13
Всё очень странно. Никак не могу разглядеть в происходящем смысл. Я, конечно, готов разматывать любую, самую тоненькую ниточку, лишь бы это «странно» не приносило боль.
Любви, наверное, хочу. А если поподробнее? То, что я хочу, оно не может спасти от смерти. Жена меня любила, но это не избавило от её ухода. Смерть не даёт возможности начать всё как бы заново. Сколько раз задумывался о смысле жизни и смерти. Размышлял об этом, мучился, не находя ответа. Никто не знает, когда и как заканчивается его жизнь. И каким, всё-таки, будет обновление? Если будет.
В голове суматошной чередой пронеслись все мыслимые и немыслимые, возможные и невозможные варианты. А то, что произошло вчера между нами, не обновление? Оно ведь принесло радость. Принесло, и родило новые вопросы. Один из них: «Почему я решил, что новая жизнь способна даровать радости лучше, чем были раньше? Почему я отворачиваюсь от подлинной жизни?»
Вопросы задаю таким тоном, словно ничуть не сомневаюсь, что ответ последует. Не сегодня, так завтра. Я дождусь. И ничто этому помешать не может.
Скорее всего, меня мучают выдуманные заботы. Канувшие в вечность времени простые заботы, которые когда-то звались просто жизнью, а теперь заменились ненужным хламом накопительства.
Падка теперешняя жизнь на всякую новинку. Хоть и длиннее у теперешней жизни цепь, но любая цепь, как ни назови, так и остаётся привязью. И ощущение не покидает, если сорвусь с цепи, это будет крахом. Крахом чего?
Молчу, цежу воздух, захлёбываюсь, давлюсь набухшим в горле комом. Понимаю, что наворотил в своих рассуждениях такого, что распутать невозможно.
До конца нужно выяснить, верю ли я в любовь? И верю, и не верю. Понятно, мужчин и женщин тянет друг к другу. Что связывает двоих? Вдвоём легче жить. Не так одиноко. Но ведь в любви самое высокое – любовь. Тут неважно, рядом тот, кого любишь, на расстоянии вытянутой руки или находится где-то за тысячу километров. Важно, что он есть. Ты его чувствуешь.
Но ведь за любовь расплачиваться надо. Чем?
Скорее всего, разлукой.
Не в моём стиле причинять кому-то боль, бесить, внушать неприязнь. А если подошёл к апокалипсису? Я ведь не из таких, кто отмахивается фразой: «Какая разница, лишь бы хорошо было!»
В ушах тягостная тишина. Тишина затолкала нас в какую-то тёмную глубь. Наконец-то вырвались, всплыли. Возникшие ощущения странным образом вернули к действительности. Выхлестнуло что-то изнутри. Живинку в глазах женщины заметил.
- Елизавета Михайловна, а как вот вы относитесь к тому, что в каждом событии есть скрытый смысл?
- Смысл чего?
- Ну, как если бы считать, что всё происходит по предписанию свыше.
- Так, по-вашему, всё запрограммировано заранее, и день рождения, и день смерти, и все встречи? Что, и этим,- женщина кивнула в сторону могил,- запрограммировано было здесь упокой найти? И счастье или несчастье, и войны тоже запрограммированы? И то, что я выбрала вас для поездки? Не верю в судьбу, но, однако, что-то есть такое, что должно быть выше понимания. Я тоже задумывалась когда-то о смысле, потом поняла, что надо просто жить, пользоваться тем, что само в руки идёт. Не нужно усложнять. Нет простого ответа у жизни ни на что. Хотя, поймите Глеб, когда раз и навсегда установлен порядок - скучно жить. Нет, не верю, не может так быть, чтобы всё было предопределено заранее. Не хочу жить в запрограммированности. Какой интерес чужие страдания перебирать? Чтобы утешиться, что у меня лучше, чем у кого-то?
В голосе женщины было что-то чувственно-зрелое, какие-то волнующие вибрации. Тембр голоса изменился. Не всё так просто, гложет Елизавету Михайловну ожидание чего-то, что никогда не наступит, а если и наступит, то будет не тем.
Этой ужасной неизвестности, она предпочла бы любое знание. Моя позиция проще, я смотрю со стороны, мыслю до известной стороны объективно и пытаюсь понять и себя, и её.
Елизавета Михайловна делает нетерпеливое движение. Ей признание нужно. А мне что нужно? Мне нужно в стену жизни положить крохотный камешек, который останется, который никому не удастся выбросить. К которому я в любое время могу подойти, прикоснуться. Вспомнить.
