрадь была новенькой и совершенно пустой.
- Здесь ничего нет! – торжественно произнес главврач.
- Я тоже так думал, что ничего… Там записаны мысли Васнецова на каждой странице. Нужно уметь видеть и читать.
- А, ну да…, как же это я сразу не догадался, что я не умею читать и полностью слепой, - сказал Штукман с иронией.
- Вы, товарищ главврач, тетрадку закройте и не идите проторенным путем. Иногда мир может показать себя с совершенно непредсказуемой стороны. Вы ведь подумали, что все будет как всегда: открыл тетрадь, а там записаны знания чужой рукой, чужим почерком, бери читай, на ус наматывай. Э нет, доктор! Васнецов не от мира сего…, у него все иначе. Закройте тетрадь, поверните ее под другим углом…, вот так…, и откройте снова…, страницы перестанут блестеть и покажут все что там написано его рукой.
- Договорились, – ответил Штукман и закрыл тетрадь.
Переглянувшись с Заёнчиком глазами и саркастически улыбнувшись, главврач снова открыл первую страницу и, к своему дикому удивлению, увидел множественные записи мелким почерком с уймой цифр и цифровых рядов. Ровные строчки отделяли цифры красного цвета от цифр черного. На полях красным карандашом было написано:
«Поздравляю с новой должностью главврача! Что угодно им - ни один земной врач изменить не в состоянии, потому что он просто «человек экспериментальный» или в другой интерпретации – «никто».
Рядом была дуга и две крупные точки, в целом напоминающие обозначение мертвой улыбки без лицевого овала. Улыбка жила сама по себе, а два обозначенных глазика дополняли композицию очеловечивания того самого ничего… Штукман приподнял брови от удивления и быстро захлопнул тетрадь. Сердце забилось, чаще принимая мощный выброс крови от волнения. Он был не просто удивлен, он что-то понял…, мимолетно, быстро, что-то очень и очень важное для себя, но что именно, сформулировать не мог. Пока не мог… Он помнил, что любые новые события быстро стареют и заменяются на другие, более новые и скоро будущие старые…, как и круговорот людей в природе, на который людям глубоко наплевать до самой последней минуты прозрения и обязательного сожаления…
4
Через час в закрытый кабинет главврача постучались. За толстым стеклом виднелось две фигуры, одна принадлежала Ирине Карловне, а другая небольшому мужчине… Фигура была узкоплечая, напоминающая юношескую. Штукман приподнял глаза на дверь и произнес:
- Да-да!
Ручка вставилась в отверстие и дверь отварилась.
- К вам доктор Толь из здравотдела, - громко произнесла медсестра и, пропустив посетителя в белом халате в кабинет, закрыла за ним дверь.
- Добрый день, Герман Наумович! – произнес мужчина с необычным лицом и с кожаной черной папкой под мышкой.
Глаза у ложного доктора были ярко-голубыми с черной точкой внутри зрачка. Это был тот самый, никогда и никем не оспоренный признак человека –садиста склонного к экспериментальным убийствам. Носик был сломан, маленький, как у вырожденцев и на конце вздернутый с намеком на уродливую курносость. Глаза были посажены близко друг к другу и смотрели внимательно-изучающе, как на бабочку на лугу - так и на чью-то обглоданную берцовую кость в канаве. Лицо гипнотизировало почти всех…, вызывая быстрое, ничем не объяснимое чувство страха, ужаса и даже позывы на рвоту у слабонервных и впечатлительных. Бывший пациент доктора Штукмана Гена Гусь был легендарной личностью в своем прошлом, откуда доктор его постепенно и вытащил, изолировав на целых шесть лет в комнате без окна. Резиновый гипноз с дальним заходом в головной мозг дал хорошие результаты.
- Привет, дорогой, ты как всегда вовремя! – улыбнулся главврач и показал жестом на стул. – А почему ты доктор Толь? В прошлый раз ты был доктор Пузырев…
- Это для веселого разнообразия и внутреннего личного наслаждения в кутерьме неразумного мира. Вот придумал я себе фамилию…, глядишь и настроение мое поднялось, потому что жить в одной оболочке, как бабочковая ларва я не могу. И хотя я кушаю только бульёнарий из курицы, все одно мне скучно. А прихожу я всегда вовремя только по одной причине – мой личный умственный автобус всегда ходит по расписанию. Многоуважаемый Герман Наумович, я хотел вам сказать, что здоровье мое хорошее и правильное…, я имею в виду здоровье в голове, чего раньше совсем не наблюдалось. Я даже тараканов теперь не давлю по причине глубокого уважения к их коллективному существованию! - ответил ложный доктор Толь и убрал улыбку с лица. – Это мне финики помогают…, если бы не финики, мои видения съели бы меня на ужин… Одно плохо- у меня бессонница. Может мне какие-то сонники таблеточные попить, чтобы внутри моей головы мысли перестали болеть и чесаться?
- Сонники не нужны, для бессонницы нужна хорошая колыбельная и желательно нежно спетая девушкой или женщиной с белыми, пухлыми и обязательно ухоженными руками, смазанными пахучими кремами из трав, бабочковой пыльцы и тертых кокосов… Чем докажешь сегодня, дорогой, что ты здоров? Хоби свое не бросил? Гениальные стихи Бродского не забыл? Как твой сумбурный хлам по поводу перенаселения планеты имбецилами и ворьем? – улыбнулся в ответ Штукман и закурил, внимательно разглядывая лицо человека в белом халате.
- Я уже не живу в ожидании перевернутого мёда…, те времена осознанно прошли мимо… Хобби свое я обожаю. Каждое утро и вечер я нахожу брошенные голубями перья и вставляю их в кору деревьев. По моим оставленным перьям можно распознать маршрут, по которому я хожу.
- А второе хобби?
- Второе? Как всегда, в метро и любом другом общественном транспорте я все так же незаметно для окружающих клею марки на сумки красивых женщин. И я все так же убежден, что это нужно делать только для особо красивых и ярких. Я их помечаю, хотя мир был всегда против… Что касается Бродского, он в моем сердце поселился навсегда…, он мой доктор, он моё небо, он лечит мои мысли, он моя поджелудочная железа и бурлящая желчь! Но для сравнения и вашего анализа я хочу вам рассказать, как недавно один человек с черной густой бородой по телевизору поведал, что на берег одной реки приземлилась птица размером с кабана. А этот парень с бородой только что взял штурмом какой-то фрегат и лично убил человек десять чужих головорезов и забрал себе целый трюм испанского рома, что чудодейственно повлияло на его романтическое настроение и отношение к природе его бытия. Он один убрал из этого мира сразу десять убийц и таким образом спас минимум пятьдесят живых невинных душ в будущем. Настоящий святой человек! Но это мои заключения… Так вот, чернобородый продолжил рассказ: … птица эта присела на воду у самого берега, размахивая своими белоснежными широкими крыльями. Она была посланцем Божьим и напомнила бородатому человеку ангелоподобный намек на праведность его жизни на враждебной крови. Птица была как большой флаг, развивающийся в лучах заходящего огромного солнца. Флаг справедливости и надежды, в который он верил всем сердцем. Человек с бородой был всем известный мистер Тич. Он радовался такому проявлению свыше и прочел этот знак правильно для себя и для своей команды. Если бы он в сентиментальном порыве спросил, что есть эта птица лично для меня, я бы ему ответил, что она –это мой обыкновенный ужин!
- Я вижу с памятью и логикой у тебя все в порядке…, хорошие инстинкты сожрать птицу размером с кабана…, значит ты здоров, почти! Ну, перейдем сразу к делу, по которому я тебя вызвал. У меня на новом месте образовались проблемы, на которые я не могу закрывать глаза. Первая проблема психотравмирующая – на третьем этаже работает санитар-садист, постоянно избивающий больных. Если предыдущему главврачу это было безразлично, то для меня это оскорбление профессиональной этики. Насколько я понимаю, этот санитар давно не слышит слово и доедает свой последний пирожок на земле. Он обречен полем событий и его уже давно зовут другие измерения с наказаниями за деяния его…
- Понял! - сухо произнес посетитель и облизал тонкие губы.
- Вторая проблема житейского характера — это два поварские твари Свинарь и Огрызок. Они выносят из больницы продукты, не стесняясь и ничего не опасаясь. А мне нужно кормить три с половиной сотни душевнобольных. С этим человеческим навозом нужно кончать раз и навсегда и проводить с этими скотами разъяснительную работу у меня нет ни времени, ни желания. Ты же знаешь, как я отношусь к пресловутому трижды проклятому гуманизму, отмене смертной казни и помилованию.
