18. Недолго музыка играла
Сменив мундир на гражданские шмотки, Витька устроился шофером в райпотребсоюз – рассадник греха и порока. Начать с того, что из первого же рейса по трем сельским магазинам он вернулся на автопилоте, то бишь, в стельку пьяным. Это было непреложной традицией – угощать товароведа, водителя и грузчика (комсомольско-молодежную бригаду) бутылочкой «Московской» с «прицепом». Три торговых точки – три бутылки минимум – и бригада в лоскуты! Ну и… понятное дело, тормоза, почитай, в ноль. Грузчик Сашка Пушкин, неимоверной силищи добродушный увалень и хронический алкоголик не в счет, а красавец Витька и выпускница кооперативного техникума Нинка Жукова по-пьяни - самое то! Разврат, короче, буржуазное перерождение.
Правду сказать, развратником Витька не был. Он вообще считал себя, переспав с очередной зазнобушкой, обязанным и ответственным за ее настоящее и будущее, а по сему, предложил Нинке руку и сердце. Она, можно смело сказать, была не против. Более того, втрескалась в Витьку по уши, но возбухли ее бабка с дедом. За кого, мол, ты, дура лопоухая, замуж собралась? Он тебе нужен: шпана монастырская, женатик и пьянь подзаборная? Да еще и с алиментами! Одним словом – архаровец! Нужен тебе такой?
По размышлении Нинка решила: не нужен! Ну, тады, как говорится, и авось! Витька пострадал маленько и утешился второкурсницей кооперативного техникума, волоокой грузинкой Тамарой. А спустя полгода в недобрый час по пути в деревенский магазин захватил старушку с корытом. Бабулька трюхала под августовским холодным дождем от деревни Береговой, конечной остановки рейсового автобуса, по песчаному проселку в ту самую деревню, куда направлялся и Витька. Трюхала, накрывшись корытом, которое под порывами ветра норовило вырваться из старческих рук. Витька, естественно, остановился, забросил корыто в кузов, а старушку впихнул в кабину рядом с Сашкой Пушкиным. В тесноте, как говорится, не в обиде.
Витька, после бегства Нинки совмещавший посты шофера и товароведа, с Сашкой Пушкиным едва успели разгрузиться и раскумариться бутылочкой «Московской» на двоих, когда давешняя бабулька объявилась в магазине. Не одна. Привела девчонку лет шестнадцати. Симпатичную в общем-то, очкастенькую и стройную, длинноногую.
Хотя на Витьку даже при соответствующем градусе впечатления она поначалу не произвела. Так, статья на ножках. Оказалась девчонка бабулькиной внучкой, и на просьбу старушки подбросить девчонку до города Витька охотно согласился.
Подбросил. И забыл. Мало ли их, чьих-то внучек и дочек вокруг. И своих, городских, и студенточек из кооперативного техникума и медицинского училища. Выбор широчайший.
А еще спустя полгода, поднимаясь к монастырю по Сабининской горе, Витька нос к носу столкнулся с той самой девчонкой. Слово по слову, затем прогулки по-над речкой, бестолковые разговоры ни о чем и… предчувствие весны! Вот тут-то девчонка и проявила себя настоящей, кондовой, так сказать, ретроградкой. Мол, категорически любимый Витечка, сперва женись, а потом хоть ложкой хлебай. И пришлось Витьке жениться. Правда, пока еще понарошку, понеже с Танькой к тому историческому моменту развод хоть и был оформлен, но пока еще не оплачен.
Короче, Витька с Ленкой вступили в сожительство, в результате коего образовался хорошенький ребеночек Алексей Викторович Дунаев. Именно так, на свое имя записал Витька сына, ибо был твердо уверен в том, что вскоре они с Ленкой оформят свой брак как положено, со всеми необходимыми бумажками и подписями. Просто никак не удавалось собрать необходимые для оплаты развода с Танькой восемьдесят пять рублей (месячную, между прочим, Витькину зарплату). За вычетом алиментов, понеже теща без промедления подсуетилась подать исковое заявление. Таньке-то самой было по фигу. Зарабатывала она в доярках до пятисот рублей, и алименты погоды лично для нее не делали. Не жадная была на деньги.
А работа в райпотребсоюзе шла своим чередом. Блатные шоферы получали выгодные рейсы, хорошие машины, солидную зарплату и не менее солидный приварок, а молодежи, вроде Витьки с его романтическим настроем и, как это фантастически не прозвучит, въевшейся во все фибры души законопослушностью, доставались крохи. Это с них, молодежи, высчитывали за перерасход бензина, за якобы умышленную порчу узлов и агрегатов машин, представлявших собой ведра с гайками, за преждевременный износ шин. А еще Витька не умел воровать. Пытался несколько раз в жизни, да и то по мелочи, но ничего не выходило. Замашки, видите ли, у него проявились интеллигентские: взяв чужое, чувствовать себя мерзавцем и подолгу казниться. Так что не умел воровать и не научился. Надо мимоходом заметить, законопослушность Витькина тем не менее каким-то образом уживалась в нем с бунтарством, не- желанием жить общепринятыми нормами социалистического общежития, нивелировавшими всех под одну гребенку, под один размер.
