11. 05. 2002 — 11. 05. 2018 = 16
Сегодня исполняется 16 (уже шестнадцать!) лет со дня нашего переезда в Германию.
16 лет мне исполнилось в 1962 году.
Я был уже в 10 классе, и, если бы тогда не добавили еще год учебы, то уже кончал бы школу. Сколько чего было уже позади: дошкольная жизнь, четыре школы, в том числе музыкальная,переезд и учеба в Туапсе (где я благополучно и закончил учебу по скрипке), болезненный развод родителей, возвращение в Тбилиси и
опять новая школа…
В общем, был прожит немалый и очень важный отрезок жизни.
А 16 же лет тому назад начался совершенно новый ее этап.
К тому времени у нас с Ниной были позади тридцать лет семейной жизни — мирной и военной, в тепле и в холоде, во всеобщей разрухе и развале… У обоих скончались в России отцы… мне-то еще удалось проскочить через границу и похоронить его, а вот Нине уже нет… В общем, всяко было…
Дети учились на немецком факультете иняза — благо бабушка-немка, да еще и одна из лучших педагогов немецкого языка.
Правда, в смутные годы первой половины 90-х годов, в период гражданской войны (когда практически не ходил общественный транспорт, не было отопления, свет и воду давали на короткий период пару раз в сутки), учебный процесс в институте естественно, тоже нарушился, так как зачастую преподаватели не могли
добраться до института, расположенного на краю города, или невозможно было долго находиться в промерзших аудиториях.
Не раз бывало так, что наши дети, пешком, через полгорода добравшиеся до института по снежной жиже, возвращались домой насквозь промокшие и замерзшие, а потом не могли отогреться и обсушиться у единственной керосинки, на которой надо было еще и еду приготовить. А достать керосин, который по цене сравнялся с
бензином, уже зашкалившим за все немыслимые границы, — это было очень и очень непросто, а иногда и рискованно, потому что в очередях (в том числе и за хлебом) происходило всякое, вплоть до стрельбы.
Как раз в это время, в 1991 году, было положено начало объединения потомков немецких переселенцев, что привело к созданию Ассоциации немцев Грузии «Айнунг» (старинное немецкое слово, означающее «Единение»), первым Президентом которой стал профессор госуниверситета, германист Нодар Курдиани.
Именно благодаря его активной деятельности и авторитету,Ассоциации, первой в постсоветском пространстве, удалось добиться постановления правительства, дающего немцам Грузии права на восстановление своей национальности, фамилии и пр.
В этот же период, благодаря отцу и сыну Драйлингам, возродила свою деятельность и Евангелическая-Лютеранская Церковь, которую, после их скорого отъзда в Германию, возглавил Гарри Азиков, ставший затем и ее пастором.
Он очень много сделал для сплочения людей и создания общин не только в Тбилиси, но и в Рустави, Гардабани — это при всех тех транспортных и финансовых трудностях! (Через несколько лет они с супругой переехали к сыну в Москву, где он занял видный пост в Евангелической Церкви России).
Естественно, что моя теща — прямой потомок вюртенбергских швабов, переселившихся в Грузию в 1817-18 годах по инициативе генерала Ермолова и согласно указа царя Александра I, — вступила в Ассоциацию вместе со всей семьей. И не просто вступила, а начала заниматься обучением немецкого языка членов Ассоциации. (Так как появилась возможность подачи документов на выезд в Германию, то желающим выехать надо было пройти собеседование в немецком посольстве, чтобы доказать хотя бы минимальное знание языка).
Как я говорил, уже шли военные конфликты, был какой-то беспредел со стороны различных вооруженных образований…
Разбой, грабежи, убийства стали уже повседневными явлениями.
Положение было очень тяжелым. Уже сгорел наш с мамой дом, стоявший в эпицентре военных действий в центре Тбилиси.
Шли постоянные демонстрации и столкновения между сторонниками и противниками экс-президента Гамсахурдия...
Поэтому было решено подать в немецкое посольство заявление о выезде на ПМЖ в Германию. И к ученикам тёщи добавилась сперва Нина, а потом и я. Правда, надо признаться, ученик я был нерадивый — часто пропускал занятия.
(Кстати, довольно скоро мы получили отказ... Без объяснений).
А жизнь продолжалась. Шёл уже не то конец 93-го, не то начало 94-го года, когда специалисты из Германии провели отборочный конкурс среди студентов вузов и Гоги (он был тогда на последнем курсе) предложили поехать на месячный летний курс, а Лене — на семестр учиться в Университет г. Бамберг. Конечно, отправить
ребенка заграницу на учебу — это была мечта каждого родителя, тем более в условиях того времени, но жену беспокоило совсем другое — как наша «домашняя» хрупкая Леночка самостоятельно справится со всем.