В этом-то и есть всё дело, быть одним из тех людей, которые всем внушают чувство, что каждый из окружающих — самый для меня важный. Не важный, так я его считаю особенным.
- Женщина должна и слышать, и чувствовать, что её любят. Понимаете, любят! А я от своего мужа даже в день свадьбы такого слова не услышала. «Ты мне нравишься, мне с тобой хорошо» - вот что от него добилась. Ему хорошо со мной, а мне? Почему ему хорошо,- не из-за того ли, что я тащу дом? Не из-за того ли, что я любила его? Я обойдусь без цветов, хотя люблю держать букет в руках, в состоянии купить, если что приглянулось, но…
Свинцово-серые облака разошлись, проглянуло солнце. Елизавета Михайловна засмеялась. Я прикрыл глаза, мне нравится, когда женщина смеётся. Смех её нельзя спутать ни с чьим. Дураки мужики, надо делать всё, чтобы слышать этот смех. Но, ведь фразу Елизавета Михайловна не закончила.
Будто кто толкнул меня в бок. Никак не унять дыхание. Вроде бы и не спал, но что-то выпало из памяти, не запомнилось.
- Что вы имеете в виду?
- Вы прекрасно знаете.
Конечно, все прекрасно всё знают. Конечно, не знают, так догадываются. А я вот не догадливый. Мне разъяснить надо. В памяти всё не сохраняется. Многое так и остаётся неразгаданным, как бы и не существовало его никогда, как бы и сгинуло оно в чёрной дыре. Не существовало, для меня не означает, что ничего и не было.
Елизавета Михайловна рассказала часть своей жизни, что-то недосказала. Я бесстрастно взирал на её годы, сочувствовал, волновался. Она своим рассказом, словно цель имела скинуть к моим ногам прожитый груз. Скинула.
Перехватило горло. Вновь женскую одинокость почувствовал. Сутки вместе бок о бок, а так и остались «она» и «я», так и не удалось стать «мы».
Не всякая одинокость к одинокости прилепляется. И я не уверен, что можно от одиночества спасти кого бы то ни было против его воли.
Она пережила крах в отношениях, у меня что-то вроде краха от бездействия. Молчим, словно бы прислушиваемся к дыханию друг друга. Трагедийный сюжет. Чтобы понять это, схлестнуться взглядами надо, столкнуться душами, встреча двух должна произойти.
Кто из нас первым согласится принять помощь? Как вот не пропустить секунду, чтобы не разминуться? Отказался бы лететь, и не стоял бы с этими мыслями продуваемым ветром. Но тогда и не было ночи, связавшей нас.
Вот и выходит, что судьба зависит от секунды, от действия в эту секунду. В такую секунду вызревает мечта.
А есть у меня мечта?
Когда произношу это слово, значительность его стараюсь подчеркнуть. Мечта?! Вот и нечего сказать. Потерялся сразу. Как будто сам себя попросил прилюдно раздеться.
Во рту стало шероховато-сухо, слово наждачной бумагой язык продрало.
А что плохого произошло? Наоборот, всё хорошо. Чтобы этим «хорошо» насытиться, нужно не только о хороших своих поступках иногда поразмыслить, прежде чем на что-то решиться, порой нужно время остановить. Помолчать. Ни о чём не думать.
Время легче всего остановить ночью. Грешить во тьме не так болезненно. Грех невидим, так и стыдиться нечего.
Мы не в том возрасте, чтобы стыдиться от прикосновений.
Стоим, одновременно и не чужие люди, и всё ещё продолжаем изучать друг друга. Проводок нас соединяет. А по проводку ток. От меня к Лизе. От Лизы ко мне.
Слышал глупое объяснение соседа маленькому сыну, когда тот спросил, как это ток гоняют. Глупее объяснения не слышал. Сосед сказал, что ток гоняют по проводам два мужика: один с кнутом стоит на одном конце провода, другой с кнутом на другом. Ток бегает по проводу, только выскочить хочет, а его кнутом. Ток дёрнется, и дальше бежит. И пока ток бегает, свет горит. На что сын сказал, что в розетке ток дёргает.
Почему-то подумал, что дёргает или не дёргает ток между двумя людьми,- это не важно, а вот для определения «как дёргает», третий человек нужен.
Жизнь смыслом радует, когда ничто не скрипит на зубах. Задал вопрос о смысле, и жди, когда всё на место встанет. Кто-то значение смысла разжевать должен. А я сам установленного порядка захотел. А шиш с маслом, да залитый яйцом на сковородке, не хочешь?