- Относитесь негативно!
- Всегда отрицательно, потому что вся людская история более или менее удачных государств доказала полезность главного принципа сохранения и функционирования. Для стабилизации любой системы нужно безжалостно уничтожать дестабилизирующие элементы, как чуму, как сифилис, как шизофрению полушарий головного мозга. Другого никто и никогда не придумал, и не доказал полезность гуманизма с преступниками! Если есть черная дестабилизирующая тварь- сотри ее с полотна жизни, как генетическую ошибку, забудь и иди дальше строить удобную и красивую жизнь для детей и внуков. Признаюсь, что твои методы угодны полю событий и на сто процентов действенны. О твоих методах написаны умные книги и их поощряет здравый смысл…, а подставлять вторую щеку, челюсть, солнечное сплетение, пах и колени после первого удара я не собираюсь…
- Поддерживаю всем сердцем! – снова сухо произнес Гусь-Толь и пошевелил ушами от удовольствия совпадения мнений психиатра и бывшего изувера…
- Гена, реши, пожалуйста, эти две проблемы и заходи завтра…
- Понял! Дорогой доктор, я хочу вам напомнить одну мысль…, когда я был там, - Гена (Толь) дотронулся до своего лба, машинально указывая место, где он был, - мой «искатель потрясений» сказал мне из-за толстой бархатной ширмы с кисточками, что чудовища всегда бояться чудовищ!
- Этот «искатель» из-за твоей ширмы был совсем неглупой субстанцией и произнес тебе слова истины! – улыбнулся Штукман.
- Сейчас я познакомлюсь с вашими чудовищами.
Несуществующий доктор Толь, он же Геннадий Гусь по паспорту, быстро поднялся со стула, достал из папки ручку от двери и скрылся в коридоре.
«Какое счастье, что тринадцать лет назад я его встретил и поменял его жизнь… Он вышел из небытия шизофрении в бытие реализма чужих вредительских мнений…, доказав, что моя методика заполнения чужой информацией искусственную амнезию - работает. Моя методика…, которая не нужна никому, которую ненужно доказывать стаду толстобрюхих завистливых идиотов с манией величия…, один хрен витиеватость темных закоулков они не поймут…!» - подумал Штукман и продолжил изучать хаос в документах на столе.
Гена уверенной легкой походкой направился в конец коридора к лестнице. Возле левого поворота он остановился, достал из кармана миниатюрный освежитель ротовой полости, открыл рот и брызнул внутрь. Запахло мятой и заброшенным осенним полем. Коридор был пуст. Пол был вымыт с особой тщательностью, зарешеченные окна были грязными от старых и новых дождевых разводов. Ложный Толь стал подниматься по лестнице на третий этаж, уже понимая, что он будет делать ближайшие двадцать минут. В его папке лежала бутылка водки, брусок старого турецкого мыла с запахом яблока и новенький пак томатного сока. Где-то наверху послышалось эхо крика отчаяния и боли. Там упражнялся санитар. Эхо ударилось о все стены сразу и замолчало… Доктор самозванец сузил глаза и омерзительно улыбнулся, приподняв брови от предвкушения любимой «работы». Ступая на каждую новую ступеньку, он стал читать вслух, раскачиваясь в такт строки, а эхо передразнивало и вторило с повтором и опозданием:
Ни страны, ни погоста не хочу выбирать.
На Васильевский остров я приду умирать
Твой фасад темно-синий я впотьмах не найду,
Между выцветших линий на асфальт упаду
И душа, неустанно поспешая во тьму,
Промелькнет над мостами в петроградском дыму,
И апрельская морось, над затылком снежок
И услышу я голос: - До свиданья, дружок!
На последнем слове «дружок» эхо взлетело к потолку, перевернулось несколько раз и, ударившись о пыльную батарею, исчезло в никуда. Маленький человек с голубыми глазами с точкой обожал стихи Бродского и всегда читал их вслух только для себя. Но люди, которые иногда находились рядом, не знали автора этих стихов, также им не нравилось, что этот человек читал стихи вслух, и они делали ему громкие хамские замечания. Они не знали, что делать замечания – это искусство, они не знали, насколько этот маленький человек опасен для всех, кто делает ему любые замечания… В этом секрет маленького человека. Никто и никогда не знает, что у него на уме!
Между вторым и третьим этажами эхо принесло следующие слова:
И увижу две жизни далеко за рекой,
К равнодушной отчизне прижимаясь щекой
Словно девочки-сестры из непрожитых лет,
Выбегая на остров, машут мальчику вслед…
На третьем этаже кто-то завыл от новой боли. Где-то хлопнула громко дверь, кто-то омерзительно выругался… Все эти звуки нравились Гене в белом халате, это был его любимый мир, сопровождаемый чтением стихов вслух… Он приблизился к входной двери на третий этаж и одел очки, отчего его лицо приняло придурковатый безобидный вид читателя умных книг. Коридор был пуст. Все двери были закрыты. Где-то совсем рядом раздавались глухие неторопливые удары, сопровождаемые стонами. Вычислив дверь, он остановился и прислушался.
- Борьба с терроризмом является первостепенной задачей всех правоохранительных органов! Сегодня вы уже пойманные террористы и будете отвечать на вопросы. Кто не будет отвечать, тот подвергнется допросу четвертой степени. Сюда иди, придурок! – звучали вибрации ненависти из-за двери.
Гена Толь костяшками пальцев пробил по двери размеренную привычную мелодию железнодорожных рельс- «тудух- тудух». Через несколько секунд громко щелкнул замок и дверь отворилась. Фальшивый доктор не шелохнулся. Он использовал старый принцип Ламброзо: «Если дверь уже открыта, не нужно торопиться в нее входить».
Напротив Гены стоял крепкий парень в грязном сером халате с закатанными по локти рукавами. Он с удивлением смотрел сверху вниз на небольшого доктора со странным неприятным лицом. Его взгляд излучал азарт и неудовлетворенное любопытство, они были воспаленные, грязного цвета с ярко выраженной печатью смерти на лице. На горле был заметен худой кадык, напоминающий препятствие для велосипедиста. Гена Гусь почувствовал знакомый холодок внутри черепа и чье-то шевеление…, он радостно улыбнулся новой встрече с тем, кто всегда прятался в его голове за толстой ширмой с кисточками.
- Санннниии – тар! – медленно вывел Гена странным загадочным голосом. - У человека нет никоооооо-го, кроме самого себя. Я доктор, читающий стихи больным и санннни-тарам. Это моя терррапия! Предлагаю вашему вниманию стихотворение гения, имя которого вам неизвестно, вслушайтесь внимательно в строки и сравните словарный запас автора и ваш…
- Чё? – выдавил обескураженный парень и скривил губы.
На лице санитара- садиста максимально проявилось любопытство…, и внутреннее удивление пока не находило ответов. За его спиной пятнадцать больных сидели на корточках в центре палаты с руками на затылке. Один из них лежал на полу в позе эмбриона и, тихо завывая от боли, дергал ногами. Гусь–Толь слегка наклонил голову, прилипнув взглядом к глазам санитарного человека, и стал читать не спеша, размеренно с выражением радио чтеца:
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно - возглас счастья.
Только в уборную - и сразу же возвращайся.
О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.
Потому что пространство сделано из коридора
и кончается счетчиком. А если войдет живая
милка, пасть разевая, выгони не раздевая.
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более - изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, босанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.
Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,
слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся
шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.
На последнем звуке слова «вирус» дверь в палату громко захлопнулась и в коридоре снова наступила тишина чистых полов и пустого пространства.
Уже через пятнадцать минут Гусь-Толь стоял у приоткрытой двери в пищевой блок со стороны поварской. Он тихо зашел во внутрь, закрыл дверь и щелкнул замком. Помещение было большим, с длинным столом, на котором лежало пять грязных разделочных досок, восемь ножей, россыпь вилок, семь закрытых кастрюль и один большой дуршлаг с прилипшими червяками макарон. Возле большого зарешёченного окна сидели два толстяка и пожирали большого жареного гуся. Они громко чавкали и хрустели челюстями, перекусывая сухожилия и реберные косточки бывшей птицы. Проскользнувшего внутрь человека в белом халате они не услышали и не заметили из-за хруста в челюстях возле самых ушей. Гусь тихо подошел к большой кастрюле, заполненной водой, медленно мокнул туда обе ладони, вытер грязным полотенцем пальцы и тихо опустил её на пол. Внизу под его ногами прошлась белая сытая кошка, задев брюки кончиком хвоста.
