В день нашей встречи не было сильного ветра и крепкий мороз не так обжигал. Небо из пасмурного наконец-то стало голубым и необычайно яркое солнце наполнило заснеженный город особенным блеском. Жизнь обновилась, люди с упоением любовались её неунывающей красотой и друг другом.
Как всегда, внезапная, смеющаяся, она была легко одета: кроме свободного покроя шубы из светлого меха, с большими петлями на застёжках и высоких кожаных сапог, на ней были только плотные колготки с разноцветным весёлым узором и фиолетовая спортивная майка "на выпуск". У неё не было даже длинных волос, чтобы хоть как-то прикрыть вызывающую наготу шеи и любой, даже самый слабый порыв ветра впивался долгим поцелуем в её цепенеющую кожу, шнырял под одежду и гладил её бока. Но она сама хотела такой остроты ощущений; она хотела отдать с избытком накопившееся тепло, замёрзнуть, почти умереть и снова согреться, найти приют и может быть даже отнять тепло у другого. В изгибе её пылающей румянцем улыбки было что-то несомненно хищное.
Мы вышли из метро на станции "Октябрьская", которую когда-то советские архитекторы спроектировали со смутным намёком на бытность иных империй и цивилизаций, пышных, но, и увы обречённых. Двигаясь по направлению к парку, сквозь множество отрывочных впечатлений большого города: мимо рычащих, несущихся автомобилей, мимо возникающих на секунду, мелькающих лиц, не то с произвольным рисунком черт, не то с замысловатым иероглифом судеб, мимо надписей, светофоров, витрин, - мы завели сакраментальную беседу:
- Вот и свиделись, - начал я, сделав первый выпад в этой дуэли невыясненных отношений.
- Ничего, что я так опоздала? Сегодня такой чудесный день!
- День как день, самое время чтобы любить и ненавидеть, ежесекундно, одновременно.
- Не понимаю, что ты хочешь сказать.
- Когда я на тебя пристально смотрю мне начинает казаться, что ты похожа на ведьму, а в улыбке и в этих серых, волчьих глазах столько пронзительного соблазна, что дыхание невольно замирает.
- Ведьма?! Меня так ещё никто не называл, - она, кажется, слегка обиделась.
- Я говорю то что чувствую и почему то с тобой во мне остаётся только цинизм. Я будто потомственное приведение, которое пытается материализоваться, копит энергию, становится почти видимым, узнаваемым, но всё время балансирует на грани, в страхе остаться человеком-невидимкой, не воплотиться. Ветер прорывает во мне прорехи, мгновенно разносит не сформировавшиеся участки и... жадные до наживы вороны кружат вокруг хватая струящийся корм... Но рядом с тобой мне кажется, что я не пытаюсь, не стремлюсь превратиться в человека, а просто становлюсь холодным, зачерствелым...
- Какие глупости ты говоришь.
- Как же глупости?
- Смотри белочку кормят... какая прелесть!
Белочку кормил пожилой, неповоротливый человек, согнувшийся подобно вопросительному знаку, а рядом тихонько пристраивались двое ребят, собираясь сфотографировать зверька: "Это будет удивительный кадр". Белочка страшно волновалась. Моя спутница присела на корточки и восхищенно улюлюкала. К сожалению мне слышалось от неё не "мир прекрасен", а только "я люблю этот мир". Дети сделали свою пару кадров и мы тоже тотчас же двинулись дальше, оставляя старика наедине со своей находкой, со своим наслаждением. Он то уж точно знал правильный порядок слов: "Мир прекрасен, я люблю этот мир".
Из-за реки донесся отчётливый колокольный звон, наполняя души суеверным ужасом и несказанным ощущением благолепия всемирной гармонии.
- Всё дело в этих волчьих глазах, - сказал я наобум.
- Почему ты так думаешь?
- Да, вот послушай. Это было давным, давным давно. Твоя первая прабабушка в те времена крепкая молодая вдова, унаследовавшая от покойного старика мужа придорожный трактир, прекрасно управлялась с хозяйством, но из-за удаленности от поселений, а может потому что проезжие спешили по своим делам и не долго задерживались в трактире, она никак не могла снова выйти замуж, найти себе достойную замену. Она раздражалась по пустякам, серчала на посетителей и теряла всякое терпение и самообладание тоже. И когда однажды ночью, в полнолуние, к ней забрели два загадочных волшебника, которых все знали и которые всегда странно наряжались в уверенности, что их никто не узнает. Она начала потихонечку, сначала больше в шутку, а потом всё серьёзнее и серьёзнее клянчить себе мужа. Всё это время волшебники говорили о неудавшейся им войне, которую они хотели укротить, остановить, но где-то был небольшой просчёт и война уже безудержно продолжалась. А трактирщица всё приставала и приставала, ныла и ныла. И тогда один из волшебников в смешной конусовидной шляпе, какие носят астрологи и астрономы, и без того подавленный (вероятно это именно он брал на себя основную ответственность за прекращение этой войны), совсем разозлился и угрожающе закричал:
- Хорошо же хозяйка, раз ты такая вредная и нетерпеливая, будет тебе муж. И мужем твоим будет волк... Слышишь воет одиноко в лесу?