Всякий когда-нибудь должен расплачиваться за свои ошибки. Кто-то должен, кому-то не за чем, вернее, нечем будет расплачиваться. У кого-то горсть пятаков на все случаи жизни припасена. Но ведь мне не любое участие, не любое доброе чувство нужно, а только хорошее по отношению ко мне.
Если я тяну руку и не смотрю, что в эту руку попало, то пенять на себя надо – это был мой выбор.
У меня забегали мурашки по коже, когда вспомнил нашу ночь, когда Елизавета Михайловна выпытывающе смотрела в глаза, впитывала каждое слово, гладила по руке, делилась сокровенным.
Нет, Елизавета Михайловна не абы кто.
По простой привычке спорю сам с собой. Не собираюсь отказываться от своего понимания происходящего. Но вот же, взбудораженный событиями прошедших дней, как-то не вглядываюсь пристально в эти самые события, по мелочам прохожусь.
Вроде как вижу пятно, а что внутри пятна, почему оно, чем угрожает или, наоборот, что сулит хорошего,- обо всём этом ощущения только складываются.
Пришло понимание, что рядом не чужая мне женщина. Может быть, лишь отчасти пока непонятная. Не копаться же в мелочах. Мне хорошо было, и ей хорошо было. Не всё знать надо. Это в первом классе буквы выучить требуется, чтобы читать всё подряд. А взрослому человеку стоит намекнуть, как, что и не надо, откроется. И не она, а я вообразил, что мне что-то причитается.
Елизавета Михайловна свободная личность, с кем она, кого допустит к себе,- если кому-то что-то кажется, пускай, он это при себе оставит или перекрестится. Нет ведь такого закона, который предопределяет, кому с кем быть. А если есть такой закон, пускай мне покажут статью, или выдержку из статьи, в которой прописан устав отношений. Если на небе всё предначертано, то и строчечка есть о том, что в Ярсе мы переспать обязаны были. Может. И ещё что-то интересное там есть.
Утвердить себя хочу в глазах женщины. Ни на кого не похожим хочу быть. Ночью же утверждался. И, кажется, неплохо.
Пытаюсь собраться с мыслями. Всё произошедшее за пару-тройку дней – стечение случайных обстоятельств. Взять каждое по отдельности – можно разумно объяснить: устал быть один, откликнулся на призыв женщины, захотелось развеяться. Это так. Но и понял, что не она, а я должен был сделать первым шаг. Не должна женщина по жизни мужика везти. Везти, вести, ублажать.
Позднее зажигание у меня. Чего там, примат-самец в категорию одноклеточных входит. На низшей ступеньки иерархии стоит. Всё ему целесообразно соответствовать должно. Без улыбки и лишнего восторга оказанную честь принимать надо. Таблеточку проглотить, типа заменителя бурной страсти, и – ни пустоты, ни тошноты, ни теснящей дыхание тоски. Двигайся, двигайся. Можешь – не можешь, а должен.
Да, нет же. Почему-то почувствовал, что Елизавета Михайловна прислоняться абы к кому не любит, на ногах она крепко стоит. Это только у меня есть такая манера - возвеличить одного, чтобы сделать дураком другого. Кто дурак, кто просто оригинальный, поди, разберись.
Как она выделила обращённое ко мне «по-вашему». Ирония, снисхождение. Правильно, когда всё хорошо, почему бы и не проявить чуткость, любезность. Побеспокоиться о ком-то – это когда всё хорошо. В состоянии счастья всякое впечатление позитивно.
Любить разных женщин одинаковой любовью не-воз-мож-но! Одинаковость проходит и остаётся блажь, ни на что не похожая. Недостаток или избыток чего-то можно уравновесить только юмором. И ничем более.
Юмор я понимаю. Анекдоты рассказывать не умею, но смеюсь, где нужно. Смех без причины – признак дурачины! Когда жизнь покажет плохую сторону, вот тут-то и начинаешь думать только о себе. Весь свет не мил, потому что мне плохо, и надо дать всему свету это почувствовать.
Бред сивой кобылы.
Кобыла о смысле жизни не задумывается. Весь смысл её жизни – не ходить под кнутом. Цель, смысл…Будто и цель, и смысл наособицу от жизни. Будто, отодвинув жизнь в сторону, к высокой цели скорее можно прийти, будто хорошо прожить жизнь – это означает в чём-то словчить, обогнуть по кривой эту самую жизнь. Может, и так. Может, такое превосходство греет.