Она же там с голода умрет, если ее не заставлять поесть!
Нет, Лена не только выжила, но и закрепилась в университете.
Правда, ей не засчитали три года учебы в Тбилиси и пришлось заново пройти все обучение, с первого немецкого курса.
Во время каникул она не могла приехать домой, потому что пользовалась каникулярным временем, официально разрешаемом студентам чтобы подработать, — была и сборщицей на конвейере завода, и официанткой в баре…
(Но нет худа без добра — в общежитии она познакомилсь со своим будущим мужем).
Была уже середина 90-х, когда мы с Ниной впервые выбрались к ним. Сперва мы
вылетели к Гоги в Бонн (где он обосновался,устроившись на работу в Дрезднер-Банк, в котором параллельно обучался и банковскму делу; так он стал «банкиром»), а потом на его машине съездили к Лене в Бамберг.
Бамберг нам очень понравился — небольшой уютный городок, где жил
известный сказочник Гофман, памятник которому стоит около театра. Своими улочками, замком на горе с прекрасным «Садом роз», откуда открывается чудесная панорама, он нам очень полюбился, и стало понятным, почему Лена решила вернуться туда.
Кстати, в общежитии, в ее малюсенькую комнату с микроскопическими, но всеми необходимыми удобствами, пришли ее друзья — в том числе и Йоханнес, наш будущий зять.
Они с Леной пригласили нас в летний пивной бар на горе, где мы хорошо посидели, пообщались, угощаясь особым «подвальным» пивом в высоких литровых глиняных кружках.
На ночь мы как-то разместились у Лены, а на другой день она,после прогулки по городу, пригласила нас поехать на обед в недалеко расположенную деревню, которую студенты называли Шницельдорф, потому что в тамошнем ресторанчике были большие порции шницеля со всякими гарнирами.
Погода была хорошая и мы расположились на открытой веранде второго этажа небольшого собственного ресторанчика в частном
доме, откуда открывался вид на хозяйственные постройки, скотный двор и прочие деревенские пейзажи. Порции мяса были и вправду огромные — я таких более нигде не видел — с горой гарниров и салатом, но вся обстановка была настолько располагающей, что мы с аппетитом уничтожили все подчистую!
А вечером мы вернулись в Бонн. Надо сказать, что жили мы в квартире между
концертным залом Бетховена и мостом Кеннеди, в двух шагах от городской ратуши и прочих прелестей центральной части города.
Просыпался я почему-то рано, спускался по коротенькой улочке к набережной Райна, где на клумбах буйно цвели какой-то необыкновенной красоты
цветы. Гуляя по набережной, где в это время кроме «собаковыгулятелей» и
«дляздоровьябегателей» никого не было, я обнаружил, что на крутом склоне к реке растут многочисленные кусты ежевики, причем, ягоды были такие большие и спелые, что я как-то не удержался и, под удивленные взгляды местных жителей, перелез
через ограждение и начал ее собирать.
Итак, наши дети перебрались в Германию, мы же, сиротинушки, остались в Тбилиси и теперь у нас начались новые переживания — как они там, чем мы им можем быть полезными…
Надо сказать, что это были годы, когда, вместе с распадом СССР,распадались не только межгосударственные, но и все внутригосударственные системы — пенсионная, здравоохранения,финансовая… Из-за прекращения подачи электричества из России
возросла нагрузка на местные электростанции, энергоблоки не выдерживали ее и один за другим выходили из строя.
Вся республика перешла на режим жесточайшей экономии электроэнергии, воды, которые подавались населению по графику, — на час-другой максимум два раза в день. Отопления вообще не было.
Производство, электротранспорт стояли — разворовывались станки, кабели, провода, рельсы — всё, как металлом, уходило заграницу. Вырубались леса — на вывоз, а деревья в городах, парках — на растопку. Люди выживали, как могли, — без работы, без зарплаты, без пенсии. Особенно трудно, конечно, приходилось
городским жителям, одиноким, больным. Не было денег на хлеб, не говоря уже о лекарствах, обследовании или пребывании в больнице.
Ассоциация «Айнунг» периодически получала помощь из Германии по линии Красного Креста или «Рабочие Самаритяне» — то мукой, то сахаром, то молочным порошком, но что это меняло!
