Алиса Ганиева. Оскорблённые чувства. Роман. Москва. Издательство АСТ. Редакция Елены Шубиной. 2018. (Серия «Роман поколения».) 320 с. 2500 экз.
Алиса Ганиева – молодая и всё же отнюдь не начинающая писательница, осваивающая новые художественные пространства. «Оскорблённые чувства» написаны не только о современной российской провинции, а обо всех нас. Ни полудетективный сюжет, ни острая сатира содержания не исчерпывают. Мы едва ли узнаем себя в конкретных персонажах (хотя и встречались «вживую» с некоторыми из них, и редко эти встречи бывали приятными). А вот бытовые реалии, психологические коллизии и маячащие за ними больные вопросы всем нам знакомы.
Крупным планом - фигуры чиновников, бизнесменов, следователей. Здесь же рядом – не только офисные клерки, но и учителя, и пенсионеры… Не стану подробно пересказывать сюжет, - довольно сказать, что он вас «не отпустит»; его детективные и романические «жилы» вытягивают огромное социальное полотно.
Роман в России – больше, чем роман. Так повелось со времён Пушкина и Бенкендорфа. Внешняя причина такого обстоятельства («осадное положение» российской печати) уж точно никуда не исчезла. А внутренние его пружины сложно взаимодействуют со стареющим каноном жанра. Система же норовит выкосить всё неожиданное, поставить создание «художки» на конвейер, подчинив жёсткому идеологическому заказу. Опора на спрос (напористо формируемый предложением) остаётся лишь демагогической уловкой.
Сражаться с конвейером – дело непростое. Едва не более трудное, чем написать действительно хороший роман.
«Оскорблённые чувства» как раз из тех книг, которых остро не хватало. Например, для того, чтобы перекинуть мостик через пропасть между идеалами классики и ядовито-ярким маревом, бьющим отовсюду в наши сегодняшние глаза. Современные авторы марево это часто пишут либо слащаво-приукрашенно, либо в облаке беспорядочной и неосмысленной ненависти.
Заглавие книги очень точно (перед нами встают люди, по-разному уязвлённые окружающей реальностью, мнимо – или подлинно, даже изъязлённые до душевных струпьев). И в то же время таит в себе потенциал жесточайшей иронии: обыденное сознание с невысказанной и туповатой уверенностью ждёт от писательницы – девушки из Дагестана! – непременного описания мелодраматических страстей, жгучей любви и страшной мести в духе иных телесериалов. Что ж, в романе Алисы Ганиевой налицо и страсти, и безжалостная месть (орудиями которой, как некогда прежде у нас, оказываются доносы). А вот встречается ли в нём любовь? Или что-то, что можно назвать хоть влюблённостью?.. Наверное, всё-таки да. Но это «что-то» глубоко спрятано в подростковых воспоминаниях секретарши Леночки, и, выплыв в конце книги (с.301-304), тут же оказывается поруганным окружающими.
Наивное, но небезосновательное представление о жанре романа предполагает обязательность любовной интриги. В книге Ганиевой романическая интрига есть, и даже не одна. А вот любви – почти нет: она до того запачкана и захватана, что превращается в простую маску экономических, физиологических и даже полицейско-сыскных процессов. «Любовь» как сделка давно и хорошо известна в жизни и литературе. А вот от описания поцелуя-укуса, не отделённого никакими интермедиями от смачного пережёвывания еды (с.156), да ещё сопровождаемого милой беседой о способах пыток, берёт неслыханная ещё оторопь. Этот эпизод словно предвещает перипетии последней главы, где сцена любовных ласк внезапно трансформируется в сцену допроса. Такая метаморфоза не порождает даже синтаксических нестыковок: «Я хочу тебя (…) Я хочу тебя призвать к ответу (…)» (с.305). В самой сцене, гротескной до предела, вызывающе отсутствует какое-либо бытовое неправдоподобие. Тут можно видеть подлинное художественное открытие писательницы. А близость соседствующих словесных конструкций заставляет вновь тяжко задуматься об уродстве нашей действительности.