Ленке, то бишь, жене-сожительнице, данный расклад в Витькином мировоззрении, как оказалось по прошествии недолгого времени, не понравился. Ей-то, горторговской продавщице, были хорошо известны способы и методы поиска и взимания приварка из дырявых карманов простых рядовых советских граждан. Её, на тот момент уже Елену Николаевну, уважаемую заведующую бакалейной секцией самого крупного в городе гастронома, Витькины копейки попросту унижали, а по сему и отношение к нему менялось со скоростью курьерского поезда. Мальчишечку Алешку Елена Николаевна отняла от груди в полтора месяца по рождении и при первой же возможности отдала в ясли, дабы не потерять свое хлебное место в гастрономе. В обеденный перерыв повадилась навещать директора горторга любвеобильного Моисея Давидовича Курбановича, благо контора и кабинет оного располагались через дорогу.
Витька начал психовать, злиться, ревновать. Ленка отговаривалась тем, что необходимо предоставлять директору Моисею Давидовичу ежедневный отчет по работе. Естественно, данные отговорки Витьку нисколько не убеждали и не успокаивали, понеже он трудился не на стройках коммунизма, а в той же торговой сфере, что и его юная супружница. Отчеты продавцы сдавали завмагам, а не председателю РАЙПО или директору любой другой торговой организации. И не каждый день, а один-два раза в месяц.
Короче, дальше все покатилось согласно банальнейшему сценарию. Ленка принялась манкировать своими бабьими обязанностями: спать под разными надуманными, шитыми белыми нитками предлогами все чаще и чаще уходила на диванчик к Алешке, а ежели Витька прижимал ее в крайне ограниченном пространстве своей квартиры, бывшей когда-то кельей-клетушкой женского монастыря, лежала колодой, не проявляя никаких эмоций. Витьке данный расклад был совсем не в жилу, но он крепился, налево не ходил, хотя довольно-таки прозрачных намеков со стороны райпотребсоюзовских барышень и тетенек хватало за глаза. Да и, собственно говоря, разум у мужика изначально все-таки превалировал над зовом природы, понеже разумом Витька, как со временем выяснилось, обладал недюженным.
Вскоре случилась беда. Сашка Пушкин, друг и напарник по работе, укушался до поросячьего визга и подался нырять в Оку с городского моста. Трижды нырнул, а вынырнул всего два раза. То ли судорогой ноги свело, ибо в конце сентября вода уже основательно остыла, то ли о подводные сваи, оставшиеся в реке с незапамятных времен, головой ударился. С горя Витька напился в хлам, а Ленка подлила масла в огонь, принявшись каркать, что и его, захлебу противного, ждет подобная участь. Весь вечер каркала, покуда Витька не поднялся с пола и не врезал ей душевно по сопатке.
Очухался Витька в камере. Ленка, обидевшись, впрудила его с потрохами. За хулиганство и рукоприкладство судья Валентина Васильевна Власова, ярая мужененавистница прицепила Витьке на хвост пятнадцать суток. Сидя в одиночке при милиции, расположенной на перекрестке двух улиц в небольшом двухэтажном домике, бывшем когда-то обиталищем захудалого купчишки, Витька исказнился в душе в прах. Любил он, наверное, Ленку, хотя сам себе данный вопрос в размышление не ставил. Просто попервам, до свадьбы, то бишь, было делом мужского престижа забраться с девкой в постель, потом, как он считал, образовалась привычка, и вдруг выясняется: не привычка – чувство! К Алешке в первую голову.
Вернулся «декабрист» Витька Дунаев с отсидки к разбитому корыту. Пустая комнатенка его зримо увеличилась в размерах, ибо кроме колченогой табуретки, вилки с двумя отломанными зубцами, телогрейки и спецовки в углу, больше ничего не было. Соседка, злостная тетка Нюра Забелина, колыхаясь студнеобразной фигурой, заявила:
-Леночка-то тебя, дурня, насовсем бросила. Так и передать велела: уезжаю, мол, к хорошему человеку и Алешку с собой забираю. Пусть ему этот человек хороший отцом будет, а ты жри свою политуру, пока не сдохнешь.
Политуру Витька не пил. Тошнило от одного лишь запаха и вида коричневой какашки внутри бутылки, в кою превращались при сбивании ингредиенты собственно полироля, оставляя после себя условно питьевую жидкость цвета детского поноса. А вот к цитрали, боярышнику и прочей аптечной продукции, можно сказать, уже практически пристрастился. Особенно, когда в карманах наступал подсос.
Ленка сплавила Алешку в деревню, на руки своей бабке. Той самой бабульке с корытом, что два с половиной года назад Витька подвез до деревни. Ленка бросила торговлю и устроилась распредом на механический заводик, выпускавший огнетушители. Причиной потери хлебного места в гастрономе стал для нее арест и посадка на пять лет директора горторга Моисея Давидовича Курбановича. А Витькина жизнь снова выкрутила кульбит сродни извержению вулкана.