К этому же времени относится и начало большой и неоценимой деятельности в Грузии профессора теологии Саарбрюкенского университета, пастора Герта Хуммеля, который, оказывается, с конца 80-х г.г. организовывал поездки студентов на учебу в Германию. В начале 90-х он продал свой дом в Германии и вместе с женой
Кристианой переехал в Тбилиси, где на свои деньги начал возводить новое здание кирхи «Примирения», заместо разрушенной в советское время церкви Св. Петра и Павла, а также дом для основанной им диаконической службы.
Мы с ним познакомились уже в 1997 г., когда он передал в «Айнунг» несколько больших коробок с медикаментами, собранными в Германии. У меня даже сохранилась расписка в их получении
Потом к диаконической деятельности была приглашена Нина,которая возглавила медицинскую ее часть.
После завершения строительства трёхэтажного здания диаконии в 1999 г., в него на полный пансион поселили десять человек, нуждающихся в уходе.
Пожалуй, это было спасение для них, потому что во всем городе нашлось бы не так уж много даже не зданий, а помещений, где было отопление, свое электричество от движков, подавалась вода и даже работал лифт! На кухне готовилась бесплатная еда не только для проживающих в диаконии, но и для нуждающихся членов общины и Ассоциации. Тем, кто не мог сам добраться в столовую,еду или сухой паек отвозили на дом.
Конечно, врачебной работы было много — Нина консультировала всех нуждающихся в медицинской помощи. Когда требовались узкие специалисты, — мы привлекали наших друзей-однокурсников, или знакомых.
Однажды, на базе Центра организовывающейся в тот период Службы Семейной Медицины, куда меня пригласили энтузиасты этого дела — профессор Гизо Васадзе и заведующий — Тите Баиндуров, мне удалось собрать практически всех основных
узких специалистов (терапевтов, хирурга, травматолога, кардиолога,окулиста, отоларинголога, невропатолога, эндоскописта) и бесплатно полностью обследовать 25 человек, назначить им лечение и даже выдать имевшиеся лекарства.
(К сожалению, буквально через несколько дней после этого, в помещение ворвалась группа беженцев из Абхазии, с целью поселиться там. Срочно вызвали из дома Тите. Он примчался в Центр, старался как-то договориться с беженцами, но вдруг потерял сознание и скончался. Оказывается, дома он сделал укол инсулина и
должен был обедать, но, узнав о случившемся, позабыл обо всем и умер от комы. После этого я, которого он назначал своим заместителем, уже не захотел оставаться там и ушел из Центра).
В моем институте терапии я не только бесплатно просвечивал членов общины и Ассоциации, но и заключил официальный договор с администрацией, что другие специалисты будут обследовать и консультировать их за полцены.
А это было очень немало, особенно, если учесть, что денег у самих пациентов практически не было и за всё платил Хуммель.
Надо сказать, что необычайно доверчивого священника обдирали, как липку. Не раз его «кидали», но он всё продолжал верить всякой просьбе, бумажке, которую ему приносили, давал кому-то деньги на починку крыши, а крыша оставалась непочиненной (и неизвестно, нуждалась ли вообще в ремонте...)
Как-то он попросил меня уточнить положение больного в одной из клиник. Я выяснил, что пациенту собирались делать много ненужных обследований и консультаций (врачей тоже можно было понять — другого заработка у них не было). Мне удалось, сохранив
коллегиальные отношения, уберечь Хуммеля от ненужных расходов.
В самое тяжелое в социальном плане время, пастор Хуммель (со временем возведенный в сан епископа) много сделал для создания и объединения лютеранских общин не только в Грузии, но и в Закавказье, для чего ему приходилось, несмотря на смутное и опасное время, часто выезжать в различные районы. Во время одной
из таких поездок в Абхазию, он попал в автоаварию и получил травму черепа. Очевидно, вследствие этой травмы у него образовалась сосудистая аневризма, которая в 2004 г. привела к смертельному кровоизлиянию в мозг.
Эстафету переняла его супруга — Кристиана, которая, с помощью друзей, различных благотворительных германских организаций и частных пожертвований, продолжила дело, начатое мужем, — этим безусловно неординарным и необыкновенной души человеком.
В конце января 2002 года мы получили неожиданное сообщение сперва от Лены, а потом и по почте, что нам дали разрешение на выезд в Германию! Оказывается, она опротестовала первое решение и при повторном рассмотрении документов, его пересмотрели.
Собственно говоря, к этому моменту мы уже свыклись с мыслью, что находимся «в отказе», но, видя, что все идет к тому, что дети останутся жить в Германии, хотелось, естественно, быть поближе к ним, чтобы быть им в помощь. Так что лучшей
возможности перебраться в Германию, чем по линии потомков немецких переселенцев, у нас больше не было бы.
