Александр Сергеевич Суворов
О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».
2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.
278. Танцы, манцы, обжиманцы. 18-20 июня 1973 года.
Сводка погоды: Город Суворов, понедельник 18 июня 1973 года, дневная температура: мин.: 9.8°C, средняя: плюс 16.3°C тепла, макс.: плюс 21.5°C тепла, без осадков; вторник 19 июня 1973 года, дневная температура: мин.: 9.3°C, средняя: плюс 14.3°C тепла, макс.: плюс 19.2°C тепла, без осадков; среда 20 июня 1973 года, дневная температура: мин.: 9.7°C, средняя: плюс 13.6°C тепла, макс.: плюс 18.3°C тепла, 1.4 мм осадков, временами мелкий дождик.
Конечно, день выборов в воскресенье 17 июня 1973 года подпортил дождь и волна холода и непогоды, которая накрыла Подмосковье. Я досадовал и очень жалел, что с "привёз на родину" слякоть, сырость и неустройство. Меня это сильно угнетало, но мои родители уверяли, что "это обычное явление и ты, Саша, конечно, тут не причём". Я это и сам понимал, но мне было очень неловко за лужи на дорогах, за мокрые листья деревьев в саду и посадок в огороде, потому что все циклоны у нас приходят с запада и северо-запада, то есть с Северной Атлантики, из Прибалтики, с Балтийского моря.
В понедельник и вторник 18-19 июня 1973 года я честно и добросовестно исполнял сыновние обязанности дома, общался с родителями, давал им возможность выразить мне всю свою заботу, внимание, беспокойство и жажду общения. При этом я вёл себя максимально послушно, сдержанно, внимательно и тоже заботливо. Вместе с мамой я полол грядки, готовил еду, нарывал обеденный стол и убирал со стола, мыл посуду, чистил картошку, нарезал хлеб. Вместе с папой я чинил старенький забор вокруг нашего садового участка, рыхлил землю в приствольных кругах, окучивал картошку, собирал всё, что давал нам родительский сад и огород. Стараниями мамы и папы наш сад и огород были лучшими в округе, потому что папа сажал только сортовые деревья и кустарники из питомников.
Моя лесная рябина, которую я привёз из леса и посадил справа от наших ворот в июне 1970 года после окончания учёбы в Суворовской средней школе №1, разрослась и превратилась в истинную молодую красавицу,- стройную, крутокронную, наполненную, живую, красноягодную… Юркина черёмуха, которую он посадил под окнами маминой кухни также после окончания Суворовской средней школы №2 в июня 1965 года, тоже разрослась и превратилась в крепкое дерево со сплошной кроной. Ранней весной «юркина черёмуха» покрывалась сплошной белой дурманящей цветочной кроной и всё дерево было как один огромный букет. Эти два дерева – «юркина черёмуха» и «сашкина рябина» - были самыми любимыми растениями моих родителей. Они придавали этим деревьям мистическо-знаковое значение…
Так, в родительских и сыновних заботах прошли первые несколько дней моего второго 10-ти суточного отпуска с выездом на родину. Однако в среду 20 июня 1973 года вечером в 20:00 я вместе со своим другом Славкой Юнициным (наконец-то) оказался на танцах в нашем городском дворце культуры и отдыха Черепетской ГРЭС. Этот по-настоящему "Дворец культуры" в самой высокой части города Суворова в "верховском" районе строили в 1957 года и 1 марта завершили строительство. Здание Дворца культуры было поистине красивым - большим, просторным, многофункциональным, с портиком и колоннами перед парадным входом, с двумя большими нишами для афиш и объявлений, с парадным фойе, в котором сразу же начал работать духовой оркестр, с красивыми колоннами внутри зала, между которыми устраивались буфеты, естественно, с гардеробом и большим театральным залом и большой сценой с кулисами и тяжёлым бархатным занавесом. На заднике сцены всиле невиданной ширины белый экран кинотеатра. В боковых приделах дворца располагались комнаты и кабинеты изостудии, танцевальной школы, городская "взрослая" библиотека, кабинеты начальства, комнаты для разных кружкой и групп самодеятельного творчества. Это был настоящий Дворец культуры и отдыха! Не то, что было раньше...
