Элизабет Питерс
ПОСЛЕДНИЙ ВЕРБЛЮД УМЕР В ПОЛДЕНЬ
КНИГА ВТОРАЯ
В НЕДРАХ ЗЕМЛИ
Я закусила губу, чтобы подавить тревожный возглас. До этого момента всё шло так хорошо! В смятении ума я огляделась, пытаясь обрести вдохновение. Рамзеса нигде не было видно, но я не думала, что он имел возможность выйти из комнаты, и самый поверхностный обыск раскрыл бы тайник за винным кувшином. Затем я увидела бледное лицо, выглянувшее из дверного проёма моей спальни. Значит, Реджи был там всё это время, прячась за шторами – за женскими юбками? Я чувствовала лёгкие колебания, бросать ли его на съедение волкам, но меньшие, чем чувствовала бы, если бы он вёл себя по-мужски.
– Реджи! – воскликнула я. – Спасите его! Спасите Рамзеса!
У него не было возможности скрыться: один из солдат увидел его и вытащил из укрытия. Возможно, он надеялся, что, доставив эту птичку к хозяину, подсластит неудачу, ибо, как вынужден был сообщить, орёл бесследно исчез.
– Продолжать ли нам поиски, великий принц? – спросил он.
– Да, – отрезал Настасен. – Вы продолжите искать, и не будете ни есть, ни пить, пока не найдёте его. Если же этого не случится...
– Я понял твой приказ, великий принц, – сказал солдат, нервно сглотнув.
Настасен обратился к своим советникам.
– Что мы будем делать с этим червяком? Не стоит ли заставить его насладиться клеткой в моей темнице?
Ни один из почтенных господ, казалось, не имел своего мнения. Реджи выпрямился, охваченный отроческим пылом; возможно, ранее его заставлял колебаться недостаток не мужества, а интеллекта.
– Я пойду, – произнёс он. – Возьмите меня вместо мальчика. Оставьте его с матерью.
Настасен кивнул.
– Один заложник ничуть не хуже другого, – сказал он (или что-то в этом роде). Затем смерил меня злобным взглядом. – Попозже я верну его и заберу мальчишку. А может, и нет. Развлекайся, леди, пытаясь думать о том, как я поступлю.
Он повернулся на каблуках и вышел. Песакер отвесил нам насмешливый поклон:
– До встречи перед богом, чужестранцы.
Быстро удаляясь в тисках стражников, Реджи храбро улыбнулся:
– Я не обвиняю вас, миссис Амелия. Не теряйте надежды. Ещё остался шанс… – Его утащили. Муртек, следовавший за ним, не сказал ни слова и не смотрел на нас.
Мы остались одни – если не считать дюжины неуклюжих солдат вокруг и Аменит, вышедшей вслед за Реджи из моей комнаты и уставившейся на ряд винных кувшинов.
Я подбежала к ней и обняла её.
– Бедная девочка! Как хорошо ты скрываешь тревогу за своего любимого! Но разве мы ничего не можем сделать, чтобы помочь ему?
Гибко, как змея, она выскользнула из моих рук. Её гнев и разочарование – которые я почувствовала в трепетном напряжении тела – были так велики, что она не могла выносить мои прикосновения.
– Что сделать? Позволить ему выйти на свободу...
Придя в себя, она умолкла. Я посчитала более разумным притвориться, что неправильно поняла смысл её слов.
– Я мать, – сказала я на её родном языке. – Могу ли я видеть, как у меня отнимают ребёнка? Твой любимый – мужчина, сильный и смелый. И ты поспешишь к нему и найдёшь наилучший способ ему помочь.
Боже мой, девушка явно соображала еле-еле! Я помешала ей выдать себя и практически на пальцах разъяснила, каким должен быть её следующий шаг, но, похоже, случившееся вообще парализовало её мыслительные способности.
– Да, – сказала она наконец. – Я должна спешить к нему и узнать... Оставайтесь здесь. Не пытайтесь бежать. Ничего не делайте, пока я не принесу вам слово.
И выскользнула из комнаты. Я подождала немного, а затем заглянула за винные кувшины.
– Можешь выйти, Рамзес. С твоей стороны было крайне умно спрятаться; если бы они смогли схватить тебя, то не удовлетворились бы Реджи в качестве заменителя.
– С твоей стороны, мама, было крайне умно отвлечь Аменит, – возникнув перед глазами, прокомментировал Рамзес. – Когда она сказала, что будет советоваться с «ним», то явно ведь не имела в виду мистера Фортрайта?
– Что, чёрт возьми, мне делать с трубкой? – вопрошал Эмерсон, роясь в моих заметках и бумагах. – Неужели человек не заслужил возможность спокойно покурить… Ах, вот она. А вот, моя дорогая Пибоди, твой маленький нож. Благодарен за то, что ты его как следует наточила. Тарека связали не верёвками, а ремнями из сыромятной кожи.
– Я бы подарила тебе дюжину трубок и мешок табака, мой дорогой Эмерсон, – ответила я. – Они не сильно избили тебя?
– Всего несколько синяков. – Эмерсон начал набивать трубку. – Я был уверен, что мы ничем особенно не рискуем; эти многобожники действительно приносят жертвы, подвергая их длительным пыткам, и относятся к этому очень серьёзно. Единственный действительно страшный момент – когда Настасен пригрозил бросить нас в свою темницу.
– Это была идея Песакера, я думаю, – сказала я.
– То же самое. У молодого свинтуса безмозглая голова; Песакер считает его идеальным инструментом, и, несомненно, потому и поддерживает Настасена, а не Тарека. Теперь, когда у нас появилась отсрочка до момента церемонии, и Тарек свободен, следует что-нибудь придумать, если мы хотим избежать подземелий Настасена.
– Мы обязаны избавлением Муртеку, – продолжила я, вынимая финик из миски на столе. – На чьей же он всё-таки стороне?
– На своей собственной, мне кажется, – цинично ответил Эмерсон. – Политики всегда одинаковы, находятся они в залах парламента или во тьме Африки, а он – умный человек. Предполагаю, что его симпатии принадлежат нам и Тареку – торжество Настасена означает торжество Амона и его Верховного жреца над Осирисом и Муртеком – но он слишком бережёт от огня свою сморщенную шкуру до того, как победа станет неоспоримой.
Я изящно выплюнула финиковую косточку в руку и потянулась за другим.
– Я умираю с голоду. Все эти физические усилия, полуденная еда задерживается... Куда подевались слуги?
– Спрятались, как здравомыслящие люди. – Эмерсон склонил голову, прислушиваясь. Из дальних уголков дома доносились далёкие отголоски – глухие стуки, грохот и возгласы (я была уверена) богохульного характера. Эмерсон усмехнулся. – Солдаты Настасена напоминают мне пиратов господ Гилберта и Салливана (159):
«С ловкостью кота – бах! –
Так, что нас услышать невозможно,
В жуткой тишине – бум! –
Мы добычу ищем осторожно…»
Улыбаясь, я присоединила и свой голос. Всегда говорю: нет ничего лучше песни, чтобы воспрянуть духом.
«И вокруг ни звука…»
Мы грохнули кулаками по столу, сведя их вместе, и Рамзес, заразившись всеобщим подъёмом, завопил что было мочи: "Бабах!!!"
