Либо модерн, либо чеченская политическая парадигма

Хадашев Руслан,
председатель научного
совета Общественного института
политической культуры
чеченского общества «Ламаст»
               


Либо модерн, либо чеченская политическая парадигма – выбор за народом



Разногласия во взглядах между сторонниками чеченского модерна и последователями чеченской политической парадигмы

Ознакомился с размещённым в ФБ циклом статей Джамбулата Сулейманова (статья «Конец эпохи Бейбулата» и другие), а также с его комментариями на различных страницах ФБ по затрагиваемой в упомянутых статьях тематике. После привычных  мантр и аффирмаций на фоне единственной оглашённой политической концепции, выдвинутой оргкомитетом Мехкан Кхел, подключение Д. Сулейманова к процессу осмысления истории и перспектив развития чеченского общества весьма отрадно. В постах и комментариях в ФБ понемногу проявляются его представления об альтернативной модели «идеального» общественного строя, которая отвечает мировоззрению и социальным идеям представителей ЧЕЧЕНСКОГО МОДЕРНА, а потому чеченская вариация этой парадигмы мышления в вопросах общественного жизнеустройства наиболее ярко предстаёт пока в интерпретации Д. Сулейманова. Вместе с тем, на мой взгляд, в его суждениях есть утверждения, не согласующиеся с историческими фактами, а также искажения доводов последователей ЧЕЧЕНСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПАРАДИГМЫ, формальным выразителем которой является оргкомитет Мехкан Кхел.

Но главное – налицо неготовность Д. Сулейманова выйти за рамки формационного подхода в познании общественно-исторического развития. При всех оговорках он преподносит состояние чеченского общества первой половины XIX века, «доимаматского» периода, как застрявшее на переходе от «зародышевых» доклассовых форм организации (с соответствующим самосознанием народа) к более развитому сословно-иерархическому обществу. К слову сказать, в отличие от феодально-аристократических общественных систем у соседних народов в тот же период истории. Он представляет это обществом «военной демократии», рассматривая данное определение с точки зрения пресловутого формационного подхода.

По мнению Д. Сулейманова, уже в первой трети XIX века, то есть во времена Таймин Бийболата, в Чечне «главенствовали военные группировки» со своими военачальниками-«вождями» во главе, которые представляются Д. Сулейманову прообразом нового феодализировавшегося «аристократического» сословия. Это не соответствует исторической правде. Из мнимого зарождавшегося сословия якобы сформировалось чиновничество имамата Шамиля, которое видится ему как «сословие наибов» в качестве закономерно утвердившейся в правах новой «аристократии» и «хозяина» государства.

Д. Сулейманов считает, что без институционирования и господства «аристократического» сословия в принципе невозможно строительство эффективных общественных систем с государственным управлением, что чеченцам в их обозримой истории остро недоставало такого «материально обеспеченного силового элемента» для достижения господства над народом. Д. Сулейманов сокрушается по поводу того, что чеченцы препятствовали и возникновению такого сословия, и даже имущественной дифференциации в своей среде. Последнее, разумеется, не соответствует действительности. Из-за этого народом нохчи якобы были упущены некие невероятные исторические возможности, которыми почему-то не воспользовались соседние северокавказские народы, жившие в одних географических и внешнеполитических условиях с чеченцами, но развивавшие как раз сословно-иерархические общественные системы со своей феодально-аристократической знатью.

Д. Сулейманов непоследователен даже в своих ошибочных суждениях. С одной стороны он считает, что в случае возникновения господствующего сословия именно в народе нохчи, в отличие от соседних народов, непременно должна была сформироваться эффективная система госуправления и усилиться сопротивляемость чеченцев внешней экспансии, а также якобы должна была открыться возможность создания некоей «империи» с воображаемым невероятным территориальным расширением, что никак не сообразуется ни с природой теоретически предполагаемых Д. Сулеймановым процессов в реальных конкретно-исторических условиях, ни с реальными внешнеполитическими условиями тех времён. С другой стороны он сам же отказывается признать факт существования отличного от других народов устойчивого чеченского культурно-цивилизационного кода с присущей ему «матрицей смыслов», поскольку очевидно, что традиционное самосознание народа нохчи явилось прямым отражением ключевых особенностей его общественной системы и нежизнеспособно без реализации её основополагающих общественных принципов. Но в таком случае с какой стати чеченская «аристократия» с манипулируемым ею народом должна была добиваться иных результатов и руководствоваться в своих устремлениях иной мотивацией, нежели это происходило в реальности на примере аристократии соседних горских народов в аналогичных условиях? В поисках ответа на этот вопрос Д. Сулейманов оставляет в тени свои сетования относительно отсутствия сословно-иерархической общественной системы в Чечне доимаматского периода истории, потому как знает, что в реальности подобные системы лишь ослабляли сопротивляемость горских народов Кавказа экспансии царизма. Он переключает всё внимание на период имамата Шамиля, выдвигая тезис о важной цементирующей роли идеологии мюридизма в формировании господствующего сословия, что также несостоятельно, поскольку идеология мюридизма изначально взошла в Дагестане не только на почве антиколониальной, но и антифеодальной борьбы, то есть борьбы против пресловутой сословно-иерархической системы жизнеустройства общества. Наоборот, тенденция перерождения имамата Шамиля в сословно-иерархическое общество с наследственной формой власти, проистекавшая из природы подобного типа общественных систем, подорвала основы идеологии мюридизма в горском обществе, особенно среди чеченцев. Мы ещё остановимся на этом подробнее в рамках данной статьи.

Вопреки зафиксированным историческим свидетельствам, Д. Сулейманов доходит до отрицания опыта политического единства народа нохчи с наличием общенародной представительной власти в доимаматский период истории. По его мнению, ни в первой половине XIX века, ни раньше общенационального Представительного собрания Мехкан Кхел с его функциональной значимостью попросту не существовало. Не случайно Д. Сулейманов ставит под сомнение даже существование единого для всех чеченцев традиционного права и кодекса поведения, ссылаясь на незначительные отличия в нюансах в различных чеченских сёлах. Однако корень заблуждений Д. Сулейманова кроется в том, что само понятие «политическая власть» он склонен отождествлять сугубо с верховенством бесконтрольной административно-чиновничьей вертикали управления. Поэтому имамат Шамиля, как образец общественной системы, предстаёт в его интерпретации высшим достижением общественного развития чеченцев.

В обоснование умозрительных философских схем Д. Сулейманов искажает ещё ряд явлений и фактов чеченской истории. Кроме того, те же схемы он пытается экстраполировать на современность и перспективы развития чеченского общества, а потому суть полемики не только в разногласиях по вопросам истории. Сначала Д. Сулейманов безосновательно пытается отождествить общественный статус и функции предводителей отрядов народного ополчения первой половины XIX века, доимаматского периода, с военно-политическими группировками ЧРИ во главе с их лидерами. Затем, увязав оба эти периода истории чеченцев с так называемой «военной демократией», как стадией перехода к классово-антагонистическому, сословно-иерархическому обществу в русле формационного подхода исторического познания, он пытается внушить современным чеченцам мысль о закономерности и прогрессивности формирования в современном чеченском обществе господствующего сословия, разумеется, под прикрытием популистских политических лозунгов.

Не признавая присутствующего в концепции Чеченского строя естественного права народа делегировать своих доверенных лиц во власть с постоянным сохранением их зависимости от народного доверия, Д. Сулейманов фактически выдвигает тезис о необходимости возникновения в чеченском народе привилегированной «аристократии» с сосредоточением в её руках всей полноты власти в форме верховенства административно-чиновничьей вертикали, то есть установления бесконтрольного (по-другому не выходит в отсутствие реального народовластия) господства над народом чиновничьего аппарата, представленного «элитой» апологетов определённой политической теории (партии). Об участии самого народа в формировании даже такого, неподконтрольного ему «высшего» сословия речи, разумеется, не идёт. Причастность к такой «аристократической» власти, по замыслу Д. Сулейманова, будет определяться по признаку приверженности определённой идеологии и политической теории, и право определения её кадрового состава, соответственно, предполагается за узкой группой выразителей этой идеологии. То есть, по сути это классический большевистский партноменклатурный принцип формирования и функционирования власти.

Кульминационной точкой заблуждений Д. Сулейманова является его убеждение, что внутричеченский военно-политический конфликт является исторической необходимостью для дальнейшего политического развития общества. Иначе говоря, рецепт социального благополучия для чеченцев по методу Д. Сулейманова - это война «всех со всеми» (между военно-политическими группировками) за узурпацию власти, то есть война либо до распада народа, либо до выявления единого центра силы, способного переплавить чеченский этнос-народ в политическую нацию современного типа. Он хочет приучить народ к безропотному  подчинению государству, к служению государству и жизни во имя государства. Сделать государство центральным понятием в мировоззрении индивидуума. Реализация этого сценария потребует атомизации чеченского общества и превращения этноса в дезорганизованное манипулируемое население, смысл существованию которого придаст только суверенное государство.

Многие чеченские последователи модерна справедливо полагают, что чеченское общество пока не достигло достаточного уровня атомизации, сохраняет патриархальные традиции, в первую очередь традиции родственной солидарности. Отсюда и тезис о том, что чеченцы, как народ, не прошли некую якобы обязательную стадию развития, вводящую их в состояние абсолютной зависимости от искусственных конструкций государства, а потому,  мол, необходимо пройти через жёсткую диктатуру для принудительного приучения их к безропотному подчинению суверенитету государства над народом, вместо суверенитета народа над государством. Однако довольно с народа нохчи опыта подобной внутренней политики с перестроечных времён, проводимой, кстати, самими же чеченцами под влиянием чужеродных по сути и содержанию проектов. В полной мере эта политика реализуется по сегодняшний день нынешними властями Чечни с опорой на мощь российского государства. Но не следует забывать, что сопутствующая достижению такой цели активация процессов атомизации населения означает системное уничтожение функциональности и значимости кровных уз родства и иных естественных связей между людьми, а соответственно и их потенциальной способности к естественной самоорганизации. При том, что именно на эти основы опираются все элементы традиционного самосознания нохчалла.

Таким образом Д. Сулейманов, как и положено, осмысливает историю чеченского народа исходя из своих благих намерений и осознавая, что традиционное самосознание народа нохчи находится в парадигме Старого времени, в так называемом премодерне. Он желает ввести чеченцев в парадигму Нового времени, в так называемый модерн, и понимает, что для этого необходимо  растворить народ в «мировом плавильном котле». Поэтому чеченская политическая парадигма, нацеленная на восстановление функциональной значимости кровных уз родства и поддержание органического состояния этноса, справедливо воспринимается им как движение назад в патриархальное общество. Как следствие, он доказывает анахроничность чеченской политической парадигмы, которая якобы мешает чеченцам стать современным обществом.

Д. Сулейманов, осознанно или нет, соглашается с современной якобы научной картиной мира и видит, что чеченская  политическая парадигма рисует совсем иную картину мира. В свою очередь сторонники оргкомитета Мехкан Кхел, или приверженцы чеченской политической парадигмы, относятся с пониманием к его позиции, но считают модерн сатанинской цивилизацией. Мы убеждены, что политические идеологии и политические теории модерна доказали свою несостоятельность и исчерпали себя с парадигмальной точки зрения. Модерн для нас, как философское, социологическое, парадигмальное явление – это всего лишь многоликое проявление безбожия, невзирая на то, что порой может прикрываться и религиозными лозунгами. Последовательно атомизируя общество и превращая людей в рабов государства, модерн «освободил» человека от этнической, кровнородственной и гендерной идентичности, а вместе с тем и от религии, морали, нравственности. Модерн признал индивидуума центром вселенной с неограниченными правами, но не смог защитить человека от себя самого и других индивидуумов, которые низвели человеческое достоинство до гораздо более ничтожного уровня, чем при религиозных цивилизациях.

