Книга, о которой пойдёт речь: Д Драгунский «Отнимать и подглядывать. Всё, что мы не хотели знать о литературе» М., АСТ 2014. Цели полностью анализировать произведение нет, остановлюсь на двух страницах.
Итак, автор размышляет о том, почему Сталин и сегодня воспринимается многими как выдающийся государственный деятель, почему репрессии некоторыми не ставятся ему в вину.
«Понимание того, что произошла народная беда, оплакивание этой беды — залог того, что беда будет изжита. Сначала в народной душе, а потом и в повседневной жизни нации. Главная задача народа после кошмара войны или диктатуры, оккупации или коллективного безумия (вроде нацизма или коммунизма) — преодолеть пережитую травму. Не загнать в коллективное бессознательное, а, наоборот, вытащить оттуда. К сожалению, этого мы не умеем. И учиться не хотим. <...>
Но главное — это внутренняя работа национального сознания. Сделать эту работу должны политики и интеллектуалы, в том числе — в первых рядах — люди искусства. Политики должны понимать, что народные несчастья следует осознать, обдумать, публично обсудить. Интеллектуалы и художники должны это реально сделать. Написать романы, стихи и песни. Философские трактаты и журнальные статьи. Выступать по радио и на читательских конференциях в районных библиотеках. В этой долгой и массовой работе интеллектуалы и художники должны быть смелыми и отважными. <...>
Но увы, ничего похожего в России не произошло». (178-179)
Вот навскидку прочитанное мною о годах репрессий.
Ахматова «Реквием» - начало работы 1934, основная часть 1938-1940, дополнила в 60-е, на русском языке опубликована в 1987 г.
Твардовский «По праву памяти» - поэма написана в 1963-1969 г., опубликована в 1987.
Гинзбург «Крутой маршрут» - работа над мемуарами начата в 1967 г., первая публикация на русском языке 1988 г. В романе сына Евгении Гинзбург Василия Аксёнова «Ожог» (1975) есть автобиографические главы о Магадане, куда в 1948 году он приехал к матери, отбывающей ссылку.
Приставкин «Ночевала тучка золотая» - повесть написана в 1981 г., опубликована в 1987, экранизирована в 1989; повесть «Кукушата, или Жалобная песнь для успокоения сердца» написана в 1988, опубликована в 1989.
Василь Быков «Облава» - написана в 1988, опубликована в 1990 в «Новом мире».
Тендряков «Хлеб для собаки» - повесть написана в 1969 г., опубликована в 1988.
Домбровский «Факультет ненужных вещей» - роман опубликован в «Новом мире» в 1988 г.
Дудинцев «Белые одежды» - роман писался в 60-е годы, опубликован в 1987 г.
О репрессиях и депортации народов рассказывается в романах Искандера «Сандро из Чегема» (1973), «Человек и его окрестности» (в моей библиотеке есть книга, изданная в 1993 г.), в повести «Софичка» (1997).
Большинство из перечисленных произведений было экранизировано, фильмы неоднократно показывали по телевидению.
В конце восьмидесятых «Юность» печатала повесть Нагибина «Встань и иди», воспоминания вдовы Мандельштама Надежды Яковлевны Мандельштам, мемуары Ивана Трифоновича Твардовского — брата поэта — о раскулачивании, ссылке.
О Солженицыне и его творчестве Драгунский сам пишет в книге.
Не хочу формулировать никаких выводов, просто буду задавать вопросы. Вот первый: по мнению Драгунского, всех этих и многих других произведений нет?
Продолжу цитировать:
«Гражданская война была романтизирована. То есть было романтизировано планомерное взаимное истребление молодых и старых, крестьян и офицеров, профессоров и поэтов. Такая вот была совершена идеологическая подлость». (с. 179).
Это как надо читать «Тихий Дон», чтобы увидеть в нём романтизацию братоубийственной войны? Справа налево? А может быть, снизу верх по диагонали? Где романтизация в «Белой гвардии», в «Докторе Живаго»? В «Окаянных днях» Бунина и в «Несвоевременных мыслях» Горького? Кого именно обвиняет Драгунский в «идеологической подлости»? Как учёный (кандидат философских наук) он прекрасно знает, что отсутствие аппарата ссылок обесценивает любую научную работу. Ах, это не научная книга — публицистика. И что же: можно позволить бездоказательные высказывания?
