Соглашусь, что правыми всегда оказываются прагматичные - то бишь, ушлые. Бодаешься с ними, защищаешь свои эфемерные глупости, - а глядишь: опять они правы вышли.
Может это и ограниченность моя, но предать свои невыгодные глупости мне ни разу даже в голову не приходило. Да и вообще не о том рассказ...
Тяжёло мне было тогда: можно любить человека и даже знать наверняка, что он тебя любит, но обстоятельства жизни вокруг этого иногда указывают на тебя, как на преступницу, а человек этот под напором может отказаться от тебя, пусть и проливая искренние слёзы.
Жизнь больше любви, как декларировал хит того времени. Я погрузилась в работу, а она потребовала в тот момент найти моделей для фотосъёмки . Происходило это все в конце застойных советских лет, когда и умереть не давали, но и жить - тоже. Ходить нужно было по струнке и бояться нарушить правила, в которых человек был блохой бесправной.
Дело было в Питере, где как и во всем СССР не было модельных агентств, но кругом тогда были друзья, и каждый, даже незнакомый местный житель, был готов прийти на помощь: бесплатно. Лишь был озвучен клич, как потоки питерских девчонок устремились, готовые сниматься хоть завтра.
В те советские времена не было надутых губ и акриловых ногтей. Девчонки были естественны и простодушны. Беда только, что для съёмок они не подходили.
Пошла я на Ленфильм и попросила актерский отдел помочь по-братски. Так однажды в стайке присланных кандидаток показались мне приблизительно подходящими одно лицо и фигура. Я пригласила актрису на съемку. Риска особого не было: не справься она - можно было бы продолжить поиски. Фактически, я искала модели впрок: для будущих съёмок с европейскими партнерами.
На следующий день мы отправились в арендованную за символические деньги студию на телевидении - для пробной фотосъемки. Фотографа я наняла в Лентассе. Он не знал, как снимать моду, но я надеялась срежиссировать. Меха мы привезли из Москвы. Грим, аксессуары и постановку кадра я взяла на себя. Была ещё пара дружественных ассистентов, которых дали с работы, и роскошный Икарус для передвижений и перевозки реквизита.
Ничто не предвещало, что деятельность наша выльется в столь бешеное веселье. Лишь стоило мне поставить первый кадр с моделью, вдруг оказавшейся в гриме редкостной красоткой, как она расколола нас:
- Орленок, орленок, взлети выше солнца, - страстно запела она, оказавшись перед объективом.
Мы рухнули от хохота.
Кадр, тем не менее, оказался более чем удачным. Продолжая хохотать, мы отсняли намеченное. Перезнакомились. В тот раз мне впервые пришлось столкнуться с актерским темпераментом. Я сразу поняла, что являюсь его антиподом: с актерами трудно поддерживать диалог, потому что они не слушают собеседника, жадно ждут реакции на каждое своё движение и полностью вкладываются в то, чтобы произвести впечатление.
Лариска была ярким представителем своей профессии. Это качество в ней я оценила сразу же и сполна. Корысти в нашем сотрудничестве было мало: я не могла предложить ей больше пятнадцати советских рублей за съёмочный день. Случались съемки меховой моды раз в год, и то не всегда, но мы подружились из-за кайфа этой смешной и совершенно не коммерческой деятельности.
Вскоре мы уже были взаимно в курсе всех наших амурных дел, а впоследствии - и драм. Она не одобряла мой выбор, - человека, которого не знала и лишь раз увидела издалека. А я не считала себя вправе судить ее за легкомысленность суждений. Внутренне, то есть на эмоциональном уровне и не включая голову, мы понимали друг друга, что было запечатано питерской водкой. Меня восхищало, как старательно и безупречно Лариска была способна приготовить бешбармак. Это было долго, зрелищно, поучительно и вкусно. Бесконечно разминаемое тесто, булькающая в кастрюле курица и неожиданное чудо соединения рваных кусков раскатанного теста с мастерским куриным бульоном. А ведь все это долгое время мы о чем-то говорили... Память - на горе или на счастье - стёрла все.
В те глухие годы культурная жизнь одна спасала от деградации. Яркой кометой сверкнул на московском небосклоне спектакль «Сирано де Бержерак», поставленный в 1980 году Борисом Морозовым. В нем блистал Сергей Шакуров, но великолепным был и весь ансамбль: А.Балтер, Э.Витторган, В.Коренев. Следя с пристрастием за судьбой этого спектакля, я однажды узнала об уходе из театра пары ключевых исполнителей: супружеской пары Балтер и Витторгана. Их уход был катастрофой. Спектакль можно было закрывать. Начались поиски замены. Шло время, а московская актёрская биржа не могла предложить ничего достойного. Ввод Т.Спивака формально решил проблему замены Э.Витторгана, хотя театралы справедливо возмущались, но актрисы на роль Роксаны так и не могли найти - вообще никакой, даже толстой и отмороженной, чего больше всего опасался Сергей Шакуров.
