Черная любовь гениев России

   ЧЕРНАЯ ЛЮБОВЬ ГЕНИЕВ РОССИИ


Горька судьба поэтов всех племён,
Тяжеле всех судьба казнит Россию...

(Вильгельм Кюхельбекер)







 ПРЕДИСЛОВИЕ. МАСОНЫ.


1


        Гениальные писатели России 19 века  Александр Грибоедов, Александр Пушкин, Николай Гоголь и Михаил Лермонтов формировали общественное мнение российского общества и его высокие литературные и эстетические вкусы. Причем задача, которую перед ними ставил император Николай Первый, их «работодатель» и погубитель, заключалась в том, чтобы формировать это общественное мнение и  новый литературный (скажем так, национальный) вкус не только у дворян, но и у людей более низких сословий. А для этого были нужны книги, которые бы дошли и до народа, а не только бы пылились в библиотеках богатых домов. Поэтому развивалось издательское дело, к которому стремились и сами литературные гении. Увы, ни одного из них к нему так и не подпустили, если не считать горький опыт Пушкина с его журналом «Современник». Наверное, императору показалось утомительным держать под контролем не только творчество великих литераторов, но  и их издательскую деятельность. А она была  предпринимательской, денежной, и в ней бушевали свои детективные и политические, порой, убийственные конкурентные страсти, которым был нужен особый глаз секретной и уголовной полиции.
        Созданием  такой «экзотической» вещи для России, как общественное мнение населения, очень активно занялась еще Екатерина Вторая. Эта прогрессивная затея, как известно, плохо кончилась и для нее, и для тех, кого она выбрала «проводниками» своего политического и литературного эксперимента. Имеется в виду наш «великий просветитель» Николай Новиков, который на практике оказался вовсе и не «наш», а  чужой, враждебный и  весьма опасный. В результате его просветительской деятельности, взращенной , как бы сейчас сказали, на огромных бюджетных деньгах, которые не жалела императрица для своей европейской затеи, Николай Новиков стал государственным преступником, изменником Родины, за что подвергся пытками в Шлиссельбургской крепости и был брошен в страшную камеру, где двадцать лет томился невинный  законный император России Иван Шестой Антонович до самой своей страшной  гибели.
      Брошен именно в эту камеру Николай Новиков был не случайно, а с большим смыслом – как пособник  врагов династии Романовых ( по линии Нарышкиных - Скавронских) Милославских и представителей древнего рода европейских королей франков-вельфов, который происходит от Карла Первого – Великого. А это  конец восьмого - начало девятого века.
       Именно за то, что Николай Новиков попал под европейское влияние представителей династии вельфов, причем близких родственников убитого Ивана Шестого Антоновича, а заодно подставил под удар этого антироссийского влияния  все формируемое им по доверенности Екатерины Второй российское общественное мнение, «великий просветитель» был приговорен к смертной казни, и только смерть самой императрицы избавила его от гибели.

2

       Попал же Николай Новиков под это чуждое и опасное влияние, благодаря масонам. И лучше всего объяснить, как это происходило – показать схему европейско-российского масонского влияния именно со времен Екатерины Второй. Эта схема представляет, на мой взгляд, большой интерес.
     От Екатерины Второй, под контролем у которой были российские масоны, нить тянется к ее супругу Петру Третьему. Он, как известно, хотел сближения с прусским императором, непримиримым врагом России, Фридрихом Вторым Великим, и после восхождения на российский престол «подарил»  Пруссии незаслуженную победу над Россией в семилетней войне, самой масштабной в 18 веке. За что и был убит сообщниками Екатерины во время государственного переворота, в результате которого она  заняла престол. После смерти мужа она не отменила его решений а, напротив, укрепила личные связи с прусским королем.
      От Екатерины же тянется масонская нить к Николаю Новикову, а от него к  российской масонской ложе «Гармония» и к сыну Петра Третьего и Екатерины Второй – Павлу Первому, который, по слухам, был членом этой ложи. В состав ее вошли князь Н. Н. Трубецкой, Н. И. Новиков,
М. М. Херасков, И. П. Тургенев, A. M. Кутузов, И. Г. Шварц, князья А. А. Черкасский и князь П. Н. Энгалычев.
Особенность этой ложи была в том, что она впервые сформировала мировоззрение отечественных масонов различных направлений и объединила их, сделав масонство национальным политическим движением в России. А это был уже сильнейший политический ход, который мог дать любое направление работе масонов. Но «подводный камень» «Гармонии», опасный для государственности России,  скрывался в подчинении этой ложи Верховному капитулу Шведского устава в Стокгольме, а затем – Вильгельмсбадскому конвенту, который состоялся в 1783 году.
        У кого же в подчинении был этот международный масонский конвент? Формально – у Фердинанда принца Брауншвейгского, который являлся родным братом Антона Ульриха, мужа Анны Леопольдовны, племянницы русской императрицы Анны Иоанновны и матери  некоронованного русского императора Ивана Шестого Антоновича. Фердинанд принц Брауншвейгский и Антон Ульрих были двоюродными дядями Марии Антуанетты, а Иван Шестой Антонович – ее троюродным братом. Как известно, их постигла одна и та же участь – насильственная смерть. Но если о казни Марии Антуанетты Екатерина Вторая скорбела, ненавидя  Французскую революцию 1789-1799 годов , то о гибели ее кузена Ивана Шестого Антоновича в застенках Шлиссельбургской крепости она не только не сожалела, но и, вероятнее всего, была виновницей этой смерти.
      На деле же управлял всем международным масонством Фридрих Второй Великий(хотя официально не признавал его и даже презрительно отзывался о нем), женатый на родной сестре Фердинанда принца Брауншвейгского  – Елизавете Кристине Брауншвейгской (родной сестре и Антона Ульриха и родной тетке его сына Ивана Шестого Антоновича). А стратегические программы и планы работы масонов в разных странах готовил принцу его секретарь-адъютант Кристиан Вестфален –  будущий дедушка Женни Вестфален, будущей жены Карла Маркса. Можно понять, откуда  этот теоретик коммунизма черпал свои идеи и стратегические разработки по смене мировой  идеологии  управления государствами – от самого Фридриха Второго Великого,  оставившего свое идеологическое наследие тому, кто искусно сумел им распорядиться во зло Российской Империи.
      Нетрудно выстроить логическую цепочку, которая приводит нас к пониманию,  под чьим влиянием на самом деле находились творцы Великой Октябрьской Социалистической революции в России – большевики под руководством Ленина и Сталина – под влиянием – нет, не Карла Маркса и всевозможных социалистов-утопистов 18-19 веков – а  немецкого императора, ненавистника России Фридриха Второго Великого.

3

      И вот к этому брауншвейгскому семейству – близкой кровной родне некоронованного русского императора Ивана Шестого Антоновича, с рождения несшего кару за это проклятое родство, которым не прочь был воспользоваться прусский император  Фридрих Второй, чтобы иметь на русском троне подконтрольную себе и национальным интересам Пруссии личность, попала в руки масонская ложа «Гармония», созданная близкими Николаю Новикову людьми. Человеку, которому императрица Екатерина Вторая доверила сформировать  российское общественное мнение, выделив из казны огромные суммы. А он на эти деньги повел передовых русских людей прямо в алчную пасть злостных европейских противников российского государства.
    Теперь давайте посмотрим, кто же из известных людей России оказался в этой «компании». Она уже именовалась не масонской ложей «Гармония», которую Екатерина прикрыла, а  масонской ложей «Соединенные друзья», к которой примкнула «Типография Московского университета», где Новиков печатал книги и журналы. Выходец из Германии некий Иван Григорьевич Шварц, близкий к брауншвейгскому семейству, возглавил работу по дальнейшему объединению  русских масонов «на идеологической дороге в Европу».
     Николай Новиков был жестоко наказан за свое слишком активное «просвещение» русского населения по европейским образцам, но «Соединенные друзья» уже при Александре Первом, давшем в начале своего царствование послабление масонам, привлекли к себе очень известные фамилии : великого князья Константина Павловича, генерал-губернатора Белоруссии герцога  А. Вюртембергского, министра исповеданий и народного просвещения Царства Польского С. Костка-Потоцкого, церемониймейстера императорского двора графа И. А. Нарышкина (по бабушке – Милославского, мужа двоюродной сестры  матери Натальи Пушкиной), будущего шефа жандармов при Николае Первом А. Х. Бенкендорфа, а также П.Я. Чаадаева, П.И. Пестеля.
Здесь же присутствовали имена Николая Карамзина, Михаила Кутузова, Ржевского, Лопухина, Татищева, Трубецких, И. Тургенева, отца Владимира и Александра Тургеневых – (первого –декабриста,  приговоренного Николаем Первым к смерти, второго -  близкого приятеля А.С. Пушкина). В этом ряду несомненно привлекает фамилия Новикова – Михаила, родственника Николая Новикова и троюродного брата Николая Мартынова, убийцы Михаила Лермонтова.
          Кроме  того, в «Соединенных друзьях» присутствовали Александр Грибоедов, Василий Львович Пушкин и трое братьев Ланских, один из которых – Петр – будущий муж Натальи Николаевны Гончаровой-Пушкиной.

4

        Все представители  этих фамилий, оказавшись в одной оппозиционной организации, мало того, что не принесли пользы друг другу, но нередко  вредили, и даже до смерти! Вот тут поневоле вспомнишь  репрессии Сталина против своих же соратников по революционной борьбе, подчас и самых близких. Но, видимо, это была традиция, сложившаяся еще в русском масонстве.
         Достаточно вспомнить, чем закончилось «членство» в «Соединенных друзьях»  для Бенкендорфа, Чаадаева и Пестеля.
        Чаадаев был объявлен сумасшедшим за свои сочинения, в которых резко критиковал действительность русской жизни, его труды были запрещены. Пестель как главный деятель заговора декабристов был казнен в 1826 году. Бенкендорф 12 апреля 1826 года подал записку Его Императорскому Величеству, содержавшую проект учреждения высшей полиции под начальством особого министра и инспектора корпуса жандармов. Император Николай Первый, весьма расположенный к Бенкендорфу после его активного участия в следствии по делу декабристов, назначил его 25 июня 1826 года шефом жандармов, а 3 июля 1826 года — главным начальником III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и командующим Главной Его Императорского Величества квартирой.
         На самого же Бенкендорфа и его «товарищей» по  «Соединенным друзьям» императору докладывал один из виднейших членов ложи министр полиции генерал лейтенант А.Д. Балашов.
          Из всего этого следует лишь то, что деятельность масонской (как и любой иной) оппозиции в России тщательно отслеживалась императором и его правительством, более того, она и планировалась «сверху».  Почему? А, может быть, потому, что формирование оппозиции было необходимо прежде всего именно Двору?
       Масонскую оппозицию в России, которой руководили высшие европейские правящие круги, подвели, в конце концов, к закономерному итогу – Декабрьскому восстанию 1825 года. Целью которого были  уже ясно сформулированные задачи, упиравшиеся в свержение самодержавия, ликвидации крепостного права, принятие Конституции. А за этими лозунгами декабристов стоял главный вопрос: владения  внутренними ресурсами, состояния национальностей и целостности территории страны. И вот тут-то и виделись ясные цели европейских держав: расчленения и ослабления России, а затем и исчезновения ее как государства. Во всяком случае, еще  друзья просветителя Новикова планировали отделение Сибири, как писал Фаддей Булгарин, и строительство нового государства именно оттуда.
           Известно, что В.И. Ленин включал в своих исследованиях в  историю революционного движения в России именно деятельность декабристов с их Южным и Северным обществами, но никак не масонское движение, положившее начало мятежному декабрю 1825 года. Это кажется понятным, если учесть,  кто стоял за масонами ( прусский император Фридрих Второй Великий и Карл Маркс, его «последователь»). Разве мог обнародовать этот позорный факт о своем учителе Ильич? А если его обнародовать, то нужно идти дальше и говорить о том, что революция в России была нужна прежде всего династии Романовых, которые хотели идти в развитии страны в ногу с Европой и поэтому  выбирали разные пути к этому развитию. И всевозможные заговорщики им были нужны для формирования «прогрессивной» идеологии в государстве, застрявшем со своим крепостным правом и домостроем в  средневековье.
           Ведь только подумать – и из домостроя выбираться и  европейские, и российские правители «поручили» в первую очередь масонам. Потому что и в самой передовой стране Англии, и в плетущейся в хвосте европейских конкурентов России одновременно  предстояла промышленная революция, для которой требовались дополнительные  людские ресурсы. И взять их можно было и там и там  только за счет «прекрасной половины» человечества, которую ожидал взрыв феминистического движения.
          Масоны взялись за выполнение уже поистине революционных задач в формировании новой идеологии грядущих экономических и общественных перемен, но перешли границы в своих ритуалах, так что сменивший Фридриха Второго Фридрих Вильгельм Третий  поручил ученым-востоковедам провести исследования, которые доказали, что великое тайное учение, которое якобы исповедовали посвященные масоны высших степеней, представляло собой не что иное, как иудейскую каббалу. Общество было возмущено этими свидетельствами существования культа Сатаны среди верхушки масонства. Под влиянием этого факта среди профанов (а их тоже было немало в немецких франкмасонских ложах) вспыхнула волна антисемитизма, однако, несмотря на все эти перипетии, германское масонство выстояло, хотя и утратило значительную долю своего влияния.

5

Интересно, что программу привлечения женщин к работе в оппозиции осуществили в ордене иллюминатов, основанном в 1776 году Адамом Вейсгауптом, молодым профессором канонического права в университете Ингольштадта. Сам Вейсгаупт учился в иезуитской гимназии и «как бывший воспитанник иезуитов глубоко постиг дух могущественного ордена, основные принципы его устава и систему воспитания, а также понял, в чем заключается его страшная власть».
          Орден иллюминатов строился по образцу ордена Иисуса, но в действительности был задуман как его антипод. Но это была лишь одна из задач. Главной же целью, по словам того же Книгге, было «поставить все франкмасонство под наше начало». Таким образом, если масоны ставили задачу тайного захвата власти путем привлечения в свои ряды власть предержащих, то иллюминаты ставили ту же задачу внутри самого масонства.
             Это же подтвердили и найденные в 1786 году во время обыска в доме известного немецкого адвоката Цвака секретные документы, которые свидетельствовали о далеко идущих планах иллюминатов, ставивших целью распространение своего влияния в обществе и захват государственной власти путем привлечения к своей деятельности незамужних девиц и женщин.
           Знаменитый меморандум о привлечении женщин был найден и в бумагах другого иллюмината, барона Бассуса. В одном письме говорилось, что женщины являются лучшим инструментом влияния на мужчин, поэтому их нужно всячески привлекать в общество, убеждая в том, что в один прекрасный день они будут освобождены от «тирании общественного мнения». В другом письме ставился вопрос о способах влияния на девиц, чьи матери отказываются доверить их воспитание иллюминатам. С другой стороны, в том же документе отмечается, что женщины малопригодны к усвоению магических знаний в силу «своих ветрености и нетерпения».
         Александр Сергеевич Пушкин, вступивший в кишиневской ссылке в ложу «Овидий», которая подчинялась ложе «Астрея» (находившейся под влиянием европейских), а та – ложе «Соединенные друзья» с ее высокопоставленными представителями, очень своеобразно отразил вовлечение женщин в «подпольную» работу масонов, которую считал сатанинским  действом, в истории, которую  рассказал в 1828 году в доме у Карамзиных. Но записывать он ее не стал, и она  тогда же появилась ( с его разрешения) под заголовком «Уединенный домик на Васильевском» под авторством некоего  Владимира Павловича Титова, племянника министра юстиции Д.В. Дашкова, принимавшего доносы на Пушкина и писавшего отчеты по ним Бенкендорфу.
          Пушкин всегда отрицал свою принадлежность к  масонской деятельности и говорил друзьям, что он не может заниматься ею даже по той причине, что масонство было создано Адамом Вейсгауптом, фамилия которого с немецкого переводится как «белая головка», а  знаменитая гадалка  пророчила ему гибель от белого коня или человека с белой головой…

6

Михаил Лермонтов посещал, как известно, тайный «Кружок 16-и», члены которого, дети известных масонов,  по какому-то стечению обстоятельств  почти в полном составе отправились за ним на Кавказ перед роковой дуэлью с Николаем Мартыновым, и все были замешаны в убийстве поэта в Пятигорске.
В связи с этим  хочется вспомнить члена масонской ложи «Соединенные друзья» Михаила Новикова, троюродного брата Николая Мартынова, родственника Николая Новикова. Михаил Николаевич Новиков был сыном двоюродного брата просветителя Николая Новикова – Николая Васильевича. Отставной надворный советник, бывший правитель канцелярии малороссийского генерал-губернатора князя Н.Г. Репнина. Его отец во время  Пугачевского бунта , по легенде семьи Мартыновых, спас из рук разбойников сестру Соломона Мартынова,  будущего отца убийцы Лермонтова,  Дарью Михайловну Мартынову. И затем женился на ней. Их сын был членом
 преддекабристской тайной организации "Орден русских рыцарей", членом Союза спасения (1816), масоном, членом ложи "Избранного Михаила", основателем и управляющим мастером ложи "Любовь к истине" в Полтаве(1818—1819), которую пытался превратить в одну из управ Союза благоденствия. По свидетельству Пестеля,  именно он стал автором первой республиканской конституции. Но до декабрьского восстания он не дожил, умер в 1824 году.
           И как представитель такой, можно сказать, исторически оппозиционной  к царскому режиму Романовых, семьи мог практически абсолютно безнаказанно убить затравленного Николаем Первым русского гения Михаила Лермонтова?
А Александр Пушкин, побывавший в двух ссылках и решительно отрекшийся от  масонской протестной антигосударственной деятельности оказался, как выяснило следствие по делу декабристов, главным идеологом восстания на Сенатской площади в 1825 году, поскольку у большинства бунтовщиков были найдены его вольнолюбивые стихи.
         Скольких  исследователей еще ждут русские тайны!



ГЛАВА ПЕРВАЯ


1

        Я бы продолжила мысль Кюхельбекера так: история русской литературы написана кровью русских поэтов.
       Двести лет миллионы людей задают один и тот же вопрос: как могло случиться, что за двадцать три года в России в девятнадцатом веке, при правлении одного и того же императора – Николая Первого – погибли при ужасных обстоятельствах, в страшных мучениях, четыре гения, переоценить значение  которых для мировой цивилизации просто невозможно?
           Все они были поэты, патриоты, верные национальным идеям своей страны и преданно служившие ей и своему императору.
  Равных их литературному гению пока что так и не родилось  более в России за эти двести лет.
Александр Сергеевич Грибоедов, Александр Сергеевич Пушкин, Михаил Юрьевич Лермонтов, Николай Васильевич Гоголь. Столпы, которые вознесли на недостижимую высоту  русскую национальную литературу в мировом литературном сообществе, но сами не успели увидеть и, тем белее, сжать плоды своей гениальности. Им не дали – они ушли, гонимые нечеловеческим злодейством, в слишком молодые годы – 34, 37, 26, 42. А страна вот уже двести лет успешно сама пожинает эти плоды – сколько денег она закачала в казну от издания и продажи книг своих гениев, едва ли поддается счету. Но сами книги эти – дороже всяких денег, потому что являются учебниками мудрости для человечества, а также живительным источником для утешения в раскаянии каждого пожелавшего раскаяться в своей греховности.
Как бы странно это ни звучало, но наверное, хорошо, что еще никто в мире не создал о них ни одного мало-мальски правдивого и талантливого произведения – ни в литературе, ни в театре, ни в кинематографе. Потому что если бы кто-то создал вдруг такое произведение, у многих сердце не выдержало от увиденной кровопролитной войны ада и рая. И кто осмелится показать «солдат» этого неравного сражения  талантов и злодеев – реальных исторических персон темной стороны войны, увенчанных своею славой, поклонением и даже официальной святостью?
          В этой войне против русских гениев,  как и в любой другой, применялись различные приемы, преимущественно, изощренные по своей жестокости  и коварству. Многие еще не изучены или остаются скрытыми в документах под грифом «секретно». Но при ближайшем рассмотрении того, что  уже опубликовано и лежит на поверхности, как ни удивительно, выделяется объединяющая все четыре убийства деталь – «женская». И ее стоит рассмотреть более внимательно в сочетании с фактами, о которых ранее не считали нужным упоминать. А когда обстоятельства влюбленности и женитьбы поэтов начинаешь рассматривать именно в сочетании с некоторыми главными фактами их гибели, то невольно ощущаешь присутствие какой-то чертовщины и понимаешь – что-то тут нечисто!


2

Начнем с женитьбы первого убитого  - Александра Сергеевича Грибоедова. Он решил сочетаться  браком с пятнадцатилетней грузинской княжной Ниной Чавчавадзе вопреки запрету – при той должности, которую  занимал в то время - генерального консула России в Персии. По инструкции жениться ему было нельзя без официального разрешения министра иностранных дел Карла Нессельроде. Но Грибоедов неожиданно женился по пути  к месту службы – в Тифлисе. Может быть, ощущение близкой гибели, которое он испытал еще в Петербурге, вернувшись победителем из Тегерана, где с его помощью был заключен в 1828 году выгодный для России, но убийственный для Персии Туркманчайский мир, заставило его принять такое поспешное решение? Он так и сказал Пушкину тогда в одной из увеселительных прогулок по Неве: "Вы не знаете этих людей: вы увидите, дело дойдет до ножей".
Хотя, если рассуждать здраво, тем более, человеку в достаточно зрелых годах – Грибоедову на тот момент было  34-е  - если он предчувствовал страшные события, которые ожидали его в Тегеране, то зачем именно в этот момент было тащить в них за собой пятнадцатилетнюю девочку, невинного ребенка? Которая, сделавшись его женой, тут же сделалась и беременной! Разве он, человек мудрый, много повидавший в жизни,  искушенный дипломат, не понимал, что может на корню разрушить ее жизнь, связав  со своею, которой и оставалось-то несколько месяцев, как он и сам отлично понимал?
Конечно, как человек здравомыслящий и благородный, отправляясь навстречу смертельной опасности, Грибоедов не должен был в тот момент жениться – потому и существовала соответствующая инструкция в министерстве иностранных дел. Но он вдруг в какой-то момент почувствовал неодолимую  горячечную любовную страсть к юной девушке из семьи князя Александра Чавчавадзе и, словно не помня себя, тут же объяснился и сделал предложение. А затем свалился в настоящей тяжелой лихорадке, не излечившись от которой и венчался в церкви, где ему стало плохо так, что он даже не смог удержать в руках кольцо.
"В тот день, – писал Грибоедов, – я обедал у старинной моей приятельницы Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзе. Загляделся на нее, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойство ли другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную, выходя из стола, я взял ее за руку и сказал ей по-французски: "Пойдемте со мной, мне нужно что-то сказать вам".
 Это странно. Но удивительно и то, что отец девушки сразу же согласился без всяких отсрочек на этот брак, отлично понимая, какая трагедия может реально ожидать ее в скором времени. Почему он так поступил? Создается такое впечатление, что всех будто загипнотизировали…
  На самом деле, уже шла искусная и большая игра, о которой  Грибоедов догадывался еще в Петербурге, когда изо всех сил старался уклониться от поездки в Тегеран, собираясь увидеть на столичной сцене свою пьесу «Горе от ума». И в этой игре все игроки были заранее расставлены по своим местам и выполняли отведенные им роли. Заданные роли, заметим, потому что все игроки принадлежали одному человеку – русскому императору.
Даже пресловутая дуэль Грибоедова и Якубовича на Кавказе в 1818 году оставляет одно сомнение: ее участники  остались живы, в отличие о предыдущей - знаменитой «четверной» - дуэли, когда в 1817 году кавалергард Шереметев из-за любовницы, танцовщицы Истоминой, вызвал на дуэль хозяина квартиры, где проживал Грибоедов, Завадовского. Завадовский убил Шереметева, а Грибоедов и Якубович решили драться позже. И вот через год они встретились на Кавказе, дуэль состоялась, но никто не погиб – однако,  Якубович оставил на руке Грибоедова  «зарубку», метким выстрелом покалечив ему мизинец. По которому через десять лет и опознали растерзанного в Тегеране русского посла. Судьба или…начало отбора  меченых фигур для будущей большой игры?
Кто-то удивится, не понимая, что для подобных игр нередко  люди отбираются с самого рождения! А рождение Грибоедова, как считают некоторые историки, покрыто мраком тайны. И если это так, то мать будущего знаменитого дипломата состояла на службе у русского двора еще в пору своей юности, а в зрелые годы, принудив сына возглавить русское посольство в Тегеране в угоду Николаю Первому, лишь выполнила очередное задание своих хозяев в императорском дворце.


3


Но была тут одна серьезная проблема: Анастасия Федоровна вырастила слишком умного и талантливого либерала, который на свою беду связался с декабристами да еще и не скрывал этого. Однако, как ни странно, именно ему Николай Первый передал  не только руководство русской миссией в Тегеране, но и  тайное наместничество на Кавказе при ее формальном наместнике генерале Паскевиче, который являлся  близким родственником Грибоедова. До него всесильным проконсулом Иберии был генерал Ермолов.
             Русская миссия в Персии (в стране, с которой то затухала, то вновь разгоралась война за Кавказ) существовала в зачаточном состоянии. Возглавлял ее совершенно случайный человек — лекарь, итальянский подданный. На таком фоне Грибоедов быстро выдвинулся.  Ермолов полюбил  Грибоедова и очень много для него сделал.  Но император терпеть не мог Ермолова, власть которого на Востоке становилась слишком велика. И сместил военачальника, назначив вместо него генерала Паскевича. Все птенцы гнезда ермоловского в одночасье были отправлены в отставку. Кроме его любимца  Грибоедова.
 Паскевич, в отличие от Ермолова, политическими талантами не блистал. Следовательно, было где развернуться талантам самого Грибоедова. Теперь, при начальнике, которым легко было манипулировать, он сделался настоящим, хотя и тайным хозяином Кавказа. Не только приказы и реляции — даже личную переписку Паскевича он вел сам, и все поражались: отчего это у безграмотного генерала сделался вдруг блистательный стиль письма?.. Вокруг шептались: «Для Паскевича все, что ни скажет Грибоедов, — свято».
Молодой дипломат сам вел с персами очередные переговоры о мире в деревне Туркманчай. И сумел добиться многого: персы отдали России Эриванское и Нахичеванское ханства (Восточную Армению), согласились на русский флот на Каспии, большую контрибуцию и возвращение на родину всех русских подданных, оказавшихся в иранской неволе… Туркманчайский мирный договор на подпись к императору Николаю  Грибоедов повез сам. Это был его триумф — в Петербурге дипломата-победителя  встречали выстрелом из пушки Петропавловской крепости. Его пожаловали чином статского советника, наградили орденом Святой Анны в алмазах. Наконец он был избавлен от необходимости бороться за место под солнцем. И стал мечтать об отставке,  чтобы заняться более приятными вещами, чем служба, — музыкой и литературой…




4

Но вместо постановки своей гениальной пьесы, запрещенной цензурой, ее автору пришлось участвовать совсем в другом – домашнем – спектакле, который устроила для него собственная мать в церкви.  Говорят, что Анастасия Федоровна Грибоедова разыграла целую сцену в часовне Иверской Божией Матери,  где перед иконой взяла с сына клятву продолжить службу и  обеспечить будущее своей сестры Марии.
Но по собственной ли инициативе она это сделала? Ведь желание Николая Первого видеть  Грибоедова на службе в Тегеране было  гораздо сильнее желания его матери, если он даже пошел на то, чтобы ради этого  открыть там вместо русской миссии консульство, а руководителем его, не дожидаясь  необходимой выслуги молодого посла, назначить именно Грибоедова. Который лишь из нежелания ехать в Персию  заявил Нессельроде о необходимости поставить на это место именно генерального консула, кем он по определению пока  не мог быть. Но по распоряжению Николая Первого стал им.
Первая женщина из самого близкого окружения – родная мать – была включена в игру, которую создавал сам император. Она сумела «дожать» находящегося в смятении и страхе от предстоящей  смертельной службы сына и проводила его на смерть собственными руками да еще «с помощью» Богоматери.
Зачем же царю срочно понадобилась еще и вторая женщина для Грибоедова – жена? Нужна  она была – для создания будущего «громоотвода» для Николая Второго в глазах собственной и международной «общественности», как сказали бы сегодня, в  жестких действиях по отношению к побежденной Персии.
Чтобы понять ситуацию, давайте, посмотрим на общую картину отношений Персии и России с 1814 по 1828 годы. Война России и Персии в 1826 году началась по инициативе Персии, в частности, шаха Аллаяр-хана, подстрекаемой Англией не соблюдать результаты  Гюлистанского мирного договора (1813), по которому Персия признала присоединение к России Грузии, Дагестана и Восточной Армении.
                Еще в 1814 году Персия подписала договор с Великобританией, по которому она обязалась не пропускать через свою территорию в Индию войска какой бы то ни было державы. Великобритания, со своей стороны, согласилась добиваться пересмотра Гюлистанского договора в пользу Персии, а в случае войны обязалась предоставлять шаху денежную помощь в размере 200 тысяч туманов в год и помогать войсками и оружием. Британские дипломаты, добиваясь прекращения персидско-турецкой войны, начавшейся в 1821 году, подталкивали Фетх Али-шаха и наследника престола Аббас-Мирзу на выступление против России.
                Шах Аллаяр-хан - зять и правая  рука правителя Фехт Али-шаха, первый министр тегеранского двора, был ярым  противником России. Как и глава шиитского духовенства муштеид Сеид Кербалайский Мухаммед и даже второй сын шаха, наследник иранского престола, правитель Южного Азербайджана принц Аббас-Мирза. И все они  были связаны с английскими агентами.
                Нужно еще добавить, что Аллаяр-хан ненавидел Грибоедова, хотя сам был поэтом и писал под псевдонимом Хаджиб.
                Но в этой войне, развязанной с подачи не только  Англии, но и Франции и Австрии, они опять проиграли. Иранский историк Ахмед Таджбахш, автор книги «Русско-иранские отношения в первой половине XIX в.», с сожалением пишет о том, что «шах, его наследник Аббас-Мирза, Аллахяр-хан (Аллаяр-хан –Т.Щ.) и другие представители иранской правящей верхушки отрицательно отнеслись к продвижению русских в районе озера Севан и, начав войну (1826—1828 гг.), лишили себя огромной территории в Закавказье».
Аллаяр-хан ненавидел Грибоедова за его активное и успешное участие в достижении с помощью умелой психологической обработки местного населения искусным русским дипломатом  Туркманчайского мирного договора. Который мало того, что подтверждал территориальные приобретения России по Гюлистанскому мирному договору 1813 года, но по нему к России также отходили теперь территории Восточной Армении и  Эриванское и Нахичеванское ханства. Также Персия обязалась не препятствовать переселению армян в русские пределы. На страну налагалась контрибуция в 20 млн рублей серебром.
                Одновременно с мирным договором был подписан торговый трактат, в соответствии с которым русские купцы получили право свободной торговли на всей территории Ирана. Договор укрепил позиции России в Закавказье, способствовал усилению влияния России на Среднем Востоке и подрывал позиции Великобритании в Персии. Так, он подтверждал свободу плавания в Каспийском море для русских торговых судов и исключительное право России иметь здесь военный флот.
                По оценке западных и иранских авторов Туркменчайский договор имел отрицательные последствия на дальнейшую судьбу Ирана, был глубоко оскорбительным для страны. Известный русофоб Фридрих Энгельс указывал, что «Туркменчайский договор превратил Персию в вассала России». По мнению же иранского историка Мехди Моджтахеди Туркменчайский договор оказался «злосчастнее и вреднее Гюлистанского», потому что «Иран полностью капитулировал, а Каджары стали политическим орудием России». По выражению другого иранского автора М. Афшара, «Туркманчай был началом политического упадка Ирана, а империя шаха была не только лишена права бороться против своего могущественного соседа, но даже сопротивляться ему».
                Договор составлял основу русско-иранских отношений вплоть до Октябрьской социалистической революции в 1917 году.


         
5

               Но давайте взглянем, кем вернулся на службу в Персию  в 1828 году Александр Сергеевич. Не только главой русской миссии, а уже и супругом пра-правнучки (по линии матери его пянадцатилетней жены Нины Чавчавадзе – Саломеи Ивановны Орбелиани)  грузинского царя Ираклия Второго.
             Ира;клий II  (1744—1762) - правитель Картли-Кахетинского царства (1762—1798). Из кахетинской ветви Багратионов. Целью Ираклия было объединение грузинских феодальных княжеств в единое государство, освобождение от ирано-турецкого владычества, и усиление позиций Грузии в Закавказье. В 1783 году он заключил Георгиевский трактат с Российской империей, который подписал  князь Гарсеван Ревазович Чавчавадзе, посол царей Ираклия II и Георгия XII в России. Это дед Нины Чавчавадзе со стороны ее отца, поэта и общественного деятеля Александра Чавчавадзе, крестника императрицы Екатерины Второй.
               Ираклий Второй учредил постоянное грузинское войско, занимался заселением пустующих районов Грузии, ограничил права феодалов нормами закона. Основал школы и семинарии в Тбилиси и Телави. Способствовал грузино-армянскому сближению.     В 1790 году был инициатором заключения «Трактата царей и князей иверийских», который был подписан Ираклием II, Соломоном II, Григолом Дадиани и Симоном Гуриели.
                Во время Крцанисской битвы, проигранной Персии 5- тысячным грузинским войском 35 тысячам кызылбашей и иранцев, внуки насильно увели 75-летнего Ираклия с поля боя. После нашествия Ага-Магомет-хана крайне переживавший разорение своей страны Ираклий удалился в Телави, где и скончался 11 января 1798 года.
                Историки романовской эпохи так писали о Грузии:  «От самой глубокой древности Грузия всегда подвержена была завоеваниям сильнейших держав в свете. Ассирияне, древние персы и греки, потом римляне, опять греческая империя; новые персияне и, наконец, турки попеременно с персиянами, часто имели государство сие под своей властью. При помощи разных других держав, нередко оно и освобождалось от ига иностранцев, до последнего покорения своего державе Российской».

         Можно себе представить, с каким настроением Александр Грибоедов выполнял поручения русского царя-победителя в Персидской войне, будучи полноправным членом патриотической «царской» грузинской семьи Орбелиани-Чавчавадзе, предок которых  способствовал армяно-грузинскому сближению и воевал против  персов. Тем более, что на тот момент и Грузия, и Армения уже были территориями Российской империи.
                Конечно, у Грибоедова, как у члена высокопоставленной грузинской семьи, было особое отношение к грузинам и армянам, которые, начиная с января 1829 года, находили в посольстве убежище, прося русского посла о помощи в возвращении на родину. Он разрешил им укрыться в посольстве.
          Но не столько эти люди вызывали  возмущение властей  Персии, сколько состав самого русского посольства. А в нем находилось немало представителей семьи Чавчавадзе и их знакомых, которых по просьбе новых родственников принял на службу Грибоедов после своей  «скоропостижной» женитьбы. Как только они прибыли в Персию, о них заговорили очень плохо, обвиняя в непрофессионализме, безнравственности, вплоть до грабежей на рынках и в распутстве. Одним из таких служащих мисси был заведующий прислугой Рустам-бек. Но ведь именно он взял в плен в Тавризе во время русско-персидской войны Аллаяр-хана, зятя Фетх-Али-шаха, первого министра Персии, одного из инициаторов войны против России. Понятно, откуда взялась вражда к Рустам-беку.
Но  выглядела эта «кадровая политика» русского  посла как его непрофессионализм и даже  коррупционность в виде семейственности. Выходило, что Грибоедов прибыл  в Персию после своей слишком скорой женитьбы на юной девушке (в этом случае все  выглядело как успешная «торговая сделка» влиятельной аристократической семьи в Грузии, выгодно продавшей живой товар в виде пятнадцатилетней невесты «старому» тридцатичетырехлетнему  послу из Петербурга) во главе своего рода организованной преступной группировки, которая в корыстных целях и из мести принялась разорять персидское государство.
          Как ни прискорбно, но сразу же после гибели Грибоедова именно эту причину гибели назвал сам Николай Первый. Официальная точка зрения на катастрофу в Тегеране была установлена в России задолго до того, как были получены сколько-нибудь подробные о ней сведения. В отношении министра иностранных дел К.В. Нессельроде от 16 марта 1829 года к командующему Кавказским корпусом И.Ф. Пас¬кевичу указывалось: «Ужасное происшествие в Тегеране поразило нас до высочайшей степени... При сём горестном событии Его Величеству отрадна была бы уверенность, что шах персидский и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу и что сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведение своё с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской». Так родился и потом широко распространялся миф о непрофессионализме Грибоедова, который за свою преданность и героизм получил в итоге чёрную неблагодарность и прямую клевету от представителей верховной власти.
             На службу в посольство Грибоедов набрал таких людей, какие нужны были императору – которые хотели и могли взять реванш  в Персии после поражения в неудачных войнах на территории Грузи и Армении при Ираклии Втором. Та контрибуция, «автором которой» якобы был Грибоедов, написавший Туркманчайский договор (на самом деле, конечно это был сам Николай Первый), практически  должна была разорить Персию и ослабить ее, что давало надежду Грузии жить спокойно и не бояться нападения и порабощения от этой страны. И Николаю Первому было нужно то же самое. Поэтому он и не откликнулся на сообщение Грибоедова еще из Тебриза, что эту контрибуцию взять будет тяжело и что  Фетх Али-шах просит отсрочку выплаты.
        Когда Николай Первый проигнорировал сообщение Грибоедова, тот понял, что его политика в Персии должна оставаться жесткой и что это и есть начало его гибели, которую он предчувствовал еще в Петербурге. Но сделал так, как того хотел царь.
        И теперь можно понять, что брак Грибоедова с Ниной Чавчавадзе был выгоден и нужен именно Николаю Первому, а пятнадцатилетняя грузинская девочка Нина Чавчавадзе стремительно согласилась на него, заранее получив нужные указания от родных. Все они в  тот момент в Тифлисе приготовились исполнить ту миссию, которую назначил им русский царь, но учитывали и свою большую выгоду, конечно.
       Но тогда, читая надпись Нины Чавчавадзе на могильном камне Грибоедова : « Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?» - невольно спрашиваешь: кто из них лжет, жена или царь? Да оба!
        Вот эта красивая (неизвестно кем написанная, на самом деле) поэтическая строка на надгробном камне растерзанного Грибоедова, оставшегося в мировой истории литературы  русским ее гением, как бы  накинула плотное покрывало на истинную историю гибели поэта  и до сих пор не дает рассмотреть правду о его смерти, на которую погнали его Николай Первый и новоприобретенная в Тифлисе семья потомков  грузинского царя Ираклия Второго – Чавчавадзе.
         
6


      Среди беженцев в посольстве оказалась (до сих пор точно не установлено) грузинка или армянка из гарема не то самого Фетх Али-шаха, не то жена из гарема его зятя - особого ненавистника Грибоедова – Аллаяр-хана, и евнух-армянин (или грузин?) Мирза-Якуб, принадлежавший  правителю Персии, который на свою и чужую беду слишком много знал. Этим делом занимался сам Аллаяр-хан, докладывавший, как идет его миссия в русском посольстве, Фетху Али-шаху.
Формально укрытие Грибоедовым беглецов в русском посольстве послужило причиной для возбуждения недовольства исламских фанатиков, которые начали антирусскую пропаганду на базарах и в  мечетях, а затем подняли бунт и напали на русскую миссию.
           Убийство русского консула грозило Персии началом новой войны. Но она была невозможна для России, отягощенной в это время войной с Турцией. Конфликт уладили с помощью дипломатии. Улаживать тяжелый дипломатический скандал персидский шах послал в Петербург своего внука шаха Хозров Мурзу, который был с почестями принят в Петербурге. В возмещение пролитой крови он привёз Николаю I богатые дары, в их числе был алмаз «Шах». Некогда этот великолепный алмаз, обрамлённый множеством рубинов и изумрудов, украшал трон Великих Моголов. Теперь он сияет в коллекции Алмазного фонда московского Кремля.
           Павлиний трон — золотой трон Великих Моголов, вывезенный из Индии персидским Надир-шахом в 1739 году, и с тех пор ставший символом персидской монархии (так же, как шапка Мономаха — символ русской монархии). Он был изготовлен для падишаха Могольской империи Шах-Джахана в XVII веке. По описаниям европейца Тавернье, это был самый роскошный трон в мире. Подданные приближались к нему по серебряным ступеням. Ножки у трона были золотые и украшены самоцветами. За спинкой вздымались два павлиньих хвоста из золота, с алмазными и рубиновыми вкраплениями, украшенные эмалью.
              Импе;рия Вели;ких Мого;лов (или Мого;льская империя) происходит от мансаба эмира Тимура Gurk;n; («зять Хана») — тимуридское государство, существовавшее на территории современных Индии, Пакистана, Бангладеш и юго-восточного Афганистана в 1526—1540  и  1555—1858 годах (фактически же — до середины XVIII века). Границы империи на протяжении её существования значительно изменялись. Название «Великие Моголы» появилось уже при английских колонизаторах, ни основатель Империи, ни его потомки сами себя так не называли. Термин «могол» применялся населением в Индии для обозначения всех мусульман Северной Индии и Центральной Азии.
              Но были принесены и огромные человеческие жертвы смерти Грибоедова. 1500 персиян понесли наказание: иных казнили, у иных рубили руки, носы и уши, 1000 семейств прогнали из Тегерана. Изгнали из страны и подстрекателя бунта – духовника атояллу Мирзу- Масиха-Муджтехида.


7

               Царскому правительству было выгодно озвучить главную версию гибели русского посла – его собственную вину в случившемся из-за излишнего упрямоства и жесткости. Но все-таки в случившемся историки и политики и того времени, и нашего видят изощренный многосторонний заговор – этакую иезуитскую «многоходовку», в которой преследовали свои интересы и персы, и Николай Первый, и европейские государства.
             Роль евнуха Мирзы-Якуба и какой-то грузинки из гарема, жены  неизвестно какого шаха, тоже вызывает вопросы – они могли быть агентами  Аллаяр-хана, да и наверняка были ими. Иначе бы, даже  очень желая вернуться на родину,   ушли бы из русской миссии, понимая, что тем спасают жизнь посла - своего избавителя от  мусульманского рабства. Но, скорее всего, эти двое преданно служили своим персидским хозяевам и были готовы принести во имя них жертву. И принесли ее.
             Аллаяр-хан, разведки европейских стран убивали Грибоедова из мести за Кайнарджийский мир. А за что убивал  своего посла таким беспощадным образом Николай Первый? Наверное, здесь подошла бы ужасно беспощадная формулировка: «по техническим причинам». Ну так нужно было для политики императора, для страны – ослабить приграничное государство, захватить торговые пути…
          В 1831 году состоялась  премьера ранее запрещенной пьесы Грибоедова «Горе от ума» на сцене Большого театра. Почему столь смелое произведение было не только разрешено к постановке, но и одобрено самим государем? В этом тоже была его большая тайна, и это целая история, связанная с большой политикой и…экономикой! Но об этом – ниже. Фамусова играл великий Щепкин. За роль Тугоуховского артист  Степанов снискал величайшее расположение государя императора Николая I и был Им лично вознаграждён перстнем и получил тысячу рублей награды. Бессмертное произведение вошло в копилку несметных богатств России, как и  алмаз «Шах», которым персы расплатились за жизнь его автора.
Николай Первый щедро заплатил за помощь в его большой международной игре матери Грибоедова, передав ей тридцать тысяч рублей за смерть сына. Настасья Федоровна отдала эти деньги своей дочери Марии, обеспечив, как и хотела, ее будущее, поскольку, пребывая в замужестве с 1827 года, та  сильно нуждалась в средствах, проживая с мужем и детьми в глухой усадьбе Чернского уезда Тульской губернии. Перед последней поездкой брата в Персию сестра просила у него в долг десять тысяч рублей (условно десять миллионов на «наши» деньги). Через год после гибели Грибоедова она вместе с его женой Ниной получила права на  книгу «Горе от ума». И мать, и сестра Александра Сергеевича прожили достаточно долго. Наверняка долгожительницей была бы и Нина Чавчавадзе, не настигни ее холера в 45 лет.