Сразу после слов о романтизации гражданской войны, в том же абзаце, идут глобальные выводы о том, как в нашей литературе показана Великая Отечественная война:
«Об остальном сказано едва-едва, вполслова и вполголоса. На русском языке нет практически ни одной книги о войне как о величайшей народной беде. Астафьев? Василь Быков? Кто ещё? А вот о подвиге — пожалуйста, полки ломятся, и иногда довольно талантливо» (с. 179)
Здесь цитирование заканчиваю, ибо и так сказано слишком много. Прежде чем перейти к анализу процитированного, задам ещё один вопрос: Драгунский действительно считает, что народ, потерявший в войне 13,5% населения (практически каждого седьмого), не прочувствовал, какая это великая народная беда — война?
Литература Великой Отечественной войны начиналась стихотворением «Ты помнишь, Алёша, дороги Смоленщины...» (1941), и не знаю, кто лучше Симонова сказал о народной беде, о горечи отступления и чувстве вины солдат перед жителями прифронтовых деревень:
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
А знаменитое стихотворение Исаковского, ставшее песней, не о народной беде? Вернувшийся с войны солдат на могиле жены:
«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…»
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам. («Враги сожгли родную хату...» (1945)
Так ведь то стихотворения, а где же книги? - такой вопрос, наверняка, захочется кому-то задать, но вопрос этот от лукавого: и Драгунский, и ваша покорная слуга толкуют об одном — о литературе.
Удивляет знак вопроса после фамилии Астафьева. Разве то, что повести «Где-то гремит война» (1967), «Пастух и пастушка» (1967, последняя редакция 1989) о войне как народной беде, может вызывать сомнения? Или «Сотников» (1970), «Обелиск» (1971), «Знак беды» (1982) Василя Быкова не о том же?
Драгунский, окончивший филологический факультет МГУ, не может не знать о повести Распутина «Живи и помни» (1974). В том же ряду и «Усвятские шлемоносцы» Евгения Носова (1977).
Не может быть и такого, чтобы на лекциях в университете наш автор не слышал о поэме Антокольского «Сын» (1943), посвящённой «памяти младшего лейтенанта Владимира Павловича Антокольского, павшего смертью храбрых 6 июня 1942 года». Вот последние строки поэмы:
Прощай, моё солнце. Прощай, моя совесть.
Прощай, моя молодость, милый сыночек.
Пусть этим прощаньем окончится повесть
О самой глухой из глухих одиночек.
Ты в ней остаёшься. Один. Отрешённый
От свет а воздуха. В муке последней,
Никем не рассказанный. Не воскрешённый.
На веки веков восемнадцатилетний. <...>
Прощай. Поезда не приходят оттуда.
Прощай. Самолёты туда не летают.
Прощай. Никакого не сбудется чуда.
А сны только снятся нам. Снятся и тают.
Мне снится, что ты ещё малый ребёнок,
И счастлив, и ножками топчешь босыми
Ту землю, где столько лежит погребённых.
На этом кончается повесть о сыне.
Трагедия отца, у которого война отняла единственного сына, не часть ли великой трагедии народа и великой народной беды?
Нельзя пройти в нашем случае мимо «Дома у дороги» (1942-1946) — думаю, лучшей поэмы Твардовского, где о великой беде нашего народа говорится без прикрас: об отступлении, о мирных жителях, оставленных и попавших в плен, о боли и чувстве вины солдат, не сумевших их защитить. Вот как заканчивается «Дом у дороги»:
Да, много лучше о другом,
О добром петь на свете.
Но не минуешь горьких слёз,
Которым срок не минул.
Не каждой матери пришлось
Обнять родного сына.
Не каждой женщине — жене,
Родной сестре, невесте -
О тех, кто сгинули в войне,
В конце дождаться вести.
Ответ не каждому письму, -
Иное без ответа.
Привет не каждому тому,
Чьё сердце ждёт привета.