Первым "кинотеатром", который я смутно помнил детской памятью, был простой обычный "финский" дом-барак, в котором не было поперечной стены, разделяющий дом на две или четыре части-квартиры, а был просторный (как мне казалось) зал-комната, в торце которой висел обычный почти квадратный киноэкран, а в другом торце стоял на столе кинопроектор. Люди садились на стулья, а мы, пацаны, сидели впереди всех почти у самого экрана и старательно опускали наши стриженые головы с причёсками "чубчик", чтобы наши "черепушки" не попадали в косые лучи света при показе фильмов. В этом кинотеатре, по моему, на внутренней улице Пушкина, там где был такой же финский дом, в котором располагалась городская библиотека, я смотрел вместе со страшим братом Юрой и моим папой кинофильм "Чапаев". Мы смотрели этот фильм много раз и я его настолько запомнил зрительной памятью, что по вечерам перед сном "заказывал" его себе в сон и смотрел от начала до конца "со звуком"...
Второй городской "кинотеатр" был в большом и красивом здании на площади Маяковского (ныне площадь Победы). В этом огромном (по тем временам - 1957 год) здании с широкими фасадными окнами и огромным двухэтажном зале располагался ресторан "Русь". По бокам этого здания (слева) были длинные узкие помещения: слева - молочный магазин и молочная кухня, а справа - кинотеатр, который был немного лучше кинотеатра-барака, потому что в нём уже были лавки и стулья, на которых сидели все. Правда и здесь перед самым киноэкраном на полу сидели пригнувшись пацаны со всего города. Здесь в этом кинотеатре я впервые увидел фильм, на который мой папа специально водил нас с Юрой - это был кинофильм "Заключённые".
Этот фильм произвёл в городе Суворове очень сильное впечатление на городан, потому что изначально с 1949 года в строительстве Черепетской ГРЭС и города Суворова использовались бывшие заключённые, "зэки" или "ЗЕКА", как их тогда называли. Толпы самых разных мужиков, единственной одеждой которых были телогрейки и рабочие робы, пахнущие потом и немытыми телами, пиво-водочным и папиросным перегаром, небритых, грубых и неряшливых, бродили по городу в поисках съестного, выпивки, "приключений". Мы, первые дети города Суворова, пацаны, девочки и мальчики, школьники как-то не боялись "зеков", но осторожничали и сторонились их, а они, почему-то, очень ласково и заботливо относились к нам: дарили нам сахарные конфеты "подушечки" из мятых газетных кулёчков, гладили нас "по головке" и почему-то - плакали чуть ли не навзрыд...
Однако, когда мы в этом кинотеатре сбоку от ресторана "Русь" смотрели немые или звуковые старые фильмы, например, американский фильм "Три мушкетёра" (1922) с Максом Линдером в главной роли, эти самые "ЗЕКА" страшно матерились и больно кидались своими вонючими ботинками, когда наши "лысины" высовывались и "бугрились" тенями на киноэкране. Причём мы должны были передавать обратно брошенные ботинки и громко кричать при этом: "Дядя зека, простите засранцев!", иначе нас бы выгнали с киносеанса... Такие были обычаи в 50-60-е года в советском новостроящемся особом почти "закрытом" городе при ГРЭС (государственной районной электрической станции)...