Мы завершили арию с блеском, а затем разразились хором, в котором писклявый голос Рамзеса обеспечивал необходимую дисгармонию:
«Вперёд, друзья! Мы бороздим моря…» – и так далее, до самого конца.
Эмерсон вытер лоб и расхохотался.
– Каждый человек считает себя критиком, а, Пибоди? Но ведь не могли же мы спеть так плохо? – И указал на дверь, где стояли, уставившись на нас, два солдата с копьями наизготовку.
– Западная музыка непривычна для них, – ответила я. – Возможно, они приняли её за призыв к сражению. Мы довольно сильно шумели.
Бросая робкие взгляды, мужчины опустили копья.
– Я малость проголодался, – сказал Эмерсон. – Давай посмотрим, сможем ли мы вернуть слуг. – Он резко хлопнул в ладоши.
Потребовалось некоторое время, но в итоге слуги появились и накрыли стол. Наличие двух солдат, которые задержались, жадно глядя на еду, очевидно, тревожило прислугу, так что Эмерсон отослал обоих, резко напомнив о приказах Настасена.
– Они не кажутся полными энергии, не находишь? – спросила я, пока мужчины плелись прочь, волоча за собой копья.
– Они обречены, – спокойно ответил Эмерсон. – Если они до сих пор не нашли Тарека, то уже и не найдут.– Он вонзил крепкие белые зубы в кусок хлеба и оторвал кусок. – И это может быть…
– Эмерсон, прости меня, но ты говоришь с набитым ртом. И подаёшь Рамзесу плохой пример.
– Извини, – пробормотал Эмерсон. Он сглотнул, поморщившись. – Неудивительно, что Муртек потерял бОльшую часть своих зубов. Похоже, они мелют зерно по-старому, между двумя камнями; в этом жалком хлебе не меньше песка, чем муки. Лучше бы Форт познакомил их с современными методами производства вместо преподавания политической теории и романтической болтовни... Я хотел сказать, что с самого начала чувствовал некоторое отсутствие энтузиазма среди стражников. Они гораздо сильнее спотыкались, шатались и падали под ноги друг другу, чем если бы им просто приходилось противодействовать нам троим, да и погоня за беглецом была необычайно бестолковой.
– Да и я думала о том же самом, – подхватила я. – Мужчины, сопровождавшие Настасена в этот раз, носили кожаные шлемы и длинные копья; это должно означать (и мне следовало бы заметить раньше), что лучники, которые носят перо – люди Тарека. Он говорил нам, что не все, кто носит его знаки, преданы ему – похоже, верно и обратное. Ты случайно не заметил, какие из стражников были особенно неуклюжими?
– Нет, чёрт побери, я был слишком занят тем, что опрокидывал всех вокруг. – Эмерсон нахмурился. – Вот в чём беда с этими заговорами: они не оставляют времени для неторопливого обсуждения. Если бы Тарек дал нам знать, кому можно доверять…
Он отхватил огромный кусок хлеба. Я смотрела на маленькую женщину, наполнявшую мою чашку. Действительно ли мне послышалось бормотание, мягкое, как жужжание пчелы или мурлыканье кошки, когда упомянули имя Тарека? Без сомнения, это объявляло о её симпатиях, но я не намеревалась подвергать её угрозе, пытаясь заговорить с ней. Вполне очевидно, что и в среде реккит были шпионы. До отвращения легко подкупить более слабых, заставив их предать свой народ. Для голодающего буханка хлеба – большее сокровище, нежели вера.
* * *
– Я рада, что мы смогли развлечься, затеяв утром освежающую драку, – заметила я Эмерсону, когда мы прогуливались под руку вокруг пруда с лотосами. – Предполагаю, что возможности для упражнений, укрепляющих здоровье, в дальнейшем окажутся весьма ограниченными.
Аменит вернулась, ведя за собой новую группу маленьких слуг. Последние выглядели ещё более несчастными и подавленными, чем первая партия. Я не сомневалась, что им и их семьям угрожали невообразимыми наказаниями, если они попытаются оказать нам помощь.
Эмерсон решил немедленно испробовать новую систему безопасности, отправившись к главному входу и требуя, чтобы его выпустили. Он вернулся с вполне ожидаемой новостью, что хитрость не удалась, и «его люди» уже не находились на посту.
– Я только надеюсь, что никто не пострадал, Пибоди. Этот мерзкий молодой свинтус вполне способен прикончить всех, кого он считает симпатизирующим нам.
– Дорогой, ты не понимаешь психологию Настасена, – ответила я. – Сейчас он находится в – как это сказать? – выгодном положении и способен без ограничений обрывал крылья бабочкам. Он не убьёт никого из наших друзей, не убедившись, что мы находимся рядом, чтобы видеть это. И будь уверен – если Тарека опять поймают, мы узнаем об этом раньше всех.
– Я не приверженец этого новомодного увлечения психологией, – проворчал Эмерсон. – В худшем случае – это вздор, в лучшем – старый добрый здравый смысл. У тебя ещё не было возможности пообщаться с Аменит после её возвращения?
– Пока нет. Девушка не очень умна, Эмерсон, и я бы определённо не позволила ей участвовать в любом созданном мной заговоре. Она бы выдала себя, если б я не могла её остановить. Думаю, для неё лучше остаться в неведении относительно своей роли.
– Безусловно. Полагаю, что именно она предала Тарека.
– А я уверена, что именно она обнаружила, что прошлой ночью нас не было в комнатах. Сегодня она была подозрительно бодра для той, кому полагалось выпить вино со снотворным. Она, очевидно, предупредила Настасена или Песакера – вероятно, последнего, так как только у него хватает соображения, чтобы прийти к очевидному выводу: мы шляемся возле некоего члена оппозиционной партии. Если бы я отдавала приказы, то устроила бы засаду близ мест обитания всех, кого подозревала в союзе с Тареком, и, конечно, во дворце самого Тарека. Тот факт, что нас не подкараулили на пути назад, внушает мне надежду, что они не знают, как мы вышли из жилища.
– Или куда мы пошли?
– Молю Небеса, чтобы это было так.– Я смахнула слезу. – Бедный отважный ребёнок! Каким страшным ударом будет для неё эта новость, какие одиночество и страх завладеют ей! Если бы только мы могли общаться – сказать ей, чтобы держалась мужественно, верила в Бога и в нас!
– Не обязательно в таком порядке, – произнёс Эмерсон с очередной неудержимой улыбкой. – Не падай духом, Пибоди; мы сможем послать ей сообщение, когда Ментарит вернётся к нам.
– Если вернётся. Слава Богу, её не было с нами вчера на обратном пути; не исключено, что она до сих пор вне подозрений. Эмерсон, я думаю, что Настасен, судя по всему, не знает, что мы видели Нефрет. Иначе он бросил бы нам в лицо и это обвинение.
– Хорошее замечание, Пибоди. Как долго длятся смены Служанок?
– Пять дней. Я тщательно считала. Сегодня – второй день Аменит. Не думаю, что смогу выдержать ожидание, но полагаю, что должна. Если только не...
Эмерсон остановился.
– Если только не..? – повторил он.
Высоко в ветвях распевала птичка. Мы смотрели друг на друга – два великих ума, но с едиными мыслями.
– Ты можешь устроить это, Пибоди? – спросил Эмерсон.