Основным омрачающим фактором для меня было то, что мама оставалась в Тбилиси одна. Но тогда я думал, что смогу часто приезжать к ней, или забирать ее туда. Надо сказать, что сама мама держалась стоически, узнав наше решение, хотя, оказывается, как я узнал гораздо позже, по ночам плакала, думая, что мы уже не увидимся.
Как бы там ни было, через три недели у нас было собеседование в посольстве, где были получены все необходимые документы.
Начались предотъездные волнения и хлопоты.
Кроме многого другого пришлось распрощаться с моей «птичкой» — «Запорожцем», который подарил другу, Муради Васадзе, — тому самому мастеру, который ее реанимировал каждый раз.
Буквально за неделю до вылета, помогая спускать на носилках по лестнице больную из Ассоциации, которую выписали из больницы, я, выходя во двор вперед спиной, не заметил, что кто-то приоткрыл канализационный люк, и провалился в него. Слава Богу, что зацепился за край, но всё же порвал какую-то связку левого
колена. Травматологи, в том числе наш друг, обследовав меня, настаивали на операции, но об этом уже не могло быть речи — билеты были на руках. Холод, эластический бинт — так и скакал последние дни на одной ноге. Очень трогательно прощались с Ниной на работе, куда она ходила до последнего дня.
Итак, всё позади... Уложив нехитрые пожитки в три вместительные черные сумки (куда еще таскать тяжелые чемоданы — тогда у нас еще и не продавались с колесиками), мы отбыли из Тбилиси, а через несколько часов — приземлились во Франкфурте, на земле исторической родины тёщи.
Встречали нас огромная надпись в зале аэропорта:
«Endlich zuhause!» («Наконец-то дома!»)
и дети.
Часть вторая, интеграционная.
День был пасмурный, вечерело, предстоял неблизкий путь до главного пересыльного лагеря во Фридлянде, поэтому, после недолгих обниманий и целований, мы расселись по машинам и двинулись в путь. Тёща с Ниной и Леной сели в Гогину машину, а я — к Йоханнесу, которого Лена называла «Ванечка».
Помню, что у меня была одна мысль о том, что надо как-то сообщить маме, что мы долетели благополучно, поэтому на какой-то автозаправке нашли телефон-автомат, с которого связались с Тбилиси и я, как мне казалось, успокоил маму.
Навигаторы тогда еще только-только входили в употребление, у нас их не было, ехали по карте, так что вскоре мы с Йоханнесом сбились с пути. Был жуткий ливень — спросить дорогу было не у кого — и мы приехали во Фриндлянд часа через полтора после наших, уже в полной темноте.
Устроили нашу семью в одном из барачных корпусов, где в комнате вдоль стен стояли с полдюжины двухъярусных кроватей с прикроватными тумбочками, стол и несколько стульев.
Повезло, что кроме нас в комнате никого не было — поэтому дети тоже устроились ночевать с нами, а с утра, как нас и предупредили, надо было уже заняться формальностями: встать на учет социальной службы, оформить страховку, пройти медосмотр и еще куча всего. Причем (очень важно!)— чем скорее это сделаешь, тем лучше. Так что везде стояли огромные очереди.
Спокойнее всего было у кабинетов, где проходило оформление лиц, приехавших «по еврейской линии».
Тогда я впервые услышал этот вопрос-обращение «Вы по какой линии приехали?» Мы сперва не знали как отвечать на него, потом поняли и говорили — «По немецкой». (Рассказывали, хотя это может быть и анекдотом, что кто-то ответил: «По железнодорожной»)
Беготня из одного корпуса в другой, эти очереди и нервотрепка собеседований измотали нас так, что все просто валились с ног.
Особенно тяжело пришлось тёще, так как она была «локомотивом» — прямым потомком переселенцев, на которую было оформлено разрешение. В общем, три дня, которые мы провели в этом лагере, лично мне запомнились только беготней, толпами шумных очередей и отвратительной едой — скудной, пресной и однообразной.
Нет, было еще одно, что запомнилось — проходя мимо телефонов-автоматов, мы услышали странный говор, на котором какой-то мужчина громко кричал в трубку. Своими гортанными звуками он чем-то напоминал не то сванский, не то аварский
язык… Оказалось, что это швабский! (Потом, однажды, Йоханнес продемонстрировал нам некоторые диалекты немецкого — верхне- и нижнефранконский, швабский, берлинский говор и пр.)