Мы хотим уберечь чеченский народ от модерна, но те, кто соблазняют им чеченцев, почему-то бывают недовольны, когда их называют  апологетами модерна. Это относится и к Д. Сулейманову. Опираясь на принципы, методологию и «ценности» модерна, при этом не признавая себя последователем этой парадигмы мышления, он критически анализирует концепцию оргкомитета Мехкан Кхел, направленную на достижение общенационального согласия путём установления реального народовластия на справедливых принципах, лежащих в основе политической доктрины ислама и чеченства (чеч. НОХЧАЛЛА).

Следуя своей логике, в качестве политической идеологии для будущего «аристократического» сословия Д. Сулейманов предлагает идею государственного суверенитета ЧРИ. Речь идёт о чеченском секулярном государстве в лучших традициях модерна. Идея суверенитета секулярного государства, опирающегося на материализм и рационализм впридачу с либерализмом - это и есть модерн, который, похоже, устраивает Д. Сулейманова. Хотя можно допустить, что он выражает не собственные убеждения, а распространённые в чеченском обществе, но ещё не вполне осознанные настроения и политические ожидания, с тем, чтобы инициировать дискуссию по этим вопросам.   

Не берусь утверждать, но весьма вероятно, что Д. Сулейманов рассматривает будущее чеченцев с позиций некоего глобального наднационального проекта, что он осознанно намерен способствовать стиранию этнической и кровнородственной идентичности, представляя их препятствием на пути формирования некоей глобальной наднациональной общности. Так ли это - выявится со временем. Но иначе сложно обьяснить усердие в поддержку механизмов атомизации общества, которые под прикрытием лукавых философских схем превращают народ в разобщённое население-ресурс для черпания сил военно-политическими группами, в роли которых могут выступать проводники внешнего влияния, вовсе не рассматривающие интересы чеченцев, как цельного этноса. Думаю, имеет смысл прояснить позицию сторонников чеченской политической парадигмы по этому вопросу.

Мы не призываем к обособлению чеченцев от остального мира, что невозможно и контрпродуктивно. Но мы выступаем за встраивание народа нохчи в систему глобального миропорядка в качестве цельного общественного организма, сформированного на основе чеченских общественных принципов жизнеустройства. В этом случае нет никакой необходимости в сатанинской космополитизации общественного сознания. По сути, только способный к самоорганизации народ может вообще принимать долевое участие в каких-либо глобальных проектах и процессах, внося в них свои смыслы из позитивно зарекомендовавшего себя национального опыта, а не являться бессознательной ресурсной базой для манипулирования извне через агентов влияния.

Создатель структурировал человечество малыми семьями, кровнородственными объединениями («семейные рода») и народами, чтобы они могли КОНКУРИРОВАТЬ В БЛАГОЧЕСТИИ. В концепции Чеченского строя политическая власть достаётся людям посредством конкуренции в благочестии, а не конкуренции в стремлении к узурпации власти, часто вопреки воле тех, кому она доверена. Это достигается методикой многостепенного косвенного делегирования доверия, выявления обладателей доверия и нравственного авторитета. Правильная общенародная самоорганизация способна преобразить чеченцев и раскрыть все их сильные стороны. В первую очередь это касается восстановления способности генерировать смыслы в реализации Божьих заповедей через практический опыт в условиях своей по духу и букве общественной системы, в полном соответствии с принципом конкуренции между народами на поле создания общественных условий для воплощения в жизнь установлений Аллаха. Уже сегодня, когда взаимопроникновение и взаимовлияние информации в глобальном масштабе стало нормой, а тупиковость парадигмы модерна в вопросах общественного жизнеустройства становится всё более очевидной, реализация современной чеченской политической парадигмы имеет все шансы быть воспринятой в мире в качестве перспективного концептуального образца народного жизнеустройства, достойного изучения и заимствования, как положительного опыта, другими народами.

Но пока, подзабывшие навыки самоорганизации современные чеченцы, невзирая на сильные личностные качества, оказываются объектом для манипулирования в руках организованных эгоцентрических групп, поскольку за время отсутствия национальной политической самостоятельности с позапрошлого века в народе был ослаблен иммунитет против эгоцентрических проявлений. Это давно подмечено людьми с демоническим строем психики, а потому добиваются бесконтрольной власти над чеченским  народом и готовы закреплять вожделенный общественный статус системным подавлением в общественном сознании народа остатков культурно-цивилизационного кода свободных чеченцев.

Искренне надеемся, что в результате конструктивной дискуссии Д. Сулейманов и возглавляемое им движение «Барт-Маршо», а также и другие последователи аналогичных подходов в политике, представляющие весь спектр чеченских политических сил, скорректируют свои взгляды, чтобы в очередной раз не дискредитировать в общественном сознании значимые для каждого чеченца понятия барт (согласие) и маршо (свобода). Ясно выраженная программа оргкомитета Мехкан Кхел – Прямой Путь к достижению в народе нохчи истинных БАРТ и МАРШО на основе исконных, традиционных для чеченцев принципов справедливости. На этом поприще всем хватит места для проявления пассионарных устремлений во благо народа, а не вокруг взаимных дрязг за узурпацию власти над ним.

Как бы то ни было, сторонников чеченской политической парадигмы не впечатляют, как, впрочем, не заслуживают и доверия чеченского народа политические теории, направленные на разрушение традиционного чеченского самосознания нохчалла.

Центральным основополагающим понятием нашей политической идеологии является понятие свобода (чеч. МАРШО), но как божественная категория, а не «свобода» индивидуума в либеральном понимании. Свобода как состояние отсутствия выбора в вопросах и делах после признания руководства Господа, то есть когда выбор уже сделан в пользу строгого следования только установлениям Аллаха, а не прихотям властолюбивых эгоцентристов. Свобода как осознание человеком дарованных Богом и сопряжённых друг с другом прав и многочисленных обязательств. Понятно, что свободу, в смысле маршо, невозможно дать. Статуса свободного человека каждый достигает приложением усилия над собой. Но можно создать социальные, общественные условия, наиболее благоприятствующие воспитанию и жизнедеятельности свободных людей (чеч. МАЬРША НАХ), что реализуемо посредством учреждения общественной системы на принципах чеченской политической парадигмы.

Согласно нашей политической теории, свобода и независимость народа в целом - это возможность формирования представительного органа народа с прерогативой исполнения народного суверенитета над органами государственного управления или, другими словами, это установление реального народовластия через формирование Представительного собрания Мехкан Кхел по системе многостепенного косвенного выдвижения. При этом истинное народовластие и борьба за власть - вещи взаимоисключающие. Там, где есть народовластие, борьба за власть невозможна в принципе. А там, где существует узаконенная конкурентная борьба за власть, не может родиться представляющий интересы народа законный орган власти. Избирательные системы, основанные на состязательности кандидатов за голоса избирателей при тайном голосовании, также являются фикцией и утончённой технологией манипулирования населением. Не случайно проявление стремления к власти строго порицалось пророком Мухаммадом (а.с.с.).
      
Чеченское традиционное понимание природы власти начинается с признания сакральной власти отца над своими детьми и восходит далее вверх по принципу делегирования доверия. В этой связи констатируем важный постулат чеченской политической парадигмы, согласно коему объектом и субъектом права выступает так называемая «большая семья» (чеч. «цIийна нах» до 7-9 колена родства по отцу), представители которой несут солидарную ответственность за деяния своих близких, разумеется в соответствии с шариатскими правовыми нормами (дийа, фидйа и прочее). Не случайно функциональность и значимость кровного родства является одной из основ ислама, а индивиды или власть, способствующие разрушению принципа поддержания кровных уз родства, прокляты Аллахом. В чеченском традиционном обществе индивид от рождения до смерти имеет обязательства перед «большой семьёй», находясь под её покровительством. Даже  высшая национальная власть  не имеет права устанавливать правовые отношения с членами такой «фамилии» напрямую, минуя родственную власть. Власть целиком и полностью принадлежит народу и делится на родственную, местную и национальную. Основой всякой власти (родственной, местной, общенациональной) и выявления подлинной элиты народа является доверие. По сути государство, если рассматривать его в привычном понимании как чиновничий аппарат госуправления, представляет собой только исполнительные органы управления, а не органы политической власти.

В чеченской традиционной общественной системе формируется особый общественный климат и культура взаимоотношений между людьми, со своими культурными нормами и стереотипами поведения. В таком обществе, в силу его особенностей, нарушить закон не только опасно, но и недостойно, позорно, что значительно более эффективно по силе воздействия на человека и общество в плане сохранения общественной упорядоченности, нежели просто абстрагированные от духовно-нравственного формирования личности, начиная с семьи, государственные механизмы силового принуждения и наказания. Л. Шахмурзаев охарактеризовал тип общественной системы, основанной на принципах чеченской политической парадигмы, как «культурное государство». Это его авторский термин.

Помимо прочего, такая общественная среда позволит придерживаться каждому своих религиозных убеждений в рамках универсального права, а возникающие религиозные разногласия разрешаются посредством свободного углубления знаний в обществе, без смешивания религии со стремлением к узурпации власти над народом, без внесения смуты в общество.

Современная вариация концепции Чеченского строя не представляет собой слепое копирование общественной системы прошлого, а призвана реализовать традиционные общественные принципы народа нохчи посредством развития его традиционной системы жизнеустройства, с учётом современных потребностей государственного управления. Она включает в себя современный проект многостепенного косвенного делегирования доверия народным представителям в Мехкан Кхел, а также принцип народного суверенитета над государством с разделением функций политической власти и функций государственного управления. Мехкан Кхел, условно говоря, - «вечный референдум» для артикуляции и агрегации устремлений народа, механизм подлинного народного изволения своей судьбы пред Господом. Достаточная информация о современной методике делегирования доверия народным представителям в Мехкан Кхел содержится в статье основоположника чеченской политической парадигмы Л. Шахмурзаева «О системе делегирования и политическом развитии ЧРИ», написанной ещё в 1999 году. Отражающие тему материалы доступны для ознакомления на сайте оргкомитета Мехкан Кхел.

В предоставлении права на бесконтрольную власть «материально обеспеченному силовому элементу» Д. Сулейманову видится силовое обеспечение жизнеспособности общественной системы. Это означает создание кланово-олигархической «элиты» во власти, что не нуждается в комментариях ни относительно её особой «материальной обеспеченности», ни относительно противопоставления народу её военно-политического «силового элемента». В отличие от этого, с точки зрения чеченской политической парадигмы, первым и важнейшим условием силового обеспечения дееспособности общественно-политической системы является правильная самоорганизация всего народа нохчи и, как следствие, его организационно-мобилизационная способность, что как раз и должно быть достигнуто посредством учреждения Мехкан Кхел. После этого предусматривается также и механизм формирования подлинно народных силовых структур, с выставлением в них бойцов народными представителями, начиная с первичных уровней представительства и далее вверх по цепочкам выдвижения народных представителей в Мехкан Кхел, с поручительством за выставляемых бойцов со стороны делегатов всех уровней выдвижения. Предполагается подчинение силовых структур напрямую Мехкан Кхел.

Что же касается госуправления социально-экономическими системами, создание которого также представляется оппонентам оргкомитета Мехкан Кхел архисложной задачей, то этот вопрос можно вовсе вынести за скобки обсуждения, поскольку вполне решаем в современном мире посредством элементарного менеджмента, на основе любого передового успешного опыта.