- Доброе утро! Я доктор Толь, новый главврач больницы, - соврал Гусь. - Разрешите ознакомиться с сегодняшним меню, осмотреть продукты и снять пробу…
Две толстые головы быстро повернулись в его сторону. Четыре тревожных глаза застигнутых врасплох смотрели с недоумением. Челюсти мгновенно перестали работать. В руках застыли ещё не совсем обглоданные кости, как шариковые ручки на лекции. Наступила неожиданная кухонная тишина с обязательным продолжением событий... Гена улыбнулся и посмотрел на чугунную сковородку и жестяную коробку с надписью: «Горчичный порошок». Коробка была без крышки.
- Между прочим, если вы испытываете голод, то можете не обращать на ваше желание никакого внимания. Так лечатся все зависимости и фобии, а судя по вашим лицам, вы любите подхарчиться неспеша. Однажды я видел повара, который за каждую смену самостоятельно съедал три пачки макарон и три килограмма мяса, совершенно не замечая этого. Он делал макароны по-флотски для экипажа большого корабля.
- Э-э-э-э, - подал овце-бараний звук Огрызок.
- Совершенно верно, и я с вашим мнением согласен и разделяю его полностью! – отреагировал на мычание Гена, зло улыбнувшись. – Поэтому предлагаю закончить вашу трапезу, прекратить кусать уточное мясо и навсегда перейти на голодный паёк. Как говориться: «время пришло!», хотя как по мне, так время никуда и не уходило… Итак, друзья мои, займемся Дарвинизмом и закончим ваше рыхлое товарищество навсегда, а то поднаелись вы тут, скоро в дверь не будете влазить. Разве смысл жизни во вкусной жратве и теплом унитазе, а?
5
Весь ужас создавшегося положения был в том, что Васнецов абсолютно не помнил прошедший день, но полностью отдавал себе отчет, что находится в собственной квартире на улице Ватутина дом 3, квартира 171 и помнил все мелкие подробности по собственному жизнеобеспечению. Он помнил, где лежат запасы сахара и соли, список всех продуктов на кухне, как называлась пропавшая из аквариума рыба, какая обувь в шкафу в коридоре, где спрятан спортивный велосипед и запечатанная пачка сигарет. Только он ни черта не помнил из своего недавнего прошлого. Все воспоминания как отрезало…, даже не туман…, даже не мрак, мокрая звенящая тьма. Мозг был пустой и ничем не обремененный. Память ближайших дней была стерта, хотя на календаре вчерашний день был зачеркнут черным фломастером, как и все остальные дни.
Васнецов сидел на полу, облокотившись о диван и тяжело дышал. Боли все так же блуждали по телу от ушей до пальцев ног, как гирлянды разных лампочек. Голова гудела летающей тяжестью и слегка дергалась. До телефона оставалось не больше пяти метров. Он поднял руку, чтобы смахнуть пот с кончика носа, рука дрожала и медленно подчинилась приказу. Перевернувшись на бок, Васнецов пополз к телефону, превозмогая обширную боль. Добравшись до черного аппарата, он с надеждой поднял трубку и приложил её к уху. Там была тишина. Дёрнув несколько раз по рычагу, он полностью убедился, что связи нет. Голова задрожала от очередной волны слабости, и он упал на спину, обливаясь горячим и сладким потом.
- Что же это такое? – прошептал Васнецов и ощутил на своем лице прохладное прикосновение балконного сквозняка.
Он подумал, что нужно двигаться в сторону балкона, там лучше… Через несколько усилий, спугнув несколько стрижей с бельевой веревки, он оказался на балконе и, перевернувшись на спину, закрыл глаза, замер, и стал размеренно дышать. Ровным счетом ничего не понимая, Васнецов прислушивался к потоку внутренних уколов и к болям в разных местах тела. Отказавшись от внутреннего анализа происходящего, он захотел закурить. Подтянувшись на ватных руках до плетеного кресла, он сел в него почти не ощущая ног. Он взглянул на колени - там было три ровные дырочки запекшейся крови справа и столько же слева. Что-то мелькнуло в голове мутной памятью и так же быстро исчезло. Дрожащей рукой он дотянулся до пачки сигарет, дернул зажигалкой и прикурил. Первая затяжка никотина была желанной и божественной, вторая не получилась по причине быстрого сильного головокружения, а третья накатила болезненной волной и разорвала легкие тяжелейшим кашлем. Он кашлял и задыхался целых восемь минут, обливаясь сладкими слезами и выбрасывая изо рта черные вонючие брызги. Создалось такое впечатление, что внутри кто-то сидел и проклинал дымовую завесу. Грудь рвало на куски. Было понятно, что никотин больше не нужен…, он – смерть!
- Все…, кажется, я уже откурил своё, - громко отплевываясь произнес Васнецов совершенно чужим грубым голосом.
Внутри груди истерично бились какие-то мощные рояльные молотки. Они выбрасывали из легких все ненужное, старое, истлевшее, заразное, омерзительное. Васнецов устал давиться кашлем, но ничего поделать не мог. Его уже бесчувственные пластмассовые ноздри и горло продолжали очищать сами себя…, слезы обильно текли по щекам и капали на пол. Васнецова не покидало странное ощущение освобождения организма от старого внутреннего материала. Брошенная сигарета тлела в пепельнице, выбрасывая тонкую струйку омерзительного запаха. Разнообразные боли медленно стали покидать его тело. Печень тихо подрагивала в правом боку. Чужая непонятная волна заканчивалась. Стали шевелиться пальцы на ногах, прошло онемение…, что–то громко хрустнуло в позвоночнике. Ключицы перестали хрустеть при любом движении рук. Стало легче.
- Странный приступ! – констатировал Васнецов и вытер пот со лба.
Самочувствие его быстро улучшалось. Он глубоко вздохнул прохладный воздух и ощутил внутри дикое наслаждение. Странная волна блаженства и освобождения от чего-то захлестнула его сознание. Все тело ощущало легкость и какую-то силу. К правому глазу подлетела муха и нагло села на ресницы. Он искривил губу и сильно дунул на черного летчика. Муху смело выдыхаемым потоком, она перевернулась в воздухе много раз, быстро влетела в стену, сильно ударилась и упала на пол. Муха была мертва. Васнецов этого не заметил. Подумаешь, смерть какой-то мухи! Он осторожно приподнялся на локтях, встал на ноги и ощутил новую волну блаженства. Икры пульсировали силой и готовностью прыгать и бежать вперед.
- Черти что происходит! – воскликнул он все тем же совершенно чужим голосом.
Это «черти что» пульсировало в его теле, проверяя каждый мускул. Оно билось энергией и ровно качало кровь. Васнецов положил ладонь на грудь в районе сердца, но ничего не ощутил. Там, где с детства были сердечные удары, не происходило ничего. Внутри груди было восторженно тихо. Стоя на балконе, он машинально повернул голову и взглянул в сторону стадиона. Глаза расширились и ему показалось, что он видит гораздо лучше, чем всегда.
Стадион быстро опустел. Игравшие в футбол толстяки неожиданно и быстро убрались восвояси, часто ругаясь матами и громко плюя в короткую траву от расстроенных чувств. Их избитый ногами мяч так и не побывал ни в одних воротах. Для толстяков это была не досада, а целая катастрофа. Два спортивных велосипедиста почти одновременно выехали за ворота и исчезли в тени аллей. Четверо пьяниц по неизвестной причине бросили недопитые бутылки с пивом и дружно покинули свои места, ругаясь и шатаясь. Три вороны, пьющие воду из оросительной трубы, резко взлетели с паническими громкими криками и растворились за ближайшим тополем. Вода из шланга перестала течь, отдав последние капли траве. Куда-то исчезли бродячие кошки, собаки и шумные стайки воробьев. Теннисный корт, волейбольная площадка и железные турники были пусты. Васнецов сузил глаза, еще раз внимательно посмотрел на стадион. Трава на футбольном поле фигурно пожелтела и даже пожухла. Это был большой красивый и правильный эллипс. С высоты балкона Васнецова овальный рисунок был заметен очень хорошо.
«Стрижи..., куда-то подевались писклявые стрижи? Они же только что летали везде и громко пищали ноту раннего лета. Стрижей нет! Твориться что-то непонятное? Или все это мне померещилось? Что я делал в той больнице? Ничего не помню…, одни отрывки, как вспышки. После той странной больницы, после того укола и розовых таблеток, после полнейшего сумбура в голове тяжело отличить реальность от выдумки…» - размышлял Васнецов, ощущая прилив бодрости, сил и настроения.
