Моей маме Ульяне Васильевне в годовщину её
94-летия посвящается!
Утренний луч солнца робко пробежал по грязной, с пятнами выщербленной штукатурки, стене госпитальной палаты. Нерешительно подрагивая и ощупывая всё вокруг, он спустился вниз и прошёлся по стеснённому пространству меж стоящих кроватей. В палате, наполненной болью и страданиями раненых, луч весеннего солнца был подарком судьбы.
Степан проснулся от ощущения лёгкого и приятного тепла, так похожего на оставшиеся в воспоминаниях о детстве прикосновения материнских рук, пропахших хлебом и парным молоком. Навеянные первым весенним теплом ощущения напомнили ему о необычных словах матери, произнесённых нежно, как о любимом человеке: «Сынок, хлеб – всему голова! Он – основа жизни и результат напряжённого труда. Помни об этом!» Выводы и умозаключения, выстраданные самой сутью крестьянского бытия в извечной борьбе за выживание, шли из глубин её сознания, переполненного трагизмом последствий тяжёлого сиротского детства и страшного голода в 1932-м году.
Степан, прошагавший в обнимку с пулемётом длинными дорогами боёв и сражений, ощутил светлое чувство радости, наполнявшее его. Война — страшная и долгая, измотавшая всех и оставившая незаживающие шрамы, была позади. Второе ранение он получил в конце апреля 1945 года, когда их подразделение выбивало последних фашистов из скромной деревушки в Австрии. Очнулся в медсанбате от пронизывающей всё тело боли — врач орудовал инструментами, вытаскивая осколки из правого предплечья. Затем оказался в тыловом госпитале, где и встретил Победу.
Степан вдруг понял основную причину внутренней светлости своего состояния и в очередной раз потянулся к письму матери, полученному вчера. Он перечитывал его уже неоднократно, и каждый раз сердце таяло от нежности и любви, тоскуя по родным местам западных окраин Брянщины. Образ матери - самого дорогого человека, всю войну поддерживал его и укреплял.
- Сынок Стёпушка, жду - не дождусь! Ты у меня остался один - свет мой и надежда. Приезжай поскорее! Ежедневно молю Бога о твоём выздоровлении... - писала она неровным, дрожащим почерком на листке бумаги, вырванном из школьной тетрадки в линейку. Слова письма плясали и убегали со строчки, теряя при этом буквы, накрытые жёлтыми пятнами слёз. Это были отметки материнской радости - сын жив, и горя - мужа и старшего сына навсегда забрала война.
- Митрофанов, на перевязку, - тонкий голосок юной медсестры Сонечки, как уважительно называли её больные, оторвал его от воспоминаний.
- Повезло Степану — скоро на выписку, - с лёгкой завистью произнёс его сосед
— сапёр, потерявший ногу при наведении переправы.
- Холостой! Главное - жениться сразу надо, и жизнь веселее пойдёт, - мечтательно вставил выздоравливающий и озорной разведчик.
- Заслужил! Отвоевался боец честно, не зря орденом и двумя медалями награждён. Пора налаживать мирную жизнь, — одобрительно подытожил пожилой артиллерист с забинтованной головой.
Выписали Митрофанова через пару дней, направив в родной военкомат по месту жительства...
Сердце солдата, переполненное ожиданием долгожданной встречи, как вольная птица, радостно рвалось в родные края. Издали увидев знакомые до боли посадки вербы у околицы своего посёлка Рябиновка, Степан невольно ускорил шаг. Деревья, набрав сил за прошедшие годы, уверенно приподнялись ввысь, широко разбросав кроны. Потемневшие от времени дома с провалами соломенных крыш, скорбно осев к земле, выглядели сиротливо. Не вышагивали около них гордые и озабоченные петухи, сопровождаемые гаремом подчинённых кур, не подавали голос собаки. Вокруг было тихо и безлюдно. Безвольно обвис наклонившийся колодезный журавль. Нет, не такими ожидал увидеть Степан родные места, некогда оживлённые, наполненные жизнью. Сердце защемило от увиденной картины, но энергия молодости брала своё – «Главное – выстояли и победили! Теперь восстановим и построим заново», - заглядывая в будущее, уверенно подумал он.
Первой заметила путника бабка Васильчиха, сидевшая с палкой в руке на завалинке у дома. Седая и сгорбленная, несмотря на летнюю жару обутая в валенки, она не сразу узнала Степана, хотя имела острое зрение для своего возраста. И не удивительно — война сильно его изменила, превратив из молодого парня в зрелого возмужавшего мужчину.
