Н. Н. ПУШКИНОЙ.
18 мая 1836 г. Из Москвы в Петербург.
Жена, мой ангел, хоть и спасибо за твое милое письмо, а всё-таки я с тобою побранюсь: зачем тебе было писать: это мое последнее письмо, более не получишь. Ты меня хочешь принудить приехать к тебе прежде 26. Это не дело. Бог поможет, «Современник» и без меня выйдет. А ты без меня не родишь. Можешь ли ты из полученных денег дать Одоевскому 500? нет? Ну, пусть меня дождутся — вот и всё. Новое твое распоряжение, касательно твоих доходов, касается тебя, делай как хочешь; хоть, кажется, лучше иметь дело с Дмитрием Николаевичем, чем с Натальей Ивановной. Это я говорю только dans l’int;r;t de M-r Durier et M-me Sichler; а мне всё равно.
Твои петербургские новости ужасны. То, что ты пишешь о Павлове, помирило меня с ним. Я рад, что он вызывал Апрелева. — У нас убийство может быть гнусным расчетом: оно избавляет от дуэля и подвергается одному наказанию — а не смертной казни. Утопление Столыпина — ужас! неужто невозможно было ему помочь! У нас в Москве всё слава богу смирно: бой Киреева с Яром произвел великое негодование в чопорной здешней публике. Нащокин заступается за Киреева очень просто и очень умно: что за беда, что гусарский поручик напился пьян и побил трактирщика, который стал обороняться? Разве в наше время, когда мы били немцев на Красном кабачке, и нам не доставалось, и немцы получали тычки сложа руки? По мне драка Киреева гораздо простительнее, нежели славный обед ваших кавалергардов и благоразумие молодых людей, которым плюют в глаза, а они утираются батистовым платком, смекая, что если выйдет история, так их в Аничков не позовут (проходили Царские балы А.К.). Брюллов сейчас от меня. Едет в Петербург скрепя сердце; боится климата и неволи. Я стараюсь его утешить и ободрить; а между тем у меня у самого душа в пятки уходит, как вспомню, что я журналист. Будучи еще порядочным человеком, я получал уж полицейские выговоры и мне говорили: vous avez tromp; и тому подобное. Что же теперь со мною будет? Мордвинов будет на меня смотреть, как на Фаддея Булгарина и Николая Полевого, как на шпиона; чёрт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать. Прощай, будьте здоровы. Целую тебя.
Пояснение к письму или, О дворянской чести в 19 веке (А.К.)
26 апреля 1836 года произошёл неординарный случай ссоры между коллежским секретарем А. Ф. Апрелевым и чиновником Военного министерства H. М. Павловым.
"... чиновник – титулярный советник – Н.Павлов тяжело ранил кинжалом другого чиновника – коллежского советника по фамилии Апрелев. Дело было возле церкви, откуда Апрелев выходил вместе с невестой после обряда венчания. Убийца не бежал, был схвачен и предстал перед судом, где отказался от всяких объяснений. В итоге он был приговорен к каторге, однако его последующее письмо к императору заставило содрогнуться обе российские столицы. Там открылась совсем непростая история, предшествовавшая этому убийству, поскольку Апрелев позже умер от ран.
Оказалось, что советник Апрелев сошелся с сестрой Павлова, обольстив ее, и нажил с ней 2 детей. Долгое время Апрелев тянул с женитьбой, которая бы «легализовала» этот грех перед обществом. Тогда Павлов вызывает Апрелева, дескать, либо женитьба, либо дуэль. Но в ответ получает объяснение, что обидчик женится на совсем другой девушке, но не на его сестре – Апрелев находит себе подругу жизни побогаче и посолиднее. Павлов пишет письмо для матери невесты, объявляя ей, что жених никак не свободен, и его союз с ее дочерью невозможен. Однако и здесь он не встречает достойной реакции – матушка невесты считает возможным откупиться от «девицы» Павловой деньгами. За день до свадьбы Павлов снова отсылает письмо своему обидчику, где пишет, что если тот настолько подл, что «не хочет разделаться с ним обыкновенным способом между порядочными людьми», то он (Павлов) просто убьет его под венцом.
К чести Павлова перед самим нападением он громко сказал Апрелеву: « я здесь, я пришел свести с вами наши счеты. Я предупреждал Вас и сдержал свое обещание». Таким образом, Павлов сделал все, чтобы его действия хотя бы символически напоминали дуэль – он несколько раз вызывал обидчика, предупреждал о своих действиях и, наконец, молчал в суде о причинах, совсем не защищая себя. Надо сказать, что этот эпизод смягчил столичную публику в отношении «гнусного убийцы», даже царь заменил ему каторгу на службу на Кавказе, а Пушкин писал своей жене, что такая развязка «примирила» его с Павловым и что он даже рад, что тот вызвал этого Апрелева. Однако в этой истории погибли оба участника, Апрелев от смертельных ран, а сам Павлов от раны, нанесенной ему в момент преломления его шпаги над головой. Это был ритуал полного разжалования дворянина, однако шпага была преломлена у Павлова не над головой, а на голове, поскольку палач нанес бедолаге увечья, ставшие также смертельными."