В пепельнице на столике лежал обожженный фильтр уже мертвой сгоревшей сигареты. Бельевая веревка на балконе все так же была натянута в ожидании прищепок или птичьих когтей. Ковер у кровати был забрызган. Трубка телефона молчаливо свисала на пол. Возле плинтуса все также лежал шарик крови, выброшенный из носа. Вокруг стояла полная тишина. Васнецов подумал, что он оглох. Сделав два шага к пустому аквариуму, он пробил мелкую дробь ногтем по стеклу. Гулкий звук вошел в его уши. «Фу-у-у! Показалось!» - подумал Васнецов и сглотнул сладкую слюну. Вокруг стояла все та же оглушительная тишь… «Может я сошел с ума и неизлечимо болен? Может быть, это настоящая правда и мне нужно готовиться к худшему?» - думал он, разглядывая нежную синеву безоблачного неба. Ослепительное Солнце заставляло щурить глаза. Цвет неба сиял чистотой и пугал бесконечным незаполненным пространством. Мысли путались в голове, настраивая на самокритичность и неверие самому себе… Совсем непривычная тишина давила на уши…
Капитан Шапкин отлежал себе ухо, и оно тревожно пульсировало на твердой поверхности кушетки. Приподнявшись на локте и крутнув головой, он осмотрел пустую закрытую палату с десятью сеточными кроватями без ножек, сваленными в углу. Ничего не понимая, прислушиваясь только к позывам мочевого пузыря и щурясь от света, он машинально поднялся с кушетки, подошел к умывальнику, расстегнул ширинку и медленно вылил отработанные материалы организма, даже не включив воду для разбавления и сопровождения урины. Сделав глубокий вдох и облизав воспаленные губы, он увидел возле кровати кем-то поставленный стакан с водой. Не разглядывая и не раздумывая, он схватил его и опрокинул в себя. Вода была прохладной с каким-то почти незаметным привкусом лекарства. Она ушла внутрь с чувством удовлетворения и наслаждения. Шапкин упал на кушетку и через сорок секунд захрапел сиплыми нотами усталости и осточертения. В его голове появлялись картины, писаные томатным соком и момардикой. Внутри пьяного себя он бросал трезвый взгляд на псевдо счастливую жизнь, размышляя не мыслями, а пьяными нотными снами. Крепко уснув, он провалился в самые дальние уголки отсутствия тела и каких-либо ощущений. Его время остановилось в анабиозе. Пустая палата все это видела, терпела и молчала…, особенно использованный не по назначению невинный умывальник.
За крепкой стеной был кабинет главврача. Там доктор Штукман знакомился с больными, вычитывая их странности поведения по исписанным листам бумаги. Кто казался ему симулянтом, он откладывал влево, кто был без сомнения больным, он откладывал вправо. Но главной мыслью был Васнецов – непонятный человек, странным образом исчезнувший из больницы.
«… какая может быть здесь мистика?» - размышлял доктор, прикуривая очередную сигарету и разглядывая начинающийся дождь. «…этот больной Васнецов - самый обыкновенный человек, подчиняющийся всем существующим законам физики. Покинуть такую больницу, похожую на тюремную цитадель в одиночку невозможно. Все двери имеют замки и дублируются решетками… и окна тоже. Покинуть больницу тихо в одиночку невозможно – это логический вывод номер один. Но больного нет — значит он все- таки покинул больницу. Это факт? Это самый настоящий факт! А факты — это упрямая вещь и против них не попрешь. Значит больному Васнецову кто-то помогал, и это был человек из персонала больницы. Это тоже принимает форму факта. Следовательно, учитывая логику, простейший анализ, а также законы причины и следствия, кто-то помог ему исчезнуть…, даже возможно за вознаграждение. Никакой чертовой мистики здесь нет и быть не может. Режиссеру Спилбергу и уникальному Джонни Лэндису - здесь делать нечего, все гораздо скучнее. Человеческая жизнь – это уникальное путешествие по своей судьбе и никак иначе не получается трактовать все ходы и выходы, все столкновения с новыми людьми и все происходящие события. Вот и Васнецов выпил свою очередную чашу: больница, философия вслух своих истин, видение мира по-своему, столкновение с абсолютным несогласием главврача, раздумья, продуманный подкуп…, побег… Ничего мистического, все логично и банально до простоты… С появление новой персоны в жизни любого нормального человека, автоматически появляется надежда на лучшую участь и интерес к развитию событий. Окуклились в своих познаниях… догмы, мистика, чертовщина, дьявольщина…, хотя это одно и то же. Рано или поздно увидятся все на другой стороне и поймут, что нет абсолютного зла и абсолютного добра. Верховный подбросил множество красок, поди…, разберись, кто чего выкинет через пару минут. В том и дело, что знает только он и больше никто. Найдется ваш Васнецов, обязательно найдется, проводник задушенных правд! Он же всего на всего – обыкновенный душевно больной человек с даром оратора и соединителя разных мыслей. Появление здесь такого человека со своими истинами — это и есть появление надежды на лучшую участь… Медперсонал сделал свои выводы, их не переубедить, у реально больных появилась искра в темноте, а у симулянтов маленький театр с убийством скучного времени».
Доктор размышлял, стоя у окна и рассматривая дождевые струи по ту сторону оконного стекла. Он курил и думал о том, как небесная вода уходила вниз, а дым сигареты поднимался вверх…, и что разные направления тоже кто-то обязательно придумал… В голове шевелилось одно и тоже выражение, прозвучавшее много лет назад из уст одного странного самоубийцы: «Если утром узнал правильный путь – вечером можешь умереть от этих знаний!».
Дождь снаружи усиливался и уже заливал широкое окно, зачеркивая очертания деревьев, высокого забора и дальних новостроек с зубочистками строительных кранов. Все расплылось очень быстро по велению невидимых художников импрессионистов. Клод Моне проводил водяные струи криво вниз, Эдуард Мане зачеркивал струйную массу, искривляя любую ненужную прямоту… Они не ссорились, они писали на едином холсте в четыре руки и в редком единении мыслей и душ. На несколько мгновений за оконным стеклом появились и исчезли пять балерин…, где-то мимолетно улыбнулся Дега и отмахнулся сиреневой кистью от строгого и осуждающего взгляда Ван Гога. Туманная, мокрая масса плыла вниз по чьем-то законам, как будто картинки внешнего мира никогда не существовало, а были только размытые водные струи, шум очищения и полное одиночество от здравого смысла…
Сигарета догорала вместе со своим бессмыслием и ничтожеством. Дым перестал подниматься вверх в отличие от текущих вниз дождевых струй за окном. Бывшая сигарета упала в пепельницу по велению главврача психбольницы. Он открыл настежь окно и вдохнул новый воздух старого мира сквозь старую толстую решетку… Молча сверкнула молния…, внезапно ослепив, и доктор стал считать секунды быстро переводя их в километры до дальнего грома. Он дышал очищенным городом, ощущая новые запахи толстой тучи до самого горизонта… Он слушал шум падающей воды и сожалел, что рядом не было Маечки, сожалел, что завтра снова нужно идти на работу в настоящий сумасшедший дом по улице Сакко и Ванцетти, что он не свободен и уже навряд ли будет свободным от больного социума и вереницы коротких завтрашних дней… Он тосковал, разглядывая падающий «пепел» уходящего дождя… Вернувшись в старое скрипучее кресло бывшего коллеги, Штукман прокашлялся и закончил самокопания с внутренними издевательствами над собой. Он нажал на кнопку вызова медсестры, хорошо понимая, что взял на себя ответственность за чужие жизни… Умение тащить воз рутинной работы он оценивал превыше всего!
Больница жила сама по себе по старому привычному графику. Где-то хлопали двери, кто-то громко смеялся от внутренних диалогов и коричневых причин, раскладывались таблетки в маленькие стаканчики с фамилиями больных. Множество ног, шаркая тапочками по полу, сами того не осознавая, производили мелодию шелеста. Ту самую, по которой можно распознать любой стационар. Продавцы безголовых креветок рассказывали друг другу о нужности товарно-денежных отношений на морских берегах и громко торговались, подражая аукционщикам. Их никто не слышал, потому что каждый был погружен в свой мир, отличный от других. Это были миры шоколадных фантановых кексов, пост алкогольных заблуждений и дальних заросших болот. В дверь громко постучали…, затем вставилась ручка и в проеме показался взволнованный доктор Чурко. Он был небольшого роста с большим носом и густо растущей щетиной. Глаза у него были холодные, не выражающие ровным счетом ничего, и был он похож на стареющего дикобраза. Его блестящая лысина напоминала удобную вертолетную площадку, а на руках так обильно росли волосы, что часы на запястье наполовину были спрятаны в кучерявых зарослях.