- Бабушка, добрый день! - поздоровался Степан, приостанавливаясь. Он с детства глубоко уважал тихую и поникшую, быстро постаревшую после потери дочери Васильчиху.
- Не сын ли ты Фёдора? - присмотревшись, спросила она.
- Да, Фёдоров.
- Царство ему небесное! Дай Бог тебе здоровья! - перекрестила она Степана. - Иди, Марфа давно уже ждёт. Все глаза выплакала.
Свернув с центральной улицы в свой проулок, Степан не увидел родного подворья. Вместо дома перед ним лежали обгоревшие остатки брёвен, да головешки, заросшие крапивой и бурьяном. Много раз за годы войны ему приходилось видеть такую картину, но внезапное отсутствие родительского дома, срубленного из брёвен руками погибшего отца, сжало горло и перехватило дыхание. Теперь он понял, почему мать не написала об этом — не хотела его тревожить, берегла.
Самого близкого и родного человека он нашёл в бане, поставленной перед войной отцом и старшим братом в низине у болота. Маленькое помещение с низким потолком и печкой в углу стало свидетелем и большого счастья — долгожданной встречи, и тягостных переживаний о непоправимых потерях в семье.
Рядом с матерью и краюхой ржаного хлеба, аромат которого он помнил всю войну, этот тесный уголок показался ему сейчас милее всего на свете.
Марфа, не отрываясь, со слезами радости на глазах смотрела на сына, ещё не веря свершившемуся чуду - живой и рядом с ней! Время летело быстро - оба то плакали, вспоминая, то счастливые неотрывно любовались друг другом.
- Стёпушка, жениться тебе надо. Счастье в семейной жизни найдёшь. Да и внучата будут мне на радость, - заботливо поглаживая его руку, внезапно произнесла она.
- Мама, что ты говоришь? Мне и с тобой хорошо. Со временем построю дом, вот и будем жить вместе и счастливо. Да и невесты нет.
- Невест много, сынок, да женихов мало - война многих прибрала, - горестно вздыхая, произнесла Марфа.
- Моей невесты нет ещё, мама.
- Есть, Стёпушка, и для тебя хорошая невеста - твоя ровесница Аксинья. Самостоятельная женщина, спокойная и работящая - передовая свинарка в колхозе. Тебе же она нравилась?
- Давно это было, много воды утекло, - нерешительно произнёс Степан.
- Помнит она тебя сынок, не забыла, интересовалась, постоянно спрашивала: "Как воюешь и когда вернёшься?" Рукодельница и хозяйственная Аксинья,да и дом-пятистенок свой имеет, - намекнула Марфа, оглядывая тёмные углы баньки. - Под лежачий камень и вода не течёт, - видя молчаливое согласие, многозначительно добавила она.
- Наверное, ты права, - задумчиво молвил Степан, оглядывая сиротское убежище и прикидывая, что действительно неплохо было бы и самому определиться, и родную мать обустроить.
Вечером, не откладывая в «долгий ящик», двинулся к однокласснице свататься.
Аксинья была дома. Она уже знала, что вернулся Степан, и готовилась к его встрече - была одета по-праздничному, а на плечи набросила цветастый платок. За прошедшие годы она заметно окрепла и пообтёрлась, мелкая сетка морщин легла у глаз. Теперь она мало - чем отличалась от женщин – вдов.
«Кого красит военное лихолетье?» - грустно, но с пониманием подумал Степан.
Услышав откровенное и долгожданное предложение, Аксинья, не скрывая радости, бросилась накрывать на стол нехитрое угощенье. Тут же появились солёные огурчики и бутылка самогонки. В русской печи, разгораясь, весело заплясали по дровам языки пламени. Слегка потрескивая, аппетитно зашипело сало на сковородке, где жарилась яичница. Сытный аромат волнами поплыл по помещению. Дело ладилось, и оба были довольны.
- Ой, Стёпа, вот беда - хлеб то у меня закончился, сбегай к моей подружке Дарье. У неё он свежий, сегодня испекла, - попросила хозяйка.
Степан, обрадованный тёплой встречей и удачным началом сватовства, с удовольствием согласился и сразу направился за хлебом, размышляя о будущей счастливой совместной жизни.
Окно дома Дарьи, зашторенное занавеской, приветливо светилось в тиши тёплого летнего вечера. От цветов в палисаднике, чистоты и порядка вокруг веяло долгожданным уютом мирной жизни.