Фильм "Заключённые" (1936) - это советский художественный фильм о преступниках и вредителях ("врагах народа"), которые работали на ударном строительстве Беломорканала и таким образом зарабатывавшие себе свободу и прощение (снят по пьесе Николая Погодина "Аристократы"). Конечно, я (мне было 5-6 лет) тогда (1958-1959 гг.) смотрел этот фильм особо не вдаваясь в идеологию, но хорошо запомнил его сюжет, картины, образы, ощущения. Особенно мне понравился герой фильма, которого звали Костя-капитан (Михаил Астангов) - главарь бандитов и уголовников в лагере НКВД, он властвовал в Северном лагере, запрещал заключённым выходить на работу, срывал план ударной стройки, боролся с администрацией лагеря, страстно бунтовал, резал себе грудь финкой. Манеры и повадки уголовников "с улыбочкой" в этом фильме были точь-в-точь такими же, как у наших "ЗЕКА", строивших город. Более того, после этого фильма, мы, "низовские пацаны" (ребята первого микрорайона города вокруг улицы Строителей) переняли эту манеру, стиль поведения и блатные привычки и тоже "цедили" слова и "цикали" слюной сквозь зубы, ходили вразвалочку "руки в брюки", говорили: "Ша!", "Здрасьте вам с кисточкой!", "Падла!", "Айда!" и "Шухер, братцы!"...
Ещё в этом фильме была некая Соня, осужденная бандитка (Веря Янукова), подруга Кости-капитана, которая "не записалась строить социализм" вместе с чекистами. Кстати, то, как Костя-капитан говорил и тяжёло клал ей на плеч свою отвислую руку, перенял мой брат и часто потом делала тоже самое, властно и тяжко давя нарочно мне на детские плечи, цедя при этом сквозь зубы: "Эх, Саня, держись меня, со мной не пропадёшь!"... Тогда (50-60-е годы XX века) модным словом было "перековка", то есть перевоспитание уголовников, спекулянтов, вредителей и тунеядцев ударным трудом на ударных стройках. При этом действительно люди либо ломались, корёжились, либо гибко приспосабливались, либо закалялись и становились настоящими людьми, бойцами и лидерами советского социализма. Мой отец, Сергей Иванович Суворов, очень ценил эту пьесу Погодина и этот фильм, восхищался ими, с особым чувством объяснял нам с Юрой их суть, идею и смысл. Я старался вникнуть в них, а мой старший брат Юра только фыркал от нетерпения и "на удице" вёл себя так, как Костя-капитан в фильме "Заключённые". Тогда почти все "взрослые" ребята вели себя так... Особенно выделялся в нашем "низовском районе" парень по кличке Лёня-мамалюк, вот он-то был точной копией Кости-капитана...
Все мы родом из детства, поэтому привычки, нравы и манеры, привитые нам "улицей" и "временем" врастают в нас, отпечатываются и проявляются в нашем "взрослом" поведении. Вот и теперь, в июне 1973 года, вернувшись во времена и места моего детства и школьной юности, я вольно или невольно вёл себя в смеси всех нажитых привычек, дополняя их новыми - комсомольскими, советскими, флотскими, морскими. Знания "годковского закона", следование им, плюс соблюдение уставных норм и правил военно-морского поведения, видимо, составляло сложную "палитру" моего теперешнего облика, славы и личности (имиджа). Я шёл рядом со своим школьным другом, товарищем и братом Славкой Юнициным по главной улице Ленина и краем глаза замечал, что он старается попасть в такт моим широким и твёрдым шагам, старается быть независимым и значимым. Я же ни в чём не старался, а был таковым..., поэтому чувствовал себя сейчас немного "Костей-капитаном".
Конечно, я не вышибал одним ударом ладони по донышку бутылки водки сургучную пробку и не выпивал её одним глотком, как это делал Костя-капитан, но умел пить её залпом из стакана, предложенного другом, не морщась и не дрожа мускулами лица (после "школы" моего брата Юры и его друзей в Севастополе это были пустяки - автор). Кроме этого, я умел также страстно "играть" глазами и говорить, как Костя-капитан, при этом ни на секунду не теряя контроля над своими словами, речами и поведением (в этом я был похож на моего отца Сергея Ивановича Суворова, который никогда не пьянел, как другие мужики).