Идеалистическая глупость моего представления об актёрском предназначении заставила меня написать С.Шакурову о том, что в Питере есть студентка-актриса, отвечающая требованиям к роли: молодая, темпераментная, красивая, пластичная, способная к импровизации и вовсе не толстая. Театр, по дурости моей, рисовался мне храмом актерского искусства, куда должны стремиться все профессионалы. Оказалось, что это было сильным заблуждением: актёров зачастую интересует медийность и гонорары, что никак не связано с подмостками, где платят копейки.
И вот Сергей Шакуров, как наиболее заинтересованный в спектакле «Сирано» исполнитель, отправился в Питер для встречи с рекомендованной мной кандидаткой на роль Роксаны. Лариска спала в общаге, когда он нашёл ее. Растолкав ее, он представился, объяснил причины своего появления и потащил на ужин в Асторию. Контакта у них не произошло, но вернувшись в Москву, Шакуров наткнулся на Мосфильме на режиссёра, запускавшегося с костюмным фильмом, и настоятельно рекомендовал ему строптивую питерскую студентку: красива была, чего не отнять.
Режиссёр тут же вскочил в Стрелу и помчался отсматривать ее, угодив прямо на дипломный спектакль. Был он (спектакль) плох или хорош - история умалчивает, но актриса пришлась по сердцу знаменитому режиссёру. Он вызвал ее на пробы в Москву.
Тут мы и увиделись у меня на кухне (в Москве). Актерские суеверия не позволяли ей делиться о выпавшем шансе. Но после длительного молчания крупные слёзы покатились по ларискиным щекам, и она сообщила о состоявшейся пробе. Скупо и косноязычно она поведала о случившемся: режиссерском задании и страхе перед ещё неизвестным результатом. Сжав кулаки, она вонзила ногти в ладони до крови, беззвучно повторяя какие-то уральские заклинания. Мне было тоже страшно за неё. Я понимала, что настал поворотный пункт ее биографии и всю ее беззащитность в происходящем и выбранной профессии.
Спустя положенное время был объявлен ответ. Лариска снова была в столице, где к тому времени она уже успела растерять полностью своих прежних подростковых друзей: ведь она заканчивала школу в Москве и лишь затем поступила в питерский ВУЗ. Разумеется, мы снова рыдали на моей кухне - на радостях от свершившегося.
Событие было необходимо по-русски отметить. Я предложила сделать это по-крупному: отправиться в ресторан Прага. Был роскошный летний день. Мы забрались на самый верх легендарного ресторана, куда совершенно неожиданно нас беспрепятственно пустили без всякой советской очереди и даже усадили по нашей просьбе на открытой галерее. Заказали мы аристократическое меню: одну бутылку лучшей водки и две порции красной икры. Праздничная эйфория ничем не была нарушена. Там, в летнем мареве над крышами города, мы действительно пережили бесконечное счастье сбывшейся мечты. Этот момент - тоже бремя и испытание, оттого что выхода из самого восторга удачи нет: бег по кругу повторения триумфа истощает.
Окосев от водки, жары и неожиданного поворота судьбы,мы прикончили икру, выплеснули восторг и отправились в гости по предложенному Лариской адресу. Нам показали проект памятника Высоцкому, представленный на конкурс: невысокую квадратную плиту с асимметричными скатами к смещённому центру, в котором лежал шар - словно жемчужина в раковине. Как я узнала, проект уже был отвергнут комиссией. Там же мне в руки попали альбомы графики Сидура, потрясшие меня. То было ещё запретным искусством и неразрешенным именем. Спустя десятилетия я думаю, насколько более - или менее - должны были бы меня потрясти эротические рисунки Эйзенштейна?
Потом начались съемки: сначала в Москве. В самом их начале мне удалось сделать несколько памятных, очень красивых, фотографий. Оказавшись как-то случайно во второстепенной актерской тусовке после съёмок, я подивилась, как она скучна: как плоски шутки, как мало знают эти люди.
Увидев позже будущий бестселлер на Мосфильме, я подумала, что он недостаточно динамичен: долгими были молчаливые переходы между кадрами и сценами. Контакта с фильмом быть не могло в любом случае: я была болельщицей главной исполнительницы.
До выхода на экраны было ещё далеко. В отсутствие киносъёмок, мы с Лариской устроили свои съемки - фото - у меня дома. Это пришлось на тот период, когда я, с только что обретённым впервые в жизни Кэноном, начала снимать со сменной оптикой и применять освещение. Развлечение это - играть в съемки звезды (на дефицитный Кодак)- было совершенно бескорыстным и бесцельным удовольствием. В те дни начинался мой роман с фотографией.
Потом вышел фильм. Как оказалось, его словно уплотнили: больше не было впечатления чересчур длинных стыков между кадрами. Народ валил валом в кинотеатры, критика злопыхала. Дебютантку вообще сравняли с землёй. От этого шока она так никогда и не оправилась: уже перевалив за шесть десятков продолжала утверждать, что этот фильм - ее проклятье. Не упоминала при этом, что объездила, благодаря ему, весь мир, стала известной, и то, что за жизнь создала массу ролей, - но больше ни одной, оставшейся в людской памяти.
Иногда я думаю о том, сколько людей вложили свою энергию, взгляд и вкус в тот знаменитый экранный образ, оболочкой для которого стала просто красивая и живая девчонка.
Фото: Галины Коревых