Так как Йоханнес еще не окончил учебу, то Лена не знала, где они устроятся с работой и жильем, поэтому было решено, что мы поедем не к ним, в Баварию, а в Кёльн, куда в то время перевели головное отделение банка, в котором работал Гоги, и куда он собирался переехать из Бонна. Поэтому из Фридлянда нас направили
в региональный лагерь в Унна-Массене (Сев. Рейн-Вестфалия).
Здесь уже всё было иначе — нам дали комнату в обычной двухкомнатной квартире, где кроме нас жила еще одна семья. Готовили сами в общей кухне.
Появилась возможность пойти к врачу, который выдал мне шину и, наконец, я смог нормально зафиксировать коленный сустав.
Лена и наши друзья — Малхаз и Вета, живущие в Леверкузене,привезли нам кое-что из посуды, так что мы вполне могли уже обходиться. В небольшой светлой комнатке тоже стояли две двухъярусные кровати. Я, конечно, занял опять верхнюю, предложив Нине снять вторую верхнюю кровать, чтобы теще не стукаться об нее. Услышав это, Магда Федоровна с директорскими интонациями заявила: «Я вам запрещаю это делать!» На другой день, когда Гоги увез бабушку к себе в Бонн, мы спокойно избавились от этой абсолютно лишней «мебели».
Между тем выяснилось, что Кёльн «закрыт» на неопределенное время и нам предложили поселиться в Бергиш-Гладбахе, городе, как и Леверкузен, граничащим с Кёльном.
В очередной свой приезд, Гоги повез нас знакомиться с Б-Г-ом, который оказался небольшим городком, расположенном на холмах, с симпатичным центром — только и всего, так что мы решили всё же дождаться открытия Кёльна.
Почти полтора месяца, которые мы провели в Унна-Массене, были, пожалуй, самыми спокойными — никто нас не дергал и уже не надо было никуда спешить.
Мужская часть «бывшего нашего народа», получив немалые подъемные (потому что приезжали, в основном, большими семьями — по 10 и более человек — из Казахстана, Алтая, Сибири), закупала ящиками и большими упаковками пиво и воды-соки и целыми
днями ела и выпивала, а женская часть, обследовав весь небольшой
городок, уже через пару дней знала где и что выгоднее покупать.
Прямо около корпусов лагеря располагался магазин «REWE », как оказалось, один из самых дорогих продуктовых, а поблизости ничего другого не было. Так нам сказали, что в определенный день недели приезжают поляки с фургоном и торгуют разными продуктами по более умеренным ценам.
Оказалось также, что если идти минут 20 вдоль «вот этой» улицы, то дойдешь до мясокомбината, в магазине которого можно купить всё, что хочешь, а если пойти «в том направлении, через лесочек», то минут через сорок дойдешь до окраины Дортмунда, где есть магазины на любой вкус и карман.
Некоторые молодые люди даже купили себе велосипеды и,прицепив к ним корзины, ездили туда и основательно там закупались. Мы с Ниной тоже как-то решили прогуляться от нечего делать, но не перегружались покупками.
Во время одной из наших первых прогулок по Унне, мы заметили, что идущему впереди пожилому человеку стало плохо.
Оказалось, что он тоже из нашего лагеря. Идти дотуда было далеко,да и день был жаркий, так что Нина остановила какую-то попутную машину (как ни странно, такси нигде не было видно),попросив подвезти больного. Потом мы поближе познакомились с
ними — семейной парой Розенбергов из Москвы, переезжавших к семье своего сына в Кёльн. Они оказались очень милыми людьми,но через пару дней, получив разрешение, они уехали и все жалели,что больше не увидимся.
Общаться там было не с кем... Нина читала дома, а я нашел на игровой площадке теннисные столы и, несмотря на шину, поигрывал там. Сперва на меня смотрели как на чудака, но потом стали относиться серьёзнее, особенно после того, как я обыграл их «чемпиона». Так что вскоре меня уже узнавали и здоровались, а
иногда и уступали свою очередь играть.
Дни шли… и в один из своих приездов Гоги повез нас в Дортмундский зоопарк, который произвел на нас, в особенности, на Магду Федоровну, большое впечатление и размером, и разнообразием.
Вообще-то, она по большей части жила с Гоги в его квартирке в Бонне, что было удобно для всех.
Наконец, Кёльн «открыли»» и первого июля 2002 автобус подвез нас прямо к зданию Управления по делам переселенцев в центре города, где распределяли по общежитиям, расположенным в различных районах города. Из обрывков разговоров в Унне, мы слышали, что есть общежитие, куда не стоит ехать. Мы запомнили,что оно начинается на «П» и когда нас спросили — куда хотим — в Порц, или в Полль, особого выбора не было и мы почему-то выбрали Полль.