– Что касается средств – да, конечно. У меня есть достаточный запас опиума, но мы же хотим не усыпить её, а просто сделать неспособной исполнять свои обязанности. Ипекакуана, пожалуй, – задумчиво промолвила я. – Пилюли Доана, настойка мышьяка (160)...
Эмерсон посмотрел на меня с беспокойством.
– Знаешь, Пибоди, порой из-за тебя мурашки бегают по коже. Я даже боюсь спросить, почему ты носишь с собой несколько смертельных ядов.
– Мышьяк очищает кожу и делает волосы гладкими и блестящими, мой дорогой – в малых дозах, конечно. Я не использую его, как косметическое средство, но он очень полезен для избавления от крыс и других паразитов, которые часто заводятся в местах наших экспедиций. Не бойся, я буду осторожна. Её недомогание должно выглядеть естественным. В противном случае подозрение падёт на нас.
Эмерсон не казался полностью убеждённым. И призвал меня не только быть поосторожнее с дозировкой, но и дождаться подходящего случая, а не «швырять всякий хлам ей в вино после полудня», как он выразился. Я заверила его, что не имела ни малейшего намерения действовать опрометчиво. Необходимо некоторое время, чтобы преодолеть плохо скрываемую неприязнь Аменит ко мне и найти подходящий способ применить лекарство.
Этот последний вопрос – возможность, как сказали бы опытные криминалисты – представлял некоторые трудности. Аменит не садилась за стол вместе с нами и в нашем присутствии не употребляла ни пищи, ни питья. Однако когда-нибудь и где-нибудь она всё же должна была есть.
Моя задача облегчалась тем, что Аменит так же стремилась говорить со мной, как и я – с ней. Я твёрдо знала – как если бы сама присутствовала при встрече – что во время своего отсутствия она обсуждала происшедшее с Настасеном и Верховным жрецом Аминреха. Возможно, она также просила за Реджи (я ещё не уверилась в искренности её чувств к нему), но основной целью, очевидно, было узнать, как ей действовать сейчас, когда положение изменилось так резко. До разоблачения и пленения Тарека его влияние обеспечивало нам доброжелательное отношение. Теперь бархатную перчатку сбросили, и железная рука Настасена держала нас мёртвой хваткой. Пока Тарек оставался на свободе, смертельные пальцы не могли сокрушить нас, но я была уверена, что, если его схватят, мы вскоре присоединимся к нему в сырых, тёмных подземельях брата, и одним лишь Небесам известно, какие ужасающие муки предстоит вытерпеть перед столь же ужасающей смертью, которая освободит нас.
Мои усилия остаться с Аменит наедине, а её – поговорить со мной, были разрушены неожиданно комической ситуацией. Солдаты, обыскивавшие дом, отказались покинуть его. Я едва ли могла выступать с обвинениями, потому что, как и они, знала альтернативу, ожидавшую их, но ими овладевало всё большее безумие, и во второй половине дня они уже путались друг у друга под ногами, обыскивая места, где уже искали десятки раз, и изучая такие смешные тайники, как рюкзак Реджи и пруд с лотосами, непрестанно тыча в них своими копьями. Когда один из них перевернул сундук с бельём, который слуги до этого уже три раза укладывали, Аменит вышла из себя и стала кричать на солдат. Они отказались выполнять её приказы, поэтому она выбежала и ненадолго исчезла. Пока её не было, один из мужчин внезапно рванулся в сад и перелез через стену. Думаю, и другие последовали бы его примеру, если бы не услышали последовавшие за этим крайне неприятные звуки. Если бы я и сомневалась, что наше жилище хорошо охраняется снаружи, эти сомнения теперь полностью развеялись.
Повернувшись к ближайшему человеку, чьё лицо стало болезненного зеленовато-коричневого цвета, когда он услышал крики, удары и стоны из за стеной, я тихо сказала:
– Вот как ваш хозяин вознаграждает за верную службу? И это – справедливость (Маат; лит. – правда, правильное поведение)? И что он совершит с вашими жёнами и детьми, когда вы…
Но тут Эмерсон схватил меня за руку и потащил прочь.
– Господь Всемогущий, Пибоди, разве у нас мало неприятностей без того, чтобы ты ещё сеяла крамолу?
– Крошечное семя подстрекательства к мятежу может принести богатые плоды, ответила я. – В любом случае, стоило попробовать.
Когда Аменит вернулась, её сопровождал отряд солдат, которые посредством тычков и ударов убедили своих собратьев по оружию исчезнуть. Солдат, с которым я говорила, бросил на меня жалобный взгляд, на что я ответила поклоном, улыбкой и подняла вверх большой палец. Казалось, стражник невероятно удивился; оставалось только надеяться, что я случайно не совершила какой-то грубый поступок с мероитической точки зрения.
К тому времени, когда последних задержавшихся выгнали из дальних комнат, где они скрывались, уже сгустились вечерние тени. Рамзес в саду беседовал с кошкой, чьи появления и исчезновения, похоже, не зависели от присутствия стражников за стеной. Аменит, как любая обычная домохозяйка, размышляла над измятым солдатами бельём (счастливый случай нашей интуитивной прозорливости, так как одежды, которые мы носили во время второй ночной экспедиции, находились среди этого белья). Казалось, она была опечалена – подходящий момент. Я неслышно подошла к ней.
– Какие новости? – прошептала я.
Она уронила смятые одежды обратно в сундук и пожала плечами.
– Откуда мне знать? Я такая же узница, как и вы. Он не доверяет мне.
– Твой брат Настасен?
Закутанная голова двинулась вверх и вниз, что означало утверждение, и я улыбнулась про себя. Она сделала первый промах, признав отношения, о которых до сих пор я только подозревала. Впрочем, логический вывод напрашивался сам собой. Ментарит и Аменит, Тарек и Настасен – все они были детьми покойного короля, и потому – братьями и сёстрами, наполовину или полностью. Как Эмерсон однажды заметил в шутку, это была очень сплочённая семья. Надо отметить, что некоторые из них не выказывали нежной привязанности, которую братья и сёстры должны проявлять друг к другу, но мне известны и так называемые цивилизованные семьи, где найдутся подобные недостатки.
– Что они сделали с Реджи?– спросила я. – Удалось ли тебе увидеть его?
– Как я могла просить или вступаться за него? Если брат узнал о моём замысле помочь ему с побегом, я умру.
Я проклинала глухие завесы, скрывавшие её черты, ибо последние часто выдают (такому проницательному знатоку физиогномики, как я) чувства, которые скрывают произнесённые слова. Её голосу, конечно, не хватало убедительности; она говорила так уныло и бесстрастно, как будто читала заученный текст.
– Жаль, – сказала я. – Ты была бы счастлива с ним в огромном внешнем мире.
Это был случайный выстрел, но он попал точно в цель. Она стремительно повернулась ко мне, сжимая руки.
– Он говорил, что в вашем мире правят женщины. Они носят прекрасные одежды – малиновые, золотые и синие, мягкие, как птичьи перья, и покрытые сверкающими драгоценностями.
– О, да, – сказала я.
Рука выскользнула из-под покрывала и презрительно дёрнула меня за рукав.
– Твои одежды – не мягкие и блестящие.
– Но у меня остались такие одежды дома. Ты бы носила тонкие одеяния и украшения, пускаясь в долгий, трудный путь?