Увидев небольшой дом с просевшей крышей и знакомую калитку с кованой ручкой, он вспомнил местного кузнеца Александра. Тот с удовольствием выполнял разнообразные заказы односельчан, всякий раз приговаривая: «Берите, пользуйтесь. Изделие - без износу!», а затем, проходя по деревне, гордо посматривал на своё творение, любуясь им.
В избе хозяйки мягко потрескивал фитиль керосиновой лампы, освещавшей помещение. Пряный запах свежеиспечённого хлеба ещё с порога аппетитно ударил в ноздри, вызвав легкую спазму и желание, не откладывая, ощутить приятный и сытный хруст поджарой корочки, вцепившись в неё крепкими зубами. Степан невольно вновь вспомнил неоднократно повторяемые в детстве слова матери: «Сынок, хлеб - всему голова! Запомни это, бережно и с уважением относись к нему».
- Степан? С возвращением!- из зашторенной половины комнаты шустро, как девчонка, выскользнула хозяйка.
Степан обомлел от удивления. Перед ним стояла стройная, сформировавшаяся девушка с озорными, таинственно мерцающими в полумраке, блестящими глазами. Лёгкое ситцевое платье подчёркивало первозданность её чистоты. Это была уже не невзрачная и колючая Ёлочка, запомнившаяся ему по школьным годам, а прекрасный цветок, вытянувшийся и набравший сил наперекор военному лихолетью.
Дарья была на 5 лет младше Степана, и он её никогда серьёзно не воспринимал. Востроглазая и беспокойная, к тому же ершистая и задиристая, она сразу получила от одноклассников кличку Ёлочка.
- Что же ты стоишь, Стёпа? Проходи. Будь, как дома, - приветливо, с интересом рассматривая гостя, пригласила она.
- За хлебом зашёл, - промямлил растерянно Степан. - Сватаюсь к Аксинье... Она послала.
- Что же ты Стёпа ко мне не зашёл посвататься? Или я совсем некрасива? - поигрывая бахромой платка, она с лукавством заглянула ему прямо в глаза.
Внезапно оробевший Степан почувствовал, как будто стоит голый, а его душу вывернули наизнанку. Сейчас он видел перед собой только эти смеющиеся зеленоватые глаза и тонул в них, забыв, зачем пришёл.
- И хлебушек у меня приготовлен для дорогого гостя, - широким жестом она смахнула полотенце, гостеприимно открыв круглые, пышущие сытостью, подрумяненные караваи хлеба. Да и сама хозяйка была подобна пшеничному караваю — полна жизненных сил и задора, вся светилась от нерастраченной любви.
- Разве ты за меня пошла бы? - с сомнением выдавил Степан.
- Да! Я тебя любила уже с пятого класса и всё это время ждала, надеясь на своё счастье, - внезапно серьёзно и откровенно, по-взрослому произнесла она.
- Тогда считай, что я пришёл к тебе свататься, - ещё не совсем веря услышанному, но решительно, как будто ныряя в холодную воду, произнёс Степан. В этот момент он уже забыл и даже не вспоминал ни оставленную Аксинью, ни её дом-пятистенок.
- Присаживайся, Стёпушка, будем ужинать. Заждалась я тебя! Верила, что придёшь, - обрадовавшись долгожданному счастью, повеселевшая Дарья засуетилась у стола...
Долго ждала Аксиньяя хлеба. Не было ни хлеба, ни Степана. Остыла жареная яичница, сиротливо стояла на столе бутыль с самогонкой, а жених так и не появился. Расстроенная хозяйка невольно вспомнила пророческие слова мудрой матери: «От счастья до беды, доченька, порой, полшага отделяют нас. – Затем, вздохнув, добавила, - Всё во власти Божьей, но и сама в трудах и заботах, а не в лености, завоёвывай своё счастье».
Деревня притихла, отдыхая после напряжённой летней страды. Потухшие окна домов смотрели тёмными проёмами. Черёмуха у дома Дарьи, склонив гибкие ветви, стыдливо прикрыла уже тёмное окно. Только птицы, наслаждаясь прохладой ночи, не скрывая чувств, пели извечную песнь любви.
Через пару недель Степан с Дарьей сыграли скромную свадьбу. Марфа, благословляя их иконой Богородицы и напутствуя на совместную счастливую и долгую жизнь в мире и согласии, преподнесла молодым хлеб и соль.
Аксинья так и не вышла замуж, жила одна. Потеряв жениха, она отстранилась и от подруги, считая её виноватой в своём несчастье и одиночестве.