Труден, видит бог, каждый новый вздох.
Значит этот мир не так уж плох.
Пролог.
Я люблю свой родной городок. Я не стесняюсь его, и всегда с гордостью рассказываю, что я не москвич, а просто понаехавший парнишка, который смог закрепиться в столице благодаря усердию, страсти к профессии и небольшому везению (об этом я еще расскажу когда-нибудь, даю слово). Но почему-то каждый визит в родной город для меня оказывается печальным. Часто это грусть и ностальгия. Сегодня – боль утраты.
Тихие дворики между пятиэтажных хрущевок, столбики вбитые специально, чтобы навесить веревку и сушить белье тем, у кого нет балконов, скрипящие качели, которые вообще никогда не были новыми, лавочки работающие днем для бабулек и ночью для пьющей молодежи. Тополя и липы: пуховый ад в мае и липкий сок на машинах в сентябре. Если не выглядывать из дворика, можно и не заметить что с 90ых прошло уже тридцать лет, сменился век, сменился строй, неизменными остались лишь жители: седые старики, бывшие когда-то тучными тетками и строгими дядьками, с которыми я, еще будучи совсем мелким, пересекался каждый день по пути сначала в садик, потом в школу. Постарели, да, поседели, но ни капли не изменились. И вот мне уже за тридцать, уже не помню ни имен, ни лиц, и даже стыдно как-то: Каждый раз здороваются, радуются, как будто я - все еще часть этого двора, часть их жизни, родственник, внук, сын...
Мой белый внедорожник смотрится здесь, в этом богом забытом дворике неуместно. Менее уместной смотрится лишь крышка гроба, стоящая у подъезда.
I. О Ценностях.
Менеджер по послепродажному обслуживанию фальшиво улыбается мне и протягивает бумаги. Счет на трехзначную сумму за поломку: болеет машинка, ничего страшного, так бывает. Все как у людей. Пока иду в кассу через весь салон, смотрю на новые аппараты. Вот этот самый маленький и самый новый – зажигалка. Вот побольше, компактный горячий кроссовер. Следующий такой же как мой, только новой генерации – более острые рубленные углы в геометрии кузова, и более агрессивные фары. Дальше уже за кассой – рядом с выходом стоит самый большой – семейный премиальный внедорожник, в крутом цвете «фантом», комплектации «Люкс», с пакетом «престиж» и ценником размером в трешку в ближайшем Подмосковье.
Все в этих салонах сделано для того, что навязать вам ложные идеалы. Недорогая машина – низкий статус в обществе. Сломалась твоя ласточка – избавься от нее в трейд-ин и получи скидку на новую, которая, к слову, так же сломается сразу после окончания срока гарантии.
В этот момент звонит телефон и возвращает меня в реальность.
- Виталий, здравствуй, узнал? – голос взволнованный, знакомый, но давно забытый. И как же раздражает, меня это вечное «узнал?». Нет, не узнал, узнал бы, если б имел твой номер в памяти. А раз номер не записан – значит не очень-то и хочу узнать.
- Добрый день, нет, к сожалению, - делаю как можно менее раздраженный голос, не в моих привычках вымещать злобу на случайных людей.
- Виталий, это Алевтина. Комкова. Мы с Юрой... – все узнал. И что грустно, знал, что однажды этот звонок состоится.
- Да, Алевтина, что-то случилось?
- Виталий, у Юры беда...
Она начинает рассказывать мне историю, расписывает детали, уточняет дополняет, ищет понимания и помощи, пока я, прижав трубку ухом к плечу, подписываю заказ-наряд, отсчитываю деньги, ставлю еще одну подпись на квитанции, и, окончательно распрощавшись с хорошим настроением и сотней тысяч рублей, выхожу из салона.
Моя красивая и большая белая машина вымыта, вычищена, колеса подкачены, а еще в ней заменено сцепление. Она уже не кажется мне такой большой, и такой безупречной. И мне очень хочется бросить ее прямо здесь и, взяв пару миллионов в кредит под залог почки, уехать на той, что постарше, новее и престижнее. Вы ведь тоже в детстве любили сломанные и отремонтированные игрушки меньше, чем новые?
- Так вы можете помочь, Виталий? Нужно около ста тысяч на реабилитацию. – Алевтина почти плачет.
- Я попробую, но не могу обещать, - уклончиво отвечаю, и пытаюсь понять, чем и как я могу посодействовать, и тут же наперед успокаиваю свою же совесть тем, что не обязан. Никому и ничего не обязан.
