Я люблю смотреть на падающие звезды. Мне вообще нравится разглядывать небо – особенно, когда день осторожно, крадучись, сползает в ночь, как в темный пруд, а светлое лезвие над горизонтом на том краю степи делается все уже, сжимается в тоненькую ниточку – и гаснет…
Наверное, поэтому я первым наткнулся на Ласснера, когда он упал в долину. Тогда был уже конец лета, и звездам на небе было так тесно, что иногда хотелось, чтобы часть их попадала вниз. Я повернул к дому, боясь, что Теарис уже обо мне беспокоится. К тому же, я опасался, как бы два моих пса, которые были со мной, не вспомнили, что они рождены дикими, и не убежали в степь. Я позвал их и ступил на еще теплую после длинного солнечного дня дорогу…
И тут прямо с неба подул сильный ветер. Все вокруг ярко озарилось, как будто он действительно сорвал с небосвода лишние звезды и швырнул их на землю! Мои собаки прижали уши и распластались на земле, то рыча, то скуля, а я просто застыл, не зная, бояться мне или радоваться – уж очень красивым и странным было зрелище. Ветер струился сверху, как вода, он мерцал, и сверкал, и приносил незнакомый, дразняще свежий аромат… Так продолжалось долго, потом светлый поток начал иссякать. Остатки звездной пыли таяли в воздухе, осыпались на степные травы... Звезд на небе, как ни странно, не убавилось, но тьма между небом и землей словно бы стала гуще. Мои собаки заворчали и разом пошли, принюхиваясь, туда, где гасли последние крупинки чудесного света.
Я окликнул их, но они не послушались, а Даммар даже раздраженно зарычал в ответ. Мне оставалось только пойти за ними. Так я и нашел Ласснера – лежащим среди душистой травы возле удивительной машины и как будто спящим. Даммар задумчиво стоял над ним, а любопытный Хент с интересом обнюхивал гладкий бок аппарата.
Я присел на корточки перед человеком. Он был цел и невредим и даже улыбался, как будто ему снилось что-то очень приятное. Даммар понюхал его волосы, недовольно фыркнул и отошел. Ласснер шевельнулся, что-то пробормотал, потом открыл глаза и сел. Он посмотрел на меня, и даже в темноте мне стало не по себе от его странного взгляда, к которому я и потом не смог привыкнуть. Огромные темные глаза смотрели ласково и приветливо, но казалось, что их обладатель видит совсем не тебя, и не то, что рядом с тобой, а что-то совсем не имеющее к тебе отношения. Лишь однажды на моей памяти этот взгляд изменился, но об этом я расскажу позже.
- Здравствуй, - сказал мне Ласснер, имени которого я, конечно, тогда еще не знал. Потом огляделся и разочарованно присвистнул. – Ну и ну… У меня, кажется, сломался Ветер!
Потом на этом месте побывало все наше селение. Люди осторожно ощупывали таинственную машину пришельца, заглядывали внутрь, некоторые даже залезали в удобное, чуть шероховатое кресло и осторожно трогали пальцами серебристые панели с выпуклыми непонятными значками и округлый прозрачный шлем. Особенно долго и тщательно все разглядывали наши мастеровые – колесник Кронт, кузнец Фриль и двое его молодых подручных Геллан и Торноб. Мне и самому хотелось разобраться, как такая маленькая штуковина без рычагов и других приспособлений может подниматься в небо. Ласснера в ответ на мой вопрос пожал плечами:
- Не знаю, как тебе объяснить, Трим, - при вашем уровне развития науки... Понимаешь, энергия нашей мысли может… Или лучше так: изменение пространства при твоем достаточно сильном и отчетливо выраженном желании способно… Нет, не могу! Спасибо, что хотите помочь, но, видно, придется мне разбираться во всем самому.
И Ласснер вскрывал нутро аппарата, извлекал оттуда какие-то блестящие пластины и каждую внимательно рассматривал. Геллан и Торноб глядели из-за его плеча, едва смея дышать. Фриль с Кронтом тоже с удовольствием поглазели бы на это, но уже недалеко было время жатвы, и Теарис велел им не отвлекаться от насущных дел.
