***
Он смотрит на меня серыми глазами Мефистофеля, и этот взгляд прожигает меня насквозь, но я не в силах даже просто сдвинуться с места. Я физически ощущаю его мысли на данный момент, его пылающую ненависть и пронзающую тоску, его нестерпимое одиночество, высасывающее последние силы и надежды из ослабевающего от бесконечной войны сердца.
- Я ничего тебе не скажу. Ты до сих пор не поняла что ли? Ни-че-го! - сквозь зубы говорит он. - Так что просто пошла вон отсюда!
Я не двигаюсь. Я слышу эти слова каждый день и упорно продолжаю приходить. Эти срывы даже обретают какой-то смысл для меня, а, может, и для него. Порой мне даже кажется, что в его дьявольских глазах мелькает что-то вроде отчаяния или даже тепла. Иногда в голову ненавязчиво приходит мысль, что он не рассказывает ничего лишь потому, что ему нужно, чтобы я приходила, что мои настойчивые визиты привносят в его жизнь какой-то смысл, ощущение того, что он нужен.
- Мне казалось, что ты понял, что я так просто не отстану... - улыбаюсь я, но знаю, что на этот раз получается вымученно. На самом деле я устала, безумно устала быть одной в своей беде, притворяться сильной и настойчивой. Сколько раз мне хотелось просто сбежать из этой палаты с криками и больше никогда сюда не возвращаться, больше никогда не вспоминать этого человека (или не человека уже?).
- Да делай, что хочешь! Мне по херу вообще! Хоть поселись здесь! Тебя нет. Ты - пустое место!
Он не кричит. Я бы даже сказала, что я еле различаю его слова. Но его взгляд, его глаза говорят гораздо больше, чем его губы. Они пронзают меня насквозь тысячей иголок, будто я стою абсолютно нагая на морозе и меня засыпают огромные хлопья снега. И в какой-то момент я понимаю, что ему еще хуже. Его уже засыпало. Его не видно под огромным сугробом безжалостного снегопада. В нем нет злости, в нем нет ненависти, в нем просто бесконечное, холодное отчаяние.
Неожиданно для самой себя я подхожу к его кровати и сажусь на краешек. Он отводит глаза и нервно смеется:
- Чего ты так несмело? Меня здесь не так много!
Я молча тяну руку и касаюсь его щеки. Она влажная и холодная. Он плакал? Я поворачиваю его лицо к себе и смотрю в его глаза. Они не такие уж и страшные, как мне казалось, или как мне хотелось, чтобы казалось. Он смотрит долго и внимательно и будто слегка теплеет, будто что-то оживает в нем и от этого оживления, реанимируется и что-то внутри меня.
Я наклоняюсь и целую его.
Его губы теплые и мягкие...
***
Дождь не был похож на предыдущие. В нем был какой-то странный запах. Или просто я смотрела на все иначе, не так, как пару дней назад. Вроде бы и город бы все еще серый и нудный, пропащий и безнадежный. Люди кутались в свои пальто, даже не пытаясь спрятаться под зонтами. Они слишком торопились, слишком бежали, слишком спешили пройти мимо, чтобы не видеть, не слышать, не ощущать чужих чувств, чужих мыслей. Было такое чувство, будто улицы дышат человеческим равнодушием и я, переполненная странным ощущением нежности, как яркое пятно на серо-унылой поверхности.
- У тебя что-то случилось? – Ден ненавязчиво взял меня за руку. Я была благодарна ему за то, что все эти дни он не слишком доставал меня расспросами и с пониманием отнесся к моей замкнутости, но видимо теперь перемены стали настолько заметны, что он не смог сдержать вопрос. Впрочем, возможно просто прошло время и настала пора для разговоров.
- Да, Денис, давно уже.
- Извини. Не хочу теребить твои раны. Я понимаю, что потерять брата – это ужасное горе…
- Ден, не надо, прошу тебя.
Мне совсем не хотелось говорить с ним об этом. Почему-то было ощущение, что это все равно что говорить со стеной – он ничего не понимал и никак не реагировал. Избитые фразы о том, что все проходит, о том, что жизнь – жестокая штука и часто лучшие уходят слишком рано. Черт, он знать не знал моего брата и никак не мог судить лучший он или нет! Он и меня-то не знал толком…
- Солнц, я просто хочу поддержать тебя. Хочу, чтобы ты понимала, что я всегда рядом. Мы вместе пройдем через это и залечим твои раны. Я обещаю…
Дождь дырявил унылые лужи, рисуя на мокрой поверхности однообразные узоры, напоминающие чьи-то губы в истошном крике. Только без звука. Только монотонное «тук-тук-тук»…
Идиот, неужели он реально думает, что этими клише сможет как-то приблизиться ко мне? Неужели он действительно надеется, что я настолько опустела, что не могу почувствовать ту фальш, которой он пропитан насквозь. Эта ложь и наигранность прям сочится из него!