Опять же, всё – это тень понятия «хорошо». «Хорошо» границ не имеет, оно – самая постоянная величина при некотором дополнении. Хорошо жить, хорошо поел, хорошо, что хорошо. Хорошо, что жизнь сподобилась нас свести.
Живу по своей воле, по необходимости. Но ведь было у меня ощущение, что я должен быть не таким, иметь других друзей. Жить другой жизнью… А теперь, когда всего день пожил другой жизнью, в той, прежней жизни россыпью алмазы засверкали. Почему?
Никак не избавиться от наваждения.
Произнесённое несколько минут назад «по-вашему», воздвигало барьер, создавало дистанцию. Но ведь голос спокоен, даже ласков. Нет взрыва возмущения. Ни назад женщина не отступает, не дрожит. Вижу, как взгляд её сияет восторгом, и в этом восторге нет и следа волнения. Где есть полное удовлетворение, там нет возбуждения. Восторг – результат слияния, не сытость, а наполнение, вытеснение пустоты. Равновесие восторг создал.
Лучше, если бы Елизавета Михайловна, подчиняясь искусству всепронизывающего слова, засмеялась, сказала, что дурака валять не надо, все предписания свыше – это блажь. Хотя, можно ли найти по-настоящему пронзительные слова?
В поступки человека вложен безусловный инстинкт. Перед рабом королеве ничего не стоит раздеться донага. Раб не человек. Снова и снова говорю сам себе: «Не умничай».
Я уже было открыл рот, чтобы сказать то, что вертелось на языке, отчаянно просилось наружу, но промолчал.
Смысл моего молчания в том, что хочу подлизаться, хочу упрятанную грусть оттащить из памяти.
Категоричное «ни на что» всегда как бы ставит точку. Нет, но с чего горожу огород, на котором ничего не растёт?
Стою меж могил, и умнее всех себя чувствую. Прокручиваю в голове: там был, то видел, из-за того совестно было, а там говорил совсем не то. Баб сужу, хотя ни уха ни рыла в них не смыслю. И слова, нужные для них, от которых они тают, говорить не могу. Не хочу, и не говорятся они. И переступить порог,- выше моих сил, я ведь не знаю высоту порога.
Вчера же перешёл! Где гарантия, что не перейду сегодня?
У меня внутри будто что-то завелось, просится оно на волю, хочет проявиться. Некая сила это, которая до вчерашнего дня пропадала попусту.
Не буду ни с чем эту силу сравнивать. Конечно, можно сравнить эту силу с рекой – течёт и течёт вода, но пришёл человек, перегородил реку плотиной,- это уже будет не просто река, а река, вертящая турбину. Будто, построив внутри меня плотину, мне дали возможность сказать и сделать что-то важное, но это что-то, я не знаю о чём оно. И какую турбину моё важное вертеть будет. И способность и сила пропадает впустую.
Я, вроде бы, ничего не забываю. Не помнить о тех или иных вещах — не одно и то же, что быть к кому-то неравнодушным.. Как меня считать равнодушным, если я болею за всех душой!
Слово равнодушный лягнуло копытом. Оно не бывает мягким.
Меня всегда напрягает перед тем, как надо сказать: «Как дела?» Будто все обязаны после этого расшаркиваться и выкладывать всё, как на духу.
Я – трус,- кричит нутро. Не хочу говорить, но должен сказать, должен высказаться.
Быть смелым – не значит стоять прямо под дулом ружья. Быть смелым – это мочь терпеть, когда уже мочи нет терпеть. Что-то большое, ради чего стоит быть смелым, должно маячить впереди.
«Ради чего», а что это собственно? Чувство надежды. Новое ощущение, жизненный опыт? Мой путь ещё не закончен. На моей дороге развилок впереди много.
- Вы, Глеб Сергеевич, наверное, посчитали меня легкомысленной, эгоистичной женщиной? А мне нисколько не стыдно. Мне хорошо было. Может, в минуты с вами наконец-таки не отделена была от настоящего. Я хочу, чтобы меня любили. Я не всё рассказала. Не знаю, почему тянет вам всё поведать про мою жизнь. Жалости хочу? Может, и жалости. Но вы другой, вы, я чувствую, можете понять женскую душу. Другой, не правда ли?
В миг дорогу перегородила высоченная стена. Отбросило назад. Мне предстоит штурм стены.
Снова продолжительная тишина. Но эта была тишина, полная ожидания, тишина, в которой не было околичностей.