Народ нохчи имеет Богом дарованное право на реализацию собственной модели общественного устройства, соответствующей его культурным и политико-правовым приоритетам. Не существует универсальных для всех народов философских схем общественного развития, как не существует и универсальных для всех народов типов и форм общественных систем и государств. Приведу слова известного философа и юриста И. А. Ильина: «Прежде всего: государственная форма есть не "отвлеченное понятие" и не "политическая схема", безразличная к жизни народов, а строй жизни и живая организация народа. Необходимо, чтобы народ понимал свой жизненный строй; чтобы он умел - именно "так" - организоваться; чтобы он уважал законы этого строя и вкладывал свою волю в эту организацию. Иными словами: именно живое правосознание народа дает государственной форме осуществление, жизнь, силу; так, что государственная форма зависит прежде всего от уровня народного правосознания, от исторического нажитого народом политического опыта, от силы его воли и от его национального характера… Каждому народу причитается поэтому своя, особая, индивидуальная государственная форма и конституция, соответствующая ему и только ему. Нет одинаковых народов и не должно быть одинаковых форм и конституций. Слепое заимствование и подражание нелепо, опасно и может стать гибельным». (1)

При рассмотрении вопросов чеченской истории, на наш взгляд, оценка степени объективности и достоверности тех или иных исторических характеристик и сведений о чеченцах возможна только сквозь призму чеченской традиционной «матрицы смыслов», что требует от исследователя соответствующих знаний и навыков при работе с письменными источниками. При рассмотрении с точки зрения традиционного самосознания нохчалла картина чеченской истории обретает цельность и становится более понятной, прежде всего для самих чеченцев, а исторические факты и свидетельства раскрываются в полном свете и наполняются смысловым содержанием. Попытки взглянуть на чеченскую историю через чуждые чеченской ментальности умозрительные схемы не дают такого эффекта, превращая её в нагромождение непоследовательных бессмысленных событий и непонятных характеристик, вызывающих сомнения в их реальности. Наше видение «матрицы смыслов» народа нохчи изложено мною подробнее в статье «К вопросу о чеченской матрице смыслов».


Жизнеустройство свободных чеченцев в истории

Вопреки мнению Д. Сулейманова, «чеченские историки» имеют представление об общественно-историческом развитии и этногенетических процессах во всём их многообразии и как раз в силу этого понимают, что общественное развитие народа нохчи в условиях политической самостоятельности не «топталось» веками на месте, а напротив, цивилизационные навыки обогащались под влиянием внешнеполитических, внутриполитических, социально-экономических, миграционных, культурных, религиозных и иных факторов и переводили народ в новое качественное состояние, с этнической консолидацией, с последовательным развитием способности к народной самоорганизации и народному изволению, а также выработкой соответствующих культурно-цивилизационных общественных принципов и поведенческих стереотипов, закреплённых в устойчивом традиционном самосознании народа. Очевидно, что общественно-историческое развитие чеченцев лучше объяснимо с точки зрения цивилизационного подхода исторического познания, но Д. Сулейманов почему-то упорно игнорирует это обстоятельство.

В своей истории предки современных чеченцев испытали различные типы общественных систем, но сумели избежать тотальной атомизации и именно в процессе общественного развития пришли к сознательному отказу от сословно-иерархических основ жизнеустройства народа, поскольку отвергли правомерность проявлений конкурентной борьбы за власть и достигли способности к народному изволению на основе всеобщего права косвенного делегирования доверия народным представителям разных уровней, осуществлявшим властные полномочия. Эта особенность въелась в традиционное самосознание народа и выработала устойчивый иммунитет против сословно-иерархических, классово-антагонистических общественных систем, что больше всего бросалось в глаза сторонним наблюдателям двухсот-трёхсотлетней давности и зафиксировано в их многочисленных свидетельствах. Многие соседние народы, находившиеся с чеченцами в одной географической среде и в одних внешнеполитических условиях, развивали феодально-аристократические общественные системы, уходящие вглубь веков, но это не привело к их превосходству над чеченцами в уровне экономического и культурного развития. Общественные принципы жизнеустройства народа нохчи не являлись препятствием для экономического развития, а сословно-иерархические общественные системы вовсе не обеспечили создание эффективных государственных механизмов управления.

Внутренние миграции в горах и особенно в предгорной и равнинной лесистой местности ускорили этногенетические процессы этнической консолидации народа нохчи и к началу XIX века практика многоуровневого делегирования доверия, как делегирования властных полномочий народным представителям, давно вышла за пределы сложившихся в более ранний исторический период тайпово-тукхамных рамок. Неизменной оставалась лишь функциональность института ближнего родства «цIийна нах» (до 7-9 колена родства по отцу). При этом давняя традиция формирования общенародного Представительного собрания Мехкан Кхел вступила в новый этап развития и обрела второе дыхание. По принципу делегирования доверия формировались и органы местного самоуправления в каждом селе, подчинявшиеся решениям общенародного Представительного собрания.

Отметим также, что примеры учреждения чеченцами централизованной системы госуправления в условиях эскалации войны с Россией в первой половине XIX века складывались не в результате классовой борьбы в русле логики формационного подхода, то есть не в качестве инструмента господства эксплуататорского класса, а для выполнения неформационных функций, связанных с решением военно-политических, социально-экономических и прочих задач в период военного времени.

К началу XIX века в Чечне уже устоялся тип общественной системы с верховенством представительной общенародной власти, опирающейся на представительные институты местного самоуправления в чеченских сёлах. Иначе говоря, под контролем представительных институтов власти народа существовала горизонтальная система управления, работали механизмы функционирования культурного государства на основе общепринятых общественных норм и правил. Однако в периоды усиления внешней экспансии и эскалации войны военная организация чеченцев обретала формы государства с централизованным управлением, то есть государства с вертикалью управления, находящейся под контролем Представительного собрания Мехкан Кхел. С восстановлением относительно мирного времени острая необходимость в вертикали управления для решения военно-политических задач ослабевала и происходил возврат к привычной горизонтальной системе управления с усилением функциональной значимости органов местного самоуправления на местах.

Примером вертикали управления в период эскалации войны явилась централизованная исполнительная система Таймин Бийболата, учреждённая в начале 20-х годов XIX века и выполнявшая предназначавшиеся ей функции до достижения военного перемирия в 1829 году. Исходя из тех же соображений, в момент наивысшего ожесточения российско-чеченского противостояния, возобновившегося после гибели Таймин Бийболата, народ нохчи в лице его Представительного собрания прибег к крайней мере, временно доверив чрезвычайные полномочия вертикали административного управления во главе с Шамилём.

Академик и видный государственный деятель России позапрошлого века П. Г. Бутков, который длительное время служил на Кавказе в начале XIX века, свидетельствовал об особенностях общественной системы чеченцев того периода: «Первенствующий в селении духовный называется кади, то есть судья. На место умершего духовного избирается старейшими колен другой достойный, причем не уважается того ли он колена или другого, лишь бы был природный чеченец. Колено обязывается тогда однажды навсегда давать на содержание его и мечети 7-ю часть из урожая жит и некоторую часть из добыч. При каждой мечети есть училище, в котором преподаются арабский и турецкий языки. Чеченцы довольно прилежат к этому учению и только самый бедный не отдает детей своих в школу... Селения чеченцев управляются с согласием кадия старейшими по летам во всяком колене. В деле общем для всех племен чеченских соглашаются предварительно о месте, где быть совету..., а потому каждое селение посылает туда своего кадия и всякое колено своих стариков. Определению сего сейма все беспрекословно повинуются. Такие собрания держат чеченцы и для выслушивания писаний к ним главного на линии Кавказской начальства. Посланный с оным от командующего является обыкновенно в ближайшее к границе чеченское селение и, позвав к мечети кадия и стариков, сказывает им причину прибытия своего, а они извещают всех прочих и назначают собрание... Чеченцы воровства и грабительства междоусобного не терпят. Пойманного вора приводят к мечети того селения, где кади и старики колен обитающих наказывают виновного лишением имений и изгнанием его навсегда из селения. Но сколько домашние хищения у них презренны и редки, столь напротив честны обращенные на неприязненных им соседей и на российские пределы». (2)

Как видно из процитированного выше текста, функции местного самоуправления в каждом чеченском селе того периода осуществляли естественные лидеры (обладатели доверия) кровнородственных «колен», то есть «цIийна хьалхара нах», «верасаш», которые избирали сельского кадия и могли совместно выдвигать представителей в «общее для всех племён чеченских» Представительное собрание, коему «беспрекословно повиновались». Обратим также внимание, что упоминаются и селения, прилегавшие к «границе» с зоной российского контроля, то есть равнинные селения, заселявшиеся обычно представителями различных генетических «колен» из разных тайпов. То есть объединительным признаком при формировании «групп доверия» для делегирования властных полномочий народным представителям отнюдь не обязательно становился общетайповый или тем более безнадёжно устаревший к тому времени тукхамный признак. Но утвердился сам принцип косвенного делегирования доверителями властных полномочий своим доверенным лицам, при котором неизменным критерием отбора являлось само реальное доверие.

Функциональность общенародной представительной власти и органов местного самоуправления дополнялась естественными общественными механизмами саморегуляции и самоконтроля. П. М. Сахно-Устимович писал по этому поводу: «Каждый семьянин или прихожий, принятый какой-либо фамилией, находится под покровительством всех её членов, которые обязаны защищать его и мстить за него до последней капли крови. Разбор мелких споров в своей фамилии делают старшины; между членами разных фамилий - духовные по шариату, или посредники. Впрочем, частные эти споры и разбирательства редко случаются, и чеченцы между собой живут довольно мирно. Боязнь мщения целой фамилии удерживает каждого от насилия и своеволия». (3)

Д. Сулейманов взялся отрицать само существование общенародного Представительного собрания Мехкан Кхел и его функциональную значимость, в том числе во времена Таймин Бийболата в первой трети XIX века. В связи с этим обращусь к свидетельству П. М. Сахно-Устимовича, который был соратником генерала А. Ермолова, участвовал в его экспедиции 1826 года против чеченцев, то есть являлся современником Таймин Бийболата в пике его славы и имел доступ к сведениям российской стороны непосредственно в зоне событий. Он отмечал: «В случаях важных созывается общее народное собрание всех чеченцев, и оно-то есть верховный суд и распорядитель в делах общих. На тех, которые не являются на собрание, налагается штраф; тем, которые не повинуются его приговору, назначается строгое наказание. Были примеры, что целые деревни были сжигаемы и жители их проданы в неволю за то, что осмелились не покориться общей воле. В этих собраниях чеченское красноречие является во всем своем блеске, и тот, кто силою речи и убедительностью доводов взял верх над другими, остается уважаемым и пользуется некоторой властью до первого собрания или до неудачи в предприятии, им предложенном. В сих-то собраниях решается общее восстание против русских и других соседов, назначается предводитель вооруженной силы, которая должна вторгнуться в чужие границы или защищать свои». (4)

Как видим из приведённого источника, во времена Таймин Бийболата функционировало «общее народное собрание всех чеченцев», которое являлось «верховным судом и распорядителем в делах общих», в том числе назначало общенародного «предводителя вооружённой силы» и прочее. Именно Мехкан Кхел ковал политическую нацию с единым национальным самосознанием. Не случайно в XIX веке было засвидетельствовано, в частности Н. Семёновым, массовое умение чеченцев неплохо разбираться в общественно-политических вопросах и отмечалось их отличие в этом отношении от среднестатистических подданных Российской империи того времени. Примечательно, что способность народа нохчи к самоорганизации и подлинно народному изволению вынуждены бывали признавать даже имперские писаки, которые обычно старались принижать или умалчивать организационные возможности и иные достоинства своих противников, или искажать информацию о них из великодержавно-шовинистических соображений.

Чтобы увидеть у чеченцев первой половины XIX века доимаматского периода политическое единство и единую власть, достаточно того факта, что русской императорской армии не удавалось добиться внутричеченского раскола как в случае с ЧРИ. Но власть свободных людей в свободном обществе невозможно понять или оценить, используя инструментарий политических теорий модерна и не удивительно, что эту власть в упор не замечает и не признаёт Д. Сулейманов, хотя видит и фиксирует результаты её деятельности в виде способности народа к сопротивлению силе, неизмеримо превосходившей его собственные возможности.