- Молодежь, так и быть, пусть немного полюбуется, - сказал наш старейшина, мой дед. – Не каждый день небо посылает такие чудеса. А наша с вами забота – не растерять того, что успели нажить.
Впрочем, сам он тоже пару раз добредал сюда, опираясь на свою крепкую, гладко отполированную палку, и издалека наблюдал, как идут дела. Казалось, он раздумывает, к добру или к худу то, что случилось. Меня это удивляло и даже немного сердило, потому что Ласснер был замечательно мягким и спокойным человеком. Хотя, как я уже говорил, взгляд у него был странноватый… Особенно, когда он начинал рассказывать.
То, что Ласснер знает множество историй, выяснилось очень скоро. Он охотно говорил о своих путешествиях, и никогда ни до, ни после этого мне не приходилось слышать рассказов волшебнее.
- Я видел огонь, который не жалит и не опаляет, - говорил Ласснер, и в его темных глазах при этом воспоминании, казалось, играли отблески. – Он горит вечно и переливается всеми цветами радуги. Сквозь него идешь, как сквозь сияющую стену, и по обе стороны рождаются и умирают дивные картины – поднимаются города, вырастают на белых островах узорные башни, море качает на волнах лодки, украшенные цветами… Я остался бы там, если бы не знал, что есть другие миры, не менее прекрасные и удивительные!
- Расскажи о них. Расскажи дальше! – просили слушатели, а их с каждым днем, с каждой историей становилось больше. – Что еще ты видел в своих странствиях?
И Ласснер рассказывал.
- Когда мой Ветер нес меня среди звезд, я думал, как много замечательного и еще никем не виданного есть во вселенной. Я летел, распростершись в кабине машины, а мой разум с помощью электронного шлема создавал удивительные грезы, и каждой из них давалось воплощение! Всему, что мы только можем вообразить, находится место, каким бы нереальным это воображаемое не казалось.
- Хвала Творцу! – подал голос Теарис.
Ласснер то ли удивился, то ли смутился.
- Да, - промолвил он, как мне показалось, с сомнением, - пожалуй, что так.
И продолжал говорить – о мирах, в которых день похож на сумерки и никогда не прекращается звездопад, и о странных местах, где вечное лето, и оттого можно увидеть рядом деревья едва цветущие и такие же - уже плодоносящие, и о сверкающих водопадах, летящих из самого поднебесья и рассыпающих вокруг тысячи звонких радуг, и о многом, многом другом, от чего в моей памяти остались лишь восхищение и свет…
Дни шли за днями, но Ласснеру никак не удавалось починить машину. Честно говоря, втайне никто из нас об этом не жалел: повести о чудесных мирах, рассыпанных за пределами нашего, такого привычного и, прямо скажем, обыкновенного, пробуждали в душах томление по невиданной красоте.
А вот скиталец, кажется, начинал скучать, и это было неудивительно. Человек, который видел радужный огонь, сверкающие ярче солнца плоды волшебных деревьев, изумрудные моря, с поверхности которых время от времени взмывают ввысь тысячи серебристых цветов, превратившихся в птиц, - мог ли он найти что-нибудь примечательное в нашей степи, к концу лета совсем поблекшей от солнца и пыли?
Я и сам начал тосковать. Мне снились странные сны: как будто я лечу на Ветре, и моя голова заключена в прозрачный шлем. Мимо проносятся яркие, разноцветные видения; я знаю, что это мои собственные грезы, которые ждут воплощения, но ни одна из них не успевает принять в моей голове четких очертаний, и все они одна за другой гаснут… Не раз мне случалось просыпаться в слезах.