– Нет... А это правда – его слова, что женщины едут в колесницах с плавным ходом вдоль широких дорог? То, что они едят вдоволь, столько, сколько пожелают, и некоторые из лакомств так холодны, что от них болит рот, и кровати такие мягкие, будто лежишь на воздухе, и замороженная вода падает с неба?
– Всё это – абсолютная правда, – подтвердила я, когда она остановилась, чтобы перевести дыхание, потрясённая возбуждением, которое очевидно не относилось к Реджи. Честность заставила меня добавить: – Для богатых.
– Он богат. И занимает среди вас высокое положение.
– Э-э… да, – подтвердила я, гадая, что подумает лорд Блэктауэр о такой договорённости.
– Он сказал, что заберёт меня с собой, – бормотала Аменит. – Он поклялся своим богом. Могу ли я верить ему?
– Слово англичанина является его… э-э… правдой, – ответила я, с трудом справившись с переводом, тем более, что в данном случае отнюдь не была полностью убеждена.
– Но я не люблю женщин своей страны. Моя кожа темна, мои волосы не обладают золотой яркостью её… – Она умолкла, скрипнув зубами – но сказав на одно слово больше, чем следовало.
– Ты имеешь в виду миссис Форт? – небрежно заметила я.
– И его, – сказал Аменит. – Похожи на красное золото. Он очень красив.
Моё сердце забилось от волнения. Она не знала, что мы видели Нефрет; невольно выданную правду ей удалось прикрыть с моей помощью. Более того – трудная задача была решена! Решение возникло передо мной с абсолютной ясностью.
– А хочешь стать такой же красивой, Аменит? Женщинам в моей стране известны способы изменить цвет волос, осветлить кожу…
– А глаза? Я хотела бы синие, цвета неба.
Я нахмурилась.
– Это сложнее. Занимает много времени, и зачастую болезненно, по крайней мере, вначале.
– Мы могли бы начать прямо сейчас. Тогда я стану красавицей к тому времени, когда мы окажемся в твоей стране.
– Я не знаю…
– Ты поможешь мне! Я приказываю!
– Ну, – сказала я, – раз уж ты так настаиваешь...
* * *
Заговор внутри заговора! Даже Маккиавелли растерялся бы перед подобной глубиной. Но не я; беседа помогла найти ключ к нерешённым до сих пор вопросам. Желание девушки убежать с любимым было полностью искренним, благодаря сообразительности Реджи, соблазнившего Аменит не только своей красотой, но и обещанием чудес, которые выглядели истинным чудом для примитивной и амбициозной молодой женщины. Я верила в её желание обладать всеми этими благами гораздо сильнее, чем в её любовь к Реджи.
И так и сказала Эмерсону ночью, когда мы оказались в уединении супружеского ложа.
– Я понятия не имел, что ты так цинично относишься к любви молодых, Пибоди, – последовала реплика.
– Я цинична только по отношению к Аменит. Не все женщины таковы, Эмерсон, тебе ли не знать.
– Ну, тебе придётся убедить меня, Пибоди.
Так я и поступила – но процедура убеждения никоим образом не связана с моим повествованием. Когда он признался, что полностью убеждён, я закончила излагать свой разговор с Аменит:
– Она хотела приступить немедленно, но я убедила её подождать, поскольку мне требуются определённые ингредиенты – масла, травы и тому подобные – которых сейчас нет под рукой. Я пока не решила, какой метод использовать.
– И не говори мне, – занервничал Эмерсон.
– Тебе ещё представится повод пошутить, Эмерсон. Я чувствую, что лучше дождаться следующего дня на случай непредвиденных обстоятельств.
– И, вероятно, они окажутся достаточно неприятными, – пробормотал Эмерсон. – Я предупредил Рамзеса, чтобы он оставался начеку и был готов удрать в подполье, если Настасен бросит нам новый вызов. У меня железное самообладание, Пибоди, как тебе известно, но боюсь, что оно тут же исчезнет, если кто-то возложит насильственную руку на моего сына. А ты… Я хорошо помню, как ты поступила в прошлый раз, когда считала, что Рамзесу причинили серьёзный вред.
– Ты всё время об этом вспоминаешь, а я не устаю повторять: не имею ни малейшего представления о том, что я до такой степени забыла о правилах приличия (161). Но тебе в голову пришла хорошая мысль: извлечь Рамзеса из подземелья будет трудновато.
– Ты можешь спастись, Пибоди – как советник по красоте и личная горничная Аменит.
– Сегодня твой юмор исключительно мрачен, Эмерсон. Она, вероятно, намеревается воспользоваться составленными мной волшебными зельями, а затем разделаться со мною же. Теперь давай серьёзно. Вот как я это вижу. Настасен считает, что Аменит на его стороне – вероятно, он обещал жениться на ней и сделать её царицей. Она поддерживает его против Тарека, но держит в неведении о своих планах бежать из страны с Реджи. Она отчаянно ревнует к Нефрет…
– Звучит, как сюжет одного из тех нелепых романов, которыми зачитываются женщины, – пробормотал Эмерсон. – Откуда ты знаешь, что она ревнует?
– О, Эмерсон, это же очевидно. Но будучи мужчиной, ты не поймёшь, так что придётся поверить мне на слово. Аменит нас ни в грош не ставит, и согласилась взять нас с собой только по настоянию Реджи. Она и пальцем не пошевельнёт, чтобы спасти нас от Настасена; ей будет намного проще достичь цели, если мы окажемся вне игры.
– Не будет ли зловещей иронией, если она попытается отравить тебя в то самое время, когда ты займёшься её собственным отравлением? Повсюду трупы, как в последнем акте «Гамлета».
– Эмерсон, если ты немедленно не прекратишь…
– Извини, дорогая. Продолжай; твоё изложение вполне понятно и логично.
– Я... На чём я остановилась? Ах, да. Если Настасен решится на убийство, то пойдёт до конца – обречены и мы трое, и Реджи. В его дальнейших планах для нас не находится места, и Аменит вряд ли сможет объяснить ему, почему к Реджи следует относиться иначе.
– Да, что касается этого, ты права, – сказал Эмерсон, который, казалось, решил смотреть на происходящее с мрачной стороны. – Но есть и другие сложности. Песакер…
– Стремится к власти своего бога и, тем самым, своей собственной. Он будет настаивать, чтобы нас сохранили для жертвоприношения. Хлеб и зрелища (162), как ты помнишь – способы, посредством которых тираны управляли толпой. Муртек – другая сложность; в моём уравнении он является «х», неизвестным. Но я не оставила надежду на его помощь.
– И я, – подтвердил Эмерсон. – А как насчёт Тарека?
– Мы должны предполагать, что он говорил только правду, Эмерсон. Нефрет доверяет ему, и у нас нет никаких оснований поступать иначе. Но в его роли есть нечто, чего я не могу понять. В настоящее время он дискредитирован, в бегах – почему так важно, чтобы он был вновь пойман до церемонии, на которой Настасен, безусловно, получит одобрение бога, так как Верховный жрец Амона является одним из его сторонников? Они даже готовы рискнуть, оставляя нас здесь и предоставив относительную свободу, в надежде поймать Тарека. Если только Муртек, старый хитрец, не находится тайно на стороне Тарека и не думает, что Тарек ещё может спасти нас...
– Я бы не рассчитывал на Тарека, – глубоко вздохнул Эмерсон. – Он предпримет все возможные меры, чтобы его опять не поймали.