Нам дали проездные билеты на городской транспорт в один конец и объяснили как с пересадкой добраться до него.
Как мы добирались — это еще та история!
Но что нас там ожидало!
Представьте себе два одинаковых длинных двухэтажных здания, стоящих друг против друга. Во дворе между ними валяется черт те что! На веревках развешены ковры и покрывала… кругом, крича,бегает детвора явно не немецкого происхождения.
В кабинете начальника нас встретил не скрывавший своего удивления молодой человек с ярко выраженной, наоборот, ариийской внешностью — высокий красавец-блондин с голубыми глазами.
Как видно, он сам не ожидал, что в его общежитие пришлют немцев, пусть и из Грузии. Окончательно добило его то, что Магда Федоровна была учительницей и директором школы, а мы — врачами. Он сам поднялся с нами на второй, пустующий этаж, где, как видно, в комнатах еще проводился не то ремонт, не то уборка.
Нам выделили две комнаты друг напротив друга по обеим сторонам коридора и, более того, персональные кабинки туалета и душа, вручив связку ключей от всего, а также от почтового ящика.
(О эти почтовые ящики! С каким волнением заглядываешь в них до сих пор и не знаешь что лучше, — когда находишь в нем письмо,или нет. Труднее всего приходилось тёще, так как, по признанию самих же немцев, бюрократический язык писем такой тяжелый, что его не понимает никто, кроме самих чиновников.
Но ведь надо было отвечать на письма! А моя перфекционистка- тёща, несмотря на отличное знание языка, боялась совершить какую-нибудь даже малейшую ошибку, поэтому составление ответов — это было испытанием для всех. Иногда удавалось справиться с затруднениями с помощью Гоги, когда у него была возможность
заскочить к нам).
В комнатах было полно мусора, поэтому Нина, потребовав у хаузмайстера (по-нашему — завхоза) тряпки и моющие средства,принялась за уборку. К комнате ничего не было, кроме двух новых кроватей с панцирной сеткой, на которых лежали тоже новенькие (в целлофановой упаковке) матрацы, и пустого шкафа-гардероба, у которого одна дверца отсутствовала, а на внутренней стороне другой черной краской был по пояс изображен какой-то бородатый моджахед с кинжалом и ножом, сжимавший автомат на груди.
Очень впечатляющий образ!
Даже наши сумки некуда было поставить, не говоря уже о том,чтобы повесить на что-то одежду. Нам выдали постельное белье и одеяла-подушки, пару стульев. О вешалках речь даже не заходила.
Рабочий день кончился, оба «начальника» ушли. «Гуляй, Вася!» Я пошел совершать обход других комнат, благо, все они были пустующими, в поисках чего-нибудь.
В одной комнате я обнаружил вполне целый шкаф и «обменял» на «наш». Нашел один стул. Я повыдирал из стенок других комнат несколько гвоздей, но забить их было нечем. Спустился во двор и около кучи из сломанных велосипедов, стульев и пр. нашел головку молотка! Отломав перекладину от стула и чуть-чуть подтесав ее конец какой-то железкой, я соорудил рукоятку, насадил на нее головку, укрепил ее, вбив довольно толстый гвоздь, который нашел тут же, и стал обладателем собственного (очень приличного) молотка, который, кстати, жив и функционирует до сих пор!
На гвозди и повесили нашу одежду, полотенца.
Решили немного отдохнуть, но не тут-то было! Со двора доносился такой громкий говор и крики, что об этом не могло быть и речи. Еще бы — там расположился целый цыганский табор!
Разве что лошадей не было. Оказалось, что весь первый этаж нашего и часть второго корпуса были заселены цыганами!
Тогда я решил пройтись, ознакомиться с окружающей местностью, тем более, что, судя по плану города, рядом должна была протекать река. Спускаясь к ней по улице, я обратил внимание на то, что какие-то мужчина и женщина выносят из частного дома складные стулья, столик, другие вещи и аккуратно складывают их в
кучу на улице.
Я слышал уже о том, что здесь есть такое явление — в определенные дни недели можно вынести ненужные тебе вещи на улицу и их потом забирают специальной машиной, если до этого не разберут те, кому они пришлись по нраву.