Однажды, когда тоска сделалась невыносимой, я пришел на закате к машине Ласснера. Рядом никого не было. Пахло нагретой за день травой, уже сохнущей, потому что близилось время жатвы. Мои псы бродили вокруг, обнюхивая неяркие цветы и равнодушно обходя аппарат. Они были очень умны, но человеческий порыв к другим мирам был им незнаком. Я забрался в кабину и лег в гостеприимно распахнутое кресло. Мои руки и ноги ощутили приятную шероховатость материи, какой не соткут у нас даже самые искусные мастера. Надо мной таинственно поблескивал округлый потолок, и казалось, знакомые с раннего детства звуки – щебет птиц, шорох травы, стрекот и жужжание насекомых – отдаляются, уступая место волнующей тишине.
Я повернул голову и посмотрел на шлем. В его гладкой сверкающей поверхности отражались боковая панель и кусочек моего лица. Шлем лежал в специальном углублении и ждал, когда я протяну руки, возьму его и надену.
Стоило мне сделать это, как вокруг встала тьма. Я не сразу понял, что дело в шлеме: ведь со стороны он казался прозрачным. Зато изнутри сквозь стекло невозможно было ничего увидеть, и я уже хотел сорвать шлем из-за накатившего страха. Но тут у меня перед глазами замелькали разноцветные пятнышки, линии, задвигались фигуры... Их было много, они быстро менялись, и получалось точь-в-точь как в моих снах: я ничего не успевал рассмотреть. Намучавшись до головной боли, я снял шлем, положил его на место и выбрался из машины, чувствуя во рту горечь, а в сердце пустоту.
Снаружи уже заметно стемнело. Передо мной, возле самого аппарата, стоял Теарис, а у его ног примостились Даммар и Хент.
Теарис посмотрел на меня. Видимо, я выглядел так себе, потому что он вздохнул.
- Пойдем.
Я пошел за ним, вытирая лицо: оказывается, оно опять было мокрым от слез. Теарис двигался быстро, несмотря на палку и на то, что мы шли прямиком через густую траву. Места были знакомые, и я недоумевал, зачем деду понадобилось вести меня сюда на ночь глядя. Это было наше деревенское поле, засеянное рожью, жесткие колосья тихо шелестели в сумерках. Неподалеку в узких канавках задорно журчала вода.
Теарис остановился. Я встал рядом с ним.
- Много лет назад, - заговорил он, - задолго до твоего рождения, на нас пришли набегом тонгцы, народ, который жил по ту сторону холмов. Здесь был жестокий бой. Твой второй дед, Нарран, погиб вон там, где сейчас посажен кустарник, который загораживает наше поле от пыльных ветров.
- Я слышал об этом, но…
- Каждую весну, когда твои братья бросают зерна в эту землю, я вспоминаю тот год и тех, чья кровь здесь пролилась. Каждую осень, когда приходит жатва, я вспоминаю, сколько пота и слез стоили нам эти колосья… Помнишь: два года назад долго не было дождей, и мы все, даже совсем небольшие дети, носили воду из дальнего озера и без конца расчищали канавы, потому что их забивало тиной?
- Помню, но при чем здесь…
- И каждый раз, когда мы садимся за стол и делим хлеб, я думаю, что, несмотря на все испытания, земля каждый год дает нам пищу, и в селении рождаются новые дети, и жизнь идет своим чередом.
- Я понимаю, но что в этом…
Теарис опять вздохнул и поманил меня за собой. Теперь мы направлялись к селению и скоро вышли на дорогу. Мои псы бежали вдоль нее в траве, играя друг с другом.
- Ты неплохо приручил их, - заметил дед. – Если зимой из голодной степи к нашему жилью придут дикие звери, твои собаки будут нам хорошей защитой.
Похвала была приятна, но в сердце по-прежнему свербила и ворочалась тоска по разноцветным мирам Ласснера. Теарис снова остановился и показал рукой в темноту.
- Здесь весь наш род, кроме тех, кто живет сейчас. Когда-нибудь придет и мой черед. А потом – надеюсь, это будет через много-много лет, - и твой.
Там, куда он показывал, лежало кладбище. На его краю, в маленьком храме, приветливой оранжевой звездочкой горел огонек.
