Исход

               
      Нина

     Заседание парткома стало для Нины Николаевны настоящим испытанием.  Дочь Лиля, любившая все упорядочить и расставить  по местам, сказала категорически:
   - Нужно молчать. Молчать и ни в коем случае не вступать с ними в дискуссию. Слушай и кивай со скорбным видом.  Или повторяй, как попугай: это решение моей семьи, а значит, и мое решение.  В крайнем случае: я так решила, и объяснять мотивы решения не буду. Так будет легче.
   - Кому легче?
   - Ну, тебе в первую очередь.
    Так Нина Николаевна себя и настраивала, и в целом справилась. На столе лежало ее заявление о выходе из рядов КПСС «в связи с отъездом на постоянное жительство в государство Израиль», сверху она недрогнувшей рукой положила партбилет. Члены парткома, похоже, не имели большого желания вести воспитательную работу, они сидели с упомянутым Лилькой скорбным видом и молчали. Зато председатель,  неприятный мужик с «зализом» поперек лысины, отвел душу. В техникуме, где работала Нина Николаевна, он преподавал историю, стало быть, язык у него был подвешен как надо. Битых полчаса она слушала его монолог, в котором присутствовал и обзор международного положения с упоминаниями об израильской агрессии и происках империализма, и перечень славных дел родного государства, в особенности, конечно, те многочисленные блага, которыми государство одарило персонально Нину Николаевну – вырастило, выучило, ну и так далее и так далее...
    Она старалась не слушать, повторяя про себя «я так решила, я так решила»... Разглядывала парторга, его руки с обгрызенными ногтями, неопрятный пиджачок с перхотью на плечах, теток – членов парткома, их одинаковые стрижки с химической завивкой, каменные лица, красную помаду – тоже, похоже, одинаковую. И вроде бы даже и не переживала. Ей пришлось-таки сказать свое «я приняла решение», но вскоре все закончилось.
   Дома ей все-таки стало плохо. Расторопная Лиля быстро вызвала «Скорую», приехали, измерили давление, вкололи магнезию... В общем, обошлось.

    Лилия

    Прощание с работой прошло мирно и спокойно.  Скромно посидели с коллегами из нотариальной конторы, они пожелали Лилечке счастливого пути, и ладно. Освободившись от нудных обязанностей, она с удвоенной силой принялась решать неимоверное количество  вопросов. Среди оформления кучи всяких бумаг особо тягомотным оказалось добывание медсправки для кота – Клаус, ровесник старшей дочери, был членом семьи, и решено было его брать с собой.  Нина Николаевна, узнав об этом, была ошарашена.
   - Вы все с ума сошли! Кто вас вообще туда пустит? И так один еврей тащит с собой двух русских баб, да двоих детей, которые в их понимании тоже не евреи, вы еще кота в эту компанию?
    Но у нее, похоже, получалось. Единственная ветлечебница была на другом конце города. Экономя деньги,  Лиля возила немилосердно орущего кота на осмотры и прививки в трамвае...
    Для нее вообще не было ничего невозможного. Имя роскошного цветка в сочетании с ее, мягко говоря, заурядной внешностью казалось насмешкой – маленькая, костлявая, остроносенькая, с мышиным хвостиком и невыразительным  взглядом...  Однако Лилькина  энергия поражала, особенно в сочетании с редким хладнокровием. Ее нельзя было вывести из себя, и если уж она что задумала, остановить ее бурную деятельность  тоже казалось невозможным.  Конечно, именно она была идейным вдохновителем переезда семейства на землю обетованную. 
   Мать иногда думала:  когда Лилька десять лет назад брала штурмом своего будущего мужа, был ли в этом элемент некой дальновидности, расчет на будущее - или все-таки нет? 
   Как бы то ни было, Семен теперь был счастливым билетом. Пропуском в другую жизнь.
 
