– Geh scheller! – тихий приказ и дуло маузера под лопатки никак не повлияли на Курочкина. Он продолжил медленно переставлять ноги в неудобных сапогах, на которые опять успели налипнуть влажная глина и хвойные иглы. Несмотря на игнорирование со стороны солдата, немец сделал вид, что все идет по одному ему известному плану. Они шли уже второй день, но пейзаж вокруг так и не изменился: сосны, сосны, сосны… Изредка встречались рытвины да песчаные насыпи, возле которых двое устраивали короткий привал.
Курочкин и представить не мог, что он окажется в такой переделке. Конечно, он слышал рассказы товарищей о военнопленных, но он всегда лишь презрительно фыркал, думая, что только слабовольный дурак может позволить себе оказаться такой западне. «Видимо таким дураком я и оказался» ; пленник от досады пнул подвернувшийся песчаный ком, продолжая прятать взгляд от немца, который плелся чуть позади, часто оглядываясь по сторонам и держа оружие наготове.
Немец и сам не был рад тому, что случилось, но виду не подавал. Он отстал от своих, несколько дней блуждал по лесу, проклиная все и вся. В ходе своего странствования он потратил несколько патронов, приберег только один, для себя. Кто же знал, что ему попадется этот солдат, как раз тогда, когда он уже собрался навечно остаться в этом непроглядном лесу.
Курочкин не понимал, не принимал того, что случилось. Он как раз возвращался из ближайшей деревеньки, которая, к несчастью, оказалась сожженной. Среди этих обугленных развалин уцелели лишь белые печки, которые теперь скорбно возвышались над пеленой пепла и угля.
Немец среагировал первым. Он направил подрагивающей рукой оружие на солдата, который во все глаза смотрел на человека перед собой. Курочкину еще не доводилось видеть врага настолько близко. Он и сам не знает, почему не схватился за свой нож, почему не попытался хоть как-то предотвратить то, что случилось.
Между тем, немец приблизился к пареньку и медленно, несмело забрал нож, бросив его к ближайшему дереву. Курочкин хотел уже было пойти в рукопашную, но не сдвинулся с места. Страх оказался сильнее. Немец зашел за спину солдата и сказал что-то на немецком. Курочкин скорее интуитивно понял: надо идти вперед.
На небе появились тоненькие лучики солнца. Они робко просвечивали сквозь густую подушку сосен, подсвечивая капельки недавнего дождя на иглах. Курочкин все это время вновь и вновь возвращался мысленно на два дня назад, проигрывая взятие в плен снова и снова, но перестраивая ситуацию на свой лад. То он бьет немца ножом в шею, то выбивает маузер ногой. Он не мог смириться со своей участью морально, но физически он все брел и брел куда-то, даже не поднимая головы.
Немец шагал позади. Он злился на войну, на солдата, что плелся впереди, на сосны, на себя… Они бы и дальше продолжали бездумно брести вперед, если бы не нарвались на медведя. И Курочкин, и немец вмиг изменились в лице; последний уже было собрался бежать наутек.
– Стоять, – прошипел Курочкин, не спуская глаз с медведя, – Ты его только раззадоришь. В ответ немец что-то пробормотал, показывая рукой то на медведя, то на себя и на Курочкина.
Медведь уже успел заметить людей и привстал на задние лапы, с любопытством вглядываясь в незнакомцев.
– На плечи. Залезай мне на плечи, – прошептал солдат немцу, следя за зверем тайком, – Ну! Кому говорю!
Курочкин грубо толкнул мужчину в грудь, пытаясь руками объяснить, что от него требуется. Немец неуверенно вскарабкался на плечи паренька, отчего тот слегка зашагал из стороны в сторону.
– Давай, – прошептал Курочкин и истошно закричал, при этом хлопая в ладоши. Закричал и немец, вцепившись ледяными пальцами в волосы солдата. Они чуть не сорвали голос, прежде чем медведь встал на четыре лапы и, оглянувшись пару раз, двинулся прочь.
Немец сполз с плеч Курочкина и уселся на землю, смеясь. Паренек плюхнулся рядом, так же разразившись смехом.
– Это мы… еще… легко отделались, – сквозь нервный смех Курочкин хлопнул немца по плечу, – Мы, когда с отцом на зайца ходили, так от медведя до поля бежали. Как сейчас помню: поле такое большое, желтое… Мы с папкой и затерялись в цветах, шлепнулись на животы и не двигаемся. Я в слезы, а отец мне: «Молчи! Не двигайся!». Так мы и пролежали, пока на нас муравьи не залезли. Курочкин потер нос, грустно усмехнувшись. Немец же уставился себе под ноги, покачивая головой. Через несколько минут они снова двинулись в путь.
Солнце уже находилось в зените, когда они вышли из леса к горчичному полю, что золотилось цветами.
– Gelbes feld, – проговорил немец, останавливаясь и осматривая огромное поле, тайком протирая глаза.
Курочкин в это время медленно побрел вперед, ладонями ощупывая цветы, осторожно, словно боясь ненароком повредить хрупкие соцветия.
«Вот ведь мишка, как знал, как знал» – солдат все шел вперед, пока не споткнулся о собственные ноги и не упал на колени. Из глаз Курочкина полились слезы, как и тогда, когда они с папой ходили на зайца. Все навалилось разом: и этот немец, и медведь, и поле… И так захотелось ему жить, так захотелось вернуться домой к рано постаревшей матери, сходить на первое свидание с Машей, насобирать в лесу полный туесок грибов, набить карманы шишками, наловить рыбы в чистой речушке, что за лесом… Да столько всего еще впереди! А теперь… Теперь каждый вздох, как последний.
В спокойной тишине раздался громкий выстрел. Последний.