- Конечно. Только я бы лучше…
Теарис уже шагал по дороге к деревне. Против обычая окна во многих домах оказались темными, а подойдя ближе, мы услышали жалобное мычание коров, которых загнали в стойла, но забыли подоить. Уже открывая калитку в наш двор, я понял, что у нас много гостей. Наверное, собрались послушать Ласснера…
Дед придержал меня за плечо, когда я уже готовился ступить на крыльцо.
- Что это? – он кивнул на дверь, из-под которой сочился теплый свет.
- Это? – растерялся я. – Это… наш дом.
- Вот именно. Это – наш дом.
Горнице казалась тесной, столько в нее набилось людей. Здесь были и совсем дряхлые старики вроде бабки Матайи, и ребятишки, которых держали на коленях матери. Но больше всего было молодых парней и девушек. Все мои братья оказались здесь, а еще, конечно, подмастерья Геллан и Торноб, да и сам мастер Фриль собственной персоной.
На наш приход почти никто не обратил внимания, все были увлечены рассказом. Ласснер устроился у дальней стены, возле него сидело столько людей, что просто яблоку негде было упасть.
- …С годами мне все чаще стали попадаться миры, в которых происходили величественные и страшные события. Горы взрывались на моих глазах потоками сверкающей магмы, вершины их заволакивало темными облаками, сквозь которые сверкали зловещие алые огни, а языки лавы стремительно сползали вниз, погребая целые города… А бывало, ужасные животные выходили на сушу из глубин темно-зеленых морей, и брели по берегу, оставляя в песке огромные глубокие следы…
Его слушали, затаив дыхание. Ужасные, но завораживающие картины вставали перед нашими взорами.
- Я путешествовал очень много лет. Мои желания и грезы со временем обрели такую яркость и отточенность, что любой мир, едва я начинал его рисовать в своей фантазии, тут же делался явью. И вот, я пожелал, как мне казалось, невообразимое – мир, в котором вообще не было ни света, ни тьмы, ни скал, ни воды, ни пустынь, ни деревьев, ни неба, ни земли, ни звезд… Вообще ничего!
- И что же? – выдохнул кто-то.
Ласснер торжествующе улыбнулся.
- И моя греза явилась передо мной. Если бы вы знали, какое это потрясающее зрелище! Увидев его, я впервые понял, как устали мои глаза от пестроты красок, от яркого света, от суетливого движения и смены тепла и холода. Я остался один на один с великим, абсолютным Ничто! В его неподвижности и безмолвии было истинное, ни с чем не сравнимое величие. Я падал в бездну, черноту которой вы, как ни старайтесь, не сможете представить…
- И ты не испугался? – взволнованно спросил женский голос.
- Я был в ужасе, - Ласснер смотрел прямо перед собой. – Но, клянусь, мог бы так падать вечно, потому что… Мне вдруг стал понятен смысл всего на свете. Мелькание миров, блеск незнакомых солнц, шелест растений, плеск воды, - это, не спорю, здорово. Но мне всегда не хватало чего-то, какой-то завершенности. И вот, в абсолютно черной, манящей, бесконечной бездне я наконец увидел… Там был… были…
- Что же там было? – громко прошептал Геллан.
Ласснер открыл рот, чтобы ответить, но его опередили.
- Тебе ведь уже сказали: там ничего не было.
Люди вздрогнули, как будто стряхивая наваждение. Все лица обратились к Теарису. Ласснер тоже посмотрел на него. В его взгляде не было ни тени упрека, как всегда. И, как всегда, ни тени настоящего интереса. Я вдруг вспомнил, что, даже впервые очнувшись в чужом мире и увидев незнакомого человека – меня, - он не спросил, где находится.
- Я выслушал много твоих историй, скиталец среди миров, - сказал дед. Он по-прежнему стоял, тяжело опираясь на палку. Его голос звучал доброжелательно. – Все они хороши и удивительны. А теперь мне хотелось бы послушать еще одну. Расскажи нам о своем доме, странник. Где ты выстроил себе хижину? Где могилы твоих предков? Где поле, которое ты возделал, чтобы у твоих детей был хлеб? Как зовется земля, на которую ты хотел бы вернуться и за которую готов, если понадобится, умереть?