8


В создании "Горя от ума"  кроется особая интрига, о которой никто до сих пор даже не догадывается.  Вполне возможно, что все было совсем не так, как выглядело и как  мы об этом знаем от литературоведов и историков.
В 1822 году Грибоедов на Кавказе служил еще Александру Первому. А в это время в России было уже всем понятно – царь-победитель не оправдал надежд в своем Отечестве, и «Дней Александровых прекрасное начало» теперь превратилось в гири на ногах его сподвижников.
           Случилось так, что после победы над Наполеоном из 12 лет, которые еще были ему отведены царствовать, Александр пробыл в России по совокупности 4 года и 6 месяцев! Все остальное время он разъезжал по Европе. С конгресса на конгресс: из Троппау в Лайбах, из Лайбаха в Вену, из Вены ехал в Верону … На все это уходили годы. В то время как Россия после наполеоновского нашествия не только не восстанавливалась, а фактически вся ее западная часть была сожжена. Такое отношение Александра к своей стране для части его подданных выглядело оскорбительно. (Поневоле приходит ассоциация образа «вечного путешественника»  Александра Чацкого из пьесы Грибоедова «Горе от ума» с образом годами разъезжающего по Европе Александра Первого:«Опять увидеть их мне суждено судьбой! Жить с ними надоест, и в ком не сыщешь пятен? Когда ж постранствуешь, воротишься домой, И дым отечества нам сладок и приятен».  А, может, он и стал прообразом этого литературного героя?)
Как бы в унисон этим чувствам Пушкин  пишет в своих сатирических заметках, которые литературоведы считают 10-й главой поэмы «Евгений Онегин»:

Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.

          События 1812–1815 годов оказали большое влияние на внутреннюю политику России. В русском обществе они подняли волну патриотизма и интереса к политике, пробудили надежду на преобразования и расширение прежней программы реформ. Однако русское правительство, напротив, взяло курс на консерватизм и не желало возвращаться к прежним, слишком либеральным для России реформам. Но и ему стало  ясно, что невозможно за пределами государства проводить консервативную политику, а внутри страны – продолжать революционные для того времени преобразования. Поэтому  оно не свернуло реформы сразу, а продолжало еще некоторое время делать вид, что прежнее направление развивается. Эта имитация нужна была для того, чтобы подавить недовольство либерально настроенных кругов высшего общества. С эим у него ничего не получилось.
И вот так в «10-й главе «Евгения Онегина» Пушкин отразил мнение русского общества того времени:

Авось, аренды забывая,
Ханжа запрется в монастырь,
Авось по манью Николая
Семействам возвратит Сибирь
 .............................................Авось дороги нам исправят

Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры,
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука,
Все это было только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов,
Казалось ........................................................
Узлы к узлам ........................................................
И постепенно сетью тайной
Россия ........................................................
Наш царь дремал .

9

 
Во время службы Грибоедова на Кавказе  в 1822 году случился бунт в Семеновском полку, во время которого Александра I в России не было.  Узнав о беспорядках в своем любимом полку (Александр был когда-то шефом Семеновского полка) он назначает комиссию. Но  его наместник  граф Алексей Андреевич Аракчеев от расследования неожиданно уклонился. А генерал граф Михаил Андреевич Милорадович, военный губернатор Петербурга, постарался успокоить государя, доложив ему, мол, мальчишки, бузотеры — с кем не бывает!
События разворачивают далее.  В этом же, 1822 году, отрекается от престола великий князь Константин Павлович (брат императора, считавшийся наследником престола) и тут же женится морганатическим браком на польке Жанетте Грудзинской. Все это оформляется документально.
Летом 1824 года, после беседы в Грузино с Аракчеевым, из которой понял – дела его на престоле плохи, Александр срочно отправляет  младшего брата Михаила Павловича в Варшаву к Константину, а Николая Павловича — в Бобруйскую крепость под жесточайшим приказом не возвращаться до особого распоряжения. Сам же отбывает в Таганрог на лечение. Вскоре за ним отправляется его супруга, императрица  Елизавета Алексеевна.
Далее разворачиваются известные события декабрьского восстания, в которых и сегодня больше неясности, чем точной информации. Главный вопрос – кто за кого там был – остается нерешенным. Все отрицали свою вину, все сдавали друг друга на допросах, повешенные были не более виноваты, чем другие, которым была «дарована» жизнь на каторге.
Главное же – очень хочется понять, насколько участвовали в заговоре сам Александр Первый и  его братья. И тут самое время вернуться к созданию пьесы «Горе от ума».
             Комедия в стихах «Горе от ума», как пишут  литературоведы, была  задумана в Петербурге около 1816 года и закончена в Тифлисе в 1824-м (окончательная редакция — авторизованный список, оставленный в Петербурге у Булгарина, — 1828 год). В России входит в школьную программу 9 класса (во времена СССР — в 8 классе).
         Комедия «Горе от ума» — вершина русской драматургии и поэзии. Яркий афористический стиль способствовал тому, что она вся «разошлась на цитаты».
            «Никогда ни один народ не был так бичуем, никогда ни одну страну не волочили так в грязи, никогда не бросали в лицо публике столько грубой брани, и, однако, никогда не достигалось более полного успеха» (П. Чаадаев. «Апология сумасшедшего»).
Но открываются вещи совершенно невероятные, если внимательнее взглянуть на то, кто  был рядом с Грибоедовым, когда он  по-настоящему приступил к работе над  знаменитой впоследствии пьесой.
В январе 1820 года Грибоедов снова отправился в Персию, дополнив журнал путевых дневников новыми записями. Здесь, обременённый служебными хлопотами, он провёл больше полутора лет. Пребывание в Персии невероятно тяготило писателя-дипломата, и осенью следующего, 1821 года по состоянию здоровья (из-за перелома руки) ему, наконец, удалось перевестись поближе к родине — в Грузию. Там он сблизился с прибывшим сюда же на службу Кюхельбекером и начал работу над черновыми рукописями первой редакции «Горя от ума».
        В начале 1823 года Грибоедов на время покинул службу и вернулся на родину, в течение двух с лишним лет жил в Москве, в с. Дмитровском (Лакотцы) Тульской губернии, в Петербурге. Здесь автор продолжил начатую на Кавказе работу с текстом «Горя от ума».

10

Тайна самого главного достоинства бессмертного произведения – тайна его афористического стиля -  скрыта именно в присутствии рядом с Грибоедовым в 1822 году, при начале его работы над черновиками пьесы, прибывшего сюда на службу Кюхельбекера.
Давайте разберемся, кто же такой был Кюхельбекер, оставшийся в истории как друг Пушкина по Царскосельскому лицею – Кюхля.
           Вильгельм Карлович Кюхельбекер  - русский поэт и общественный деятель, декабрист. Родился в семье российских немцев-дворян. Лютеранин. В 1811 году по рекомендации своего родственника военного министра Барклая-де-Толли был принят в Императорский Царскосельский лицей  воспитанником первого курса.
            Вспомним, кем был Барклай - де - Толли. Будучи военным министром он организовал в кратчайшие сроки, предвидя войну с Наполеоном, «Уложения для управления большой действующей армии», главной идеей которых было единоначалие главнокомандующего действующей армией, который обладал на театре военных действий всей полнотой власти и подчинялся лишь императору. Кроме того, «Уложения» определяли права и обязанности высших начальников и штат полевого штаба.
Также под руководством Барклая было разработано «Учреждение министерства военно-сухопутных сил», согласно которому министерство имело семь департаментов (Артиллерийский, Инженерный, Инспекторский, Аудиторский, Комиссариатский, Провиантский, Медицинский), Военно-учёный комитет, Военно-топографическое депо, типография и Особенная канцелярия, которая занималась разведкой и контрразведкой. Вводятся другие документы, регламентирующие жизнедеятельность армии: «Наставление пехотным офицерам в день сражения», «Общий опыт тактики», «Воинский устав пехотной дивизии», «Общие правила для артиллерии в полевом сражении», «Начертание на случай военных ополчений».
Но во время войны с Наполеоном главнокомандующего Барклая де Толли сочли предателем, когда он  разработал план  отхода русских войск из Москвы. Из-за этого план  он был отстранен с поста командующего и передал его Кутузову. А тот воспользовался этим планом и стал героем  войны и России. А Барклай пребывал в немилости у императора Александра Первого, и ему уже после войны пришлось доказывать свою правоту. После чего  ему вернули славу и награды. Пушкин, прямо отмечая свое доверие  Барклаю де Толли, писал все в той же «10-й главе «Евгения Онегина»:

Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?

          На выпускном акте 9 июня 1817 года Вильгельм Кюхельбекер был удостоен серебряной медали за успехи и учёность  и был зачислен вместе с А. С. Пушкиным в Коллегию иностранных дел. С 1817 по 1820 год преподавал русский и латинский языки в Благородном пансионе при Главном Педагогическом институте, где среди его учеников были будущий зять (муж сестры) декабрист Михаил Глинка и младший брат А. С. Пушкина, Лев. 9 августа 1820 года вышел в отставку. 8 сентября выехал за границу в должности секретаря обер-камергера  А. Л. Нарышкина.

11

Эта поездка Кюхельбекера,  думается мне,  стала отправной точкой создания пьесы «Горе от ума» в том виде, в котором ее получили читатели и затем зрители в театре. Казалось бы, с какой стати и причем тут Кюхельбекер?  Он – за границей, Грибоедов – на Кавказе, какая тут связь? Связь – это Александр Львович Нарышкин, секретарем у которого работал в это время поэт Вильгельм Кюхельбекер.
        Александр Львович Нарышкин (14 апреля 1760 — 21 января 1826, Париж) — острослов и царедворец из рода Нарышкиных. Обер-камергер, директор Императорских театров (1799—1819), кавалер ордена Андрея Первозванного. Внучатый двоюродный племянник Петра Первого. Сразу же добавлю – родной брат Дмитрия Львовича Нарышкина, супруга Марии Четвертинской, многолетней любовницы императора Александра I и матери их общих детей, которые получили фамилию Нарышкиных. Образцовый «рогоносец» своего времени, ставший роковым «героем»  грязной анонимки – «диплома рогоносца», который получил Пушкин в ноябре 1836 года.
              Александр Львович родился 14 апреля 1760 года в семье Льва Александровича Нарышкина и Марины Осиповны Закревской, племянницы К. Г. Разумовского. По окончании домашнего воспитания долго путешествовал за границей. Затем поступил в молодом возрасте в лейб-гвардии Измайловский полк, где дослужился до чина капитан-поручика. В 1778 году  пожалован в камер-юнкера и в дальнейшем строил свою карьеру при дворе. Сопровождал Екатерину II при её поездке в Могилёв.
              В 1785 году произведён в камергеры. В конце царствования Екатерины II завёл дружбу с наследником престола Павлом Петровичем, чем вызвал неудовольствие императрицы. После вступления на престол Павла I в 1797 году награждён орденом Св. Анны I степени, в 1798 году награждён орденом Александра Невского и пожалован в обер-гофмаршалы.
              В 1799 году назначен директором Императорских театров и награждён орденами Андрея Первозванного и  Св. Иоанна Иерусалимского. Время нахождения Нарышкина в этой должности  — одна из наиболее ярких страниц в истории русского театра.
            В 1812 году вошёл в состав особого комитета, отвечавшего за управление всеми петербургскими и московскими театрами. В 1815 году сопровождал императрицу Елизавету Алексеевну при поездке на Венский конгресс.
            После этого проживал долгое время за границей и в 1818 году во Флоренции назначен канцлером российских орденов и награждён бриллиантовыми знаками к ордену Андрея Первозванного, которые поспешил заложить в ломбарде.
              В 1819 году ушёл с поста директора Императорских театров. Состоял почётным членом Императорской Академии художеств и был Петербургским губернским предводителем дворянства.
                Вслед за несколькими поколениями Нарышкиных Александр Львович слыл бонвиваном и эпикурейцем. На приморской мызе Бельвю он принимал всё петербургское общество, включая Александра I, который называл Нарышкина кузеном. В книге «Десять лет изгнания», описывая концерты роговой музыки на даче Нарышкина, мадам де Сталь характеризовала хозяина как «человека любезного, обходительного и учтивого», однако склонного искать развлечения не в книгах, а в шумной компании: в окружении 20 человек он воображает себя в «философическом уединении". Тяга к развлечениям соединялась в нём с крайней расточительностью. Несмотря на своё богатство, он вечно был без денег и обременён долгами.
         Унаследовал от отца способность к непринуждённой игре слов и колким замечаниям (по свидетельству современника, «острые слова сами вырывались из уст его, без напряжения ума»). Каламбуры, приписываемые Нарышкину, могли бы составить целый сборник острословия. Он острил даже тогда, когда другим было не до смеха: например, во время пожара Большого театра в 1811 году.
Однажды Александр Львович, получил от императора Александра I подарок. Это был большая книга с богато украшенной обложкой. Раскрыв её, Нарышкин обнаружил вместо книжных листов искусно вплетенные ассигнации — всего на сумму 100 тысяч рублей, бешеные по тем временам деньги. Нарышкин передал дарителю глубочайшую признательность, однако прибавил к ней фразу: «Сочинение очень интересное и желательно получить продолжение». Легенда гласит, что государь исполнил пожелание и прислал ему ещё одну такую же «книгу». В ней тоже было ассигнаций на 100 тысяч рублей, но при этом велено было известить, что «издание закончено».
                Но в 1820 году вновь уехал за границу, как раз в сопровождении  секретаря Вильгельма Кюхельбекера, и в Россию уже не вернулся, остаток жизни прожил в Париже. Кюхельбекер также в это время был в Париже, где читал публичные лекции о славянском языке и русской литературе в антимонархическом обществе «Атеней». Лекции были прекращены из-за их «вольнолюбия» по требованию русского посольства.
Кюхельбекер вернулся в Россию, и с конца 1821 года до мая 1822 года служил чиновником особых поручений с чином коллежского асессора при генерале Ермолове на Кавказе, где познакомился с Грибоедовым. Биографы пишут, что схожесть характеров и судеб вскоре сблизили литераторов — добрую память о дружбе с Грибоедовым, быстро перешедшей в преклонение, Кюхельбекер пронёс через всю свою жизнь.


12

            Странно, что историки никогда не задавились вопросами об очень удивительных совпадениях: почему поэт и будущий декабрист Вильгельм Кюхельбекер  идет служить в секретари к знаменитому острослову и театралу Александру Львовичу Нарышкину, который едет в Европу, чтобы навсегда покинуть Россию, в которой обласкан и признан? А затем, сразу после этой поездки Кюхельбекера и его прибытия на Кавказ, начинается настоящая работа Грибоедова над пьесой «Горе от ума», которая лежала у него «в загашнике» до этого  целых  шесть лет?  А тут сразу и родилась!
             Давайте посмотрим теперь на «источник» острословия  Александра Львовича Нарышкина – на его отца. 
Нарышкин Лев Александрович - младший сын Александра Львовича Нарышкина (двоюродного брата Петра Великого) и статс-дамы Елены Александровны Апраксиной (внучки Петра Матвеевича Апраксина). Службу начал в Преображенском полку; в 1751 году был назначен камер-юнкером при дворе великого князя Петра Федоровича. После того, как 25 декабря 1762 года на престол вступил Петр III, Нарышкин стал одним из его фаворитов. 28 декабря ему было пожаловано 16000 рублей из денег камер-конторы. 1 января 1762 года он был произведен в шталмейстеры с рангом и жалованьем действительного генерал-поручика; 10 февраля получил в подарок каменный дом; 16 февраля, вследствие упразднения Канцелярии тайных и розыскных дел, был назначен вместе с А. П. Мельгуновым и Д. В. Волковым (драматургом, актером, который во время убийства Петра Третьего состоял в его охране) для приема в Санкт-Петербурге доносов об умысле по 1-му или 2-му пункту. .
До самой кончины Петра III Нарышкин находился при нём неотлучно, и по вступлении Екатерины II на престол был арестован в Ораниенбауме в числе приверженцев императора. Арест его был, однако, непродолжителен, и Екатерина II стала по-прежнему милостиво относиться к Нарышкину, и в день своей коронации, 22 сентября 1762 года, пожаловала в обер-шталмейстеры. В 1766 году он сопровождал великого князя Павла Петровича в Берлин. В следующем году Нарышкин был избран депутатом от дворян Перемышльского и Воротынского уездов в Законодательную комиссию, попав вместе с тем и в члены Комиссии о благочинии. Посещая заседания комиссии, он не проявил особой активности в её работе, хотя имя его и попадается иногда в числе лиц, подписавших то или другое заявление о согласии или разногласии с каким-либо положением, выработанным комиссией.
             Находясь при особе государыни, Нарышкин всю свою жизнь провел в придворном кругу. Он сопровождал императрицу в её путешествиях в 1780—86 годах в Белоруссию, Вышний Волочек и Крым.
           Нарышкин отличался необыкновенным хлебосольством и страстью устраивать великолепные и шумные балы, маскарады и пикники. Один из маскарадов, данный Нарышкиным для Екатерины ІІ в 1772 году, стоил ему 300000 рублей. Описание этого маскарада было сделано в тогдашних «Санкт-Петербургских ведомостях». Его дом был всегда с утра до вечера открыт для посетителей, причём хозяин не знал многих своих гостей и по фамилии, но всех принимал с одинаковым радушием.
            Умер 10 (21) декабря 1799 года, незадолго до смерти пожалованный в действительные камергеры.


          13
                Несмотря на то, что Нарышкин не занимал крупных постов, сам он по этому поводу нисколько не расстраивался, поскольку и не стремился к этому — но всегда гордился своей родовитостью, будучи двоюродным племянником Петра I.  Был необыкновенно популярен в петербургском обществе и считался, пожалуй, самой яркой звездой среди придворных Екатерины, внося в их круг веселость и оживление и являясь, по сути, главным шутом двора. Его веселый, добродушный характер, общительность и остроумие снискали ему расположение Петра III, обычно подозрительно относившегося к придворным своей супруги. М. М. Щербатов в сочинении «О повреждении нравов в России», характеризуя Петра III, писал: «Сей Государь имел при себе главного своего любимца — Льва Александровича Нарышкина, человека довольно умного, но такого ума, который ни к какому делу стремления не имеет, труслив, жаден к честям и корысти, удобен ко всякому роскошу, шутлив, и, словом, по обращениям своим и по охоте шутить более удобен быть придворным шутом, нежели вельможею. Сей был помощник всех его страстей».
             Екатерина II, будучи очень невысокого мнения о дарованиях и нравственных качествах Нарышкина и называя его то «прирождённым арлекином», то «слабой головой, бесхарактерным» или, наконец, «человеком незначительным», тем не менее, очень ценила его общительный характер и умение развлекать общество: «Он был способен создавать целые рассуждения о каком угодно искусстве или науке; употреблял при этом технические термины, говорил по четверти часа и более без перерыву, и в конце концов ни он и никто другой ничего не понимали во всем, что лилось из его рта потоком вместо связанных слов, и все под конец разражались смехом.
Более того, когда в 1783 году на страницах журнала «Собеседник любителей российского слова» скрывшийся под маской анонима Д. И. Фонвизин обратился к Екатерине II с вопросом, намекающим на Нарышкина: «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют и весьма большие?», — он получил от Екатерины весьма жесткую отповедь.
Оригинальная личность Нарышкина отразилась на некоторых литературных произведениях императрицы. Нарышкин не был писателем, но его интерес к литературе и её деятелям достаточно засвидетельствован; в частности, Н. И. Новиков посвятил ему 2-е издание своего «Трутня».
Державин, посвятивший Нарышкину два стихотворения, писал о нём:
Он был весьма острый и сметливый человек, а ежели бы не напустил на себя шутовства и шалости, то мог бы по своему уму быть хороший министр или генерал.
       А из посмертных отзывов о Нарышкине характерен следующий:
«Он был вельможа тем более опасный, что под видом шутки, всегда острой и язвительной, умел легко и кстати высказывать самую горькую правду». А я добавлю:  не это ли и есть главные темы «Горя от ума» Грибоедова, «Ревизора» и «Мертвых душ» Гоголя?
         Вот от кого получил в наследство "сборник острословия" Александр Львович Нарышкин-младший, от своего собственного отца. И не оно ли стало с легкой руки гениального Грибоедова достоянием  не только русского народа, но и всех народов мира, благодаря бессмертной пьесе "Горе от ума"?
         Однако понимаю: мне вот тут же и  возразят: "Свежо предание, но верится с трудом..."
         Историки задаются вопросом: кто из Романовых был невидимым участником декабрьского восстания? Сам Александр Первый? Вполне возможно – он жаждал перемен, многое подготовил теоретически, но  к реальным практическим действиям боялся приступить. Закономерно опасаясь, что будет еще хуже.  Его младший брат Николай? Тоже вполне возможно: к этому времени ему было уже  к тридцати годам, и он имел наследника престола. Николаю надоели долгие отлучки венценосного брата, его нерешительность, неразборчивость в личной жизни. Все это не способствовало развитию страны, еще вчера – счастливой победительницы блистательной Франции. Выносить насмешки побежденных французов было невыносимо.
          Но еще больше раздражало  Николая Павловича, что русские аристократы почивают на лаврах, погрязли  в отсталых производственных и финансовых отношениях, и по-прежнему подражают французам в бытовых мелочах.
             Так не он ли и заказал разгромную пьесу, которая должна была пробудить это сонное общество? Но кому? Логично было бы думать, что написать  такое, что создал Грибоедов, мог бы Александр Львович Нарышкин, сын высокородного «шута» Екатерины Великой, директор всех русских театров. Сам написал бы, сам поставил… Ведь именно он  после отца обладал бесценным собранием каламбуров, пословиц, поговорок, - всего того, что восхищало  высший свет и заставляло хохотать любого. Но снова обращаем внимание на тот факт, что в 1820 году с ним в Европу в качестве его секретаря отъезжает Вильгельм Кюхельбекер, талантливый поэт и большой умник, окончивший лицей с серебряной медалью.
          Что это означает? Что Кюхельбекер должен был помогать писать пьесу  Нарышкину? Или – написать ее сам, пользуясь его материалами? Или просто поставить свое имя под написанным, прикрывая подобную литературную деятельность высокородного  внучатого племянника Петра Великого?
Если и был такой проект у кого-то из Романовых, то  рассекретить его едва ли возможно. Но дальше происходит история, которая похожа на историю  Барклая - де - Толли. Приехав на Кавказ и встретившись с Грибоедовым,  Вильгельм Кюхельбекер, или  из лени или еще из каких соображений, передает свои записки от Нарышкина ему. Сядь он сам за письменный стол и займись пьесой, которую так ждал кто-то из Романовых накануне декабрьского восстания, то, возможно, его имя, а не Грибоедова было бы прославлено в русской литературе. Но и у Вильгельма получилось, как у его дяди – славу от проекта сдачи Москвы Наполеону и разгрома его войск получил Кутузов, а Барклая своя же армия посчитала предателем.

14

     Первая постановка пьесы была осуществлена в 1825 году учениками Петербургского театрального училища под наблюдением Грибоедова. Но запрещена петербургским генерал-губернатором М. А. Милорадовичем. То есть, ее поставили накануне декабрьского восстания, точнее – весной. И тогда же Грибоедову пришлось отказаться от поездки в Европу и срочно вернуться к месту службы. Но это значит, что Николай Павлович, возможно, если он был заинтересован, уже получил полный текст пьесы.
А в январе 1826 года Грибоедов был арестован в крепости Грозная по подозрению в принадлежности к декабристам;  он был привезён в Петербург, однако, следствие не смогло найти доказательств принадлежности его к тайному обществу. За исключением А. Ф. Бригена, Е. П. Оболенского, Н. Н. Оржицкого и С. П. Трубецкого, никто из подозреваемых не дал показаний в ущерб Грибоедову. Под следствием он находился до 2 июня 1826 года, но так как доказать его участие в заговоре не удалось, а сам он категорически отрицал свою причастность к заговору, его освободили из-под ареста с «очистительным аттестатом». Несмотря на это некоторое время за Грибоедовым был установлен негласный надзор. Едва ли сам Николай Павлович поверил Грибоедову, но все-таки дал ему возможность сделать блестящую дипломатическую карьеру. Может быть, поводом к прощению и возвышению и стала пьеса?
       О том, что именно такая была царю нужна, говорит успешная премьера ее в Москве на сцене Большого театра 27 ноября 1831 года (во время холеры – известный визит императора Николая Первого в Москву). Фамусова играл М.С. Щепкин. За роль Тугоуховского артист Пётр Гаврилович Степанов снискал величайшее расположение государя императора  и был им лично вознаграждён перстнем и получил тысячу рублей награды.
 Грибоедова к этому времени уже три года не было в живых. Позже, перед своей кончиной, Вильгельм Кюхельбекер написал:

Горька судьба поэтов всех племён;
Тяжеле всех судьба казнит Россию;
Для славы и Рылеев был рождён;
Но юноша в свободу был влюблён…
Стянула петля дерзостную выю.
Не он один; другие вслед ему,
Прекрасной обольщённые мечтою,
Пожалися годиной роковою…
Бог дал огонь их сердцу, свет уму,
Да! чувства в них восторженны и пылки, -
Что ж? их бросают в чёрную тюрьму,
Морят морозом безнадежной ссылки…
Или болезнь наводит ночь и мглу
На очи прозорливцев вдохновенных;
Или рука любезников презренных
Шлёт пулю их священному челу;
Или же бунт поднимет чернь глухую,
И чернь того на части разорвёт,
Чей блещущий перунами полёт
Сияньем облил бы страну родную.

15

В год гибели Грибоедова  Александр Сергеевич Пушкин переживает глубокие душевные потрясения: его выбили из колеи два разбирательства – о стихотворении «Андрей Шенье» и об авторстве антиклерикальной поэмы «Гавриилиада».  Последняя ходила в списках еще в его лицейские годы, но почему-то именно сейчас привлекла к себе внимание Третьего Отделения, которое начало следствие, желая установить имя автора скандального текста. Виновнику грозила смертная казнь. В начале 1829 года Петр Вяземский «не узнавал прежнего Пушкина».
Дело не только в политике и сыске, обрушивших на голову поэта очередные беды. В конце 1828 года Александр Сергеевич встретил на московском балу шестнадцатилетнюю Наталью Гончарову и неожиданно влюбился. Это  роковое любовное «помрачение» в Москве случилось с ним практически одновременно, что и с Грибоедовым в Тифлисе. Александр Сергеевич не находит себе места, наконец, сватается к Гончаровой и, не получив согласия, решает уехать на Кавказ, откуда уже пришло известие об ужасной гибели Александра Грибоедова в Тегеране.
От чего все-таки бежал Пушкин, и каковы были его истинные намерения? Он служил в министерстве иностранных дел, как и Грибоедов. Может быть, ему вздумалось больше узнать об обстоятельствах смерти его  близкого товарища, который перед отъездом в Тегеран прямо говорил ему, что в Персии  в отношении него дело дойдет до ножей? И в это же время Пушкин в Петербурге вынужден был ожидать такой же участи от русского царя. То есть, судьба вела его, и он хотел опередить ее зловещие посылы и как-то оградить свою жизнь от реальных угроз с помощью полезной информации? Может быть, он почувствовал опасность в связи с посетившей его нежданной любовью к  юной девушке, которую он до того не знал и даже ни разу не видел, и эту опасность хотел преодолеть в дальнем путешествии.
11 июня 1829 года Пушкин, как он писал позже в своем очерке об этом путешествии, недалеко от крепости Гергеры встретил арбу, на которой из Тегерана везли в Тифлис гроб с телом Грибоедова. А в августе на обратном пути посетил Пятигорск, где мог увидеть установленный памятный столб в честь посещения минеральных вод принцем Хозревом-Мирзой, посланного дедом – Фехт Али-шахом, организовавшем убийство Грибоедова в Тегеране, в Петербург с драгоценными дарами царю. Здесь, вернувшись с Кавказа в ноябре, Александр Сергеевич уже не застал почетного гостя, внука и сына убийц своего друга, но много был наслышан о его визите. Этого красавца с прекрасными карими глазами в высшем свете столицы встречали с распростертыми объятиями. И народ собирался толпами, чтобы  поглазеть на восточную красоту.
Приняла его и мать Грибоедова, которую весьма тронули слезы коварного азиата, который  горячо раскаивался перед нею в содеянном его соплеменниками злодеянии. А затем Хозрев-Мирза удалился в  один из публичных домов Петербурга, чем очень перепугал официальных лиц, опасавшихся, что почетный гость  заразится сифилисом.
Обладающий изумительной внешностью и  недюжинным умом Хозрев-Мирза надеялся с поддержкой России сделать  большую карьеру на родине в обход старшего брата и наследника престола шаха Моххамеда. Но тот не дремал, и в 1832 году иранский премьер-министр Каэм-Макам Фарахани бросил красавца в тюрьму в Ардебиле. Там по приказу своего брата Мохаммед-шаха, которого считали слабоумным (что не помешало ему сесть на трон), Хозреву-Мерзе выкололи его прекрасные глаза. Его старший единоутробный брат Джангир был подвержен той же участи. Но прожил он долго и умер в 1875 году.


                16


Вернувшись с Кавказа, получив нагоняй от царя и окунувшись в котел кипящей столичной жизни, которую только что всколыхнул необыкновенный визит сказочного персидского посланника, Пушкин заметно поостыл к женитьбе. Он бы, может быть, и совсем отказался от этой мысли, но вдруг неожиданно получил приглашение от самой шестнадцатилетней красавицы из Москвы. Это был сильный эмоциональный удар, от которого поэт снова впал в любовную горячку. И уже не обращал внимание на скандальное поведение матери невесты, которая мало того, что не давала приданого за дочерью, но еще и грубыми выходками  явно отгоняла будущего зятя от своего дома. Он не прислушался к Наталье Ивановне Загряжской-Гончаровой, которая в истории отношений с Пушкиным так и осталась всего лишь взбалмошной  злодейкой.
Однако за ее грубостью скрывалось нечто иное, гораздо большее и значительное, чем могло показаться. Эта бастардка неизвестного происхождения, «приписанная» к высокородной  семье вельмож  Загряжских, можно сказать, с самого рождения состояла «на службе» - ей было обеспечено место фрейлины при  императорском дворе. Необыкновенная красота, словно «сделанная под заказ», Натальи Ивановны и была главным орудием для выполнения самых сложных поручений государственного значения.
Юная девушка в восемнадцать лет блестяще справилась с первым же ответственным заданием самого императора Александра. Конечно, не сам он давал ей это задание, с этим отлично справлялись его спецслужбы, как бы сейчас сказали. Если молоденькая девушка и не понимала всю истину происходящего с ней на тот момент – когда своей красотой в 1807 году ( всего-то за двадцать лет до сватовства Пушкина) соблазняла самого любовника императрицы Елизаветы Алексеевны, урождённой Луизы Марии Августы Баденской, кавалергарда Алексея Охотникова, как говорили, отца  ее второй дочери великой княжны Елизаветы, умершей во младенчестве, то спустя двадцать лет отлично понимала  свое положение. И спустя двадцать лет оно было очень непростым, опасным и полностью подконтрольным и зависимым. Как у всех агентов спецслужб.
Вся весьма короткая ее служба при дворе в качестве фрейлины имела лишь одну цель -  соблазнить Охотникова и отвадить его от императрицы. Задание имело особую важность, потому что отношения кавалергарда и Елизаветы Алексеевны зашли столь далеко, что  она начала рожать от него детей, не дав русскому престолу пока что ни одного наследника, а он называл ее своей женой. Это положение  было абсолютно недопустимо и уже начинало походить на готовящийся государственный заговор с целью заменить на престоле Александра на Елизавету. Подозрения внутренней разведки и самого императора, как показало время, были небеспочвенны: через десять лет открылось, что масоны в Москве и Петербурге действительно  делали ставки в своей политической борьбе на императрицу Елизавету Алексеевну. В это дело они вмешали и выпускника Царскосельского лицея, но уже участника  оппозиционного общества «Арзамас», Александра Пушкина, который с подачи главного масона ( и искусного провокатора) России на тот момент Александра Тургенева написал в 1818 году известное стихотворение «На лире скромной, благородной…», с посвящением фрейлине императрице Н.Я. Плюсковой:

На лире скромной, благородной

Земных богов я не хвалил
И силе в гордости свободной
Кадилом лести не кадил.
Свободу лишь учася славить,
Стихами жертвуя лишь ей,
Я не рожден царей забавить
Стыдливой музою моей.
Но, признаюсь, под Геликоном,
Где Кастилийский ток шумел,
Я, вдохновленный Аполлоном,
Елисавету втайне пел.
Небесного земной свидетель,
Воспламененною душой
Я пел на троне добродетель
С ее приветною красой.
Любовь и тайная свобода
Внушали сердцу гимн простой,
И неподкупный голос мой
Был эхо русского народа.




17

Конечно, в нем Пушкин отобразил политический вызов арзамасцев (членов оппозиционного «литературного» общества «Арзамас» -Т.Щ.) и декабристов, поскольку в те годы Елизавета Алексеевна пребывала на положении опальной царицы, в императорской семье ей не доверяли. Но как это произошло? Разумеется, из-за сугубо династического брака Баденской принцессы Луизы Марии Августы и русского цесаревича Александра. В сущности оба они были еще детьми, когда были вынуждены вступить в брак при «бабушке» - императрице Екатерине. Она, можно сказать, в конце жизни и царствования, в 1993 году, навязала  печальную  судьбу собственного замужества внуку. Но Екатерина хотя бы через десять лет брака как-то сумела родить сына Павла, отца Александра, от императора Петра Третьего.  Ее же внук остался бездетным, не дав престолу наследника.
          Что произошло между детьми- супругами, неизвестно. Жене было на тот момент 14 лет, мужу – шестнадцать. Но Александр слыл уже любителем женского пола во дворце, и, видимо, его бабушка не останавливала внука в его  сексуальных порывах. А в 1894 году в Петербург прибыла убитая горем от потери отца семья польского вельможи  Антония Четвертинского, который стоял за сближение Речи Посполитой с Россией, из-за чего был линчеван варшавской толпой в разгар восстания Костюшко. Екатерина Вторая велела вывезти его вдову (вторую жену) с детьми в Петербург и взяла на себя устройство их будущего. Родная мать умерла, когда девочке было 5 лет. Императрица подарила вдове  имение в Подольске и 1500 душ.
         Круглая сирота Мария, шестнадцатилетняя красавица дочь поляка-героя, почти сразу по приезде была выдана замуж за 31-летнего Дмитрия Нарышкина, одного из богатейших вельмож екатерининской эпохи.
Вот эта девушка и стала на пятнадцать лет «второй женой» русского императора Александра. Когда это произошло, неизвестно, но, думается, не случайно Екатерина поспешила выдать ее быстро и очень выгодно замуж. Скорее всего, этот  брак был формальным, чтобы открыть   свободный доступ к ней влюбившегося цесаревича. 
Вот так скрестились судьбы трех очень юных и очень красивых, но  не счастливых в личной жизни и любви молодых людей, обремененных тяжкими обязательствами  перед российским престолом.
В одном из писем Елизавета обвиняла Марию Нарышкину в ее демонстрации  отношений с императором. Но, судя по тому, что она сама его оставила, несмотря на опасность наказания, Четвертинская-Нарышкина, хотя и рожала детей от Александра, не дорожила  его любовью к ней и в этом разговоре, вошедшем в историю, скорее всего, завуалировано и в раздраженной форме просила императрицу вмешаться и освободить ее от постылых любовных отношений с царем.
Как известно, в этом «треугольнике» погиб при  загадочных обстоятельствах  «четвертый лишний» - кавалергард Охотников, любовник, которого отвадила от Елизаветы Алексеевны красавица-фрейлина Наталья Загряжская.

18

И какой-то злой рок привел Александра Сергеевича через сорок лет после этих  тяжелых событий к их участнице – той самой фрейлине Загряжской, у которой он в 1829 году попросил руки ее шестнадцатилетней дочери Наталья Николаевны Гончаровой. И она ему отказала, а затем создала невыносимую обстановку вокруг жениха и невесты, до конца, уже в день венчания, пытаясь сорвать свадьбу.
Принято считать, что виной всему был скверный характер Натальи Ивановны Загряжской. Но почему тогда Пушкин простил тещу и даже наведывался к ней в Ярополец? Может быть, потому что знал, кто она на самом деле – как бы сейчас сказали, тайный агент спецслужб его величества. И причиной тому – ее  таинственное происхождение вельможной бастардки. Такое же, как и у Жуковского, у Грибоедова, как у родственницы Натальи Николаевны Гончаровой  Идалии Полетики и так далее и так далее. Из этих высокопоставленных бастардов и формировали российские императоры никому невидимую «армию» шпионов и агентов для заданий особой важности. Откуда же они брались?
Совершенно случайно и, казалось бы, в самом неподходящем месте я натолкнулась на ответ. Но для этого нужно вернуться к визиту в Россию с повинной головою и с огромным алмазом «Шах» в качестве подношения Николаю Первому в 1829 году после убийства Александра Сергеевича Грибоедова в Тегеране внука персидского шаха, необыкновенного красавца, Хосрев-Мирзы. Его красота и изящество   поразили не только высший свет, но даже  простых петербургских горожан, и они толпами ходили за его каретой, желая взглянуть на прекрасного азиата. А Хосрев-Мирза, прямо  с аудиенции у царя, переодевшись в русский военный мундир, поспешил… в публичный дом! Откуда о его визите тут же донесли куратору поездки персидского гостя генерал-майору Ренненкампфу. Тот  быстренько приехал за шалуном и с укоризной сказал ему, что опасно для здоровья посещать такие места, а если у него есть потребность, то ему просто надо было сказать…
Эта фраза означает очень многое и важное в понимании управления даже современным миром. Оно ничуть не изменилось – им правят вовсе не таинственные масонские ордена, а те, кто так или иначе принадлежит к избранному кругу традиционных мировых правящих династий. Этот круг очень широк, и его представителей вполне хватает для всех главных отраслей – от политики и финансов до литературы и кинематографа.
Что означала фраза, оброненная  Ранненкампфом? А то, что на самом высшем уровне  царское правительство имело в своем распоряжении  таких женщин,  с которыми, не боясь огласки и болезней, могли встречаться любые высокопоставленные лица. В том числе, и зарубежные. И если от этих встреч у «суррогатных» безымянных матерей  появлялись бастард - дети принцев, шахов, дипломатов, вельмож разной величины и положения, то все они были учтены и всем находилось место в богатых семьях в качестве воспитанников, а то и приемных детей со всеми правами наследства. Смотря от кого чадо рождалось. Так в семью богатого помещика Бунина попал полутурок Василий Жуковский, в семью Загряжских – будущая мать  жены Пушкина «парижанка» Наталья Ивановна.
И понятен ее испуг, паника даже, когда к юной Натали в каком-то горячечном состоянии посватался весьма «темный» человек – поэт Пушкин. Такой же поэт, какой  дипломат и разведчик да еще и невыездной. Взяв которого под личное покровительство, император в любой момент мог использовать в своих целях. Конечно, испуганная Наталья Николаевна могла подозревать, что теперь Николай решил «взять в запас» «новобранку» - ее дочь! Она ведь понимала, зачем царская семья снова приближает  к себе теперь уже ее дочерей, и среди них – первую красавицу Москвы. С помощью женщин, которых не жалко, легче всего  кого-то опорочить, испортить репутацию, окутать какое-либо дело в любовный дурман и даже погубить, как это сделала когда-то сама Наталья Ивановна, искусив своей красотой Охотникова. Понятно, что она всеми силами старалась сделать так, чтобы возмездие  обошло ее стороной. Не обошло.
Случившиеся через шесть лет трагические события в молодой семье Александра Сергеевича показали, что  все  произошло так, как должно было случиться.

19

И поэт, и его жена стали жертвами Николая Первого. Возможно, и запланированными жертвами. Подобные потери властители обычно называют «второстепенными». Главное – чтобы династия, трон, государственность и территория оставались в неприкосновенности. И что в сравнении с этим жизнь поэта или дипломата?
Можно сказать: и Грибоедов, и Пушкин были слишком амбициозны. И даже их любовь и браки были в большой степени  обусловлены  именно желанием превосходить окружающих даже в этом. У первого жена была царского рода, у второго – самая красивая женщина России.
Но справедливости ради надо вспомнить, что оба они, уже находясь над пропастью, хотели изо всех сил остановиться. Однако им не дали, поскольку и тот и другой были уже включены в серьезнейшие международные события. А их жены им словно были заранее предназначены для того, чтобы в определенный момент сыграть роль громоотводов не для кого-нибудь, а для самого императора. Так Грибоедов, войдя в высокопоставленную грузинскую семью в качестве мужа праправнучки царя Ираклия Второго, много претерпевшего от персидских правителей, не мог не помогать грузинам, просившим у него защиты в Тегеране, и попался в руки  искусным провокаторам. Но царское правительство России на дипломатическом уровне посчитало, что  консул в Тегеране по собственной вине слишком переусердствовал в своих действиях. И принадлежность его к семье Чавчавадзе-Орбелиани могла быть тому причиной. А это уже не черта характера, а факт!
И в смерти Пушкина была незатейливо обвинена его жена – как кокетка, позволившая распускать вокруг себя сплетни и опорочить имя мужа. Уж сколько об этом за двести лет всего написано! Казалось бы, некуда курочке с клювом за зернышком сунуться, ан нет – открываются такие факты, что становится совсем невыносимо.
Самое удивительное, что факты эти касаются не только самого Пушкина и его жены, но еще другой женщины и другого мужчины. Но об этом в советской историографии не принято было рассуждать. И это только запутало ситуацию, на которую просто повесили крепкий замок.
Но давайте вспомним текст печально известного всему миру анонимного письма, полученного Пушкиным и его друзьями 4 (16) ноября 1836 года и ставшего причиной смертельной дуэли поэта и приемного сына голландского посла Луи Геккерена: «Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх».
Пушкин считал, что письмо написал Геккерен. И эта версия кажется весьма правдоподобной, если принять во внимание угрозы, которыми осыпал  посол Наталью Николаевну, отвергавшую ставшими опасными ухаживания Дантеса. Особенно после их свидания у Идалии Полетики, когда Дантес  выхватил пистолет и грозил убить себя в случае ее отказа, а в это время на улице под окнами прохаживался любовник Идалии Ланской, охраняя дом от любопытных посторонних глаз.
Вся эта суета  голландского посланника вокруг Натали, настойчивость Дантеса говорили о явной спешке этих двух мужчин обострить ситуацию до предела, до такого скандала, который бы повлек за собою серьезные последствия.
Ну было же очевидно: Наталью Николаевну им «заказали». Только вопрос: русский царь или операция была разработана в Нидерландах или во Франции?

20

Если такая операция имела место, то поводом к ней послужили события 1830-х годов. Это прежде всего революция во Франции, в результате которой к власти пришел  король Луи Филипп, вернувшийся из лондонской эмиграции. За нею последовала революция в Бельгии, которая после победы России над Наполеоном в войне 1812 года была присоединена к  Голландии, в результате чего образовалось королевство Нидерланды. Его и представлял Луи Геккерен в России.
Июльская революция 1830 года во Франции привела польских националистов в крайнее возбуждение. Последней каплей для поляков явился манифест Николая Первого по поводу бельгийской революции, после чего поляки увидели, что их армия предназначена быть авангардом в походе против восставших бельгийцев. Польское восстание было назначено на 29 ноября. Тут надо заметить, что русский император состоял в близком родстве с правящей династией Оранских в Нидерландах – сестра Николая Первого Анна была замужем за принцем Оранским, сыном короля.
В 1830 году начался передел Европы – приобретала самостоятельность Бельгия и Польша стремилась выйти из состава российской империи, подняв восстание и вступив в открытое сражение с русской армией.
У Николая начались сложности в отношениях с голландским родственником. Он признал вступление на трон короля Луи Филиппа после свержения Карла Десятого из династии Бурбонов. Но теперь Франция, как и Англия, была полностью на стороне Бельгии, желая ее отделения от Нидерландов и возрождения над нею своего влияния, и Николай должен был поддержать сторону Луи Филиппа в споре о Бельгии. То есть, пойти против правящей династии Оранских в Нидерландах.
В 1830 году авторитет России на международной арене уже не был таким высоким, как в 1815 году, когда она участвовала в перекройке границ в Европе как  главное лицо после своей победы над Наполеоном. И перед Николаем встала задача не потерять международный авторитет страны еще больше из-за этих революционных событий.
Какую же роль исполняли Геккерен и Дантес в это время?  Дантес был француз из древнего рода, роялист, преданно служивший бурбонам, в  частности, герцогине Беррийской, матери наследника французского престола, внука Карла Десятого, графа Шамбора. Но Луи Филипп  и депутаты французского парламента отказались признать его таковым. И из-за преследований  Дантес бежал в Россию, где был принят с распростертыми объятиями императорской семьей, сторонницей Карла Десятого.
Луи Геккерен был голландцем очень высокого происхождения. Служил Наполеону, затем, с 1822 года,  являлся послом Нидерландов в Петербурге. Дантес никогда не переставал служить Франции, Геккерен до конца жизни служил  Нидерландам. На чем же сошлись эти двое? Оставим в стороне их гомосексуальную связь, важнее их деятельность в спецслужбах в различных государствах. Таким изощренным разведчикам, как эти двое,  никому нельзя было доверять. На самом деле, только одно важное убеждение их объединяло: в жизни надо быть богатыми и успешными. И добиваться этого любыми способами. Вот и брались они за особые задания, очень сильно рискуя. Так Дантес только из личной выгоды в итоге перестал быть роялистом и, вернувшись во Францию, стал либералом и служил Наполеону Третьему. Что позволило ему стать богатейшим человеком в своей стране.