    Семен

    Фраза «Еврей дворником работает» занимала почетное второе место в списке самых коротких анекдотов (на первом было «Баня, через улицу раздевалка»).
    А Семен Хазанович действительно работал дворником. Ну, не совсем работал – числился, чтобы не считаться тунеядцем. Работал сосед дядя Коля, а Семен исправно отдавал ему полученную в ЖЭКе зарплату. На самом деле Семен вкалывал в бригаде шабашников, и особенно интенсивно с тех пор, как появились реальные перспективы переезда – денег надо было много.  О своем уходе из института с должности младшего научного сотрудника он ни разу не пожалел.
   Покойные родители воспитывали его во вполне советском духе, собственно, он и евреем-то  себя не ощущал. Но к идее переезда отнесся положительно, тем более жена основную беготню взяла на себя, он пока и не почувствовал никаких перемен.
   Однако Лилька уже осторожно прикидывала предполагаемую дату отъезда, и одна проблема начала его беспокоить.
    Проблему звали Марина, и была она его любовницей. Тихая, улыбчивая, полная противоположность его неуемной жене – видимо, этим она его и притягивала.  Муж Марины был заводским снабженцем, то есть постоянно мотался по командировкам. Это позволяло им видеться, Семен тоже со своими шабашками работал в свободном графике, и Лилька его перемещения не особо отслеживала. Их связь длилась третий год, необременительная и ни к чему не обязывающая.
    Но перспектива разлуки неожиданным образом как-то все обострила. Они стали встречаться при малейшей возможности,  и с каждой встречей он все яснее понимал - эта история занимает в его жизни гораздо больше места,  чем ему казалось.
    Последнее свидание превратилось в кошмар. Марина, обычно спокойная и никогда не пытавшаяся выяснять отношения, проплакала весь вечер. Она и теперь ничего не объясняла, не требовала, не говорила о чувствах – просто плакала. И когда они пили принесенный Семеном кагор на кухне, и позже, в спальне, обнимала его, а слезы текли и текли, и он ощущал на губах их соленую горечь. Потом он сказал: поставь чаю, что ли... Она послушно встала, он сказал: подожди, и провел ладонями по ее мокрому лицу, изгибам тела – запоминая. Впечатывая в память.
    Он выпил чаю, глядя в ее припухшие от слез глаза. Вылил остатки вина в стакан и опрокинул одним махом. Сказал развязно: ну ладно, пошел я... Встал, поцеловал ее и ушел, с бессильной яростью хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
                *  *  *
     Мало-помалу  Хазановичи стали привыкать. Приспосабливаться. Теплолюбивый сиамец Клаус, отойдя от ужасов переезда, похоже, решил, что попал в рай. Он жарился на подоконнике, на самом солнцепеке, Нина Николаевна, погладив его, охала:  Клаус, об тебя обжечься можно! Ей было труднее всех, она  и жару плохо переносила, и язык осваивала тяжело.  Спасалась общением с внучками, домашней работой, которая, как известно, никогда не кончается. Осатаневшая в прошлой жизни от очередей и талонов, Нина Николаевна закупала в конце базарного дня горы фруктов за бесценок.  Девчонки, которые  уже довольно уверенно лопотали на иврите, объедались  апельсинами и бананами, за что отец ласково обзывал их обезьянышами, мартышовичами и макакочками. 
    Хорошо, что Хазановичи не были первопроходцами, русская диаспора образовалась немаленькая, и Семен довольно быстро начал работать на стройке.  У Лильки с работой получилось не сразу, но однажды она огорошила мужа, сообщив, что устроилась на курсы – маникюр-педикюр, «особенно, знаешь, педикюр – очень востребованная услуга»...
   Видимо, он не смог скрыть некоторую брезгливость, потому что она сказала язвительно:
    - Ну, я-то знала, что мой диплом здесь ничего не будет стоить...
    Нехорошо так сказала, с неожиданной злостью, аккуратно подчернутым «я» дав понять, что вот она-то реалистка, а кое-кто питал напрасные иллюзии по поводу своих инженерных идей и вообще витает в облаках...  Было ощущение, что она хотела еще что-то добавить, но вовремя остановилась.  Касалось ли это его двойной жизни, Семен решил не думать.  Конечно, она могла о многом догадываться, но какое это сейчас имело значение?
     Мужики из его русскоязычной бригады как-то спросили, как, мол, привыкаешь, березок в снегу не хватает? Он отшутился – нет, блондинок! Посмеялись...
     Однако не зря Семен любил говорить, что в любой шутке есть доля шутки. Когда на улице в пестрой, непривычно шумной толпе изредка мелькала чья-то русоволосая голова, душа его неизменно уходила в пятки. Он сердился и ругал себя идиотом, но пока что – было так.  Семен  надеялся, что это пройдет.
    Во всяком случае, ему хотелось в это верить.