О книге Владимира Бондаренко «Лермонтов. Мистический гений», (Издательство «Молодая гвардия, серия ЖЗЛ).
Прочитала, и не могу промолчать. «Почему, –– пишет автор, –– я считаю Михаила Лермонтова ныне забытым поэтом? < > Мнение о нем даже в литературной среде или негативное, или какое-то сомнительное».
«К примеру, Александр Арнольди, служивший вместе с поэтом в 1838 году в Новгороде, затем общавшийся с ним уже перед гибелью поэта в Пятигорске, заявлял: “Мы не обращали на Лермонтова никакого внимания, и никто из нас и нашего круга не считал Лермонтова настоящим поэтом, выдающимся человеком…”».
Простите, в каких «Записках» или «Воспоминаниях» Александр Арнольди такое изрёк? У него совершенно иначе:
«Гродненский полк, да и вообще 2-я гвардейская кавалерийская дивизия, считалась как бы местом ссылки или какого-то чистилища, так что Лермонтов — не единственное лицо из гвардейских офицеров, прощенных за разные проступки. Несмотря на то, что они садились (в отношении старшинства) на голову многим из нас, все они, будучи предобрыми малыми, немало способствовали к украшению нашего общества. < > Лермонтов в то время не имел еще репутации увенчанного лаврами поэта, которую приобрел впоследствии и которая сложилась за ним благодаря достоинству его стиха и тем обстоятельствам, которыми жизнь его была окружена, и мы, не предвидя в нем будущей славы России, смотрели на него совершенно равнодушно. < > Впоследствии мы жили с Лермонтовым в двух смежных больших комнатах, разделенных общею переднею, и с ним коротко сошлись. В свободное от службы время, а его было много, Лермонтов очень хорошо писал масляными красками по воспоминанию разные кавказские виды, и у меня хранится до сих пор вид его работы на долину Кубани, с цепью снеговых гор на горизонте при заходящем солнце и двумя конными фигурами черкесов, а также голова горца, которую он сделал в один присест. Лермонтов писал картины гораздо быстрее, чем стихи; нередко он брался за палитру, сам еще не зная, что явится на полотне, и потом, пустив густой клуб табачного дыма, принимался за кисть, и в какой-нибудь час картина была готова. Кажется мне, что в это время с подстрочного перевода, сделанного Краснокутским стансов Мицкевича, Лермонтов тогда же облек их в стихотворную форму, а равно дописывал своего «Мцыри». Я часто заставал его за работой и живо помню его грызущим перо с досады, что мысли и стих не гладко ложатся на бумагу. Как и все мы, грешные, Лермонтов вел жизнь, участвуя во всех наших кутежах и шалостях».
И после таких тёплых слов о поэте Бондаренко вдруг сочиняет: «Тот же Арнольди, его сослуживец, писал: “Он был препустой малый, плохой офицер и поэт неважный. В то время мы все писали такие стихи. Я жил с Лермонтовым в одной квартире, я видел не раз, как он писал. Сидит, сидит, изгрызет множество перьев, наломает карандашей и напишет несколько строк. Ну разве это поэт? < > Мы все, его товарищи-офицеры, нисколько не были удивлены тем, что его убил на дуэли Мартынов… не Мартынов, так другой кто-нибудь…“»
Дальше у Бондаренко следует, что «все — и маленькие, и большие враги Лермонтова, от какого-нибудь офицеришки Арнольди или какого-нибудь мелкого завистливого поэтика до самого главного врага императора Николая I — бросились дружно защищать Мартынова. Среди них и все как один — секунданты на дуэли».
Но вот что писал Александр Арнольди о похоронах Лермонтова:
«Дамы забросали могилу цветами, и многие из них плакали, а я и теперь еще помню выражение лица и светлую слезу Иды Мусиной-Пушкиной, когда она маленькой своей ручонкой кидала последнюю горсточку земли на прах любимого ею человека». Арнольди зарисовал дом в Кисловодске, где происходило действие повести «Княжна Мэри», веранду дома в Пятигорске, где они с Лермонтовым часто сидели вместе, и временную могилу Михаила Юрьевича. Только благодаря его рисункам мы знаем, как эта могила выглядела.
Александр Иванович Арнольди не был «каким-то офицеришкой». Во время русско-турецкой войны он командовал 4-ой кавалерийской дивизией и стал первым русским губернатором болгарской столицы Софии.