- Перезвоните мне, Виталий, пожалуйста, если получится. Спасибо.
Короткие гудки. Окончательно добитое настроение и гремучий коктейль из обиды на не вовремя заболевшую машину, печали за человека, бывшего когда-то моим близким другом, и гадостного чувства, что меня поставили перед таким трудным выбором, который, никто не сделал бы без угрызений совести: решить свою проблему и бросить человека в беде? Или Помочь человеку, и самому оказаться в неудобном положении?
II. Столько поломанных судеб.
Девушка положила трубку, и разрыдалась на плече у мужа.
По молодости, встречалась она какое-то время с моим школьным товарищем и, по совместительству, соседом Юрой. Умница была, отличница, закончила институт с красным. Подавала серьезные надежды. Только вот с Юркой-то у них не сложилось. Обаятельный балагур Юра не был самым старательным в классе. В институте, куда мы поступили вместе – он был главным зачинщиком массовых прогулов и студенческих пьянок. С третьего курса его отчислили и отправили в армию, а обаятельная и скромная Алевтина, не дождавшись парня, вышла замуж за другого – приземленного, не шибко умного, но железобетонно надежного человека.
Все вокруг говорили, что У Алевтины и Юры нет никаких шансов выбиться в люди, что она лишь загубит свои возможности, если останется с ним. Алевтине советовали и мать, и тетка, капали на нервы учителя и профессора, и даже отец Юры, Олег Семенович, утверждал, что с ним она счастья не увидит. Слишком умной и перспективной она была, и слишком заводным и несерьезным был он.
Муж Алевтины не был для нее лучшим выбором, ей бы в Москву, развиваться и расти с ее-то багажом знаний, это я вам говорю.
Но родственники твердили другое, про стабильность, про деток, про родной край. Так и осталась она работать в школе, муж ее на заводе, более чем скромный доход на двоих, жизнь в родительской квартире в соседнем от Юрки подъезде.
А Юрец, отстрелявшись 2 года по казармам, плацам, гаражам и лазаретам, вернулся, потрёпанный жизнью, облысевший, озлобленный и несчастный.
Этот сейчас, говорят, в армии не страшно. Всего год, недалеко от дома, с хорошим питанием, визитами родных и увольнительными. А тогда больше 15 лет назад –служили не меньше 2 лет, у черта на рогах, с муштрой и дедовщиной, и каждый солдат выбирал, хочет ли он быть сволочью, или жертвой. Юра подонком не был, но и битым быть не хотел, поэтому бил сам. Неизвестно еще, что хуже – терпеть чужие зверства или свои.
Вернувшись домой, он хотел жениться на своей любимой Алечке, утверждал, что лишь память о ней не дала ему сойти с ума в армейском аду. Но она уже и замуж вышла, и даже первенца родила.
Вырванный из жизни на 2 года, Юра вернулся и не смог найти себе место. Запил по черному.
Мы с ним к тому времени были уже не близки, я уже закончил ВУЗ и вовсю мотался в соседний город на предприятие, где начинал свою карьеру в службе персонала. А он устроился сторожем на склад оптового рынка, и пил, не переставая. В тот момент я был еще слишком наивен, и верил, что обязан ему помочь, как другу. На работе, куда я предложил ему пойти условия были весьма неплохие. Белая оплата, страховка, обучение и рост. А на его складе – задержки и никаких перспектив. Но до моей работы час на электричке, а до склада 10 минут пешком. Разница в зарплате в 5 тысяч рублей не стала для него стимулом, и Юрка, не стоявший на самом деле перед выбором, остался загнивать. Бывший когда-то веселым и беззаботным – в достаточно короткий срок превратился он в неопрятного, подванивающего перегаром человека без возраста и без цели.
Алевтина не могла выбросить Юру из своей жизни. Она помогала ему чем могла, не раз и не два находила его пьяного на лавочке у подъезда, тащила к себе, отмывала, отпаивала бульоном, бинтовала раны и обрабатывала синяки. На что ее муж злился и угрожал. И даже поднимал руку.
Страшная трагедия, две неприкаянных души, двое маленьких детей, и человек, из любимого и надежного, вдруг ставший опасным и чужим.
Мать юрки давным-давно умерла, когда он был еще совсем мелким. Отец же, Олег Семенович, воспитывал парня в строгости, но любил его и вкладывал все силы, чтобы мальчик вырос достойным человеком. Лишь его усилиями и поддержкой Алевтины Юра до сих пор жил.