- Разрешите! – громко воскликнул он, внимательно разглядывая нового главврача.
Штукман махнул рукой и указал на стул.
- Герман Наумович, у нас сразу два ЧП! – взволновано произнес Чурко.
- Оперный балет! Какие? – приподнял глаза Штукман, уже догадываясь о снятии двух проблем в больнице.
- На третьем этаже в туалете лежит труп санитара!
- И что? – спросил Штукман. – Я надеюсь его не придушили наши больные..., поскользнулся и упал, его укусила больничная змея?
- Похоже, что поскользнулся на мыле и неудачно упал. Я, извиняюсь, раньше в уголовном розыске работал, оценить место трагедии могу. Пил, значит, он томатный сок из пака, задрал голову вверх…, незаметно наступил на мыло и головой об батарею… Такое бывает с неожиданной потерей равновесия. Встреча головы с выступающим углом батареи по кривой…, значит, что еще и махнул рукой пытаясь поймать баланс, инстинктивно…, удар не касательный, вектор падения соответствует его росту, умер сразу…, я там ничего не трогал.
- Пил томатный сок… в туалете? – удивился Штукман. – Да…, пить соки нынче можно только в туалетах! Туалеты, между прочим, придуманы для того, чтобы проверять людей на идиотию. Вот однажды я зашел в туалет в Алуште и там видел человека, пожирающего пирожок. Какая гнусность! Не люди, а какие -то бесхребетные свиньи с дальних хуторов. Хотя…, сегодня — это сплошь и рядом… Народу плевать, что трапеза — это священный человеческий ритуал культуры, жизненного уклада и самого бытия. Варвары! Куда катиться этот гавёный мир? Н…да! Вы сказали, что у нас два чрезвычайных происшествия… С первым понятно. Банально погиб от томатного сока…
- Так точно, два. У нас больше нет поваров.
- Нет поваров? – переспросил главврач. – А куда же они подевались?
- Скорей всего, между ними на кухне произошла большая ссора и они грохнули друг дружку. Судя по следам, дрались долго, били друг друга чем попало, кастрюлями и дуршлагами, сковородками и стульями…, потом пошли в ход ножи и, в общем, конец обоим. Лежат на полу сцепившись, две отбивные в крови…, у одного разделочный нож в глазу застрял, у другого в животе ниже пупка…, по самую рукоятку. Просто какой-то Сталинград устроили на кухне. Вот как у вас первый рабочий денек начался… Вы, Герман Наумович, не беспокойтесь, я милицию уже вызвал, двери в туалет и в кухню закрыл, медсестер поставил милицию дожидаться.
- Отличная работа! Сразу видно, что профессионал…, приятно с такими людьми работать. Я вам, Владимир Карпович, что у меня бывали деньки и похлеще. В Череповце лет тридцать назад в один день у нас в больнице повесились сразу 14 человек. Только успевали снимать с петель. Мастер телефонист нечаянно кабель забыл, мудашвили! Телефон исправил, перекурил в окошко, забрал сумку с инструментами и ушел пиво пить. Больные кабель нашли, распустили и удавились. Шуму не было и телефониста не осудили, потому что в сумасшедшем доме всякое может быть, всякое может миновать. Зачем человеку жизнь портить? Было желание у больных отправиться на тот свет - так тому и быть, «скатертью дорожка», как говориться, сегодня день скорби, завтра день улыбок…, все течет…, куда - неизвестно!
- Да…, ну и дела, в один день и три трупа! - с лживыми нотками в голосе сказал Чурко и внимательно посмотрел в глаза Штукману.
- Ну, Владимир, а что изменилось, если бы эти три трупа растянулись на три дня, по одному в день, так сказать? Ровным счетом ничего. На всё воля Божья! Кому урожай пшеницы собирать, кому урожай трупов. Тут уж как сложиться. Вы же понимаете, что смерть — это всего лишь черная дверь, в которую войдет каждый…, хочет он этого или нет, а войти придется. Очень вас попрошу с милицией разбирайтесь сами, как бывший их коллега. Вверяю вам все полномочия, потому что я очень занят и отвлекать меня нельзя.
- Да-а-а-а…, конечно, все сделаю как надо…, не беспокойтесь! – радостно произнес Чурко и закрыл дверь.
Как только сработала дверная защелка, на столе зазвенел телефон. Штукман дернулся от неожиданности и сделал то, что делает неосознанно любой человек на земле, когда перед ним звонит телефон. Он на него посмотрел. Аппарат был старый, черного цвета, с толстым проводом сзади, с серым колесиком и наполовину затертыми цифрами. Звук в телефоне был громкий, омерзительный и тревожный. Звук был странный, с металлическим эхом по всему кабинету, с отвратительным переливом в две ноты. Главврач поморщился и поймал себя на мысли, что этот чертов телефон нужно обязательно поменять, вплоть до того, что принести из дому свой…, ласкающий слух, с трелью какой-то приятной птички, вместо этого колокольно-трубного ужаса. Рука сама потянулась вперед, схватила трубу и прилепила ее к уху. В трубке шел разговор кого-то с кем-то… Любопытство Штукмана быстро включилось, и он затих…
- А я вам говорю, что Герман Наумович умный и чуткий человек…, он тебя выслушает и все поймет. Именно ему тебе и нужно все рассказать…
В трубке послышались нудные гудки отбоя. «Что это было?» - подумал Штукман и положил трубку на место. Через десять секунд телефон взорвался снова диким ошалевшим звоном тревоги.
- Главврач ПНД слушает! – неспеша произнес Штукман и по привычке всех телефонных разговоров в его жизни стал рисовать самолетик на листе бумаги.
- Моя фамилия Васнецов! – тихо прозвучало в трубке.
«Опа!»- пролетело в голове у главврача. Сердце дернулось четыре раза, брови поднялись выше обычного уровня, удивление и удача сплелись вместе, как две любящие змеи.
- Очень приятно, товарищ Васнецов! Моя фамилия…
- Штукман ваша фамилия…, я знаю, вы мне и нужны…, вы сегодня первый день работаете, вы новый главврач вместо идиота Гергиади, который влюбился и ничего не мог слышать, а уж думать вообще не мог…, дурак дураком…, я извиняюсь, - быстро скороговоркой тараторил Васнецов в телефонную трубку. - Мне нужна ваша помощь. К вам уже приходили из КГБ? Я думаю, что уже приходили и спрашивали обо мне… Так вот, Герман Наумович, пожалуйста, никому не верьте. Все, что вам рассказывали обо мне — это неправда, мне нужна ваша помощь, я вам сам все покажу и расскажу, но только вам и больше никому, потому что я вообще уже ничего не соображаю насчет себя…
- Насчет себя…? – специально ввернул Штукман.
- Именно, вы же психиатр, вы же должны хорошо понимать разницу между увиденным, осязаемым, фантастическим и реальным. Я уже ничего не понимаю, все запуталось в моей голове, болен ли я или здоров? Ради всех святых прошу помощи. Жду вас у себя дома сегодня в шесть часов вечера, потому что именно после шести часов это все и начинает происходить…
- Адрес! – тихо бросил Штукман, держа ручку возле белого листа с рисунком самолетика.
- Да…, адрес…, улица Ватутина, дом 3 квартира 171, шестой этаж. Ко мне уже приходили сегодня пять раз, стучали в дверь, но я никому не открыл…
- Почему не открыли? – спросил Штукман, размышляя о модуляции голоса Васнецова.
- Они могут подумать, что я сумасшедший и полусумасшедший…, я же лежал у вас в больнице целую неделю, а сегодня очнулся у себя дома с изменениями в организме, болевыми ощущениями и какими-то странными следами уколов…, ни хрена…, извините, ничего не помню. У меня такое ощущение, что я не спал целую неделю, у меня была рвота и носом шла кровь, меня искусали комары, все чешется, но проколов на коже нет, моя кровь катается по квартире как ртуть и еще черти что происходит со слезами, потом, слюной, и лицом. Как я мог очутиться в больнице, потом вырубиться и проснуться дома на диване? Мне страшно! А сейчас…, а сейчас у меня в голове слышится странная мелодия, похожая на колыбельную песенку. Она везде…, она звучит ненавязчиво и пробует меня усыпить, но я не могу спать из-за страха.