Кроме необоснованных нападок на Арнольди, Бондаренко насочинял о Лисаневиче: «На Лермонтова осознанно натравливали то молодого офицера Лисаневича, то кого-нибудь еще, того же Мартынова. Лисаневич отказался, заявив: «Чтобы у меня поднялась рука на такого человека!»
С чего бы натравливать Лисаневича? Какую беду причинил ему Лермонтов, чтобы дошло до дуэли? Молоденький Лисаневич ухаживал вместе с Мартыновым за пятнадцатилетней Надей Верзилиной. Лермонтова не интересовала Надя, он ухаживал за ее старшей сестрой.
Но Бондаренко настаивает: «Об отказе Лисаневича от дуэли с поэтом рассказал первому биографу Лермонтова П. А. Висковатову граф Николай Павлович Граббе. Обращу внимание, что этот рассказ, подтвержденный позже и Эмилией Шан-Гирей, осознанно выпадает из почти всех поздних исследований его биографии».
Во-первых, в воспоминаниях Эмилии Верзилиной (в замужестве Шан-Гирей) нет ни слова об этом, во-вторых, графу Николаю Павловичу Граббе в 1841 году было 9 лет, и кроме него почему-то никто не знал о несостоявшейся дуэли Лисаневича с Лермонтовым.
Мартынова тоже никто не натравливал на Лермонтова. Делить им было нечего. Одно время Лермонтов ухаживал за Эмилией Верзилиной, но приехала Ида Мусина-Пушкина, его петербургская пассия, и он забыл об Эмилии. За ней начал ухаживать Мартынов. Причиной дуэли было непомерное самолюбие Мартынова. «Горец с кинжалом», «два горца», как называл его Лермонтов, выводили Мартынова из себя.
Далее Бондаренко пишет: «И якобы никто тогда не представлял, какого великого поэта вновь убивают на дуэли. Даже еще один вроде бы товарищ Лермонтова князь Васильчиков на вопрос Висковатого: «А были ли подстрекатели у Мартынова?» — отвечает: «Может быть, и были, мне было 22 года, и все мы тогда не сознавали, что такое Лермонтов. Для всех нас он был офицер-товарищ, умный и добрый, писавший прекрасные стихи и рисовавший удачные карикатуры…»
Надо же, как хорошо понял Васильчиков Лермонтова! А это тогда кто написал? «Когда к обеду подавали блюдо, которое Лермонтов любил, то он с громким криком и смехом бросался на блюдо, вонзал свою вилку в лучшие куски, опустошал все кушанье и часто оставлял всех нас без обеда». Получается, что у Лермонтова был не желудок, а бурдюк. «Обедая каждый день в Пятигорской гостинице, он выдумал еще следующую проказу. Собирая столовые тарелки, он сухим ударом в голову слегка их надламывал, но так, что образовывалась только едва заметная трещина, а тарелка держалась крепко, покуда не попадала при мытье посуды в горячую воду; тут она разом расползалась, и несчастные служители вынимали из лохани вместо тарелок груды лома и черепков».
Придумать, что Лермонтов собирал со стола грязные тарелки и бил их о свою голову, мог только дурак, но Васильчиков дураком не был. Значит, подлец. Но Бондаренко приводит нам следующее: «В Пятигорске в июле 1841 года тот же князь Васильчиков писал своему другу: “Жаль его! Отчего люди, которые бы могли жить с пользой, а может быть, и с славой, Пушкин, Лермонтов, умирают рано, между тем как на свете столько беспутных и негодных людей доживают до благополучной старости?”»
Но вот условия дуэли, поставленные Васильчиковым: стрелять с пяти шагов и стрелять можно трижды. «Князь Васильчиков сказал Мартынову, что будет его секундантом с условием, чтобы никаких возражений ни со стороны его самого, ни со стороны его противника не было. Посланные так и сказали Михаилу Юрьевичу. Он ответил, что согласен, повторил только, что целить не будет, на воздух выстрелит, и тут же попросил Глебова быть у него секундантом» (Н. П. Раевский). Васильчиков знал, что гордость не позволит Лермонтову отклонить условия дуэли.