В доме было бы совсем тихо, если бы не младенцы, хныкавшие на руках у женщин.
Ласснер рассеянно улыбнулся. Вопросы Теариса, кажется, нисколько его не смутили. Может, он вообще не понял, о чем его спрашивают.
- У меня нет ни детей, ни предков. Если, конечно, не считать предками зародыши, которые плавали до меня в той же ванне с питательным раствором, - он пожал плечами. – Мы рождаемся совсем не так, как вы, и вообще… Наша жизнь – это одно большое странствие. Я не слышал, чтобы кто-то из нас возвращался куда-то или за что-то умирал. По крайней мере я ни возвращаться, ни умирать не собираюсь.
- Я так и думал.
Теарис обвел взглядом наших сородичей. Люди смущенно завозились:
- Поздновато уже! Да и забот дома хватает…
Горница быстро опустела. Ласснер безмятежно улыбнулся, пожелал нам спокойной ночи и отправился спать. Мой дед проводил его задумчивым взглядом.
Утром каждый занимался обычными делами. Я учил Хента и Даммара прыгать по моему приказу через кучу хвороста во дворе кузницы. Хент отвлекался и все норовил отбежать в сторону, зато Даммар вел себя молодцом.
Я видел, как мимо нас прошел Ласснер, направляясь, как всегда к своей испорченной машине. Когда его фигура была уже в самом конце улицы, из дверей кузницы, второпях вытирая руки о рубаху, вышел Геллан, старший из подмастерьев. Он кинул вороватый взгляд по сторонам и быстрым шагом направился вслед за Ласснером…
- Куда это ты собрался?
На пороге стоял Фриль, голый до пояса и весь лоснящийся от пота. Геллан обернулся, на его лице читалась досада. Он вздернул голову и дерзко ответил:
- Куда? Не век же сидеть в этой чахлой степи, где ничего хорошего не происходит!
Фриль свирепо прищурился. Я еще не понял, о чем они толкуют, но уже чуял, что дело кончится дракой, а потому, подозвав Даммара и Хента, припустил за Теарисом. И, уже убегая, слышал:
- Думаешь, если ты поможешь скитальцу наладить его машину, он возьмет тебя с собой к звездам?
Когда мы с дедом вернулись во двор кузницы, там уже хватало народу: сбежались другие подмастерья, и колесник Кронт с сыном, и еще кто-то… Фриль и Геллан уже успели сцепилиться, но их разняли. На Геллане была разорвана рубаха, у Фриля по подборотку стекала кровь из разбитой губы.
Теарис глянул вокруг и велел всем, кроме Геллана, возвращаться к своим занятиям. Я отошел в сторону, но мой дед и подмастерье говорили громко.
- Что с тобой происходит, парень? – спросил Теарис.
Геллан отвернулся и с горечью сказал:
- Что со мной происходит? Спроси лучше, что происходит со всеми нами! Почему мы живем так бесцветно и пресно, привязанные к этой скудной земле? Почему нам не дано путешествовать среди звезд и видеть те диковинные миры, о которых рассказывает Ласснер? Какая жалкая участь – рождаться, жить и умирать на одном месте, поколение за поколением!
Голос подмастерья сорвался.
- Пока человек молод, он любит перемены, - негромко ответил Теарис. – Ему кажется, что жизнь должна вертеться вокруг него пестрым хороводом, развлекая и удивляя. За последние дни мы много наслушались о чудесах. Но подумай сам: что ты будешь делать и кому окажешься нужен в этих далеких чужих мирах? Там ведь живут совсем по другим законам, чем мы…
Геллан молчал. Я заметил, что он плачет и чуть не заплакал сам: мне были понятны его слезы. Мой дед взял подмастерье за плечо и повернул лицом к степи.