– О, я ни на кого не рассчитываю, Эмерсон. Кроме нас самих. Если ничего не поможет, нам просто следует одурманить служителей, одолеть охранников, вооружить реккит и свергнуть правительство.
– Пибоди, Пибоди! – Эмерсон крепко сжал меня в объятиях и тихо засмеялся, уткнувшись в мои волосы. – Ты – свет моей жизни, радость моего существования и всё такое прочее. Я говорил за последнее время, что обожаю тебя?
Я обрадовалась, что улучшила его настроение.
* * *
Нам понадобились всё хорошее настроение, которое у нас было, ибо следующий день оказался полон неприятных сюрпризов.
Первый случился утром. Я осматривала свою аптечку, пытаясь решить, что использовать для Аменит, когда уже-слишком-знакомая поступь марширующих ног провозвестила о новой опасности.
Я тут же подумала о Рамзесе. И как раз вовремя обернулась, чтобы увидеть взметнувшийся маленький килт, исчезавший в соседней комнате. Осталась лишь тревога – мне часто приходилось искать сына с сознанием, что он способен сколь угодно долго ускользать от преследования. Я приготовилась к грядущему.
Охранники действительно тащили пленника, но не Тарека. Я даже не заметила, что затаила дыхание, пока воздух не вырвался с шумом из моих лёгких. Реджи – именно он – улыбнулся мне и махнул рукой в знак приветствия Он был несколько бледен, но, казалось, невредим.
Чуть позже вошёл Настасен в сопровождении нескольких солдат и двух Верховных жрецов. Он явно не пребывал в приятном расположении духа – что для Тарека, полагаю, было хорошим предзнаменованием.
– Этот человек признался, – заявил он, указывая на Реджи. – Вы все виновны – вы пытались убить меня и украсть мою корону.
– Не верьте ему! – воскликнул Реджи. – Я…
Один из стражников, толкнув, сбил его с ног.
– Больше он мне не нужен, – продолжил Настасен. – Где мальчишка?
В скором времени вся мебель оказалась перевёрнутой, а все висящие предметы – снятыми. В самом начале Настасен вышел из себя и начал расшвыривать мебель собственными королевскими руками. Это было бы смешно, если бы я была меньше обеспокоена; в какой-то момент он перевернул большой винный кувшин, содержимое которого залило его прекрасные сандалии, а затем засунул голову внутрь, чтобы убедиться, не прячется ли там Рамзес. Наконец Песакер подошел к разъярённому принцу и начал что-то шептать ему в ухо.
Он, вероятно, знал из постоянной практики, как бороться с королевскими истериками. Конечным результатом явилось то, что Настасен взял себя в руки и зашагал прочь, чтобы возглавить поиски. Верховный жрец Амона последовал за ним. Муртек колебался, но ненадолго, прежде чем заковылять вслед за остальными.
Реджи упал на груду подушек и закрыл лицо руками.
– Простите меня, – промямлил он. – Напряжение последних часов...
Аменит подошла к нему и погладила по волосам. Он посмотрел на неё с улыбкой.
– Мне уже лучше сейчас. Но бедный маленький Рамзес... Где он? Он в безопасности?
– В большей, чем был бы в темнице Настасена, – сказал Эмерсон, потянувшись за трубкой.
– Вы уверены? Он так молод, и, возможно, попал в беду.
– Я не знаю, где он находится, если вы имеете это в виду, – ответил Эмерсон.
– Они обыскали каждый уголок, – бормотал Реджи. – Существует только одно место, где он может находиться.
– Почему бы вам не побежать и не рассказать об этом Настасену? – саркастически вопросил Эмерсон.
Реджи наградил его укоризненным взглядом и умолк.
Истина заключалась в том, что мне было не так легко, как Эмерсону в отношении Рамзеса, и я подозревала, что и ему не так легко, как он притворяется. Существовало лишь одно место – туннель, по которому Аменит привела нас увидеть мнимую Верховную жрицу. Я не видела, как она открывала люк, но Рамзес идеально выяснял вещи, которые не должен был знать. Было ли Настасену известно о тайном ходе? Если нет – скажет ли ему Аменит? У неё могли быть собственные причины для молчания – или нет. Как долго Рамзес может оставаться там в темноте, без еды и воды? И хуже того – будет ли он настолько глуп, чтобы искать другой выход из лабиринта? Зная чудовищную самоуверенность моего сына, я опасалась утвердительного ответа на этот вопрос.
Наконец звуки деятельности в задних комнатах стихли, сменившись зловещей тишиной. Я больше не могла выдержать неизвестность.
– Я собираюсь посмотреть, чем они заняты, – объявила я, убеждаясь, что мой пояс прочно пристёгнут. Не могу выдерживать эту неизвестность.
С печальной улыбкой Эмерсон взял меня за руку.
– Мне было интересно, кто первым из нас признает это.
Реджи и Аменит последовали за нами. Мы обнаружили, что поисковая группа собралась именно в той комнате, где я и опасалась. Верховный жрец Амона держал Настасена за руку и страстно в чём-то убеждал. Он замолчал, когда увидел нас.
– Не повезло? – спросил Эмерсон. И перевёл: – Везение не увенчало ваши усилия?
– Пока нет, – сказал Настасен. – Но вскоре увенчает. Я рад, что вы здесь, чтобы видеть. – Обернувшись, он указал на каменную плиту. – Это секретное место, известное лишь немногим. Я не подумал, что мальчик мог узнать о нём. Когда найду его, то спрошу, как ему это удалось.
Он нажал рёбрами обеих ладоней на мелкие углубления под краем плиты. Песакер закатил глаза и начал пенять, но поздно; плита начала подниматься и тайник перестал быть таковым – и для нас, и для глазевших стражников.
Настасен выхватил лампу у одного из мужчин и склонился над отверстием. Его голос отдавался глухим эхом:
– Здесь его нет.
– Он спрятался в коридоре, чтобы его не увидели, – сказал Песакер. – Пусть люди идут и ищут его, мой принц – теперь им известен секрет.
Мужчины были умнее своего принца. Последствия этого зловещего замечания не проскользнули мимо их ушей, что выразилось в весьма мрачных выражениях лиц, с которыми стражники один за другим спустились в тёмный лабиринт, откуда они могли и не выйти.
Я потянулась к руке Эмерсона. Он буквально смял её в своей. Моё сердце пыталось выскочить из груди. Имелись хорошие шансы, что Рамзес сможет ускользнуть, но я не знала, стоит ли надеяться, что его не найдут, или нет.
С нижней площадки лестницы глухо прогремел голос:
– Его нет здесь, мой принц.
– Ищите дальше! – крикнул Настасен.
– Как далеко идти, мой принц?
– Пока не найдёте его, вы, глупые (небольшие грязные грызуны)!
Муртек откашлялся.
– Мой принц, простите своего нижайшего слугу, но тот, кого ищут – всего лишь ребёнок, и слишком маленький, чтобы опасаться тёмных мест. Если они ведут к туннелям, он всегда сможет скрыться от больших неуклюжих людей. Разве не было бы лучше (соблазнить, уговорить, приманить) его выйти?
Настасен обдумал эту неожиданную мысль. Свет единственной оставшейся лампы отражался от его глазных яблок.
– Да, – сказал он наконец. – Я решаю, что мы должны соблазнить его выйти. Ты, женщина – позови своего сына!