Значимой ролью в чеченской истории общенародного Мехкан Кхел обусловлено наличие общих для всех чеченцев норм традиционного права с соответствующим кодексом поведения, которые поддерживались и корректировались Представительным собранием народа. При некоторых незначительных отличиях, к примеру, в нюансах исполнения обряда похорон в различных селениях, существование с давних пор единых универсальных норм, правил и стереотипов поведения в традиционном праве народа нохчи очевидно. Ещё этнограф И. Попов в одной из своих статей, опубликованной в 1874 году, отмечал, что «… нашаховцы, как аборигены Аргунских и Ичкеринских гор (по преданию) говорят одним языком и управляются тем же обычаем, какой существует в Аргунском округе, Ичкерии, Чечне и других местностях менее населённых чеченским племенем». (5) Н. Семёнов, тоже собиравший в Чечне этнографические сведения в позапрошлом веке, попытался выразить общенародную объединительную суть чеченского традиционного права следующим образом: «Затем, в жизни чеченского народа существует в высшей степени важный элемент, который, может быть, и заключает в себе ответ на вопрос о причинах жизненности рассматриваемого нами общественного организма. Элемент этот – так называемые народные обычаи чеченцев… Во всяком случае, обычаи или устные законы жизни чеченцев... зиждятся на других основаниях, чем основания родового союза... Обычай стоит на почве народности, а не фамилии...». (6)

Следует отметить, что по мере укрепления ислама в народе нохчи происходил процесс последовательного приведения традиционного права в соответствие со священными источниками знания (Кораном и сунной) в той части, где возникали противоречия. «Со времени проповедника Ших-Мансура Чеченцы все вообще признали Магометанский закон, или утвердились в оном; управляются они выборными старшинами, духовными законами и древними обычаями», - писал директор Азиатского департамента МИД Российской империи С. М. Броневский, периодически проходивший службу на Кавказе с начала 1790-х годов до начала XIX века. (7)


Чеченская цивилизация – антитеза сословно-иерархическому обществу

Ни по уровню организации, ни по уровню сознания народа чеченское общество времён Таймин Бийболата не может характеризоваться как находившееся в стадии «военной демократии» в классическом  понимании формационного подхода исторического познания. Добавим к высказанному ранее, что выдвигавшиеся в военных набегах предводители групп народного ополчения первой половины XIX века не являлись «племенными вождями», то есть какой-то «племенной знатью», которая феодализируется согласно классическим представлениям о «военной демократии» как стадии перехода к классово-антагонистическому обществу. Кроме того, в чеченском традиционном обществе общественно-значимые вопросы, в том числе делегирование властных полномочий или назначение общенародных военных предводителей, решались не на сходках неких «военных дружинников» во главе с их военными «вождями», а всем народом в лице его доверенных лиц на всех уровнях представительства. В подтверждение этого достаточно вновь обратиться к цитированным выше свидетельствам.

Базовым звеном в процессе делегирования доверия и властных полномочий становился институт ближнего родства цIийна нах (до 7-9 колена по отцу) во главе со своими естественными лидерами (цIийна хьалхара стаг, верас). Такие «фамилии», обладавшие целым комплексом конкретных общественно-значимых функций, обозначены в  чеченской политической парадигме в качестве  неделимой единицы общества. Чеченское традиционное общество состояло не из атомизированных граждан, а из таких «больших семей» с естественной родственной властью внутри них. Все чеченцы, в том числе отличившиеся организаторы и предводители набегов, во внутричеченских делах бывали привязаны к своим  «фамилиям».

В доимаматский период чеченской истории XIX века никакие воины, независимо от заслуг и авторитета в народе, не обладали властными полномочиями без делегирования таковых обществом, как и в принципе не наделялись неподконтрольной народу властью, столь привычной для их врагов. Тем более не могли добиваться статуса общенародных предводителей отрядов народного ополчения без опоры на доверие народа в лице его доверенных старшин. «В своем стремлении добиться славы любым способом наиболее честолюбивые из них доводили свою предприимчивость и смелость до крайности; однажды полученная слава приносила уважение и влияние; тем не менее ни один чеченец не поднимался до высших ступеней власти ни в своей стране, ни даже в своем районе», - писал английский путешественник и журналист рубежа XIX-XX веков Джон Фредерик Баддели, основываясь на собранных им сведениях. (8) Другой автор Хуан Ван Гален, принимавший участие в Кавказской войне в 1820 году, то есть за год до учреждения чеченцами централизованной исполнительной системы управления во главе с Таймин Бийболатом, отмечал: «Чеченцы, столь же ревниво оберегающие свою личную свободу, сколь нетерпимы они к любому иноземному игу, установили в своей стране некую форму федеративного правления. В обычных условиях старейшины, то есть те, кому перевалило за шестьдесят, решают на своих собраниях вопросы управления, судят тяжбы; при первом же сигнале к войне они на своем собрании выбирают молодого воина, который, благодаря хитрости и доблести, более всего достоин встать во главе воинственных соплеменников, и тот, сложив с себя оружие, получает из рук трех самых старейших членов собрания кольчугу и знаки обретенного сана». (9)

Для правильного понимания роли старшин первой половины XIX века следует учитывать особенности чеченских традиций, согласно которым вперёд выставляют самого авторитетного и способного из старшего поколения, однако за его спиной в качестве помощников стоят все мужчины его «группы доверия», выступая и действуя согласованно и слаженно. В традиционном чеченском обществе не существовало проблемы «отцов и детей», противоречий по линии «старики-молодёжь» в общественных и частных делах, поскольку сохранявший способность к естественной самоорганизации народ не был подвержен процессам атомизации с сопутствующим разрушением функциональности кровных уз родства и иных естественных связей между людьми.

Попытаемся рассмотреть вопрос, как складывалась и функционировала военная «школа» в традиционной Чечне рассматриваемого периода, какова была её природа.

Насильственному навязыванию извне сословно-иерархических основ жизнеустройства народа, разорительным экспедициям и набегам царских войск чеченцы противопоставили свою тактику «набеговой войны». Немецкий философ, один из основоположников марксизма Ф. Энгельс, проявивший себя в роли хорошего военного аналитика, писал об эффективности этой тактики: «Существует еще одна форма оборонительной горной войны, которая приобрела в наше время широкую известность, – это национальное восстание и партизанская война, для которой безусловно требуется, по крайней мере в Европе, наличие горной местности… В борьбе на Кавказе, которая из всех войн этого типа принесла жителям гор наибольшую славу, горцы своими относительными успехами были обязаны наступательной тактике, которой они преимущественно придерживались при обороне своей территории. Всякий раз, как русские войска, которые, наряду с британскими, менее всего приспособлены для ведения горной войны, атаковали кавказцев, последние обычно терпели поражение, их аулы разрушались, и русские обеспечивали за собой их горные проходы при помощи укрепленных пунктов. Но сила сопротивления горцев заключалась в их непрерывных вылазках со своих гор на равнины, во внезапных нападениях на русские гарнизоны и аванпосты, в быстрых набегах на глубокий тыл русских передовых линий, в засадах, которые они устраивали на пути русских колонн. Иначе говоря, горцы были легче и подвижнее, нежели русские, и использовали это преимущество. Фактически во всех случаях, следовательно, даже в случаях временно успешных восстаний жителей гор, эти успехи были результатом наступательных действий». (10)

Через военную «школу» в набегах проходила практически вся чеченская молодёжь, что представляло собой устоявшуюся методику военной подготовки, поощряемую обществом. В набегах выявлялись наиболее талантливые и удачливые предводители групп народного ополчения или, как называли в российских источниках эти группы, «партий». «Все чеченцы одарены особенным военным инстинктом. При вторжении их в наши границы, обыкновенно небольшими партиями, они выбирают себе начальника, или, как говорят наши переводчики, вожака...», - писал уже упоминавшийся П. М. Сахно-Устимович. (11) Все чеченцы, из всех селений и «фамилий», участвовали в этом процессе, знали друг друга и воинская обязанность была для них естественна. Обычно любой чеченец, наметив боевую операцию и проведя соответствующую разведку, мог объявить о «сборе партии» для совершения набега. В зависимости от масштаба операции, от опытности и удачливости заявителя, под его «значок» собиралось большее или меньшее количество бойцов, которые могли принадлежать к любым «фамилиям» со всей Чечни.

В подобных набегах старые опытные воины подготавливали смену из новичков и эта сложившаяся практика, называвшаяся в письменных источниках «наездничеством», переходившая из поколения в поколение и охватывавшая весь народ, обогащала его воинское искусство, поддерживала постоянную боеспособность и держала в жутком напряжении всю линию укреплений царских войск. Предводители-«наездники» выявлялись в немалом количестве, практически из всех чеченских «фамилий», причём не только в XIX веке, но и в предыдущие века. Однако превращения их вместе со своими «фамилиями» в сословную «аристократию» не происходило в силу природы общественной системы, поддерживавшей в народе укоренившееся традиционное самосознание свободных людей. По сути, все чеченцы представляли собой одно военизированное сословие свободных «узденей», структурированное равноправными «фамилиями» и обладавшее механизмами и навыками общенародной самоорганизации. Именно поэтому все авторы XIX века подчёркивали, выражаясь словами Н. Семёнова, «довольно исключительный исторический факт, что за время продолжительного существования народа из его среды не выделилось ни одной фамилии, которая бы получила право господства над остальными...». (12)

Авторитетные «наездники» с достижением солидного возраста становились старшинами своих «фамилий», пользовались уважением в народе и стояли на страже его общественных принципов жизнеустройства. Отражая особенности нохчийского самосознания позапрошлого века, Н. Дубровин отмечал, что "… чеченец, пожалуй, расскажет вам происхождение каждой фамилии, но тут же непременно прибавит, что эти фамилии не княжеские и не владельческие, что все чеченцы равны между собою; что все они без различия дворяне (в данном случае термин «дворяне» у Н. Дубровина очевидно представляет собой вольную трактовку значения слова «оьзда»; наше примеч); что князей никогда у чеченцев не было, и что народ этот никогда и никем не был завоёван. Чеченец справедливо заметит, что члены таких фамилий пользуются одинаковым правом и уважением в обществе, как и каждый старик, известный своим умом, опытностью и наездничеством. Такие старики бывали в Чечне судьями, к которым обращались как в частных ссорах и тяжебных делах, так и в делах, касавшихся до целого общества". (13)

Итак, вопреки мнению оппонентов, зацикленных на формационном подходе познания истории, в Чечне XIX века доимаматского периода не было объективных предпосылок и условий для возникновения какого-то отдельного привилегированного военного сословия, добивавшегося господства над общей массой населения. Вершителем судеб всего народа нохчи традиционно оставался сам народ в лице его доверенных представителей, а не воображаемая кучка военных «вождей». Подобные военизированные сословия с соответствующим статусом, обеспечивавшим право господства над народом, существовали у некоторых соседних северокавказских народов с сословно-иерархическими общественными системами. К примеру, ведение войны считалось главной функцией и прерогативой княжеского сословия закубанских черкесов. Это была обязанность княжеских фамилий, оправдывавшая их статус перед всем обществом, они не могли заниматься какой-либо трудовой деятельностью. Однако, в условиях перманентной войны с вовлечённостью в неё всего народа, функциональные различия в вопросе воинской обязанности между фамилиями князей-воинов и фамилиями простолюдинов-тружеников размывались. При этом, в целях сохранения и упрочения своего господства над народом феодальная знать, как правило, легко шла в услужение к внешним силам. Поэтому в 40-50-х годах XIX века в ряде черкесских обществ произошли события и перемены, приведшие к их так называемой «демократизации» по чеченскому образцу, с упразднением привилегированного статуса княжеских фамилий и возвышением роли представительных институтов народовластия. Таким образом, развитие соседних с Чечнёй народов с сословно-иерархическими общественными системами приводило некоторые из них к тем же основам жизнеустройства, которые были привычны и естественны для чеченцев.