- Блять, Ден, нет никаких ран. У меня просто часть души оторвали. Понимаешь? И это ни хрена не лечится и не проходит. Я инвалид теперь. По жизни. Часть меня на кладбище вместе с ним закопали, понимаешь? И новая часть не вырастет, ее теперь не будет – никогда. Совсем не будет. Ее ампутировали… ампутировали…
Последнее слова я уже говорила не ему, и даже не себе. Я будто шептала его как заклинание бесконечному серому дождю, словно начиная понимать, о ком же в действительности плачет небо…
Он остановился. Я даже не сразу заметила, что мы стоим на месте. Ден смотрел на меня удивленно и подозрительно, будто впервые видел, будто я была какой-то другой, не той, с которой он спал полгода.
- Я перестал тебя понимать… - вдруг промолвил он, отпуская мои руки. – Ты стала какой-то чужой совсем. Послушай, ты дорога мне, ты нравишься мне, но каждый раз, когда я хочу стать ближе, я натыкаюсь на непробиваемую стену…
- Значит, тебе лучше уйти! – неожиданно для самой себя ответила я. Самое страшное сейчас было остаться одной, без поддержки вообще, но я почему-то шла на этот шаг, вычеркивая из жизни всех, кто хоть как-то пытался физически быть рядом. Но дело было в том, что сейчас мне меньше всего нужны были манекены.
Ден усмехнулся как-то грустно, будто жалея меня. Я думала, что сейчас он что-то скажет, может, начнет уговаривать меня все обдумать или даже просить прощения, но он лишь провел ладонью по моим волосам, развернулся и пошел. Он не сказал больше ничего. Ни слова. Он не взглянул на меня ни краем глаза. Он будто ждал, что я попрошу его уйти, будто уже давно стоял на пороге, но не решался шагнуть в мир, где не будет меня, не решался оставить меня в комнате с серыми стенами, наедине со своей болью, отчаянием и страхом.
А я смотрела ему вслед и не чувствовала ничего. Это он думал, что рядом со мной, а его уже давно не было рядом. Я уже слишком давно была одна, чтобы плакать по тому, кто ушел уже давно, кто покинул меня в тот самый момент, когда мне позвонили и сообщили, что мой брат погиб…
***
Почему я думала, что что-то изменится в нем после того поцелуя? Люди настолько разные существа, что то, что нам кажется значимым и серьезным, для кого-то может быть сущим пустяком. Впрочем, это было нужно мне и это перевернуло что-то внутри меня, поэтому я не сильно расстраиваюсь, видя его привычную холодность.
- Сегодня снег пошел… - вместо приветствия говорю я, глядя в окно. Странно, но я заметила это, только войдя в его палату, на улице как-то даже внимания не обращала.
- Люблю зиму, - долю секунды он смотрит в окно. – Точнее слово «люблю» не совсем верное, наверное, в данном случае.
- Просто она на тебя похожа! – неожиданно для себя отвечаю я. Он улыбается. Грустно, но по-настоящему. – Я с Деном рассталась.
Будто что-то взрывается между нами. Становится невыносимо жарко, обжигающе жарко, как от огромного костра. Я смотрю в пол, стараясь избежать его взгляда. Эти глаза способны убить. Я плавлюсь, как пластмасса, с шипящим звуком и ядовитым запахом. Будто я ненастоящая. Будто я тоже манекен. А под этими искусственными составляющими где-то глубоко спрятано живое сердце, которое плачет и кричит под обжигающими ручьями плавящейся пластмассы.
Он пытается сжечь меня дотла этим взглядом. Посмотреть, что у меня внутри и есть ли там вообще что-то.
- Зачем?
- Не знаю… мне неуютно с ним…
Он смеется. Зло.
- Нет. Я спрашиваю, зачем ты мне это говоришь?
А правда – зачем?
- Просто делюсь.
- То есть теперь ты будешь приходить ко мне, чтобы делиться своими проблемами? – он снова смотрит в окно. – Даже не знаю, что хуже: чтобы ты пытала меня на счет аварии или выслушивать твои бредни о расставании с любовниками.
Это жестоко. Наверное, слишком. Я смотрю на него не моргая, пока перед глазами не появляются мутные круги.
- Я могу вообще не приходить.
- Я тебе давно об этом говорю!
Я ухожу, громко хлопая дверью. Глупо и по-детски. Зная, что всё равно вернусь.
***
В детстве мне мама часто вечером заваривала ароматный чай со смородиновыми листами. Мы садились с ней у печки, заворачивались в одеяло и она читала мне книжку. Я помню истории про Мумий Троллей, помню приключения Винни-Пуха и любимого «Волшебника Изумрудного города», но, самое главное, я помню то тепло и нежность, которые я чувствовала этими уютными вечерами. Я помню запах ромашкового мыла, березовых палений и почему-то сливочного масла. Я помню потрескивание огня в печи и приглушенный лай деревенских собак. Я помню это спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Я помню мамины руки на ощупь, помню ее дыхание в моих волосах и спокойный, слегка баюкающий голос. Я помню эту уверенность в безграничной любви и в том, что мама всегда защитит и всегда будет рядом. Я все помню. Только вот прочувствовать что-то подобное я больше не могу…
Вернувшись домой, я заварила чай. За окном все еще шел снег, только он стал каким-то чересчур мокрым, даже грязным, слякотным. Я приоткрыла окно и закурила.