Я настолько потеряла рассудок, что на самом деле могла позвать Рамзеса, но вмешался Верховный жрец Амона. Он трясся от ярости:
– Мой принц, мальчик не выйдет, если знает, что мы здесь. И возможно, что находится слишком далеко, чтобы услышать голос матери. Если вы позволите мне сказать... – Он отвёл Настасена в сторону и что-то прошептал ему.
В конце концов Настасен поступил так, как любой здравомыслящий человек – в самом начале: закрыл люк и удалился, оставив двух солдат на страже. Песакеру пришлось объяснять ему, почему охранники необходимы – чтобы предупредить и наш побег – и обосновать то, что спустившиеся мужчины должны быть заперты вместе с беглецом. Настасен и так был согласен, а Муртек убедил его, что они заставят Рамзеса держаться подальше от лестницы и, возможно, заблудиться.
Это и стало моим самым страшным кошмаром. Пожалуй, я предпочла бы подземелье. Мысли о Рамзесе, бредущем в одиночестве и полной темноте, с пересохшим из-за отсутствия воды горлом – теряющем надежду, взывающем о помощи, натыкающемся на каменные стены в паническом беге сквозь бесконечную ночь туннелей, падающем и, наконец, гибнущем в длительных мучениях... Я пыталась изгнать отвратительные картины из памяти, но потерпела неудачу; и когда, наконец, незваные гости оставили нас, то ничто не препятствовало мне разрыдаться.
– Не волнуйтесь, мэм, мы найдем его! – воскликнул Реджи, похлопывая меня по руке.
– Тебе нужно прилечь, моя дорогая, – подхватил Эмерсон, ведя меня в спальню.
Достигнув таким образом требуемой степени уединения, я попыталась прекратить плач и с удивлением обнаружила, что не могу. Эмерсон крепко обнял меня, и я приглушила рыдания на его мужественной груди.
– С ним всё будет в порядке, Пибоди.
– В темноте, в полном одиночестве, затерянный...
– Тише, моя дорогая. Спорю на что угодно, он не потеряется и сможет вернуться в любое время. И он не в темноте.
– Что? – Я подняла голову. Эмерсон изо всех сил прижал её к груди.
– Шшшш! Я увидел знак, когда Насти (163) держал лампу над люком – сгоревшая спичка, умышленно размещённая на верхней ступеньке.
* * *
После проверки снаряжения на моём поясе я обнаружила, что свеча и большое количество спичек исчезли из водонепроницаемого ящичка, в котором хранились. Поскольку Рамзес не мог забрать их утром, то, должно быть, изъял накануне ночью в ожидании возникновения крайней необходимости, и поэтому вполне возможно, что он обеспечил себя пищей, водой и другими предметами, которые посчитал необходимыми.
– Он мог бы, по крайней мере, оказать мне любезность и сообщить о том, что задумал, – сердито сказала я, укладывая обратно спички и две оставшихся свечи. – Никогда не слышала о подобных невнимательности и опрометчивости. О чём, чёрт побери, он думал? Не может же он остаться там навсегда! И как мы найдём его, когда…
– Он был достаточно разумен, чтобы оставить сгоревшую спичку, – ответил Эмерсон.
– Он, наверное, бросил её случайно.
– Он должен был зажечь свечу или лампу до того, как открыл люк, Пибоди. В этих задних комнатах нет окон; он не мог найти ни дорогу, ни открывающую тайник пружину без света. Нет, я уверен, что спичка – знак, предназначенный исключительно для наших глаз и дающий нам знать: он предпринял все возможные меры предосторожности и восстановит связь с нами, когда это можно будет сделать без опасности.
Он пытался успокоить меня и преуспел в этом – на некоторое время. Ситуация не была столь ужасной, как я уверовала вначале, но всё-таки достаточно скверной. Зная, что и сам он страдает, я придала лицу весёлое выражение и извинилась за минутную слабость, на что он ответил с обычной любезностью:
– Не стесняйся проявлять слабость в любое время, Пибоди. Я скорее даже рад этому.
Неотвязное беспокойство о Рамзесе заставило меня ещё больше озаботиться тем, чтобы поскорее вывести Аменит из игры. Реджи оказался неожиданным осложнением, и меня одолевало искреннее желание, чтобы Насти, как его назвал Эмерсон, не возвращал юношу. Ещё несколько дней в подземелье ему бы не повредили.
Как только я собралась с силами, то сразу отвела Аменит в сторону и предостерегла её от того, чтобы упоминать о нашем замысле любимому.
– Если ты проговоришься, он ответит, как и все мужчины, что любит тебя такой, какая ты есть. Он может верить в свои слова, но на самом деле это не является истиной. Пусть для него станет сюрпризом, когда ты покажешь себя во всей своей новой красе.
Она согласилась, что это – превосходный план.
Оставив Эмерсона, чтобы отвлечь Реджи надуманными предложениями для побега, я ушла с Аменит в свою комнату, куда уже принесли всяческие средства, потребованные мной. Я устроила целое представление, вполголоса напевая «заклинания» на латыни и иврите и одновременно отбирая, измельчая и смешивая.
Я дразнила моего дорогого Эмерсона, когда утверждала, что ношу с собой мышьяк и другие яды (хотя, может быть, и неплохая мысль – иметь при себе что-нибудь в этом роде на будущее).
Если бы я находилась в милой старой Англии, то могла бы раздобыть множество смертельных субстанций с полей и из живых изгородей. Но здесь это богатство было недоступно, а слабительные, достаточный запас которых я всегда носила при себе, действовали слишком быстро. Я не хотела, чтобы девушка обвиняла в своём недомогании мою заботу о ней.
Правда, у меня имелось кое-что из того, что могло пригодиться – ожерелье, подаренное мне одной из дам моей свиты после того, как я восхитилась очаровательными пёстрыми чёрно-коричневыми бусинами. Это были бобы клещевины, из которых добывается касторовое масло. Кулинария разрушает яд, поэтому касторовое масло совершенно безопасно, но эти бобы не варили, прежде чем нанизать на нитку, а только высушили. В моём ожерелье хватило бы яда прикончить Аменит вместе с полудюжиной охранников.
Но осмелюсь ли я применить его? Я измельчила семена и высыпала полученную смесь в холодную воду. Я могла бы убедить Аменит немного выпить под предлогом, что это придаст ей красоту изнутри, но не имела ни малейшего представления, насколько мощным вышло зелье. Оно может вообще не оказать никакого эффекта, может вызвать судороги и расстройство пищеварения, на что я и рассчитывала – или принесёт гибель.
Я христианка. Я отодвинула жидкость в сторону.
Я вымыла ей волосы и намазала лицо и руки пастой моего собственного изобретения, и тут произошло второе вторжение в течение дня – знакомые шумы марширующих ног и сталкивающегося оружия. Стало даже скучно.
Аменит отреагировала так же, как и любая женщина, когда интимные секреты её ухода за собой подвергаются опасности разоблачения. Другими словами, она завизжала, завопила и стала оглядываться в поисках места, где можно спрятаться. Она действительно представляла из себя ужасное зрелище: я добавила в месиво кое-какие растёртые для цвета, и она выглядела так, точно на неё напялили медную маску, сильно повреждённую ярь-медянкой (164).
– Не смывай её, – предупредила я, протягивая Аменит вуаль. – Ты испортишь волшебство.