Мой папа иногда, в самые жуткие моменты нашей жизни, когда Юра или я капризничали, ругались, протестовали, также как Соня в фильме "Заключённые" по отношению к Косте-капитану, который в запале протеста финкой исполосовал себе грудь, прижимал к своей отеческой груди наши буйные головы, гладил по волосам, а потом пристально смотрел в наши глаза и говорил: "Ты меня знаешь? Ты мне веришь? - и если, мы отвечали "Да", то подводил итог нашей "демонстрации". - Ты сейчас дурак и не прав". Юрка, как правило, обижался и протестовал, а я задумывался и теперь сам научился говорить эти слова папиным голосом самому себе.
С этими ощущениями и воспоминаниями, подогретыми "московской сорокоградусной, мы с моим другом Славкой Юнициным подошли к пересечению улиц и Дворцовой площади, на которой за ограждением из косого решетчатого железобетонного забора в границах бульвара гордо возвышалось здание №1 Дворца культуры и отдыха Черепетской ГРЭС. Это место было "мирной территорией" между "верховскими", "карьерными" и "низовскими" ребятами, "пацанами", "фраерами", урками" и "уркаганами", потому что здесь, во дворце, происходили самые красочные и массовые танцы, гуляния, показы спектаклей, кино и концерты. Отсюда для разрешения споров, конфликтов и для "мужских разговоров по душам" (скорее "по печени") выходили на задворки этого здания...
В танцзале в фойе Дворца культуры и отдыха было много людей – молодёжи, взрослых, дружинников. Все они находились в движении: кто танцевал под музыку ВИА, кто просто гулял по залу, кто кого-то искал, а кто-то от кого-то убегал или прятался. Моё появление в форме №2 матроса Дважды Краснознамённого Балтийского Флота, конечно же, вызвало всеобщий интерес, но не ажиотаж… Девчата и ребята с любопытством «глазели» на меня, как на диковинку, но никто из них не проявлял желания со мной познакомиться и подружиться. Я почувствовал себя чужим.
Я не стал расстраиваться, поддался своему другу Славке Юницину и охотно стал ходить за ним "по пятам". Славка стремительно и бесцеремонно пересекал танцзал во всех направлениях, тащил меня за собой, стремительно знакомил меня со своими знакомыми, товарищами и друзьями, приставал к девчонкам и везде показывал и представлял меня, как «породистого жеребца жаждущего быстрого и лёгкого секса»… Я страшно стеснялся от таких слов и представлений моего друга, сердился, «вскипал гневом», но ему всё было «нипочём» и он продолжал свой вояж по залу. Ребята и девчонки с пониманием и весело отвечали Славке, с интересом поглядывали на меня, и по их взглядам я чувствовал, что они сомневаются в моих «сексуальных возможностях». Я был ошарашен, сдержан, суров и замкнут…
А действие вокруг шло своим чередом и по своим законам: гремела модная танцевальная музыка, люди дёргались, шатались, скакали, топтались, вертели попами, выделывали ногами разные кренделя и я никак не мог себе представить, что тоже в форме военмора буду также «обезьянничать». Как только начинался очередной безумный рок-н-ролл я отходил к колоннам и присоединялся к тем девушкам, которые в силу известных причин оставались стоять в сторонке от танцующей молодёжи. В один из таких моментов ко мне подошёл милиционер и трое дружинников. Они предложили мне закурить, я отказался и мы познакомились. Милиционер оказался «служивым в серьёзных ракетных войсках», поэтому он с пониманием отнесся к моей сдержанности и к неучастию в современных танцах.
- Ты только не «кадри» тут девчонок наших, городских, - сказал мне вполголоса милиционер. – Ты тут «поматросишь» и бросишь… Так все считают, а потом уедешь на свой корабль, а они останутся. Тут все стоящие девчонки на пересчёт и все уже поделены между стоящими ребятами. Так что будь осторожен, - они как «волки подзорные»!