Многие назначенные имамом Шамилём чиновники имамата являлись авторитетными воинами в доимаматской Чечне, но их общественный статус мог отличаться от статуса великого множества других таких же воинов, учёных, старцев и прочих лишь в той мере, в какой им оказывалось доверие обществом. Причём среди них лишь шейх Ташов-Хаджи занимал особое место, обусловленное духовно-нравственным авторитетом религиозного деятеля, однако этот авторитет также измерялся доверием и поддержкой народа в лице старшин чеченских фамилий.  Какого-то разделяющего барьера между старшинами и кадиями селений с одной стороны и опытными руководителями отрядов народного ополчения с другой не только не существовало, но их функции чаще соединялись воедино в одном лице. Соответственно, Шамиль был принят в качестве имама народом и его Представительным собранием, а не какой-то всесильной кучкой «военных вождей», живописуемой в воображении наших оппонентов. Не случайно также, что имаму сначала присягали старшины, и только после этого он назначал над стоявшим за этими старшинами народом своих представителей-наибов по принципу личного знакомства и преданности. Вот как описывал этот процесс со слов самого Шамиля его биограф и почитатель Иман-Мухаммад Гигатлинский: «Когда Шамиль прибыл в Гехинский округ, встретили его там местные жители. Они приняли тогда Шамиля с приветственными речами в устах. Что же касается гехинских больших людей (речь идёт о старшинах, от чеч. «баккхий нах» - «большие люди», «старейшины»; наше примеч.), то они прибыли тут прямо к этому имаму и дали ему клятву верности, после чего над ними был назначен наиб. Им стал особо верный товарищ Шамиля, а именно — храбрец, известный как Ахбердиль Мухаммад — хунзахец, который находился ранее при Шамиле, причем практически неотступно. Затем направился имам Шамиль в Шали, где остановился у Талгика (Т1алхикI) — своего верного гостя. Это был, следует отметить, прозорливый храбрец, умевший проводить конкретные мероприятия. В Шалинский округ, поэтому, назначен был наибом именно он, причем произошло это после того как посетила Шамиля группа шалинских больших людей. Последние, при этом, присягнули тогда имаму, что сделали они, тесня друг друга. То же самое, примерно, — то есть дача присяги имаму толпами больших людей, которые, при этом, как бы теснили друг друга, — происходило в каждом близлежащем краю, который посетил тогда Шамиль». (14)

Можно констатировать, что в силу особенностей традиционной общественной системы, влияние и статус любого человека в чеченском обществе всецело зависели от общественного мнения и доверия со стороны народа, начиная с авторитета и уважения в собственной семье. Это обстоятельство способствовало направлению всей пассионарной энергии людей на соревновательность в благочестии и одобряемых народом делах, а не на конкуренцию в эгоцентрическом стремлении к власти и господствующему статусу над народом, чреватом немедленной потерей всякого авторитета и значимого общественного статуса. Поэтому каждый чеченец чётко знал общественные права и обязанности свободного человека (маршо) и в процессе самореализации вольно или невольно старался поддерживать задаваемую обществом «высокую планку».

Безоснователен и тезис Д. Сулейманова о том, что особенности общественной системы народа нохчи были связаны якобы с искусственным недопущением чеченцами имущественной дифференциации в своей среде. На протяжении столетий развития чеченского общества всегда были богатые и бедные. Бытовал наёмный труд, достаточно вспомнить о найме строителей башен. Существовали профессиональные группы, связанные с разделением труда. Однако это не помешало в процессе общественно-исторического развития выработать и поддерживать основы народного жизнеустройства, не допускавшие узурпации власти отдельными социальными группами и разрушения правовой справедливости.

Лишь злоупотребление своими материальными возможностями в эгоцентрическом стремлении к узурпации власти над народом со стороны тех или иных состоятельных лиц могло оканчиваться их «раскулачиванием» и изгнанием из общества, согласно некоторым преданиям. Нечто подобное было известно ещё в истории Древнего мира: например, в древних Афинах при аналогичных обстоятельствах горожане разоряли и изгоняли состоятельных сограждан, это явление носило название «остракизм». Однако сама по себе предприимчивость в достижении материального достатка только поощрялась нохчийским общественным сознанием, как и связанные с ней положительные свойства людей, такие как благотворительность. «Все чеченцы пользуются одинаковыми правами и составляют один общий класс узденей, - писал Н. Дубровин, - без всякого подразделения на сословия… При существовавшем в народе равенстве, уважение и почётное звание приобреталось богатством, умом, заслугами, строгим исполнением главных оснований религии, постом, молитвою и различного рода благотворительностью». (15)


Свобода и независимость представляют ценность для свободных людей, а не холопов

Вопреки логике оппонентов современной вариации Чеченского строя, отсутствие в жизнеустройстве народа нохчи своей феодальной аристократии не являлось фактором, препятствовавшим эффективной сопротивляемости экспансии царизма. Напротив, царская Россия стремилась всячески насадить соответствующие её социальной природе сословно-иерархические принципы жизнеустройства, особенно с XVIII века. И начиналось это с навязывания тем или иным чеченским сёлам (в основном в зоне свободной доступности для царских войск) инородных «владельцев» с расчётом в перспективе содействовать их усилению для встраивания в имперскую властную вертикаль.

Если бы у чеченцев утвердилась своя феодальная этническая аристократия с прочными корнями в народе, это могло только облегчить покорение их царизмом, как это и происходило в истории соседних народов, находившихся под господством феодальной знати. Проблема царской России в том и состояла, что в лице чеченцев она столкнулась не с сословной аристократией и подконтрольным ей манипулируемым населением, а с народом, способным к самоорганизации и народному изволению. То есть столкнулась со свободными чеченскими «узденями», которые дорожили своим общественным статусом и в условиях своего общественного жизнеустройства воспитывались в духе осознания высшей ценности традиционного понимания свободы.

Ввиду функционирования горизонтальной системы управления с широкими полномочиями органов местного самоуправления, народом нохчи допускалась практика соглашений о регулировании взаимоотношений отдельных селений с царской администрацией. Это происходило посредством найма представителей инородной знати для осуществления посреднических функций. При этом различные российские исторические источники свидетельствовали, что среди чеченцев «самими ими призванные» чужеземные князья «остаются без всякого уважения», «малою пользуются доверенностью» и что несмотря на их присутствие чеченские сёла управлялись «выборными старшинами», «духовными законами и обычаями».
 
Позже, уже в 1856 году, сами чеченцы разъясняли майору Г. Властову свою мотивацию при найме инородной знати в предыдущем веке: "… мы призвали их... с тем, чтобы они были у нас судьями, и служили переводчиками при сношениях с русскими, жившими на Тереке. Мы платили им ясак, как даём и теперь плату нашим муллам и кадиям". (16) Таким образом, представители инородной знати по сути включались в состав органов местного самоуправления в сёлах и их влияние в обществе всецело зависело от благосклонности местных старшин различных кровнородственных «колен». Они могли привлекаться чеченцами для выполнения роли третейских судей, а после их изгнания эта роль осталась за сельскими кадиями, как и во всей остальной Чечне. Однако основными функциями инородных «владельцев» являлись внешнеполитические, с учётом сложившейся обстановки и стремления чеченцев к преодолению дипломатическими методами внешних препятствий к заселению своих равнинных территорий. В чеченской среде «власть» инородных «владельцев» практически сводилась к роли внешнеполитических представителей в контактах с царской Россией и её сателлитами.

Иначе говоря, до второй половины XVIII века присутствие в части чеченских сёл приглашённых «владельцев» с номинальным статусом, имевших тесные контакты с царской администрацией, чаще всего воспринималось народом нохчи как допустимый компромисс с Россией, открывавший дополнительные возможности для возвращения равнинных территорий,  свободного передвижения и торговли по всему Кавказу без утраты чеченцами своей самостоятельности и статуса свободных людей.

Примечательно, что переход царизма во второй половине XVIII века от тактики поддержания своего влияния на отдельные чеченские общества к покорению народа нохчи обозначился именно в попытке наделить инородных «чеченских владельцев» реальными властными полномочиями при силовой поддержке России, то есть в стремлении подавить права свободных чеченских «узденей». Это и положило начало изгнанию инородных «владельцев» и активизации российско-чеченского военного противостояния с 1758 года. Отстаивание прав свободных людей явилось главной мотивацией борьбы всех чеченцев с внешней экспансией.

Уровень сопротивляемости северокавказских сословно-иерархических обществ в противостоянии внешней экспансии оказывался куда ниже, потому как царской администрации для подчинения таких народов бывало достаточно привлечь к службе их аристократическую знать, что и происходило где раньше, где позже. Зависимость народа от феодальной аристократии в конечном итоге лишь облегчала внешнему врагу установление полного контроля над кавказцами. Чеченцы же со своими традициями и институтами народовластия стали наиболее организованными, стойкими и последовательными противниками царизма. А упорство в сопротивлении колониализму других народов Северного Кавказа оказывалось сопряжённым с борьбой за демонтаж собственных сословно-иерархических общественных систем. Достаточно вспомнить первоначальный антифеодальный характер движения мюридизма в Дагестане или процессы так называемой «демократизации» по чеченскому образцу черкесских племён Северо-Западного Кавказа в 40-50-е годы XIX века. В ходе этой борьбы горская феодальная аристократия выступала в тандеме с близким ей по социальной природе российским царизмом.

Относительно тезиса оппонентов оргкомитета Мехкан Кхел о неких якобы упущенных в чеченской истории, из-за отсутствия господствующего сословия, шансах создания своей «империи» добавим, что на исторические возможности тех или иных народов влияет множество не только субъективных, но и объективных факторов. Даже успешное учреждение феодальной государственности с полновластием вертикали управления вовсе не означало обязательную возможность выхода на «оперативный простор» и создание «империи». К слову сказать, в средневековой истории при благоприятных условиях процессы территориальных захватов могли инициироваться и не имевшими выраженных признаков государства "варварскими" народами, причём государства с атомизированным субпассионарным населением подчас становились их жертвой.

Уже в XVIII веке чеченцы дошли до предела своих возможностей в вопросе возвращения и заселения равнинных территорий, с которых ранее были вытеснены Ордой. Интенсивный процесс чеченской «реконкисты» (чеч. мохк лацар), начавшийся после упадка Орды, согласно преданиям был поначалу организован из общенационального центра в Нашхе и развивался по принципу цепной реакции, но, столкнувшись на равнине с наследницей Орды и её сателлитами, проходил довольно сложно, с применением вышеупоминавшихся методов дипломатии на уровне отдельных сельских обществ ввиду несоразмерности сил. Однако ко второй половине XVIII века народ нохчи значительно усилился численно в равнинной и предгорной лесистой местности, а также достигал высокого уровня пассионарности в условиях своего культурного государства и, соответственно, стал восприниматься царской администрацией как самый сильный, воинственный и проблемный для имперских планов царизма народ на всём Кавказе, включая Закавказье с его феодально-аристократическими государствами, что нашло отражение в письменных источниках.

Перспективы для выхода на "оперативный простор" и создания «империи» у чеченцев не было даже теоретически в сложившихся конкретно-исторических условиях после упадка Орды. После обретения возможности возвращения на свою равнину народ нохчи, не успевший восстановить свои силы в численном отношении, довольно скоро вновь столкнулся с мощными внешними силами преобразовавшейся в Московию Орды с её сателлитами, а также с силами конкурентов Московии на Кавказе. Возникший после европейских Вестфальских договоренностей 1648 года государствоцентристский миропорядок (с возникновением международно-правового понятия "государственный суверенитет" в рамках международно-признанных границ) встал на страже уже состоявшегося в целом раздела мира. В сложившейся внешнеполитической ситуации чеченцы могли действовать лишь в меру своих реальных сил и возможностей. При этом их формировавшийся длительное время тип культурного государства вырабатывал оптимальную форму самоорганизации свободных людей для достижения внутренней общественной упорядоченности и справедливости, хотя, разумеется, нуждался в подконтрольном народной представительной власти централизованном институте госуправления, для исполнения внешнеполитических функций в изменившемся новом миропорядке.

Касаясь вопроса об «империях» следует также отметить, что в традиционной культуре народа нохчи нет навязчивой идеи насильственного подавления не только своего, но и других народов. Чеченцы оказывали влияние на другие народы через развитие конкурентоспособного и  привлекательного для всех проекта реализации подлинного народовластия, как эффективной защиты этноса от атомизации и деградации.