- Вам пели колыбельные в детстве? – быстро подхватил внимательный Штукман.
- Мне…, э-э-э-э-э…, никто не пел колыбельных, но я почему-то знаю, что эта мелодия пробует меня убаюкивать. Понимаете? Я зову вас на помощь, доктор! Мне очень страшно…, куда-то пропала моя рыба из аквариума, а стрижи ловят мух у меня в комнате…, клянусь мамой и моей прабабушкой, которых я очень любил и люблю!
- Я вам верю, Васнецов! Мама и прабабушка — это святое, это старые и вечные стандарты… Стрижи ловят мух у вас в комнате? – спокойно переспросил Штукман. - А чем же им по- вашему заниматься, если у вас открыта балконная дверь, а в комнате полно мух? Это логично, что какой-то там смелый стриж влетел в комнату и, проглотив жирную зеленую муху, с благодарностью вылетел обратно и взмыл в небеса. Но рыбы не умеют так летать как птицы, не так ли? Поэтому вашу рыбу забрали ваши родственники пока вас не было дома. Если вы были в больнице неделю, то за это время рыбу нужно было кормить. Это логично?
- Это совсем логично, но у меня никого нет, я один на этом свете и никто, слышите, никто не мог прийти ко мне, забрать мою рыбу из аквариума, вылить воду и протереть стекла. А насчет стрижей, вы гений, точно так все и было, но сам факт птичьей охоты на мух в квартире и исчезновение рыбы привели меня к выводу, что я уже идиот!
- Ну какой же вы идиот, если рассуждаете по логическим правилам и последовательно выдаете факты происшедшего. В вашем рассказе я не усматриваю признаки шизофрении с девиантными показателями. Нет, вы здоровы, уж поверьте мне. Но раз уж вы лично просите меня - я к вам зайду ровно в шесть вечера сегодня по адресу, который вы мне продиктовали, а я записал. – медленно вещал Штукман, быстро соображая и делая быстрые пометки на исписанном листке.
- Я могу надеяться? – спросил Васнецов.
- Слово главного врача! – ответил Герман Наумович. – Ну а сейчас-то вы чувствуете себя здоровым? Вы только не можете разобраться в логике происходящего, то есть, склеить события вы все-таки пытались, не так ли?
- Товарищ Штукман, мне очень страшно, я претерпел какие-то изменения в организме, которые не вяжутся ни с одной логикой, понимаете? У меня страшная бессонница, понимаете?
- Разве вы не спали по ночам все эти дни? – спросил Штукман и поставил на бумаге восклицательный знак.
- Я не знаю-ююююююю! Мне кажется…, нет, я не уверен, мне нужна ваша помощь, я совсем не сплю, мне нужен доктор, чтобы понимать, насколько я неизлечимо болен, понимаете?
- Отлично понимаю. С логикой все в порядке, акценты самые обыденные. Васнецов, зачем искать дыры на свадебном платье? Вы здоровы. Примите прохладный душ, он благотворно влияет на сосуды, общее самочувствие и умственную деятельность. Иногда после душа меняется взгляд на многие вещи. Никуда не выходите, ждите меня…, я буду в шесть.
Трубка заныла от боли прерванной связи. Она монотонно гудела, раздражая уши. Штукман медленно положил трубу и наступила долгожданная тишина. Он размышлял только над одним вопросом: докладывать ли глубоко спящему капитану Шапкину, что нашелся Васнецов? После выкуренной сигареты, он принял решение никому ничего не рассказывать и идти туда вдвоем, конечно же, прихватив с собой бывшего пациента Гену, умеющего усмирять любую человеческую агрессию, быстро решать проблемы без глупых законов государства и бесследно исчезать в никуда.
6
Дверь была кое-как покрашена половой краской много лет назад. Вместо номера квартиры на двух шурупах был прикручен вырезанный кусочек консервной банки с едва различимым номером 2367913. Глазок был залеплен желтым куском пластилина с чьими-то волосами. Сбоку возле замочной скважины была надпись шариковой ручкой «вход для пчел». Закрашенный пластмассовый звонок в двери был очень старый. Дотрагиваться до темной грязной кнопки не хотелось и Штукман постучал в дверь ненастойчиво, а культурно и почти нежно. Нарезанное на равные части эхо ударов в дверь быстро растворилось в воздухе мрачного коридора. Герман Наумович инстинктивно повернул голову и прислушался одним ухом. За дверью было отчетливо слышно какое-то старое музыкальное произведение и чье-то хоровое пение. Вслушиваясь в звуки за дверью, доктор сделал для себя небольшое открытие, что это был немецкий гимн «Германия превыше всего» времен второй мировой войны, естественно на немецком языке в составе комбинированного хора. Штукман напрягся и тихо произнес:
- Нет, он еще болен!
В течение целой минуты ничего не происходило и дверь продолжала быть закрытой. Вытащив носовой платок из заднего кармана брюк, он обмотал указательный палец и, скривив лицо от брезгливости, нажал на грязную кнопку. Где-то внутри квартиры послышался тупой сигнальный зуд.
- Открыто! – громко и зло раздалось внутри.
Штукман толкнул дверь, и она медленно открылась.
«Платок нужно постирать сегодня же, там пятнадцать триллионов микробов неизвестных науке… Постирать агрессивным хозяйственным мылом, там всем микробам будет Бухенвальд…, а затем прогладить раскаленным до бела утюгом!» - подумал он, улыбнулся и шагнул в темный коридорчик.
Немецкий гимн «Deuschland Uber Alles» на музыку Гайдна, украденную еще до рождения Гитлера у Австрии, наполнял всю квартиру каким-то торжественно-похоронным саваном и придавал уловимый смысл какой-то трагедии. Штукман втянул ноздрями коридорный воздух и ощутил насыщенный запах давно немытой кастрюли, жженных свечей и свежей валерьянки. У входа в единственную комнату появилась маленькая собачка с нарисованной зеленкой фашистской свастикой на спине. Собака была худой, с одним ухом, корявым хвостом бубликового вида и имела печальный взгляд. Слегка тявкнув на Штукмана, она развернулась и ушла прочь за дверь, опустив свой хвостик. Коридор ярко навеял страницы из книг бородатого словесника и пьяницы в свитере со все понимающей улыбкой, коридор напоминал жизнь полипа на дне…, в тишине прозрачных вод и мимо проплывающего безразличия, разноцветности и постоянного рыбьего голода. Справа на стене висел старый календарь за прошлый год, на котором черным химическим карандашом были сделаны записи и графические рисунки. Некоторые из них Штукман внимательно прочитал для понимания мозга бывшего пациента, удавившего не одного человека, опрометчиво делавших ему замечание по поводу декламации стихов Бродского. На календаре можно было разобрать разные надписи, которые смог прочитать Штукман без очков:
Боязнь жарить рыбу я ощутил именно сегодня…. Она смотрит мне в глаза…
Мне место в госпитале для военных психов.
Почему мне так легко под немецкие марши и звуки сапог по мостовой? Это убаюкивает, как будто колыбельная для моей бессонницы… (далее неразборчиво)
Если все молоко белое, то должно быть и черное. Где логика черного молока? В суспензии?
Когда я разрезаю грушу на меня смотрят два глаза из зерен…, как с ней поговорить о жизни на дереве, о жизни под дождями и солнцем…, ну как? Я пробовал, груши…, сволочи, молчат, они всегда молчат? Правду говорит только термометр своим ртутным языком…
Они не принимают помощь из руки без маникюра… Почему?
Голуби рассказали о дискомфорте пластиковых иголок на подоконниках…, колет ноги…
Гниль может бесконечно питаться новой внутренней гнилью. Почему ее так много у соседа? Я прочту ему Бродского под милый бутерброд с кетчупом и ремешком из кожи… (неразборчиво). Я написал соседу правила сидения на унитазе. Не поблагодарил, плохой сосед…
Мой чай из желудей обнулился…, гадость.
Догоняю свои мечты каждый вечер, в выдуманном мире больше свободы… (далее неразборчиво)
О чем думают мертвые пчелы в моем старом пирожном?
Клянусь Достоевским и его преступлением, и наказанием… (далее неразборчиво)
В моем туалете есть лифт, прошу на красную кнопку не нажимать.