Детективная линия сюжета крепко держит читательское внимание, но основную смысловую нагрузку несёт не она. Обстоятельства внезапной смерти областного министра Лямзина, наступающей в начале романа, получают надлежащее разъяснение в последней главе. Однако это разъяснение (часть которого читающие получают раньше, чем следователи) не становится последней точкой в книге. Традиционная развязка детектива предполагает моральное удовлетворение читающих: зло настигает кара. Здесь же развязка лишь обнажает саркастическую авторскую насмешку, заставляя нас в растерянности размышлять: кто здесь больший преступник и в чём кара…
Между преступлением и «правосудием» в безумном «заоконном» мире почти не остаётся разницы. Всё же по стремительному развитию действия, обрывающемуся на последних страницах, можно заподозрить: неисповедимыми путями наказание виновных настигнет. Не рукой провидения, а силой социального детерминизма.
Всё в этом мире, включая элементы его комфорта, уже стоит на насилии и смерти. Как покрывало из альпаки в спальне министерской жены: «когда-то эта мягкая шерсть росла на живом животном, и бродило оно по Андам, щипало горную травку, чмокало раздвоенной губой, играло ушками. Животное погибло, чтобы белая шерсть его легла на ложе Эллы Сергеевны» (с. 175). Мир коррупционеров, финансовых воротил и их прихлебателей неприметно пропах смертью, и она приходит к его обитателям. Притчей и пророчеством звучит история, рассказанная за рулём Николаем неведомому покуда его пассажиру: «муравьи, они, это, общаются по запаху (…) И вот если один муравей умрёт, (…) вся остальная братва с ним неделю балакает, прикиньте. Пока биохимия не выветрится. Думают, что живой» (с. 10-11). Неуловимый дух тлена и разложения преследует и тех баловней недолгого успеха, которые «дойдут» живыми до последней страницы.
Несомненный признак подлинной литературы – многомерность персонажей. И в «Оскорблённых чувствах» нет (либо почти нет) положительных и отрицательных действующих лиц. Как ни неприглядны социальные роли героев и героинь, их всё-таки безумно жалко. Все они ранены – страшным детством, одиночеством или подступающей безрадостной старостью. Почти все они ранят других – то бездумно, то с наслаждением.
Внутри романа обнаруживаются пестрота и многозвучие самых неожиданных микрожанров. Тут и анекдот, порой переходящий в историю-«страшилку», и бытовой рассказ, от соседней «страшилки» трудноотличимый (с. 223-227), и даже оригинальнейшее граффити («Россия для грустных!»)
Хорошо умея держать читательский интерес, Ганиева в то же время достаточно вольно компонует повествование. Так, персонажи первой главы вообще быстро из него выбывают, «обеспечив» загадками «новопришедших» действующих лиц. К сюжету довольно свободно припаиваются боковые линии (история домработницы Тани). Развитие его зачастую прерывается воспоминаниями героев и героинь, и эти разбросанные по тексту фрагменты экспозиции выстраиваются в обширную временнУю перспективу. Новый роман Ганиевой злободневен до предела. Темы преследований за «фальсификацию истории» и за репосты в инете, поиска силовиками тайных анархистских «сетей», обороны городских парков от властей и крупного бизнеса – все они отсылают нас практически к текущим новостным сводкам. Но эта злободневность отнюдь не вырвана из контекста причин и следствий, хотя и не везде их цепочка очевидна.
Современная Россия изображена в «Оскорблённых чувствах» не просто реалистически, а беспощадно-правдиво. И всё же один из образов романа вызывает недоуменные вопросы. Это – полусамозванный священник Пётр Ильюшенко, пользующийся благоволением бизнесменки Марины Семёновой, сладкоежка и сибарит, сторонник экуменических идей.
Спору нет, нынешняя российская действительность подбрасывает множество материала для антиклерикальной сатиры. Но, хотя (по слову поэта) «Ходить бывает склизко по камушкам иным», и все мы разумеем связанные с этим трудности, - всё же остаётся неясным, почему основной мишенью оказывается представитель экуменизма. Сторонники воссоединения церквей никогда не принадлежали к отечественному православному «мэйнстриму», а и самих их – раз-два и обчёлся. Если экуменисты никогда не стремились специально к конфликту с властью, то и не кормились с её руки, а подчас имели проблемы с властями из-за своих социально-благотворительных инициатив. Крупнейший в нашей стране экуменический автор и проповедник, священник Александр Мень, был убит в 1990 году. Многое осталось неясным в этом преступлении, открывшем вереницу громких и тёмных убийств последующих десятилетий. Не видно, чтобы официальная церковь особенно часто вспоминала и о самом Мене, и об убийстве, и о его расследовании.