Я спросил у этих людей — оказалось, что они переезжают и что всё, что они выносят им не нужно. Тогда я потихоньку (колено все же давало о себе знать), перетащил к нам эти белые пластмассовые стулья, круглый столик, очень чистенькие симпатичные коврики и,после того, как мы их все же обмыли и постирали во дворе, у нас,
стараниями Нины, уже была вполне уютная чистенькая комнатка.
Опять началось хождение по инстанциям, оформление документов, становление на учет, прописку и масса других неотложных дел. Приходили уставшие, готовили на двухконфорочных плитках, которые нам выдали вместе с небольшими холодильниками.
Стояли очень жаркие дни; окна, когда мы уходили, держали закрытыми (боялись такого соседства), так что, когда возвращались, в комнатах было, как в финской бане.
Обидно было, что наши красные дипломы, врачебный стаж,опыт и пр. никого здесь не интересовали. Документы даже не приняли к рассмотрению, объясняя это тем, что пока их будут рассматривать, пока мы пройдем все этапы практики, подготовки к экзаменам и т.д., нам уже и на пенсию будет пора.
Обошлись тем, что назначили нам пособие, а Нину направили на курсы изучения языка. (Мне даже их не дали!)
Так что Нина уже с первых дней была занята на курсах, а я болтался без дела. Зато познакомился с соседями и даже нашел с ними общий язык, в результате чего они мне продали мой первый велосипед. Так я в 56 лет начал заново учиться на нем ездить —
уходил к реке, где на берегу было множество спортивных площадок, и там тренировался.
Занятия у Нины начинались рано, и хотя территориально ее курсы находились практически напротив нас — на противоположном берегу реки, добираться туда надо было почти час, так как приходилось ехать в центр города, чтобы сделать там пересадку.
Через несколько дней она вернулась с курсов с весьма приятной вестью: оказывается, в одной группе с ней учатся сын и невестка тех Розенбергов, с которыми мы познакомились в Унне!
Через какое-то время мы встретились с ними и очень сблизились. Яков Моисеевич, несмотря на свой возраст, даже стал изучать немецкий, занимаясь с Магдой Федоровной.
Недалеко от нас располагалась лютеранская церковь, куда мы ходили по воскресеньям, и Магда Федоровна с Ниной познакомились с чудесным пастором и его практиканткой-помощницей. Он пригласил меня посещать «мужской кружок» при церкви, где в определенные дни собиралось 5 -7 человек, которые общались между собой и готовили из заранее закупленных продуктов какие-нибудь горячие блюда, салаты (затраченная сумма распределялась поровну на всех присутствовавших). Потом все вместе садились за стол, обменивались своими соображениями по каким-либо
религиозным и светским темам, рассказывали какие-нибудь занимательные истории, или делились своими впечатлениями о поездках во время отпуска и т.д. Пили пиво, вино, но всё в меру.
В общем, обстановка была очень дружеская и приятная.
Узнав от Магды Федоровны и Нины о том, что я играю в шахматы и хотел бы выяснить, есть ли какая-нибудь возможность где-то поиграть, пастор обещал повести меня в районный шахматный клуб, и вскоре я уже был принят в «Poller Schachеsel“,
эмблемой которого был не шахматный конь, а осел (Еsel), и где,собираясь вместе, члены клуба приветствовали друг друга тройным «Иа-иа-иа!»
Приняли меня очень хорошо, по-свойски, и, после нескольких сыгранных партий, предложили включить во вторую команду клуба.
Я предупредил, что никогда не участвовал в турнирах, но меня успокоили, сказав, что такие партии бывают раз в месяц. Как раз начинался новый турнирный сезон и скоро я уже прошел боевое крещение. В то время в клубе было более сорока активно играющих любителей, из которых были составлены две команды,участвовавшие в краевых соревнованиях разного уровня.
Большинство игроков, среди которых десятка полтора играли довольно сильно, были в возрасте 50 - 60 лет.
Проводилось и первенство клуба, которое только недавно началось, и меня включили в него тоже. Надо сказать, что в том году я, неожиданно даже для себя, занял четвертое место, после чего меня сразу «повысили» и я перешел с 8-ой доски на вторую.
Так и играл пару сезонов, за которые удалось перейти в более высокую лигу. А после того, как я стал чемпионом клуба, — перешел в первую команду, где и закрепился. Одно время играл даже на первой доске.
Однажды, когда был матч на выезде в том самом Бергиш-Гладбахе, куда нас хотели направить на проживание, я играл как раз на первой доске против местного немца. Приблизительно в равной позиции, он, сделав ход, вышел покурить. Я сделал ответный ход, переключил часы, и тоже вышел на воздух. И тут он обращается ко мне на чистом русском языке: «А как у Вас с ногой?» — «Нормально.А что?» — « Я Вас помню из Унны» —«Каким образом?» — «Вы там в теннис играли на одной ноге».
