Из цикла "История одного стихотворения"
Пусть ты даже всё лето, купаясь и рыбача, с компанией ребятишек проводил на речке, поход на ту же речку в воскресенье всей семьёй вместе с родителями - совсем другое дело! Такое запоминается надолго, иной раз и на всю жизнь. И совершенно не потому, что такое случилось лишь однажды, нет. Каждое лето - два, три, а то и четыре раза родители находили время выбраться с нами: с сестрой и со мной, то на рыбалку, то просто на берег Маймы, а то и Катуни или пройти далеко вверх по Улалушке, в надежде дойти до истока, взобраться на Тугаю или на Серемейку, которые в те времена были практически безлесые, покорить Комсомолку или пойти через неё дальше к Мотькиному Пихтачу. Ну, а многодневная палаточная жизнь на Айском озере или на Обском море – это уже в чуть более поздние времена.
В этот раз путь был не долгий, к подножию Комсомолки, сразу за городским стадионом, вброд через Майму. На фотографии, где я пытаюсь согреться, натянув по горло папины брюки, хорошо видно, что широченные, прямые по моде 50-х годов брюки, закатаны до колен. Больше и не требовалось, чтобы их не замочить, в том месте Майма была совсем мелкой, не то что выше за плотиной.
На левом, высоком берегу Маймы, на ровном месте, ещё до начала подъёма Комсомолки, росло с десяток совершенно необычных для Алтая деревьев – маньчжурские орехи. Они были почти такие же большие, как могучие тополя в городе, в то время как берёзы, осины и другие деревья, которыми была густо засажена Комсомолка, не превышали тогда десяти – пятнадцати сантиметров в диаметре. Не случайно эта гора, получила название «Комсомольская», именно комсомольцы в конце двадцатых начале тридцатых годов, когда бывшее село Улала, возвели в статус города с названием Ойрот-Тура, посадили на ней великое множество деревьев. Правда, злые языки по сию пору, намекая на появившиеся густые лесопосадки на ранее безлесой, лишь поросшей кустарниками горе, называют её «Алиментной».
То, что большие деревья именно маньчжурские орехи, мы, ребятишки уже знали от взрослых. Почти за год до этого, ранней тёплой осенью большой компанией ребятишек с нашего и соседнего дворов мы прибегали на это место, собирать упавшие с деревьев орехи. То, что это грецкие орехи, никто из нас не сомневался, потому что с ними мы были знакомы по новогодним подаркам, в которых крупные крепкие орехи, в несколько раз большие, чем кедровые, сказочно сверкали в серебряной фольге. А тут – лежат себе под деревьями и не по одному, два, как попадались в подарочном пакете, а бери, сколько хочешь! Вот мы и набрали. Кололи, кололи, что есть сил, на берегу Маймы, благо там сплошь галька, голыши да валуны. У меня и других ровесников разбивались только пустые орехи, а у пацанов, что постарше, случалось и полные раскалывались, но не на половинки или хотя бы на несколько частей, как это бывает у грецких орехов, а расплющивались в мелкую крошку. Короче, не сыто хлебавши, уже потемну мы разошлись по домам, где при свете выяснилось, что мы все будто йодом перемазались: и руки, и лица, и майки - всё было коричнево-жёлтым от кожуры орехов. Тогда-то мы и узнали, что это совсем не грецкие, а маньчжурские орехи и что полакомиться их содержимым нам не удастся.
Но целью нашей воскресной вылазки с родителями к подножию Комсомолки была не ореховая «рощица», а проложенный у самого начала горы лоток, в котором можно было купаться. Когда-то, как мне тогда казалось, при царе Горохе или в лучшем случае в тридцатые годы в Горно-Алтайске была построена гидроэлектростанция. Её небольшое жёлтое здание виднелось метрах в ста от нашего места. Но эта гидроэлектростанция не перегораживала плотиной всю реку, а вода к турбине подавалась от реки Маймы по крытому желобу, лотку, как его все называли, который начинался метрах в трёхстах от нашего места, выше специально построенной для подъёма воды плотины.
