Он отличался непрерывностью во всем
Общение с Юрой, когда оно возникало, шло на междометиях, жестах, полутонах, отправная точка которых - «Я и Ты».
Юра для всего находил параллельный ряд. Смысл никогда не возникал «где-то» он был всегда «здесь и сейчас».
В своих репликах он был очень определенен, и, как бы поточнее, «по другую сторону культуры».
Он был абсолютно внекультурный, даже антикультурный человек - в высшем смысле.
Пустота культуры как идеологии его не интересовала вообще. Зато он был прочно укреплен в том, что предшествует всякой культуре.
Двумя-тремя репликами Юра создавал обстановку, где главные вещи вырастали из прикосновений ладони к поверхности керамики или из движений пальцев по плоскости холста.
«Ст-т-тарик, б-брось, она не в к-курсе», - это Юрино заикание звучит в ушах, от него веет теплом прямой речи без экивоков.
Выводить тексты на его картинах из литературных традиций Востока или других традиций, - занятие понятное, но малопродуктивное.
Конечно, где бы он ни жил, - в Москве ли, Новосибирске, где угодно, он шел по сибирским шпалам на Восток. Но и Восток и шпалы он сначала взял из детства, а потом придумал сам.
Москва разворачивала перед ним фантасмогорию стилей, амбиций актеров, режиссеров, художников, а он смотрел на беспризорный клочок бумаги или пустую коробку от сигарет и думал, куда бы их пристроить.
Концептуалисты вешали кружку на доску, окружали ее словесными репликами и приглашали кейфовать от «семантических бликов» на этой кружке, вызванных игрой контекстов.
Отношение Юры к пачке сигарет, которую он прибивает к краю стола, абсолютно иное. Если угодно - традиционное.
Он просто любит эту пачку, как родственник, и хочет ей помочь, чтобы она вышла из небытия.
У него совсем другой ход. Кто еще так реагировал на дырявую кастрюлю, щепку, сковородку, или паучка в углу, или щенка голодного?
Мне кажется, самым драматичным для Юры стало превращение его работ в материал для концептуальных игр, формирующих атмосферу современного искусства.
Это случилось, когда стало подступать внешнее признание.
Проблема отношений с «мейнстримом» его не волновала. Но тень «концептуальной кружки» витала над включением Юриных холстов, стихов, керамики в тексты культуры.
Призывая на помощь Восток, заклиная пластическую магию иероглифов, делая слайд-фильмы и видеоисповеди, он создавал вокруг себя защитную стену, помогавшую стоически, по-доброму, как бы «не возражая», сносить искусствоведческое расчленение его работ, отделение их от источника.
С каждым годом это давалось все большим напряжением сил. Все труднее было ему сохранять непрерывность своего бытия, непрерывность, без которой он жить не мог.
Он отличался непрерывностью во всем.
И смерть его, несмотря на внешне вполне медицинскую причину, стала последним шагом в сохранении этой непрерывности.
Он непрерывно прошел через это состояние и ушел. Разрыва практически не было. Может быть, я ошибаюсь...
Сергей Чесноков