Настроения биться за победу у нас уже не было и мы, заключив мир, продолжили воспоминания.
Но всё это было уже позже, а пока мы почти с первого же дня принялись искать съёмную квартиру, чтобы выбраться из общежития. Оказалось, что это очень непростое дело, но, в конце концов, удалось найти для нас с Ниной подходящую
двухкомнатную в противоположной стороне города.
Квартира была симпатичная, светлая, правда, располагалась на третьем этаже, под крышей и потолки были скошенные, но после общежития она нам приглянулась и мы к декабрю перебрались в нее. Что мне особенно нравилось на новом месте, так это то, что рядом располагались все районные учреждения («исполком»), магазины, базар, парк,набережная реки, очень удобный и разнообразный транспорт; тут же
мы нашли и врачебный центр с очень симпатичной русскоязычным врачом, — и все на «пешедоступном» расстоянии!
(Через несколько лет, когда на первом этаже освободилась квартира, нам, несмотря на то, что она была 3-х комнатная, удалось получить разрешение на обмен и мы спустились в нее).А еще через несколько месяцев нам удалось буквально в пяти минутах от нас найти квартирку и тёще, которая всё это время оставалась в
общежитии. Там она, кстати, тоже не теряла время зря — обучала языку новых «российских немцев», прибывших за это время. Одна из девушек, Наташа, врач по специальности, так привязалась к Магде Фёдоровне, что приезжала к ней на уроки через полгорода.
В общем, как бы там ни было, но к первой годовщине нашего прибытия в Германию, мы уже устроились с жильем и прошли первичную «обкатку», привыкая к местным особенностям.
Самой неприятной для нас «особенностью» было то, что надо было периодически являться в «отдел труда», где мы состояли на учете по возрасту. Чиновники, сами отлично зная, что нам самостоятельно найти работу практически невозможно (тем более — по профессии), и не имея ничего, что могли бы сами предложить нам, тем не менее должны были требовать от нас хотя бы подтверждений того, что мы делаем попытки трудоустройства (например, копии заявлений о приеме на работу, отказы на них...)
Так сказать: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю...»
Потом сперва Нина пошла в только что открывшийся интеграционный центр «Феникс», куда ее пригласил новый знакомый по языковому курсу, а потом мне удалось уже официально оформить направление туда на временную работу, так что на какое-то время нам удалось избавиться от контролирующего «ока».
В этом центре мне пришло в голову организовать шахматный кружок для занятий с детьми, так что связь с «Фениксом» у меня была и после окончания срока работы.
Разумеется, все это время нечего было и думать о нашей поездке в Тбилиси, но уже через год удалось сделать вызов маме и привезти ее к нам на самые тяжелые для жизни в Тбилиси зимние месяцы. Мы посещали с ней Рождественские ярмарки, пили горячий глинтвейн, а в феврале смотрели «праздник праздников» — знаменитый и красочный Кёльнский карнавал!
А потом один за другим начали появляться внучки и внуки.
Конечно, это была для нас долгожданная радость. К сожалению,семья Лены жила не близко, в Баварии, куда не очень-то поездишь часто, но всё же мы старались, по мере возможности, помочь детям с ними.
Так и пустила наша семья корни в Германии…
Когда самому младшему члену нашей семьи исполнилось несколько месяцев, нам впервые удалось собраться всем вместе и сфотографироваться. Разница в возрасте моей мамы и ее младшей правнучки, которая у нее на руках, — 92 года!
Как видите, на снимке нет главного лица — Марии -Магдалины Мадер (Магды Фёдоровны), которая, предварительно проложив путь потомству на свою
историческую родину, нашла в ней свой последний приют…
Прах ее погребен на старейшем евангелическом кладбище Мюльхайма, которому несколько лет тому назад исполнилось 400 лет, и тоже расположенному всего в 10 минутах ходьбы от нас.
Часто, находя на ее могиле еще свежие букеты цветов, уже знаем, что это были или Наташа, или Яков Моисеевич, которые не забывают ни ее, ни нас.
Дай Бог им здоровья!
Дай Бог всем нам здоровья!
Что же будет? — Никто нам не скажет.
И мудрец ни один не укажет,
будь он хоть семи пядей во лбу,
и, в подзорную глядя трубу,
взором в тайны Вселенной вникая,
всё равно — никогда не узнает:
что нас ждет?
Что творится в мозгу?
11 — 31 .05. 2018 г