21

У Пушкина в это время тоже было непростое положение в российском обществе. Приветствуя либеральные ценности, он одновременно громко заявил о себе как патриот и монархист. И даже слишком громко, настолько, что его услышали и в Европе. Патриотические стихотворения Пушкина «Перед гробницею святой», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина» достигли Лондона и дошли до Герцена, который призывал к освобождению Польши.
А Пушкин писал 1 июня 1831 году Вяземскому: «…их надобно задушить и наша медленность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря, мы не можем судить её по впечатлениям европейским, каков бы ни был впрочем наш образ мыслей…». Вяземский был в ужасе от «Клеветникам России».
                В то же время существовало множество людей, восхищавшихся этим стихотворением. П. Я. Чаадаев писал Пушкину 18 сентября 1831 года: «Вот вы, наконец, национальный поэт; вы, наконец, нашли ваше призвание. Я не могу передать вам удовлетворение, которое вы дали мне испытать. Мне хочется сказать вам: вот, наконец, явился Дант».      
             В «Бородинской годовщине» Пушкин напоминает «народным витиям» — то есть французским демократам, требовавшим выступления в поддержку Польши — а также участникам русско-польских военных действий о традициях русских воинов, которые могут и должны служить гарантией добрых отношений:
 

Врагов мы в прахе не топтали;
Мы не напомним ныне им
Того, что старые скрижали
Хранят в преданиях немых;
Мы не сожжем Варшавы их;
Они народной Немезиды
Не узрят гневного лица
И не услышат песнь обиды
От лиры русского певца.


Вяземский ознакомился со стихотворением и в тот же день  записал в дневнике: «Будь у нас гласность печати, никогда бы Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича… Курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось, наконец, наложить лапу на мышь… И что за святотатство сближать Бородино с Варшавою. Россия вопиет против этого беззакония…».
Если уж в самой России Пушкин вызвал такую лютую ненависть людей, которых считал своими друзьями и единомышленниками, то что говорить о Европе, которая видела в Пушкине огромную опасность – мало ли куда мог завести этот «властитель» душ целые народы!
В «Клеветниках России»  поэт напрямую отсылает оппонентов к польской интервенции 1610-1612 годов и ко взятию Суворовым в 1794 году предместья Варшавы.
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас…

А теперь вспомним, кто был зверски убит польскими националистами во время Польского восстания в 1794 году? Антоний Четвертинский, сторонник России, отец Марии Четвертинской-Нарышкиной. Которая  в 1795 году стала женой (скорее всего –формальной) богатого вельможи Д.Л. Нарышкина.
Самое время вернуться к «диплому рогоносца», полученному Пушкиным в конце 1836 года. Что мы там читаем?  «Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх».
Бесстыдство и низость этого  письма гораздо глубже и ужаснее, чем это привыкли видеть современники. А «увидели» они позор семьи Д.Л. Нарышкина, мужа любовницы императора Александра Первого Марии Четвертинской-Нарышкиной, который дожжен был теперь ассоциироваться с надуманным великим светом «позором» Пушкина из-за связи его жены с Дантесом или даже с самим Николаем Первым. Но никто за то время, когда был опубликован этот грязный пасквиль ( в 1903 году), не удосужился объяснить «почтенной публике», что на самом деле этот зашифрованный текст нанес сильнейший удар по самолюбию поэта-патриота. Потому что в нем позорилось имя женщины,  которая в шестнадцать лет, будучи круглой сиротой, попав в Россию после побега от разъяренных толп,  убивших ее отца в Польше, не была защищена никем при дворе Екатерины Второй. Которая, щедро откупившись от семьи беженцев, отдала девушку в бесстыдные руки своего сексуально озабоченного внука -  цесаревича Александра. Который затем испортил жизнь и себе, и своей супруге, императрице Елизавете, и ни в чем не виноватой юной Марии, которая целых пятнадцать лет, попав в его плен, готовила свой побег, и ее «мужу», Д.Л. Нарышкину, который был вынужден всю жизнь, подчиняясь воле императора  и его любовными прихотям, до самой смерти, нести на себе звание рогоносца.
Можно сказать, что жертвой этой сексуальной интриги Александра Первого стал и Пушкин, и, главное, его творчество. Потому что, приводя сравнение его семейного положения в 1836 году с постыдным положением  Д.Л. Нарышкина и его жены, полячки Марии Четвертинской, дочери поляка-героя, которую Александр Первый опозорил, а не создал ей достойного подвигу ее отца положения в русском обществе, недруги и ненавистники Пушкина сводили на нет высокое и важное значение его стихотворений
«Перед гробницею святой», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина». А его самого свергали с почетного пьедестала передового рупора русской политики и поэзии. Вот что приводило его в отчаяние более всего.

22

Но он  отважно боролся до самого конца. На мой взгляд, дана неправильная историческая оценка душевного состояния Александра Сергеевича  в последние месяцы перед дуэлью. Он не переставал работать, завершив свой очередной шедевр –«Капитанскую дочку» - которая была опубликована за месяц до гибели автора в издававшемся им журнале «Современник» под видом записок покойного Петра Гринёва. Он создал бессмертное произведение, находясь в тяжелом финансовом положении, в плотном кольце своих смертельных врагов. Но даже в такой ситуации Пушкин пытается отбросить от себя грязь, которой кидались в него враги. В «дипломе рогоносца» есть явный намек на материальную зависимость семьи Пушкина от императора Николая Первого. Что же делает поэт? Он составляет письменный перечень своих догов, в котором делаются пометки об оплате расходов на продукты и платья, но остается долг – 45 тысяч рублей (45 миллионов «на наши деньги). 45 тысяч – это сумма беспроцентного кредита, который получил Пушкин в казне на издание  своего журнала «Современник». Получив грязную анонимку, поэт попытался вернуть этот долг Николаю, предложив министру финансов Канкрину выступить посредником для разрешения продать имение Кистенево, доставшееся ему в наследство. Денег от этой сделки хватило бы и на погашение долга, и еще осталось бы, как он писал министру через два дня после получения анонимки. Вот его текст:
«6 ноября 1836 г. В Петербурге
Милостивый государь
граф Егор Францевич.
Ободренный снисходительным вниманием, коим Ваше сиятельство уже изволили меня удостоить, осмеливаюсь вновь беспокоить Вас покорнейшею моею просьбою.
По распоряжениям, известным в министерстве вашего сиятельства, я состою должен казне (без залога) 45 000 руб., из коих 25 000 должны мною быть уплачены в течение пяти лет.
Ныне, желая уплатить мой долг сполна и немедленно, нахожу в том одно препятствие, которое легко быть может отстранено, но только Вами.
Я имею 220 душ в Нижегородской губернии, из коих 200 заложены в 40 000. По распоряжению отца моего, пожаловавшего мне сие имение, я не имею права продавать их при его жизни, хотя и могу их закладывать как в казну, так и в частные руки.
Но казна имеет право взыскивать, что ей следует, несмотря ни на какие частные распоряжения, если только оные высочайше не утверждены.
В уплату означенных 45 000 осмеливаюсь предоставить сие имение, которое верно того стоит, а вероятно, и более.
Осмеливаюсь утрудить Ваше сиятельство еще одною, важною для меня просьбою. Так как это дело весьма малозначаще и может войти в круг обыкновенного действия, то убедительнейше прошу Ваше сиятельство не доводить оного до сведения государя императора, который, вероятно, по своему великодушию, не захочет таковой уплаты (хотя оная мне вовсе не тягостна), а может быть и прикажет простить мне мой долг, что поставило бы меня в весьма тяжелое и затруднительное положение, ибо я в таком случае был бы принужден отказаться от царской милости, что и может показаться неприличием, напрасной хвастливостию и даже неблагодарностию.
С глубочайшим почтением и совершенной преданностию честь имею быть, милостивый государь, Вашего сиятельства покорнейшим слугою».
Многие и сегодня гадают: что за странное письмо, которое не могло привести ни к какому результату? Пушкин и сам это знал, но все-таки написал свой прощальный «привет» царю, которого он не без основания подозревал в грязной и опасной интриге вокруг своей семьи.
Давайте подробно рассмотрим это письмо и его настоящее содержание. Здесь в каждой строчке – упрек Николаю или насмешка над его убийственными действиями против поэта, о которых Пушкин хорошо знал.
Предлагая Канкрину в нарушении правил залога  все-таки продать имение Болдино, понимая, что без разрешения царя это невозможно, Пушкин теоретически предлагает Николаю самому выступить против своего отца, который разрешил сыну владеть имением, но запретил продавать Болдино. В этом и заключается откровенная ирония Александра Сергеевича в отношении государя. Который сам же и распорядился, чтобы родственники не оказывали никакой поддержки поэту и чтобы тот таким образом не имел возможности выскользнуть из-под его полного контроля. Отец и мать  Александра Сергеевича  постоянно  и безукоризненно выполняли распоряжения императора, создавая огромные проблемы сыну и его многодетной семье, но при этом не сомневались, что поступают правильно, принимая от него немалые средства с его литературных заработков.  На содержании Пушкина перед его гибелью практически находились тринадцать членов его  семьи, включая мать, отца, брата и сестру.
Не имея больше сил находиться в этом непосильном рабстве и у императора, и у собственной, не щадящей его,  родни, он, в конце концов, откровенно написал отцу, что не в состоянии более содержать всех за счет своей тяжелой литературной работы.

23

Важный момент в письме к Канкрину – просьба не сообщать о нем царю, который может просто «простить» сорокапятитысячный долг Пушкину, а он этого не хотел бы и стремится немедленно рассчитаться с казной. Из этого можно сделать вывод, что Пушкин не считал свое  финансовое положение трагическим. Даже дойдя до залога у ростовщиков, потому что понимал – обратись он к Николаю, и тот выдаст ему нужную сумму, да еще потом и не взыщет. А мы привыкли представлять Пушкина нищим. На самом деле, он только в год на содержание квартиры в Петербурге рядом с Зимним дворцом тратил 4000 рублей ( четыре миллиона «на наши»).
Но главное – Пушкин в письме явно дает понять, что не хочет материального покровительства от Николая, собираясь  содержать свою семью сам. Таким образом, он отметает гнусную клевету состряпавших анонимку о его материальной зависимости за счет жены от царя.  Очищает от грязного навета свою семью и сама Наталья Николаевна, которая пишет печальные письма о том, что семье не на что жить, а мужа она беспокоить не хочет, чтобы не отрывать его от творчества.
То есть, Пушкин накануне смерти понимал, что жить ему осталось мало, и перед концом приводил дела в порядок, желая оставить потомкам побольше документальных доказательств невинности своей жены и чистоты семьи. К сожалению, до сих пор эти доказательства не расшифрованы и не поняты, а  по свету гуляет слух о девяноста тысячах карточного долга Пушкина.
Но откуда же взялась цифра 90, если сам поэт пометил только 45? Видимо, сюда Николай Первый  (или опекун Строганов, ненавистник Пушкина и его жены) приплюсовали 50 тысяч, которые были выданы из казны на  публикацию полного собрания сочинений Александра Сергеевича, которые Наталья Николаевна тут же положила в банк, а потом на эти деньги построила  имение для своего старшего сына, когда он женился. Так что все долги Пушкина – это  были деньги для его литературной работы, которые он не успел вложить и получить от них отдачу. Но никак не мифическое «содержание» красавицы Натали императором.
А вот ее второй брак с Ланским очень похож на «оперативную разработку» Николая. Когда два агента вынуждены жить вместе, чтобы тайны их совместной деятельности никогда не вышли наружу. А  «совместная деятельность» Натали и Ланского и было то самое свидание у Идалии Полетики, на котором Дантес угрожал убить себя из-за большой любви или огласить их отношения в свете. Хотя, вполне возможно, и скорее всего,  будущих супругов использовали втемную. И до того в определенных кругах боялись разглашения, что Натали и Ланской не только были вынуждены жить вместе, но и похоронены в одной могиле. Это похоже на то, что если бы они после того знаменитого зловещего свидания вместе выпили бы яд.
Но никто не выпил  яду, никто даже из близких родственников и друзей просто не отказался от операции двора против Пушкина ради компрометации посла Нидерландов Геккерена и его высылки из России, как того требовал от  русского зятя принц Оранский.  Пушкин погиб, и это дало возможность Николаю Первому винить в трагической потере и Францию, и Нидерланды, а самому сохранить лицо при подписании соглашения в 1839 году на отделение Бельгии от Нидерландов. Но не о присоединении ее к Франции. Бельгия получила желанную свободу, а ее столица Брюссель стала теперь столицей объединенной Европы, грозящей оттуда всему миру, в первую очередь – России. Ну а уж как Нидерланды нас не любят – это сегодня известно каждому по оценке этой страной катастрофы с Боингом 777 на рейсе  МН17 над Украиной.
Мария  Четвертинская – Нарышкина, чье имя было так подло использовано политическими авантюристами в «дипломе рогоносца», практически сразу после гибели Пушкина вышла замуж и навсегда покинула Россию. Ее супруг Д.Л. Нарышкин скончался тогда же, после дуэли Александра Сергеевича, который, получается, стрелялся на Черной речке  не только за себя и за свою жену, но и за Марию Четвертинскую, и за ее отца, героя и мученика Адама Четвертинского. В общем – за честь России, которую в данной ситуации растоптал император Николай Первый из опасения быть неправильно понятым в Европе.





ГЛАВА ВТОРАЯ






1


Почему   все четверо поэтов – Грибоедов, Пушкин, Лермонтов и Гоголь -  знали, что их убьют? Думали об этом, писали и прямо говорили. В худшие мгновения  своей жизни человек может спросить у Бога, почему он его не убил в ту минуту, чтобы он не видел того, чего не должен был видеть и не принял бы при жизни муки ада. Николай Первый, зная, какое их ожидает разочарование, если они выживут после его проделок, возомнив себя Богом, убил их сам – из «милосердия», что ли?
Какие разочарования, не совместимые с жизнью, ожидали бы наших поэтов-гениев?

Грибоедова -  плата за его жизнь алмазом «Шах» и смерть его новорожденного ребенка. Оговор его царем за его излишнее усердие в Тегеране и возложение на него вины за  собственную смерть. Известие о том, что грузинка из гарема шаха и важный кастрат-армянин, перебежавшие в российское посольство в Тегеране, были провокаторы-смертники, преданные шаху.

Пушкина – огромные тиражи его книг и  царские доходы с них. Брак Натали с провокатором Ланским. Оплата «30-и сребренников» по приказу царя матерью Натали ее сестре-предательнице Екатерине и ее мужу Дантесу из усадьбы Ярополец. Возвышение Дантеса. Самоубийство оклеветанного зятя Гартунга и жизнь и смерть в нищете дочери Марии, жены Гартунга. Настоящие лица «друзей» Карамзиных, Вяземского, Александра Тургенева. Мучения жены.
Здесь удивительна особая, прямо-таки библейская история приданого Екатерины Гончаровой-Дантес, размер которого был указан в договоре ее брата Дмитрия Гончарова – 30 тысяч рублей. Сразу он эту сумму сестре не выплатил, а после изгнания из России Дантес стал требовать эти деньги и даже обратился к Николаю Первому с просьбой взыскать их через суд. Но император отказался участвовать в этом скандале.  Или только сделал вид? Потому что через несколько лет, после того, как Наталья Николаевна Пушкина-Гончарова вышла замуж за Ланского, ее мать Наталья Ивановна Загряжская-Гончарова, вдруг выделила в завещании деревню Голперово с 230 гектарами земли и двухстами душами крепостных своему зятю Жоржу Дантесу, а рядом – еще одну такую же деревню оставила в наследство Наталье Николаевне и своему новому зятю Ланскому. Деревня Голперово существует и сегодня в 11 километрах от Волоколамска в Подмосковье. Но знают ли ее жители, что и эта земля, и  «русские души» их предков принадлежали предприимчивому французу, убийце Пушкина, мужу сестры его жены Екатерины Гончаровой – Иуде в женском обличье?
Без разрешения царя Загряжская бы этого не сделала. Да, именно он таким образом расплатился со своими «агентами» в грязном, убийственном, деле с русским гением. Это и были те самые 30 тысяч – 30 сребренников, которые требовали от него Дантес и Екатерина Гончарова за свою кровавую «работу». И как бы не желая оставаться в истории для потомков единственным виновником, Николай Первый пометил  память о тех, кто предал поэта. И среди них отметил его жену и Ланского, которые получили в Яропольце свою долю. Но ни те, ни другие никогда не воспользовались платой. Как и истинный библейский Иуда, впрочем…
А вот «оппозиционер» Петр Вяземский воспользовался – он после гибели поэта пошел служить царю и  до самой смерти в глубокой старости возвышался при нем  в чинах и должностях, получал огромные оклады и высокие награды от Николая Первого.

Лермонтова, останься он жив, изумило бы, может быть, до смерти,  огромное состояние бабушки, спрятанное от него, которое помогло бы ему получить желанную свободу от армии и осуществить свою мечту по изданию собственного литературного журнала, а не влачить жалкое нищенское существование, которое вызывало презрение многих  окружающих его аристократов. Ее  смертельное предательство, видимо, по приказу царя. Огромные посмертные  тиражи его книг и доходы с них родне и врагам. Предательская женитьба из выгоды его троюродного брата, «близкого друга детства» Шан Гирея, на  провокаторше Эмилии Клингенберг из пятигорской семьи генерала Верзилина.

Гоголя – возвышение его заклятого врага  Достоевского с материальной и идеологической поддержкой староверов. Поощрение Романовыми пародийного творчества Достоевского, ставшего мировой классикой, против произведений и философии Гоголя и Пушкина. Поощрение Романовыми публичной нелюбви Достоевского к Гоголю и Пушкину. Приближение Достоевского, «последователя» Белинского и коммунистов до каторги, к императорскому двору. Увлечение Романовыми чертовщиной и «деланием» новых людей-атеистов для  госпереворота и революции. Решающая роль международной коррупции и  русских староверов, получивших английский капитал на «железный век», в падении Российской империи,- то, что он страстно обличал во втором, «сожженном», томе «Мертвых душ» и в  «Выбранных местах из переписки с друзьями».

2


Но мог ли Пушкин, получив  гнусную анонимку, предполагать, что одной из причин его гибели, если не главной – как версия, стала месть обожаемой им в свое время  императрицы Елизаветы Алексеевны его теще, матери Натальи Николаевны Гончаровой – Наталье Ивановне Загряжской-Гончаровой? Мстила она, уже будучи мертвой. С помощью своего  близкого друга и поверенного в личных делах  знаменитого историографа Николая Карамзина. Который сам не принимал участие в заговоре (если таковой был) против Натальи Ивановны Загряжской -Гончаровой, но располагал  дневниками покойной императрицы, где она в ярких красках изливала свои чувства к кавалергарду Алексею Охотникову. Карамзин вскоре  умер, а дневники были изъяты и уничтожены  Николаем Первым и его матерью,  императрицей Марией Федоровной, в бриллиантах которой выходила замуж в 1807 году в ее покоях неизвестная бастардка Наталья Ивановна Загряжская.
Венцом этого заговора против нее и мог быть тот самый злополучный «диплом рогоносца», полученный Пушкиным холодным осенним днем 4 ноября 1836 года. Который стоил жизни гению мировой поэзии. Причем, этой анонимкой заговорщики «убивали» сразу нескольких «зайцев», которых  в натуральном их виде так боялся Пушкин.
Только недавно я поняла: с того времени, как зловещая анонимка была опубликована, ее всегда рассматривали очень поверхностно, не вникая в значение деталей. А ведь именно они стали  чудовищным приговором не только поэту, но и всей его семье, и тем лицам, которые в письме упомянуты. Что же это были за «убитые зайцы» такие в том злосчастном «дипломе»? Давайте еще раз вернемся к тексту.
 «Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх».
Всего одно предложение, но в нем такое огромное содержание, которое требует  специальной расшифровки, как настоящее «шпионское» послание. Первую сделали современники Пушкина и свидетели тех событий, которые хорошо знали, о чем идет речь – о графе Д.Л. Нарышкине и его жене Марии Нарышкиной-Четвертинской, любовнице императора Александра Первого на протяжение пятнадцати лет, по сути, «второй жене» царя, рожавшей ему детей и не скрывавшей своего положения ни от мужа, ни от императрицы Елизаветы Алексеевны. Таким образом Пушкину в лицо бросали грязную сплетню о связи его жены с Николаем Первым.
Но почему была выбрана фамилия именно Нарышкиных? Ведь был же длинный список других, не менее известных фавориток, чьи мужья лишь издали наблюдали за приключениями при дворе своих жен. Почему-то никто из исследователей не задумался об этом, лишь мельком упоминая только о том, кто такой этот граф Нарышкин. Но тут важен совсем не он, а его жена, о которой  мир так ничего и не узнал. А значение ее  настоящего имени для Пушкина было велико. И упоминание именно  этого имени для него, вполне возможно, было не менее отвратительно, чем намек на  связь царя с  Натали.
На самом деле имя Марии Нарышкиной-Четвертинской цепляло за собой имя Натали, как ни странно, не в первую очередь, а после имени ее матери Натальи Ивановны Загряжской. Которая, можно сказать, громко обнародовала связь Алексея Охотникова с Елизаветой Алексеевной, приворожив его своей необыкновенной красотой. Да так, что, называвший императрицу своей женушкой, воспылал желанием жениться на фрейлине Загряжской. Охотникова тут же зарезали на улице, в тот момент, когда Елизавета рожала от него  свою дочь Элизу.
Она потом горько оплакивала возлюбленного (также, как и ее соперница Загряжская, сразу выданная замуж за красавца и богача Николая Гончарова в покоях императрицы Марии Федоровны, матери Александра Первого и Николая Первого, словно это была ее собственная дочь), но откуда у историков уверенность в ее непричастности к гибели фаворита-изменника? Если «диплом рогоносца» через тридцать лет опосредованно «достал» Загряжскую и искалечил судьбу ее дочерей, то что говорить о «свежем» чувстве мести императрицы, которая не могла оставить в живых свидетеля и виновника ее унижения – Охотникова. Или это было сделано без ее участия, по  чьему-то распоряжению, но так, что подозрение в ее причастности в истории  осталось навсегда.


3


Итак, вот и первый «убитый заяц» «диплома рогоносца»: за опороченную память дочери Охотникова и Елизаветы, малютки Элизы, скоропостижно умершей через восемнадцать месяцев после рождения, которую Александр Первый признал своей, откровенно  радуясь, что родился не мальчик (наследник престола – от кавалергарда?), была  на все времена опорочена репутация дочери Натальи Ивановны Загряжской, Натальи Николаевны Гончаровой. А также и второй ее дочери – Екатерины, вышедшей замуж за  убийцу Дантеса.
Второй «убитый заяц»  – высочайший уровень скандала, достигнутый, благодаря его главному участнику – известному поэту Пушкину, приближенному Николая Первого.
           Третий «мертвый заяц» анонимки - был посрамлен «историограф» Пушкин – за эпиграмму на Карамзина и за то, что как выскочка, по мнению семейства Карамзиных, занял эту должность. А, значит, посрамлены «Борис Годунов» и «Капитанская дочка». На возможное участие Карамзиных в этом скандале «по завещанию» близкого друга и наперсника Елизаветы Алексеевны – великого историографа Николая Карамзина - указывает именно слово «историограф», упомянутое в «дипломе рогоносца». Зачем оно, так ли принципиально? Ведь для позора вполне достаточно и «должности» Великого магистра Ордена рогоносцев, возглавляемого Нарышкиным.
Но нужно помнить, что еще в 1826 году, сразу после кончины Николая Карамзина, между Пушкиным и Петром Вяземским, братом жены историографа, Екатерины, разгорелся крупный спор по поводу эпиграмм поэта,  авторство которых  Пушкина ставится под сомнение специалистами.  Вот одна из них, как считают, более достоверная:

— «Послушайте, я вам скажу про старину,
Про Игоря и про его жену,
Про Новгород, про время золотое
И наконец про Грозного Царя» —
Эх, бабушка, затеяла пустое!
Окончи лучше нам «Илью-богатыря».

Это намек на сказку Карамзина „Илья Муромец“, как считали исследователи, и написана она Пушкиным еще в лицее.

Но есть и другие, более жесткие, которые приписывали поэту. Такая, например:

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
    Необходимость самовластья
        И прелести кнута.

В записке Вяземского Пушкину от 12 июня 1826 года имеются слова: «... ты... шалун и грешил иногда эпиграммами против Карамзина, чтобы сорвать улыбку с некоторых сорванцов и подлецов...». Пушкин был глубоко обижен этими словами и отвечал 10 июля 1826 года: «Во-первых, что ты называешь моими эпиграммами противу Карамзина? довольно и одной, написанной мною в такое время, когда Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие и сердечную к нему приверженность. До сих пор не могу об этом хладнокровно вспомнить. Моя эпиграмма остра и ничуть не обидна, а другие, сколько знаю, глупы и бешены: ужели ты мне их приписываешь? Во-вторых, кого ты называешь сорванцами и подлецами?»
Пушкин хорошо помнил, в какой атмосфере возникла его эпиграмма. В его записках это достаточно ясно обрисовано: «Молодые якобинцы негодовали; несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, — казались им верхом варварства...». Пушкин называет имена этих якобинцев: Никита Муравьев и Михаил Орлов. Бранные эпитеты, произнесенные Вяземским в отношении них в пылу безотчетного рвения к памяти Карамзина, могли показаться весьма неуместными накануне казни и ссылки декабристов.
И хотя поэт впоследствии очень сожалел о своей юношеской горячности в отношении Карамзина, его родственники, в том числе и Вяземский,  ему этого никогда не простили. Возмущению их не было конца тем более, когда Пушкин, как когда-то Николай Карамзин, занял пост историографа по распоряжению царя. Вполне вероятно, что «диплом рогоносца» был «коллективным творением» и очень тщательно обдумывался его создателями, чтобы нанести удары по самым важным «стратегическим направлениям», о которых исследователи  предпочли не задумываться по разным причинам. Так в исследованиях советских ученых Петр Вяземский на сто лет остался «самым близким другом» Пушкина. Даже при том, что накануне дуэли, после получения поэтом анонимки, Вяземский откровенно  и публично признавался, что он и его семья «отворачивают лицо от Пушкина». Может быть, семья совсем не ожидала совершенно иной реакции Николая Первого на  смертельную дуэль, нежели той, чем она предполагала?  Официально заклеймены были Геккерен и Дантес, а не Пушкин.  И Карамзины, и Вяземский резко дали «обратный ход», лукавя в письмах о своем сочувствии к гибели поэта.
Да, они явно не учли намерения самого императора, связанные с международными отношениями России, о которых, конечно, не могли знать в подробностях. Их уверенность в желании Николая Первого погубить Пушкина видна даже в подписи под текстом «диплома» - И. Борх -  это одно из имен Геккерена: (нид. Jacob Derk Burchard Anne baron van Heeckeren tot Enghuizen). То есть, враги поэта действовали практически открыто, намекая ему на  предстоящую безусловную победу голландского посла и его приемного сына. Даже не подозревая о том, что истинное желание российского императора – немедленное прекращение дипломатической карьеры Геккерена в России. И всеми  ими обожаемый  французский красавец Дантес получил в этом зашифрованном по всем правилам разведки  спектакле всего лишь жалкую роль вышибалы в международном политическом «кабаке». Кого там было любить-то – на балах в Анненском? Жука…
Что же в итоге получается? Участников и организаторов скандала – Полетику (и ее любовника Ланского), Строгановых, Карамзиных, Вяземского, Геккерена и Дантеса, и, как ни прискорбно, Екатерину и Натали Гончаровых, как марионеток Николай направлял в одну сторону, сам же, бросив эту гранату в Пушкина,  бежал совсем в другую! Возможно, именно такой и была задумана операция по компрометации голландского посла в России.


4



Этот «диплом рогоносца» имел куда большее значение, чем ему придали современные  (19 века) и советские исследователи. Всего в одной фразе и подписи  заключено  такое огромное количество смысла, что ее хватило на события, к которым были причастны  многие люди. В том числе, и представители правящей династии Романовых, и международной дипломатии.
Если бы в анонимке были указаны другие фамилии, то  сейчас  была бы причина вести разговор о них. Но мы имеем то, что имеем – фамилию супругов Нарышкиных. Поэтому необходимо рассматривать те факты, которые связаны именно с этими людьми. А именно – с  именем Марии Нарышкиной-Четвертинской, потому что она тут – ключевое звено, но вовсе не ее супруг, хотя историки сделали акцент именно на его личности. Это ошибка. Однако советские  исследователи ничего не рассказали о Марии Нарышкиной-Четвертинской по политическим соображениям: польский вопрос в том ракурсе, в каком он рассматривался в Российской империи, в СССР был под запретом.

В «дипломе рогоносца» была посрамлена Нарышкина-Четвертинская, дочь героя-поляка, сторонника России, сложившего за нее голову, императрицей Елизаветой Алексеевной «посмертно» – из личной мести, а также - международными либералами, которые хотели независимости Польши, которую Пушкин желал видеть, по его собственному выражению, «скорее придушенной» в 1830 году.
Заодно было осмеяно патриотическое творчество Пушкина, выступившего против восстания в Польше – стихотворения «Клеветникам России», «Бородино».
От его смертельной дуэли получили удовлетворение и враги, и те, кого Пушкин считал друзьями, но они были врагами.

Была, таким образом, отомщена покойная Елизавета и, вполне возможно,  баденская венценосная семья, немало пережившая из-за  ее запутанных и непрочных семейных отношений с русским императором Александром Первым.

Получили удовлетворение ненавидевшая Пушкина Софья Карамзина и  ее семья – за оскорбление отца, Николая Карамзина, в эпиграммах  поэта.

А также Петр Вяземский – как их родственник и тайный сообщник, яростный противник идеологии пушкинских патриотических произведений, к тому же  безумно влюбленный в Натали и желавший видеть ее свободной для своих домогательств, которыми уже после смерти поэта он еще раз пытался испортить ее репутацию  в обществе, пока вдова, поняв это, тактично не указала ему на дверь.

Безусловную выгоду от смертельной дуэли  получили Николай Первый и его зять Принц Оранский: это - возможность, наконец, разделаться с надоевшим и опасным международным агентом-шпионом Геккереном. Николай, «благодаря» преступлению  французского подданного Дантеса, получил также в руки козырь для намеренного осложнения дипотношений с Францией и давления на нее в связи со свержением Карла Десятого-Бурбона и  начавшимся правлением нежеланного «короля с зонтиком» Луи Филиппа.

Бастардка Идалия Полетика и  ее незаконный отец граф Строганов отомстили  бастардке Наталье Ивановне Загряжской-Гончаровой за их наследство, переданное в ее руки по непонятным причинам по распоряжению Екатерины Второй – огромной и богатейшей усадьбы Ярополец под Москвой.

Граф Толстой Американец – вначале оклеветавший Пушкина тем, что распространил сплетню о том, что его якобы высекли в секретном отделении, а затем, после  освобождения из Михайловского, ставший сватом Пушкина к дочери его соседки по Полотняным заводам Натальи Ивановны Загряжской-Гончаровой, отомстил за своего дядю, поэта-сатирика Горчакова,  которому Пушкин приписал авторство Гавриилиады. В 1820 году  их дуэль не состоялась по причине высылки Пушкина, но поэт был убит на другой дуэли, которая произошла « с помощью»  его жены, сосватанной ему жаждущим его гибели Толстым Американцем.  В СССР эту месть поддержали ради политики большевиков, которые объявили Пушкина атеистом и навсегда приписали именно ему спорное авторство безбожной «Гавриилиады».


Анонимное письмо Пушкину требует дальнейшего анализа. Поэтому ниже я выделю его отдельной статьей.






ПРОКЛЯТЫЙ «ДИПЛОМ РОГОНОСЦА». ГДЕ ТОЧКА ОТСЧЕТА СМЕРТИ?


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



1

Впервые анонимное письмо, ставшее причиной смертельной дуэли Пушкина и Дантеса,  в России было опубликовано лишь в 1903 году. Но удивительное дело – никогда текст «Диплома рогоносца» никем по-настоящему не расшифровывался и до сих пор остается загадкой. Да, велись всевозможные расследования, чтобы установить автора этого ужасного злословия. Много сказано о бумаге, о конверте, о надписях на нем и масонской печати красного сургуча. Все это досконально изучено, но так ни к чему и не привело.
А вот о содержании анонимного письма не  сказано почти ничего. И это большая ошибка, потому что именно в тексте «диплома» скрыта такая огромная история, что  вычерпывать ее можно очень долго, получая  интереснейшие факты, которые ведут нас к точке отсчета смерти нашего великого поэта, но точка эта находится очень и очень далеко во времени. Меня эта невидимая  историческая тропинка привела во времена правления Екатерины Великой.
            Но давайте вспомним текст печально известного всему миру анонимного письма, полученного Пушкиным и его друзьями 4 (16) ноября 1836 года и ставшего причиной смертельной дуэли поэта и приемного сына голландского посла Луи Геккерена: «Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх».
              Пушкин считал, что письмо написал Геккерен. И эта версия кажется весьма правдоподобной, если принять во внимание угрозы, которыми осыпал  посол Наталью Николаевну, отвергавшую ставшими опасными ухаживания Дантеса. Особенно после их свидания у Идалии Полетики, когда Дантес  выхватил пистолет и грозил убить себя в случае ее отказа, а в это время на улице под окнами прохаживался любовник Идалии - Ланской, охраняя дом от любопытных посторонних глаз.
             Вся эта суета  голландского посланника вокруг Натали, настойчивость Дантеса говорили о явной спешке этих двух мужчин обострить ситуацию до предела, до такого скандала, который бы повлек за собою серьезные последствия.
             Ну было же в таком случае очевидно: Наталью Николаевну им «заказали». Только вопрос: русский царь, или операция была разработана в Нидерландах или во Франции?


2
               Если такая операция имела место, то поводом к ней послужили события 1830-х годов. Это, прежде всего, революция во Франции, в результате которой к власти пришел  король Луи Филипп, вернувшийся из лондонской эмиграции. За нею последовала революция в Бельгии, которая после победы России над Наполеоном в войне 1812 года была присоединена к  Голландии, в результате чего образовалось королевство Нидерланды. Его и представлял Луи Геккерен в России.
             Июльская революция 1830 года во Франции привела польских националистов в крайнее возбуждение. Последней каплей для поляков явился манифест Николая Первого по поводу бельгийской революции, после чего поляки увидели, что их армия предназначена быть авангардом в походе против восставших бельгийцев. Польское восстание было назначено на 29 ноября. Тут надо заметить, что русский император состоял в близком родстве с правящей династией Оранских в Нидерландах – сестра Николая Первого Анна была замужем за принцем Оранским, сыном короля.
            В 1830 году начался передел Европы – приобретала самостоятельность Бельгия, и Польша стремилась выйти из состава российской империи, подняв восстание и вступив в открытое сражение с русской армией.
            У Николая начались сложности в отношениях с голландским родственником. Он признал вступление на трон короля Луи Филиппа после свержения Карла Десятого из династии Бурбонов. Но теперь Франция, как и Англия, была полностью на стороне Бельгии, желая ее отделения от Нидерландов и возрождения над нею своего влияния, и Николай должен был поддержать сторону Луи Филиппа в споре о Бельгии. То есть, пойти против правящей династии Оранских в Нидерландах.
              В 1830 году авторитет России на международной арене уже не был таким высоким, как в 1815 году, когда она участвовала в перекройке границ в Европе как  главное лицо после своей победы над Наполеоном. И перед Николаем встала задача не потерять международный авторитет страны еще больше из-за этих революционных событий.
           Какую же роль исполняли Геккерен и Дантес в это время?  Дантес был француз из древнего рода, роялист, преданно служивший бурбонам, в  частности, герцогине Беррийской, матери наследника французского престола, внука Карла Десятого, графа Шамбора. Но Луи Филипп  и депутаты французского парламента отказались признать его таковым. И из-за преследований  Дантес бежал в Россию, где был принят с распростертыми объятиями императорской семьей, сторонницей Карла Десятого.
           Луи Геккерен был голландцем очень высокого происхождения. Служил       Наполеону, затем, с 1822 года,  являлся послом Нидерландов в Петербурге. Дантес никогда не переставал служить Франции, Геккерен до конца жизни служил  Нидерландам. На чем же сошлись эти двое? Оставим в стороне их гомосексуальную связь, важнее их деятельность в спецслужбах в различных государствах. Таким изощренным разведчикам, как эти двое,  никому нельзя было доверять, друг другу, в том числе.  На самом деле, только одно важное убеждение их объединяло: в жизни надо быть богатыми и успешными. И добиваться этого любыми способами. Вот и брались они за особые задания, очень сильно рискуя. Так Дантес только из личной выгоды в итоге перестал быть роялистом и, вернувшись во Францию, «обратился» в  либерала и служил Наполеону Третьему. Что позволило ему стать богатейшим человеком в своей
стране.

                3



            У Пушкина в это время тоже было непростое положение в российском обществе. Приветствуя либеральные ценности, он одновременно громко заявил о себе как патриот и монархист. И даже слишком громко, настолько, что его услышали и в Европе. Патриотические стихотворения Пушкина «Перед гробницею святой», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина» достигли Лондона и дошли до Герцена, который призывал к освобождению Польши.
            Пушкин писал 1 июня 1831 году Вяземскому: «…их надобно задушить и наша медленность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря, мы не можем судить её по впечатлениям европейским, каков бы ни был впрочем наш образ мыслей…». Вяземский был в ужасе от «Клеветникам России».
                В то же время существовало множество людей, восхищавшихся этим стихотворением. П. Я. Чаадаев писал Пушкину 18 сентября 1831 года: «Вот вы, наконец, национальный поэт; вы, наконец, нашли ваше призвание. Я не могу передать вам удовлетворение, которое вы дали мне испытать. Мне хочется сказать вам: вот, наконец, явился Дант».      
             В «Бородинской годовщине» Пушкин напоминает «народным витиям» — то есть французским демократам, требовавшим выступления в поддержку Польши — а также участникам русско-польских военных действий о традициях русских воинов, которые могут и должны служить гарантией добрых отношений:
 

Врагов мы в прахе не топтали;
Мы не напомним ныне им
Того, что старые скрижали
Хранят в преданиях немых;
Мы не сожжем Варшавы их;
Они народной Немезиды
Не узрят гневного лица
И не услышат песнь обиды
От лиры русского певца.

           Вяземский ознакомился со стихотворением и в тот же день  записал в дневнике: «Будь у нас гласность печати, никогда бы Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича… Курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось, наконец, наложить лапу на мышь… И что за святотатство сближать Бородино с Варшавою. Россия вопиет против этого беззакония…».
              Если уж в самой России Пушкин вызвал такую лютую ненависть людей, которых считал своими друзьями и единомышленниками, то что говорить о Европе, которая видела в Пушкине огромную опасность – мало ли куда мог завести этот «властитель» душ целые народы!
            В «Клеветниках России»  поэт напрямую отсылает оппонентов к польской интервенции 1610-1612 годов и ко взятию Суворовым в 1794 году предместья Варшавы:

Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас…



                4


             Это тревожное время отдалило Пушкина с его сугубо национальными убеждениями литератора и политика от людей, с которыми он еще недавно дружил, чьи идеи свободы, равенства и братства горячо разделял. Одним из них стал Адам Мицкевич, польский поэт, который теперь обливал русских патриотов грязью, а Пушкина (надо же, наконец, называть вещи своими именами) – особенно. Александр Сергеевич с отчаянием наблюдал за этой поэтической (и политической, конечно же) войной, развернутой против него в России и в Европе. Тогда и появилось полное горечи стихотворение «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит!»:
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь - как раз - умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.

          Мицкевич тем временем пишет стихотворение за стихотворением, где громит русское национальное самосознание всего народа, уверяет европейскую общественность в том, что лучшие русские поэты продались царю и выполняют его волю по порабощению других народов. В «Смотре войск» он, к примеру, пишет:
Несчастный ты мужик! Слеза течет
При мысли о тебе, и сердце бьется…
Славянский, обездоленный народ!
Как жаль тебя, как жаль твоей мне доли!
Твой героизм – лишь героизм неволи.

          И эти строки он адресует тому, кого в 1812 году вся порабощенная Европа молила об освобождении от жесткого завоевателя Наполеона. Тому, кто ценой немыслимых жертв освободил от захватчика свою землю и помог освободиться  европейским странам. Это же была мировая война, а якобы не личный бой Александра Первого с Наполеоном, в котором  солдаты русской армии были просто статистами…
Конечно, та же русская армия теперь пришла в Польшу, усмирять бунт. И свой гнев Адам Мицкевич обрушивает на нее именно по этой причине. Но не все так просто в этих событиях, в которых Россию пытаются представить «жандармом». Если поляки и Адам Мицкевич забыли, сколько  несчастий принесла Польша своими коварными выходками русскому государству, когда по ее вине оно  почти перестало существовать (1598-1613 годы), то русские этого никогда не забывали. И если Польша несколько раз подвергалась  международному разделу, то это «заслуга» прежде всего ее собственной шляхты и непомерных и губительных амбиций польских аристократов и олигархов.

5
Но вот что пишет Мицкевич в стихотворении «К русским друзьям»:



Вы – помните ль меня? Когда о           братьях  кровных,
Тех, чей удел – погост, изгнанье и темница,
Скорблю – тогда в моих видениях укромных,
В родимой череде встают и ваши лица.
Где вы? Рылеев, ты? Тебя по приговоре
За шею не обнять, как до кромешных сроков, -
Она взята позорною пенькою. Горе
Народам, убивающим своих пророков!
Бестужев! Руку мне ты протянул когда-то.
Царь к тачке приковал кисть, что была открыта
Для шпаги и пера. И к ней, к ладони брата,
Пленённая рука поляка вплоть прибита.
А кто поруган злей? Кого из вас горчайший
Из жребиев постиг, карая неуклонно
И срамом орденов, и лаской высочайшей,
И сластью у крыльца царёва бить поклоны?
А может, кто триумф жестокости монаршей
В холопском рвении восславить ныне тщится?
Иль топчет польский край, умывшись кровью нашей,
И, будто похвалой, проклятьями кичится?
Из дальней стороны в полночный мир суровый
Пусть вольный голос мой предвестьем воскресенья -
Домчится и звучит. Да рухнут льда покровы!
Так трубы журавлей вещают пир весенний.
Мой голос вам знаком! Как все, дохнуть не смея,
Когда-то ползал я под царскою дубиной,
Обманывал его я наподобье змея -
Но вам распахнут был душою голубиной.
Когда же горечь слёз прожгла мою отчизну
И в речь мою влилась - что может быть нелепей
Молчанья моего? Я кубок весь разбрызну:
Пусть разъедает желчь - не вас, но ваши цепи.
А если кто-нибудь из вас ответит бранью -
Что ж, вспомню лишний раз холуйства образ жуткий:
Несчастный пёс цепной клыками руку ранит,
Решившую извлечь его из подлой будки.