Я услыхала, что Эмерсон зовёт меня. Вытерев пятна зелёной пасты с предплечий (я позаботилась запастись тряпьём), я поспешила в приёмную.
На этот раз Настасен не почтил нас своим личным присутствием. Командовал отрядом солдат один из представителей знати, присутствовавшей на нашем импровизированном приёме.
Я приветствовала его поклоном и вежливым «Добрый день», что, похоже, взволновало его. Он начал отвечать в том же духе и добрался до «Пусть боги благоволят…» прежде, чем опомнился.
– Идём, – хмуро произнёс он.
– Вообще-то я занята, – ответила я. – Это не может подождать?
– Не теряй чувства меры, Пибоди, – вступил Эмерсон, сдерживая улыбку. – Мы, помнится, преступники; достойнее будет идти по нашей собственной воле, а не по принуждению.
– О, конечно, Эмерсон. Реджи также приглашён?
Именно так. Учитывая резкое изменение нашего положения, мы решили носить обычную одежду всё время для того, чтобы быть готовым к неожиданным визитам, так что облачены мы были должным образом, и мне удалось схватить зонтик, когда нас вели мимо дверей. На этот раз не предоставили ни одного паланкина; мы шли в плотном кольце стражников. Но я заметила, что наш эскорт держался на почтительном расстоянии; похоже, главное, чего они опасались – случайно коснуться Эмерсона. Он тоже заметил это и развлекался тем, что внезапно шагал то в одну, то в другую сторону и смотрел, как мужчины мгновенно освобождают ему путь.
– Профессор, вы с ума сошли? – возмутился Реджи, который шёл позади. – Не провоцируйте их. Мы идём по лезвию меча.
– Вы знаете, что происходит? – спросил Эмерсон.
– Нет. Не имею понятия. Это не может быть церемонией коронации – она состоится спустя несколько дней.
– Так я и думал, – сказал Эмерсон. – Это, вероятно, ещё одна из маленьких хитростей Насти, чтобы заставить нас нервничать. Я отказываюсь впадать в расстройство.
– Вечно ты шутишь, дорогой, – сказала я, взяв его под руку. – Веди себя прилично. И подтянись. Маленькие хитрости Настасена могут соответствовать его прозвищу.
Быстрая ходьба и свежий воздух поддерживали наше хорошее самочувствие, хотя погода отнюдь не благоприятствовала здоровью. Клубящийся песок затуманивал солнце, не умаляя его огненный жар. Мне не хватало дыхания – и от тревожных ожиданий, и от усталости – к тому времени, когда мы достигли нашей цели: огромные ворота дворца, где я когда-то посещала вдовствующую королеву.
Её апартаменты были под открытым небом, с внутренними дворами и окружавшими их красивыми садами. Но мы шли не туда, а в нараставший мрак скальных камер задней части строения. Они были не менее внушительны; тень, в действительности, придавала им жуткое величие, как нельзя более подходящее для них, потому что они являлись, очевидно, государственными апартаментами правящего монарха, украшенными статуями, драпировками и окрашенными стенами. Здесь не было ни одного из нежных изображений птиц, цветущих растений и бегущих животных, украшавших дворцы Амарны, раскопанные нами с Эмерсоном – только сцены величия и военного мастерства короля. Обитые железом колёса боевой колесницы крушили врагов, сражённых царскими стрелами; опущенная булава разбивала голову коленопреклонённому пленнику.
Наконец, мы вошли в комнату большего размера, чем те, что мы до сих пор видели. Десятки фонарей и светильников были способны осветить только центральную часть; высокий потолок закрывала завеса тени, а тьма создавала боковые стены. На возвышении прямо перед нами стояло кресло, покрытое золотой фольгой. Ножки его имели форму львиных лап, львиные головы венчали подлокотники. Оно было пустым – за исключением предмета, отдыхавшего на мягком сиденье. Гладкая белая луковица, уложенная, как в колыбель, в каркас из кроваво-красного тростника – древняя Двойная корона, означавшая объединение двух земель Верхнего и Нижнего Египта, которая в этом заброшенном и умирающем оазисе лишь воскрешала память о минувшей славе.
В комнате было полно людей. Они стояли неподвижно, как статуи, но глаза блестели из тени, и я увидела, что были представлены все классы этого странного общества. Шеренга за шеренгой вооружённых солдат; придворные и дворяне, мужчины и женщины в одинаково богатой одежде; и даже группа реккит, согнанных за ограду и тщательно охраняемых.
У подножия лестницы, ведущей к трону и под прямым углом к ней стояло ещё одно кресло, также резное и позолоченное, но менее богато. А перед ним – три простых деревянных стула с сиденьями из плетёного тростника. Туда нас и усадили.
– Похоже, нам отведена роль зрителей, а не действующих лиц, – заметил Эмерсон. Он говорил нормальным голосом, но эхо усилило звук, и горящие глаза вспыхнули, будто приблизившись к нам, а затем вернувшись на место.
После того, как мы уселись, долго ничего не происходило, и я занялась изучением комнаты и меблировки. Существует трюк, позволяющий приспособить зрение к полутьме; сосредоточив внимание на самых тёмных участках зала и избегая смотреть на лампы, я стала замечать подробности, ускользнувшие от меня ранее. Ряд приземистых, коротких колонн бежал по всей длине комнаты на расстоянии от меня примерно в треть поперечного размера; я предположила, что другой такой же ряд находился за мной. За тронным возвышением виднелись двери, различимые только в виде более чёрного квадрата. Справа от двери открывался иной, более широкий проём...
Меня охватил неудержимый озноб. Проём был не дверями. Там находилась ниша –альков, глубокий и широкий; и он не был пустым. Что, во имя всего святого, пряталось… внутри? Не безжизненный камень, хотя он и казался огромным, как резной валун. Оно было живым; я скорее чувствовала движение, нежели видела. И слышала – эхо моего собственного стеснённого дыхания или грубое дыхание какого-то огромного чудовища? Я увидела слабый проблеск отражённого света...
И больше ничего, ибо прямоугольник дверей озарился светом факелов. Факелоносцы заняли места позади стула у подножия помоста. Затем появилась группа жрецов во главе с Песакером; они повернули налево и выстроились плечом к плечу перед нишей. У меня возникло странное впечатление, что они не столько защищаются от того, что находится внутри, сколько пытаются предотвратить его попытки выбраться.
Что же за зверь скрывался там? Фараоны Египта охотились на львов, и хотя царственные создания исчезли из самого Египта, их всё ещё можно найти в Нубии. Пленённый лев, вскормленный человеческой плотью, обучался калечить и убивать врагов царя... Мне крайне не хотелось быть съеденной львом. А ещё больше не понравилась бы необходимость смотреть, как съедают Рамзеса.
– О, дорогой, – прошептала я.
– Пибоди? – Эмерсон вопросительно посмотрел на меня.
– Я думаю, что, возможно, ты был прав, мой дорогой, когда говорил, что у меня слишком бурное воображение.
Дальнейшее обсуждение прервалось появлением Настасена при всех регалиях. Его плиссированное льняное одеяние, золотые сандалии и тяжёлый воротник, усеянный драгоценностями, представляли точную копию наряда фараона; рукоять меча на поясе была изготовлена из горного хрусталя в золотой оправе. Единственное, чего не хватало – короны, и о! что за похотливый взгляд он бросил на неё, когда миновал трон и уселся в кресло перед ним!