- А что ж волк, так волк, абы мужчина у меня свой был, - растерянно проговорила она.
- Ах так, хорошо же. Вот тебе белый порошок, отнесёшь его вашему учёному астроному и незаметно посыплешь им возле его трубы, телескопа, под стеклом. Луна видишь тучами как накрыта, не луна, а будто демонский глаз. Он понюхает порошка и поверит хоть на секунду в нечистую силу, во всякую небылицу. А нам этого только и нужно - и над учёным всезнайкой посмеёмся, и с помощью чьей-то искренней веры в несуществующее совершим волшебство: сделаем тебе мужа.
- Остановись, - опомнился другой волшебник, - не делай новой глупости...
- Вы снова мне не доверяете?
- Я говорил и говорить буду, чем больше круг твоих возможностей, тем больше от тебя требуется сил и тем меньше у тебя есть шансов исполнить задуманное. Человек не всесилен. Вы только посмотрите на него: он устал, его кусает каждая муха и он готов, гоняясь за ней, разнести весь дом.
- Зачем же бежать к этому антихристу, прости Господи, - наконец-то сообразила трактирщица, - у меня здесь в сенях спит приблудный мальчишка. Говорит, что ехал с бумагой на коне, вёз донесение важное, а волки сожрали на ходу его кобылу. Хорошо то сам ноги унёс. Так он сейчас во что хочешь поверит.
- Вот может и просчёт твой, случайность - потерянная депеша. Всего не учтёшь, - сказал второй по виду более мудрый и более пожилой волшебник.
Хозяйка указала мальчику в окно на луну, как будто на прикрытый веком звериный глаз, пугая его здоровенным, укрывшимся за тучами демоном. Однако мальчик только презрительно посмотрел на неё и пошёл обратно в сени. Но, преоткрыв дверь, страшно закричал, так, что и вой в лесу тоже прекратился. Ему показалось, что там за дверью стоит страшный, угрюмый человек. Хозяйке пришлось уложить мальчика, успокаивая, прямо здесь в зале. Она положила его голову себе на колени и потихонечку стала поглаживать её.
Вой больше не возобновлялся.
- Ты сделал это, - сурово и взволнованно сказал второй волшебник, - представляешь ли ты какой ущерб нанес ты этой земле, как много за долгие годы расплодиться здесь людей хищников, ведь плохое так часто берёт верх в человеке. Ты же выпустил зверя. Они все одичают здесь. Дурной пример заразителен. Из-за нелепой неудачи в этой не первой и не последней войне, из-за минутного гнева ты творишь такую беду.
Первый волшебник опустил голову и ничего не говорил.
- Теперь только через много лет, если потомку из этого рода встретится другой, чистый, честный и мудрый человек из другого рода и возьмется, так сложится судьба, исправить сделанное сейчас, явится и скажет: "Вот и я!", и то вряд ли у него что-то получится, потому что плохое и хищное так часто берёт верх над человеком, и потому что люди меняются исключительно под влиянием внешних обстоятельств. Пожалуй если только ему удастся воспитать совместного ребёнка.
- По-вашему я нарушил всемирное равновесие? Вспомнить ваши слова? Человек и здесь не всесилен. И вообще человек не так силён, чтобы не заблуждаться.
- Может именно в заблуждении человеческая сила.
- Какую истину вы рождаете? Что за человек без ошибок, - улыбаясь сказала хозяйка, убаюкав мальчика.
- Она потом усыновит этого мальчика, - сказала моя спутница.
- Вот как? - удивился я.
- Я вам не мешаю? - спросил, извиняясь, незнакомый рыбак, укутанный в плотные зимние одежды. Мы стояли на набережной и он уже минут десять, прохаживался прямо под нами по обледеневшей реке, внимательно всматриваясь в стену берега.
- Нет, вы нам помогаете, - крайне дружелюбно (но не громко) ответил я.
- Я просто ищу здесь свою метку.
В это время где-то во дворах сработала автомобильная сигнализация. Мы поднялись на мост, прямо на автостраду, и я продолжил рассказ.
В комнате воцарилась напряжённая тишина: мальчик спал, а взрослые смотрели каждый в свою случайно избранную точку (пола или стены) и о чём-то размышляли. Снаружи послышались чьи-то тяжёлые шаги, дверь отворилась и на пороге появился страшный и угрюмый человек. Хозяйка выпрямила спину, напряглась и глаза её заблестели. Он приподнял густые брови и сказал: "Вот и я".
- Я замёрзла, - сказала моя спутница, глядя на меня в упор своими волчьими глазами. У неё было очень серьёзное лицо. Казалось, она удерживает такое выражение на нём при помощи изнурительного напряжения множества лицевых мышц и стоит ей их расслабить, хоть на мгновение, нечаянно усмехнуться, и она превратится в неприглядного оборотня (или, возможно, совсем наоборот). Но лицо оставалось вытянутым, серьёзным и часто часто моргали непроницаемые глаза. Она подняла руку, голосуя, остановился тёмно-синий, роскошный автомобиль и она уехала.
Зима 1995 г.