Костя не любил, когда я курила в квартире. Он вообще постоянно пытался меня воспитывать. Много не пить, не курить, с мужиками не спать. Порой было такое ощущение, что он пытается заменить мне отца, которого у нас никогда не было, а может боялся, что я пойду по наклонной, как многие девушки нашего города, приехавшие из провинции. Деревенским казалось, что попав в город, их жизнь станет интереснее и легче, деньги сами упадут в руки, а все работодатели откроют свои двери. Они часто не были готовы в тому, что именно готовил для них город.
Костя зря боялся. Я ходила по краю, но никогда не позволяла себе скатиться ниже определенной грани. Он любил меня, но его любовь была слепой – он не понимал, что на самом деле я из себя представляю…
***
- Говорят, в абрикосах содержится кальций! - он задумчиво смотрит на фрукт, будто раздумывая есть его или нет. - Если бы я не знал тебя, то решил бы, что это жестокая шутка, а так... скорее всего это что-то вроде взятки для того, чтобы я тебе рассказал...
Я молчу. Честно говоря, я сама не знаю, зачем притащила этот пакет с фруктами. Может он и прав. А может он и ошибается... в том, что я не жестокая.
- Знаешь, я абрикосы с удовольствием поем, но, прости, ничего нового ты от меня не услышишь.
Я ненавижу его. Даже не за то, что он так упорно скрывает от меня правду, а за то, как он это делает, за то, что я не понимаю - ненавидит он меня или любит, нравится ему, что я прихожу или он так мучает нас обоих.
- Я не буду тебя больше ни о чем спрашивать. Я устала.
- Тогда, может лучше, если ты проведешь какое-то время дома, валяясь на диване? - он усмехается. – Знаешь, в безделье иногда даже можно найти что-то полезное, например, оно помогает подумать о чем-то или… ни о чем не думать. Ты что предпочитаешь?
Смотрит пронзительно, издевательски, будто с ненавистью. Мне даже кажется, что у меня возникает желание разогнаться и выпрыгнуть в окно. Чтобы больше ничего не чувствовать к этому человеку. Никогда.
- Вы же были друзьями… - непонятно зачем произношу я, отводя глаза. – Ты же тоже любил его, наверное. Неужели ты не можешь меня понять? Хоть немного.
- Иногда лучше не понимать. И это как раз тот случай, - он смеется как-то грустно. – При чем для нас обоих.
Больно. Бывают моменты, когда рядом с этим получеловеком я теряю всякую надежду и непонятно, как вообще мое сердце находит силы биться дальше. А иногда мне хочется действительно приносить ему абрикосы, как признак издевательства, настолько я его ненавижу. Сейчас во мне что-то смешанное.
- Костя приезжает! – я блефую. Я вообще не связывалась с нашим сводным братом после похорон, на которых он был практически проездом из-за загруженности на работе. Но блеф работает. На какой-то миг я вижу нескрываемый страх в дьявольских глазах почти мертвого человека.
- И что? – звучит фальшиво. – Никогда не интересовался жизнью вашего лицемерного родственника.
- Ничего. Просто, возможно, я приду не одна… в ближайшие дни.
Он смотрит пристально, будто пытается проникнуть взглядом внутрь, но не чтобы понять, а чтобы сломать этими глазами все мои кости, все мои внутренности, убить во мне то, что еще позволяет мне оставаться человеком, сделать из меня себе подобного.
- Не думаю, что мы так близки, чтобы он навещал меня тут. Да и вообще сомневаюсь, что твой милый родственничек станет тратить свое драгоценное время…
- Ты думаешь, что лучше него?
Он замолкает. Смотрит куда-то в сторону, вроде как в окно, но точно не на пролетающие с неба одинокие снежинки.
- Я нас не сравниваю.
- А я знаю, что лучше.
- Я догадался. Поэтому и ходишь сюда почти каждый день. Только зря. С таким же успехом ты можешь пытаться выжать из камня влагу…
Я встаю. Подхожу к нему. Он смотрит равнодушно. Возможно, я стала предсказуемой. Или он просто видит меня насквозь. Нет, я не буду его целовать. И пусть потом буду мучиться и не спать всю ночь. Жизнь так коротка. Но все равно ничему нас не учит.
Я ухожу молча. Не коснувшись его. Сдерживая себя, свою нежность, свою ярость, свою любовь, свою ненависть. Каждый день мы молчим накапливая в себе все больше невысказанных фраз и несовершенных действий. Но так страшно быть слабой…