Я уверил милиционера и дружинников, что пришёл только посмотреть на современную молодёжь и пообщаться со школьными друзьями и что ни с кем я не хочу и не буду «матросить». То же самое я спокойным тоном и дружелюбием сказал тем двоим великовозрастным парням, которые знакомой блатной походочкой (ничего не меняется в этом мире!) подошли ко мне и цедя слова через нижнюю губу, тоже «пообщались» со мной…
- Слышь, фраер! – сказал мне тот, кто выполнял роль «разыгрывающего». – Ты это… Помацал девок глазами и линяй отсюда. Понял!
- Я за «понял» год сидел! Ты понял! – машинально ответил я этому фраеру в тон. – Я сюда не мараться пришёл, ты понял!
- Ты чё?! Оборзел! – сразу «вскипел» мой визави (тот, кто напротив). – Борзый что ли?
- Погоди, Борзый! – вмешался второй и с ленцой, но с интересом взглянул на меня из-под нарочно прикрытых век. – Мне твоя «физия» знакомая. Ты не Суворов случайно?
- Суворов, - немного помедлив, ответил я напряжённым голосом. – А что?
- Сергея Ивановича сын? – уточнил мой собеседник.
- Да, - коротко ответил я и уже более спокойно взглянул на почти знакомое лицо парня.
- Я учился у твоего отца, - сказал совершенно иным, «человеческим» тоном парень. – Классный мужик. И брата твоего, Юрку, знал. Тоже парень, что надо!
- Пойдём, Борзый, - позвал он своего дружка. – Это наш парень, суворовский. Ему можно. Ему тут всё можно. Ты понял?
Последний вопрос «вожака» был адресован как своему помощнику, Борзому, так и мне... Мы одновременно, "Борзый" и я, послушно кивнули головами и от этой синхронности совершенно свободно, по-мальчишески, по-дружески, уже без игры «в блатных», засмеялись.
- Выпьешь с нами? – предложил «вожак». Я отрицательно и с сожалением покачал головой и сказал, что «меня отпустили родители только под честное слово ни с кем не пить, не ругаться, не драться и вернуться домой не позже одиннадцати часов вечера».
- Узнаю Нину Васильевну! – воскликнул «вожак». – До сих пор помню, как она руководила санитарками и нянечками, когда меня отхаживали от дизентерии! Она что у тебя, военный медик?
- Старший лейтенант медицинской службы, военфельдшер, - ответил я с гордостью.
- Во-во! Сразу видно, что ты из их породы – Суворовых! – с уважением воскликнул «вожак». – Ну, покеда! Веселись и не боись! Тебя тут никто не тронет…
Мы обменялись с местными «блатными авторитетами» крепкими, искренними и добрыми рукопожатиями и я почувствовал себя гораздо свободнее. Сразу же после этого возле меня стали "кучковаться" группки девчонок или «отираться» девушки-одиночки. Ребята же, наоборот, старались не смотреть в мою сторону и «не замечать» девчачьих перемещений… Славка Юницин, который в момент моего общения с милиционером, дружинником и «смотрящими братками» куда-то исчез, вдруг возник, как ниоткуда, и познакомил меня с новой девушкой, с которой упоённо танцевал за колоннами танцзала рок-н-ролл. Я вежливо похвалил их за истинно спортивный и красивый танец, но отказался пойти с ними в круг, чтобы также лихо станцевать под американскую музыку.