Последнее четверостишье было обращено именно к Пушкину в ответ на его стихотворения  «Клеветникам России» и «Бородино». Александр Сергеевич не мог не ответить на злопыхательство недавнего еще друга и написал стихотворение «Он между нами жил…»:

Он между нами жил…
Средь племени ему чужого; злобы
В душе своей к нам не питал, и мы
Его любили. Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами
И песнями (он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих.
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушел на запад — и благословеньем
Его мы проводили. Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной,
Он напояет. Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. боже! освяти
В нем сердце правдою твоей и миром,
И возврати ему…

          Мицкевич увидел это стихотворение лишь после смерти Пушкина. 23 февраля 1842 года Александр Тургенев записал в своем дневнике: «На последней лекции я положил на его (Мицкевича –Т.Щ.) кафедру стихи Пушкина к нему, назвав их "Голос с того света". Хорошо, что этот список стихотворения "Он между нами жил" с надписью Тургенева хранится сегодня в музее Мицкевича в Париже. Он пережил Александра Сергеевича, будучи старше него, на восемнадцать лет, умер в 1855 году. Может быть, и потому, что наш Пушкин не был «Дантесом» «свободной» Европы, где успешно прятался Мицкевич, изрыгая яд на русского гения.


6


В СССР эту тяжелую историю от народного внимания скрыли, поставив Адама Мицкевича на высокий историко-политический пьедестал борца за  равенство, свободу и справедливость. И сегодня материалы о нем современные историки и литературоведы излагают с предельной осторожностью, оставляя нам лишь восторженные дифирамбы. А о том, что Мицкевич в 1834 году был в среде тех, кто безжалостно травил и уничтожал  «наше все» - Александра Сергеевича Пушкина – старательно умалчивают. Забавно встретить вот такие высказывания «знатоков» политики и литературы 19 века: «А.М. Горький ставил имя Мицкевича рядом с именем Пушкина, о котором писал: «Гигант Пушкин, величайшая гордость наша и самое полное выражение духовных сил России». В них обоих, в Пушкине и Мицкевиче, Горький видел людей «воплощающих дух народа с наибольшей красотой, силой и полностью».
            И Вяземский (разделявший взгляды польского бунтаря и «отвернувший свое лицо от Пушкина» в то время), когда через два года после этих хулиганских обливаний грязью имени Пушкина Мицкевичем, поэта убили, совал свою масонскую перчатку в его гроб, якобы любя поэта, сам же поспешил прислуживать царю со всей преданностью до конца отлично обеспеченных  дарами императора  дней своих, не оглядываясь ни на каких свободолюбивых друзей. И к нему у Адама Мицкевича претензий не было. Почему? А потому что умел Вяземский, хотя и слыл сумасшедшим, вовремя промолчать и даже «отвернуть лицо»…
Да, много загадочного в истории нашей отечественной литературы, о котором, конечно, ничегошеньки не знают учителя в школах, да и в университетах, если знают, то помалкивают. Если Горький ставил на одну доску русского гения и польского хулигана-бунтаря, то Некрасов и вовсе запутал «честную публику», соединив вообще изначально несоединимое –Белинского и Гоголя, поставив их рядом в поэме «Кому на Руси жить хорошо» в 1869 году:
            

Эх! эх! придет ли времячко.
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что рознь портрет портретику,
Что книга книге рознь?
Когда мужик не Блюхера,
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?


       Вот уж, действительно, ради красного словца… Я вообще не понимаю, как мог Некрасов написать эти строки, поставив в них рядом Белинского и Гоголя! И это он, стравивший  (вместе с Иваном Тургеневым- Т.Щ.) Гоголя и Белинского, вызвав  грандиозный политический скандал между ними, который повлек  ужасные последствия – арест и отправку на каторгу Достоевского, которого они, в свое время, натравили на Гоголя… Какой цинизм! Да и, спрашивается, на кой черт, прости Господи, нести мужику с ярмарки книжки Белинского? Что такое Белинский с несколькими его претенциозными статьями о русской литературе? Он что, сравним с  Гоголем и его «Вечерами на хуторе близ Диканьки»? Я в этих стихах Некрасова кроме его дьявольской  улыбки  политического провокатора ничего не вижу. Белинский – это, конечно, призыв мужика к бунту. А Гоголя зачем приплел?
Ах да, «мертвые души»… Но  кто это, на самом деле? Только ли  безответные  крепостные крестьяне, которых Адам Мицкевич «лишил» гражданского самосознания в своих бойцовских стихах 1834 года, и тех, кто их продавал  и умершими – беспридельничавшее  русское дворянство, или еще и те, кто находился на переднем крае русской литературы, в том числе, в советское время? Максим Горький, прославляющий Адама Мицкевича, и иже с ним представляются мне  именно такими «мертвыми душами». Почему? Потому что они пытаются растворить понятие национальной культуры и литературы в европейском потребительстве этого «продукта». То есть, ценность русского искусства и литературы они видят в его проникновении на Запад, в его «пригодности»  европейским ценностям. И наоборот.
Но взаимопроникновение возможно только  в трех случаях: если это очень-очень высокохудожественное произведение – как балет «Лебединое озеро». Если есть политическая и идеологическая выгода – но тогда русскую литературу представляют пятиколонники на службе у врагов государства. И, наконец, если  олигархи захотят толкнуть что-то полюбившееся им и даже стоящее. Но это все равно не выйдет за узкий круг и не поднимется на государственный уровень.
Культура, литература должны представлять  национальные интересы, которые стоят на защите земли, территории страны и нации. Это  и есть главное в национальной культуре и литературе, о чем говорил Александр Сергеевич Пушкин в своих стихотворениях «Клеветникам России» и «Бородино».
О чем бы ни  говорили писатели в своих произведениях, проблема все равно «упрется» в самое главное, что есть у человека – в его землю, на которой он живет, в проблему ее сохранения. Чем оказался велик Пушкин и ненавидим врагами  России? Тем, что создал такой язык, который стал доступным и самим русским, и другим народам, стал, наконец, переводным на любой другой язык. И тут он открыл путь к России всем народам. Он никого не завоевывал – он просто открыл дорогу в Россию всему миру. И стал мировым достоянием, хотел бы кто этого или не хотел. И именно в этот момент был убит.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


7


В печально известном всему миру анонимном письме, полученном Пушкиным и его друзьями 4 (16) ноября 1836 года и ставшем причиной смертельной дуэли поэта и приемного сына голландского посла Луи Геккерена, указаны три фамилии – самого Пушкина, «графа» А. Борха и Д.Л. Нарышкина. Под Борхом  злопыхатели могли «спрятать»  Луи Геккерена – Борх – входит в «состав» его сложного имени.
Но кто же такой «великий магистр светлейшего Ордена Рогоносцев, его превосходительство»  Д.Л. Нарышкин? Историки  дают  нам скупые сведения об этом человеке – как о муже любовницы императора Александра Первого. И едва ли многим известно ее имя – Мария Четвертинская. А оно, между тем, связано кровавыми событиями в ее семье во время польского восстания конца 18 века.
           Вспомним, кто из знатных поляков был зверски убит польскими националистами во время Польского восстания в 1794 году? Антоний Четвертинский, сторонник России, отец Марии Четвертинской-Нарышкиной. Которая  в 1795 году стала женой (скорее всего – формальной) богатого вельможи Д.Л. Нарышкина.
           Бесстыдство и низость анонимного  письма Пушкину в 1836 году гораздо глубже и ужаснее, чем это привыкли видеть современники. А «увидели» они лишь  позор семьи Д.Л. Нарышкина, мужа любовницы императора Александра Первого Марии Четвертинской-Нарышкиной, который должен был теперь ассоциироваться с надуманным великим светом «позором» Пушкина из-за связи его жены с Дантесом или даже с самим Николаем Первым. Но никто за то время, когда был опубликован этот грязный пасквиль ( в 1903 году), не удосужился объяснить «почтенной публике»:  на самом деле, этот зашифрованный текст нанес сильнейший удар по самолюбию поэта-патриота. Потому что в нем позорилось имя женщины,  которая в шестнадцать лет, будучи круглой сиротой, попав в Россию после побега от разъяренных толп,  убивших ее отца в Польше, не была защищена никем при дворе Екатерины Второй. Которая, щедро откупившись от семьи политических беженцев, отдала девушку в бесстыдные руки своего сексуально озабоченного внука -  цесаревича Александра. Который затем испортил жизнь и себе, и своей супруге, императрице Елизавете, и ни в чем не виноватой юной Марии, которая целых пятнадцать лет, попав в его плен, готовила свой побег, и ее «мужу», Д.Л. Нарышкину, который был вынужден всю жизнь, подчиняясь воле императора  и его любовными прихотям, до самой смерти, нести на себе звание рогоносца.
                Можно сказать, что жертвой этой сексуальной интриги Александра Первого стал и Пушкин, и, главное, его творчество. Потому что, приводя сравнение его семейного положения в 1836 году с постыдным положением  Д.Л. Нарышкина и его жены, полячки Марии Четвертинской, дочери поляка-героя, которую Александр Первый опозорил, а не создал ей достойного подвигу ее отца положения в русском обществе, недруги и ненавистники Пушкина сводили на нет высокое и важное значение его стихотворений
«Перед гробницею святой», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина». А его самого свергали с почетного пьедестала передового рупора русской политики и поэзии. Вот что приводило его в отчаяние более всего. Ненавидевший поэта Адам Мицкевич, поливший его грязью в своих стихах как  покорного раба русского царя-тирана, мог теперь быть вполне доволен – соотечественники Пушкина  превзошли в ненависти самых яростных врагов русского гения в Европе.
Но точка отсчета гибели поэта даже не в этом проклятом «дипломе», а уходит в более раннее время – в правление Екатерины Второй, к другому Нарышкину – отцу Дмитрия Львовича, Льву Александровичу Нарышкину.


8



    Дмитрий Львович Нарышкин был сыном Льва Александровича Нарышкина, чей отец, Александр Львович (имена повторяются –Т.Щ.), был  двоюродным братом Петра Первого.
               Итак, Нарышкин Лев Александрович - младший сын Александра Львовича Нарышкина (двоюродного брата Петра Великого) и статс-дамы Елены Александровны Апраксиной (внучки его сподвижника Петра Матвеевича Апраксина). Службу начал в Преображенском полку, в 1751 году был назначен камер-юнкером при дворе великого князя Петра Федоровича (будущего императора Петра Третьего) и стал его фаворитом. После того, как 25 декабря 1761 года на престол вступил Петр III, ему сразу же было пожаловано 16000 рублей из денег камер-конторы. 1 января 1762 года он был произведен в шталмейстеры с рангом и жалованьем действительного генерал-поручика, 10 февраля получил в подарок каменный дом, 16 февраля, вследствие упразднения Канцелярии тайных и розыскных дел, был назначен вместе с театралом А. П. Мельгуновым и драматургом и актером Д. В. Волковым  для приема в Санкт-Петербурге доносов об умысле по 1-му или 2-му пункту.
              До самой кончины Петра III Нарышкин находился при нём неотлучно, и по вступлении Екатерины II на престол был арестован в Ораниенбауме в числе приверженцев императора. Арест его был, однако, непродолжителен, и Екатерина II стала по-прежнему милостиво относиться к Нарышкину, а в день своей коронации, 22 сентября 1762 года, пожаловала в обер-шталмейстеры. В 1766 году он сопровождал великого князя Павла Петровича в Берлин.                Находясь при особе государыни, Нарышкин всю свою жизнь провел в придворном кругу. Он сопровождал императрицу в её путешествиях в 1780—86 годах в Белоруссию, Вышний Волочек и Крым.
           Нарышкин отличался необыкновенным хлебосольством и страстью устраивать великолепные и шумные балы, маскарады и пикники. Один из маскарадов, данный Нарышкиным для Екатерины ІІ в 1772 году, стоил ему 300000 рублей. Описание этого маскарада было сделано в тогдашних «Санкт-Петербургских ведомостях». Его дом был всегда с утра до вечера открыт для посетителей, причём хозяин не знал многих своих гостей и по фамилии, но всех принимал с одинаковым радушием.
            Умер 10 (21) декабря 1799 года, незадолго до смерти пожалованный в действительные камергеры.  Несмотря на то, что Нарышкин не занимал крупных постов, сам он по этому поводу нисколько не расстраивался, поскольку и не стремился к этому — но всегда гордился своей родовитостью, будучи двоюродным племянником Петра I.  Был необыкновенно популярен в петербургском обществе и считался, пожалуй, самой яркой звездой среди придворных Екатерины, внося в их круг веселость и оживление и являясь, по сути, главным шутом двора. Его веселый, добродушный характер, общительность и остроумие снискали ему расположение Петра III, обычно подозрительно относившегося к придворным своей супруги. М. М. Щербатов в сочинении «О повреждении нравов в России», характеризуя Петра III, писал: «Сей Государь имел при себе главного своего любимца — Льва Александровича Нарышкина, человека довольно умного, но такого ума, который ни к какому делу стремления не имеет, труслив, жаден к честям и корысти, удобен ко всякому роскошу, шутлив, и, словом, по обращениям своим и по охоте шутить более удобен быть придворным шутом, нежели вельможею. Сей был помощник всех его страстей».
             Екатерина II, будучи очень невысокого мнения о дарованиях и нравственных качествах Нарышкина и называя его то «прирождённым арлекином», то «слабой головой, бесхарактерным» или, наконец, «человеком незначительным», тем не менее, очень ценила его общительный характер и умение развлекать общество: «Он был способен создавать целые рассуждения о каком угодно искусстве или науке; употреблял при этом технические термины, говорил по четверти часа и более без перерыву, и в конце концов ни он и никто другой ничего не понимали во всем, что лилось из его рта потоком вместо связанных слов, и все под конец разражались смехом.
                Более того, когда в 1783 году на страницах журнала «Собеседник любителей российского слова» скрывшийся под маской анонима Д. И. Фонвизин обратился к Екатерине II с вопросом, намекающим на Нарышкина: «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют и весьма большие?», — он получил от Екатерины весьма жесткую отповедь.


                9


          Оригинальная личность Нарышкина отразилась на некоторых литературных произведениях императрицы. Нарышкин не был писателем, но его интерес к литературе и её деятелям достаточно засвидетельствован, в частности, Н. И. Новиков посвятил ему 2-е издание своего «Трутня».
Державин, посвятивший Нарышкину два стихотворения, писал о нём:
Он был весьма острый и сметливый человек, а ежели бы не напустил на себя шутовства и шалости, то мог бы по своему уму быть хороший министр или генерал.
       А из посмертных отзывов о Нарышкине характерен следующий:
«Он был вельможа тем более опасный, что под видом шутки, всегда острой и язвительной, умел легко и кстати высказывать самую горькую правду».
Все эти, весьма разрозненные, биографические факты, известные сегодня из многочисленных сетевых документальных публикаций, практически ничего не говорят нам о Льве Александровиче Нарышкине настоящем. Оно лишь  обозначено намеками в отдельных эпизодах его жизни. Но что означает назначение его императором Петром Третьим одним из трех руководителей всего политического сыска России сразу после того, как в это время была упразднена Тайная канцелярия? Другие двое – это актер Федор Григорьевич Волков и деятель русского просвещения и масонства Алексей Петрович Мельгунов.
Если принять во внимание, что актеры и  великосветские острословы, коими и являлись Нарышкин, Волков и Мельгунов, играли при русском дворе роль придворных шутов, то очень трудно понять,  почему именно им Петр Третий  передал управление всем российским политическим сыском.
Та;йная канцеля;рия — орган политического сыска и суда в России в XVIII веке. В первые годы существовала параллельно с  Преображе;нским прика;зом, выполнявшим сходные функции. Упразднена в 1726 году, восстановлена в 1731-м как Канцеля;рия та;йных и ро;зыскных дел - вот она и была  ликвидирована в 1762 году Петром III. Однако вместо неё в том же году Екатериной II учреждена Та;йная экспеди;ция, выполнявшая ту же роль. Окончательно упразднена Александром I, который создал многоступенчатую систему (и, как показало восстание декабристов, неэффективную –Т.Щ.) службы государственной безопасности, реформированную Николаем Первым в Третье Отделение Собственной его величества канцелярии (А. Бенкендорф).
 С 1725 года Тайная канцелярия занималась и уголовными делами, которыми ведал А.И. Ушаков. Но при малом количестве людей (под его началом было не более десяти человек, прозванных экспедиторами тайной канцелярии) охватить все уголовные дела такому отделению было не под силу. При тогдашнем порядке расследования этих преступлений колодники, уличенные в каком-либо уголовном преступлении, могли по желанию продлить свой процесс, сказав «слово и дело» и совершив донос. Они немедленно забирались в Преображенский приказ вместе с оговорёнными, причем очень часто оговаривались люди, не совершившие никакого преступления (и что в 1937 году было нового в политическом сыске в СССР? –Т.Щ.), но на которых доносчики имели злобу. Основное направление деятельности приказа — преследование участников антикрепостнических выступлений (около 70% всех дел) и противников политических преобразований Петра I ( и тут – то же самое относительно политических репрессий в СССР при диктаторе Сталине – Т.Щ.).
После роспуска Тайной канцелярии в 1726 году она возобновила работу уже как Канцелярия тайных и розыскных дел в 1731 году под руководством все того же А. И. Ушакова. К компетенции канцелярии  было отнесено следствие по преступлению «первых двух пунктов» Государственных преступлений (они означали «Слово и дело государево». 1-й пункт определял, «ежели кто каким измышлениям учнет мыслить на императорское здоровье злое дело или персону и честь злыми и вредительными словами поносить», а 2-й говорил «о бунте и измене»). Главным орудием следствия были пытки и допросы с «пристрастием».
Большая популярность этой канцелярии была приобретена в годы Бироновщины. Анна Иоанновна боялась заговора. Около 4046 человек было арестовано и пытано, около 1055 дел рассмотрено в застенках данного ведомства. Не осмотрено оставалась 1450 дел. Со смертью Анны Иоанновны, тайной канцелярии было поручено найти обвинение для Бирона. И она нашла.
Затем, как всегда и случается в смутное время ослабления власти,  канцелярия потеряла прежнее влияние и была под грозою закрытия. В конце ноября 1741 года, заведовавший данным органом Ушаков, знал  о заговоре Елизаветы Петровны против  Анны Леопольдовны, но решил не мешать заговорщикам, за что после победы дочери Петра не был снят с должности. С приходом ее к власти  тайная канцелярия снова приобрела популярность. Появились такие должности, как соглядатай, который записывал и подслушивал важные разговоры или следил за шпионами.
В 1746 году Тайной канцелярией стал заведовать Александр Иванович Шувалов. Во время его руководства попали в опалу ближайшие друзья и сподвижники Елизаветы Петровны: Шетарди (1744), Лесток (1744 и 1748), Апраксин и Бестужев (1758).


10

«Придворные арлекины» Лев Нарышкин, Федор Волков и Алексей Мельгунов  возглавили политический сыск России на тот период, когда Петр Третий своим манифестом упразднил Канцелярию тайных и розыскных дел.
В этом манифесте Петра Третьего было запрещено «Слово и дело государево». Однако  Нарышкин, Новиков и Мельгунов должны были работать именно с доносами, так что в принципе манифест ничего не менял. А вообще в этом назначении театралов на роль предвестников пыток и казней было что-то зловещее. Ведь только от этих троих зависели судьбы и жизни множества людей, часто невинных. И как-то это даже напоминает страшные «тройки» НКВД СССР  или республика;нские, краевы;е и областны;е тро;йки НКВД СССР — органы административной (внесудебной) репрессии при республиканских, краевых и областных управлениях НКВД СССР, созданные в целях проведения операции по репрессированию «антисоветских элементов» и действовавшие в СССР с августа 1937 по ноябрь 1938 года.
Но вскоре преемником Тайной канцелярии стала Тайная экспедиция при Сенате — центральное государственное учреждение в Российской империи, орган политического розыска (1762—1801). Формально учреждение возглавлял генерал-прокурор Сената, однако, фактически всеми делами ведал обер-секретарь  С. И. Шешковский, сменивший на этом посту Шувалова. Тайная экспедиция занималась расследованием заговора В. Мировича, осуществляла уголовное преследование А. Н. Радищева, курировала суд над Е. И. Пугачёвым. Пытки, запрещённые при Петре III, вновь вошли в широкое употребление.
В биографии Федора Волкова есть момент, когда он в детстве якобы учился грамоте у пастора, который сопровождал в ссылке в Ярославле Бирона, фаворита Анны Иоанновны, не поделившего власть после ее смерти с Анной Леопольдовной, матерью  некоронованного императора Ивана Шестого Антонович, убитого охранниками при попытке освободить его Мировичем.
В то время ему было 12 лет, и он жил в Ярославле с матерью и отчимом – богатым купцом, затем крупным промышленником. С этим пастором связана история обращения Бирона с жалобой на притеснения от поручика Степана Дурново, под началом которого находились двадцать пять солдат, стороживших опального герцога. В одном из писем 1753 года титулованный ссыльный жалуется на поручика: «Чрез восемь лет принуждены мы были от сего человека столько сокрушений претерпевать, что мало дней таких проходило, в которые бы глаза наши от слёз осыхали. Во-первых, без всякой причины кричит на нас и выговаривает самыми жестокими и грубыми словами. Потом не можем слова против своих немногих служителей сказать – тотчас вступается он в то и защищает…»  «На посмеяние всему городу» он якобы выдал Биронову «арапку»  замуж за пастора, находившегося в свите герцога. Это произошло десять лет спустя после того, как двенадцатилетний Федор Волков уже покинул Ярославль и поехал учиться в Москву. Учителями его здесь стали немецкие мастеровые. Потом был Петербург, куда он переехал в семнадцатилетнем возрасте, затем, став в 18 лет наследником большого состояния отчима, Волков снова оказывается в Ярославле. Но передает бразды правления предприятиями брату, а сам с полной отдачей занимается театром.
       Это был первый общедоступный театр в России. Вскоре про «ярославские комедии» стало известно при дворе императрицы Елизаветы Петровны. Специальным указом 1752 года она вызвала Волкова в Петербург:
 
…Императрица Елисавета Петровна самодержица всероссийская сего генваря 3 дня указать соизволили: ярославских купцов Фёдора Григорьева сына Волкова с братьями Гаврилою и Григорием, которые в Ярославле содержат театр и играют комедии, и кто им для того ещё потребны будут, привесть в Санкт-Петербург <…> Для скорейшего оных людей и принадлежащего им сюда привозу, под оное дать ямские подводы и на них из казны прогонные деньги…

Вскоре ярославцы во главе с Фёдором Волковым уже играли перед императрицей и двором. Способных молодых "охочих комедиантов" отдают учиться в Сухопутный Шляхетный корпус — и  четыре  года они получают "высшее образование": учатся танцам, наукам, языкам, декламации. Только после того, как любители стали профессионалами, Елизавета Петровна подписывает свой «театральный» Указ.
         По нему 30 августа 1756 года был официально учреждён «Русский для представления трагедий и комедий театр», положивший начало созданию Императорских театров России, а Фёдор Волков был назначен «первым русским актёром»,  директором театра стал Александр Сумароков,  но в 1761 году этот пост занял Волков. В 1762 году именным указом императрицы Екатерины II Григорий и Фёдор Григорьевичи Волковы возведены в дворянское достоинство с выдачей диплома и герба.
Думается, в Сухопутном шляхетском корпусе учили не только танцам, языкам и декламации. Наверняка навыки разведывательной работы Волков получил именно в этом привилегированном учебном заведении для аристократов. Здесь же учился и Алексей Мельгунов, сын петербургского вице-губернатора Петра Наумовича Мельгунова. И он, и Волков хорошо знали немецкий язык. Волков вообще разговаривал на нем без акцента, как на родном. Конечно, помогло тесное общение с пастором при герцоге  Бироне и с немецкими мастерами в Москве.
Мельгунов  был камер-пажом при дворе Елизаветы Петровны. Командовал Ингерманландским пехотным полком. С 1756 года адъютант   Петра Фёдоровича (будущего имератора Петра третьего –Т.Щ.), входил в круг его ближайших приближённых. В качестве руководителя Сухопутного шляхетского корпуса создал при нём театр, открыл типографию. В момент свержения Петра III 28 июня 1762 года он, как и Лев Нарышкин, сохранил верность императору, за что заплатил арестом и опалой, но Екатерина II вскоре пригласила его вновь на службу и в 1764 году назначила генерал-губернатором Новороссийской губернии. В чине действительного тайного советника с 1777 года до конца жизни был ярославским генерал-губернатором.
Какое-то интересное совпадение – почему-то судьбы Бирона, Волкова и Мельгунова сходятся в Ярославле. Это просто совпадение, или здесь кроется что-то иное? Да, такой вот получился русский театр, в котором кровь лилась рекой, но не бутафорная, а настоящая…

11

Почему все-таки актеры самого высокого уровня были поставлены на  должности  главных сыскарей России, а потом еще  оказались замешаны в событиях, связанных с убийством Петра Третьего? Может быть, они  писали по заданию этот кровавый сценарий (ведь и Волков, и Мельгунов были еще и драматургами, и режиссерами), а потом должны были проследить за его исполнением? Но тогда все это напоминает  какие-то ритуальные действия из далеких времен правления фараонов или античного мира, где смерть властителей нередко была публичной и разыгрывалась принародно настоящим спектаклем с кровавым концом. Вспомним, что восхождение Екатерины Второй на российский престол осталось не только в отечественной, но и  в мировой истории как красочное представление воительницы и победительницы национального зла в лице императора  Петра Третьего, ее мужа и троюродного брата одновременно. Все по канонам театральной классики!
Но потом роли между этими действующими лицами были распределены  иначе. Бирону Екатерина, по политическим соображениям, отдала герцогство Курляндское, которым он правил до конца своих дней. Мельгунова, хотя едва не отправила  на растерзание когда-то управляемой им Тайной канцелярии за содомию, все-таки оставила при делах и сделала губернатором Ярославля,  откуда, в свое время, слезно умолял его освободить опальный Бирон, и освободился и снова возвысился, а Мельгунову пришлось жить там до скончания дней своих. Преданный своему родственнику, императору Петру Третьему, Лев Нарышкин тоже быстро обрел доверие императрицы после ареста и благоденствовал при дворе. Но и с ним  все не было просто.
Этот царедворец жил в роскоши на большие деньги, даже – на очень и очень большие деньги, которые, кажется, и не считал. Но десять лет спустя после трагических событий в Ораниенбауме ему пришлось спустить за один день такую огромную сумму, которая представляла бы даже часть государственной казны. Произошло это в июне 1772 года, когда на Россию навалились сразу три несчастья: война с Турцией, чума и пугачевский бунт. И императрица вынудила Льва Нарышкина выложить 300 тысяч рублей. Но не на нужды армии и не на помощь  чумным территориям, и не на борьбу с пугачевским террором.
В июне 1772 года, в разгар этих печальных событий, в одиннадцати километрах от Петербурга, на даче Нарышкина, состоялся знаменитый придворный карнавал, который вошел в историю государства российского, будучи подробно описан журналистами того времени.
А теперь сравним: за целый год пребывания Григория Орлова в зачумленной Москве из казны было потрачено на борьбу со страшной эпидемией 400 тысяч рублей. Екатерина выдала Орлову столько, сколько он просил. Но посчитала, что – много.
Кажется невероятным – как могут быть сравнимы затраты на один вечер придворного маскарада и на год борьбы с чумой в целом городе? А они оказались едва не равными, почему? Увы, столько стоил царский  пиар, целью которого было показать дипломатам всех европейских стран, присутствующих в то время в Петербурге, что в России все в порядке, все благополучно, и она не испытывает нужды ни в чем, поэтому непобедима. Во все времена подобные иллюзии напоказ обходились дорого, но они были (и остаются!) стратегической необходимостью и очень часто приносят больше пользы в борьбе с врагами, чем  любое  оружие.
Наш знаменитый агроном Болотов и управляющий  царскими усадьбами Екатерины в своих дневниках подробно описывает этот момент ее правления. Казнокрадство на фоне трагических событий в России процветало, но императрица никого не казнила, хотя хорошо была осведомлена – кто и сколько взял. Как пишет Болотов,  она закрывала на это глаза лишь по одной причине: если видела, что воришки вкладывают деньги в строительство красивых домов в столице или в торговлю. Она тогда многое делала напоказ, это была ее важная стратегия перед Европой. И вельможи этим пользовались до такой степени, что действительно переставали считать свои доходы, просто не имея возможности их изучить. К примеру, в то время у графа Разумовского пропало двадцать тысяч крепостных людей. И он не мог объяснить, куда делось население одного, а то и двух городов!
Зато об этом захотела узнать Екатерина. Следствие быстро установило, что крепостные были украдены управляющим Разумовского и его любовницей. Но когда и он  узнал об этом, то попросил  Екатерины не наказывать вора и оставил его и дальше управлять, мотивируя это тем, что другой будет еще хуже…
Что касается «пира во время чумы» в июне 1772 года, то тут есть существенная деталь: знаменитый маскарад прошел за личные счет Льва Нарышкина. То есть, императрица «вынула» из своего приближенного все средства, которые сама же и дала ему из казны. Время сказать: как пришло, так  и ушло!
Разумеется, Лев Нарышкин не обнищал и не пошел просить на паперть. Он до конца дней жил припеваючи. Также, как и его сыновья. Один из них – Дмитрий Львович, «герой» подлейшего анонимного письма Пушкину в 1836 году, ставший причиной смертельной дуэли. Но за богатую жизнь ему, как и его отцу, пришлось дорого заплатить.
        Кто бы мог знать в то время, чем обернется «почетное» поручение сыну «придворного арлекина»  Екатерины Второй  жениться на Марии Четвертинской: родовым позором Нарышкиных на века и безвременной трагической утратой России литературного гения мирового значения.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


12

Да, фигура Дмитрия Львовича Нарышкина, сына «придворного арлекина», стала черной вестницей смерти Александра Пушкина еще до того, как он  появился на свет. Словно тяжелая судьба России  того времени «выпихнула» эту «метку», и она попала в поэта!
Это было время дворцового переворота 1862 года, убийства двух законных императоров России – Петра Третьего (Нарышкина-Скавронского) и Ивана Шестого-Антоновича (Милославского-Салтыкова), Русско-турецкой войны, чумного бунта в Москве, восстания Пугачева. Непримиримые династические противоречия  при русском дворе привели к тяжким преступлениям и гибели самых известных людей. И во всех этих страшных событиях так или иначе участвовали представители рода Нарышкиных.
Но вот что интересно: не все Нарышкины были приверженцы царя Петра и его преобразований ( а именно из-за них шла непримиримая  дворцовая борьба). И если Лев Нарышкин был предан внуку Петра Великого – императору Петру Третьему и даже подвергся аресту из-за своей преданности, то Иван Нарышкин, которому Пушкин через жену стал родственником, принадлежал к роду Милославских через своего деда Ивана Ивановича Нарышкина (1668-1735), четвероюродного племянника матери Петра Первого Натальи Нарышкиной, четвероюродного брата Петра Первого. Несмотря на возвышение рода при Петре I и активное участие его родни в преобразовательной деятельности великого реформатора, Иван Иванович являлся ярым приверженцем старины. После смерти Петра I он испросил дозволение именоваться старинным чином комнатного стольника вместо действительного камергера. Женился он также вопреки семейным традициям и пристрастиям – на Анастасии Александровне Милославской (1700–1754), представительнице семьи злейших врагов Нарышкиных.
И тут политические пристрастия этой ветви Нарышкиных сходятся с политическими пристрастиями  предков Александра Сергеевича Пушкина. А именно – с антипетровской деятельностью стольника Федора Матвеевича Пушкина.
           Он происходил из старомосковского дворянского рода. Его отец — дипломат и воевода — сделал блестящую карьеру при царе Алексее Михайловиче и регентстве царевны Софьи. При Петре I Пушкины были отодвинуты на второй план более энергичными «птенцами гнезда Петрова».
        Погубила Федора Матвеевича, как и его знаменитого потомка, спустя 160 лет, женитьба. В 1697 году он  женился на дочери окольничего А.П. Соковнина  и вскоре был  вовлечен тестем в заговор против царя. Целью этого заговора являлось убийство Петра I и возведение на престол царевны Софьи Романовой - Милославской.
        А кто такой Алексей Прокофьевич Соковнин? Представитель дворянского рода Соковниных. Второй сын окольничего и воеводы Прокофия Фёдоровича Соковнина  и Анисьи Никитичны Наумовой. Брат боярина Фёдора Соковнина и раскольниц Феодосии Морозовой и Евдокии Урусовой. Начал придворную службу в 1648 году. После свадьбы царя Алексея Михайловича на Марии Ильиничне Милославской был пожалован в стольники царицы.
            В 1697 году окольничий Алексей Петрович Соковнин вместе со стрелецким полковником Иваном Циклером и стольником Фёдором Пушкиным (зятем Соковнина) организовал заговор против царя Петра I. 23 февраля заговор был раскрыт. Два стрельца известили царя о намерении заговорщиков зажечь дом, в котором находился царь, и во время пожара убить его. Пётр явился на место собрания заговорщиков, лично арестовал их и организовал над ними суд. На пытках Циклер назвал главным организатором заговора Соковнина, который будто бы неоднократно говорил ему, что так как царь везде ездит один, то его легко можно убить, особенно во время какого-нибудь пожара. В случае успеха стрельцы планировали возвести на царский престол царевну Софью Алексеевну, старшую сестру Петра. Так как Циклер сомневался в желании стрельцов «взять» царевну, то Соковнин будто бы сказал ему: «мы и тебя выберем на царство». Соковнин на пытке сообщил, что вслед за Циклером к нему приезжал зять, Фёдор Пушкин, и тоже говорил об убийстве царя Петра. Алексей Соковнин не выдержал пыток и признался во всем, в чём его обвиняли.
              4 марта 1697 года заговорщики А. П. Соковнин, И. Е. Циклер и Ф. М. Пушкин были четвертованы в Москве на Болотной площади. По преданию, родственникам удалось отыскать только его голову, и она была захоронена у алтаря церкви Николы «Красный звон» в Китай-городе, приходской церкви Соковниных, двор которых располагался на месте здания Шуйского подворья (на месте  дома №6 Никольского переулка  в Тверском районе Центрального административного округа  Москвы, историческом районе Китай-город).



13

Тут точка отсчета гибели поэта отодвигается еще далее, в глубь веков. Собственно, он об этом сам пишет в стихотворении «Моя родословная» накануне свадьбы,  в 1830 году:

Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.
Смирив крамолу и коварство
И ярость бранных непогод,
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ,
Мы к оной руку приложили,
Нас жаловал страдальца сын.
Бывало, нами дорожили;
Бывало... но — я мещанин.

Упрямства дух нам всем подгадил:
В родню свою неукротим,
С Петром мой пращур не поладил
И был за то повешен им.
Его пример будь нам наукой:
Не любит споров властелин.
Счастлив князь Яков Долгорукой,
Умён покорный мещанин.

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин,
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.

Но мог ли предполагать Пушкин, что из этой глубины веков тяжкий рок навис уже и над ним, и это – его женитьба. Его предок  Федор Матвеевич Пушкин совершил тяжкое преступление против власти, желая убить Петра Первого, потому что был вовлечен в заговор своим тестем Соковниным, братом Феодосии Морозовой (знаменитой раскольницы боярыни Морозовой –Т.Щ.), и был за это казнен четвертованием. На весь род Пушкиных легла черная репутация бунтовщиков и цареубийц. Семья Федора Матвеевича была лишена боярского достоинства и имущества и отправлена в ссылку в Сибирь.
У него и у его жены Соковниной – родной племянницы боярыни Морозовой – было шестеро детей. Один сын и пять дочерей. Сын остался бездетным, а вот  дочери стали прародительницами Натальи Николаевны Гончаровой и Михаила Юрьевича Лермонтова. То есть, оба они происходят из рода Пушкиных-Соковниных и, разумеется, имеют общие корни происхождения из рода Пушкиных с Александром Сергеевичем Пушкиным.
И тогда – что? А то, что черная тень страшной казни Федора  Матвеевича Пушкина, словно тяжкий рок легла на судьбу его дальних потомков - Лермонтова, и Гончаровой и представителя его рода,  поэта Александра Пушкина. Они все оказались меченными и связанными клеймом их предка-цареубийцы.
Вспомним – когда было принято решение арестовать ссыльного Пушкина в Михайловском?  Сразу после смерти императора Александра Первого в 1825 году по доносу драматурга Висковатого, который писал Бенкендорфу , якобы Пушкин говорил, что и всему роду Романовых скоро придет конец. Тут же для расследования в  Псков был послан другой агент Третьего Отделения Бошняк с адъютантом, у которого на руках был приказ об аресте поэта. Но Бошняк провел глубокое, всестороннее и профессиональное следствие по этому доносу, привлекая множество свидетелей, и доказал, что Пушкин ничего и никому подобного не говорил. Только так поэту удалось избежать ареста и отправки в Петропавловскую крепость за государственную измену.
Думается, у Романовых-Нарышкиных никогда не было полного доверия к представителям рода Пушкиных, один из которых – Федор Матвеевич - пожертвовал жизнь на службе у Софьи Романовой-Милославской, мятежной сестры царя Петра Первого, Романова- Нарышкина.

14


              Но посмотрим теперь, с кем роднился поэт, женясь на Наталье Николаевне Гончаровой -  не только с Потемкиными, но и с Нарышкиными. Вспомним, посаженной матерью Натали  на их свадьбе была графиня Елизавета Потемкина (урожденная Трубецкая), жена последнего представителя рода Потемкиных. Посаженным отцом невесты – Иван Александрович Нарышкин, муж ее двоюродной тетки Екатерины Загряжской-Строгановой.
Конечно, Иван Александрович -  всего лишь потомок «мятежного» Нарышкина, перекинувшегося во враждебный стан Милославских. Да сам он и не родственник Натальи Николаевны. Но его сын Александр Нарышкин –  ее троюродный брат.
Значит, Наталья Николаевна Гончарова, знаменитая жена и муза Пушкина, Натали – родня Милославским и служившему им и погибшему за них врагу Романовым – Нарышкиным, Федору Матвеевичу Пушкину, а ко всему еще – и мятежнице против Романовых-Нарышкиных  боярыне Морозовой?
И тогда  - по исторической ассоциации – если Федора Матвеевича Пушкина погубил его тесть Соковнин, то Александра Сергеевича Пушкина – его теща Гончарова-Загряжская? Хотя, как мы знаем, она до самого венчания  противилась этому браку своей дочери, словно предчувствуя беду.
И беда эта встала перед ней во всей своей пугающей неизбежности тогда, когда на пороге ее дома появился сват Александра Сергеевича – граф Толстой Американец, владелец усадьбы по соседству с Полотняным заводами.
Чтобы понять, какая связь была между этими людьми,  стоит посмотреть на некоторые даты событий в самом начале 18 века, в которых участвовали и Наталья Загряжская, и Федор Толстой Американец из рода Милославских. Его предок - Иван Михайлович Милосла;вский (1635 — 27 июля 1685) — приближённый царя Федора Алексеевича, окольничий (1660), боярин (1677) и воевода из рода Милославских. Дядя Ивана Андреевича и Петра Андреевича Толстых. Представитель дворянского рода Милославских. Сын Михаила Васильевича Милославского (ум. 1655). Четвероюродный племянник боярина и царского тестя Ильи Даниловича Милославского.
В 1807 году  при невыясненных обстоятельствах погибает любовник императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги императора Александра Первого (и, возможно, тайный отец ее второй дочери), Алексей Охотников, которого влюбила в себя фрейлина императрицы Наталья Загряжская. За три дня до его смерти она была выдана замуж за Николая Гончарова в Зимнем дворце, в присутствии всей царской семьи.
А в 1809 году Толстой Американец убил на дуэли сына Ивана Александровича Нарышкина – молодого красивого и достойного офицера Александра Нарышкина, племянника Натальи Загряжской по линии Милославских.
Получается, что Милославский – Толстой Американец – убил Милославского-Нарышкина? Но в мировой  истории немало примеров, когда враждующие роды начинают вдруг переходить на сторону врагов и действовать в их интересах. Наверное, все дело – в цене вопроса или в особо тонкой политической игре. Правда, в девятнадцатом веке английская королева Виктория  задумала переломить подобную ситуацию в мировом правлении: она родила девятерых детей и сочетала всех их  родственными династическими браками, уверяя, что таким способом заботится об укреплении мира между правящими домами. К чему это привело – хорошо известно: все ее потомки перессорились между собой и затеяли мировую бойню -  Мировую войну 1914 года.

15

В историю России эта дуэль Толстого Американца и Александра Нарышкина вошла как акт особого  цинизма и ничем не оправданной жестокости. Как пишут очевидцы, прекрасный молодой человек погиб, защищая честь убитого Толстым Американцем товарища, который вызвал на дуэль известного бретера из-за оскорбления, нанесенного его сестре.
Как известно, Толстой убил  на дуэлях 11 человек и не был сослан в Сибирь, как того требовал закон. И одна дуэль в армии подолгу расследовалась, и принимались строгие меры к нарушителям закона (при Петре Первом даже убитых дуэлянтов вешали), а тут – убийство за убийством, и наказание – лишь ссылка в собственное имение, а затем – восстановление в правах. И это наводит на мысль: а не был ли «сумасшедший алеут» агентом спецслужб того времени, занимая должность безжалостного палача и убивая людей «под заказ»?
Но тогда и он, и Наталья Ивановна Загряжская, мать Натали, проходили по одному ведомству – императорской разведки и выполняли задания особой важности. И убийство Алексея Охотникова, и смертельная  дуэль Александра Нарышкина могли быть связаны  с  личностью императрицы Елизаветы Алексеевны.
И здесь мы как раз выходим на имя, указанное в «дипломе рогоносца», - Дмитрия Львовича Нарышкина, фиктивного супруга  дочери польского героя Марии Четвертинской, многолетней любовницы Александра Первого. В 16 лет она была выдана замуж за 31-летнего Дмитрия Львовича Нарышкина - через год после побега из Польши, где восставшие под предводительством Костюшко растерзали ее отца, сторонника Екатерины Второй. Мария Антоновна была очень дружна с матерью погибшего на дуэли Александра Нарышкина, теткой Натали – Екатериной Загряжской-Строгановой-Нарышкиной (по мужу, Ивану Александровичу Нарышкину,  принадлежавшего и к роду Милославских).
Мать Александра Первого, вдовствующая императрица Мария Федоровна, как и вся семья, весьма негативно отнеслась к связи невестки – Елизаветы Алексеевны – с Охотниковым. Но такое  же неприязненное отношение у нее было и к Марии Антоновне Четвертинской, и к ее фиктивному мужу Дмитрию Львовичу Нарышкину, который закрывал глаза на связь императора Александра Первого с его женой. Доказательством тому – высылка семьи Ивана Александровича Нарышкина, которая была дружна с Четвертинской, из Петербурга в Москву после смерти Александра Первого по приказу вступившего на престол его брата Николая Первого. Это случилось в конце двадцатых годов 19го века. А через короткое время Александр Пушкин позвал в посаженные отцы своей невесты, по сути дела, опального Ивана Александровича Нарышкина. Не мог ли Николай первый воспринять это как своего рода  протест Пушкина против его воли?
Но никаких предупреждений от Бенкендорфа, видимо, не последовало. Не потому ли, что его племянницей была мать Натали, выполнившая очень сложное и ответственное задание семьи Романовых разрушить  далеко зашедшую связь императрицы с Охотниковым?
Охотников  был уничтожен в 1807 году, а  Александр Нарышкин – в 1809. Какая связь? Может быть, его родители или он сам где-то о чем-то  проговорились, или были заподозрены в заговоре против  династии? Ведь  Елизавета Алексеевна не могла родить Александру Первому наследника престола, а рожала от любовника. Зато Мария Антоновна Четвертинская рожала от Александра Первого, и это могло быть чревато морганатическом браком и даже сменой династии. И рядом с этими событиями стояли уже Милославские в лице Ивана Александровича Нарышкина и его прекрасного сына Александра Нарышкина. Тогда можно предположить, что Толстой Американец спровоцировал дуэль с этим молодым человеком и убил его выстрелом в пах. Знакомый прием – таким же выстрелом  смертельно ранил Дантес Пушкина.
А теперь, когда мы знаем истинное положение «великого магистра Ордена рогоносцев» Дмитрия Львовича Нарышкина при дворе и сугубо отрицательное отношение к нему всей царской семьи, ненависть Николая Первого к нему и к Четвертинской  ( и к Елизавете Алексеевне, естественно) по соображениям династической безопасности, можем предположить, по чьему заказу писалась эта грязная анонимка. Этим заказчиком мог быть сам император. А кто исполнил – разве важно? В  самом же изуверском стиле нанесенного оскорбления мне видится вся ненависть Никола Первого к  Александру Пушкину,  его страх перед  непокоренным потомком того, кто пожертвовал жизнь ради Милославских, потомком несостоявшегося цареубийцы Федора Матвеевича Пушкина, да еще учитывая скрытую многолетнюю страсть Александра Сергеевича к Елизавете Алексеевне… Вот за всем  этим мог стоять смертный приговор поэту самого царя.




                ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ




16

   Смертоносный «диплом рогоносца» был написан столь изощренно-талантливо, что всего лишь в одном предложении вместил  страшные события Стрелецкого бунта, ненависть Романовых к Расколу, а также их ненависть к  плодам своих собственных деяний – супружеским изменам Александра Первого и его жены Елизаветы Алексеевны, и, наконец, ненависть и презрение к потомкам участников  кровавых событий последних полутора веков – от Стрелецкой казни до убийства Петра Третьего.
Кого, собственно, анонимщик имел в виду под «великими кавалерами, командорами и рыцарями светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем»? Да абсолютно всех вельмож, которые закрывали глаза на  прелюбодеяние своих законных жен, великосветских родовитых дам в необъятном «гареме» Романовых-императоров, куда приводили рабынями любую понравившуюся чужую жену при дворе, не спрашивая ее желания или согласия ее супруга. Всех их тот же Николай Первый использовал и презирал.
Но сексуальную власть, и презрение к женщинам и их мужьям - рогоносцам Большого света мог позволить себе только сам император! Подобное мнение от кого-то из его подданных могло расцениваться как государственная измена.  Поэтому такой тяжелый политический «бросок» в послании мог позволить себе только один человек – сам император Николай Первый. Только поэтому автор «диплома», скорее всего,  никогда и не был найден. В ином случае Бенкендорф вычислил бы его сразу. Но не искать же было ему самого императора!
А вот второе, заключительное, предложение - «Непременный секретарь: граф И.Борх» - было настоящей провокацией будущих участников дуэли – Пушкина и посла Геккерена, имеющего одним из своих имен - имя Борх. Сложный международный политический заговор, который затеял Николай Первый в связи с событиями в Европе, когда Бельгия вопреки соглашениям 1815 года отделялась от Нидерландов, управляемых его родственником  принцем Оранским, включал в себя изгнание посла этой страны Геккерена из России. К сожалению, до сих пор неизвестно, чем именно провинился Геккерен перед Оранским, есть лишь письма принца и русского императора, в которых они обмениваются какой-то информацией, недостаточной для  точных выводов. Но то, что посланник взбесил Оранского своими действиями. Очевидно даже из скупых сведений, почерпнутых их этих писем.
Но, по всей видимости, Николай Первый по каким-то серьезным причинам  не мог расправиться с Геккереном, как поступали с дипломатами в случае обнаружения  их шпионской деятельности – она каралась смертной казнью. Поэтому понадобилась дуэль. Но почему с Пушкиным? И по сей день это остается загадкой. Однако как бы там ни было, очевидно, что в это время взаимная ненависть поэта и императора дошла до предела. Действительно ли виной были  любовные притязания Николая к  Натали и ревность Пушкина?  Думается – нет, но причины были настолько серьезные и непреодолимые, что император сам лично участвовал в разработке операции по устранению и поэта, и посла Нидерландов.

17

А не мог ли императором руководить испуг? В случае с Геккереном это было опасение потерять дружбу с Оранскими и, как следствие, утратить влияние на один из ведущих европейских правящих дворов. Но что – в случае с Пушкиным? Чем поэт был опасен для государя?
     В роковой анонимке - "дипломе рогоносца", послужившей причиной смертельной дуэли Александра Сергеевича Пушкина и Дантеса, есть указание – ключевое слово «историограф». В ней поэт «назначается» историографом «светлейшего ордена рогоносцев». Для Пушкина, который, скорее всего, понял, от кого пришло к нему послание, эти мерзкие строки были предвестием конца  его творческой деятельности, которую он еще только планировал и которая сильно отличалась бы от предыдущей, полной славы, успеха и народной любви.
И эта новая творческая жизнь была крепко связана с работой его как историографа Петра Великого. Вот как пушкиноведы трактуют эту работу. Они считают, что «История Петра I» — незавершённый исторический труд, подготовительный текст А. С. Пушкина, в котором представлена хронология событий времени правления Петра I. Пушкин планировал на её основании написать «Историю Петра I» и надеялся окончить работу над ней в течение шести месяцев, или максимум — года. Однако замысел его остался неосуществлённым. После смерти Пушкина «История Петра I» была запрещена Николаем I, затем её рукопись была утеряна и найдена только в 1917 году. Начало рукописи и некоторые её отрывки публиковались П. В. Анненковым в 1855—1857 и 1880 годах. Отрывок, составлявший большую часть текста, увидел свет в 1938 году. Полностью текст был опубликован в 1950 году в «Вестнике Академии наук СССР».
Но этот текст нам ничего не дает. Во всяком случае, немногие оставшиеся тетради уже не имеют того накопленного материала, который собрал Пушкин в секретном архиве, куда был допущен по распоряжению Николая Первого, и на основе которого собирался поменять весь стиль и направление своего творчества. И новые произведения поэта наверняка дали бы и новое направление всей русской исторической литературе. Вполне возможно, не только Россия, но и Европа узнали бы истинное назначение  созданного отцом Петра – царем Алексеем Тишайшим – церковного Раскола, определившего раскол всего российского общества и рождение  российской оппозиции, осуществившей революции 1905 и 1917 годов.
Возможно,  удалось бы больше узнать о происхождении и значении для России Марты Скавронской – императрицы Екатерины Первой, бабушки убитого императора Петра Третьего.
«Возможное» стало невозможным навсегда уже в 1831 году, когда летом, едва женившись, Пушкин обратился к Николаю I с просьбой о разрешении заняться историческими исследованиями в государственных архивах и библиотеках с целью написать историю Петра I Великого и его наследников до Петра III. Из его письма П. В. Нащокину от 21 июля 1831 года известно, что разрешение царя было получено, и что следующей зимой Пушкин планировал начать работу в архивах. На следующий день поэт писал П. А. Плетнёву , что император открыл ему архивы для того, чтобы он там «рылся».
23 июля в канцелярии III Отделения было объявлено о том, что Пушкин зачислен в Коллегию иностранных дел, в котором хранились материалы о Петре . 20 августа 1831 года О. М. Сомов в письме из Петербурга сообщил М. А. Максимовичу то, что Пушкин является историографом Петра I, причислен к Коллегии иностранных дел и допущен к архивам. Там же он упомянул П. П. Свиньина — оппонента Пушкина, двенадцать лет работавшего над историей Петра Великого.
   В декабре 1831 поэт Н. М. Языков писал своему брату: «Пушкин только и говорит, что о Петре… Он много, дескать, собрал и ещё соберёт новых сведений для своей истории, открыл, сообразил, осветил и прочее...»
Но 21 декабря М. П. Погодин в письме к С. П. Шевырёву, жившему тогда в Риме, говорил о том, что Пушкин не в настроении из-за того, что проект о написании «Истории Петра I», вероятно, не утверждён. 24 декабря Пушкин уехал из Москвы. Да собирался ли вообще Николай первый утверждать этот проект совершенно нового освещения жизни императора Петра Первого?
         Однако с начала 1832 года Пушкин сочетал работу с печатными источниками и изучение архивных документов. Министр Государственного архива К. В. Нессельроде впоследствии сказал А. Х. Бенкендорфу о том, что ему была отведена специальная комната, где бы он занимался чтением и выписыванием событий до царствования Петра . Более того, 12 января он просил Николая I открыть Пушкину доступ к секретным бумагам его правления. По распоряжению царя, подобные исторические документы должны были выдаваться Пушкину под контролем Блудова, ведавшего секретными архивными делами. Затребованные источники относились к скрываемым тогда политическим событиям истории петровского и послепетровского времени.
                В марте через Бенкендорфа Пушкин обратился к императору с просьбой о разрешении рассмотреть купленную Екатериной II библиотеку Вольтера, находящуюся в Эрмитаже. В её составе находились редкие книги и рукописи, которые доставались ему в период работы над «Историей России в царствование Петра Великого» по поручению русской императрицы Елизаветы, дочери Петра.
             Несмотря на то, что доступ в библиотеку Вольтера в царствование Николая I был строго запрещён, для Пушкина было сделано исключение. После этого он получил возможность ознакомиться с собранными Вольтером историческими материалами, составляющими 5 рукописных томов (сохранились до нашего времени –Т.Щ.). 8 декабря 1832 года П. А. Плетнёв в письме к В. А. Жуковскому сообщил о том, что Пушкин ищет материалы по «Истории Петра I». Также он писал то, что он, видимо, на их основе задумал написать ещё и роман.
             Свою работу над «Историей Петра I» А. С. Пушкин начал в конце 1834 года, продолжая вместе с тем «Историю Пугачёва» и «Капитанскую дочку». В феврале 1833 года во время бала состоялся разговор Николая I с ним по поводу его труда, во время которого Пушкин просил разрешения привлечь к работе историка М. П. Погодина, так как работа будет не скоро окончена.
            А в начале апреля 1834 года из Петербурга Пушкин писал Погодину о том, что к написанию текста приступает со страхом и трепетом. Что же вызвало в нем этот страх и даже трепет?
Свою работу Пушкин строил на изучении многотомного свода исторических материалов И.И. Голикова под названием «Деяния Петра Великого», изданного в конце XVIII века. Как оказалось, они были собраны из достоверных, неопубликованных и запретных источников.
23 февраля 1835 года об этом в московскую прессу от Погодина просочилась информация. А осенью 1835 года в заочном состязании за написание «Истории Петра I» решил принять участие Н. А. Полевой. В своём письме он сообщал, что ничего не знает о работе Пушкина над «Историей Петра I». Но едва ли это было правдой.
    Важная составная "ребуса"-анонимки - нанесенное ему профессиональное оскорбление, или, лучше сказать - оскорбление его мечте. Конечно, составитель “диплома”  опорочил честь не только графа Д.Л. Нарышкина и его жены Марии, дочери прославленного героя России Антония Четвертинского,  но и  самого поэта и его жены. При этом обида усугублялась тем, что Пушкин, получивший высочайшее разрешение писать историю Петра Великого и собиравший материалы для неё, объявлялся историографом ордена рогоносцев. А между тем, оскорбление было  куда более серьезным и трагическим, чем это кажется на первый взгляд.
     Александр Сергеевич, скорее всего, хотел взойти в своей работе на новую высоту и ради этого  уже начал отказываться от сюжетов и планов, которые принесли ему мировую славу. Как известно, он передал сюжеты «Мертвых душ» и «Ревизора» Николаю Гоголю, вместе с Жуковским буквально принуждая его писать эти произведения, хотя, судя по всему, император Николай Первый хотел видеть  под ними имя знаменитого Пушкина. Отказался поэт писать и сказки, с радостью выдвигая на роль главного сказочника страны Ершова (автора «Конька-горбунка»), после встречи с ним в1836 году, незадолго до гибели.
        Работая над книгой о восстании Пугачева, А.С. Пушкин  за короткое время ознакомился с 2000 документами. Которые, в том числе и из  секретных архивов, по распоряжению императора пересылали ему даже в Оренбург, где он находился в командировке. Одновременно поэт готовился написать вслед за Вольтером историю Петра Великого. Но до сих пор  ученые гадают: почему он так и не взялся за эту работу,  что могло его остановить? Думается, работа над секретными документами и  остановила Пушкина.  В них он увидел  «сумерки» русской истории, где  все совсем по-иному, совсем не так, как у Карамзина. Но вот беда - такая история страны  не планировалась  Николаем Первым, и еще до начала  проекта он его  в 1830-1831 годах  молчаливо прикрыл. Пушкин это понял и очень грустил по этому поводу.
       Когда я думаю об огромной исследовательской работе Александра Сергеевича Пушкина – историка, о его поистине титанических возможностях за короткое время изучить и осмыслить тысячи документов, меня так и подмывает повторить известную фразу, ставшую «классикой»: «А мы университетов не кончали»! Потому что за ним в исторической науке, как и в поэзии, невозможно никому угнаться, даже применяя современные  приемы высоких технологий.
         Двенадцать лет я «хожу» по его следам, по едва заметным тропкам-дорожкам, которые старательно затоптали историки, литературоведы и политики в России за прошедшие с его трагической гибели почти что двести лет. И чем дальше я углубляюсь в эти исторические «сумерки», тем сильнее меня охватывает трепет от того, что я там вижу, от того, что видел он, а другие или не хотели или не умели увидеть…
       В этих колдовских сумерках возникает такое высокое чувство восторга  и преклонения перед Пушкиным, которое, кроме меня, вполне возможно, пока что никто и не испытал. Потому что пока что никто не захотел пройти по этим сказочным таинственным тропам русского бытия, где сегодня только я да леший бродим.
К этой работе у меня любовь, трудно передаваемая, и именно о ней я недавно написала в стихах:

Ты – словно надпись
На стекле  дождем,
Не успеваешь прочитать,
Как исчезаешь,
Есть что-то колдовское
В этом,
Но я тебя читаю
Ночью, днем,
Я понимаю все твои движенья,
Которыми меня ты убеждаешь
В том,
Чего никто другой не понимает
В письме твоем,
Написанным дождем:
Нет  никакой надежды
Перевоплощенья…

      А теперь я возвращаюсь к анонимному письму-пасквилю. Да, по-настоящему убийственным для А.С. Пушкина в нем было, возможно, даже не грязь в сторону его жены, а  оскорбительная насмешка над его желанием заниматься новым делом. Ведь из  скрытых от широкого  читателя документов впоследствии наверняка он планировал  такие романы, которые были бы сравнимы с романами  Виктора Гюго, отца и сына Дюма. В которых воплощена истинная история Франции. Вышла же из недр «Пугачевского бунта»  «Капитанская дочка», ставшая  мировой литературной классикой. Конечно, Пушкин видел, какие двери распахнулись перед ним, какие немыслимые новые возможности творчества! И тут нужно упомянуть, что убийца русского гения Дантес с успехом  помог изгнать из страны Виктора Гюго на целых 20 лет. Поистине – наш пострел везде поспел.
       Вокруг Пушкина перед его гибелью  закружился враждебный вихрь ненависти и зависти. И его недруги, и друзья, которые только притворялись друзьями,  понимали, что  поэта ждут новые высоты (он делился своими планами). Не могли они этого стерпеть. А ведь в это время поэт мучительно искал выход из своего трудного положения. Дело даже не в деньгах, он их заработал бы (ведь только что царь выделил из казны 20 тысяч рублей (20 миллионов «на наши) на издание  «Пугачевского бунта», а вышедшая после смерти поэта «Капитанская дочка» принесла доход в 40 тысяч рублей. О какой тут бедности Пушкина  говорить! Он рвался на свободу и обдумывал шаги ей навстречу. И не был он в депрессии, он был полон планов, как и Лермонтов, накануне смертельной дуэли. Но эти планы кому-то стали поперек горла. И при чем тут жена, которая и рассмотреть-то поклонников как следует не могла по слепоте своей астигматической…
       Кстати, Александр Сергеевич  желал, как говорили о нем помещики и крестьяне на допросах по его тайному делу, чтобы  коням обязательно давали свободу после того, как их распрягали. За что едва не поплатился продолжением ссылки в Михайловском в 1826 году. Хорошо следователь порядочный попался…


18

Значит, эти документы – «виновники» такого настроения Пушкина в то время? А вот какие именно вызвали в нем страх и трепет, мы так никогда и не узнаем – все, что касается именно этого, было старательно уничтожено или нивелировано под «историю»  Карамзина после смерти поэта и в советское время, когда «учителем» российской истории петровских времен стал поддельный граф Алексей Толстой с его насквозь лживым заказным романом «Петр Первый» и еще более лживым советским фильмом «Петр Первый», поставленным по нему режиссером Владимиром Петровым.
26 октября 1835 года в Москву прибыл Николай I вместе с А. Х. Бенкендорфом. Это был завершающий этап инспекционной поездки императора  по стране, а также по Европе. Почему и Москва вызвала  в нем интерес в это время? Да еще понадобился рядом Бенкендорф, курировавший работу Пушкина над «Историей Петра Первого» и изучение им  секретных материалов, которые «уводили» писателя в Москву семнадцатого века, к событиям Стрелецкого бунта и страшной казни предка поэта Федора Пушкина, несостоявшегося убийцы Петра, мужа племянницы главной раскольницы страны  боярыни Морозовой?
Не приходится сомневаться в том, что каждый шаг в изучении секретных документов отслеживался Бенкендорфом, а сведения от него поступали к Николаю Первому. Не потому ли он, не утвердив проект по «Истории Петра Первого», все-таки разрешил Пушкину и далее исследовать материалы о времени его правления и  до  времени правления его внука Петра Третьего, что хотел пройти по «следам» потомка несостоявшегося убийцы императора и понять, чего же он на самом деле хочет? А в Москве жили и работали те, кто был привержен раскольничьей оппозиции – старообрядческой идеологии «старого» пути развития страны, а не европейского, петровского. Это был поистине иезуитский прием опытного разведчика.
Профессор Московского университета, историк Михаил Погодин, которого Пушкин выбрал  себе в напарники в работе над «Историей Петра Первого», был глашатаем «триединой формулы»: «православие, самодержавие, народность». По его убеждениям, Москва была избрана свыше и чудесным образом хранима «Русским богом». Она – колыбель русского государства, самодержавия, на котором держится вся отечественная история. «Москва была зерном, из коего произошло великое древо Российской империи… В Москве утвердилась независимость государства на двух краеугольных камнях, единодержавии и самодержавии», - писал Погодин. После основания Петербурга, Москва осталась «средоточием русской национальности», считал он.
Но что могло тут смутить Николая Первого и заставить посетить Москву и, скорее всего, тайно встретиться с теми, мнение которых было ему особенно важно и которых он хотел использовать в своих далеко идущих целях.
А цели эти были самые революционные, о которых никто пока что не мог даже подозревать. В том числе, и Пушкин, который, после изучения документов о Петре Великом, сравнивал его с  революционером Робеспьером и политическим преобразователем Франции и завоевателем Европы Наполеоном Первым. Мог ли он представить, что Николай Первый не только не отличался от них, но и собирается именно в это время пойти гораздо дальше, но бескровным путем! То есть, таким, где крови будет пролито немного, и вся она будет принадлежать  гениальным поэтам России! – Пушкину, Лермонтову и Гоголю! Никто не мог предположить, что, может быть, именно в этом, 1835 году,  когда император объездил с инспекцией весь Запад и Юг России, а также с долгим визитом  посетил Европу, он  подготовил свой тайный сговор с королевой Викторией о технической революции в России, которую планировал начать одновременно с английской промышленной революцией. «Гнездо» же этой революции предполагалось вить именно в Москве руками ее главной «национальной принадлежности» - русских раскольников.
Многие современники задаются вопросом: зачем отец Петра Первого, царь Алексей Михайлович, так рисковал, создавая сначала церковный, а затем и гражданский раскол в России? И вот только в действиях Николая Первого обнаруживается цель этого «долгосрочного проекта»: движение патриархальной, неграмотной, лапотной рабовладельческой России к европейскому прогрессу. Если бы она оставалась монолитной в своей экономике и идеологии, ее бы ни один властитель не сдвинул с места. Поэтому Алексей Тишайший и принял решение расколоть страну, зародить в ней оппозицию, на которую в определенное время можно было бы опереться его потомкам на престоле.
Поэтому расколу не дали погибнуть, в определенных местах его даже оберегали и помогали ему процветать и сотрудничать с государством (к примеру, Рогожинская и Выговская общины старообрядцев).
Но  личная ли затея царя Алексея Михайлович был этот  раскол, или существовал «долгосрочный проект» еще до него, а он был всего лишь исполнителем чьего-то экономического, политического и религиозного завещания двигаться к строительству совершенно нового государства, новой цивилизации, в чем и было предназначение России, о котором так много всегда говорилось, но никто не понимал, в чем же это великое предназначение, а строились лишь версии разными философами и писателями?
Вот это было тайной, в которую не позволено было  проникать никому из непосвященных. А если Пушкин вплотную к ней приблизился? Да еще в то время, когда Николай Первый должен был исполнить великую миссию, подобную той, которую исполнил его предок – Петр Великий? Тогда можно себе представить, в какой  смертельной опасности находился поэт все то время, пока изучал секретные документы, к которым никому до него не было доступа, и его «охватывали страх и трепет»…

19


Романовские и советские пушкиноведы сумели почти за двести лет убедить весь мир в том, что поэт накануне дуэли из-за ревности  жены к царю и Дантесу, а также из-за травли в свете находился почти в невменяемом состоянии. Да и современники Александра Сергеевича, включая его друзей, оставили подобные воспоминания в письмах и дневниках, в которых они отмечали нагнетание негативной обстановки вокруг поэта. Но так думали и злословили Карамзины, Вяземские и все завсегдатаи балов и маскарадов в Аннинском дворце. И эти их  «бабские» домыслы даже стали основанием для того, чтобы уже в советское время иные особенно прыткие «исследователи» заговорили о такой нищете, безысходности и затравленности Пушкина, от которых он  был готов покончить жизнь самоубийством, для чего и выбрал роковую дуэль, то есть, сознательно пошел на смерть.
И лишь изучение вопроса  о его работе над историей Петра Первого сегодня дает нам совершенно иное и ясное представление не только о последних месяцах, но и о последних днях и  даже часах его жизни. Да, судя по всему, Пушкин сознательно выбрал дуэль с ненавистным навязчивым Дантесом, но не как повод для смерти, а как… возможность  жить после нее заново и работать по-новому! Нащупавший «золотую жилу» для своих новых литературных произведений, окунувшись с головой в изучение ценнейших документов об эпохе Петра Великого, он хотел лишь одного – работы в уединении подальше от двора и тишины вокруг себя. Не имея возможности избавиться от царского внимания и преследования, от невыносимой слежки Бенкендорфа и его агентов, от  тупых великосветских интриг, которые, думаю, его не очень-то и трогали в силу его уже состоявшегося величия, Пушкин решил обыграть Николая и получить свободу после дуэли. За нее он рассчитывал быть снова сосланным в Михайловское, раз уж его не пускали туда мирным способом.
Осенью  1835 года, когда Николай Первый и Бенкендорф прибыли  после инспекционной поездки по России в Москву, Александр Сергеевич как раз находился в Михайловском. Может быть, тогда и пришла ему в голову мысль придумать особый способ побега из столицы? Интересно, что в то время Дантес уже почти год был знаком с Натали. Но она все это время была беременна, рожала и оправлялась от родов. Так в мае (через несколько месяцев после знакомства) 1835 года родился сын Пушкина Григорий, а в мае 1836 – дочь Наталья. И лишь к осени этого года она, окончательно освободившись от своего «интересного» положения, пришла в себя для веселости на балах. Вот в это время Дантес и проявил дьявольскую «любовную» активность. Но его письма о необыкновенной любви к жене Пушкина своему приемному отцу Геккерену были написаны в начале 1835-го! Может быть, конечно, он был извращенец еще и другого типа, кроме гомосексуализма, и ему нравились беременные женщины?
Думается, прежде всего он был аморальным циником-шпионом, и делал то, что ему приказывали, и не где - нибудь, а  в гостиной самой императрицы Александры Федоровны, супруги Николая Первого. Почему? А потому, что, видимо, уже в это время начал действовать план императора, направленный против поэта.


20

Пушкин встретился с императором впервые в Москве после ссылки в Михайловское в 1826 году и как бы заключил с ним негласный договор о покровительстве царя. Документа, как в «Фаусте» Гете, не было, и кровью с Мефистофелем его никто не подписывал. Но когда заключаешь договор с самим дьяволом, это и не требуется – слова согласия достаточно, чтобы  рабу опуститься в еще более глубокое и тяжкое рабство навсегда.
Сотрудничество поэта с царем продолжалось худо-бедно до 1834 года. В 1833-м ему была оказана очередная милость – Александра Сергеевича избрали членом Российской Академии. А через десять месяцев он решает выйти из-под опеки двора. И причиной этому – работа над «Историей  Петра Первого». А именно в это время император еще больше «закрепляет» казенное положение поэта при дворе – присваивает ему младшее придворное звание камер-юнкера. И одновременно запрещает публикацию по теме Петра – поэму «Медный всадник». Запрет – как серьезное предвестие провала всего задуманного Пушкиным. Вот почему, на самом деле, его взбесило присвоение звания младшего камер-юнкера: ему указали на его место чиновника Министерства Иностранных дел, архивариуса, а не человека, который задумал изменить всю петровскую историю, изменить всю русскую литературу и идеологию.
25 июня 1834 года титулярный советник Пушкин все-таки подаёт в отставку с просьбой сохранить право работы в архивах, необходимое для исполнения «Истории Петра». Мотивом были указаны семейные дела и невозможность постоянного присутствия в столице. Прошение было принято с отказом пользоваться архивами, поскольку Пушкин формально являлся чиновником при Архиве Министерства иностранных дел. Таким образом, поэт лишался возможности продолжать работу. Следуя совету Жуковского, он отозвал прошение.
Позднее  еще раз «попытал счастья» - попросил у царя отпуск на 3—4 года: летом 1835 года он писал тёще, что собирается со всей семьёй ехать в деревню на несколько лет. Однако в отпуске ему было отказано, взамен Николай I предложил полугодовой отпуск и 10000 рублей, как было сказано, «на вспоможение». Пушкин их не принял и попросил 30000 рублей с условием удержания из своего жалования. Отпуск ему был предоставлен на четыре месяца.
Так на несколько лет вперёд его привязали к службе в Петербурге. Эта сумма не покрывала и половины долгов, из-за отпуска, с прекращением выплаты жалования, приходилось надеяться только на литературные доходы, зависевшие от читательского спроса. В конце 1834 — начале 1835 года вышло несколько итоговых изданий произведений Пушкина: полный текст «Евгения Онегина» , собрания стихотворений, повестей, поэм, однако, все они расходились с трудом. Критика уже в полный голос говорила об измельчании таланта Пушкина, о конце его эпохи в русской литературе.
    Две осени — 1834 года (в Болдине) и 1835 года (в Михайловском) были менее плодотворны. В третий раз поэт приезжал в Болдино осенью 1834 года по запутанным делам имения и прожил там месяц, написав лишь «Сказку о золотом петушке» (как будто она одна не шедевр мировой литературы? –Т.Щ.). В Михайловском ( в то  время, как Николай Первый проверял вместе с Бенкендорфом Москву на лояльность) Пушкин продолжал работать над «Сценами из рыцарских времён», «Египетскими ночами», создал стихотворение «Вновь я посетил».
          Широкой публике, сокрушавшейся о падении пушкинского таланта, было неведомо, что лучшие его произведения не были пропущены в печать, что в те годы шёл постоянный, напряжённый труд над обширными замыслами: «Историей Петра», романом о пугачёвщине. В творчестве поэта назрели коренные изменения. Пушкин-лирик в эти годы становится преимущественно «поэтом для себя». Он настойчиво экспериментирует теперь с прозаическими жанрами, которые не удовлетворяют его вполне, остаются в замыслах, набросках, черновиках, ищет новые формы литературы.

22

В это время поэт отказывается быть придворным сатириком, передавая сюжет «Ревизора» Гоголю, а также – российским сказочником. В 1836 году он встречается с автором поэтической сказки «Конек Горбунок» Ершовым, очень высоко оценивает его труд и благославляет  занять это место вместо себя. Тогда же Пушкин создает журнал «Современник», для чего берет в казне в долг еще 40 тысяч рублей. Он сразу же задает ему направление прогрессивного издания и, понятно, что преследует главное свое намерение – печатать в собственном журнале те свои произведения, которые он планирует создать на основе попавших ему в руки документов эпохи Петра Первого и формировать общественное мнении уже в другом русле. Но в каком – этого мы уже не узнаем никогда. И не только стараниями императора-убийцы поэтов, но и стараниями прытких идеологов-марксистов в СССР.
           Еще в декабре 1831 поэт Н. М. Языков писал своему брату: «Пушкин только и говорит, что о Петре… Он много, дескать, собрал и ещё соберёт новых сведений для своей истории, открыл, сообразил, осветил и прочее…». А 21 декабря М. П. Погодин в письме к С. П. Шевырёву, жившему тогда в Риме, говорил о том, что Пушкин не в настроении из-за того, что проект о написании «Истории Петра I», вероятно, не утверждён.
          По воспоминаниям В.И. Даля,  Пушкин говорил о том, что надо освоиться с историей и постоянно ею заниматься. Эти его слова многое означали: и напряженную глубокую работу с документами, и особые методики исследования,  научный анализ текстов, особое понимание событий и того, как они трактуются современниками, а не простое переписывание исторических подлинников. Конечно, ему «помогали» его предки, служившие Петру. И несостоявшийся убийца Петра Первого Федор Пушкин, изрубленный на колесе на лобном месте рядом с Кремлем во время восстания стрельцов, и его прадед, эфиопский принц Абрам Ганнибал, соратник  Петра Великого, и прадед Ржевский, изобретатель первой  российской подводной лодки, строитель воронежского порта. Семейные истории – это ли не самый ценный архив?
            А. И. Тургенев отмечал в то время в Пушкине «сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные… Никто так хорошо не судил русскую новейшую историю: он созревал для неё и знал и отыскал в известность, многое, что другие не заметили». Вот это-то и пугало Николая Первого и заставляло его принимать свои меры.
         Изначальный текст «Истории Петра Первого» был написан в период с января по  15 декабря 1835 года. Заметим: именно в это время происходит знакомство Дантеса с Натали и, видимо, начинает действовать  план императора по нейтрализации Пушкина и, вероятнее всего, использовании его  как сильной фигуры в международном заговоре. Даже двух. Первый – это тайная подготовка с сговору Николая с Германией и Францией по началу технической революции в России. Второй – по событиям отделения Бельгии от Нидерландов.
        А Пушкин продолжает напряженно работать над своим новым проектом. 6 декабря 1836 года О. С. Павлищева-Пушкина писала мужу о том, что ее брат собирается ехать в Москву на два или больше месяцев. В мае 1836 года он действительно приезжал туда с целью продолжать работу в архивах в течение следующих шести месяцев. П. Я. Чаадаев 25 мая писал А. И. Тургеневу о том, что Пушкин очень занят Петром Великим. Но ему пришлось вернуться в столицу из-за родов Натальи Николаевны.


23

Дальше мы знаем:  как только  Натали оправилась и стала появляться при дворе, Дантес возобновил свои любовные притязания с новой силой. Потом состоялось это их роковое свидание в доме грязной  провокаторши Полетики, ее двоюродной сестры, под прикрытием известного масона и агента разведки Петра Ланского. В ноябре 1836 года Пушкин получил  «диплом рогоносца» и понял окончательно: в Петербурге ему не дадут спокойно ни жить, ни работать. Многие исследователи считают, что его вялая  внешняя реакция на эти анонимные письма якобы признак того, что он чуть ли не сам их написал, чтобы  на дуэли покончить жизнь самоубийством. Но дело было в другом: скорее всего он обдумывал, как ему получить «выгоду» от этой мерзости? Ведь Пушкин тоже не был ангелом, и чего-чего, а циничного отношения к своим врагам у него всегда хватало.
         По свидетельству А. Н. Вульфа, Пушкин полагал, что за дуэль будет наказан новою ссылкой в Михайловское, где на свободе сможет работать над историей Петра. То есть, ради своей работы и свободы от преследования императора поэт был готов на крайние меры. Он настолько глубоко погрузился в этот необыкновенный творческий процесс, что уже не понимал библейской истины: против дьявола, с которым заключил союз, идти невозможно. И, как всегда в таком случае, опять же - по  библейским законам, тут же нашлись Иуды и среди ближайших друзей, и в семье.
О том, что Пушкин преследовал своим скандалом с Геккереном и вызовом его на дуэль именно эту цель, и к смерти не готовился, говорит то, что он и за несколько часов до дуэли  продолжал работать над «Историей Петра Первого». Еще в конце декабря поэт сообщил друзьям, что эта работа отнимает у него много времени. Перед самой дуэлью — 25 и 26 января - А. И. Тургенев разбирал вместе с ним европейские архивные документы и донесения французских послов при дворе императора Петра и его преемников.
             После смерти Пушкина В. А. Жуковский предпринял попытку опубликовать его рукопись (лучше бы он этого не делал, тогда ценнейший труд поэта, возможно, сохранился бы –Т.Щ.). Николай I, после ознакомления с рукописью, запретил публикацию. М. П. Романов, брат императора, утверждал еще в декабре 1836 года, что Пушкин недооценивает императора , что его точка зрения ложна и что он рассматривает Петра Первого  как сильного человека, чем как творческого гения.
И друзья поэта, стремясь, чтобы его труд увидел свет, решили убрать из него всё, что могло быть признано царём негодным для печати. Подлинная рукопись Пушкина, составившая после сшивки её листов тридцать одну тетрадь, была переписана. Колоссальная работа, по сути дела, пропала, поскольку друзья все вернули к романовским «настройкам» Карамзина.
         Копия в шести рукописных томах была передана отставному цензору К. С. Сербиновичу, который обладал некоторой исторической подготовкой и разбирался в Государственном архиве дела петровского времени. Он не ограничился изъятием из пушкинской рукописи отдельных выражений, резко характеризующих Петра I. Существует версия, будто он исказил, или исключил из неё строки, в которые вошла историческая концепция Пушкина, не принимаемая самодержавием. Отмеченные им места были переписаны в свободный реестр и против каждой выписки были помечены замечания об исключении выбракованных цензурой строк. В последнем случае Сербинович предлагал новую редакцию, которая придавала более приемлемый вид историческим суждениям Пушкина о Петре.
  После рассмотрения рукописи в 1840 году официальной цензурой, которая произвела ещё некоторые поправки, она была разрешена к печати. Тем не менее, издателя для чернового варианта не нашлось, и опека, учреждённая над детьми и имуществом Пушкина, вернула рукопись Н. Н. Пушкиной.
         В 1855—1857 годах П. В. Анненков опубликовал в собрании сочинений Пушкина начало его исторического труда под названием «Материалы для первой главы истории Петра Великого», от рождения Петра до момента начала его единоличного царствования. В Материалах для биографии Пушкина Анненков напечатал ещё два отрывка, касающиеся основания Петербурга и смерти императора. Он сопроводил их комментарием, где отметил, что отрывки представляют собой лишь наброски, программу неосуществлённого замысла.
          Впоследствии Анненков напечатал в «Вестнике Европы» статью, в которой привёл ряд мест, изъятых в 1840 году из «Истории Петра I» цензурой и скопированных по его указанию (благодаря этому они сохранились до наших дней).
         Как к материалу, не нашедшему своего издателя, интерес к рукописи был утрачен. «История Петра» вместе с книгами из библиотеки Пушкина хранилась в подвальных помещениях казарм Конно-Гвардейского полка, которым командовал П. Ланской, второй муж Натальи Николаевны. Впоследствии ящики с книгами и рукописью были перевезены в имение Ивановское Бронницкого уезда. Оттуда сын Пушкина, Александр,  1866 году часть своих вещей перевёз в усадьбу при станции Лопасня и среди них – библиотеку. Перед вывозкой оттуда ее в 1890 году (снова в Ивановское) книги стали проветривать и переупаковывать. По невнимательности ящик, в котором хранилась рукопись «Истории Петра I», был оставлен. Она была случайно обнаружена там же летом 1917 года Н. И. Гончаровой, племянницей Н. Н. Гончаровой-Пушкиной. Кроме рукописи «Истории Петра» в ящике хранились семейные документы Пушкиных. Выяснилось, что прислуга использовала бумаги из ящика для хозяйственных нужд. Находившийся тогда же в Лопасне Григорий Пушкин (внук поэта) узнал почерк деда. Из 31-й пушкинской тетради уцелело 22, а из шести томов цензурной копии — три.




ГЛАВА ТРЕТЬЯ



1

 


Николай Первый в отношении великих русских поэтов вел себя, как кровавый ростовщик, собирая смертельную прибыль в казну от погубленных им гениев. Мертвые, они падали к нему в бюджетную корзинку, как спелые гроздья винограда. Это был его промысел, который оплачивал  народ своей любовью к русской литературе.
А потом в Россию пришел англичанин Кноп и собрал кровавую прибыль с Романовых, заплативших за большие английские деньги собственной кровью.
Но сначала Николай  давал «друзьям» и родным поэтов - как  римский прокуратор в Иудее народу – самим избрать меру. И они избрали смерть. И сами убили. А император  умыл руки. Нет никаких доказательств его причастности. Напротив, у всех был выбор, и император каждый раз даже хотел остановить гибель: Грибоедова предупреждал «не пылить» в Тегеране, Пушкину запретил драться на дуэли, Лермонтова услал подальше от скандалов с дуэльными пистолетами и кинжалами, к Гоголю не подпускал злодеев – Белинского и Достоевского. Но вот беда – АННУШКА каждый раз разливала масло! Женщины поэтов уже были рядом и уже лили масло им под ноги. И они скользили, падали и разбивались насмерть.
Напомним: «скоропостижная» женитьба Грибоедова перед трагическим отъездом в Тегеран на праправнучке грузинского царя Ираклия Второго, героически сражавшегося с Персией за свободу Грузии и Армении, могла подвигнуть его на решительные действия в Тегеране по взиманию контрибуции с Персии и защите национальных прав плененных шахом грузин и армян, что вызвало недовольство власти и разгром русского посольства, когда Грибоедов был зверски убит.
И сватовство ( в это же самое время – вот странное совпадение!), а затем женитьба Пушкина на  юной красавице, дочери привилегированной бастардки Натальи Загряжской-Гончаровой, привела его к смерти.
Оба поэта во время этих событий болели и были как бы не в себе. А Пушкина к сватовству подталкивал известный «алеутский» колдун Толстой Американец,  вызвавшийся быть его поверенным  в этом деле.
Гоголь никогда не был женат, но перед смертью страстно влюбился в жену славянофила Александра Хомякова, самого богатого человека в Москве, имевшего весьма амбициозные, хотя и фантастические, планы в политике, а кроме того – гомеопата, колдовавшего с ядами, Екатерину Языкову-Хомякову, сестру поэта Языкова и очень странную женщину, каким-то колдовством покорявшую и губившую мужчин. Как говорили, от нее, умиравшей от тифа, Гоголь заразился и умер в страшных мучениях.
А какие женщины были задействованы в «организации»  гибели Лермонтова? Ведь возлюбленной на тот момент у него не было… Но были другие, и очень важные для этой истории женские персоны.


2
     Что же все-таки могло подвигнуть семейство Верзилиных в Пятигорске на «войну» против провинившихся молодых офицеров, сосланных на свою погибель на Кавказ царским правительством? Можно предположить, что причиной этому был банальный шантаж  Третьего Отделения после действий в отношении Эмилии со стороны Владимира Барятинского. А надо сказать, что и Владимир, и его брат Александр были еще те авантюристы. Да они и не могли оставаться иными, служа Бог знает в каком поколении Романовым, для которых, как и для властителей всех времен и народов, главным в управлении являлись дворцовые и международные интриги, многие из которых плелись исподволь и годами, и определенной части придворных там назначалась своя роль.
       Получил ее и Александр Барятинский. После того, как, ведя распутный образ жизни в высшем свете, в 1835 году он подобрался к великой княжне, дочери императора Николая Первого, Марии Николаевне, и об этом пополз слух в обществе. Вот так и он стал одним из тех молодых офицеров, которые получали в наказание направление на службу на Кавказ. В марте 1835 года личным распоряжением Николая I Александр Барятинский был командирован   в Кабардинский егерский полк  действующей армии.
 Там он с отличием участвовал в делах закубанских горцев, был ранен пулей в бок. В том же году  вернулся в Санкт-Петербург и был награждён золотой саблей с надписью «За храбрость». Назначен состоять при наследнике цесаревиче Александре (впоследствии императоре Александре II). В 1839 году стал его личным адъютантом.
Теперь это было безопасное время для влюбленных выходок Александра Барятинского – дочь Николая Первого вышла замуж, как пишут историки, по любви за герцога Максимилиана Лейхтенбергского, внука французской  императрицы Жозефины, жены  Наполеона Бонапарта. А Барятинский стал ухаживать за ее сестрой Ольгой, засидевшейся в девках. У него был  пунктик – жениться на ком-то из представительниц династии Романовых – из-за своего высокого происхождения. И в старости он женился-таки на  молодой грузинке Орбелиани,  из семьи грузинского царя Ираклия Второго, отбив ее у собственного адъютанта (вспомним, как совсем недавно английская королева Елизавета Вторая «отбила» у мужа  невесту для своего внука, принца  Гарри, актрису и модель, но главное – прямого потомка в дальнем колене  короля Франции Эдуарда Второго – и поженила их!).  Хотя  в том же году мог стать супругом любовницы  цесаревича Александра  Марии Трубецкой, которая без памяти, как говорили, была влюблена в него еще с тринадцатилетнего возраста, когда подростком он поцеловал ее в театре. Но в 1839 году вышла замуж за двоюродного дядю Лермонтова Алексея Григорьевича Столыпина.
Это было очень важное, можно сказать даже, роковое, событие в жизни Лермонтова, однако, совершенно недостаточно осмысленное исследователями.
Но чтобы разобраться с этим фактом, нужно заглянуть в покои императрицы Александры Федоровны, супруги Николая Первого. И сделать это – в 1832 году.

                3

Но сначала зададимся вопросом: почему Николай Первый и, тем более, его супруга Александра Федоровна, урожденная принцесса Фридерика Луиза Шарлотта Вильгельмина Прусская, сестра прусских королей Фридриха Вильгельма Четвертого и Вильгельма Первого, проявляли такой большой интерес к  поэту Лермонтову? Чем он им мешал и, если был нужен, то зачем? Историки построили несколько версий неприязненных отношений  императорского семейства и Лермонтова, но не обратили внимание на такие «мелкие» детали, которые отметают все их догадки и дают абсолютно иную картину событий 1839 года.
Одна из таких исторических версий – чисто женский интерес Александры Федоровны к популярному  автору восхитительных стихов в то время, когда она переживала особый период в своей жизни. С 1832 года семейное счастье омрачало её расстроенное здоровье (она выносила восьмерых детей) и невозможность приспособиться к климату Петербурга. Из-за частых болезней она была вынуждена уезжать лечиться на европейские курорты. Душевную боль приносили ей мимолётные увлечения мужа, особенно его связь с Варварой Нелидовой, возникшая после того, как врачи уверили государыню в опасности новой беременности для её жизни и посоветовали прекратить половые отношения с мужем.
          Странно, что при этом собственный круг друзей-мужчин Александры Фёдоровны в 1830-е годы составляли молодые кавалергарды Скарятин, Куракин, Дантес, Бетанкур и Александр Трубецкой, которого в письмах к подруге Софи Бобринской императрица ласково называла «Бархат». Поговаривали, и не без оснований, что у императрицы чахотка. Кроме того, у нее были припадки эпилепсии.  Тяжелую нервную болезнь она приобрела во время восстания декабристов, когда испугалась, что бунотовщики убьют ее детей.
Не минуло нервное расстройство по этой причине и самого императора – после декабрьских событий 1825 года его характер кардинально поменялся, стал злым, мстительным и раздражительным.
Но тут надо бы назвать вещи своими именами:  и государь, и его жена   в страшные для них дни получили тяжелое психическое потрясение, которое, к сожалению, не прошло и не вылечилось, а осталось как хроническое заболевание. Их обоих одолевала маниакальная подозрительность, которую они тщательно скрывали, как и подобает безумным, за «театром веселости и развлечений». Понимая это, современники отмечали, что
         Александра Фёдоровна умела владеть собой, скрывать под маской безоблачного счастья обиды и слёзы, старалась казаться здоровой и весёлой, когда её мучила лихорадка. Маркиз де Кюстин в 1839 году писал, что императрица не только танцевала все полонезы на свежем воздухе с открытой головой и обнажённой шеей, но и «будет танцевать до тех пор, пока у неё не станет сил держаться на ногах». При этом он не преминул отметить, что в свои сорок лет государыня выглядит гораздо старше своего возраста.
Именно тогда, в 1830-х годах, в моду вошли публичные маскарады. Здесь высшие сословия могли чувствовать себя более вольготно и затевать любовные интриги. Николаю I пришлось смириться с необходимостью воздерживаться от близости с супругой, но на маскарадах же царь начал заводить одну любовницу за другой. Супруге он об этом не рассказывал, однако сам  тщательно следил за верностью Александры Федоровны, даже лично принялся утверждать список тех, кто будет танцевать с императрицей на официальных мероприятиях. Чаще раза в год одна и та же фамилия в этом перечне не повторялась.
В это время отмечено увлечение императрицей князем Александром Трубецким, а императора – « бедной родственницей Романовых» Варварой Нелидовой (из рода Отрепьевых). Но если с любовной связью императора все понятно, то могла ли императрица позволить себе постельные утехи «на стороне», если врачами ей это категорически запрещено?  Нет, разумеется, и «поддельные» отношения с молодыми людьми лишь усиливали ее  нервное расстройство, толкали на всевозможные «экзотические» поступки.