Лоток был немного поднят над землёй на двутаврах, сколочен из совершенно потемневших от времени досок и перетянут в некоторых местах толстой катанкой. Из его многочисленных щелей, дыр и пробоин капала, сочилась, лилась и даже хлестала вода, но, тем не менее, и при этом внутри лоток почти наполовину был заполнен водой так, что можно было в нём плыть, не касаясь руками дна. Вся прелесть купания заключалось в том, что купающиеся залазили в большущую дыру в крыше лотка, а в сечении лоток был где-то полтора на полтора метра, и неслись вместе с потоком метров восемьдесят до следующей дыры, которая была уже недалеко от самой электростанции. Там можно было без особого риска остановиться и вылезти из лотка. Все знали, что в турбину никто не попадёт потому, что перед ней стояла надёжная решётка, защищающая лопасти от случайно попавших в лоток предметов, хотя и на входе тоже была крепкая решётка, иначе ребятишки неслись бы по лотку от самого начала.
Ни до того лета, ни после, как мне помнится, никто в лотке не купался. Скорее всего, именно в тот год работа электростанции была прекращена, но совершенно точно, что не только родители, но и сестра, и я испытали на себе полное соединение с потоком несущейся в узком пространстве воды. Судя по сохранившейся фотографии, на которой у меня причёска а-ля школа образца пятидесятых годов, а до школы мы чубчиков особо не носили, это было летом 1957 или 1958 года. Не припомню, чтобы лоток существовал и в дальнейшем, скорее всего первой же зимой после окончания работы станции и снятия охраны его разобрали или растащили.
К сожалению, на фотографии не стоит даты, но другим, надёжным фактом датировки события может стать и то, что к этому времени я уже умел плавать, а этот навык, совершенно точно, у меня появился за год до школы.
Может быть, то лето было особенно жарким, но почти каждый день мы всей ватагой, а когда и просто: вдвоём с сестрой, проводили на другой, более спокойной и мелкой речке Горно-Алтайска - Улалушке. Особенно нам нравилось место сзади городского стадиона. Левый берег, от стадиона был крутой, там было поглубже и потому хорошо было ставить нашу рыбацкую снасть – банки. Это что-то типа маленькой корчажки у которой воронка сделана из толи, а корпус - полулитровая стеклянная банка или, что было реже, литровая. Банок по 0,75 литра в то время вообще не было. Иметь литровую банку было за счастье, потому что туда могла залезть более крупная рыба. В банку для приманки клалось несколько сухариков и ставилась она воронкой против течения. Стало быть, надо было постоянно лазить в воду, чтобы правильно поставить снасть. Так ловились пескари, чебачки, а иногда вьюны или селёмы. Какое же было счастье, пожарить такой богатый улов до сухариков, а если с яйцом, то и того лучше!
Купались мы практически там же, но чуть ниже, где была небольшая заводь и глубина достигала полутора метров, а может и больше. Обычно мы, мелюзга купались около правого низкого берега, не заходя на глубину, а речка-то, Улалушка там была всего метров шесть - восемь не больше. Большие же мальчишки ныряли в омут, как мы его звали, с высокого берега. И однажды они меня столкнули с него прямо на глубину. Народный способ обучения плаванью сработал на все сто процентов, с той поры я стал не только нырять, но и плавать так, что в десять лет мы с другом Женькой переплывали Айское озеро.
Так бы и остался в моей памяти неизвестно когда построенный лоток детищем царя Гороха или реликтом лампочки Ильича, если бы не эти воспоминания, которые заставили, по обыкновению, порыться в интернете. Оказалось, что действительно в конце двадцатых годов ещё в Улале была построена гидроустановка на реке Майме. Но к нашему лотку она не имеет отношения. Наше строение оказалось моим ровесником, ну, всего-то на год постарше.
В постановлении Горно-Алтайского Облисполкома от 4 июля 1951 г. читаем: «В городе Горно-Алтайске, областном административном центре Горно-Алтайской автономной области, имеются две электростанции горкомхоза. Первая из них ТЭС (Тепловая ЭлектроСтанци введена в эксплуатацию в 1938 году. На ней были установлены паровые котлы выпуска 1902 года и паровая машина выпуска 1899 года, бывшие в эксплуатации. В 1945 году, вследствие износа котлов и паровой машины, станция законсервирована и не работает до настоящего времени.