- Я сейчас в этой форме могу только вальс или «яблочко» танцевать, - сказал я им с извинениями. Снова загремели гитары и барабаны, снова все пустились в ультрасовременный хаотический танец и снова я остался стоять возле толстых колонн танцзала - фойе Дворца культуры и отдыха. Однако следующая музыка вдруг оказалась знакомой, это было корявое и сначала неуверенное исполнение танцевальной мелодии матросского танца «Яблочко»…
Центр танцзала вмиг опустел. Все взоры присутствующих устремились на меня. Я мгновенно вспотел, и мои ладони за спиной, которыми я опирался в прохладу колонн, мгновенно прилипли к ним… Что-то такое внутри меня сначала упало почти до самых подошв моих блестящих хромовых флотских ботиночек, потом с жаром вспорхнуло к самому темечку под бескозыркой. Я ощутил некий задор, бесшабашную весёлую ярость "Кости-капитана" и со второго такта вдруг, неожиданно для самого себя, оторвался от спасительной колонны и заученными на корабле движениями, сначала плавно, гибко, широко и сдержанно, а потом всё быстрее и стремительнее, с широкими шагами, с кульбитами ногами и резкими поворотами, выскочил на середину танцзала.
Кто-то голосом Славки Юницина в такт музыке заорал-запел…
Эх, яблочко,
Куда ты котишься?
Ко мне в рот попадёшь -
Не воротишься!
Эх, яблочко,
Да на тарелочке,
Надоела мне жена,
Да пойду к девочке!
Пока я выделывал ногами «кренделя» вприсядку, песню подхватил звонкий девичий голос…
Эх, яблочко,
Катись по бережку.
Купил товар молодец,
Гони ка денежку!
В зале не просто засмеялись, а как-то заорали, зашумели и запели, перебивая друг другу и подзадоривая меня в танце…
Эх, яблочко,
Да цвета алого,
А влюбилась я
В того малого!
Эх, яблочко!
Да соку спелого,
Полюбила я
Да парня смелого!
Эх, яблочко,
Да цвета зрелого!
Да полюбила я того,
А следом этого!
Куплеты всё множились. Музыка стала мелодичной и ритмичной, приобрела нужную энергию.
Я, импровизируя на ходу», то делал широкие махи ногами; то гибко приседал; то перекатывался с носка на носок; то сверху вниз «тянул шкот»; то «грёб вёслами»; то «плыл» куда-то; то с «усилием» тянул «канат»; то нёсся по дуге мимо стоящих ребят и девчонок в замысловатой каблучной чечётке с перебором ногами; то крутился, как юла в центре зала; то снова гордо прыжками и махами «шествовал» и отдавал честь, как истый моряк-матрос…
Эх, яблочко,
Да цвета макова!
А любила я их
Одинаково!
Только один раз ещё кто-то из ребят «чисто по блатному» вклинился в девичий частушечный перебор и спел…
Эх, яблочко,
Куда ж ты котишся?
А пустите сокола!
Гулять мне хочется!
Ему сразу же ответили на разные лады девчонки…
Эх, яблочко!
Да цвета красного!
Пойду за сокола,
Пойду за ясного!
Эх, яблочко!
Катись ты яблочком!
К черту в зубы попадёшь,
Станешь зёрнышком!
Последним куплетом этой внезапной задорной песни-танца была настоящая импровизация, которую на последних тактах музыки, под мои уже почти бессильные танцевальные движения, спела кто-то из девчонок…
Эх, яблочко!
Пойду не за него,
А за матросика того,
Да краснофлотского!