Доктор болен, но думает, что не болен, а он болен, потому что я знаю, что он болен…
Герман Наумович прочитал о докторе пять раз и запомнил фразу наизусть. Записей было очень много. Календарный лист был исписан вдоль и поперек. Они пересекались друг с другом, меняя буквы, паузы, смысл, нагромождение знаков препинания…, меняя всё, что могло укладываться в нормальной голове. Штукман закончил читать, и подумал:
«… еще болен, даже очень болен, можно предположить, что улучшения не было…, мог притворяться? Навряд ли, я бы понимал ход его резиновой шизофрении под амнезию правых горизонтов…, я просто кретин…, я глуп, как тот самый полип на дне! Он болен, а у меня дырка в Ноевом ковчеге! Сам скоро с ума сойду от самоанализа, общего анализа, его анализа… Гебефренической шизофренией здесь и не пахнет! Не тот расклад… Кому рассказать -не поверят. Бог трындит со мной без остановки…, со стороны, конечно, покажется, что это моя личная шизофрения…, устал я…!»
Раскатистые звуки хора пошли по второму кругу, как громкая колыбельная для любой бессонницы. Хор старался, женские голоса надрывались, выводя слова на немецком, мужские подхватывали с гордостью за себя и за события тех далеких лет. Гайдн видел всё это совсем по-другому, когда писал белым пером по белой бумаге...
Войдя в комнату Штукман увидел старое кресло, стоявшее перед глухой стеной. В нем сидел голый Гена Гусь-Толь-Пузырев. Он смотрел на стену и улыбался призрачному миру за привычной гранью. Его шаг от сумасшествия до реализма внешних дождей был заметен именно сейчас. Кистью правой руки он махал в такт Гимну и что-то шептал, приспосабливаясь к немецким звукам, как халтурный певец под фонограмму. Штукман подошел ближе и в профиль увидел лицо Гены с индексом оптимизма и частичного счастья. Его профиль напомнил Герману Наумовичу профиль капитана «Титаника», который все- таки неожиданно вернулся в порт и сбрил бороду, чтобы затеряться в толпе.
- Гена, добрый вечер! - произнес Штукман, ощутив животный страх между ног.
Ответа не последовало и не могло быть, потому что Гена был далеко, очень далеко, в заповеднике стеклянных следов. Его светлые глаза были похожи на светлых тропических тараканов атолла Бикини, где после взрывов ядерных бомб мутировало все, даже рыбы прыгуны. Рядом с ним на столе стоял стакан, наполненный жидкостью. Такие стаканы Штукман наблюдал ежедневно — это была «оберегаемая» слюна больного. Гимн «Германия превыше всего» дошел до своей кульминации. Собака с зеленой свастикой на спине завыла в унисон женским голосам, вытянув морду в сторону потолковой лампы. Собака хотела выть, не понимая зачем, Гена остановил руку и гипнотически смотрел в стену, тоже ни черта не понимая в призме искривленного сознания… Его бессмысленная жизнь почему-то продолжалась по воле сами знаете кого. Экспериментатора, с улыбкой сидящего в кресле в поле наших с вами событий… Как сказал один знакомый сумасшедший: «Это точка росы на теле шелковой селедки». Штукман быстро осознал, что брать с собой Гену к Васнецову не может быть и речи. Его смущал только один вопрос-загадка: кто крикнул из квартиры слово «Открыто!», когда он находился еще за дверью. Судя по анатомическим признакам сидения Гуся в кресле — это продолжалось уже не первый час, и он кричать не мог. По спине Штукмана пробежал холод ужаса и осознания собственной идиотии и беспечности. Он захотел оглянуться назад. Его тело сигналило, что сзади кто-то стоит и смотрит в затылок, а в руке топор или нож… с очень хорошей рифленой заточкой. Штукман ощутил скольжение пяти капель пота по лбу. Организм сигналил. Хор выл по-немецки, ясно выговаривая нудные слова. Капли пота прошлись вдоль бровей и ушли по вискам вниз. «Все как задумано мудрым экспериментатором!» - подумал он и нисколько не удивился реакции организма и дрожащему страху внутри солнечного сплетения и между ног.
- Я идиот! – вырвалось механически и автоматически после осознания глупого поступка прихода в дом к шизофренику убийце. «Уходи отсюда, быстро…!» - пронеслось в голове у доктора. «Я согласен!» - прозвучало эхом в голове. «Но сзади кто-то уже стоит!» - был ответ головного мозга. Штукман, обливаясь потом, быстро обернулся. Сзади стояла пустота квартиры и грязное, наглухо забитое гвоздями окно. Пол, усыпанный сгоревшими спичками и высохшими плевками. Штукман бросился в коридор и громко хлопнул входной дверью. Пять глухих гавканий несчастной собачонки позади набросили на лицо улыбку истеричного страха. Он пришел в себя уже на улице, где две школьницы ели мороженое на деревянной палочке, смеялись и прошли мимо, как бумажные кораблики по струям дождевого ручейка. Штукман боялся за свои мозги и проклинал должность главврача сумасшедшего дома. Очень захотелось коньяку, того самого, который без разрешения выжрал алкоголик капитан КГБ Шапкин, спящий весь день в отдельной палате. Жизнь продолжала рисовать эскизы к дальнейшей паутине судьбоносного мулине. Жизнь продолжала…
7
Нужный дом по улице Ватутина доктор нашел быстро. Подойдя к подъезду, он заметил, что железная дверь была закрыта на кодовый замок. Указательный палец уже был готов нажать на цифры 171, как вдруг дверь распахнулась и из неё вышла женщина, как две капли похожая на Софи Лорен. В её руке был черный мусорный пакет, завязанный аккуратным женским узлом. В глазах женщины было необъятное одиночество и полное безразличие. Штукман остолбенел, разглядывая её с близкого расстояния и почему-то вспоминая фильм «Подсолнухи».
«… никакой не ребус…, Васнецов сказал правду!»- мелькнуло в голове.
Большие выразительные глаза, совершенные брови, прекрасные скулы, нежный подбородок, невероятной красоты симметричные губы, филигранный нос и пышные волосы, которых хватило бы на троих. Все это привело доктора в ступор.
- До-о-о-о-оброе утро…! - произнес ошарашенный Штукман.
- Уже вечер! – ответила женщина и, слегка улыбнувшись, посмотрела ошалевшему от удивления доктору в глаза.
Она привыкла к такой реакции со стороны мужчин. После её слов по телу доктора прошла горячая волна. В нос ворвался какой-то неописуемый фантастический запах нежнейшего парфюма. «Этого не может быть, потому что быть этого никак не может…, тем более здесь, вдали от большой цивилизации!» - подумал доктор и стал провожать двойника Софи Лорен взглядом. Она уходила за дом в сторону мусорных баков… От её очаровательной походки невозможно было оторвать глаза. Проводив её за угол дома, Герман Наумович глубоко вздохнул от досады и вошел в подъезд в расстроенных чувствах. «Гребаный Васнецов совсем не шизофреник…, я все перепутал из-за обычного недоверия, его слова подтверждаются наяву, хотя казались полным бредом…» - размышлял доктор уже в скрипучем лифте, шедшем на шестой этаж. «Как может такая волшебная женщина жить в этом доме и самостоятельно выносить мусор? Эти кубики не укладываются в голове…, логики нет!».
Лифт остановился, открылись двери и Штукман шагнул вперед. Он сразу увидел нужную квартиру, двери которой были приоткрыты. Подойдя к двери, он громко позвал Васнецова по фамилии и заглянул вовнутрь. Там никого не было. По пустой квартире гулял сквозняк от открытого балкона к входным дверям. В квартире висел какой-то неизвестный неприятный запах. Возле балконной двери стоял большой аквариум, доверху наполненный водой. Из зеленых водорослей выглядывала рыбья голова с мощной нижней челюстью и длинными иголками. Рыба стояла в воде не шевелясь. Она внимательно разглядывала доктора своими мутными странными глазами с синей окантовкой, как будто хотела что-то сказать. Произошла встреча двух миров - мокрого и сухого. Медленно открыв пасть, рыба быстро показала бледно-синий язык и так же быстро вернула его назад. Доктор обвел комнату взглядом. На вдавленном диване лежал старый плед с двумя дырками, экран телевизора был в заметной пыли, на полу лежал старенький ковер со стертым орнаментом и сигналами замытых пятен. Два кресла, шкаф, большая ненужная ваза и полное отсутствие заботы о жилище.
