В классической критике давно, ещё с гоголевских времён, сформировалась точка зрения на его творчество, акцентирующая внимание на синкретизме «Мёртвых душ». Под синкретизмом в данном случае нужно понимать сплав великорусской и малорусской тем в поэме, пребывающих в состоянии вполне гармоничной и счастливой для автора, пусть и не понятой некоторыми критиками, дистрибуции.
Так Блок проникновенно писал в статье «Дитя Гоголя» (1909 г.): «В полёте на воссоединение с целым, в музыке мирового оркестра, в звоне струн и бубенцов, в свисте ветра, в визге скрипок – родилось дитя Гоголя. Этого ребёнка назвал он Россией. Она глядит на нас из синей бездны будущего и зовёт туда. Во что она вырастет, - не знаем, как назовём её, - не знаем.
Чем безлюдней, чем зеленее кладбище, тем громче песня соловья в берёзовых ветвях над могилами. Всё кончается, только музыка не умирает. «Если же и музыка нас покинет, что будет тогда с нашим миром?» - спрашивал «украинский соловей» Гоголь. Нет, музыка нас не покинет».
В эссе «Дитя Гоголя» Блок, безусловно, опирался на статью своего предшественника К.С. Аксакова – автора критической работы «Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова, или «Мёртвые души», в которой Гоголь был поставлен критиком на одну ступень с Гомером. При этом критик отмечал: «Ещё одно важное обстоятельство сопряжено с явлением Гоголя: он из Малороссии».
Впрочем, К.С. Аксакову оппонировал В.Г. Белинский, утверждавший, что в «Мёртвых душах» автор навечно избавился от малороссийского влияния.
В свою очередь, приятельница Гоголя А.О. Смирнова требовала у писателя ответ на вопрос, какая у него душа: «Спуститесь в глубину души вашей и спросите, точно ли вы русский или хохлик».
Смирнова неспроста ставила этот вопрос. Именно ей Гоголь читал в 1843 году второй том «Мёртвых душ» - первую его редакцию, сожжённую, по его признанию в «Авторской исповеди», в 1845 году за границей.
Следовательно, Смирнову интересовал ход гоголевской мысли во втором томе «Мёртвых душ». Про первый она заметила, что автор любит гораздо больше героев «Миргорода», чем героев поэмы «Мёртвые души». Александра Осиповна решила, что «хохлачке» Коробочке автор отдаёт предпочтение перед другими помещиками.
Ответ Гоголя на вопрос Смирновой относительно природы его души дан в письме к ней от 24 декабря 1844 года: «На это Вам скажу, что сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская. Знаю только то, что никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой – явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им не похожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве».
Касаясь темы «историй их прошедшего быта», не похожих одна на другую, Гоголь имеет в виду период с 13 по 17 века, когда образовались два государства под одним именем «Русь», воссоединившиеся в 1654 году. Об этом он подробно пишет в статье «Взгляд на составление Малороссии».
Южная, козачья Русь, любовью к которой было всегда и неизбывно наполнено его сердце, равно, как и козачье происхождение «русского» автора «Мёртвых душ», проступает сквозь образ Великороссии в первом томе, и этот мотив развивается автором во втором томе поэмы.
«Объяснюсь», как писал Константин Аксаков в статье о Гоголе. «Различные силы… характеров» русских и украинцев (хохлов) «сплавились» в образе Чичикова. В письме от марта 1835 года к М.А. Максимовичу, Гоголь, находившийся в состоянии творческого подъёма накануне начала работы над «Ревизором» и «Мёртвыми душами», делился с близким другом сокровенными мыслями: «Мы никак не привыкнем (особенно ты) глядеть на жизнь, как на трын-траву, как всегда глядел козак. Пробовал ли ты когда-нибудь, вставши поутру с постели, дёрнуть в одной рубашке по всей комнате тропака».
Именно так, по-козачьи, поступит в первом томе «Мёртвых душ» Чичиков, накупивший мистического «товара»: «Чичиков проснулся, потянул руки и ноги и почувствовал, что выспался хорошо. Полежав минуты две на спине, он щёлкнул рукою и вспомнил с просиявшим лицом, что у него теперь без малого четыреста душ. Тут же вскочил он с постели, не посмотрел даже на лицо своё, которое любил искренно и в котором, как кажется, привлекательнее всего находил подбородок… Но теперь он не взглянул ни на подбородок, ни на лицо, а прямо так, как был, надел сафьяновые сапоги с резными выкладками разных цветов, какими бойко торгует город Торжок благодаря халатным побуждениям русской натуры, и, по-шотландски, в одной короткой рубашке, позабыв свою степенность и приличные средние лета, произвёл по комнате два прыжка, пришлёпнув себя весьма ловко пятками ноги».
Загадочной остаётся ономастика фамилии «Чичиков». Да, она заканчивается по-великорусски на –ов. Но звучит в ней нечто общерусское: конкретно, белорусское –чик, украинское -ик.