После этого меня, потного и уставшего, окружила толпа девчонок и ребят. Девчонки заботливо отирали своими платочками пот с моего лица, а ребята наперебой предлагали мне выпить из своих бутылок лимонад и даже «запрещённое» пиво. Славка Юницин со своей новой подружкой оттащил меня в сторону от толпы. Вновь заиграл рок-н-ролл и все с удвоенной энергией пустились в нечто среднее между русскими народными танцами и новомодными американскими безумствами. Пока я приходил в себя, Славка был подхвачен своей энергичной подружкой и упорхнул в гущу танцующих, а ко мне подошла красивая девушка моих лет. Через мгновение я узнал мою давнюю подружку ещё со времён детского сада «Радуга» - Ирочку Бурдукову…
Сияя и волнуясь, она почти влюблёнными глазами напомнила мне о себе и я с великой радостью узнал в ней мою самую лучшую подружку в нашей средней и старшей группе детского сада "Радуга". Мне сразу же привиделась-вспомнилась одна из самых ранних фотографий моего отца, когда он в 1957 году купил фотоаппарат «Смена». На той фотографии (смотри фотоиллюстрацию) я стою у подножия детской горки, а сверху расположились девчонки и самая красивая девочка в группе – Ирочка Бурдукова…
Это с ней мы прятались под столом в игровом зале нашей группы, заложив пространство между ножек стола детскими кубиками так, чтобы очутились «в своём домике». Здесь мы украдкой впервые с волнением целовались с Ирочкой Бурдуковой и прятались от всех, когда нам делали уколы-прививки… Тогда нас «выдал» ужаленный иголкой укола Валерка Молинский. Нас с Ирой положили рядом на брезентовые раскладушки, обнажили наши попки и мы, глядя друг на друга, с мужественной слезой и женственным рыданием приняли неизбежное – жгучий укол…
Потом, горя желанием мести, во время «тихого часа», провожаемый молчаливыми взглядами и напутственным ласковым взглядом Ирочки Бурдуковой, я крался под ножками наших раскладушек. Я добрался до места, где под тяжестью попы Валерки Молинского провисла его койка, и с трудом протыкая толстую и прочную брезентовую ткань, вонзил мамину швейную иглу (предварительно спрыснутую дома папиным одеколоном) ему в попу. На дикий свинячий визг Валерки, смех и ор ребят вскоре прибежали заспанные нянечки и воспитательницы. Среди беснующихся ребят и девчонок, которые с восторгом бились друг с другом перьевыми подушками, тихо и мирно «спали» только два человека – я и Ира Бурдукова. Валерка Молинский с рёвом носился между раскладушками и всем задавал только один гневный вопрос: «Кто это сделал!!!»…
Мы посмеялись с Ирой на эти воспоминания, с добротой и лаской посмотрели друг на друга, она взяла меня под руку и мы прогулялись с ней по танцзалу. Все расступались перед нами, давали дорогу и только группка из трёх парней, зло и подозрительно смотрела на наш вояж… Вот тут-то я и увидел моего школьного товарища Володьку Муравьёва («Мура», «Мурочкин»). Он был «навеселе», как всегда небрежно красив, строен, высок, крепок, с демоническим складом лица и взглядом исподлобья. Володька как-то рассеянно поздоровался со мной, огляделся по сторонам, увидел кого-то и вдруг, подхватив какую-то девчонку, пошёл с ней танцевать.
Девчонка была чуть ли не «в пупок» Вовке Муравьёву, но цепко вцепилась в его крепкие плечи и как-то обречённо, прилипчиво пошла с ним в обнимку в танец. Я с удивлением и досадой узнал в девчонке нашу бывшую соседку Наташку Толкунову, строгую и умную девочку из так называемой «приличной семьи»… Рядом с парой Муравьев – Наташа, танцевала ещё одна милая и озорная девочка, подружка моих детских и юношеских лет, Аня Жукова. Аня Жукова и Наташа Толкунова были подругами и всегда гуляли вместе. Так, постепенно, я начал узнавать многие лица в зале, потому что теперь они были мне не чужими, а близкими, родственными, «суворовскими»…
Ирина Бурдукова с гордостью представила меня своим подружкам…
- Знакомьтесь, - сказал она. – Александр Сергеевич!
- Пушкин? - «стандартно» спросила одна из улыбчивых подружек.
- Нет! – опять «стандартно» и традиционно похвасталась Ирина. – Суворов!
- Правда, что ль?! – спросили изумлённые девушки.
- Правда, - скромно ответил я.