Для снабжения города электроэнергией спешно, с отступлениями от проекта и с дефектами в 1949 году была построена и введена в эксплуатацию ГЭС. Проектная мощность ГЭС 130 кВт, рабочая - 80, а фактическая мощность в зимнее время составляет всего 20 кВт
Деривационный (отводной) лоток протяжением 462 погонных метров вследствие отсутствия средств и нужных материалов, сделан с отступлением от проекта и не выдерживает давления, дает утечку до 50% забираемой воды и понижает мощность станции.
... В связи с вышеуказанным исполком областного Совета депутатов трудящихся и обком ВКП(б) просят Вас:
1. Для улучшения работы ГЭС отпустить в третьем квартале 1951 года на капитальный ремонт деривационного лотка протяжением 462 погонных метра - 120 тысяч рублей…»
В детских воспоминаниях хорошо отложились цены того времени: сливочное мороженное, которое продавщица накладывала из стоящей во льду цилиндрической жестяной ёмкости в вафельный стаканчик, стоило рубль тридцать, а на рубль можно было купить три с четвертью изумительно белых мятных пряника. Ну, а взрослая мера – бутылка водки в ту пору стоила в Горно-Алтайске двадцать восемь семьдесят, по цене второго пояса включающего три пятьдесят на доставку за отдалённость. Средняя же месячная заработная плата по стране в 1951 году, когда производился ремонт лотка, составляла 661 рубль, ясно, что в Горно-Алтайске она была куда ниже.
Значит, тот лоток, что я видел и в котором мы купались, был построен всего десять лет назад, а отремонтирован шесть – семь лет назад!!! Причём, отремонтирован за 120 тысяч рублей, изначальная же постройка всего энергосооружения на Майме обошлась в 500 тысяч рублей. И всё это просуществовало не более десяти лет!
Такое открытие меня даже обрадовало, - не надо идеализировать прошлое и говорить, что тогда всё было голубым и розовым. Разгильдяйство было и есть, нет как розового прошлого, так и розового настоящего, из чего неумолимо следует, что и будущему совершенно не с чего стать розовым, оно будет таким, каким будет, каким его сделаем мы.
Hof, den 02.09.18
В городе детства. Горно-Алтайск
Жизнь идёт, забывается многое,
Мимолётное и проходящее,
Но хранится, как настоящее,
В Душе детство моё, босоногое...
Не для рифмы стиха, правды ради,
Детство я назвал босоногим,
Не за тем, чтоб сказать, что убогим
Было детство моё и в ограде,
Во дворе, по лексике местной,
И в лесу, и в горах, и на речке,
Где купались вволю, беспечно,
Как я понял потом, себе место
Подобрав для забав и купания
В тихой заводи с хлопьями пены,
Где текла Улалушка степенно,
Впитав стоки общественной бани,
На подобную «мелочь» внимание
Обратил я лишь взрослым, когда
В город детства не навсегда,
А как будто бы на свидание
Со своим босоногим детством
Приезжал, но ушедшие годы
И меня, и тот город, и воды
Поменяли, и по соседству
С нашим домом высох ручей -
Черемшанка, и нет ограды,
Что была не для нас преграда,
А предел для земли ничьей,
Где катались на санках зимой,
Назвав склон «Маленькой горкой»,
И не то, чтоб потерей горькой
Счёл я это, но мир детский, мой,
Что Душа хранит, безвозвратно
В этой Жизни исчез, словно не было,
Но другим и моим детям с неба
Светят звёзды в мир детства, и рад я,
Что мир детства живёт в мире вечно,
Пусть кроссовочно, не босоного
Стало детство, но в Мире под Богом
Изменяется Жизнь быстротечно,
Забывается в Жизни многое
Мимолётное и проходящее,
Но хранится, как настоящее
То, что вечную Душу трогает
И в сердца людей западает,
Красоту неся, радость, печаль, -
Всё, чем жив человек, но жаль
Что не каждый Мир Души знает...
Reutlingen, den 04.03.97