- Посмотри - вот мир, который нуждается в тебе. Ему нужны твои руки и силы, чтобы год от года делаться лучше. Может быть, со временем он расцветет ярче и прекраснее, чем многие другие…
Геллан смотрел на степь, и я понял, что он не слушает, а ищет глазами маленькую серебристую точку посреди высушенной зноем травы – Ветер, летающий аппарат Ласснера. Теарис, видимо, тоже это понял. Геллан так ничего и не ответил, только вытер слезы рукавом и ушел обратно в кузницу. Мой дед еще постоял, глядя на степь, потом повернулся ко мне.
- Что ты чувствовал, когда был внутри этой машины? – спросил он.
Я рассказал. Он потрепал меня по волосам.
- Иди домой. А у меня есть кое-какие важные дела. Дольше тянуть некуда.
Ласснер обычно возвращался до сумерек, но в этот раз его что-то задержало. Уже высыпали первые звезды и почти смолк стрекот кузнечиков, а странник все не показывался. Когда совсем стемнело и на улицах никого не осталось, я увидел, что дед отворяет калитку. Увидев меня, он замешкался, потом махнул рукой.
- Так тому и быть. Пойдем, Трим! Только не бери с собой собак.
Даммар провожал нас взглядом, упершись передними лапами в забор. Хент поскуливал, пытаясь пролезть через щель под калиткой. Оба не понимали, почему на этот раз мы уходим без них.
Я почти не сомневался, что Теарис ведет меня к Ветру. Так и оказалось.
Ласснер сидел там, привалившись спиной к серебристому боку своего аппарата. На коленях у него лежала одна из блестящих пластин, которые, видимо, были главными деталями диковинного механизма. Он задумчиво глядел на нее и, услышав наши шаги, едва поднял голову.
- Когда ты починишь свою машину? – спросил Теарис.
Ласснер ласково посмотрел сквозь нас.
- Никогда. Этот преобразователь, - он кивнул на пластину, - должен был работать еще сто лет. Но он сгорел.
- И что же ты будешь делать?
- Застряну здесь навсегда. При вашем нулевом уровне кибернетики мне никто не поможет.
Он опять посмотрел на блестящую деталь, как будто раздумывал, не выбросить ли ее подальше в траву. Потом повернулся, щелкнул чем-то и пристроил пластину обратно в открывшуюся панель.
- Я знаю, как помочь тебе.
Мы с Ласснером посмотрели на Теариса: я с изумлением, а Ласснер – как обычно, без выражения.
- Спасибо, но это действительно невозможно.
Мой дед не стал его разубеждать, просто прикрыл глаза, переложил палку в левую руку, а правую протянул к небу. Сначала ничего не происходило. Все так же нас обступала темнота, в которой что-то едва уловимо шуршало и двигалось: степь жила своей ночной жизнью. А потом с неба хлынул ветер, целая звездная метель! Вокруг замерцали мириады крошечных огней, они падали и ложились, как зерна, в мгновенно притихшую траву. Мы стояли в потоке неземного сияния, так что наши фигуры казались посеребренными. Пахло чем-то свежим и нежным, как будто нас осыпало не загадочной сверкающей пылью, а тысячами лепестков, принесенных из небесного, вечно цветущего сада…
Впервые за все время Ласснер взглянул прямо на Теариса. Странно, но мне не понравился такой его взгляд.
- Ну и ну… Как же вы это делаете?
- Понятия не имею, - невозмутимо ответил дед. – Видно, так лучше для всех.
- Но если вам подвластны такие эффекты, почему же вы сами остаетесь здесь? Не путешествуете, а только слушаете чужие рассказы?
- Долго объяснять. К тому же, я не думаю, что тебе это действительно интересно. Ну, так как - летишь?
- Разумеется, - Ласснер забрался в свой аппарат. Но перед тем, как захлопнуть за собой округлую серебристую дверцу, он обернулся и посмотрел на моего деда со странной усмешкой. Теперь его глаза нравились мне еще меньше.
- А знаете, что я увидел на дне той черной бездны?