Далее Бондаренко сообщает: «В записи П. Дикова так отображен поединок у подножия Машука: “Лермонтов хотел казаться спокойным, но на его лице выражалось болезненное состояние. Он поднял пистолет и опустил его тотчас же: "Господа! Я стрелять не хочу! Вам известно, что я стреляю хорошо; такое ничтожное расстояние не позволит мне дать промах"… Мартынов задрожал, но промолчал. Лермонтов… поднял пистолет и выстрелил вверх над его головой". Затем грянул выстрел Мартынова. Поэт упал… "Мы подбежали, говорили мне бывшие в толпе, он едва дышал; пуля пробила руку и правый бок. По увещеванию секундантов, Мартынов подошел к Лермонтову и сказал: "Прости, Лермонтов!" Последний хотел что-то сказать, повернулся и умер со своей ужасною погубившею его улыбкою"».
Как можно верить какому-то гимназисту Дикову, который почерпнул эти «сведения» из «Воспоминаний» Васильчикова и преданий семьи Верзилиных (дядя его был женат на Аграфене Верзилиной)? Да не смешно ли цитировать «Лермонтов… поднял пистолет и выстрелил вверх над его головой».
Выстрел был один, и ближе к городу, потому что когда Арнольди приехал домой, слуги уже всё знали. Арнольди слышал только ОДИН выстрел.
Но Бондаренко продолжает: «Уже на следующий день после убийства комендант города Пятигорска полковник Ильяшенков назначил следственную комиссию. Были арестованы сам Мартынов и два заявленных секунданта Васильчиков и Глебов».
Почему автор искажает правду? Глебов сам прибежал к Ильяшенкову. Оставленный возле убитого, он взял его голову на колени, и Лермонтов вздохнул. Испугавшись, что он ещё жив и можно спасти, Глебов помчался в город, где первым делом велел слугам Лермонтова и Мартынова ехать за Лермонтовым. Вот показания Ивана Козлова –– слуги Мартынова:
«Мною привезено со степи в расстоянии от города в 4-х верстах тело убитого поручика Лермонтова с помощью кучера Ивана Вертюкова в десять или же в одиннадцатом часу ночи, по приказанию приехавшего оттоль корнета Глебова».
Отправив слуг, Глебов сразу пошел к Ильяшенкову.
«Комендант Ильяшенков, когда Глебов явился к нему после дуэли и, рассказав о печальном событии, просил арестовать, до такой степени растерялся, что не знал, что делать; наконец послал за плац-адъютантом и, переговорив с ним, приказал арестовать Мартынова» (Служащий Пятигорской военной комендатуры В. И. Чиляев).
Мартынов и Глебов были арестованы в тот же вечер, а не на другой день.
«Вернемся к дуэли, –– продолжает Бондаренко. –– Ни врача, ни повозки не было, это подтверждение того, что никто драться не собирался».
Как это не было повозки? Было, по крайней мере, три! Об этом свидетельствуют следственная комиссия, Арнольди, Глебов и Раевский. И ни в одной повозке не нашлось места поэту, чтобы в городе тотчас представить врачу!
Бондаренко продолжает: «После убийства Лермонтова Мартынов сразу уехал, вслед за ним уехал Васильчиков за врачом и повозкой. С телом Лермонтова остался один Глебов. Потом начался ливень, ускакал и Глебов тоже вроде бы в поисках повозки».
К чему это сочинительство? Ведь масса документов имеется!
Далее у Бондаренко и вовсе нелепость: «Если бы Столыпин и Трубецкой присутствовали при дуэли, то хотя бы через годы они хоть что-то рассказали бы о ней».
Но разве не доказали это хоть те же «Воспоминания» Васильчикова? А переписка Глебова с Мартыновым: «Что же касается до правды, то мы отклоняемся только в отношении Трубецкого и Столыпина, которых имена не должны быть упомянуты ни в каком случае».
Много нелепостей допустил Бондаренко и об отце Лермонтова: «После смерти Марии Михайловны в 1817 году, Юрию Петровичу было отказано от дома. Жить с отцом своего внука властная бабушка не пожелала». «Я не понимаю, почему боготворившая внука бабушка Елизавета Алексеевна Арсеньева, потакавшая всем его капризам, не допускала частого общения с отцом». «И только в годы учебы в Москве отец получил возможность с ним встречаться».