                4

         Маскарады давали возможность Александре Федоровне вести себя как женщине непристойного поведения, когда она позволяла себе приставать к понравившимся ей мужчинам  под маской на лице. Подобные низкие нравы царят теперь во всем высшем свете Петербургского общества, но даже тем, кто не хотел бы участвовать в этих аморальных маскарадах, приходится также надевать маски и танцевать на  скверных балах – так велит царь.
Именно об этом  пишет в своем дневнике А.С. Пушкин в 1834 году, в частности, о роковом событии, с которого началось разрушение его семьи: «1 января. Третьего дня  я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове. Так я же сделаюсь русским Dangeau …» И далее: « Всё это кончилось тем, что жена моя выкинула. Вот до чего доплясались». Тут же: «Скоро по городу разнесутся толки о семейных ссорах Безобразова с молодою своей женою. Он ревнив до безумия. Дело доходило не раз до драки и даже до ножа. Он прогнал всех своих людей, не доверяя никому. Третьего дня она решилась броситься к ногам государыни, прося развода или чего-то подобного. Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он, кажется, сошел с ума».
       Но это же – сюжет драмы Лермонтова «Маскарад» о безумном картежнике и ревнивце Арбенине, которую он написал в 1835 году. И в этом образе можно узнать и самого императора, по-сумасшедшему ревновавшего императрицу на маскарадах. (Позднее оскандалившийся «маскарадный» Безобразов был сослан на Кавказ, а его жена – в Москву). Эта пьеса, запрещенная цензурой, сколько бы поэт ее не переделывал,  в полном виде так  не увидела света до 1864 года. И у биографов поэта сложилось мнение, что именно она вызвала недовольство  венценосной семьи, еще до стихотворения «На смерть поэта».
          Отметим: именно здесь же в своем дневнике Пушкин записывает: «Царь дал мне взаймы 20 000 на напечатание «Пугачева». Спасибо». И тут же отмечает:«Государыня спросила у меня, куда ездил я летом. Узнав, что в Оренбург, осведомилась о Перовском с большим добродушием».
      Одна короткая запись, но как много она значит и для Пушкина и для Лермонтова!  В ней присутствует фамилия генерала В.А. Перовского. Именно о нем  пишет в своих дневниках уже после гибели Александра Сергеевича, в феврале 1839 года, императрица Александра Федоровна.
        В это время императрица заинтересовалась автором "Смерти поэта". В начале января 1839 года В. А. Соллогуб писал В. Ф. Одоевскому: "Императрица просила стихи Лермонтова, которые Вы взяли у меня, чтобы списать, и которые, что более соответствует моему, чем Вашему обычаю, Вы мне не вернули". Не отсюда ли начинается задание Соллогубу написать пасквиль на Лермонтова «Большой свет», который летом того же года ему закажет дочь Александры Федоровны – Мария Николаевна?
Его имя упоминается императрицей в эти же январские дни, но в другой связи. "На днях я была на маскированном балу у Энгельгардта (именно эти балы и  подвергал обструкции в своих стихах Лермонтов –Т.Щ.), - пишет она сыну - наследнику 12 января 1839 года. - Я очень веселилась, интригуя Головина, молодого Салагуба, Апони и т. д. и т. д. Было переполнено и в самом деле очень весело".
Эта же маскарадная ночь описана в дневнике подробнее: "9 января... к Сесиль (Фредерике), там нашли Вишнякову, Труб(ецкую), Катр(ин). После приятного ужина в четырехместной карете в маскарад. Как интересно! Салагуб, Головин, Апони, - объяснялась с Перовским, судорога в ноге прошла..."  Описывая уже 3 февраля свой следующий маскарадный выезд, императрица упоминает друзей поэта - А. А. Столыпина-Монго, А. П. Шувалова, А. Карамзина: "Вечером Софи Б(обринская), Перовский в кабинете. После 11-ти в карете С(офи) под маской и (в костюме) летучей мыши с Лили, Трубецкой в маскарад. Атаковала Монго и Шувалова, Карамзин, Трубецкой..."
  А 8 февраля отмечен разговор о Лермонтове с В. А. Перовским в Петергофе: "...Читала с Катр(ин) до 1/2 9. Н(икс) лихорадит. .. Перовский (нрзб.) о Демоне". Затем: "Н(икс) нездоров, я велела пригласить Арендта, вместе читали, завтракать к Шамбо, назад в ландо одни. Н(икса) мучил сплин. Мишель обедал у меня, Н(икс) нет. Вечером чтение Перовского"*.
Смысл этих лаконичных заметок расшифровывается в записке императрицы к Бобринской, очевидно написанной 10 февраля 1839 года:
"Вчера я завтракала у Шамбо, сегодня мы отправились в церковь, сани играли большую роль, вечером - русская поэма Лермонтова Демон в чтении Перовского, что придавало еще большее очарование этой поэзии.- Я люблю его голос, всегда немного взволнованный и как бы запинающийся от чувства.
Об этом у нас был разговор в вашей карете в маскарадную ночь, вы знаете".


5

       Только  слишком экзальтированной даме придет в голову развлекаться  ночью чтением  жутковатой поэмы «Демон» рядом с самым красивым молодым человеком столицы Столыпиным Монго, кузеном  Михаила Лермонтова и его близким другом, в карете, которая несется в шумный  маскарад великосветского свального греха холодного зимнего Петербурга. Можно представить, что императрица увлечена автором «ужасника» 19 века, но млеет-то она – от  голоса Перовского, взволнованного и запинающегося от чувств»…
Вот в фамилии этого замечательного «чтеца» и кроется великая тайна происходивших на тот момент событий вокруг Лермонтова, с которым ни императрица, ни император ни разу лично и близко не встретились, но  он поглощал подчас все их внимание. А чтецом был ни кто иной, как очень известный известный и заслуженный  сорокачетырехлетний Василий Алексеевич Перовский, участник Отечественной войны 1812 года.
        4(16) сентября попал в Москве во французский плен, где пробыл до 1814 года. Состоял при начальнике главного штаба на Венском конгрессе 1814-1815 годов, служил в лейб-гвардейском Егерском полку (1816-1828 годы), адъютант великого князя Николая Павлович (будущего императора Николая Первого –Т.Щ.). Член  «Союза благоденствия» (1818 год), вскоре отошел от декабристов, участвовал в подавлении их выступления.
 Член Комитета о преобразованиях учебных заведений (1826 год), участник русско-турецкой войны 1828-1829 годов.
Генерал-майор свиты Его Императорского Величества (1828 год), директор канцелярии начальника Морского и Главного морского штабов (1828-1831 годы). Исполняющий обязанности военного губернатора нескольких полицейских частей Санкт-Петербурга во время эпидемии холеры в 1831 году.
Оренбургский военный губернатор (1833-1842 годы), генерал-адъютант (1833 год), совершил неудачный поход на Хивинское ханство в 1839-1840 годах.

В.А. Перовский 7 апреля 1857 года по болезни вышел в отставку и 8 декабря того же года скончался в Алупке, имении Воронцовых, холостым и бездетным.
Но как же такой именитый господин оказался в феврале 1839 года всего лишь в роли чтеца поэмы «Демон»? Правда, у ног самой императрицы…
Да, этот генерал-майор свиты Его Императорского Величества был еще и не в таких «ролях». И не случайно Пушкин упомянул его в своих дневниковых записях еще за 1834 год.
Известно, что из этой поездки Пушкин привез сюжет для «Ревизора» Гоголя. В августе 1833 года он прибыл в Нижний Новгород, где местный губернатор Бутурлин принял его за тайного ревизора. Принято считать, что прообразом городничего и послужил Бутурлин. Тем более, что Хлестаков в комедии Гоголя в своём путешествии повторяет часть маршрута Пушкина.
             Но все тот же вездесущий, но «непричастный»  В. Соллогуб рассказывал позже, что сюжет пьесы Н. В. Гоголя «Ревизор» был подсказан следующим эпизодом. Когда А. С. Пушкин приехал в Оренбург осенью 1833 года собирать материалы о пугачёвском восстании, то «узнал, что о нём получена графом В. А. Перовским секретная бумага, в которой последний предостерегался, чтоб был осторожен, так как история пугачёвского бунта была только предлогом, чтобы обревизовать секретно действия оренбургских чиновников». То есть, заслуженный и греющийся в лучах славы рядом с императором генерал и стал прообразом  смешного и нелепого городничего в пьесе Гоголя «Ревизор»?
    Выходит, что так оно и есть. Но смешно ли это в действительности? Если  посмотреть на события того времени, то это  не смешно, а трагично и  связано со страшной смертью замечательного человека, «настоящего ревизора», который действовал по личному заданию Николая Первого, начавшего борьбу с коррупцией, молодого и преданного России офицера Александра Ивановича Казарского.
Побывав с ревизиями в нескольких губерниях, Казарский, с которым был лично знаком Пушкин,  летом 1833 года по заданию императора отправился ревизовать Черноморский флот. Он обнаружил там преступную коррумпированность самого главнокомандующего адмирала Грейга, но  не успел довести дело до конца, потому что был отравлен крысиным ядом и умер в страшных мучениях. Уже в 1834 году в Севастополе по распоряжению нового адмирала –Лазарева - был заложен памятник герою. Восхитительный монумент по проекту художника Брюллова (говорят, что заказчиком был сам Николай Первый) был открыт в 1839 году. Когда осмеянный на весь свет оренбургский, простите,  гоголевский, «городничий» холодной зимней ночью в карете читал императрице  страшную поэму Лермонтова «Демон» голосом, от которого она приходила в восторг.

6

        И было бы смешно представлять, как волновался  Василий Алексеевич Перовский, предупрежденный кем-то о приезде «ревизора» Пушкина, если бы сегодня не было так грустно от мысли, что в это же время уже жестоко убили в Николаеве  красивого молодого человека, патриота своей страны, славного боевого офицера, «настоящего ревизора» Александра Ивановича Казарского. Сама собой напрашивается мысль о том, кто мог предупредить Перовского о визите досужего поэта?
Им мог быть А.Н. Мордвинов, начальник канцелярии Третьего Отделения. В процессе работы над «Историей Пугачева» Пушкин посчитал совершенно необходимым посетить места событий и 22 июля 1833 года обратился к Бенкендорфу с просьбой разрешить ему поездку в Казань и Оренбург. 29 июля, по поручению Бенкендорфа, начальник канцелярии III Отделения А. Н. Мордвинов в письме Пушкину попросил его о дополнительном разъяснении причин планируемого путешествия. В ответе Мордвинову  поэт написал, что уже два года он был занят историческими изысканиями, отвлекавшими его от литературных трудов, что он хочет написать роман о событиях, имевших место в Оренбурге и Казани, «и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии». В первых числах августа Мордвинов направил докладную записку императору Николаю, в которой почти дословно повторил доводы Пушкина. На сохранившейся в архивах докладной записке сохранился автограф Бенкендорфа: «Государь позволяет». 7 августа Мордвинов известил Пушкина о полученном разрешении на поездку, 11 августа министр Несельроде на этом основании предоставил ему 4-месячный отпуск. А.Н. Мордвинов постоянно с тех пор был в курсе мельчайших подробностей путешествия Пушкина и обеспечения его  необходимыми архивными документами (их были тысячи! – Т.Щ.)
Но почему у неизвестного доброжелателя губернатора Оренбурга А.В. Перовского вдруг возникла такая необычная мысль о «настоящей» миссии поэта на Урал? О том, что он будет ревизовать царских чиновников? А если А.Н. Мордвинов или кто-то другой из Третьего Отделения и самого ближайшего окружения императора знал о действительно каком-то особом задании Николая Первого поэту? Но не думаю, что это задание касалось ревизии как таковой. Скорее всего, царю  от Пушкина было нужно совсем другое – произведение типа «Горе от ума» Грибоедова, которое  высмеивало бы и сурово обличало нравы  чиновников в провинции. Ведь путешествие Пушкина в Сибирь состоялось сразу после убийства приближенного к императору ревизора Казарского, и Николай Павлович захотел  убийственным смехом в адрес коррупционеров «казнить» всех мздоимцев в России разом.
Косвенно на такую договоренность указывает тот факт, что Пушкин очень давил на Гоголя, буквально заставлял писать пьесу, передав ему сюжет «Ревизора», вернувшись из поездки, о которой Гоголь знал очень подробно. Это тоже странно. И отказ Пушкина стать вторым Грибоедовым, записным царским сатириком, наверняка мог сильно рассердить царя, который, возможно, видел именно его знаменитое имя под  разгромной пьесой. Но Пушкин добился того, что Николай Первый получил-таки произведение, которое  хотел, а, кроме этого, нового гения России – из рук великого поэта прямо в царские руки. И император принял Гоголя и приблизил к себе до самой его и своей смерти. Тем более, что Пушкин очень  порадовал его текстом «Истории пугачевского бунта», на который, увы, не  было ни одной положительной рецензии от критиков – кроме царской. Но за «бунтом» тут же была опубликована «Капитанская дочка», вызвавшая восторг у читателей.
  Казалось бы – невероятно, что Николай Первый мог замыслить использовать Пушкина в качестве шпиона-налоговика в дальних губерниях. Но в том-то и заключалась особенность его правления, что он умел использовать людей для таких целей, о которых и подумать было нельзя. Однако этот прием очень распространен в разведке, главным представителем которой в любом государстве является его правитель.
И вот всего лишь один из таких примеров «невероятных» приемов Николая Павловича именно в деле ревизий – декабрист Александр Николаевич Муравьев ( двоюродный брат А.Н. Мордвинова). Он -    участник Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии 1813—1814 годов, а также один из основателей декабристского движения. Но впоследствии - генерал-лейтенант, Нижегородский военный губернатор, сенатор. Как ни странно. Наверное, единственный  пример не только скорого прощения осужденного к высылке в Сибирь декабриста, но и стремительного возвышения его по карьерной лестнице.
Он был арестован в имении жены селе Ботове Волоколамского уезда 8 января 1826 года по приказу от 5 января 1826 года. 13 января доставлен в Санкт-Петербург на главную гауптвахту, 14 января переведён в Петропавловскую крепость. Осуждён по VI разряду 10 июля 1826 года; приговорён к ссылке в Сибирь без лишения чинов и дворянства. Выехал из Санкт-Петербурга в Якутск 28 июля 1826 года; супруга решила последовать за своим мужем, но им было запрещено ехать вместе.  После ходатайства тёщи, княгини Е. С. Шаховской, место ссылки было изменено на Верхнеудинск. Муравьёв узнал об этом по дороге в Якутск. Прибыл в Верхнеудинск  24 января 1827 года. Просил разрешения поступить на гражданскую службу, что было разрешено 30 ноября 1827 года. 19 января 1828 года был назначен городничим в Иркутск, вступил в должность 23 апреля 1828 года. 11 июля 1831 года назначен на должность председателя Иркутского губернского правления в чине статский советник.
25 июня 1832 года был назначен председателем Тобольского губернского правления; прибыл в Тобольск 28 октября того же года. С 30 октября 1832 года исправлял должность тобольского гражданского губернатора. Из-за конфликта с генерал-губернатором Западной Сибири И. А. Вельяминовым 25 января 1834 года переведён в Вятку на должность председателя уголовной палаты. Однако преемник Вельяминова Н. С. Сулима в конце того же 1834 года выразил желание возвратить А. Н. Муравьева в Тобольск на прежнюю губернаторскую должность. 25 мая 1835 года назначен председателем Таврической уголовной палаты. В 1837 году несколько раз исполнял обязанности гражданского губернатора. Из-за конфликта с генерал-губернатором графом Михаилом Воронцовым, 6 ноября 1837 года переведён на должность архангельского гражданского губернатора. Из-за крестьянских волнений в Ижемской волости уволен от должности губернатора 7 июня 1839 года.
С 15 апреля 1843 года состоял на службе в Министерстве внутренних дел. 16 февраля 1846 года назначен членом Совета министра внутренних дел, проводил ревизии различных губерний.
Как видим, организатор декабристского движения, находясь на высоких должностях после короткой высылки в Сибирь, не ладил с николаевскими аристократами, что не помешало ему оставаться на этих должностях и двигаться выше. И не эта ли его черта характера пришлась по душе Николаю Павловичу, который, в конце концов, назначил его главным ревизором России в 1846 году? Наверное, ревизором он был беспощадным и никому не давал спуску. Вот вам и  главный декабрист-мятежник, государственный преступник…
          Вернемся к А.Н. Мордвинову. Он был дальним родственником адмирала Н.С. Мордвинова, который, в свою очередь, приходился родственником Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Княгиня Мария Аркадьевна Вяземская, урождённая Столыпина, в первом браке Бек — гофмейстерина, статс-дама, внучка адмирала графа Н. С. Мордвинова, двоюродная тётка поэта , жена  князя Павла Вяземского. Именно через А.Н. Муравьева Лермонтов обращался к Мордвинову с просьбами о заступничестве после запрета драмы «Маскарад» цензурой III отделения.  Как известно, обращение ничего не дало, «Маскарад» не увидел  печати и постановок. Но что, если Мордвинов, желая все-таки помочь поэту, оказал  ему услугу, предупредив  оренбургского губернатора  Перовского о  визите Пушкина? И Перовский из признательности  познакомил ( по просьбе Мордвинова)  императрицу  Александру Федоровну со стихами поэта и тогда-то  читал  ей поэму «Демон» в карете, мчащей их на маскарад? Конечно, это фантастическое предположение, тем более, что это чтение «Демона» состоялось пять лет спустя после путешествия Пушкина и когда его уже не было в  живых – в 1839 году.
             Но заметим:  после написания стихотворения «Смерть поэта»  в 1837 году Лермонтов снова обращается к А.Н Мордвинову, чтобы избежать гонений. Тот не нашёл в первоначальной редакции, без последних 16 строк, ничего предосудительного (даже назвал «прекрасным»), однако, счел нежелательной его публикацию. В марте 1839 года, спустя месяц после поездок Перовского с императрицей на костюмированные балы,  Мордвинов был уволен с поста управляющего  канцелярии Третьего Отделения, его место занял Леонтий Дубельт. Которого он сам продвигал по службе.
Как бы там ни было, а произведения Лермонтова привлекли внимание венценосцев. Но, как быстро выяснилось, не поэтической красотой, а целесообразностью для очень большого плана во внутренней и внешней политики Николая Первого. И не «Демон» был ему нужен, а «Герой нашего времени». Но не в лице бунтующего Печорина, а в лице мудрого служаки на кавказской войне Максим Максимыча. Почему?
Нужно вернуться к генералу В.А. Перовскому.



7


       В начале 1839 года генерала постигла большая неудача. Но прежде, чем о ней рассказать подробно, зададим себе вопрос:  как мог Перовский, будучи губернатором Оренбурга, зимой 1839-го читать «Демона» в карете императрицы в Петербурге? Может быть, это был другой Перовский? Да нет, тот самый. И был он в столице в это время с особой миссией – с подготовкой плана похода русской армии на Хиву, который он возглавил и проиграл. Вот в чем была его большая неудача.
И все-таки, остается загадкой: как и зачем могло такое произойти, что после легкомысленного чтения в карете, мчащейся по маскарадам, всего через месяц генерал Перовский уже осуществлял военный поход на Хиву, имеющий огромное стратегическое международное значение? Или… эти поездки в маскарады были ни чем иным, как разведкой, которую осуществляла  Александра Федоровна, прихватив в помощники многоопытного Перовского? И все эти развлечения в карете в присутствии молодых офицеров были просто спектаклем, собственным «маскарадом» Ее Императорского Величества, под которым она скрывала желание узнать настроение петербургских аристократов в преддверии новой войны на Востоке, а, главное, выведать у великосветских болтушек, известно ли кому-то о тайных планах императора, который в это время уже ожидал в столице необычного гостя из Англии – маленького, никому не известного человечка немецкого происхождения – почти карлика и почти ребенка… Человечка, который должен был перевернуть всю жизнь в России!
Современные политики и историки ищут доказательства участия Романовых в событиях, которые привели к  Октябрьской революции 1917 года. Есть много фактов дворцовых усобиц, заговоров, противоречий в венценосном семействе. Но чтобы понять, что именно Романовы открыли двери  революции в России, приведшей к падению  великой империи, нужно отступить именно в 1839 год, в то время, когда никто бы и подумать не мог ( и сегодня не может) о революционных наклонностях в настроении Николая Павловича.
           Но после провала планов Александра Первого политического и экономического реформирования страны  с участием дворян, его брату, принявшему правление, пришлось эти планы сильно корректировать. Внимательно наблюдая за бурным развитием Англии, Николай Первый все больше  испытывал желание сблизиться именно с этой страной. Фразу, сказанную Лениным после  казни его брата (фатальное совпадение), «Мы пойдем другим путем», по справедливости нужно бы отдать Николаю Павловичу. Он продолжил дело своего брата, но так, что даже его приближенные поначалу ничего не заметили! Это была потрясающая «подпольная» работа!
В чем же она заключалась? В сговоре с иностранными государствами – с вольным городом Бремен Германского союза и Англией. В конце тридцатых годов 19 века Россию еще можно было называть «жандармом Европы», поскольку она пока что  контролировала новые территориальные образования там после победы над Наполеоном. А именно на Венском конгрессе был создан Германский союз вместо распущенной в 1806 году Священной Римской империи. В него входили Австрия, королевства Пруссия, Бавария, Саксония, Ганновер, Вюртемберг и четыре города-республики – Франкфурт, Гамбург, Бремен и Любек.
           Теперь, как говорится, «следите за руками»: ненавидя французскую революцию 1830 года, нового, «буржуазного», короля Франции  Луи Филиппа, из-за которого либеральное  революционное движение перекинулось и в Германию,  Николай Первый в 1839 году принимает в России эмиссара из Манчестера,  родившегося и получившего образование и воспитание именно в свободном, конституционном городе Бремене, одним из первых в Германии освободившем крестьян от крепостной зависимости – Людвига Кнопа.
           Тот, кто узнал бы о двойных стандартах в мышлении русского императора-реакционера, беспощадно подавившего бунт декабристов в 1825 году, и о его тайном сговоре с Англией и конституционным Бременом в 1839 году, мог бы назвать его государственным изменником. И, возможно, был бы прав…
          То, что сделал Николай Первый, было гораздо рискованнее и революционнее, чем  планировал его брат, император Александр Первый. Практически одновременно с Англией он начал в России промышленную революцию, которая затем совершила в короткое время  настоящий переворот в российском обществе, породив  новый класс влиятельной и богатой буржуазии – купечества и промышленников. Веками русские цари не могли справиться со своими антагонистами – боярами и дворянами-аристократами, сколько бы они не меняли их местами, не гнобили и не «переделывали», отрезая бороды и одевая в европейское платье, пытаясь приблизить их к прогрессу. Николай Павлович решил эту проблему быстро и радикально.

8

Для подобных преобразований нужна особая идеология. Часть ее – литературные произведения  талантливых авторов, направленные на проведение  определенной политики власти в жизнь общества. Вот, видимо, почему так старательно изучала царская семья  в 1839-м, а затем в 1840-м годах творчество поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. Даже его ужасное  стихотворение «Смерть поэта», можно сказать, было им на руку, поскольку привлекло к молодому писателю  внимание российского общества. И царь уже был готов приблизить к себе поэта для своих практических целей, но вдруг обнаружил в опубликованном романе … себя самого и в образе холодного и бессердечного убийцы Печорина, и в образе противного, самонадеянного и глупого Грушницкого, да еще эта княжна с английским именем Мери! Если его покойный  брат император Александр Первый в образе Александра  Чацкого в пьесе Грибоедова «Горе от ума»  «пришелся ко двору» Николая Первого, то «герой» Лермонтова, вырвавшийся на волю без высочайшего разрешения,  вызвал гнев царя.
Сохранилось его известное письмо Александре Федоровне, которое он написал во время путешествия на корабле в июне 1840 года, прочитав  только что опубликованный роман Лермонтова, который, на мой взгляд, и стоил ему жизни: «…нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. И хотя эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением, все-таки они производят болезненное действие, потому что в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе как по гнусным и грязным побуждениям. Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего существования на земле? Люди и так слишком склонны становиться ипохондриками или мизантропами, так зачем же подобными писаниями возбуждать или развивать такие наклонности! Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора.
Характер капитана набросан удачно. Приступая к повести, я надеялся и радовался тому, что он-то и будет героем наших дней, потому что в этом разряде людей встречаются куда более настоящие, чем те, которых так неразборчиво награждают этим эпитетом. Несомненно, кавказский корпус насчитывает их немало, но редко кто умеет их разглядеть. Однако капитан появляется в этом сочинении как надежда, так и не осуществившаяся, и господин Лермонтов не сумел последовать за этим благородным и таким простым характером; он заменяет его презренными, очень мало интересными лицами, которые, чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так и оставались в неизвестности — чтобы не вызывать отвращения. Счастливый путь, г. Лермонтов, пусть он, если это возможно, прочистит себе голову в среде, где сумеет завершить характер своего капитана, если вообще он способен его постичь и обрисовать».
Незадолго до смерти, возможно, понимая это настроение императора, Лермонтов написал  замечательное, хотя и очень грустное, предисловие ко второму изданию «Героя…»: «… Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее на находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной нежнейшей дружбы. Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых... Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности! Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж бог знает!»


9

Зачем же нужен был Николаю Первому такой литературный  герой, как Максим Максимыч из Кавказского корпуса? Затем, чтобы российское общество  того времени  убедилось в необходимости людей, которые сражаются за интересы страны на восточных рубежах. А там с 1813 года  шла непрекращающаяся схватка за торговые пути для азиатского хлопка в Россию. Она имеет политическое название «Большая игра», жертвами которой, собственно, и стали четыре гения России: Грибоедов, Пушкин, Лермонтов и Гоголь. Да и Достоевскому от нее досталось едва не до смерти.
Большая игра  (другое русское название — Война тене;йй) — геополитическое соперничество между Британской и Российскойимпериями за господство в Южной и Центральной Азии в XIX — начале XX в. Выражение the Great (Grand) Game впервые использовал офицер на службе Ост-Индской компании Артур Конолли на полях копии письма, отправленного британским политическим представителем в Кабуле губернатору Бомбея в 1840 году. В широкий оборот термин был введён Редьярдом Киплингом в романе «Ким»  в 1901 году.
Интересно, что убежденный масон и друг английского короля Георга Пятого  писатель Киплинг в этом романе создал образ мальчика-сироты, воспитанного в Индии и ставшего с детских лет шпионом. Как этот образ напоминает нам другой – юноши, почти ребенка, прибывшего в Петербург из Англии  с великой международной  миссией, о которой не знал никто, кроме императора Николая Первого, задумавшего  выиграть в этой «Войне теней». Кстати говоря,  знаменитого на весь мир Киплинга, в отличие от русских гениев,  английский король  не убил, он до конца жизни был его другом, и Киплинг прожил очень долго и счастливо, в самом ее конце публично воспев свое любимое масонство в стихах «Материнская ложа»:


 ... Мне зёрна чёток памяти перебирать не лень.
Придёт воспоминание – не даром прожит день.

Я помню своих  Братьев, я не забыл имён.
«Рейл-Вэй», путейцы, станция и колокола звон.
Кондуктор был, тюремщик, редактор и сержант,
Полковник-полицейский, помещик, интендант.

Мне дорог бравый Рандл… ну, память, подскажи!
Бизли, Акман и Донкин, и Фрамджи Эд-Ульджи…

При встречах в людных улочках не скажем мы «Привет!»,
На взгляд знакомый радостно не улыбнёмся вслед.
Мы не знакомы в обществе банкиров и купцов,
Где чистоган господствует – кумир всех подлецов.

Но в Ложе нашей Матери нет Братьев нас родней,
Где Подмастерьем Истину познал из уст друзей.
Не жестов и не символов секреты – только Труд,
Покой и Просвещение народы обретут!

Сословные условности, цвет кожи и цвет глаз,
Язык, происхождение – не разделяют нас!..


10



       Теперь – о «Большой игре». Начиная с 1813 года, британская дипломатия с беспокойством наблюдала за военными успехами русских войск против Персии, завершившимися подписанием Гюлистанского и Туркманчайского договоров.

          12 (24) октября 1813 года был подписан Гюлистанский мир (Карабах), по которому Персия признала вхождение в состав Российской империи Восточной Грузии и Северной части современного Азербайджана, Имеретии, Гурии, Менгрелии и Абхазии; Россия получила исключительное право держать военный флот на Каспийском море.
             Эта война и стала началом «Большой игры» между Британской и Российской империями в Азии.
             В 1814 году Персия подписала договор с Великобританией, по которому она обязалась не пропускать через свою территорию в Индию войска какой бы то ни было державы. Великобритания, со своей стороны, согласилась добиваться пересмотра Гюлистанского договора в пользу Персии, а в случае войны обязалась предоставлять шаху денежную помощь в размере 200 тысяч туманов в год и помогать войсками и оружием. Британские дипломаты, добиваясь прекращения персидско-турецкой войны, начавшейся в 1821 году, подталкивали Фетх Али-шаха и наследника престола Аббас-Мирзу на выступление против России.
             Напряжённая международная обстановка 1825 года и восстание декабристов были восприняты в Персии как наиболее благоприятный момент для выступления против России. Наследник престола и правитель  иранского Азербайджана  Аббас-Мирза, создавший с помощью европейских инструкторов новую армию и считавший себя способным вернуть утраченные в 1813 году земли, решил воспользоваться столь удобным, как ему казалось, случаем.
             Главнокомандующий русскими войсками на Кавказе генерал А. П. Ермолов предупреждал императора Николая I, что Персия открыто готовится к войне. Николай I, ввиду обострявшегося конфликта с Турцией,  был готов за нейтралитет Персии уступить ей южную часть Талышского ханства. Однако князь  А. С. Меньшиков, которого Николай I направил в Тегеран с поручением обеспечить мир любой ценой, не смог ничего добиться и покинул иранскую столицу.
          Началась Русско-персидская война 1826—1828 годов — военный конфликт между Российской и Персидской империями за господство в Закавказье и Прикаспии, в результате которого Россия окончательно закрепилась в этом регионе и присоединила к своей территории Восточную Армениюю. Теперь военные неудачи заставили персов пойти на мирные переговоры. 10 (22) февраля 1828 года был подписан Туркманчайский мирный договор (в с. Туркманчай близ Тебриза), заключённый между Российской и Персидской империями, по которому Персия подтверждала все условия Гюлистанского мирного договора 1813 года, признавала переход к России части Каспийского побережья до р. Астара,Восточной Армении. (На территории Восточной Армении было создано особое административное образование — Армянская область, с переселением туда армян из Ирана). Границей между государствами стал Аракс.
           Кроме того, персидский шах обязывался выплатить России контрибуцию (10 куруров туманов — 20 млн руб.). Что касается иранского Азербайджана, то Россия обязалась вывести из него войска по выплате контрибуции. Также персидский шах обязался предоставить амнистию всем жителям иранского Азербайджана, сотрудничавшим с русскими войсками. Но, подстрекаемые англичанами, персы устроили бунт в Тегеране, во время которого погиб Грибоедов.

11


            Предыстория же «Большой игры» такая. Ещё в 1600 году в Индию проникли англичане, основав там Ост-Индскую компанию и превратив всю Индиюв свою колонию.
Начиная со времён Петра I, Российской империей в Среднюю Азию снаряжались экспедиции и направлялись дипломаты для установления дипломатических связей с местными ханствами. Со временем Российская империя всё дальше и дальше продвигалась на Ближний Восток и в Среднюю Азию, и к началу XIX века российские и британские интересы в регионе столкнулись.
         Теперь  снова, как говорится, «следите за руками» и увидите, какое  истинное мошенничество используют историки, рассказывая о смерти императора Павла Первого. Подробно тому, как они высмеивают намерения Ивана Грозного жениться на английской королеве Елизавете Первой, объясняя это не его  серьезными геополитическими  устремлениями, а слабоумием царя, наши историки точно также высмеивают намерение Павла Первого завоевать Индию.В 1801 году  он поддержал идею Наполеона Бонапарта о совместном походе русско-французской армии в британскую Индию. В январе того же года в Среднюю Азию направились 20 000 казаков, однако, в марте они получили приказ об возвращении обратно в Россию в связи со смертью императора. Так что убийство Павла было международным заговором, а не дворцовым, т совершено в пользу Англии. После этого на протяжении двадцати лет планы завоевания «жемчужины британской короны» в Петербурге всерьёз не обсуждались.
          Но в 1822 году правительство неожиданно озаботилось судьбой «отечественного товаропроизводителя», введя высокие налоги на импорт готовой одежды. Дела российских текстильщиков пошли в гору, однако, им по-прежнему не хватало импортного сырья.
          Тогда-то   Александр Первый, видимо и составил план модернизации отечественного текстильного производства, но собственными силами, без помощи Европы. Он рассчитывал на хлопок с завоеванных территоий. Англия же была на чеку, и  России пришлось вести войну за войной на Востоке и пережить декабрьское восстание.
              Николай Первый пошел другим путем, вступив в  тайные договоренности с Англией. И получил-таки не только  восточный хлопок, но и машины, технологии и специалистов из самой Англии. Только теперь противнице России пришлось закрыть глаза на ее завоевания территорий на востоке, поскольку для английских машин в России нужно было очень много хлопка. Вот когда Николаю Первому понадобились патриотические художественные произведении о  героях кавказских войн типа Максим Максимыча Лермонтова. Но поэт осуждал и эти войны, и перемены, наступавшие в обществе в связи с  началом развития бизнеса и промышленного производства текстиля.
Российская же империя мотивировала своё расширение на восток желанием цивилизовать отсталые народы Средней Азии, открыть рынок сбыта для среднеазиатских товаров (в том числе хлопка), прекратить опустошительные набеги местных народов на её владения. Лев Феофилович Костенко писал: «Нечестолюбивые замыслы и никакие другие своекорыстные расчёты руководят Россией в её поступательном движении в Среднюю Азию, но исключительно только желание умиротворить тот край, дать толчок её производительным силам и открыть кратчайший путь для сбыта произведений Туркестана в европейскую часть России».






12



       Одной из причин Хивинского похода, который подготовил сразу после чтения поэмы «Демон» в карете государыни Александры Федоровны, осуществил его и проиграл в 1839 году В.А. Перовский, и стала Большая игра — российско-британское противостояние в Средней Азии и на Ближнем Востоке. Основными задачами похода, определёнными на заседании особого комитета Азиатского департамента в марте 1839-го, было прекращение набегов хивинцев на подвластные Российской империи территории, освобождение российских пленных в Хивинском ханстве, обеспечение безопасной торговли и транзитов грузов и исследование Аральского моря. Предположительно одной из целей было смещение тогдашнего хивинского хана Алла Кули-хана и возведение на престол человека, более лояльного к Российской империи.
По мнению некоторых исследователей, поход мог быть подготовкой к более масштабным военным действиям и последующим завоеванием Россией узбекских территорий.
Как писал И. Виткевич, адъютант Перовского, направленный им с разведывательной миссией в Среднюю Азию:"Ныне власть и влияние нашего управления простирается почти не далее пограничной черты Урала и не внушает ни кайсакам, ни областям Средней Азии особенного уважения". «С нашего каравана взято хивинцами с одних бухарцев на 340 бухарских червонцев, или на 5440 рублей. С татар наших берут, как известно, вдвое противу азиятцев… У татар наших развязывают тюки, бьют людей и собирают с неслыханными притеснениями и злоупотреблениями; из развязанных тюков хватают и тащат товары во все стороны…». «Если посмотришьсвоими глазами на эти самоуправства, о коих у нас едва ли кто имеет понятие, то нисколько нельзя удивляться застою нашей азиатской торговли.» «Хивинцы ездят по Сырдарье, до самого Ак-МечетаТашкентского, где отделяется Куван от Сыра, и грабят беспощадно чумекейцев наших, которые зимуют здесь и прикочевывают на лето к Оренбургской линии между Орска и Верхнеуральска.» «Ныне же насилиеэто вошло в употребление, и наши так называемые подданные (киргиз-кайсаки), будучи с нашей стороны освобождены от всякой подати и в то же время подвергаясь, по беззащитности своей, всем произвольным притеснениям и поборам хивинцев, поневоле повинуются им более чем нам и считают себя более или менее подведомственными хивинскому хану».
Россия хотела в этом районе получить новый стратегически важный торнговый путь: в регионе Хивинского ханства было большое количество хлопка, который на рынке стоил дорого. Хлопок было долго и небезопасно везти через казахские степи, поэтому более быстрым и безопасным путём могла бы стать Аму-Дарья (если бы она впадала, как думали в то время, в Каспийское море).
           Для Российской империи поход оказался безуспешным. Войска вернулись в Оренбург, потеряв в походе 1054 человека, преимущественно из-за холода и болезней. Из вернувшихся 604 человека были положены в госпиталь в связи с заболеванием цингой, многие из них не выжили. 600 русских пленных, отставших от отряда, а также взятых хивинцами в плен на пограничных постах ещё до начала похода, вернулись в Россию в октябре 1840 года. Одновременно с возвращением пленных, хан Хивы издал фирман, в котором его подданным запрещалось брать в плен русских или даже покупать их у других степных народов]. Очевидно, что несмотря на неудачный исход похода Перовского, Кули-хан не хотел дальнейшего обострения отношений с Россией.


13


      Проблемы с эффективными поставками импортного хлопка в Россию без всякой войны решил агент английской королевы Виктории немец Людвиг Кноп. Всего за десять лет ему удалось стать крупнейшим поставщиком хлопка из Америки, Египта, Индии и Туркестана, где у него были собственные плантации. В связи с бурным развитием хлопчатобумажной промышленности ввоз хлопка в Россию (в целях его переработки) вырос с 1,62 тыс. т. в 1819 г. до 48 тыс.т. в 1859 г., то есть почти в 30 раз, причем особенно быстро хлопчатобумажное производство росло в 1840-е годы. Таких темпов, как за 40-е годы, с учетверением за одно лишь десятилетие, не знала даже Англия в свои лучшие годы промышленного переворота XVIII века.
          История развития производства хлопка в России, начатая Кнопом, продлилась до времен СССР. Рост цен на американский хлопок и трудности с его доставкой в конце ХIХ заставили власти России приступить к его выращиванию в Туркестанском крае. Было решено превратить Туркестан в хлопковую базу Российской империи.
Но Средняя Азия не могла удовлетворить все потребности российской промышленности, поскольку Хива и Бухара еще не были полностью поглощены Российской империей. Эти ханства, хотя входили в состав России, но имели практически неограниченную власть во внутренних делах. Россия по-прежнему была вынуждена закупать хлопок в США. Извне его ввозилось около 60 процентов. В связи с чем в 1910 году встал вопрос о превращении Бухарского и Хивинского ханства в полные колонии России.
          Вступление Российской империи в Первую мировую войну отложило присоединение Бухарского эмирата и Хивинского ханства к России. Тем самым до революции Туркестанский край не смог обеспечить хлопковую независимость российского государства. Только с 1930-х годов, после победы над «басмачами» (то есть окончательного присоединения Средней Азии), Россия в лице СССР обрела полную хлопковую независимость. Но об этой войне  в школах и в отечественных кинофильмах говорилось без упоминания истории развития текстильной промышленности в России и СССР, начиная с неизвестного проекта Николая Первого, пошедшего на  тайные  экономические и политические договоренности с Англией во имя технического прогресса страны.
      Начиная с 1938 года, на территории Узбекистана начались грандиозные народные стройки каналов для полива хлопковых плантаций, в которых участвовало и сельское население и горожане. Методом народных строек были сооружены Большой Ферганский, Северный Ферганский и Южный Ферганский каналы, Южный и Северный Ташкентские каналы, Зеравшанский канал, Каракумский канал, Катта-Курганское водохранилище и многие другие. Построены и реконструированы осушительные каналы, улучшено мелиоративное состояние заболоченных земель. В результате в советское время дренажные работы получили большой размах. Благодаря широкой сети каналов, построенных в годы советской власти, засушливые и пустынные земли Узбекистана превратились в аграрные земли. Появились новые крупные районы хлопководства.
         В итоге Узбекистан превратился в «хлопковую державу», стал мощной хлопковой базой СССР, но потерял высохшее Аральское море.



                14


      Теперь вернемся в Зимний дворец и попытаемся посмотреть на описываемые ниже и хорошо известные многим события, понимая действия императора Николая Первого в свете его тайных договоренностей с Англией по ее участию в техническом  вооружении российского текстильного производства. Тогда многое увидится совсем в ином свете.
         В 1835 году, еще при жизни Пушкина, вокруг императрицы Александры Федоровны образовался кружок кавалергардских офицеров, дежуривших при ней. Она называла их «мои четыре кавалергарда». Среди них были: штаб-ротмистр Адольф Августович Бетанкур; поручик князь Александр Борисович Куракин; поручик Григорий Яковлевич Скарятин; поручик князь Александр Васильевич Трубецкой. В письмах императрицы Александры Федоровны к графине Софье Бобринской, опубликованных Э.Г.Герштейн в 1962 году, кавалергард Скарятин фигурировал под кличкой: Маска, Трубецкой — Бархат.
Но вместе с этими офицерами гостиную императрицы посещали и другие, среди них – Жорж Дантес. Как справедливо считали, именно отсюда выходили в свет  коварные интриги, стоившие жизни Пушкину. Однако, судя по происходившим с избранными императрицей приближенными офицерами событиям, сами кавалергарды не всегда могли объективно оценить свое положение и предназначенную роль.
            Так в 1836 году Дантес решил посвататься к сестре Александра Барятинского, Марии, одной из самых знатных и богатых невест России. Но, несмотря на дружбу и привязанность к французу, Барятинский ему отказал. А уже через месяц Дантес сватался к свояченице Пушкина  Екатерине Гончаровой. Именно такой была вторая часть его роли (первая – адюльтер с женой поэта, третья – смертельная), тщательно разработанная – только вот вопрос – кем, остается нерешенным для исследователей по сей день.
Но, возможно, ответ кроется в фамилиях людей, которые, по распоряжению Николая Первого, пристально следили за тем, как развиваются события в «золоченой клетке» импертарицы.
       Дочь поэта Ф.И.Тютчева Анна Федоровна, с 1853 года фрейлина цесаревны Марии Александровны, внучки Николая Первого, в своих воспоминаниях писала об императрице Александре Федоровне: «Император Николай I питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него эта была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золоченых решеток своей клетки».
А следил за связанными «крыльями» императрицы А.Х. Бенкендорф, шеф жандармов и главный начальник Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии (служба госбезопасности). Вместе с ним этой работой занимался Алексей Федорович Орлов, внебрачный сын Федора Орлова, одного из братьев, помогавших Екатерине Второй взойти на престол. По ее указу все «воспитанники» Федора получили дворянство и права на наследство отца. Алексей Федорович сделал блестящую карьеру при дворе, в 1844 году сменил на посту Бенкендорфа.


15

         Будучи под таким пристальным вниманием главы госбезопасности, разве могли кавалергарды сделать что-либо, что вышло бы из-под контроля императора? Никогда! Как говорится,  все эти  приближенные к императрице юноши ходили «по одной доске». И могли делать только то, что им разрешали или приказывали. Понятно, что судьба Дантеса полностью под контролем, он делает только то, что ему можно, а не то, что он сам хочет.
Посмотрим еще раз на «сценарий», по которому вели Пушкина к смерти. Навязанная его жене интрига с Дантесом, безденежье, невозможность  эффективно издавать журнал, изнуряющие сплетни в свете. В итоге – тяжелая депрессия. И, наконец, главный удар – «диплом рогоносца», повлекший за собой смертельную дуэль с Дантесом.
А теперь – о людях и обстоятельствах, среди которых в опасном окружении, словно в засаде, оказался поэт.
Прежде всего – это его жена, Наталья Николаевна, вольно или невольно сыгравшая роль погубительницы мужа. Затем – ее сестры. Одна – Александра - давала повод к грязным сплетням, другая – Екатерина -  ввела  врага Пушкина Дантеса в  дом  сестры и зятя, где сама-то пребывала на правах приживалки.
Затем – отец и теща, которые не протянули руку помощи Пушкину и внукам в тяжелейше для них время в 1836 году. Думаю, по одной и той же причине – из-за запрета императора оказывать  помощь, дабы поэт не получил даже лазейки для выхода из царского плена.
И, конечно, сестра Ольга и брат Лев, которые безжалостно тянули из него деньги.
То есть, в гибельном сценарии были задействованы самые близкие люди, родные, которые не только не противились этому положению, но, как Ольга и Лев,  «бежали впереди паровоза».
Еще два имени необходимо упомянуть – писателя Соллогуба, который принес  анонимку Пушкину и передал ее ему в руки первым из всех адресатов, и Александр Тургенев, поселившийся в это время по соседству с поэтом и часто посещавший его в предсмертные дни, а затем по приказу Николая Первого сопровождавший гроб с его телом в Михайловское.