- Самая обычная обстановка для одинокого человека, которого государство определило в шизофреники! – неожиданно и громко прозвучало сзади.
Штукман вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Васнецов. Его лицо было в многочисленных красных пятнах, похожих на реакцию от аллергии. Хозяин квартиры был в шортах и майке с одним носком на ноге. Красные пятна были на руках и ногах. С лицом что-то было неправильно. Оно выглядело, как один большой синяк, кое-где отлущилась кожа, как после ожога. Нос переливался лиловыми оттенками и был похож на ненужный мясной отросток.
- Спасибо, доктор, что зашли. Признаться, я уже и сам не могу понять - я болен или здоров? Вот какая у вас странная профессия, узнавать о человеке главное - он дурак или нет? Вы представляете какая ответственность? Одна ошибка и судьба сломана навсегда…
- Поэтому мы и стараемся никуда не спешить, Васнецов…, - ответил доктор и сел в кресло.
- Мне нужна ваша помощь!
- Да, я вижу…, помощь не помешает…, для этого и пришел! – ответил доктор.
- Логично! Как, по-вашему, я болен?
- Душевно? Пока трудно сказать. На первый взгляд – нет, а дальше посмотрим. У вас реакция на какую-то аллергию…, это заметно невооруженным взглядом, у вас что-то с кожей не так и с внутренними процессами, я имею в виду метаболизм. Это видно...
- А как вам это в дополнение ко всему прочему? – спросил Васнецов, открыл рот и высунул наружу совершенно синий, странно удлиненный язык. – Это с учетом того, что чернику, голубику, шелковицу и черную смородину я не ел, также я не пил чернила и не тянул свой язык клещами.
- Это ненормальный размер и совсем болезненный цвет для человеческого языка! – констатировал Штукман. – Это подтверждает, что в вашем организме происходит что-то аномальное и из ряда вон выходящее...
- Доктор, вы правы, происходит…, думал…, что умираю. И язык как-то плохо стал помещаться во рту. А еще я слышу тихую мелодию, постоянно…, с самого утра в моей голове, а вы её слышите сейчас? – спросил Васнецов.
- Нет, я ничего не слышу!
- Два часа назад я ушел в душ. Когда я уходил, этот аквариум был пуст с самого утра. Там не было и намека на воду. Через пятнадцать минут я вернулся, и он был заполнен водой, зелеными водорослями и там плавает не совсем моя рыба… Это как объяснить? Снова моей шизофренией?
- Как это – «не совсем моя рыба»?
- Свою я знаю, сам выращивал, кормил, заботился…, знаю как свои двадцать пальцев. Но эта не моя. Это чужая, мне неизвестная и она все время внимательно наблюдает за мной, а теперь и за вами. Откуда она могла появиться за то время пока я был в ванной? И откуда взялось тридцать ведер воды с водорослями, а?
- Чем отличается ваша рыба от этой? – быстро спросил Штукман.
- Формой глаз. Как известно, у рыб глаза круглые. У этой продолговатые…, вы заметили?
Только сейчас Штукман увидел странный разрез глаз у все так же неподвижно стоявшей рыбы. Они были не круглые, а вытянутые.
- Ну, да Бог с ней, с рыбой…, вы сюда посмотрите! – произнес Васнецов и показал свои колени.
Вокруг двух коленных чашечек было шесть аккуратных проколов с запекшейся кровью в виде пирамид. Васнецов взял лезвие и сделал надрез на тыльной стороне ладони. Быстро появилась кровь и, сворачиваясь в маленькие шарики, стала скатываться по коже и падать на пол с металлическим звуком. Достигнув пола, красные шарики громко подпрыгивали вверх, как резиновые, затем снова падали вниз. Теряя инерцию, они разбегались по полу в разные стороны…, ударялись о плинтус, отскакивали и прыгали дальше. Наконец, движение закончилось.
- Это что…, так должна вести себя обыкновенная положительная человеческая кровь 4-группы? Или у меня все та же шизофрения, которую мне зафиксировал Георгиади? – спросил Васнецов.
- Это уже необъяснимый феномен…, я такое вижу впервые в жизни. Явно химический состав вашей крови сильно изменен и это уже не просто интересно, здесь пахнет каким-то открытием! – ответил Штукман, наклонился и двумя пальцами осторожно поднял красный шарик у ножки кресла и бережно вложил его в целлофановую обертку от сигаретной пачки. – С вашего позволения, я отдам это на анализ в нашу лабораторию…
- Делайте, что хотите… Нас с вами ждет тревожный вечерок, я еще не могу объяснить, что именно нас ждет, но это будет только один раз в моей никчемной жизни.
На балконе седьмого этажа, прямо над балконом Васнецова, стояла женщина ужасно похожая на Софи Лорен. Она внимательно смотрела на стадион с совершенно безразличным лицом. Так длилось долго, больше двух часов. Она не шевелилась даже тогда, когда залетная оса летала возле ее головы. Со стороны можно было бы сказать, что она внимательный наблюдатель. В это время на пустом стадионе стали падать птицы. Они на полной скорости своего полета ударялись о какое-то препятствие в воздухе и падали на пожухлую траву. С травой тоже что-то произошло непонятное. Еще вчера она была изумрудно-зеленая, а сегодня выжженный эллипс украшал футбольное поле в самом центре. Стадион был пуст, без привычно занимающихся людей. Штукман и Васнецов вышли на балкон шестого этажа и тоже стали смотреть в сторону стадиона. Они внимательно разглядывали пустой воздух, где иногда появлялся один стриж, летящий в сторону стадиона. Справа остатки Солнца уходили за горизонт. Темнело. На кухне у Васнецова сама собой разбилась тарелка. Но на этот звук никто не обратил никакого внимания. Они молча смотрели в сторону эллипса на футбольном поле. Так прошли минуты и часы…
Где-то на многочисленных кухонных часах стрелки соединились на самом верху цифры 12. Позади стадиона в длинных многоэтажках одно за одним стали гаснуть окна. На часах доктора Штукмана неожиданно оказались все те же шесть часов вечера. Шел мелкий дождь с каким-то сладким привкусом. Его невидимые в темноте капельки попадали в оранжевый свет двух ламп и мгновенно превращались в прозрачную живую стену, похожую на мелкие опилки. На стадионе было настолько тихо, что отчетливо была слышна какая-то странная мелодия. Она производила на двух стоявших перед футбольным полем мужчин чарующее и гипнотизирующее действие. Васнецов стал медленно раскачиваться. Штукман тоже качнулся несколько раз, но быстро осознал чужое влияние на себя, крепко схватил Васнецова за плечо и сильно встряхнул.
- Вы тоже слышите эту мелодию? – спросил Герман Наумович, понимая, что он ничего не понимает и не помнит.
- Да, уже давно…, она прекрасна! – ответил Васнецов. Хочется спать…, спать, спать…
За эллипсом, четко обозначенным на траве, валялись мертвые вороны, воробьи, две сойки, и целая тьма летучих мышей. Штукман недоумевал и лихорадочно искал ответы на многочисленные вопросы. В голове ничего не сходилось, бывший душевно больной Васнецов стоял рядом и тихо, почти шепотом, твердил одну и ту же фразу:
- А вы мне не верили…, а вы мне не верили…, а вы мне не верили…, а вы мне…
Герман Наумович поднял голову и увидел, как летающая зигзагами летучая мышь ударилась о невидимое препятствие в воздухе, потеряла все навыки полета и упала за эллипс, как и все остальные ее собратья.
- Черт! – произнес Штукман и стал испытывать страх.
- А вы мне не верили…, - продолжал шептать Васнецов, улыбаясь и нервно почесывая левую ладонь.
Штукман поднял небольшой камешек, размахнулся и бросил его высоко вверх. Раздался металлический звук удара о воздух на высоте пяти метров над футбольным полем. Камень упал в траву.
- Черт! – снова тихо произнес доктор.
Мелодия стала громче. Ее исполняли на каких-то непонятных инструментах. От льющихся звуков исходило тепло, надежность, умиротворение и вибрации любви. Исчезли все тревоги. Мелодия была настолько гармонична, что хотелось её насвистывать, напевать без слов с закрытым ртом и раскачиваться в такт. Штукман посмотрел на Васнецова. Его движения были плавными, он раскачивался как маятник из стороны в сторону с закрытым глазами. Доктору это понравилось, и он стал тоже качаться. Все беспокойства минувшего дня куда-то исчезли и растворились. В грудь пришло чувство покоя и наслаждения.
Уважаемый читатель! Продолжение на авторском сайте.