В тот день Гуля пришел ко мне часов в одиннадцать. Мы чего-то быстро сгрызли, запив бабушкиным компотом, да уселись паять радиоприемник. Гулин отец ему конструктор на десятилетие подарил. Большой такой, в коробке, с вкладками, с разными отделениями для деталек. Со схемами типографскими. Мы вроде со схемами разобрались, вот и начали платы набивать и в два паяльника запаивать. Конечно, понимания мало было — первый раз с нами такое, но в конструкторе описание хорошее, ошибиться трудно.
В час дня нужно было в школу идти. Математику я не выучил. Потому что приемник паял. Ну и потому что не спросят: Мария Григорьевна вчера к доске вызывала.
Марии Григорьевне около сорока. Роста невысокого, стройная. Красавица. Волосы черные, как смоль — год назад были. А теперь почти вся седая. Мария Григорьевна на уроках редко-редко за стол садится. Обычно опирается спиной о стену сбоку от доски, и так, стоя, урок и ведет. Ей сидеть больно — спина болит. Иногда Мария Григорьевна еле заметно морщится от боли.
Я в математике профан, на попугайчика похож: если выучу — еще туда-сюда, а если нет — дело дрянь. Вчера вот выучил, по вызову к доске сходил, четверку получил, теперь не скоро мне у доски мычать.
— Пример номер четыре. Зуев, к доске! — вот эт-т-то сюр-приз.
Через пять минут я — никакой — уже сидел за партой. Мария Григорьевна ничего не сказала — жестом показала на мое место. И дневник у себя на столе оставила.
После звонка:
— Миша, останься.
Значит, ничего хорошего. Потому что когда все хорошо, то Зуев, а когда Миша — значит, будет разбор полетов.
Когда все вышли из класса — Гуля выходил последним, сочувственно подмигнув, — подошла к окну, встала ко мне спиной, потом повернулась.
— Ты понимаешь, что это двойка?
— Понимаю, — мне не было ни страшно, ни стыдно; мне было — никак. Досадно.
— Я не буду ставить ни в журнал, ни в дневник. Выучишь, завтра до урока все расскажешь. Миша, ты и двойка — никак не вяжется. Ну? — слово?
— Слово, Мария Григорьевна!
Весь вечер я учил. Там не было ничего трудного. Там надо было просто понять и выучить. И от осознания простой истины досада сменилась обычным стыдом.
На следующий день математика должна была быть третьим уроком. Минут десять мы сидели одни. Пришла завуч. Сказала: Мария Григорьевна умерла.
После похорон неделю мы жили без математики. Потом новая учительница. Я подошел, хотел ей сдать. Она сказала, ничего не знает. Только я все равно ей все сдал, повернулся и прочь пошел.
Когда слово дал — нет таких причин, чтобы забрать. Потому что слово. Марии Григорьевне слово.
07.09.2018