Чеченский общественный строй культивировал презрение к холопству (чеч. лай амал) в любых формах и проявлениях, что поддерживало пассионарность народа нохчи и являлось главным ресурсом противодействия внешней экспансии. Вот как видел пассионарное напряжение горского общества, организованного посредством представительного института народовластия, барон Сталь, разумеется, со своей имперско-шовинистической колокольни: «Внутренняя жизнь горцев всегда тревожная взволнованная, всегда есть какой-нибудь вопрос, глубоко потрясающий спокойствие общины или народа. То вдруг народное собрание подымет на ноги весь народ, то разбирательство, то какая-нибудь ложная преувеличенная весть, то сбор партий, то набег, то вторжение наших войск куда-нибудь в их земли, то, наконец, появление где-то в горах шейха (святого), проповедующего покаяние. В последнем случае народ весь вдруг в припадке набожности начинает с воплем каяться, резать чёрных баранов на жертву, молиться Богу, налагает на себя пост. Прошло два-три дня, самое большее неделя - и всё забыто, опять другой вопрос занял всех. Одним словом, нельзя указать ни одного момента, чтобы эти народы сидели тихо (исключая ненастных дней и бурь, когда каждый сидит дома у огня), всегда есть какое-нибудь чувство, мгновенно обнимающее общество и преувеличенное вестью обегающее весь край». (17)

Исполнительная система управления во главе с Таймин Бийболатом

Как уже отмечалось ранее, ярким примером учреждения временной вертикали управления в период эскалации войны стала централизованная исполнительная система Таймин Бийболата. Бийболат являлся одним из самых удачливых организаторов и предводителей групп народного ополчения в набегах против царских войск с начала XIX века. А в мае 1821 года на Представительном собрании Мехкан Кхел в селении Майртуп он был назначен главой исполнительной системы управления с широкими полномочиями на период войны. Указанное назначение подтверждалось и позже, в частности, на собрании в том же Майртупе в мае 1825 года. В рамках вверенных полномочий Таймин Бийболат обладал полной свободой действий. Российские военные чиновники называли его «атаманом» Чечни. По-видимому, статус Бийболата ассоциировался у них с казачьим институтом атаманства с его подчинённостью так называемому «казачьему кругу».

Как классический чеченский къонах, Бийболат строго придерживался воли народа, проводя в жизнь решения Мехкан Кхел, а также принимал участие в его собраниях. Есть свидетельства, что вступая в переговорные контакты с царской администрацией на Кавказе, он предварительно запрашивал полномочия на их проведение у Мехкан Кхел, а также предлагал царским чиновникам заключение мира непосредственно с Мехкан Кхел. Позже, в 1829 году, договор о перемирии через посредничество шамхала Тарковского действительно заключили, согласно источникам, «все почётные старейшины чеченского народа», «от каждого племени по почётному лицу», в количестве 120 человек во главе с Таймин Бийболатом. В переписке с командующим кавказским корпусом И. Паскевичем со стороны чеченцев письма оформлялись как от имени Бийболата, так и от имени всего чеченского народа.

Решением Мехкан Кхел всё народное ополчение было поставлено под общее командование Бийболата, который предпринял меры для правильной организации и обеспечения войска. Была учреждена система организации общественных работ или сбора средств на общественные нужды. Решение организационных вопросов осуществлялось через разветвлённую сеть низовых представителей исполнительной власти, называемых в источниках "тургаками" (от чеч. "туркх") и известных ещё во времена шейха Мансура.  Это были своего рода участковые, ответственные за различные участки в каждом селении. Все «тургаки», находившиеся на местах в подчинении старшин своих селений, были поставлены под общее руководство Таймин Бийболата. Ему было доверено также осуществление непосредственного контроля над органами местного самоуправления в чеченских селениях. Старшины местного самоуправления обязывались давать присягу общенародному Представительному собранию, за нарушение которой предусматривались штрафные санкции и иные меры воздействия. Представительным собранием народа назначалось и высшее духовное лицо страны, но властные полномочия, по мнению исследователей, сохранялись за институтом Мехкан Кхел и главой исполнительной системы управления Таймин Бийболатом.

Таким образом, у чеченцев времён Таймин Бийболата возник новый опыт в строительстве административной вертикали госуправления, подконтрольной институту концептуальной народной власти Мехкан Кхел.

На наш взгляд, говорить о «провале реформ Бейбулата» при исторической оценке общественных процессов того времени, как это делает Д. Сулейманов, неверно. Преобразования, направленные на учреждение подконтрольной народу вертикали управления, внесли вклад в развитие чеченского культурного государства, а также позволили дать достойный отпор усилившемуся натиску царизма и даже достичь в марте 1829 года официального перемирия с сохранением фактической самостоятельности народа нохчи. Дипломатическими усилиями Бийболата указанное перемирие удалось худо-бедно протянуть вплоть до его гибели в 1831 году.

К слову сказать, вопреки утверждениям оппонентов, достижения Таймин Бийболата в переводе чеченского общества в режим «военного положения» в связи с развёртыванием полномасштабной войны с переносом линии противостояния с Терека на Сунжу очевидны и подтверждены современниками и исследователями. Если в начале резкой активизации колониальных войск генерала А. Ермолова с 1817 года его военные предприятия ещё не встречали адекватной организованности чеченцев в сопротивлении,  то с учреждением централизованной системы военного управления действия царских войск в Чечне перестали носить характер «лёгкой прогулки» в плане встречавшихся на пути военных препятствий. И причина первоначальных пробелов чеченцев в организации военного отпора войскам А. Ермолова состояла вовсе не в отсутствии политического единства и безразличии жителей разных сёл друг к другу, якобы побуждавших их, если следовать логике Д. Сулейманова, «безучастно наблюдать» за разорением того или иного селения. Напротив, традиции взаимовыручки (чеч. орца) были сильны в чеченском обществе и отражены в письменных источниках. Вот как свидетельствовал об этом свойстве чеченцев времён Таймин Бийболата, а также об уровне их массовой военной подготовки, уже упоминавшийся нами П. М. Сахно-Устимович: «Но когда наши войска предпринимают нечаянные поиски, для наказания и истребления враждебных селений, всякий чеченец действует по своему произволу. Едва раздается пушечный выстрел, каждый, кто только его услышал, хватается за оружие и спешит туда, куда зовет его опасность... В несколько часов собираются значительные толпы, и завязывается жаркое дело. С редкой проницательностью каждый умеет понять выгоды или неудобства местоположения; каждая ошибка или неосторожность наших войск бывает тотчас замечена и обращаема нам во вред; и все это делается так единодушно, с такою удивительной осмотрительностью, как будто бы ими предводительствовал искусный и опытный начальник». (18)

Пробелы в обороне чеченцев в начальный период перерастания перманентного вялотекущего противостояния в полномасштабную Кавказскую войну, развязанную командовавшим царскими войсками на Кавказе генералом А. Ермоловым, были связаны с незавершённостью в продолжение некоторого времени этапа учреждения централизованной системы военного управления. В военных условиях потребовалось единое оперативное управление для эффективного отпора врагу. Создание исполнительной системы во главе с Таймин Бийболатом решило эту задачу. Это во-первых. Во-вторых, поначалу недоставало организационного и боевого практического опыта применения крупных военных сил в полномасштабной войне, поскольку времена Таймин Бийболата знаменовали собой только её начало и шло накопление военно-организационного опыта, столь пригодившегося впоследствии.

Разумеется, возможные частные эпизоды неслаженных действий войск могут случаться в любой войне, и отряды Бийболата - не исключение. Точно так же не исключение и войска имамата Шамиля, подобных примеров «болезни роста» предостаточно в истории имамата. В этой связи неубедительны натяжки Д. Сулеймановым отдельных фактов из истории боевых действий в обоснование своей обобщающей характеристики исполнительной системы управления во главе с Таймин Бийболатом. Причём неубедительны не только подход и критерии оценки, но также некоторые приводимые факты, как минимум, спорные. К примеру, приведённый Д. Сулеймановым в качестве образца боевой неслаженности чеченских войск  доимаматского периода эпизод нападения отряда Таймин Бийболата на крепость Грозную, якобы не поддержанного вовремя другими чеченцами. Хотя, по всей вероятности, это нападение было запланировано Бийболатом так, как и прошло. То есть было локальной партизанской операцией с применением фактора внезапности и осознанным ограничением задействованных сил в 120 человек, разделённых к тому же на два отряда, один из которых совершил отвлекающий манёвр, а второй ворвался в крепость, нанёс урон противнику и благополучно ушёл. Крайне маловероятно, что эта операция могла планироваться для завязывания затяжных боевых действий в крепости, чтобы дождаться организованной поддержки других чеченских отрядов. А сбор более крупных сил для нападения на крепость Грозную не мог пройти мимо внимания противника, что в подобной ситуации лишало чеченцев фактора внезапности и неизбежно влекло принятие иного уровня мер предосторожности защитниками крепости.

Перемирие и последовавшая гибель Бийболата несколько разладили сложившиеся связи в его системе управления. Приобретённые навыки применялись чеченцами и позже в условиях войны, но не так системно, как это умел Бийболат. После его гибели народ нохчи доверял роль предводителя объединённых отрядов народного ополчения шейху Ташов-Хаджи.

Чеченское культурное государство создавало централизованные органы управления исходя из принципа минимальной достаточности и, соответственно, исполнительная система во главе с Бийболатом была приспособлена лишь к решению организационных задач для ведения активных боевых действий, с чем и справилась. В условиях же перемирия её функциональность свелась к усилиям Бийболата на дипломатическом направлении.

Однако внешняя угроза порождала необходимость в более развитой модели устойчивого централизованного администрирования и в расширении сферы госуправления. Назревала необходимость в учреждении под контролем Мехкан Кхел такого госуправления, которое могло быть востребовано обществом и проявить жизнеспособность как в военное, так и в мирное время, прежде всего для исполнения внешнеполитических функций, а также для развития социально-экономических систем. В случае сохранения народного суверенитета над государством, успешная работа органов госуправления и поддержка народа были бы обеспечены, что и продемонстрировала эпоха Бийболата.

Логика развития чеченского культурного государства требовала также закрепления принципа работы Мехкан Кхел на постоянной основе, поскольку, как уже отмечалось ранее, в своей многовековой истории общенародное Представительное собрание временами (в относительно мирные периоды) уступало активную роль органам местного самоуправления. В этой связи акцентируем внимание на важной мысли, что функциональность даже простейшей централизованной системы госуправления под покровительством традиционного института народной самоорганизации усиливала рабочую активность и самого института Мехкан Кхел.

Оценку деятельности и достижениям Таймин Бийболата вынес сам народ нохчи, сохранив в народной памяти исключительно положительную информацию о нём. Его имя запечатлено и в героико-эпических сказаниях - илли. К слову сказать, вопреки мнению Д. Сулейманова, сам этот жанр исполнения не прервался с завершением эпохи Бийболата, якобы сменившись жанром назма во времена имамата. Оба жанра развивались параллельно. К примеру, можно вспомнить илли об Эвтархойн Ахьмаде, о предводителе набегов Хамзате, об абреке Варе, живших гораздо позже Бийболата. Однако илли народ посвящал только безупречным къонахам (дика къонах), чего не скажешь о народной памяти чеченцев об имаме Шамиле и адептах его деспотической системы власти. Кроме того, имя Таймин Бийболата сохранилось не только в илли, а по сей день упоминается всеми чеченцами как эталон чести, благородства и не отягощённого эгоизмом служения своему народу.


Разрушительные последствия предоставления диктаторских полномочий имаму Шамилю на период войны

Многолетнее продолжение и усиление войны влекло за собой естественный  переход к законам и порядкам военного времени, следовательно и смещение акцентов в управлении в сторону единоначалия. Поэтому народ нохчи согласился предоставить приглашённому возглавить боевые действия  Шамилю, по его настойчивому предварительному условию, диктаторские полномочия на военное время. «Но Шамиль, - отмечал А. П. Берже, - хорошо зная народ, с которым он имел дело, и будучи уверен в его непостоянстве и своеволии, не вдруг согласился идти в Чечню. Наконец, после продолжительных переговоров, он прибыл в Урус-Мартан и изъявил согласие принять управление над Чечнёю, но не иначе, как на условии, чтобы чеченцы дали ему наперёд присягу в строгости выполнять все установляемые им законы и порядок управления». (19)

Шамиль укрылся в Чечне после поражения в Дагестане. Важнейшей из причин избрания его чеченцами в качестве духовного наставника и военного предводителя на период войны, наряду со стремлением использовать ресурс покровительства своему именитому гостю для объединения усилий с другими горскими народами в общей борьбе, была попытка апробировать его систему госуправления, чтобы организованно отбиться от врага. К тому времени общественная система имамата, находившаяся ещё в стадии формирования, зарекомендовала себя в Дагестане как эффективная форма организации сопротивления врагу и не успела ещё достичь закономерной стадии разложения подобного типа авторитарных общественных систем, поскольку её становление завершилось лишь к середине 40-х годов XIX века, когда имам Шамиль уже главенствовал в Чечне.