Я помнил Юркиного отца, как очень доброго мужика. В отличие от всех многих других обитателей нашего двора, он был всегда трезв, гладко выбрит, чисто вымыт, и в его квартире всегда была горячая еда, которой он угощал нас каждый раз, когда я заходил за Юрой гулять.
Но время неумолимо. Годы берут свое, Крепкий когда-то мужик сегодня от постоянных болезней и стрессов совсем сдал. Еще не старого, но уже немощного человека разбил инсульт.
Юра от этого запил пуще прежнего, вылетел с работы, сидел целыми днями дома рядом с больным отцом, и выходил лишь за новой дозой самой дешевой водки.
III. О морали.
Случалось ли у вас так, что кто-то просил вашей помощи, заведомо зная, что вы не сможете ничего сделать, или не захотите? Словно и не ожидает помощи вовсе, а просто появляется, чтобы осудить, обличить, упрекнуть в грехах. Мне порой кажется, что некоторые люди перестают быть собой и превращаются в зеркала, которые показывают изнанку нас самих. Этакие орудия кармы, которые вывернут все, что есть, разбередят совесть. Вот эта Алевтина как раз из таких. Ну что я могу сделать? Отдать последние деньги на помощь людям, и оставить машину без ремонта?
Я не святой человек, и даже не положительный герой, я всегда твержу об этом всем, кто пытается ставить меня в пример, или, не дай бог, ругать. Но когда меня просят совершить поступок, взывая к моей доброте и совести – я просто не могу не прогнуться. Я знаю, что совершить поступок было бы не просто красиво, но и очень правильно. И в то же время я знаю, что мои силы, время, деньги не вернутся ко мне материальным благом. И как бы не хотелось мне быть доблестным героем – я почти всегда выбираю иной вариант. Когда-то я просто не могу ничем помочь, а когда-то не хочу. Хожу потом сутками, мучаюсь, от своего же выбора, уговариваю себя, что мне без этих денег будет так же хреново, как и ему, и никто мне не поможет, так же как и я не помог...
«Виталий, отец Юры при смерти, инсульт. На реабилитацию нужны деньги. Если бы не отец, Юра сам бы давно...». – фраза никак не выходит из головы. Мне жалко Юрку и его отца, но я не оправдываю его слабость и не умаляю его вину перед отцом. Мне жалко Алевтину, которая винит себя и не может отпустить ситуацию, но я не умаляю ее вину перед собой же, что сделала выбор, о котором жалеет.
Помочь Юре с его бедой я не могу, к сожалению. Неплохо устроился, хорошо даже. Но все таки сумма в сто тысяч для меня имеет вес. А знакомый из прошлого, пусть и бывший когда-то моим другом – лишь капля в море городской суеты. Я, в отличие от многих своих друзей и знакомых, избрал иной путь. Я не мечтатель, и не альтруист, я холодный и целеустремленный. Я не вижу счастья в скромной коморке с зачуханной женой и грязными детьми. Я всю жизнь стремился наверх, карабкался, хотел в Москву и я попал сюда. Меня бросали женщины, предавали, порой очень даже больно. Друзья не всегда протягивали руку помощи, когда я нуждался. Завидовали мне, когда я находил новую работу, получал деньги. Если это делает меня плохим человеком – пусть так и будет.
Скрепя сердцем я свой выбор сделал – нельзя помочь человеку, если он сам не готовь помочь себе. А Юра сдался. Много лет назад.
IV. Все так, как должно быть.
С новым сцеплением мы прошли уже пять тысяч, коробка привыкла, перестала щелкать, ход снова стал плавным. Агрегат перестал был инородным телом в машине.
История со звонком Алевтины тоже подзабылась, стерлись в памяти переживания, быт мой был спокоен и выдержан уже с полгода. Дни на работе тянулись чередой собеседований, отчетов и опросов, в личной жизни закралась подозрительная пауза.
Сентябрь не за горами, лето уже на финишной прямой, я наслаждаюсь последними теплыми вечерами. Ежеквартальная премия будет внушительная, и я уже думаю, на каком побережье, и главное – с кем, я хочу ее потратить.
Я сам себе удивляюсь, впервые за долгое время в моей жизни все очень ровно, предсказуемо, никаких сложностей на горизонте, никаких интриг, суеты. Чувствую себя словно Суинни Тодд, оказавшийся на маленьком острове мечты со своей возлюбленной Ловетт: не нужно больше никуда стремиться, дело всей жизни сделано и остается лишь расслабиться и жить в удовольствие, но ни Тодд, ни я – этого не умеем. Наша жизнь – постоянное движение.