Да Юрий Петрович не знал, куда сбежать от нее, а не только с ней жить! К сыну он приезжал, препятствий со стороны тёщи не было, она только сильно боялась, что он захочет забрать ребёнка. Если он сообщал, что приедет, она отправляла посыльного к брату Афанасию –– звать на помощь. Юрий Петрович не мог хладнокровно вынести это, выходил из себя и доводил тещу до слез. Тогда у нее явилась мысль упросить зятя привезти пятилетнего сына его сестры Авдотьи –– пусть растет вместе с Мишей.
Что бы ни повлияло на решение Авдотьи Петровны, но она согласилась. Миша Пожогин-Отрашкевич стал добрым другом Миши Лермонтова и жил у Арсеньевой до своего поступления в кадетский корпус. К нему относились прекрасно, Арсеньева и на Кавказ его брала. Авдотья Петровна и Юрий Петрович вместе навещали своих сыновей. А в 1827 году Миша Лермонтов вместе с бабушкой провёл целое лето у отца в Кропотове!
Для чего Бондаренко муссирует сплетню, что Юрий Петрович продал сына тёще? «И пусть любители светских сплетен повторяют версию, что за отказ на просьбу увезти сына к себе в имение Юрий Петрович получил от Арсеньевой 25 тысяч рублей. Впрочем, совсем уж оголтелые сплетники приводят эту же сумму, как деньги, полученные за усыновление чужого ребенка. Но серьезные исследователи доказывают, что деньги эти получены были Юрием Петровичем вполне заслуженно, как договоренное приданое за дочь».
Почему бы Владимиру Бондаренко вместо сплетен и кивков на серьёзных исследователей не предоставить читателю документы? А ведь они имеются. 25 тысяч рублей, приданое Марии Михайловны, Юрий Петрович смог востребовать только в 1819 году. Почему он, гордый человек, совсем не отказался? Думается, не хотел уступать.
А это зачем написал Бондаренко? «Речь зашла о том, где продолжать воспитание Мишеля (после того как он оставил пансион, –– Н. Б.). Думали везти молодого человека за границу: бабушка мечтала о Франции, а отец о Германии. Сын хотел было уехать с отцом, но тут-то и началась самая тонкая интрига приближенных, с одной стороны, бабушки, с другой — отца. Что тут произошло опять, мы знать не можем, но только отец уехал, а сын по-прежнему оставался у бабушки. Они больше не виделись, — кажется, вскоре Юрий Петрович скончался…»
Вопрос, на какие бы деньги отец повёз сына учиться в Германию, да чтобы там жить вместе с ним? Имение Кропотово было дважды заложено. Годовой доход с имения был всего 10 тысяч, а между тем вместе с Юрием Петровичем жили три его незамужние сестры, которые тоже должны были чем-то кормиться.
А что это за «приближённые семьи отца», устроившие интригу? Юрий Петрович жил одиноко, затворником, и никаких приближённых, к тому же способных к интриге, отнюдь не имел. А как это так «они больше не виделись, — кажется, вскоре Юрий Петрович скончался…» Миша Лермонтов оставил пансион 16 апреля 1830 года, в апреле 1831 года приехал Юрий Петрович –– перезаложить Кропотово на 37 лет. В Москве он пробыл около трех недель. Умер Юрий Петрович 1 октября 1831 года. Миша был у него на похоронах.
И ещё об отце поэта.
Бондаренко пишет: «Зачем вроде бы неплохой исследователь творчества Лермонтова В. А. Мануйлов сохранил курьезную историю, якобы рассказанную тарханским школьником и якобы услышанную им от стариков о том, что настоящим отцом поэта был крепостной кучер? И бабка за деньги сосватала дочку с отставным капитаном Лермонтовым, дабы прикрыть грех дочери. Зачем Мануйлов написал свою статейку «Лермонтов ли Лермонтов?»? Зачем другой известный лермонтовед В. А. Захаров опубликовал позже эту статью и ныне пропагандирует ее? Впрочем, агрессивный поиск нового отца поэта продолжался весь XX век».
И далее у Бондаренко: «Отца все вокруг презирали: чернь, «пустой», «странный» и даже «худой». Как-то впитывал эти чувства и молодой Миша».
Хочется спросить Вл. Бондаренко: а для чего Вы эти помои вплели в свою книгу? Вам мало того, что отец и сын любили друг друга, что отец первым понял его поэтическое предназначение, а Миша писал:
Напрасны были их старанья,
Мы не нашли вражды один в другом!