Юрий Барабаш в статье «Своего языка не знает…» или почему Гоголь писал по-русски» («Вопросы литературы», 2011, № 1) в примечаниях ссылается на исследовательницу ономастики имён героев второго тома Л. Розсоху. И, хотя Розсоха не рассматривает происхождение фамилии главного героя «Мёртвых душ», в её работе интересно трактуется происхождение фамилий Петуха и Тентетникова, с которыми судьба свела Чичикова во втором томе поэмы.
Исследовательница обогащает гоголеведение «новыми примерами «мирогородских» ассоциаций в «Мёртвых душах», в частности, относящихся к ономастике. Так, с фамилией рода Пивинских и отделившейся от него ветвью Пивней она связывает образ Петуха (русский вариант «Пёвня»), напоминает о полтавском козацком роде Коробочек».
Находит Розсоха связь и «между миргородским помещиком П. Лясовским-Тендетниковым и Андреем Ивановичем Тентетниковым и др.» (См. Розсоха Л. Миргородчина козацька Ё гоголёвська. Миргород: Аванпост-прим, 2009. С. 264-270).
Продолжу тему, поднятую Розсохой. Образ гоголевского Миргорода всё явнее и явнее проступает по мере движения тройки Чичикова на юг. Скромный аскетичный пейзаж северной России уступает место пейзажу среднерусскому – живописному и роскошному, соответствующему Калуге, Туле.
Достаточно вспомнить описание деревни Тентетникова, сад помещиков Платоновых, взять в расчёт утраченное описание сада Бетрищевых, столь красочно воспроизведённое в воспоминаниях Льва Арнольди.
Арнольди утверждает, что не дошедшая до нас, но услышанная им в исполнении Гоголя, сцена в саду Бетрищевых была одной из самых лучших во втором томе.
Кстати, если верить пересказу этой сцены Арнольди, в ней чудесно сплавились основные идеи двух работ украинского философа Григория Сковороды: «Сад божественных песен» и «Толкование из Плутарха о тишине сердца».
Арнольди уверяет, что Гоголю удалось передать именно «тишину сердца», то есть здесь явно звучит исихастский мотив, которыми наполнено его творчество, начиная с финала «Сорочинской ярмарки».
Текст второго тома «Мёртвых душ» по мере правки его Гоголем становился всё более «южным». Так Дерпенников превратился в Тентетникова, а мать братьев Платоновых, о которой не было упоминания в ранней редакции второго тома, становится полтавчанкой: «Чичиков налил стакан из первого графина – точный липец, который он некогда пивал в Польше…
- Нектар! – сказал он. Выпил стакан от другого графина – ещё лучше.
- Напиток напитков! - сказал Чичиков. – Могу сказать, что у почтеннейшего вашего зятя, Константина Фёдоровича, пил первейшую наливку, а у вас – первейший квас.
- Да ведь и наливка тоже от нас; ведь это сестра завела. Мать моя была из Малороссии, из-под Полтавы. Теперь все позабыли хозяйство вести сами…»
Миргородские аллюзии очевидны. Мать Платоновых явно родственница Пульхерии Ивановны.
Светятся во втором томе и огоньки Диканьских вечерниц. На вечёрки ходит во втором томе Селифан: «У Селифана была другого рода приманка. На деревне, что ни вечер, пелись песни, заплетались и расплетались весенние хороводы».
«Во сне и наяву, утром и в сумерки, всё мерещилось ему потом, что в обеих руках его белые руки и движется он в хороводе.
(Махнув рукой, говорил он: «Проклятые девки!») – здесь уже звучат мотивы «Вия».
Важнейшее место занимает во втором томе тема двух братьев – вечная библейская тема мировой литературы. К ней Гоголь обращался ещё в детстве, написав повесть «Братья Твердиславичи» и поэму «Две рыбки», в которой под рыбками подразумевались братья Иван и Никоша Гоголи-Яновские.
Вершиной этой темы стала повесть «Тарас Бульба». Правда, во втором томе тема двух братьев звучит несколько приниженно. Комично выглядят Алексаша и Николаша – сыновья Петуха. Да, и братья Платоновы начисто лишены героического пафоса, которым дышат образы запорожских «лыцарей» Остапа и Андрия. Но не известно, как эта тема могла развиться дальше.
Прямое отношение, как это ни странно на первый взгляд, имеет к мотиву Украины во втором томе «Мёртвых душ» и тема церковного раскола – одна из главных тем второго тома. Гоголь обсуждал её с отцом Матфеем и графом А.П. Толстым.
Во втором томе генерал-губернатор, прообразом которого был Александр Петрович Толстой, вынужден бороться с раскольниками, переродившимися в революционеров: «В другой части губернии расшевелились раскольники. Кто-то пропустил между ними, что народился антихрист, который и мёртвым не даёт покоя, скупая какие-то мёртвые души. Каялись и грешили, и под видом изловить антихриста, укокошили неантихристов». (Позднейшая редакция второго тома, с 447).