Девчонки сразу же заговорщицки зашептались и утащили Ирину в «дамскую комнату», а я остался один в окружении незнакомых ребят и девчонок и вдали от моей спасительной колонны…
- Саш, - сказал мне Аня Жукова, выскочив из танцевального круга. – Уйди ты от этой Ирины! Она тобой побалуется, а сама в последний момент уйдёт со своим хахалем. Вон он, зубы на тебя точит…
Аня указала мне на трёх давешних парней, которые с подозрением смотрели, как я гуляю по танцзалу с Ириной Бурдуковой. Мне и самому было «западло» стоять тут «свечкой» и «отсвечивать» в чужих взаимоотношениях, да и поздно уже было…
- Ты когда домой собираешься? – спросил я Аню. – Пойдём вместе?
Аня Жукова с радостью согласилась, схватила меня под руку и увлекла меня в противоположную часть танцзала. Здесь я простился со Славкой Юнициным, издали помахал в «слепые» невидящие глаза Вовки Муравьёва, мысленно отправил привет и воздушный поцелуй ошарашенной Ире Бурдуковой и мы с Аней вышли из душного фойе дворца культуры и отдыха на площадь-бульвар перед клубом. Честно признаться, я был так наполнен впечатлениями и приключениями сегодняшнего субботнего вечера, что не знал о чём разговаривать с Аней, которую я знал с детства, которая была нашей соседкой и подружкой, а наши мамы дружили друг с другом.
Я вспомнил, как рисовал её и Толька Назарова (друг детства) портреты, как мы играли в индейцев, как я рассказывал им содержание прочитанных книг о космонавтах на Венере («Планета бурь»), о приключениях пиратского капитана Блада, о приключениях Незнайки на Луне и т.д. Однако эти воспоминания «трогали» только меня, Ане хотелось уже совсем другого – романтики, стихов, танцев, манцев, обжиманцев… Я осторожно спросил Аню: «Как Наташка, твоя подружка, может так цепляться за великовозрастного Вовку Муравьёва?».
- По Муравьёву все девчонки сохнут, - ответила беззаботно Аня. – Он настоящий «лосяра», ни одну девчонку не пропустит. Он знаменитый…
- А не рано ли вам по таким танцам ходить?
- А что делать? Дома сидеть? Носки и чулки себе штопать? – ответила «в сердцах» Аня. – Ты вот в море ходишь, служишь, разные города и страны видишь, а мы что? Эти трубы с копотью, эту школу занудную, этот огород каторжный…
Аня ещё много горячо говорила о незавидной судьбе молодёжи в нашем городе, о всеобщем увлечении «женитьбой» и «замужеством», потому что только так можно было вырваться из-под родительской опеки, из этой «окраинной судьбы» и быстрее получить жильё… Отдельное жильё давали преимущественно семейным с детьми…
- А потом, Саш, - с горечью сказала Аня. – Таких, как ты, здесь нет…
- Вон как ты лихо и сходу станцевал «Яблочко»! Тут так никто не умеет! И не сможет. Потому что все ребята только пьют, ругаются, дерутся и тащат с работы всё, что плохо лежит, чтобы потом через «барыг» продать на базаре и снова напиться…
И тут Аня выдала мне такую истину, которая на всю мою жизнь запала мне в душу…
- А ты совсем другой. Всем хотиться с тобой под ручку пройтиться! – сказала Аня Жукова и тесно прилепилась к моей руке и моему боку…
Так, весело шатаясь и обнимаясь в вечерней прохладе, мы дошли до калитки её дома. Аня подставила мне для поцелуя свои вспухшие, мягкие, но упругие губы, и упорхнула домой, а я, круто и по-военному развернулся на каблуках, отдал ей честь в прощании, и пошёл домой, держать ответ перед папой и мамой. Теперь мне было, что им рассказать и поведать…
Фотоиллюстрация: 20 июня 1973 года. Город Суворов. Детский сад «Радуга». Саша Суворов и Ира Бурдукова над ним на горке. Типичный танцзал в типичном городском клубе типичного малого города Советского Союза. Танец «Яблочко» в исполнении танцевального ансамбля ВМФ СССР. Точно также лихо я яростно танцевал "Яблочко" и я - Саша-капитан...