Хоть оба стали жертвою страданья.
Вы почему-то упёрлись в шотландскую родословную поэта и повествуете о ней аж на четырнадцати страницах!
Ну, никак без шотландских корней не было бы поэта Лермонтова! Вы пишете: «Михаил Лермонтов сам не смог побывать в своих шотландских замках и полях, он как бы завещал это будущим поколениям. Вот по этим пустым лермонтовским замкам Шотландии я решился проехать и поискать незабвенный прах предков Лермонтова. ... В путешествии меня сопровождал сын — историк, кельтолог, доктор Белфастского Королевского университета Григорий Бондаренко».
Честное слово, мне, как читателю, нет никакого дела до Вашего сына и Вас лично. И совершенно неинтересно, что Вы увидели, где побывали, где ночевали и сколько платили. Но вот Ваш вывод: «Ненавидевший и презиравший окружающих его светских пошляков, гением своим и шотландским родовым мистицизмом обреченный на постоянное одиночество, он и был самым настоящим “проклятым русским поэтом”».
Позвольте, а разве «проклятым русским поэтом» не был Пушкин, не был Есенин? Да у нас все, кто говорит правду, прокляты. И ни при чём тут шотландские предки с их мистицизмом.
А вот ещё Ваш смехотворный домысел: «Мне кажется, среди причин, повлиявших позднее на Лермонтова, на его поступление в Школу юнкеров, было и желание пойти путем отца и деда, императорских офицеров. Поэтому он после смерти отца бросил университет и ушел на военную службу, чтобы хоть в этом быть ближе к отцу и его судьбе».
Лермонтов бросил университет потому, что не готов был к экзаменам. Поехал в Петербург, надеясь поступить на второй курс, но ему не зачли год учёбы в Москве. В юнкерскую школу пошёл, с одной стороны, вынужденно, а с другой, как написала ему Мария Лопухина, «это решение должно было быть вам внушено Алексеем Столыпиным, не правда ли?»
Очень, очень много в книге Бондаренко произвольных истолкований. Тут и «последняя любовь» поэта –– Екатерина Быховец, и какая-то «мистика» Лермонтова, и «неизбежность покаяния –– Демон оказывается повергнутым в самой душе поэта, и поэт смиренно вступает на “тесный путь спасенья”»... И после этого наивный вопрос: «Зачем вокруг него до сих пор распускаются все эти сплетни, слухи, зачем делать из него злодея? Или вечно не хватает всем недоброжелателям в нем какой-то российской слякоти?»
Очевидно, не хватает, если это мусолят.
И с чего у Вас Лермонтов «был немного горбатенький»? Он был немного сутул, и всего лишь, но каждый Вам скажет, что многочасовое сидение за столом, да ещё в возрасте, когда позвоночник не окреп, приводит к сутулости. Посмотрите рисунок Николая Поливанова: Мартынов (в белом кителе) стоит, Лермонтов сидит в палатке спиной к зрителю. Лермонтов широкоплеч и красив.
Мистическим прозрением Бондаренко называет стихотворение Лермонтова «Настанет год, России чёрный год». Но дело тут было не в мистике. 3 июня 1830 года в Севастополе погиб в результате мятежа военный губернатор Николай Алексеевич Столыпин — родной брат бабушки Лермонтова. Толпа убивала виновников своих бед, громила дома чиновников и офицеров. Через несколько дней в Севастополь вошла дивизия генерала Тимофеева. По решению следственного комитета семеро зачинщиков были казнены, свыше тысячи человек отправлены на каторжные работы; офицеры гарнизона получили дисциплинарные взыскания.
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
После известий из Севастополя, Лермонтов ясно понял, что царская власть не продержится долго, люди просто не вынесут произвола над ними. Через 87 лет его предсказание сбудется в точности.
Я бы могла продолжить разбор сочинительства Бондаренко, но это займёт ещё страниц тридцать.
«Неужто и впрямь чувствуют в Лермонтове неизбывную кельтскую шотландскую гордость и тягу к независимости, к вольности, чего в русском человеке часто не хватает?» –– задаётся вопросом автор.
А не через край ли Вы хватили, уважаемый Владимир Бондаренко?