Словно по заказу, из приятной, но странной нирваны меня вырывает телефонный звонок.
И вот он я, в своем родном городке, в маленьком дворике между двух хрущевок. Не впадаю в ностальгию, не превращаюсь в маленького мальчика. Иллюзию безвременья разрушает крышка гроба стоящая около подъезда.
Древний ЗИЛ подъехал с опозданием. Гроб вынесли, и поставили на две табуретки. Прощались недолго. Людей мало, будний день, раннее утро. Заколотили крышку, погрузили в кузов ЗИЛа и поехали на кладбище, примяв тяжелыми колесами еловые ветки на тропинке от подъезда и до дороги.
Так хоронили раньше, наших прабабушек и прадедушек 40 лет назад, так хоронили моего деда как раз в тот год, что Юрка ушел в армию... Так хоронят и сегодня. Ничего не поменялось. Все так, как и должно быть.
Гроб несли вчетвером. Я, муж Алевтины, мой друг детства Гена, и соседский мужик, чье имя я давно забыл, а может никогда и не знал. Мне вообще все это кажется каким-то диким, неправильным, как сон – долгий, реалистичный, после которого просыпаешься в слезах.
Только вот просыпаться еще очень рано. Спустили гроб, присыпали землей, простились.
Поминки справили прямо на кладбище. Накрыли скромный стол, все равно мало народу. Выпили компот из сухофруктов, отошли с Алевтиной покурить. Я вообще-то не курю, и она, естественно тоже. Хоть что-то еще осталось от образа отличницы. В остальном смотришь – тетка без возраста, не полная конечно, но крепкая. У московских девок в 30 с хвостиком еще талия осиная, фигуры точеные. Взрослеют они медленнее, что-ли? А передо мной настоящая женщина, умудренная опытом, но не боевая, а просто терпеливая, как и большинство женщин за МКАДом.
Чувствуя спиной недоброжелательный взгляд ее мужа, и рискуя реально столкнуться с его агрессией, я все же решился на разговор.
- Прости, Алевтина, - тихо сказал я. И за себя прошу, и за Юрку, и за отца его .
- Как жить-то дальше, не знаю, - всхлипнула она, - все чужое тут теперь, Виталик.
- Не смог я помочь вам деньгами, не выбрал сложный путь. Так же и ты в свое время не выбрала. Но вижу теперь, да и ты наверняка поняла, что легкий – не всегда правильный.
- Столько загубленных судеб, из-за меня одной, - прошептала, вытирая слезы, - Олег Семенович еще пожил бы, если б я Юру дождалась тогда. И Юра бы не спился, и не порезался бы... И я дура, была бы счастливее. И мужа бы не мучила..
- Не кори себя, Аля, не надо. Каждый выбирает для себя. И никогда, слышишь, нельзя оглядываться назад. Никогда не стоит возвращаться в прошлое и задумываться о том, что было бы если. Все так, как и должно быть. Это он выбрал быть недостойным тебя. Он выбрал алкоголь вместо порядочной жизни. Он выбрал пойти за отцом. Каждый жизненный этап – это выбор, который мы делаем сами. И если это рушит нашу жизнь – виноваты мы сами. А если чужая жизнь летит под откос – наш выбор тут ни при чем.
Эпилог.
Так и стояли мы с ней, опираясь руками на невысокую оградку, за которой две свежие могилы. Олег Семенович, не оправившийся от инсульта, и Юрка, вместе с отцом потерявший последнюю нить, связывающую его с этим миром. Этим маленьким провинциальным городком. И этим крохотным двориком между двух хрущевских пятиэтажек.
Двориком, между лип и тополей, потерявшим двоих членов своей большой и дружной семьи, но в котором и через пять, и через десять, и, скорее всего, через пятьдесят лет, ничего не изменится, и люди будут так же знать друг друга, молодежь будет слушать песни под окнами на лавочке, бабульки будут сушить свое белье за веревках, натянутых между столбиков, а на стареньких скрипящих качелях будут кататься дети. И я так и останусь частью этой среды, даже вырвавшись отсюда много лет назад. Потому что это Родина, куда хочется возвращаться.
Время спешит вперед, люди уходят, но только здесь, перестаешь спешить сам. Только здесь ощущается связь поколений. Только вернувшись сюда, осознаешь, насколько изменился за годы.
Виталий Рогоза. 20180911