История раскола идёт рука об руку с темой вхождения в состав России украинского козачества. Лев Гумилёв в книге «От Руси к России» пишет об этом следующее: «Фактически спор свёлся к выяснению вопроса о том, появился ли русский церковный обряд – двуперстие, осьмиконечный крест, богослужение на семи просфорах, сугубая «аллилуйя», хождение посолонь, то есть по солнцу, при совершении обрядов и так далее – в результате искажения невежественными переписчиками богослужебных книг или нет.
Доказано (в частности, Голубинским – самым авторитетным историком Церкви), что русские вовсе не исказили обряд и что в Киеве при князе Владимире крестились двумя перстами – точно так же, как крестились в Москве до середины семнадцатого в. Дело в том, что в эпоху христианизации Руси и Византии пользовались двумя уставами : Иерусалимским и Студийским, - которые в обрядовом отношении разноречили. Восточные славяне приняли и соблюдали первый; у греков, а вслед за ними и у других православных народов, в том числе у малороссов, возобладал второй.
… Появившиеся на Москве ещё до присоединения Украины киевские монахи, самым замечательным из которых был Епифаний Славинецкий, стали настаивать на исправлении церковной службы и книг в соответствии со своими представлениями». (Лев Гумилёв. От Руси к России. Москва, 2014.СС.336-337).
Царь Алексей Михайлович прислушался к киевским монахам, и победило троеперстие.
Раскольники ушли в оппозицию: убегали в глухие леса и скиты, культивировали очистительную силу огня, совершая в знак протеста самосожжения.
Отсвет раскольничьего огня отразился и на судьбе второго тома «Мёртвых душ», который Гоголь сжигал дважды: в 1845 и 1852 гг. Скорее всего, в доме на Никитском бульваре Гоголь сжёг беловую рукопись.
Осенью 1851 года Гоголь вместе с Погодиным ездил в Никольский монастырь в Преображенском, являющийся до сих пор одним из центров старообрядчества.
В монастыре до сегодняшнего дня сохранились Успенская церковь, надвратная Воздвиженская церковь и часовня на Преображенском кладбище.
В заключение напомню слова Блока из Предисловия к поэме «Возмездие», которые можно отнести и к «Мёртвым душам»: «Именно мужественное веянье преобладало: трагическое сознание неслиянности и нераздельности всего – противоречий непримиримых и требовавших примирения».
С одной стороны Гоголь был монархистом и русским писателем, с другой, по словам Блока, «украинским соловьём».
На мой взгляд, созвучны представлениям Гоголя о взаимоотношениях России и Малороссии слова Михаила Бакунина из его «Исповеди» Царю Николаю Первому: «Но русская или, вернее, великороссийская национальность должна ли и может ли быть национальностью целого мира? Может ли западная Европа когда-либо сделаться русскою языком, душою и сердцем? Могут ли даже все славянские племена сделаться русскими? Позабыть свой язык – которого сама Малороссия не могла ещё позабыть, - свою литературу, своё родное просвещение, свой тёплый дом, одним словом, для того, чтобы совершенно потеряться и «слиться в русском море», по выраженью Пушкина? Что приобретут они, что приобретёт сама Россия через такое насильственное смешение? Они – то же, что приобрела Белоруссия вследствие долгого подданства у Польши: совершенное истощение и поглупение народа». (Михаил Бакунин. Исповедь. С. 99)
Правда, известны воспоминания Осипа Максимовича Бодянского о его последнем разговоре с Гоголем в доме графа Толстого на Никитском бульваре осенью 1851 года. Гоголь, по словам Бодянского, отстаивал первенство русского языка в кругу славянских языков, но это не значит, что Гоголь, писавший по-русски, отказывался от родной Украины, которая для него, гражданина Российской империи, оставалась, как теперь принято говорить, малой родиной.
Украина существовала в имперском сознании писателя не как безликая часть империи, а как его духовный исток. Русские и украинцы, по Гоголю, не один народ – а «близнецы-братья».
Учёные давно обратили внимание на фразу, из гоголевской записной книжки от 1846-1850 годов: «Обнять обе половины русского народа, северную и южную, сокровище их духа и характера».
Владимир Воропаев склонен считать, что в записной книжке Гоголя содержится идея какого-то не написанного им сочинения.
Владимир Мельниченко рядом с этой фразой ставит в скобках цитату: « В биографии Гоголя, помещённой в московском издании Полного собрания его сочинений в 1909 году, читаем: «Он способствовал разрешению великой исторической задачи: взаимному пониманию и благодетельному объединению двух половин русского народа» - пер. с укр. мой – Е.М. ( Володимир Мельниченко. Тарас Шевченко: «Друзi моi эдинi». Москва, 2013.С.555).
Скорее всего, в записной книжке от 1846-1850 годов Гоголь писал о «Мёртвых душах»…