И снова воцарилось тяжёлое молчание. Как театрален был этот народ! Задержка длилась, и целью её являлось заставить потерять самообладание – по крайней мере, тех, кто, в отличие от нас, не воспитывался в традициях британской отваги. Эмерсон подавил зевок, я позволила векам опуститься, будто бы от скуки, и Настасен решил продолжить. Он поднял позолоченный посох, который держал в руке, и крикнул:
– Приведите их! Приведите виновных, дабы вострепетали они перед возмездием бога!
Наполовину ожидая увидеть Рамзеса и Тарека, я ощутила мгновенное облегчение, увидев вместо них небольшую группу людей в местной одежде. Но облегчение было недолгим, когда я узнала их и поняла, что вместе с ними находятся женщины и маленькие дети. Эмерсон выплюнул клятву (вполне оправданную, но записывать я её не буду) и начал подниматься. Но тут же рухнул обратно – из-за петли, сброшенной сверху и плотно притянувшей его тело к стулу. Я почувствовала, что мои руки точно так же привязаны; беглый взгляд вправо убедил меня, что и Реджи находился в том же положении.
– Эти люди – дважды предатели, – объявил Настасен. – Один раз – за неспособность выполнить свой долг. Другой – за то, что отдали свои души во власть белому колдуну. Они умрут вместе со своими семьями. Но так как они храбро сражались, служа моему отцу, царю, и так как колдун подчинил их своими чарами, им предоставляется честь умереть от руки Хенешема (?).
Ряды жрецов перед нишей расступились, и оттуда вышел мужчина. Ростом он был не выше, чем самый низкий из жрецов, но вдвое массивнее их, и вся эта масса состояла из мышц. Он носил только набедренную повязку; всё его тело, в том числе голова, было выбрито в соответствии с требованиями ритуальной чистоты. Тяжёлые надбровные дуги и пухлые щёки уменьшали глаза до маленьких чёрных кружочков, холодных и блестящих, как обсидиановые бусины. Рот представлял из себя широкую безгубую линию, будто вырезанную в мёртвой плоти. Шея была настолько толста, что голова, казалось, покоится непосредственно на массивных плечах. Он выглядел так, будто мог раздавить обычного человека голыми руками, но нёс с собой оружие – копьё, чьё лезвие было темно от старых пятен, за исключением острия и краёв, которые сверкали, как полированное серебро.
Когда он вышел, свет факела бросил на смазанную маслом кожу отблеск цвета свежей крови. Он низко поклонился Настасену и ещё ниже – тёмной нише, затем распрямился и стал ждать.
Из рядов обречённых не доносилось ни звука. С застывшими серыми лицами они глядели пустыми глазами на своего палача. В первых рядах стоял молодой офицер. Он не смотрел на нас, и, казалось, забыл о женщине, тесно прильнувшей к нему. Она выглядела совсем девочкой и держала на руках младенца. Её лицо оставалось неподвижным, но руки, очевидно, сжались сильнее, и малыш стал плакать.
Безгубый рот палача трещиной разошёлся в стороны.
– Младенец плачет? Я остановлю его слёзы. И, поскольку Хенешем милостив, я не оставлю мать горевать по ребёнку. Стань впереди, женщина, и держи перед собой дитя.
Он с лёгкостью поднял тяжёлое копьё, как веточку. Малиновый свет скользнул вдоль вздувшихся мышц на руках. Молодой отец застонал и закрыл руками глаза.
С пересохшим от ужаса ртом я изо всех сил пыталась освободить руки и достать маленький пистолет. Но знала, что не успею.
Когда Эмерсон немного раздражён, его грудь раздувается, как у быка; когда же он действительно зол, то передвигается так же тихо и быстро, как атакующий леопард. Я услышала треск, с которым верёвка на его груди лопнула, будто нитка. Одним длинным прыжком он оказался рядом с ближайшим стражником и вырвал копьё из его рук, отправив валяться на земле. Сверкание, серебристая молния – и лезвие копья, теперь тусклое и мокрое, выходило на полные двенадцать дюймов из спины палача.
О, кисть Тёрнера (165), перо Гомера (166)! Нет, меньший гений не мог бы передать величественное и страстное великолепие этой сцены! Эмерсон стоял в пролёте, сжав кулаки. От невероятного удара отлетели все пуговицы с рубашки, и бронзовая грудь бурно вздымалась. Круг копий угрожал ему, но голова была гордо поднята, и мрачная улыбка играла на губах. У его ног лежало тело убийцы в растекавшейся луже крови. Стоявшие за ним осуждённые оживали; падая на колени, они протягивали руки к своему защитнику.
Эмерсон глубоко вдохнул. Его голос заполнил огромный зал, прокатившись громовыми раскатами:
– Месть богов поразила убийцу маленьких детей и безоружных мужчин! Маат (справедливость, порядок) объявляет свою волю через меня – Отца Проклятий, Руку Бога!
По всему залу прошуршал единый вдох благоговения. Настасен вскочил, его лицо опухло от ярости.
– Убейте! – завопил он. – Убейте его!
Примечания.
159. Гилберт и Салливан – театральное сотрудничество англичан викторианской эпохи - либреттиста Уильяма Гилберта и композитора Артура Салливана. В период с 1871 по 1896 год они создали четырнадцать комических опер (оперетт). Гилберт сочинил причудливые сюжеты этих опер, в которых всё «шиворот-навыворот» (англ. topsy-turvy), но каждый абсурд доводится до логического конца: феи вращаются в обществе британских лордов, флирт является преступлением, гондольеры претендуют на монарший престол, а пираты оказываются заблудшими аристократами. Салливан внёс вклад своей музыкой, легко запоминающимися мелодиями, передающими и юмор, и пафос. Ниже цитируется их оперетта «Пираты из Пензанса» в моём переводе (известный перевод Георгия Бена воспроизводит оригинальный ритм, но менее точен). Исполнение этой арии сопровождается сильными шумовыми эффектами.
160. Ипекакуана – «рвотный корень», в больших дозах вызывает рвоту. Пилюли Доана – салицилат магния, могут вызывать расстройство желудка или сердечное недомогание. Ну, а о мышьяке и говорить не стоит.
161. Третий роман серии – «Неугомонная мумия». Напоминаю: Пибоди, не помня себя от гнева, с помощью одного лишь зонтика обратила в бегство целую вооружённую банду, а затем упорно не верила, когда Эмерсон рассказывал ей о произошедшем. Но лучше прочитайте роман сами.
162. «Хлеба и зрелищ!» (лат. panem et circenses) — выражение из 10-й сатиры древнеримского поэта-сатирика Ювенала, использованное им для описания современных ему устремлений римского народа.
163. Игра слов: фамильярное сокращение имени Настасена с английского переводится, как «грязный, противный, скверный» и т. п. (Nasty).
164. Ярь-медянка (Aerugo) – зелёная медная краска, состоит из уксуснокислой меди, получается при действии на медь уксусной кислоты и воздуха.
165. Уильям Тёрнер (1775 – 1851 гг.) – британский живописец, мастер романтического пейзажа, акварелист. Предтеча французских импрессионистов.
166. Гомер – легендарный древнегреческий поэт-сказитель, создатель эпических поэм «Илиада» и «Одиссея».