- Червей, копошащихся в навозе, - спокойно ответил Теарис.
И вот тут Ласснер наконец по-настоящему удивился.
- Как вам удалось…?!
Теарис пожал плечами.
- Тут и догадываться нечего. Разве ты мог увидеть там что-нибудь другое?
Послышался щелчок, и Ласснер скрылся внутри машины. Звездный ветер дул, постепенно размывая очертания аппарата, превращая его в сплошное сияющее пятно. Теарис опустил руку, но поток света продолжал изливаться на землю. Я невольно наклонился, ища в траве искорки светлой пыли… Потом, увидев, что дед уходит, бросился за ним вдогонку.
Он шел, не оборачиваясь, и мне тоже приходилось спешить, чтобы не отставать.
- Теарис… Значит, ты действительно мог бы путешествовать по другим мирам?
- Не только я, Трим. Просто когда такое становится возможным, ты уже знаешь, что главное – не это.
Мы достигли дороги и пошли медленнее. Я украдкой обернулся посмотреть, что стало с Ласснером и аппаратом. Мне показалось, что сияние начинает меркнуть, но больше ничего не удалось разглядеть.
- Как ты думаешь, Теарис, все эти узорные башни на белых островах, и сады, где деревья цветут и плодоносят круглый год… Они есть?
- Есть.
- И мир, сотканный из огня, который не обжигает? И водопады с тысячами радуг?
- Конечно.
- Но тогда… - я невольно запнулся. – Тогда выходит, что и черная бездна с червями тоже есть?
Теарис приостановился и посмотрел на меня.
- Трим, на свете есть все – и хорошее, и плохое. Если один человек будет говорить тебе, что мир только прекрасен, а другой – что он только гадок, не верь обоим: каждый утаивает от тебя половину правды. А что до бездны… Любому из нас однажды приходится заглянуть в нее, чтобы понять, кто мы, зачем родились и куда идем. И если у тебя есть то, ради чего стоит жить, и то, за что не жалко умереть, поверь мне: ты увидишь кое-что получше грязи и гнили.
- А если нет?
Уже были видны смутные силуэты дремлющих хижин и желтоватый свет в окнах – там, где хозяева только готовились ко сну.
- Мальчик мой, Творец не шутил, когда создавал мир. Все было очень даже всерьез. И до сих пор, какие бы время и судьба нам ни выпали, на любовь и надежду может рассчитывать только тот, кто сам умеет любить и надеяться.
Я обернулся и посмотрел назад. Слабый столб света, в котором танцевали блестящие точки, еще напоминал о звездном ветре и о Ласснере…
Со стороны деревни донесся вопль. Кто-то спешил нам навстречу, белея в темноте рубахой и горестно причитая на бегу. У меня больно заколотилось сердце – я узнал голос Геллана.
- Подожди! – услышали мы. – Возьми меня с собой! Я не могу здесь больше оставаться! Я уже никогда не стану прежним! Подожди меня! Я тоже хочу летать между звезд!
Подмастерье пронесся мимо нас, чуть не сбив Теариса с ног.
- Почему ты не остановил его?
Мой дед вздохнул, глядя вслед мелькающему на дороге белому пятну.
- Он уже не маленький, может выбирать сам. Вот он и выбрал.
Крики затихли вдали. Геллан затерялся в ночи, и я больше никогда его не видел. Удалось ли ему улететь с Ласснером или просто он, обезумев от горя, решил не возвращаться домой, мы уже не узнали.
Чудесное сияние постепенно погасло. Теперь перед нами лежала только темная дремлющая степь, а над нею поднималась тоже темная, мерцающая стена небосклона. Она скрывала великое множество прекрасных, невиданных миров, и каждый был для кого-то так же драгоценен и неповторим, как наш.
- Геллан сказал правду, Теарис. Мы уже никогда не будем прежними.
Дед взъерошил ладонью волосы на моей макушке.
- Пусть. Главное – сохранять разум, как в голове, так и в сердце. Пойдем спать, Трим. Завтра – начало жатвы.