При этом следует учитывать, что имело место существенное различие в исходных внутриполитических условиях Дагестана и Чечни в разгоревшихся военно-политических событиях: если в Дагестане борьба носила антиколониальный и антифеодальный характер, то в Чечне, в силу особенностей её общественно-политической системы, она носила сугубо антиколониальный характер. В Дагестане мюридам, черпавшим силу в народе, приходилось противостоять крупным организованным отрядам местных феодалов, которые в борьбе против собственного народа за поддержание привилегированного статуса закономерно прибегали к опоре на близкую по социальной природе внешнюю силу. В отличие от этого, позиция Чечни всецело зависела лишь от складывавшегося в народе общественного мнения в силу того, что здесь не существовало способного оказывать влияние на политические процессы привилегированного господствовавшего сословия. Следуя общественному мнению, в 1840 году все чеченцы организованно выступили против нараставшей внешней экспансии. Даже надтеречные селения, более других уязвимые перед царскими войсками, активно включились в общенародное движение, жители покидали обжитые места и переселялись вглубь страны. Поэтому в сложившейся конкретной обстановке для народа нохчи в дагестанском мюридизме были привлекательны не лозунги освобождения от тандема внутренних и внешних угнетателей (в то время чеченцы и без лозунгов не мирились с угнетением), а поиски форм, исполнительных механизмов централизованной системы госуправления для решения внешнеполитической задачи отпора завоевателям, последовательно оккупировавшим территорию страны и творившим на ней свои бесчинства. Однако то же чеченское общественное мнение отвернулось впоследствии от успевшей дискредитировать себя в глазах народа автократической государственной системы имама Шамиля, подтвердив бесперспективность подобного типа общественных систем в долгосрочной организации жизнеустройства народа нохчи.

Мы выше уже обращали внимание читателя на то, что в Чечне самым сложным испытанием жизнеспособности любых моделей госуправления являлось мирное время. Нет сомнений, что в условиях относительного мира участь госсистемы Шамиля могла рассматриваться лишь в двух вариантах - либо обречена на демонтаж, как неподконтрольная народу, либо поставлена под контроль Представительного собрания народа. В этой связи показательна судьба более усовершенствованного типа подобной системы - эмирата Узун-Хаджи. Это было государство с верховенством чиновничьей вертикали власти, с грамотно организованной армией, министерствами, различными службами, достигшее некоторых успехов в установлении международных связей и даже пытавшееся ввести в оборот свою денежную единицу. Однако общественная система эмирата, не предусматривавшая, подобно имамату Шамиля, народного суверенитета над государством и принятая чеченцами в период борьбы с войсками генерала Деникина в 1919 году, как исторически апробированная форма организации в военное время, по окончании войны попросту рассыпалась и прекратила своё существование в марте 1920 года в условиях относительно мирного времени. И это несмотря на то, что общественная система эмирата, в отличие от имамата Шамиля, не успела пройти закономерные для так называемых «восточных деспотий» этапы внутреннего разложения. Стоило лишь избавиться от видимого внешнего противника, что совпало по времени со смертью самого Узун-Хаджи.

Режиму имама Шамиля не суждено было дожить до испытания мирным временем, но он вполне предсказуемо не выдержал испытания и слишком долгим существованием даже в условиях своей востребованности в период войны. Отсутствие общественного влияния на определение кадрового состава административно-чиновничьего аппарата и отсутствие должного общественного контроля над ним, сосредоточение всей полноты бесконтрольной политической власти в руках административно-чиновничьей вертикали привели к распространению злоупотреблений в государственных структурах. Разрушение пронизывавшего всё общество снизу вверх и сверху вниз принципа совещательности в общественных делах, абсолютная зависимость всех сторон жизни общества от интеллектуального, физического и психического состояния одного человека способствовали деградации системы власти и управления. Административно-чиновничья вертикаль превращалась в объект притяжения и активной деятельности эгоцентристов, возникли дрязги за влияние в ней, интриги, подковерные игры, коррупция, наушничество и прочие характерные для подобных общественных систем пороки. Убийства не по праву, несправедливость и корыстная мотивация поступков стали привычным делом в структурах государства, плавно переродившегося в так называемую «восточную деспотию» с наследственной формой власти.

Всякая вероятность восстановления функциональности Мехкан Кхел в качестве выразителя народного суверенитета в рамках общественной системы Шамиля растаяла к середине сороковых годов XIX века. Функции Мехкан Кхел оказались подменены имитатором совещательности в виде штата советников (диван-хана) при Шамиле, набираемых по личному усмотрению имама. Иногда Шамиль собирал съезды своих чиновников и активистов в более расширенном составе для оглашения решений и установок имама. И принципы формирования власти, и рамки её функциональных полномочий, а также практика внутренней политики имамата не соответствовали устоявшимся представлениям народа нохчи о справедливом обществе и праведной власти.

Факт всенародного принятия Шамиля в качестве имама в войне, необходимость борьбы с внешним врагом и ненависть к иноземному господству побуждали чеченцев долгое время сносить сложившийся режим. Однако по мере укоренения чуждой для чеченской ментальности общественной системы росло отторжение её в народе, что отражено в многочисленных исторических свидетельствах, исходивших от разных сторон конфликта. Подробнее эта тема раскрывалась мною, с частичным привлечением обширного документального материала, в статье «К вопросу о политической парадигме чеченцев (от исторических сведений к современности)». С накоплением фактов чиновничьего произвола, несправедливости и злоупотреблений шло постепенное накопление критической массы народного недовольства. Царская администрация внимательно отслеживала эти процессы и старалась их всячески подогревать, распространяя от имени царя и его кавказских наместников прокламации к чеченцам с лживыми обещаниями сохранения их прав в случае покорности, а также до поры показательно не ущемляя в правах так называемых «мирных» горцев. Многие чеченцы, не желавшие привыкать к ущемлению своего привычного естественного права влияния на общественные процессы и права недопущения в отношении себя  какого-либо неоправданного произвола, с чьей бы стороны он ни исходил, перестали ясно ощущать разницу между бесконтрольным произволом русского, дагестанского или чеченского чиновника. Несправедливые режимы лишаются помощи Аллаха. Соответственно, перед народом нохчи вставал уже не безоговорочный выбор между добром и злом, а выбор между двух зол. На передний план выходило простое соотношение сил и средств противоборствующих сторон. Н. Семёнов не лукавил, когда писал о чеченцах: "В точности известно, что власть Шамиля была для них даже невыносимее нашей власти, потому что она глубже врезывалась в народную жизнь, хотя цели и стремления её вполне совпадали с характером и вожделениями народа". (20)

Вопреки логике Д. Сулейманова, перерождение чиновничества имамата в чиновничью «аристократию», неподконтрольную народу и соответственно имевшую возможность безнаказанно злоупотреблять своими служебными полномочиями, подрывало изнутри основы идеологии имамата сильнее любого внешнего врага. Выходило, что идеология, изначально выступившая против несправедливости и угнетения мусульман, на практике сама породила собственную разновидность несправедливости и угнетения. И при всём том чеченцы некоторое время мирились с этим обстоятельством на фоне необходимости внутреннего общественного согласия в противостоянии внешнему врагу. Однако проявившееся к середине 40-х годов XIX века настойчивое стремление Шамиля к внедрению принципа наследования власти окончательно прояснило природу новой общественной системы, как и то, что её адепты планируют укоренить подобные основы общественного жизнеустройства не только на период активной войны. Если народами Дагестана это и могло восприниматься как возвращение «на круги своя», то у чеченцев, воспитанных в традиционном обществе свободных людей, имелись свои приоритеты во взглядах на жизнеустройство народа в нормальных, относительно мирных условиях, предусматривающие, как мы уже отмечали ранее, принцип суверенитета народа над государством вместо суверенитета государства над народом.

С подачи Шамиля один из его сыновей многократно провозглашался наследником в должности имама на различных собраниях госчиновников и провластных активистов. Биограф и сподвижник имама Гаджи-Али Чохский описывал один из этих эпизодов и негативные последствия таких внутриполитических шагов: «В конце 1264 (1847) г., в начале весны Шамиль приказал собраться всем наибам, ученым и другим почетным людям и сотенным начальникам Дагестана и Чечни в с. Балгит, что в Ичкерии. Они признали сына Шамиля (сына звали Кази-Мухаммад) и присягнули ему в верности. В то время народ говорил, что Шамиль передаёт сыну своему имамство как родовое наследство и что он заботится только о себе, чтобы возвышаться, но нисколько не думает о Боге и подозревал его, что он жаждет богатства. Через это и произошли между учеными и некоторыми наибами с Шамилем разъединённость и несогласие. Некоторые наибы и другие, искавшие власти, старались дать делам Шамиля другое направление. Все наибы начали копить богатства и убивать напрасно мусульман, не различая между позволенным и запрещённым, между истиной и ложью». (21) О том же свидетельствовали и представители царской администрации на Кавказе, скрупулёзно отслеживавшие ситуацию для использования её в интересах империи. Генерал Р. Фадеев, будучи адьютантом царского наместника А. Барятинского, а соответственно человеком достаточно информированным и отражающим видение своего начальства, отмечал: «Власть основанная мюридизмом понемногу оселась. Поборники её сделались значительными людьми и заняли место аристократии... Шамиль привык к положению азиатского султана, заставил горские общества признать своего сына наследником по себе и стал думать об основании владетельного дома… Народ, на первых порах предавшийся всею душою новому учению, охладел к нему, когда испытал на деле чудовищный деспотизм управления, обещанного ему вначале как идеал земной жизни». (22)

Был ли осведомлён имам Шамиль о зреющем народном недовольстве? Разумеется, был, что вызывало у него наибольшее беспокойство. "Зла много. От злодеяний, которые совершали они, я чист", - писал он в 1850 году в обращении к народу от имени "диван-ханы", перечисляя многочисленные виды преступных злоупотреблений чиновников имамата. (23) Однако подобная недальновидная половинчатая позиция, не предусматривавшая системных изменений с опорой на институт самоорганизации народа и взваливавшая всю вину за ложную стратегию во внутренней политике на своих подчинённых, не решала острых проблем кризиса системы, а наоборот усугубляла их.

В итоге созрела ситуация, когда народ нохчи организованно отвернулся от Шамиля и оставил его наедине с врагом, что очень скоро привело его к краху в родном Дагестане. То же сделали почти все чеченские наибы, в том числе стоявшие у истоков утверждения имамата в Чечне (как, например, наиб Талхиг), подтвердив тем самым факт зависимости всех чеченцев традиционного общества от общенародного общественного мнения. Эти факты подтверждаются многочисленными историческими свидетельствами, исходившими от обеих сторон конфликта и из независимых источников, а также отразились в народных преданиях. Наряду с военными тяготами, провальность самой шамилёвской концепции общественного жизнеустройства в чеченских условиях стала важнейшей причиной такого финала. Ещё современниками тех событий высказывалось распространённое мнение, что это было первостепенной причиной. Вот что писал об этом, к примеру, Т. Лапинский (Тефик-бей - польский офицер, воевавший на стороне черкесов против царских войск): "Пленение Шамиля было не следствием проигранных сражений или продолжительной безнадежной борьбы, приведшей к деморализации и катастрофе, но просто следствием внутреннего возмущения, которое принудило Шамиля искать у русских защиты... Причиной внутреннего возмущения было то, что население утомилось от непосильных поборов Шамиля и его Мюридов; религиозное лицемерие, которое служило личиной жадности, было ему противно... В этом меня серьезно уверяли многие чеченцы и лезгины, с которыми в 1860-1861 годах я разговаривал в Константинополе". (24)

Рассматривая ошибочный тезис Д. Сулейманова о «прогрессивности» возникновения некоего чеченского «сословия наибов», вооружённого идеологией, можно констатировать, что общественная система имамата, оказавшаяся по своей природе неспособна обеспечить соблюдение общественной справедливости, сама разрушила благоприятную почву для плодотворных всходов декларировавшейся идеологии. Поэтому наибы и отвернулись от имама Шамиля вслед за всем народом. Если же, как следует из логики наших оппонентов, главная цель идеологии состояла в формировании господствующего сословия как «хозяина» государства, то это тем более не относится к тем ценностям, за которые стоило жертвовать имуществом и жизнями. Мнение же о том, что подобное «аристократическое» сословие с его господством над народом являлось и является по сей день неотъемлемым условием успешного функционирования государственной системы управления несостоятельно с учётом многовариантности возможных форм и типов государств и общественных систем.