Не мне, далёкому от любых церквей, завлекать литературу в совершенно излишние историко-догматические дебри. Всё-таки на описанном фоне фигура Петра Ильюшенко вызывает недоумение. Но в том и парадоксальная особенность настоящего творчества, что даже авторские промахи придают ему дополнительную выразительность – как нешуточно выразителен, например, Степан Трофимович Верховенский у Достоевского (бесконечно далёкий от своего прототипа). Ильюшенко, в сущности, единственный в окружающей его среде не только начитанный, но и размышляющий герой, притом искренне пытающийся понять других.
Именно ему доводится произнести мимоходом очень важную фразу, дающую новое освещение всему происходящему – может быть, даже неожиданно для авторки. Преодолевая раздражение Семёновой, Ильюшенко выспрашивает, зачем ей было участвовать в коррупционных схемах, коли она и без того была богата: «Ты ведь не чувствуешь никакой вины, скажем, за то, что у тебя есть коттедж в три этажа, а у профессора философии – двушка в хрущёвке и одна морковка в холодильнике. Вон ты даже не доучилась, а шикуешь при этом» (с. 56). Итак, внимание!.. В антикоррупционной риторике состязаются власть и оппозиция. Коррупцией наполнена наша жизнь, свежие газеты и страницы романа Ганиевой. Сколь соблазнительно было бы увидеть в уничтожении этого столь очевидного зла рецепт всеобщего устроения!.. Но зло-то это оказывается вполне побочным, оно – лишь следствие тотального и кричащего неравенства, для которого не существенны ни знания, ни способности, ни реальная внутренняя производительность личности!.. Я вовсе не уверен, что сама писательница согласится с этим моим суждением. Но – на то и литература, чтобы ставить серьёзные вопросы и катализировать наше мышление – а не транслировать удобные ответы…
Ещё одно: искромётно-краткое явление гомосексуальной темы я сочту необдуманным. Не само по себе – а потому, что оно слишком легко укладывается в рамки ходячего стереотипа, относящего гомосексуальность к атрибутам пресыщенной элиты. Угнетённое большинство ЛГБТ остаётся при этом вне поля зрения и внимания.
Мыслимо ли в нынешней культурной ситуации продолжать дело критического реализма, завещанное русской классикой? Думается, новый роман Алисы Ганиевой во всяком случае сам является положительным ответом на этот вопрос. Бесспорно, в «Оскорблённых чувствах» присутствует и кафкианский элемент. Но он подсказан окружающей жизнью, стремительно превращающей былой гротеск в обыденность.
Роман богат яркими предметными рядами и наполнен динамичным действием – словом, он просто-таки просится на экран. Задумавшись об этом, сразу вспоминаешь, у кого в кармане находится по большей части наш кинематограф и кинопрокат. Тогда остаётся либо тихо и печально вздохнуть, либо поспешить действовать – чтобы изменить не одну лишь эту ситуацию, но всю жизнь в нашей стране и в мире. Книга Алисы Ганиевой не указывает (или почти не указывает) путей к такому изменению. Непонятно даже, кто будет его производить. Журналист Катушкин? Но в итоге он оказывается сломленным физически и морально, и язык не повернётся осудить его… Учитель Сопахин, правдоруб и вегетарианец? Но он скромник и недотёпа, плохо разбирающийся в людях… Нищий художник, явившийся обличителем на выставку сервильного портретиста Погодина? Но его экспрессивности хватит лишь на один прыжок – пока не схватят и не уведут… Борцы за сохранение городского парка? Может быть: они хотя бы не одиночки. Но их мы, в сущности, почти не видим, только слышим из-за чужих спин…
А всё же, дочитав до точки и закрыв последнюю страницу – с новой остротой понимаешь (вопреки мнимо-отстранённому, горько-ироничному авторскому тону в финале): жить так или мириться с подобной жизнью долее невозможно.