Что касается «Судьбы человека» Шолохова (1956), то не упомянуть об этом рассказе, говоря о войне как великой народной беде, по крайней мере, странно. Судьба Андрея Соколова — судьба народа, измученного страшной войной:
«Иной раз не спишь ночью, глядишь в темноту пустыми глазами и думаешь: «За что же ты, жизнь, меня так покалечила? За что так исказнила?» Нету мне ответа ни в темноте, ни при ясном солнышке… Нету и не дождусь!»
Хочу обратить внимание на слова о том, что у нас слишком много книг о подвигах во время Великой Отечественной войны - «полки ломятся». «И иногда довольно талантливо», - с абсолютно неуместным сарказмом добавляет Драгунский. Имеет он моральное право давать подобную оценку Бондареву, Бакланову, Васильву, Кондратьеву, Некрасову и другим писателям, прошедшим войну и рассказавшим о ней?
Что касается подвигов, то война как великая народная беда не может не порождать героев. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя». Солдат, защищающий родную страну, - герой.
Теперь немного о лексике, которую использует автор. Война — беда. Это несомненно: любая война — страшное горе и великая беда. Но существует слово, более точно определяющее сущность войны: война — величайшее в мире зло. Беду надо перетерпеть, пережить, выплакать, а со со злом необходимо бороться. Зло, в отличие от беды и горя, явление векторное: оно направлено от кого-то к кому-то, и забывать, откуда пришло зло, как человеку, так и целому народу небезопасно, а значит, безответственно.
Понимание войны только как беды не изобретено Драгунским. Такая доктрина существует давно, и её формулирование вызвано потребностью обеспечивать идеологическую базу Евросоюза, одним из постулатов которой является «общность исторической судьбы и наследия народов Европы и, шире, Запада». То есть необходимо было изменить систему взглядов на былые разногласия и в первую очередь на вторую мировую войну.
Здесь не лишне напомнить, что Драгунский — кандидат философских наук и тема его диссертации - «Модернизационный процесс: национальная самотождественность и национальное проектирование в современном мире». Национальное самосознание может формироваться и его можно формировать. Наш автор — специалист по формированию национального самосознания.
В беде нет правых и виноватых. В зле, как было сказано выше, кто-то является носителем зла, а кто-то от этого зла страдает. То есть уравнивать солдата армии захватчиков и солдата-защитника своей земли нельзя. Потому что тем самым мы раскачиваем стержень или, если хотите, ось, на которой держатся важнейшие нравственные категории — добро и зло — и превращаем жизнь в хаос.
Как бы предвидя грядущие манипуляции вокруг темы Великой Отечественной войны, в 1943 году Светлов пишет стихотворение «Итальянец», поднимая важнейший нравственный вопрос: существует ли право на убийство?
Лирический герой, размышляющий об этом, глядя на убитого им в бою, не жесток, не кровожаден:
Чёрный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца, -
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…
Но пришедший с оружием на его землю — враг, необходимость защищать родную землю делает необходимым и уничтожение врагов. Нравственное чувство лирического героя оправдывает такое убийство, однако он испытывает не торжество, а горечь и душевную боль, потому что война и смерть — самое страшное, что есть на свете. Он мыслит широко и понимает, что войны, в которых погибают солдаты, развязываются сильными мира сего («...Тебя привезли в эшелоне Для захвата далёких колоний...»). Однако у тех, кто топчет его родину, нет оправданий:
Но ведь я не пришёл с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землёй Рафаэля!
Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.
Стихотворение заканчивается на скорбной ноте:
Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застеклённое в мёртвых глазах…
На какого же читателя рассчитана книга? Совершенно очевидно, что не на потребителя низкосортного чтива, которое Драгунский в одной из глав остроумно называет «целовалками» и «убивалками». Слово «литература», присутствующее в заголовке, скорее всего, привлечёт тех, кто связан с литературой в силу своей профессии, и настоящих читателей — знатоков и почитателей хороших книг. Боюсь, однако, что процитированные выше строки, плюс попытка автора объяснить все проблемы героя чеховского рассказа «Соседи» его (героя) «латентной гомосексуальностью», плюс ещё некоторые нюансы, могут оттолкнуть продвинутых читателей от творчества Драгунского: они не увидят в книге того, ради чего, собственно, пишутся и читаются книги — поисков истины, а софизмы автора их вряд ли впечатлят.