Живучесть чеченских традиций жизнеустройства народа после утраты политической самостоятельности

Следует отметить, что после окончания Кавказской войны царская администрация проявляла заинтересованность в формировании среди чеченцев привилегированного сословия, в первую очередь из бывших чиновников имамата, привлекая их на службу. Однако вплоть до краха царизма чеченское общественное сознание так и не восприняло прослойку выслужившегося офицерства, чиновничества и буржуазии чеченского происхождения в качестве «аристократического» сословия, обладающего правом господства над народом. Любая вовлечённость чеченцев в деятельность госструктур, реализовывавших суверенитет государства над народом вместо соблюдения принципа самоорганизации народа и его суверенитета над системой госуправления, вызывала болезненную реакцию в чеченском обществе.

Утратив возможность осуществления политической власти народа в виде верховенства общенародного Представительного собрания Мехкан Кхел, чеченцам тем не менее некоторое время удавалось поддерживать свою «систему в системе» в условиях оккупационного режима. В позапрошлом веке Н. Семёнов, уловивший эту отличительную особенность народа нохчи, дал ей определение «общественная дисциплинированность». Он свидетельствовал: "... все вопросы, выходящие из круга частных интересов, затрагивающие жизнь целого аула, общества или всего племени, разрешаются всегда на сходках старших (отцов) и решения сходок признаются обязательными для всех членов той или другой общественной группы, а если они приняты по вопросам, касающимся всего народа, то для всех истинных членов его. В пору войны с нами, преимущественно в период с 1840 года, когда жизнью народа руководила воля Шамиля и когда народ подвергался стольким соблазнам, общественная дисциплина значительно ослабела, причём кульминационная точка ослабления, естественно, совпала с моментом замены одного правительственного режима другим, т. е. с моментом окончательного покорения нами Чечни. Но после того, хотя и не сразу, разумеется, всё опять вошло в своё обычное русло и теперь общественно-политическая дисциплинированность народа проявляется с замечательною силою. В этом отношении чеченцы существенным образом отличаются от других народностей Кавказа... В Чечне личности с сепаративными наклонностями - выродки из народа, подвергающиеся самому беспощадному остракизму, вообще же чеченцы все и всегда остаются в подчинении у народной воли, выражаемой решениями старших. В силе и крепости общественной дисциплины в чеченском народе лежит ключ к разъяснению очень многих явлений в его жизни и в особенности явлений политического и административного значения. В них причины, почему в Чечне правящей народом власти приходится больше считаться с представителями общественного мнения - группами старших, чем с теми или другими отдельными личностями. Неповиновение власти и всякого рода своеволия со стороны отдельных лиц, как проявления их свободной воли, составляют здесь не более, как отступления от нормального порядка вещей, самый же этот порядок заключается в том, что если старшими решено неповиноваться, то начинаются всякого рода бесчинства, переходящие обыкновенно в открытый бунт, а если ими принято противоположное решение, то все желания и требования власти исполняются единодушно, легко и скоро... Везде общество, народ в лице главарей его (не тех, которых мы выдвинули из народа, а тех, которых народ сам считает таковыми), а отдельная личность идёт за главарями в силу глубоко вкоренившегося в ней чувства общественной дисциплины". (25)

Как видно из вышеприведённой цитаты, в традиционной Чечне «личности с сепаративными наклонностями», то есть выразители личных или узкогрупповых эгоцентрических устремлений, воспринимались как «выродки из народа, подвергающиеся самому беспощадному остракизму» и «чеченцы все и всегда остаются в подчинении у народной воли, выражаемой решениями старших», то есть в подчинении доверенных представителей народа. В этом состояла причина того, что опыт управления народом посредством назначенных царской администрацией «наибов и приставов» долго оставался, по словам того же Н. Семёнова, «крайне неудачным».

В процессе разложения советской системы с её утопичной идеологией всеобщего уравнительства, партхозноменклатура из числа чеченцев также не стала «элитой» народа. К примеру, в Средней Азии местная партхозноменклатура явилась продолжательницей привычных байских традиций в плане признания народом её статуса. В отличие от этого, неподконтрольной народу чеченской партхозноменклатуре так и не удалось гармонично врасти в живую ткань народа. Чеченцы длительное время хранили свои правила определения подлинной национальной элиты, которые традиционно основываются на принципе народного доверия по заслуженному духовно-нравственному авторитету. Но чуждые чеченской ментальности общественные системы уже почти сто восемьдесят лет последовательно и целенаправленно разрушали и разрушают традиционное самосознание нохчалла и навыки самоорганизации народа нохчи.


О противоречии политической системы ЧРИ традиционным основам жизнеустройства народа нохчи 

В свете всего вышеизложенного, нам представляются совершенно безосновательными приведённые Д. Сулеймановым сравнительные параллели между предводителями групп народного ополчения времён Таймин Бийболата и военно-политическими лидерами периода ЧРИ, в то время как деятельность последних развивалась в условиях кризиса традиционного чеченского самосознания и полной дезорганизованности народа вне традиционной чеченской общественной системы. Общественно-политическая система ЧРИ, как продукт слепого копирования чужих проектов, по своей природе была чужда традиционным чеченским общественным принципам, что явилось следствием кризиса в идейно-теоретической сфере, обнаружившегося в тот ответственный период чеченской истории. Этой системой не было предусмотрено восстановление традиционных навыков самоорганизации народа нохчи, то есть формирование власти по методу делегирования доверия и её опора на правильно самоорганизованный народ. В результате народ оказался вовсе отстранён от влияния на общественные процессы и утратил свои естественные права, что способствовало ускорению процессов его атомизации и деградации. Дезорганизованный народ превратился в «человеческий ресурс» для конкурирующих за власть или влияние во власти военно-политических группировок ЧРИ во главе с их лидерами, вплетёнными в политическую систему ЧРИ и «приватизировавшими» чеченское «политическое поле».

Сравнение Д. Сулеймановым «недееспособных госструктур» президента А. Масхадова с Мехкан Кхел тем более безосновательно. Не вдаваясь в подробности заметим опять же, что власть А. Масхадова, к сожалению, не опиралась на организованный структурированный народ в силу природы политической системы ЧРИ. Сама выборная система не представляла собой механизм самоорганизации народа в поддержку формируемой им власти и вертикали госуправления, как не предполагала и механизма контроля над ними, в строгом соответствии с политической теорией модерна.

Внедрившийся в чеченское общество сатанинский принцип системного стремления к власти с конкурентной борьбой за неё, особенно усилившейся после выборной кампании 1997 года с состязательностью за голоса избирателей, а также отсутствие ясной концепции справедливого общественного жизнеустройства, соответствующего культурным и политико-правовым приоритетам традиционного народа нохчи, способствовали возникновению и углублению различных видов кризиса в обществе, стали препятствием на пути построения стабильной, предсказуемой и договороспособной общественной системы. Поэтому, с учётом необходимости устранения допущенных ранее просчётов, в выражаемой оргкомитетом Мехкан Кхел современной вариации концепции Чеченского строя заложены теоретические основы жизнеспособной общественной системы с восстановлением традиционной способности народа к правильной самоорганизации.


Заключение

Рассмотрение истории народа нохчи с точки зрения чеченской матрицы смыслов имеет важное методологическое значение с учётом распространившейся ложной методологии модерна в оценках исторического прошлого народа и его настоящего. Влияние методологии модерна на восприятие чеченцами своей истории может варьироваться, в частности, от апологии и мифологизации тоталитарного деспотического режима имама Шамиля, что чем-то сродни по своему эмоциональному заряду и смысловому содержанию современному неосталинизму, до проявления неспособности признавать собственные просчёты и заблуждения, трезво анализировать исторический опыт ныне живущих поколений.

Закономерным итогом влияния модерна становится засилье в чеченской политике эгоцентристов с демоническим строем психики с их устремлениями к бесконтрольной власти над народом и «выстраиванию» его «под себя». Уже очевидно, что те, кто строит амбициозные планы узурпации власти, под прикрытием популистских лозунгов всего лишь «толкаются в очереди» на подавление подлинной свободы чеченцев, будучи заинтересованными в забвении даже представлений о ней в народном сознании.

Общественный институт «Ламаст» занят изучением и осмыслением обсуждаемых проблем последние 25 лет и намерен в дальнейшем принимать посильное участие в работе над последовательной реализацией целей и задач оргкомитета Мехкан Кхел сугубо политическими средствами, действуя легально и открыто в любой политической ситуации, в рамках любого правового поля. 









Ссылки на источники цитат

1) Ильин И.А. / О государственной форме (17 августа 1948 года)
2) Из архивных материалов П. Г. Буткова / из "Известия о бывшем в Кавказских горах лжепророке Мансуре" // Россия и Кавказ сквозь два столетия. СПб. Звезда. 2001г.
3) П. М. Сахно-Устимович / Описание чеченского похода 1826 г. // Звезда. - 2006г. - N 10
4) П. М. Сахно-Устимович / там же
5) Попов И. / Ичкеринцы // Сборник сведений о Терской области. Владикавказ, 1878г., вып. I, с. 263
6) Н. Семёнов / Туземцы Северо-Восточного Кавказа // С.-Петербург, 1895г.; с. 92-93
7) Семён Броневский / Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. Часть вторая // Москва, 1823г., с. 181
8) Джон Фредерик Баддели / Завоевание Кавказа русскими. 1720 – 1860 // 1908 г.
9) Хуан Ван-Гален / Два года в России; глава VII // Кавказская война: истоки и начало. 1770-1820 годы; СПб. Звезда. 2002г.
10) Фридрих Энгельс, немецкий философ, один из основоположников марксизма, друг, единомышленник и соавтор трудов Карла Маркса. «Горная война прежде и теперь», «New-York Daily Tribune» № 4921, от 10 января 1857 г.
11) П. М. Сахно-Устимович / там же
12) Н. Семёнов / Там же; с. 86
13) Н. Дубровин / История войны и владычества русских на Кавказе // т.I, книга I; С.-Петербург, 1871г., с. 452
14) Хроника Иман-Мухаммада Гигатлинского - текст XIX в. об истории Имамата (пер. Т. М. Айтберова и Ю. У. Дадаева) / Махачкала, Дагестанский государственный университет, 2010г.
15) Н. Дубровин / Там же; с. 451
16) Г. К. Властов / Война в Большой Чечне: статья майора Властова // С.-Петербург, 1856г., с. 15
17) Этнографический очерк черкесского народа. Составил генерального штаба подполковник барон Сталь в 1852 году / Кавказский сборник, под редакцией генерал-майора Потто; том XXI; Тифлис, 1900г., с. 103-104
18) П. М. Сахно-Устимович / там же
19) А. П. Берже / Чечня и чеченцы // Тифлис, 1859г.; Грозный, 2008г.; с. 119
20) Н. Семёнов / Там же; с. 85
21) Гаджи-Али / Сказание очевидца о Шамиле // Сборник сведений о кавказских горцах.  Вып. VII; 1873г.; глава: "Причины ослабления могущества Шамиля"
22) Р. Фадеев / Шестьдесят лет Кавказской войны // Тифлис, 1860г., с. 56-57
23) Рук. фонд ИИЯЛ, д. 1283. Перевод с арабского; 24) Теофил Лапинский / Горцы Кавказа и их освободительная борьба против русских // Гамбург, 1863г.; перевод В. К. Гарданова, Нальчик, 1995г., с. 30-31
25) Н. Семёнов / Там же; с. 97-98