16


         Когда произошла дуэль Дантеса и Пушкина, то в гостиной императрицы, где развлекались привилегированные кавалергарды, они могли бы  с полным основанием  отметить: первый пошел! И это был Дантес, к которому питал особое расположение Александр Барятинский. Но в день кончины Пушкина, 29 января, появилось стихотворение Лермонтова «Смерть поэта», а 7 февраля  и он подписал себе смертный приговор, добавив к стихотворению после посещения его Арендтом, врачом, лечившим Пушкина после дуэли, шестнадцать заключительных строк:

А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскою поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!..
Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

                Лермонтов был арестован предположительно 18 февраля и содержался в одной из комнат верхнего этажа Главного штаба, а затем с 27 февраля находился под домашним арестом в квартире Е. А. Арсеньевой до отъезда 19 марта на Кавказ через Москву. А. Н. Муравьев писал: «Ссылка его на Кавказ наделала много шуму; на него смотрели как на жертву, и это быстро возвысило его поэтическую славу».
             Но, оказывается, еще не время было говорить вслед высланному за убийство поэта Дантесу : « Второй пошел!». Время это настало только в январе 1838-го, когда Лермонтов вернулся с Кавказа в Петербург. Кто же мог быть этим «вторым» вслед за Дантесом, кого в роскошной гостиной императрицы могли «назначить» палачом и жертвой одновременно?
         Может быть, тот – кто именно в это время сбежал от своей высокой покровительницы? Беглецом оказался фаворит Александры Федоровны, Александр Трубецкой, «Бархат», как она ласково называла его. Именно после гибели Пушкина и высылки Дантеса из России  он изменил императрице с итальянской балериной Тальони, которая в 1837 году прибыла в Петербург. Причем, сделал это, не скрываясь, на глазах у всех!
Но, кажется, главным обиженным тут оказался… император. Который, скорее всего, по просьбе жены не стал преследовать сбежавшего «Бархата», а обрушил свой гнев на его брата, Сергея Трубецкого, чья жизнь с тех пор пошла под откос.
Стиль такой был у Николая Первого – использовать близких родственников своих недругов, не выбирая средства. Мало того, именно он и  определял отношения между некоторыми родственниками своих приближенных - аристократов. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, а также окружающие их семейства входили в этот «заколдованный» императором круг.
Так почему совершил свой невероятный поступок фаворит императрицы, перебежав демонстративно от нее к танцовщице? Не потому ли, что заподозрил – вслед за Дантесом убийцей могут сделать его? И, грубо говоря, дал деру. Жизнь его с тех пор не сложилась, в истории он остался жалким сплетником и мошенником. И жизнь его брата Сергея Трубецкого была полностью загублена. В том же январе 1838-го Николай его насильно женил на своей беременной и распутной фаворитке Мусиной-Пушкиной, объявив Сергея отцом ребенка. Но это было только начало его злоключений…

17

              Если так сильно испугался Александр Трубецкой, что  по собственной воле покинул ряды фаворитов в Зимнем, то отчего вдруг возник этот  испуг? Может быть, он увидел, что в ход уже снова идет прежний сценарий,  с помощью которого был погублен Пушкин? Не удивительно: трудно было не заметить искушенному царедворцу, что события вокруг Лермонтова  прямо-таки «копируют» события вокруг Пушкина накануне  его смерти. И люди задействованы все те же!    Александр Иванович Тургенев также ловко восстановил против Лермонтова Баранта, как ловко он восстанавливал  Пушкина против  Карамзина,  Александра Первого и Аракчеева. Эпиграммы на этих людей были для юного выпускника лицея входным билетом в общество изощренных московских масонов – покровителей русской литературы и ее авторов в 19 веке. А Соллогуб с его «заказной» злой повестью-памфлетом на Лермонтова «Большой свет» и позорный «диплом рогоносца», который именно он принес Пушкину - нет ли и тут связующей нити?
Даже такая мало кому известная фамилия, как Жадимировский, всплывает уже через десять лет после смерти Лермонтова, но в связи и с ним, и с Пушкиным – через пятнадцать лет после его гибели. Сейчас эта фамилия на слуху у  искусствоведов и историков Петербурга, где под особую охрану Комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры (КГИОП) попал «Особняк и дом Жадимировских ». Сообщается, что в 1793 году участок приобрел купец Жадимировский. Его родственники владели домами в северной части того же квартала у Конюшенного переулка. Это был известный петербургский купец, процветающий коммерсант, миллионер и коммерции советник. И.А. Жадимировский возглавлявлял крупнейший в столице семейный купеческий клан предпринимателей и крупных домовладельцев. Предприимчивые купцы Жадимировские во множестве скупали участки, занятые старыми особняками и дворовыми каменными флигелями, и либо надстраивали их дополнительными этажами, либо сносили и возводили на их месте доходные дома. И сегодня в Санкт-Петербурге есть остров Жадимировский, который по сей день носит имя своего хозяина – известного купца-миллионера 19 века.
            В 1851 году по столице стали распространяться слухи о неразделенном увлечении Николая Павловича Романова красавицей-невесткой Ивана Алексеевича Жадимировского. Однако попытки Николая I покорить красавицу Лавинию остались безуспешными. Говорили, что ее стойкость при отражении всех атак любвеобильного Николая Павловича объяснялась не супружеской верностью Лавинии своему законному мужу Якову Жадимировскому. Якобы она сама была безумно влюблена в офицера-красавца Сергея Трубецкого. При попытке бегства их задержали на одной из российских застав и с позором этапировали в Петербург, где почти одновременно прошло два судебных процесса. Первый – семейный – на набережной реки Мойки в доме № 8, в семейном кругу купцов Жадимировских. Второй – военный суд над заключенным в Александровский равелин Петропавловской крепости Сергеем Трубецким, которого разжаловали в солдаты и отправили в сибирскую ссылку.
Интересно, что муж Лавинии – Яков Жадимировский – не предпринял против супруги-беглянки никаких строгих мер. Напротив, спокойно и даже уважительно принял жену и вскоре увез ее в Европу. И это о многом говорит. Прежде всего о том, что для Сергея Трубецкого этот побег была очередная «подстава», точно также, как и другие – его насильственная свадьба по воле Николая Первого на Мусиной - Пушкиной и участие в дуэли Лермонтова и Мартынова в качестве секунданта.
           За что же царь так терзал несчастного молодого кавалергарда, брата  фаворита своей жены, Александра Трубецкого? Наверное, это было наказание именно сбежавшему к итальянской балерине от императрицы Александру Трубецкому. И Яков Жадимировский всего лишь помог царю отправить Сергея Трубецкого в Сибирь, где он пробыл до смерти Николая, и в 1856 году вернулся в свое поместье. Но через три года умер там в возрасте 44 лет – здоровье не выдержало всех этих испытаний. А его брат, спрятавшись в Европе, подальше от великолепной гостиной своей царственной покровительницы, прожил до 76 лет.
Значит, не просто так богатели купцы Жадимировские – они исправно несли службу государю, в частности, его спецслужбам. Поэтому и вызывает сомнение судебное дело, которое возбудил против Пушкина один из домовладельцев Жадимировских – Петр Алексеевич, брат Ивана Алексеевича Жидимировского.
          Один из серьезных скандалов у  поэта разгорелся с владельцем дома на углу Морской и Гороховой улиц, богатым купцом Петром Алексеевичем Жадимировским, где проживала семья поэта с 1 декабря 1832 года по 1 декабря 1833-го. Сохранились три расписки о получении денег от Пушкина приказчиком Жадимировского И. Ананьиным: 2 декабря 1832 года Пушкин внес 1000 рублей, 10 декабря -1000 рублей (за период с 1 декабря 1832-го до 1 апреля 1833 года). Из третьей расписки (недатированной) следует, что Пушкин внес 1100 рублей, оплатив квартиру до 1 августа 1833 года.
                Но в мае 1833-го  он с семьей переехал на дачу на Каменный остров и больше на квартиру в доме Жадимировского не возвращался. 1 сентября 1833 года, в его отсутствие, Н. Н. Пушкина заключила новый контракт на наем квартиры в доме А. К. Оливио  на Пантелеймоновской улице. Жадимировский обратился в суд, требуя возместить ему убытки из-за нарушенного контракта. Хотя долгов перед ним у Александра Сергеевича не было, поскольку квартира была оплачена по август, а съехали Пушкины еще в мае, дело было передано в 4-й департамент Санкт-Петербургского надворного суда, где решено 15 апреля 1835 года в пользу Жадимировского. Пушкин обжаловал решение, и дело 26 августа 1835 года перешло для ревизии в 1-й департамент Санкт-Петербургской палаты гражданского суда. Решение надворного суда было оставлено в силе, а из дела была составлена «записка» для прочтения обеими сторонами. 6 марта 1836 года Пушкин отказался читать «записку» и «чинить» по ней «рукоприкладство», то есть, утвердить подписью свое согласие с ее содержанием, и 10 июня 1836 года на него был наложен штраф в 53 рубля 17 копеек за неправильную подачу иска.
То есть, три года 4-й департамент Санкт-Петербургского суда держал поэта на крючке, который закинул миллионер Жадимировский, желая получить с Пушкина какие-то копейки в качестве компенсации за нанесенный, по его мнению, ущерб от досрочного съезда с квартиры в его доме? Ну кто в это поверил бы! А  Пушкину было не до шуток в  1836 году, когда в его жизни наступил тяжелый кризис. Вот такие были действия по указанию царя «героев невидимого фронта», убийственная «деятельность» которых до сих пор не оценена «по достоинству» нашими современниками и фамилии их пока что остаются в тени.

18


        Можно подумать, что гостиная жены императора Николая Первого, Александры Федоровны, которую посещали ее приближенные кавалергарды, в том числе, и самый красивый, как считали, в Петербурге, молодой человек – Алексей Аркадьевич Столыпин Монго, двоюродный дядя Лермонтова, но моложе него на два года, была гнездом разврата и должна была создавать негативную репутацию царской семье. Но ничего подобного! Императрица не скрывала ничего, что там происходило и оставила об этом немало откровенных писем своим приятельницам. Но, судя по тому, в чьем ведомстве находилось это «гнездо», свои исторические «свидетельства»  Александра Федоровна оставила нарочито «откровенными» лишь для изощренной маскировки того, чем на самом деле занималась царская семья в этом «гнезде».
Можно  предположить, что оно было своего рода «отделом» Третьего Отделения по разработке стратегии и планирования многоходовых спецопераций, предназначенных для пресечения опасной для российской государственности деятельности представителей самых значительных фамилий. Если приглядеться к этой «работе» царской семьи, то она была весьма и весьма многотрудной и напряженной, и должно было пройти немало времени, должны были произойти какие-то важные  прогнозируемые или планируемые события с вовлечением в них определенных людей и с распределением среди них нужных ролей, чтобы в конце, как черт из табакерки,  наверх выскочил палач и водрузил над  спецоперацией венец смерти.
Конечно, не сама императрица или ее дочери, Мария и Ольга, составляли эти убийственные планы, этим занималось Третье Отделение – Бенкендорф, а затем Орлов, но свои задания они имели.
Вообще, как мне кажется, этот план и стратегия были  разработаны «рамочно»  для всех четырех  наших героев – Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя.  А затем лишь варьировались в соответствии с обстоятельствами. Поэтому можно найти в разработках спецслужб того времени для каждого нашего героя общие, очень похожие, подходы.
         Их служба была связана с министерством иностранных дел,  и в случаях с Грибоедовым, Пушкиным и Лермонтовым закончилась международными скандалами, но в «очень правильное время». Гоголь не служил по этому ведомству, однако, десять лет жил в Европе и именно  там слишком близко подобрался к весьма неожиданной, но неизвестной пока широкой публике, международной проблеме России, желая отобразить ее во втором томе «Мертвых душ», что могло напугать Николая Первого, которому это было невыгодно. Если в случае  с Пушкиным и Лермонтовым это касалось Нидерландов и Франции, то в случае с Грибоедовым и Гоголем – Англии.
Но международные скандалы, с которыми связаны имена Грибоедова, Пушкина и Лермонтова, были Николаю Первому выгодны.
С «помощью» гибели в Тегеране русского посла Грибоедова, удалось покорить бунтовавшую с подачи Англии  и Франции против  Туркманчайского мира Персию и взять за смерть поэта большие «отступные», которые по сей день остаются национальным достоянием в алмазном фонде  России.
          Смерть Пушкина «помогла» расправиться с уличенным в шпионаже послом Нидерландов в России Геккереном и напомнить Франции хотя бы на короткое время ее место, которое она заняла в Европе после  победы России над Наполеоном.
Дуэль Лермонтова с сыном французского посла де Баранта по факту стала  причиной  отъезда  последнего из России на долгий срок, что почти  прервало дипломатические отношения России и Франции, где воцарился ненавистный Николаю Первому  «король буржуа»  Луи Филипп, севший на трон в результате революции во Франции 1830 года, который жаждал протектората над находящейся в процессе отсоединения от Нидерландов Бельгии в результате этой революции и последовавших затем событий в Польше, о которых Пушкин написал в своем  роковом стихотворении «Клеветникам России», а также вступивший в союз с Египтом против Сирии и Турции.
В 1837 году  Дантес убил  нашего поэта, Николай Первый помирился с  нидерландским  принцем Оранским, но бельгийский вопрос все еще  стоял в Европе, угрожая перерасти в войну. И 18 ноября 1839 года начался конфликт Лермонтова с Барантом, в центре которого оказался приятель  французского посла, «друг» Александра Сергеевича Пушкина и сам дьявол  международного масонства, Александр Иванович Тургенев.  Когда Лермонтов зимой вернулся с Кавказа, куда был выслан за стихотворение «Смерть поэта» в 1837 году, то именно Александр Тургенев передал ему просьбу сына Баранта объяснить свою позицию в отношении французской нации в стихотворении «Смерть поэта», поскольку именно от этого ответа зависело приглашение поэта на новогодний бал во французское посольство. И Лермонтов тотчас же откликнулся письмом:

«Милостивый Государь
Александр Ивановичь
Посылаю вам ту строфу, о которой вы мне вчера говорили, для известного употребления, если будет такова ваша милость.
...«Его убийца хладнокровно
Навел удар — спасенья нет!
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво? — из далёка
Подобный сотне беглецов,
На ловлю денег и чинов
Заброшен к нам по воле рока,
Смеясь он дерзко презирал
Чужой земли язык и нравы:
Не мог щадить он нашей славы,
Не мог понять в сей миг кровавый
На что; он руку поднимал !»
За сим остаюсь на всегда вам преданный и благодарный
Лермонтов
На обороте:
Его Превосходительству Милостивому Государю
Александру Ивановичу Тургеневу»

         Конечно, из этого отрывка видно, с одной стороны, что речь идет именно о Дантесе, а с другой – и обо всех иностранцах, жаждущих славы и денег в России. Тургенев, понимая, что стихотворение несет в себе тяжелое обвинение всем  заграничным карьеристам, нет разницы, что французская нация тут не указана конкретно,  выкрутился чисто дипломатическим способом – он не поспешил дать свой ответ. Но Лермонтов и без него был все-таки приглашен на новогодний бал во Французское посольство и поехал на него. А Тургеневу, как человеку мудрому и искушенному во всяких политических играх, пришлось написать письмо Вяземскому, в котором он оправдывал свое невольное и нежелательное  участие в конфликте поэта и сына Баранта.

19


         Но уже одно то, что именно в это время Александр Тургенев  послужил своего рода «мостиком», по которому  к Лермонтову подобрались во французском посольстве, а сам поэт получил возможность приблизиться к внешнеполитической жизни России, говорит сам за себя. Вольно или невольно, но Тургенев был замешан в конфликте Лермонтова и Эрнеста Баранта. Он не был наивным человеком, который давал бы разыграть себя  дипломатам и спецслужбам «втемную». Тургенев давно был скомпрометирован и шантажирован  смертным приговором  брату за участие в декабрьском восстании. Спасло Владимира Тургенева только  его пребывание во время следствия в Европе. Откуда он так и не сумел выбраться, сколько бы ни умолял его Александр Тургенев, который какие только  поручения Николая Первого ни выполнял.
И такой человек не понимал, к чему идет дело, что история Пушкина с Геккереном и Дантесом практически один к одному повторяется теперь с Лермонтовым и отцом и сыном Барантами? Но какова была цель вопроса о  знаменитом стихотворении? Может быть, это был всего лишь крючок, заброшенный для того, чтобы подцепить Лермонтова на тщеславии, которое не позволило бы ему отказаться от рокового бала во французском посольстве? И, не дав вовремя ответа Эрнесту Баранту, Тургенев надеялся, что Лермонтова не пригласят и все обойдется? Не обошлось – поэта все-таки пригласили, и именно  это планировалось и было важно для «сценаристов». Зачем?
         Для того, чтобы понять, как Лермонтов оказался замешанным в сложнейшей международной политической игре крупнейших мировых держав, нужно внимательно проследить за событиями того времени при дворе Романовых в России и на международной арене.
       В 1833 году, когда еще не был решен окончательно вопрос о независимости Бельгии, а нидерландский посол Геккерен решил для чего-то «обзавестись»  сыном французского происхождения – красавцем Дантесом, наместник Египта, номинально подвластного в то время Османской империи, Мухаммед Али напал на Сирию и завоевал ее. А в мае 1838 года дал понять европейским державам, что хочет получить для своей страны независимость. Луи Филипп поддержал его, желая заполучить Сирию, чем вызвал бурное негодование Великобритании, России, Австрии и Пруссии. Отношения Николая Первого и французского короля еще более обострились. До такой степени, что российский эстеблишмент ожидал даже развязывания новой войны.
Но французский посол де Барант считает в это тревожное время свое положение в России успешным и неуязвимым и в 1838 году, в самый разгар «восточного конфликта»,  вызывает к себе сына Эрнеста для того, чтобы сделать его первым секретарем посольства в Петербурге. Не подозревая, что ли, что русский император всего лишь обманул его бдительность, дав возможность приблизиться к  петербургскому научному  обществу, даже позволив ему стать почетным членом Петербургской академии наук. Опытный дипломат Барант до самого лета 1841 года, когда ему пришлось навсегда покинуть полюбившуюся ему Россию, пребывал в неведении действий Николая Первого, сплетавшего против него и, тем более, против его еще более наивного и легкомысленного сына-дуэлянта Эрнеста, сложнейшую политическую интригу. И счастье Баранта, что из нее он и его семья вышли живыми и невредимыми.  И то, наверное, лишь потому, что  исход отношений Франции и России на тот период  был мирным.
Что бы там не считал  посол де Барант, а приближенный к императрице Александре Федоровне Александр Трубецкой, видимо, заподозрил неладное. Наверное, он  уже разглядел начало того же самого сценария, по которому его товарищ  по великосветским забавам, красавец, сын посла Геккерена Дантес, убил Пушкина и был изгнан с позором из страны (хорошо еще, что не повешен!)  И вот в Россию приезжает  еще один юный красавец  - сын теперь французского посла, еще один молодой и непутевый француз и такой же карьерист, как и Дантес.  Возможно, Александр Трубецкой  заподозрил, что роль следующей жертвы на очередной «политической» дуэли будет предназначена ему – как месть государя за внимание к нему императрицы. И Александр Трубецкой бежит из Зимнего дворца к танцовщице Тальони.
25 января 1838 года Вяземский сообщает Мусиной-Пушкиной:
«Наикраснейший мало появляется в свете. Говорят, будто он поменял балы на балет и пребывает у ножек Тальони».
         Императрица с обидой следит из дворцового заточения за развитием этого романа. Она пишет Бобринской: «Саша Трубецкой как безумный». Это истинные ее чувства или все-таки игра? Кто знает, может быть, истинные чувства в игре.
Интересно, что сам Александр Трубецкой не пострадал из-за своего вероломства, его всего лишь десять лет после этого не выпускали в Европу. Но за его отступничество пострадал  брат, Сергей Трубецкой, которому Николай Первый испортил жизнь и довел до преждевременной кончины. Однако Александр не мог заступиться за брата, как не смог это сделать и Александр Тургенев. И даже верная служба двору  сестры Трубецких – Марии – не помогла.

20

        Александр Трубецкой если и подозревал, что ему хотят навязать какую-то плохую роль, то ошибался. Для задуманной  «международной» дуэли нужен был человек с более высоким статусом – не только по рождению, но и по общественному положению. И Александр Трубецкой французу Эрнесту Баранту никак не подходил. «Пример» Пушкина и Геккерена мог  вполне вдохновлять тех, кто разрабатывал следующую операцию по компрометации теперь уже французского посольства. А небеса как раз уже послали России нового великого поэта,  Третьему же Отделению – подходящую жертву.
         Представители фамилии Трубецких понадобились лишь для продвижения замысла, его «идеологического» наполнения. Но не Александр Трубецкой, а его брат и сестра, Сергей и Мария, под угрозой кнута и пряника неведомо для себя участвовали в страшном сценарии готовящейся гибели Лермонтова.
Смотрим далее хронологию разворачивающихся в это время событий.
19 апреля 1839 года, наконец, решился «бельгийский вопрос» - был подписан Лондонский договор, также известный как Первый Лондонский договор или Конвенция 1839 года, подписанный представителями Великобритании, Австрии, Франции, Пруссии, России и королевства Объединённые Нидерланды. В соответствии с этим договором европейские державы признавали и гарантировали независимость и нейтральный статус Бельгии, а также подтвердили независимость Люксембурга.
        Наступила пора европейским державам решить и «восточный вопрос». В том же 1839 году на Египет двинулась Османская армия. А Стамбул предоставил европейским державам полномочия вести переговоры об урегулировании от лица Османской империи.
       В это время было очевидно, что Николай I решил использовать недовольство Англии длительным вмешательством Франции в «восточные дела», чтобы изолировать ненавистную ему «революционную» июльскую монархию «короля баррикад» Луи-Филиппа и разбить дипломатическое согласие Англии и Франции по другим вопросам. Русский император не прочь был содействовать политическому перевороту во Франции и приходу к власти племянника Наполеона I — Людовика-Бонапарта. Николай рассчитывал при этом, что борьба за французский престол отвлечет Францию от событий на Ближнем Востоке.
        Поэтому всеобщее внимание в этот момент было приковано к попыткам России «поссорить» Англию с Францией. И вот тут интересны события при дворе Николая Первого, которые отражают его  политические пристрастия.
  На «дворцовую сцену» в Зимнем в 1839 году выходят две высокопоставленные женские фигуры. Их появление имеет  значение как для Европы, так и для не равного им по высоте положения поэта Лермонтова. Который только что вернулся из ссылки с Кавказа, куда был отправлен после сочинения своего знаменитого стихотворения «Смерть поэта», оскорбившего честь  всего аристократического окружения царской семьи. Но, как ни странно, она вовсе не против, чтобы бунтарь находился совсем рядом – прямо во дворце. И Лермонтов получает приглашение на свадьбу своего двоюродного дяди и очень близкого друга  Алексея  Григорьевича Столыпина и сестры братьев Трубецких, Марии Васильевны Трубецкой, фрейлины императрицы. Шаферами на бракосочетании -  Александр Трубецкой и  второй двоюродный дядя Лермонтова и его близкий друг – Алексей Столыпин Монго. Оба из знаменитой гостиной  приближенных кавалергардов императрицы.
         И вот Лермонтов среди высокопоставленных гостей,  но какие чувства испытывает поэт? Чтобы это понять, необходимо знать, что Мария Трубецкая – это  любовница  цесаревича Александра Николаевича, будущего императора Александра Второго. Однако с тринадцати лет эта девушка любит Александра Барятинского, друга цесаревича, который, кажется, не возражает против этой увлеченности своей подруги… В общем, все при  дворе знают о типичном ле труа этой троицы, которая и после свадьбы Марии Трубецкой не отказалась от своих забав.
       Поэт тоже в курсе дворцовых сплетен и понимает, что такое это свадьба – всего лишь очень дорогой подарок хорошо послужившей наследнику престола девушке. Но ведь «подарком» - в мужья -  ей выбран его дядя и близкий друг, который стоит сейчас под венцом с распутницей, поникнув  опозоренной головой. Мало того, что у него отобрали честь, его, по сути, лишили и огромного состояния, которое теперь по праву принадлежит его супруге.
     После этой свадьбы Лермонтов впадает в тяжелую депрессию. Рассказывая московским друзьям о своем литературном успехе в высшем кругу, он говорит о своей скуке, желании бежать на Кавказ или хотя бы в отпуск в Москву. В письме, посланном А. А. Лопухину в конце февраля или начале марта 1839 года, Лермонтов говорил о каких-то конкретных фактах, усугубивших его тяжелое настроение. «Признаюсь тебе, я с некоторого времени** ужасно упал духом...» — начинает Лермонтов, но... передавая это письмо П. А. Висковатову, Лопухины оторвали его конец. По словам Висковатова, «враги охотно выставляли Лермонтова прихвостнем Столыпина в гостиных столицы». К этому времени и относятся письма поэта к Лопухиным, свидетельствующие о его чрезвычайно угнетенном состоянии.

21

        Но не только двусмысленное положение  дяди из-за брака с Марией Трубецкой угнетает Лермонтова. По ассоциации с историей Александра Сергеевича Пушкина в 1836 году, он ожидает и для себя теперь чего-то вроде «диплома рогоносца». Основание опасаться есть.
     Через несколько  месяцев он «получает» то, чего  ожидал - еще один ощутимый моральный удар – от дочери царя Марии Николаевны, которая заказала Соллогубу повесть «Большой свет» - злую карикатуру на Лермонтова, где пущена в ход и эта злая сплетня о его отношениях с дядей. Соллогуб ретиво кинулся исполнять поручение великой княгини, и к ее свадьбе с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским летом 1839 года повесть уже готова и ее читают в Петербурге и в Москве пока что в списках. Но она готовится к изданию.
Усугубляют и делают пугающим  оскорбление поэта те факты, что в это время Алексей Григорьевич Столыпин назначается  адъютантом  к мужу Марии Николаевны, а автор повести «Большой свет» - тот самый граф Соллогуб, который принес в ноябре 1836 года  запечатанный в конверт «диплом рогоносца» на квартиру Пушкину.
   Как видим, и сценарий  тот же, и исполнители – те же!
       Но едва ли тогда кому-то в голову  могли придти эти странные и страшноватые совпадения. Двор размышлял совсем о другом: о значении свадьбы русской принцессы с родственником Людовика Бонапарта, которого Николай Первый хотел бы видеть королем Франции вместо ненавистного ему «короля буржуа» Луи Филиппа, Максимилианом Лейхтенбергским.
          А тут еще 26 октября 1839 года «Русский Инвалид» отметил в хронике петербургской жизни, что прибывший из Любека пароход «Наследник» доставил в русскую столицу «камергера короля вюртембергского Баччиокки» - родственника Людовика Бонапарта и герцога Лейхенбергского. Баччиокки провел в Петербурге два месяца. Все это время он усердно посещал светские салоны, обращая на себя всеобщее внимание. Он сделался модной фигурой.
       Лермонтов не приближен ко двору, но именно в это время – 18 ноября 1839 года - у него начинается конфликт с сыном французского посла Эрнестом Барантом.
       Отношения России и Франции  обостряются еще больше, и в декабре 1839 года русский посол во Франции граф Пален выехал в Петербург. Он оставался в России около трех месяцев. Столь долгое отсутствие в Париже главы русского посольства в момент, когда внимание мировой дипломатии было приковано к участию Франции в «восточных делах», было воспринято французским правительством, как враждебная демонстрация.
      Русский дипломат в Париже  барон Медем  сообщал 4 января 1840 года в частном письме к министру иностранных дел Нессельроде, что если пребывание Палена в России продолжится, то французский король Луи Филипп примет крайние меры и отзовет Баранта из Петербурга на неопределенный срок.
         Тяга Луи-Бонапарта к союзу с русским царем несомненна. Об этом уже говорят не только дипломаты, но и весь  большой свет Петербурга. Однако 13 января 1840 года III отделение начинает  дело, озаглавленное: «О дошедшем слухе, что принц Луи-Бонапарте намерен прибыть в Россию». В секретном письме, содержащемся в этом деле, Бенкендорф извещает вице-канцлера Нессельроде о «высочайшем» повелении «для предупреждения неприятностей как нашему правительству, так и самому принцу Луи-Бонапарте» распорядиться о том, чтобы в случае, если слух этот подтвердится, Бонапарту не был бы засвидетельствован паспорт". Так что не все так, как кажется.
      Но в разгар этих международных «страстей» нервы не выдерживают у  двух молодых людей, и в феврале 1840 года  состоялась дуэль Лермонтова с Эрнестом Барантом. Она «вписалась» в контекст тревожных международных событий, когда при дворе Николая Первого уже открыто говорили о войне с Францией. Но император решил иначе.
      6 марта 1840 Пален выехал в Париж. Весь этот период — с декабря по март — Барант занимал в Петербурге выжидательную позицию, готовый в любой день выехать из России. А 6 марта он писал к Гизо, в это время французскому послу в Англии: «Я только что избежал, своего рода, разрыва. Г-н Пален направляется сегодня к своему посту. Таким образом, я остаюсь на своем, не для того, чтобы трудиться, как Вы, над соглашением, имеющим важнейшее значение, но чтобы ничего не делать, мало говорить, наблюдая за одним из важнейших пунктов Европы».
       Барант говорит здесь о подготовке международного договора по Египту – именно он предотвратил войну между Россией и Францией. 15 июля 1840 года были подписаны Лондонские конвенции, исключавшие Францию из Четверного союза европейских держав (Англии, Австрии, Пруссии и России), выступивших за поддержание целостности Османской Империи против египетского паши – союзника Франции. С этого момента тема России не сходила со страниц французских газет: в ней стали видеть либо возможную союзницу, главное преимущество которой в том, что у нее иные азиатские зоны влияния, либо заклятого врага, союз с которым не нужен и невозможен.

22

    Посол Франции сохранил свой пост, но не подозревал, что лишь на короткое время: может быть, Николай Первый не хотел видеть его на этом посту у себя в Петербурге как представителя ненавистного ему Луи Филиппа? Или в чем-то поведение дипломата не устраивало его?
А пока что он пребывал в российской столице только потому, что «Аннушка» в Пятигорске еще «не разлила масло». Летом 1839 года, пока в Петербурге праздновали свадьбу дочери императора Марии Николаевны и  герцога Максимилиана Лейхтенбергского, а писатель Соллогуб засел за повесть «Большой свет», брат Александра Барятинского, личного адъютанта  цесаревича Александра Николаевича, Владимир Барятинский,  мчался в Пятигорск излечивать свои фронтовые раны. И он никак не мог обойти дом, где цвела «роза Кавказа», которая уже умела «работать» с депрессивными молодыми офицерами, покорно принимавшими на Кавказе свое наказание за различные провинности. С некоторых пор «утешение»  было ее «профилем». Правда, «излечение» всякий раз  заканчивалось для них большим разочарованием – «роза» только соблазняла, но не была доступна. И молодые люди мчались в бой, подставляя в отчаянии грудь  шальным пулям. Во всяком случае, так свидетельствовали очевидцы.
   Но в случае с Владимиром Барятинским пострадала репутация самой «розы», которая неправильно поняла намерения князя. Впрочем, что у них там было и за что  Эмилия Клингенберг, как говорили, получила 50 тысяч рублей накануне приезда сюда Лермонтова с его «бандой» в мае 1841 года, так и осталось покрыто мраком тайны.
Сразу после дуэли Лермонтова с  сыном французского посла Баранта в Петербурге вышла в свет  скандальная повесть Соллогуба «Большой свет». И это было второе публичное оскорбление после свадьбы его дяди Алексея Григорьевича Столыпина на  любовнице цесаревича Александра Николаевича Марии Трубецкой. Пока Лермонтов пытался справиться с депрессией, вызванной этими событиями, царский двор поспешил оскорбить его в третий раз. 11 апреля 1841 года он получил приказ из Генерального штаба в 48 часов покинуть Петербург и отправиться в Тенгинский полк. После дуэли прошел год, к чему же вдруг такая спешка – в 48 часов?
Семья Романовых ясно дала  понять поэту, что не желает его присутствия в обеих столицах в дни празднования бракосочетания Александра Николаевича с Великой княжной Марией Александровной, дочерью великого герцога Людвига Второго Гессенского, именовавшейся до принятия ею православия принцессой Максимилианой Вильгельминой Августой Софией Марией Гессен-Дармштадтской.  Оно должно было состояться  16 (28) апреля 1841 года в Соборной церкви Зимнего дворца.
  Если в 1837 году высланный на Кавказ за стихотворение «Смерть поэта» Лермонтов покидал Петербург как герой, вызывая интерес и восхищение многих своих поклонников, тогда только об этом и говорили в столице, то теперь никому до его отъезда не было дела – все внимание было приковано к свадьбе цесаревича. И празднования планировали аж до самого июля.
     25 апреля Лермонтов встретился в Туле с Алексеем Столыпиным Монго и в конце мая они  уже жили на съемной квартире у капитана Чилаева в Пятигорске, рядом с домом генерала Верзилина и по соседству с Николаем Мартыновым.
  Для биографов по сей день остается загадкой: почему так совпало, что вслед за Лермонтовым на Кавказ еще зимой 1840 года отправились его приятели по «кружку 16-и», а  весной и летом 1841-го снова оказались рядом с ним в Пятигорске не только члены этого кружка Столыпин Монго, Гагарин и Васильчиков, но и Сергей Трубецкой, Сергей Пушкин, ставшие  свидетелями и участниками ссоры в доме Верзилиных, а затем и самой  смертельной дуэли? И сегодня многих не покидает сомнение: а не было ли задумано их участие Третьим Отделением, нет ли их вины в  организации преднамеренного убийства поэта, каким и оказалась дуэль у подножия горы Машук?
        Если  дуэль Лермонтова и была тщательно разработанной операцией по его уничтожению, то она была спланирована и расписана до мельчайших деталей так, что истинные события до сих пор никому неизвестны. Ведь нельзя же, на самом деле, верить материалам допроса двух секундантов – Васильчикова и Глебова, которые, как и Мартынов, на следствии скрыли участие Сергея Трубецкого и Алексея Столыпина Монго. На этом поединке не было ни врача, ни возницы с бричкой, чтобы осмотреть и увезти раненого. Даже в отсутствии этих свидетелей можно ли  говорить обо всех деталях дуэли Лермонтова и Мартынова со слов всего лишь двух заинтересованных человек, участников убийства?
         Но одно точно можно сказать:  все участники и свидетели этого события в истории навсегда остались под подозрением в предательстве Лермонтова. И, по всей видимости, именно такова и была задача тех, кто планировал эту операцию задолго до того, как произошла дуэль – навсегда скомпрометировать друзей и даже родственника Лермонтова, оппозиционную молодежь с известными фамилиями.

23

        Но зачем это понадобилось Николаю Первому? Эти молодые люди действительно представляли опасность для государства? Или все-таки они были просто компанией своевольных и разгульных мажоров того времени, которых необходимо было приструнить?
       А, может, все-таки государь знал что-то более важное, что пугало его?
       Есть серьезные факты, которые биографы Лермонтова не посчитали таковыми, обратив их в анекдот.
Секунданты и убийца указывали, что причиной дуэли стала ссора, которая произошла между Мартыновым и поэтом накануне 13 июля на вечере у генеральши Верзилиной. Дамы, присутствующие на этом вечере, впоследствии подтверждали, что Лермонтов был весел и отпустил не совсем удачную шутку в адрес Мартынова, по-французски предостерег юную девушку от общения со странным человеком в горском наряде с большим кинжалом наперевес. Вот это и стало историческим анекдотом – большой кинжал Мартынова, над которым якобы без устали  потешался поэт.
          Но были  еще три, даже четыре кинжала – два маленьких кинжальчика на поясах у Эмилии и ее сестры Надежды, ценный коллекционный кинжал на поясе у самого Лермонтова и… «Кинжал» - стихотворение поэта, которое было опубликовано в конце мая 1841 года в журнале «Отечественные записки».
           А только ли для красоты молодые люди в гостиной Верзилиных «обвешали» вдруг свои пояса этими кинжалами и кинжальчиками? Кто на самом деле язвил по поводу опасного оружия горцев: Лермонтов или Мартынов и сестры Верзилины? Именно у них был повод затеять эту некрасивую склоку вокруг Лермонтова из-за его опубликованного стихотворения «Кинжал». Которое, на первый взгляд, ничем особенным не привлекало внимания, если бы не огромный скрытый за ним смысл. Прежде всего он заключался в самом кинжале, который Лермонтов получил в подарок от вдовы  Грибоедова  Нины Чавчавадзе из  ее фамильной коллекции и которому посвятил свое стихотворение. Ее он навестил еще в 1837 году и был поражен историей их семьи и собирался написать «роман из кавказской жизни».  Вот это стихотворение:

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.
Задумчивый грузин на месть тебя ковал,
На грозный бой точил черкес свободный.

Лилейная рука тебя мне поднесла
В знак памяти, в минуту расставанья,
И в первый раз не кровь вдоль по тебе текла,
Но светлая слеза - жемчужина страданья.

И черные глаза, остановясь на мне,
Исполненны таинственной печали,
Как сталь твоя при трепетном огне,
То вдруг тускнели, то сверкали.

Ты дан мне в спутники, любви залог немой,
И страннику в тебе пример не бесполезный;
Да, я не изменюсь и буду тверд душой,
Как ты, как ты, мой друг железный.

         «Светлая слеза – жемчужина страданья» праправнучки  грузинского царя Ираклия Второго, оброненная на грозный кинжал из черных глаз, исполненных «таинственной печали» и сверкающих, как сталь этого грозного оружия при трепетном огне, - это напутствие потомка  воинственного правителя, который на поле боя бесстрашно сражался за свободу Грузии с армией иранского шаха, потомок которого  безжалостно путем интриг погубил  мужа Нины – Александра Грибоедова.
         Но не такой ли блеск черных глаз, сверкающих как сталь, вел и Грибоедова с саблей наголо в Тегеране на бой с целой толпой иранских фанатиков? С  неукротимой пылкостью, которую впоследствии публично осудил Николай Первый, принимая в оплату за невосполнимую жертву России великолепный алмаз «Шах».
         И если Лермонтов появлялся с этим царским кинжалом Нины Чавчавадзе, которую в Грузии считали чуть ли не святой, в доме Верзилиных, то какие чувства должна была испытывать признанная Пушкиным «роза Кавказа», вокруг которой  вились в Пятигорске  среди молодых офицеров  не самые лучшие слухи? А, может быть, стоит совсем в другом смысле рассматривать фразу Лермонтова о маленьком кинжальчике Эмилии Клингенберг, которым, как он однажды ей заметил: … особенно ловко колоть детей?  Ведь вот какую гнусность оставил  один из доброхотов о поэте, в которую невозможно поверить – чтобы он так прямо и по-хулигански намекнул Эмилии о  последствиях ее романа с Владимиром Барятинским. А своими детьми, между прочим, называли солдат и офицеров русские военачальники. В том числе, и тех самых молодых офицеров, присланных на Кавказ на исправление и попавших в  смертельные сети «розы Кавказа».

24

         Да, Нина Чавчавадзе была необыкновенной женщиной страстей высочайшего накала. Почти десять лет спустя после гибели ее мужа Лермонтов уходил от нее, как и он, в полном смятении чувств и с душой, наполненной таким стремлением к сопротивлению деспотии и рабству, что об этом даже думать страшно. Да, в его стихотворении «Кинжал» - «прощальном привете» тяжело оскорбившим его Романовым – нет ничего такого, что могло бы насторожить власть. Но это обманчивое впечатление,  лермонтовский «Кинжал» - всего лишь ключ к сейфу, в котором хранилась тайна. И это – стихотворение Пушкина «Кинжал». Именно к нему адресует Лермонтов читателя, ведь даже начало его «Кинжала» -  точно такое же, как у Александра Сергеевича:
          
Лемносский бог тебя сковал
Для рук бессмертной Немезиды,
Свободы тайный страж, карающий кинжал,
Последний судия Позора и Обиды
Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона,
Свершитель ты проклятий и надежд,
Ты кроешься под сенью трона,
Под блеском праздничных одежд.
Как адский луч, как молния богов,
Немое лезвие злодею в очи блещет,
И, озираясь, он трепещет,
Среди своих пиров.
Везде его найдет удар нежданный твой:
На суше, на морях, во храме, под шатрами,
За потаенными замками,
На ложе сна, в семье родной.
Шумит под Кесарем заветный Рубикон,
Державный Рим упал, главой поник Закон;
Но Брут восстал вольнолюбивый:
Ты Кесаря сразил – и, мертв, объемлет он
Помпея мрамор горделивый.
Исчадье мятежей подъемлет злобный крик:
Презренный, мрачный и кровавый,
Над трупом Вольности безглавой
Палач уродливый возник.
Апостол гибели, усталому Аиду
Перстом он жертвы назначал,
Но вышний суд ему послал
Тебя и деву Эвмениду.
О юный праведник, избранник роковой,
О Занд, твой век угас на плахе;
Но добродетели святой
Остался глас в казненном прахе.
В твоей Германии ты вечной тенью стал,
Грозя бедой преступной силе –
И на торжественной могиле
Горит без надписи кинжал.

               Большинство современников Пушкина и исследователей его творчества считали, что в этом стихотворении, написанном в 1821 году во время ссылки в Михайловском, наиболее глубоко проявились радикальные и антиправительственные взгляды поэта. В свое время стихотворение получило широкое распространение в русской армии.
          Сам же Пушкин в своем письме к Жуковскому В.А. уверял, что он дал слово Карамзину не писать против правительства и свое слово держит, что это стихотворение тоже написано не против правительства. Нет оснований считать, что это не так, тем более, что в период создания стихотворения поэт находился в ссылке в родительском имении и крайне не хотел бы, чтобы у правительства вновь возникли отрицательные впечатления о его политической позиции.
          В стихотворении описывается три политических убийства, совершенных в разное историческое время. Первое совершает Брут против Цезаря: «…Брут восстал вольнолюбивый: Ты Кесаря сразил…».
           Второе - это убийство Шарлоттой Корде Марата, лидера французских якобинцев 1793 года, казнивших Людовика Шестнадцатого и его жену Марию Антуанетту: «…усталому Аиду… вышний  суд послал Тебя и деву Эвмениду». «Тебя»- это обращение к кинжалу, а под богиней-мстительницей Эвменидой подразумевается Кордэ. Аид символизирует Марата.
          И, наконец, третье убийство. Совершает его юный студент Занд, убивший писателя А. Коцебу. В России это убийство вызвало тогда большой резонанс.
          Пушкин не случайно выбрал именно этих убийц. В своем выборе он руководствуется историческим содержанием их поступков. Так, симпатии поэта на стороне Брута, которого автор описывает как «вольнолюбивый». Поэт оправдывает Брута, убившего тирана из-за любви к Закону; Кордэ, убившую Марата из-за бесконечного террора якобинцев; Занда, казнившего Коцебу как изменника, мешающего свободе и объединению германских земель.
Давая в своем «Кинжале» «ключ» к тайне  политических намерений, которую раскрывало достаточно свирепое, я бы сказала, стихотворение  молодого Пушкина «Кинжал», Лермонтов, конечно же, еще больше  пугал Романовых.  И Эмилия Клингенберг – «Аннушка» «разлила» - таки «масло».
В июле 1841 года сосланный на Кавказ поэт Лермонтов за дуэль с сыном французского посла Эрнестом Барантом был убит на дуэли  Николаем Мартыновым.
В августе 1841 года французский посол Проспер де Барант навсегда покинул Россию.
По ходатайству высокопоставленного дяди Лермонтова и его друга Алексея Григорьевича Столыпина, супруга Марии Васильевны Трубецкой, тело поэта через год перевезли в Тарханы.



                ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ



1


         В трудные времена умирать горько. В лучшие - стыдно. А может, и так – бедным умирать горько, богатым – стыдно. Что одно и то же, потому что худшие времена -  если ты разорился и нищий, лучшие – если ты процветаешь. Ну что горько умирать – это понятно, а почему стыдно? А потому, что, достигнув материального благополучия, человек вдруг получает  по голове смертельный удар и понимает:  как бы удачно не выигрывал у жизни в свой покер, она его все равно обыграла и приговорила. Вот от этого катастрофического и рокового проигрыша люди на смертном одре чувствуют стыд, не говоря уже о  родственниках и друзьях. Те бывают потрясены не меньше покойника именно от его проигрыша и постоянно задают себе и всем вопрос: почему так, почему?
            И есть такие смерти, о причинах которых люди рассуждают, спорят и без конца задают этот вопрос: почему так? – не одну сотню лет. Такими были смерти гениев русской литературы, о них говорят: скончался при загадочных обстоятельствах. Хотя у поэтов Александра Пушкина и Михаила Лермонтова и было одинаковое обстоятельство – дуэль, все равно погибшие оставили потомкам массу загадок своих смертей.
           Уж какие только ключи не подбирают почти двести лет историки, криминалисты, политики к тайне этих оглушительных уходов, от которых звон в ушах стоит уже у восьмого поколения  наших соотечественников, но как не было разгадки, так и нет. Конечно, исследования были остановлены, практически не начинаясь, на целых семьдесят лет при советский власти. И уже  здесь возникает вопрос, который тоже требует своего ответа: при  Романовых глубоко историей дуэлей не занимались понятно почему - правящей семье, погубившей  поэтов, было невыгодно, чтобы всплыли нелицеприятные тайны ее действий. Но почему в СССР исследования стояли, а те, которые были, зачем-то коверкали и извращали истину, добавляя путаницы? К примеру, нет ни одного (!) доказательства того, что поэму «Гавриилиада» написал Александр Сергеевич Пушкин. Его «признательное» письмо не было прочитано никем, кроме самого императора Николая Первого, а затем уничтожено, но советские «историки» намертво пришили «Гавриилиаду к Пушкину. И в наше время вопрос никем уже не ставится под сомнение.
           А кто по-настоящему исследовал события, произошедшие накануне дуэли Михаила Лермонтова с Николаем Мартыновым в доме генерала Верзилина? Именно в силу отсутствия таких исследований и правильных выводов  в истории поэт остался  человеком с плохим характером и недопустимыми выходками в адрес знакомых, близких и даже друзей, что якобы и послужило поводом к дуэли. И этот вывод безоговорочно стал «историческим фактом», хотя существуют и известны документы, которые  говорят нам совершенно об обратном – Лермонтов был воспитанный, веселый, доброжелательный и любимый всеми молодой человек, что и демонстрировал  окружающим в Пятигорске накануне дуэли. И снова вопрос: почему вслед за Романовыми, которые ненавидели поэта,  в СССР не стали вдаваться глубже в историю печальных событий, а использовали вероятно подложную версию и на ней строили 70 лет биографию поэта, писали книги и ставили фильмы? Откуда такое единение помыслов (или умысла?) у царей Романовых и у членов Политбюро ЦК КПСС? Почему они предпочли ходить одними и теми же тропами по следам русских гениев?
            Но сделаю маленькое отступление о сугубо отрицательном отношении Романовых к Михаилу Лермонтову, поскольку  немало людей не верят этому и не считают Николая Первого главным действующим лицом убийственной интриги в Пятигорске.



                2


             Царь оставил документальные подтверждения о том, что судил о нем  не просто сурово: он  и его близкие прямо видели в нем…  демона. Они боялись его!
            Николай очень внимательно изучал  творчество Лермонтова. В сопровождении Бенкендорфа и Орлова 12 июня 1840 года он сел на пароход «Богатырь», доставивший его в Петергоф. 12  июня император начал свое письмо к императрице и продолжал его во все время плавания. 13 июня он пишет жене: «Я работал и читал всего Героя, который хорошо написан. Потом мы пили чай с Орловым и болтали весь вечер; он неподражаем». 14  июня  царь пишет: «Вновь приступил к чтению. Сочинение г. Лермонтова. Второй том я нахожу менее удачным, чем первый. Погода стала великолепной, и мы могли обедать на верхней палубе. Бенкендорф ужасно боится кошек, и мы с Орловым мучим его - у нас есть одна на борту. Это наше главное времяпрепровождение на досуге».
               В семь часов вечера роман был дочитан. «За это время, — пишет Николай, - я дочитал до конца Героя и нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. И хотя эти кошачьи вздохи читаешь с отвращением, все-таки они производят болезненное действие, потому что в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе как по гнусным и грязным побуждениям. Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего существования на земле? Люди и так слишком склонны становиться ипохондриками или мизантропами, так зачем же подобными писаниями возбуждать или развивать такие наклонности! Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора».
            Отзыв сестры Николая Марии Павловны, по существу, не отличается от оценки, сделанной ее царствующим братом: «Его роман отмечен талантом и даже мастерством, но если и не требовать от произведений подобного жанра, чтобы они были трактатом о нравственности, все-таки желательно найти в них направление мыслей или намерений, которое способно привести читателя к известным выводам. В сочинении Лермонтова не находишь ничего, кроме стремления и потребности вести трудную игру за властвование, одерживая победу посредством своего рода душевного индифферентизма, который делает невозможной какую-либо привязанность, а в области чувства часто приводит к вероломству. Это — заимствование, сделанное у Мефистофеля Гете, но с тою большой разницей, что в «Фаусте» диавол вводится в игру лишь затем, чтобы помочь самому Фаусту пройти различные фазы своих желаний, и остается второстепенным персонажем, несмотря на отведенную ему большую роль. Лермонтовский же герой, напротив, является главным действующим лицом, и, поскольку средства, употребляемые им, являются его собственными и от него же и исходят, их нельзя одобрить».
           Брат царя Михаил Павлович, читая «Демона», выразил общее отношение членов царствующей фамилии к личности и творчеству поэта: «Был у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Только я никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли духа зла, или же дух зла - Лермонтова».
           Все три оценки творчества Лермонтова – убийственные. Это, по сути, прямое обвинение поэта в бесовстве. А нужно понимать, что эту оценку ему дали  люди, обличенные высшей властью в стране религиозной, в которой  церковь считалась государственным институтом со всеми вытекающими последствиями. То есть, со стороны царя считалось объективным, как бы это нам сегодня не казалось странным, признавать существование беса, «ловить» его и казнить! И не в тот ли момент – на палубе парохода «Богатырь», ровно за год до смертельной дуэли в Пятигорске, - Лермонтову был вынесен приговор царем, а присутствующему Бенкедорфу осталось лишь  осуществить его?
          Конечно, Лермонтов знал об этих оценках его творчества и его личности двором Романовых. Знал он и то, что   супруга Николая Первого, Александра Федоровна, относилась к его творчеству совсем по-другому, особенно ценя стихотворение «Молитва». И  это несогласие в семье также, видимо, пугало императора.  Николай  спешил избавиться от новоявленного «демона» России, отсылая его подальше, на Кавказ. И это не было простым суеверием царя, а  его искренним желанием отвести от семьи беду - ведь Романовы не однажды были тяжело прокляты своими современниками. К примеру, есть легенда, что в 1814 году на Венском конгрессе, созванном по поводу планов Ротшильдов сформировать мировое правительство, русский царь Александр I сорвал эти планы, и тогда Натан Ротшильд проклял его, и поклялся, что он сам или кто-нибудь из его потомков уничтожат весь род царя, вплоть до самого последнего члена царской династии.
           И в июне 1841-го «банда Лермонтова» (его друзья по кружку 16-и), поощрявшая его травлю Мартынова,  выходца из масонской семьи да еще состоявшей в родстве с главным масоном России  просветителем Николаем Новиковым,  тащит его, как агнца на заклание,  на дуэль, на которой он погибает при до сего времени невыясненных обстоятельствах. И отпевать его, как самоубийцу, запрещено. То есть, и убийство поэта, как и его жизнь и творчество, по мнению императора и его семьи, окутано (или было намеренно обставлено?) туманом «бесовства», если даже священник должен был бежать прочь от покойного.
         Интересно, что старшая сестра Мартынова смело уверяла знакомых:  Н. С. Мартынов был вынужден выйти в отставку из-за дуэли с Лермонтовым. Считают, что она лгала. А, может, просто говорила о том, о чем не хотели говорить окружающие – о заказном убийстве? И не просто о заказном – а о ритуальном? На котором был убит «демон», «изловленный» самим царем, защитником всех православных в России, теми, кому поэт  доверял и с кем проводил время в тайном «кружке 16-и».
             Да и сам убийца – та еще «темная ритуальная лошадка»! «Не могу не упомянуть о Мартынове, которого жертвой пал Лермонтов,- писал один из очевидцев. - Жил он в Москве уже вдовцом, в своем доме в Леонтьевском переулке, окруженный многочисленным семейством, из коего двое его сыновей были моими университетскими товарищами. Я часто бывал в этом доме и не могу не сказать, что Мартынов-отец как нельзя лучше оправдывал данную ему молодежью кличку «Статуя Командора». Каким-то холодом веяло от всей его фигуры, беловолосой, с неподвижным лицом, суровым взглядом. Стоило ему появиться в компании молодежи, часто собиравшейся у его сыновей, как болтовня, веселье, шум и гам разом прекращались и воспроизводилась известная сцена из «Дон-Жуана». Он был мистик, по-видимому, занимался вызыванием духов, стены его кабинета были увешаны картинами самого таинственного содержания, но такое настроение не мешало ему каждый вечер вести в клубе крупную игру в карты, причем его партнеры ощущали тот холод, который, по-видимому, присущ был самой его натуре».
             Некто Ф. Ф. Маурер, владелец богатого московского особняка, подтверждал, что Н. С. Мартынов вел в его доме крупную карточную игру. Маурер даже уверял, что это было единственной доходной статьей Мартынова.
Настоящий демон прожил еще долго,  обладая секретами этого долголетия, которые подарил ему его Мефистофель, но не тот, о котором говорили Романовы, имея в виду Лермонтова. Кто же? Ответ прост: тот, кто оставил Мартынову не только свободу, но и вполне обеспеченную и беспроблемную жизнь – сам император. Вот он, туман бесовства, который и сегодня застилает нам всем глаза на трагедию в Пятигорске. Это убийство были не только заранее спланировано, но и заранее оправдано.

3

Это Екатерина Вторая долго возилась с Николаем Новиковым, масонским совратителем невинных русских душ, и он остался жив. Но внук императрицы не был таким гуманным и пресекал опасное вольнодумство в корне, не останавливаясь и перед крайностями. Однако выстраивал тонкую игру вокруг своей жертвы, по-видимому еще и  наслаждаясь ее мучениями перед бесславным концом. Вы спросите – а откуда  сведения о таких странных играх государя?  Да из его же приказов, писем, дневников, касающихся Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя (и Достоевского, конечно, но с ним игра растянулась на десятилетия, хотя и завершилась традиционно – с участием женщины, сестры писателя, которая довела его до смертельного припадка).  Напрашивается мысль: Николай был садистом? А что в этом удивительного: вы знаете в истории человечества хотя бы одного доброго и человечного императора? Меня же интересует одна существенная деталь: почему все смерти  наших гениев сопровождались громким обнародованием неприглядных фактов их биографий? Чтобы понять это, стоит обратиться к нашему времени.
               Современные «смерти с позором» известных людей, как ни удивительно, могут помочь найти некоторые ответы на загадки вокруг смертей поэтов Пушкина и Лермонтова. Взять хотя бы кончину при загадочных обстоятельствах одной   нашей известной певицы летом 2020 года. Вот это был позор так позор! Оказалось, что умница, красавица, подарившая хит, полюбившийся народу на долгие годы и ставший культурным достоянием  целой страны, успешная женщина при деньгах и недвижимости в столице, была тяжелой алкоголичкой, токсикоманкой и садо-мазохисткой. Можно представить, что ее квартира стала настоящим сексуальным адом накануне ее смертельной травмы и госпитализации. Сейчас все подозревают в преступлении ее новоявленного мужа, который перекочевал в ее квартиру с сайта знакомств в Интернете, но, судя по пристрастию этой парочки к бесконтактному сексу, мог быть с ними и кто-то «третий» - виртуальный, кто и «смастерил» всю эту грязную историю. Зачем было лить столько грязи на несчастную? Позже выяснилось, что «шестинедельный» супруг певицы  претендует на ее наследство. То есть, квартиры в Москве семья лишается однозначно, потому что свою долю муж  продаст. Но и это – не главная причина. Самое важное тут то, что он заявил права на известный хит, он хочет  для себя авторское право на него. Зачем? Чтобы иметь потом всю жизнь отчисления или чтобы передать эти права кому-то в другой стране? Думаю, - второе.
             Охота за любым национальным достоянием  всегда идет в каждой стране. На этом делают колоссальные деньги те, у кого есть деньги, чтобы это делать и кто знает, как это делать. Например, люди, причастные к управлению государствами. Оглянемся на Романовых. Николай Первый осуществил свой проект по «созданию» четырех гениев русской литературы – Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя - в то время, когда в стране уже было развито издательское дело, когда между крупными издательствами и изданиями  возникла серьезная коммерческая конкуренция, которая увеличивала тиражи и доходы. Не знаю, мог ли император представить, что через 80 лет после его правления, в СССР, добытые им сокровища будут приносить советской казне миллиардные доходы, но самое первое полное посмертное издание произведений Пушкина он приказал осуществить исключительно за государственный счет, хотя за право публикации боролись известные частные издания.
   Есть современные труды исследователей, которые подробно описывают издательскую деятельность Пушкина – в ней он проявил себя как очень серьезный предприниматель и профессионал, смело вступивший в опасную конкуренцию с уже действующими изданиями. Сегодня об этом можно было бы наснимать увлекательные криминальные телесериалы, даже непонятно, почему за них никто не берется, а киношники все мусолят и мусолят лишь семейные дела Пушкина на телеэкранах. Но цена всей этой весьма рискованной  деятельности поэта была совершенно ничтожна по сравнению с той, которую имело от нее государство СССР, развившее издательское предпринимательство  в невиданных масштабах.
Скромные тиражи сочинений Пушкина  в 1200 экземпляров, 2400 или 5000 и даже 15000 — цифра, о которой «в доброе старое время», как о небывалой, кричали газеты - тиражи эти после Октября 1917 года стремительно возрастали, приближаясь к миллионным. За годы Советской власти книги Пушкина были напечатаны в количестве двух миллионов сорока трех тысяч названий, общим тиражом около девяноста шести миллионов экземпляров на 84 языках народов, населяющих Страну Советов. Значит, по грубым прикидкам, госказна СССР получила от этих продаж где-то  около полумиллиарда рублей. По курсу того времени -  полмиллиарда долларов. По сегодняшнему курсу – тридцать миллиардов рублей.
              Да не тут ли уж кроется  такое единение  подходов к биографиям этих  четырех гениев у Романовых и у членов Политбюро СССР? Может быть, действительно все дело в коммерции? Доходы казны заставляли и заставляют удерживать официальные биографии поэтов в одних и тех же рамках «смерти с позором» во все времена и при любом политическом режиме и даже в других странах? Именно эти биографии и сегодня поддерживают государственные издания как один из стабильных источников доходов государственного бюджета.
             Но почему – «смерти с позором»? А это «историческое оправдание» Романовых за их гибель. Очень выверенный ход. Как будто они знали, что их будут обличать в СССР. И обличали. Но до определенной грани. Почему?  А чтобы национальную гордость страны не разрушать. Ведь кроме государей есть еще и народ. В отношении него не должно быть сомнений. Потому что  рожает гениев все-таки народ. В нем родятся таланты. В общем, получается коромысло – все в меру плохи, но в целом – нация гениев. Это в любой стране так.


4


Какой же «исторический негатив» был вложен (точнее было бы сказать, подобран) еще при царизме в биографии четырех гениев русской литературы? Обвинение, приписываемое Грибоедову, во время  его деятельности главой русской миссии в Иране, состоит в том, что в его свите оказалось несколько нечистоплотных и невыдержанных людей ( в том числе, его  родственники по линии жены, Нины Чавчавадзе), которые творили в Персии беззакония, в том числе заведующий прислугой Рустам-бек. При этом как-то забывается, что эти люди помогали посланнику в выполнении его нелицеприятных действий, и что именно Рустам-бек взял в плен в Тавризе во время русско-персидской войны Аллаяр-хана, зятя Фетх-Али-шаха, первого министра Персии, одного из инициаторов войны против России. Не мудрено, что разжигавшаяся к Рустам-беку вражда имела явный источник – и не только иранский, но и британской разведки.
После случившейся в Тегеране трагедии, когда погиб русский посол,
Генерал Паскевич считал необходимым заручиться мнением самого государя, а не действовать самостоятельно в этой внезапно обострившейся и без того сложной обстановке. В конце марта главноуправляющий в Грузии наконец-то получил ответ от вице-канцлера. В нем Нессельроде излагал реакцию Николая I на трагические события и условия примирения сторон: "Ужасное происшествие в Тегеране поразило нас до высочайшей степени. Отношение вашего Сиятельства ко мне по сему предмету Государь Император изволил читать с чувством живейшего прискорбия о бедственной участи, столь внезапно постигшей Министра нашего в Персии и всю почти его свиту, сделавшихся жертвою неистовства тамошней черни. Достоинству России нанесен удар сильный, он должен быть торжественно изглажен явным признанием верховной Персидской власти в совершенной ей невиновности по означенному случаю.
           При сем горестном событии Его Величеству отрадна была бы уверенность, что Шах Персидский и наследник Престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу, и это сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведение свое с грубыми обычаями и понятиями тегеранской черни, а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности сей самой черни, которая одна вынудила Шаха в 1826 году начать с нами войну..."
           Так родился и потом широко распространялся миф о непрофессионализме Грибоедова, который за свою преданность и героизм получил в итоге чёрную неблагодарность и прямую клевету от представителей верховной власти.
            Далее вице-канцлер сообщал Паскевичу согласие государя на приезд в Петербург либо Аббас-Мирзы, либо сына его с извинительным письмом от шаха в качестве единственного шага, "дабы в глазах Европы и всей России оправдать Персидский двор". Решение об отсрочке платежа 9-го и 10-го куруров, о которой так настаивал в свое время Грибоедов, Николай I предоставлял принять самому Паскевичу.
         Ни сам вице-канцлер, никто другой из чиновников, ни тот же Паскевич не обмолвились и словом, в какие жесткие условия поставили Грибоедова, требуя от него неукоснительный сбор денежных средств, не считаясь с возможностями персиян и не соглашаясь с отсрочкой или со смягчением условий контрибуции. Так и не дождавшись приемлемых советов и решений, Грибоедов вынужденной несговорчивостью навлек на себя негодование персидской стороны. А Николай Первый с почестями встретил  посланника Ирана и принял от него огромную компенсацию за смерть главы русской миссии в Тегеране.
             В посмертных биографиях Пушкина и Лермонтова мы имеем до странности похожий семейный «негатив» еще от их предков. Их бабушки по материнской линии – Мария Александровна Пушкина-Ганнибал и Елизавета Алексеевна Арсеньева-Столыпина – имели  неблагополучных мужей, от которых много претерпели.
Главным же отрицательным моментом  в биографии Александра Сергеевича до сих пор остается его женитьба на Наталье Николаевне Гончаровой – на девушке из неблагополучной семьи, погубившей его. А у Михаила Юрьевича Лермонтова – его плохой характер, который довел его до дуэли с близким приятелем Мартыновым. Биографию Николая Васильевича Гоголя  окрасила в черный цвет ни его  бедность и неустроенность в молодости, ни более чем странный характер его отца, ни его жизнь убежденного холостяка, а ужасная смерть безумца, расписанная до предельно неприличных физиологических подробностей.
             Историки  выбрали и закрепили в биографиях знаменитых русских поэтов такие факты, которых  характеризуют их как людей с серьезными недостатками,  на века ставшими хрестоматийными при изучении жизни и деятельности наших признанных гениев. И глупо было бы думать, что происходил этот «биографический отбор» без участия Романовых.


5

А если понять и принять этот факт, то можно понять и принять и тот факт, что  эти четыре смерти  были не случайными, а у каждой  существовал свой сценарий. Что касается гибели Грибоедова в Тегеране, то тогда же стало известно: за ней стояли не только иранские власти, но и английская разведка, которая участвовала в разжигании ненависти к русской миссии и сеяла клеветнические вымыслы на самого посла и его родственников. Но Николай Первый не стал  публично обличать английские власти в вероломстве, а обвинил в некомпетентности и плохом характере Грибоедова и за  опущенным «занавесом» этого смертельного театра принимал щедрую компенсацию от иранских властей за нарушенный договор и разбой. Ну что ж, у дипломатии свои приемы и традиции.
        Куда сложнее понять то, что произошло в Пятигорске накануне гибели Михаила Лермонтова. Хотя события эти описаны, казалось бы,  подробно, но вопросы все равно остаются. И один из них – это большая разница в описании поведения поэта со слов его близких товарищей, приехавших вслед за ним на Кавказ, и других свидетелей. По словам друзей, Лермонтов вел себя невыносимо  на вечеринках в доме генерала Верзилина, скатываясь до оскорблений и  дочери хозяйки дома, Эмилии, и Николая Мартынова. А по уверениям других людей, Лермонтов был само обаяние и любимец  публики, собравшейся на тот момент в Пятигорске. На мой же взгляд, именно в этом доме и разыгрывался основной сценарий предстоящей гибели поэта, сценарий заказанный. Можно сказать, здесь и произошло главное преступление против Лермонтова – с помощью Эмилии Клингенберг была сплетена смертельная интрига, закончившаяся дуэлью. У этой «верзилинской» склоки есть предыстория -  плохие «девочки» Верзилины и плохие «мальчики» – «банда» Лермонтова.
           Но что же представляла из себя эта, самая известная на Кавказе, семья генерала Верзилина?
         Вдовец Верзилин, красавец, успешный в военной карьере (он дослужился до наказного атамана Линейного войска на Кавказе), имевший дочь от первого брака, женился на вдове полковника Александра Федоровича Клингенберга Марии Ивановне.
              В то время Кавказское линейное казачье войско вместе с Черноморским занимало оборонительную линию от  устья Терека до устья Кубани. Вот какая территория находилась под управлением генерала Верзилина. Но ко времени последнего пребывания Лермонтова на Кавказе Верзилин уже находился в Польше при генерале Паскевиче.
Есть сведения, что на должность наказного атамана Верзилина рекомендовал Паскевич. Однако родственные связи жены Верзилина ведут нас дальше - в Петербург и в царский дворец.  В Петербурге служил Карл Федорович Клингенберг, вполне возможно, брат покойного первого супруга Марии Ивановны Александра Федоровича Клингенберга, полковника,  командира 6-й резервной артиллерийской бригады. Эта бригада в  1812-1814 годах находилась в Молдавии и Бессарабии и сдерживала турецкую армию во время войны России с Наполеоном.
              Карл Федорович Клингенберг закончил Артиллерийский и шляхетский корпус. В 1822 году был комендантом Нарвы. Затем занял должность директора Павловского кадетского корпуса. В то время, когда Лермонтов бывал в доме у Верзилиных, Карл Федорович исполнял должность главного директора всех кадетских корпусов и присутствовал в совете  учебных заведений. Его очень ценил Николай Первый.  А  при Александре Первом он пользовался большим расположением и у Аракчеева, переписывался с его любовницей Настасьей Минкиной и ее сыном Михаилом Шуйским. Клингенберга считают одним из первых серьезных пионеров военно-педагогического дела в России.


                6

               Возможно, что  Карл Федорович был дядей Эмилии Клингенберг, знаменитой «розы Кавказа». Однако в бытность Лермонтова у Верзилиных о ней ходили нехорошие слухи: говорили, что у Эмилии была связь с князем Владимиром Барятинским, братом князя Александра Барятинского  (который в 1856 году стал наместником царя на Кавказе).
             Летом 1839 года  находившийся на лечении в Пятигорске князь Владимир Иванович Барятинский ухаживал за Эмилией Клингенберг, и как тогда говорили, князь “сорвал знаменитую La Rose du Caucase (Розу Кавказа)”. В. И. Барятинский от женитьбы уклонился, но, по свидетельству его биографа Инсарского, перевел Эмилии Клингенберг 50 тысяч рублей.
              А  самая грязная сплетня о неподобающем поведении Лермонтова в Пятигорске появилась из уст некоего Я. И. Костенецкого, который вспоминал: “однажды пришел к Верзилиным Лермонтов в то время, как Эмилия, окруженная толпой молодых наездников, собиралась ехать куда-то за город. Она была опоясана черкесским хорошеньким кушаком, на котором висел маленький, самой изящной работы черкесский кинжальчик. Вынув его из ножен и показывая Лермонтову, она спросила его: “Не правда ли, хорошенький кинжальчик?” “Да. Очень хорошо, — отвечал он, — им особенно ловко колоть детей”, — намекая этим язвительным и дерзким ответом на ходившую про нее молву”.
           Получается, что через три года после предполагаемой (!) любовной интриги  Эмилии и Барятинского,  в доме Верзилиных появляется Лермонтов и говорит ей какие-то ужасные слова, намекающие на то, что она избавилась от ребенка Барятинского! Неужели и впрямь он мог так вести с себя с той, которую отметил своим вниманием Пушкин, давший  юной Эмилии имя «роза Кавказа»? Думается, на такое и последний маргинал бы не решился, не говоря уже о представителе высшего общества, боевом офицере.
         Но предположим, Лермонтов говорил о детях, да только – о каких? Известно, что в армии генералы, командующие войсками, называли  и офицеров, и солдат своими детьми.
            Особенность положения любого русского офицера в Пятигорске в 19 веке, призванного служить на Кавказе,  была в том, что он попадал в ад в раю, или в рай в аду – что одно и то же. Провинившиеся в столицах и «сосланные» сюда отлично были осведомлены, куда и зачем едут. За смертью. Понимал свое отчаянное положение и Лермонтов летом 1841-го.
            А ведь Пятигорск был здравницей для раненых и больных. Для них здесь местные жители создавали условия для веселого и беззаботного времяпрепровождения. Для аристократов старались  две дамы самого высокого статуса в городе, две генеральши: вдова генерал-лейтенанта С.Д. Мерлини  и  супруга генерал-майора П.С. Верзилина. Оба воевали, прославились в сражениях, Мерлини  незадолго до смерти от ран  был комендантом крепости в Кисловодске, а Верзилин исполнял обязанности  наместника на Кавказе. Жены их тем временем успешно занимались в Пятигорске курортным бизнесом, сдавая внаем отдыхающим дворянам жилье.
              Но если заметный дом Верзилиных называли «домом трех граций», поскольку три сестры-красавицы  привлекали сюда множество молодых офицеров и он слыл местом веселых развлечений молодежи, то дом Екатерины Ивановны Мерлини облюбовали немолодые степенные аристократы. Здесь каждый вечер шла напряженная карточная игра. Собственно, весь Пятигорск в то время азартно играл, и его можно было бы назвать сегодня  современным  кавказским «Монако».
                На самом деле, эти два знаменитые дома были настоящими адскими ловушками для «предназначенных к  смертельному наказанию». Да, нужно, наконец, назвать вещи своими именами. Но для того, чтобы понять истинное назначение этих адских «гнезд», нужно пристальнее вглядеться в то, чем жили их хозяйки.
                Еще при жизни Екатерины Ивановны Мерлини сложилась легенда, которую она не опровергала, о том, что в отсутствие мужа, однажды, при внезапном нападении черкесов, она взяла на себя командование гарнизоном и отбила штурм. Она ездила верхом по-мужски и имела манеры резкие и решительные. Дом ее находился в середине пятигорского бульвара, выдаваясь против линии фасадов на несколько метров (на предписания начальства о сломе этого дома она не обращала внимания). В этом доме собиралось самое аристократическое общество (как оно себя само считало), которое, впрочем, кроме карт, ничем тут не занималось. Однако от покойного мужа, любителя живописи, в доме осталось около шестидесяти различных картин, которые привлекали сюда множество любителей искусства и просто любопытных. Ходили слухи, что вдова-генеральша чуть ли не осведомительница Третьего отделения и что она каким-то образом принимала участие в «подготовке» дуэли Лермонтова с Мартыновым. Все это ничем не доказано.
А кто же даже сегодня предоставит исследователям секретные документы Третьего Отделения? Однако мы имеем важный факт: в доме Мерлини общество занималось преимущественно карточной игрой. А что это такое? Это – ловушка для серьезного шантажа любого дворянина, для которого невыплата карточного долга, также, как и бесчестная игра, были несмываемым позором.
                Не в эту ли ловушку попал Николай Мартынов, который в это время вынужден был по неизвестным причинам срочно уволиться из армии? Предполагалось, что из-за нечестной карточной игры. Но точных сведений не было, и Мартынов почему-то  не спешил уезжать  долой с глаз  тайных свидетелей своего позора и все чего-то ждал  и посещал дом Верзилиных, где чуть ли  не собирался свататься к Надежде! До тех пор, пока не случился известный скандал между ним и Лермонтовым, вызвавший смертельную дуэль.
               Объяснение Мартынова во время следствия настолько  нелепо, что  кажется, их давал умственно отсталый человек. Но он вовсе не был таковым – Мартынов был высокообразованным представителем  известной богатой семьи, сын  многоопытного масона и сам масон, обладавший, как показало время,  тайными знаниями. А в объяснении он показывал, что обиделся на Лермонтова по незначительному случаю до того, что решил убить обидчика… То есть, смешливое замечание  в присутствии женщины его бывшего товарища не только по юным забавам, но и по героической совместной службе в кавказском спецназе того времени, оказалось для Мартынова куда более «опасным» нежели  возможность ежеминутно быть разоблаченным в каком-то неблаговидном поступке, из-за которого он был вынужден  уйти в отставку и слонялся теперь неприкаянным по Пятигорску.
              Конечно,  в истории этой жуткой дуэли  понимающими людьми сразу была определена преднамеренная роль Мартынова. Но чья рука его направляла – это остается тайной. Хотя, если называть вещи своими именами, и роль Третьего Отделения в организации операции по устранению Лермонтова в Пятигорске, и ловушка в «карточном домике» Мерлини, в которую, возможно, попал Мартынов, а затем – уже выполнение полученного задания в доме генеральши Верзилиной, где ему помогали сводные сестры Эмилия и Надежда устроить повод для дуэли – все это практически очевидно.

                7

               Но почему эти женщины – Мерлини и Верзилина – брались в Пятигорске за такие грязные дела? Во-первых, их тоже могли в Третьем Отделении  чем-то шантажировать. Во-вторых, сыграла роль банальная корысть. Надо иметь в виду, что делали они свой бизнес в таком месте, которое предполагало подобную деятельность -  место, откуда  нелояльные офицеры отправлялись на смерть. И это место занимать серьезной недвижимостью, которой располагали эти дамы, «просто так» им никто бы нее разрешил. А генерал Верзилин чудесным образом прикупал и прикупал земельные участки под строительство своих курортных «коттеджей». Поскольку сам он особым расположением у императора не пользовался (иначе бы его не отстранили от должности наказного атамана Кавказского линейного казачьего войска и  не отправили к Паскевичу в Польшу), то, вполне возможно, выделяли «золотые» земельные участки за сомнительные услуги его супруги.  Которые со временем взяла на себя ее дочь Эмилия, желая продолжить семейный бизнес?
            Но эта  красивая девушка, которую в 1829 году встретил в Пятигорске Пушкин и, по легенде, назвал ее «розой Кавказа», в 1839 году могла и попасть в такую же ловушку, как и Мартынов два года спустя. У нее случился роман с Владимиром Барятинским, представителем богатейшей и влиятельнейшей фамилии в России. Позднее его брат Александр будет назначен наместником  Александра Второго (своего товарища в юные годы) на Кавказе. Но Владимир не женился на Эмилии, а выслал  для нее на чужое имя 50 тысяч (пятьдесят миллионов «на наши») рублей для решения их  «совместной» проблемы – говорили, что ей пришлось избавиться от ребенка.
               Примечательно, что эта тяжелая история вовсе не сломала ни  Эмилию, ни ее семью, которая и не думала (как и Мартынов два года спустя) переезжать с глаз долой от свалившегося на нее позора. А, может быть, ей кто-то запретил покидать Пятигорск? И Эмилия, как ни в чем ни бывало, продолжала блистать на местных балах, покоряя сердца многих мужчин.
              На одном из балов в 1839 году ее увидел приятель московского почт-директора А. Я. Булгакова П. О. Вейтбрехт, обозначивший падчерицу генерала Верзилина среди пятигорских дам «первым номером». Отметив в своем письме, что она «довольно хорошо образованная», «…получает корсеты и прочие туалетные вещи из Москвы», «стройна, хорошо танцует», Вейтбрехт сообщил приятелю о ее роковой роли в судьбе приезжающих в Пятигорск молодых столичных офицеров. Девица эта, писал он – «есть единственный камень преткновения всех гвардейских шалунов, присылаемых сюда на исправление. Они находятся в необходимости влюбиться в нее. Многие за нее сватались, многие от нее искали в отчаянии неприятельской пули и, оную встречая, умирали». Так не об этих ли загубленных ею «детях» говорил Лермонтов Эмилии?
              Если снова назвать вещи своими именами, то прекрасная «роза Кавказа» Эмилия  Клингенберг после провального адюльтера с князем Владимиром Барятинским стала настоящим «палачом» для всех гвардейских шалунов, «присылаемых сюда на исправление». Их не надо было царскому правительству  высылать на каторгу в Сибирь, вызывая неодобрение либералов и просвещенной Европы, публично расстреливать – все это мило и изящно проделывала  молодая красавица в пятигорском курортном «раю» всего лишь с помощью любовных интрижек.
               Говорили, что  на следующий день после похорон Лермонтова Эмилия весело танцевала на очередном балу, устроенном князем Голицыным. Потому что была равнодушной красавицей, или потому, что испытывала удовольствие от хорошо выполненного задания?
               Удивительна еще одна загадка – это необычные замужества  сводных сестер  Эмилии Клингенберг и Надежды Верзилиной. Десять лет спустя обе они сочетались законным браком с родными братьями Акимом и Алексеем Шан-Гиреями.  Эмилия  в тридцатишестилетнем возрасте вышла за троюродного брата Лермонтова Акима Шан-Гирея, с которым он вместе вырос и которого считал своим родным братом и самым преданным себе человеком.
Большая любовь или что-то другое заставили Акима и очень немолодую Эмилию заключить этот брак? Который так похож на  неожиданный брак Натали Гончаровой-Пушкиной и Ланского,  преданного и пылкого любовника Идалии Полетики и  наперсника ее и Дантеса в деле  с компрометацией жены поэта, вдруг воспылавшего нежными чувствами к обесчещенной ими женщине?
Остается по сей день загадкой. Но наводят на определенные размышления такие факты. Если младший брат Шан-Гирея, Алексей, и его жена Надежда – младшая сводная сестра Эмилии -  уехали из Пятигорска и поселились неподалеку от  Тархан в Пензенской губернии, то Аким и Эмилия спокойно проживали в Пятигорске, в том самом доме, который печально прославился на весь мир как место предыстории смертельной дуэли Лермонтова. И это ничуть не смущало супругов, которые свезли сюда памятную мебель поэта. Более того, Аким выкупил принадлежавшую Столыпиным  усадьбу Новостолыпинку с винокуренным заводом. Состояние его росло,  но  в 1860 году он судился с собственным отцом за свою долю наследства в имении, где проживал его брат. До окончания суда отец не дожил.  С 1866 года Аким стал не только одним из самых богатых, но и  видных общественных деятелей в Закавказье. А, как известно, госзаказы и тогда шли в первую  очередь таким вот людям.
Ему  бабушка Лермонтова оставила большую часть наиболее ценных книг и рукописей внука.
             Может быть, секрет женитьбы Акима Шан-Гирея на Эмилии Клингенберг – тот же, что и секрет женитьбы Ланского на Натали Гончаровой? Аким Павлович принадлежал к числу немногих друзей, посвященных в творческие замыслы поэта. Лермонтов диктовал ему свои сочинения, до нас дошли страницы "Княгини Лиговской", написанные рукой Акима Павловича, у него хранилось много рукописей Лермонтова и списков, в том числе, список 4-й редакции "Демона". В последний свой приезд в Петербург Лермонтов передал Шан-Гирею целую связку черновиков.
           Если Аким был осведомителем Третьего Отделения, то становится понятно, почему  двух агентов в конце концов соединили вместе навсегда. В церковном браке было надежнее сохранить государственные секреты царской охранки. Ну и, кроме того, и Эмилия, и Аким получили в этом браке солидное материальное вознаграждение в виде наследства и собственного бизнеса.
Можно предположить: шантаж и корысть – вот это двигало людьми, которые окружали Лермонтова в Пятигорске и которые были причастны к его гибели. А также, и главным  участником смертельной интриги – Николаем Мартыновым, который был подвержен шантажу из-за карточного шулерства и имел сложное материальное положение из-за смерти отца, Соломона Мартынова, случившейся в то же время.
                А почему младший брат Акима Шан-Гирея – Алексей – женился на Надежде Верзилиной, сводной сестре Эмилии Клингенберг ?  На момент  скандала между Лермонтовым и Мартыновым в доме Верзилиных этой девушке было всего шестнадцать лет. Неужели и она участвовала в проделках старшей сестры? Конечно! Вспомним ее слова, которые приводят очевидцы: эта юная особа настолько не скрывала свою ненависть к Лермонтову, что была готова просить или даже просила кого-то из знакомых офицеров убить его … То есть, так спешила девушка-подросток завершить это страшное дело, которое ей уже начинало надоедать.
          Что же все-таки могло подвигнуть это семейство на «войну» против провинившихся молодых офицеров, сосланных на свою погибель на Кавказ царским правительством? Можно предположить, что причиной этому был все тат же банальный шантаж  Третьего Отделения после действий в отношении Эмилии со стороны Владимира Барятинского. А надо сказать, что и Владимир, и его брат Александр были еще те авантюристы. Да они и не могли оставаться иными, служа Бог знает в каком поколении Романовым, для которых, как и для властителей всех времен и народов, главным в управлении являлись дворцовые и международные интриги, многие из которых плелись исподволь и годами, и определенной части придворных там назначалась своя роль.

8


              Нужно обратить внимание на особую роль, которую играли во всей  этой истории родственники Михаила Лермонтова. А, может быть, он и не случайно оказался  в этом доме  постоянным гостем и снимал квартиру рядом с Верзилиными?  Да уж не был ли он влюблен в «розу Кавказа», и его дурное поведение вызывала  ревность? Но, возможно, поэт (даже допускаю, по просьбе родных) всего лишь хотел по просьбе родных получше узнать, что происходит в доме Врзилиных, поскольку заботился о своем троюродном брате Акиме Шан-Гирее, знакомым с этой семьей, который в это время находился в Петербурге и даже хотел уезжать в Америку. А Лермонтов писал бабушке, чтобы вместо Америки Аким ехал в Пятигорск. Что он хотел этим сказать?
                Известно, что в Америку ехали за свободой и бизнесом. Почему Аким засобирался туда, если у его матери был  свой бизнес на Кавказе? Это имение Шелкозаводское, где  не только  производили шелк, но и вино. Однако именно в это время его мать Мария Шан-Гирей испытывала трудности в управлении имением, и оно  не давало  таких прибылей, как раньше. Ему был нужен молодой хозяин, но Аким оставался в Петербурге.
               А если Аким был влюблен в Эмилию? Ведь  он и его младший брат Алексей знали сестер из дома Верзилиных с детства. Более того,  ее мать и мать  Шан-Гирея могли планировать их брак как выгодный для продолжения бизнеса Шан-Гиреев. И в таком случае дурные слухи о ее связи с Владимиром  Барятинским  сыграли тут свою роль для  негативного отношения Лермонтова к Эмилии.
              Могло быть, что Шан-Гиреи и мать Эмилии еще не расстались с мыслью породниться. Если это было так, то понятно, как могла взбесить поэта  новая интрижка, которая сплеталась между Эмилией и Мартыновым  в начале лета 1841-го. Не о своей, а о влюбленности  Акима в «розу Кавказа» и о желании его матери женить его на Эмилии  мог  думать  Лермонтов, терзаемый мыслью о постоянной нехватке средств в семье (как это представляла ему бабушка).
            Вот что пишет сам Лермонтов о домашней атмосфере, когда бабушка бывала им недовольна. В письме к М.А. Лопухиной от 15 февраля 1838 года он жаловался: «Когда я возвращаюсь домой, я слышу только истории, истории — жалобы, упреки, предположения, заключения, — это нечто отвратительное...».  У бабушки в руках находился самый сильный и безотказный ее козырь - пугало неурожая. А о других ее доходах Лермонтов и понятия не имел. Разве он мог представить, что капитал Елизаветы Алексеевны только в наличных средствах – 300 тысяч рублей (триста миллионов «на наши» - Т.Щ.)!
          Не отставал от  бабушки и расчетливый Аким Шан-Гирей, который удивлялся твердому нежеланию Лермонтова брать плату за свои сочинения. Он писал в воспоминаниях: «... Я часто говорил ему: «Зачем не берешь ты ничего за свои стихи. Пушкин был не беднее тебя, однако платили же ему книгопродавцы по золотому за каждый стих», но он, смеясь, отвечал мне словами Гете: «Песня, которая льется из уст, сама по себе есть лучшая награда».
           В 1840 году в свет вышла повесть графа Владимира Соллогуба (близкого родственника Романовых) «Большой свет», написанная по заказу дочери императора Марии Николаевны, где высмеивался бедный поэт, живший на бабушкин счет и стремящийся  быть в высшем свете. Это был пасквиль на Лермонтова, сродни пресловутому «диплому рогоносца», который получил перед смертью Пушкин и который в запечатанном конверте принес ему все тот же Соллогуб… Как видим, знакомые все лица!
            А была ли Эмилия Клингенберг завидной невестой? Нам ничего не известно о материальном положении семьи Верзилиных в Пятигорске. Но можно даже сегодня кое-что просчитать.
            Годовое жалованье генерала в то время  было 6000 рублей (шесть миллионов «на наши деньги -Т.Щ.) Это немного, если учесть, каких затрат требовала светская жизнь даже в провинции.
            После смерти первого мужа Мария Ивановна  Клингенберг с дочерью переехала из Тифлиса в Пятигорск, купив на его окраине  маленький дом. У Верзилина также был дом неподалеку от того, который впоследствии вошел в историю. Этот дом, который называют  домом Горбылева, генерал сдавал внаем курортникам, и Николай Мартынов  проживал именно там летом 1841-го вместе с Глебовым, Зельмицем, Раевским и Л. Пушкиным, братом Александра Сергеевича Пушкина, который принес много неприятностей поэту накануне его дуэли с Дантесом своими непомерными тратами денег.
В 1829 году молодожены Верзилины покупают дом у полковницы Поповой, а в 1832 году генерал просит у Попова (видимо, супруга Поповой и главы администрации Пятигорска) выделить ему казенный участок в 2 тысячи кв. метров для строительства большого дома. Это – 20 соток. Уже в начале развития курорта в Пятигорске сотка земли тут стоила 300 рублей (триста тысяч «на наши» -Т.Щ.) Значит, цена этого участке  была «на наши деньги» - шесть миллионов. Это столько же, сколько в Москве. Почему так дорого? Да потому, что уже к этому времени  курорт в Пятигорске  давал очень приличные доходы тем, кто тут проживал и сдавал дома внаем, а также владел курортным лечением для частных лиц.
                Есть данные, что летом 1841 года Чилаев сдавал  флигель за 100 рублей серебром (150-170 ассигнациями) Лермонтову и Монго (этот доим теперь называется «домик Лермонтова» в музейном комплексе в Пятигорске). В самом доме жили Васильчиков и Трубецкой. Сколько дохода за год мог иметь Чилаев только с этих помещений? Не менее четырех тысяч рублей серебром. А ведь у всех проживающих в городе было по несколько домов, а Мария Ивановна Верзилина сдавала  и какие-то казенные  комнаты, судя по сохранившимся документам. И рассчитывала построить еще большой дом рядом, в самом центре Пятигорска. Летом 1841 года Верзилина сдавала «дом Горбылева» пяти офицерам – Глебову, Зельмицу, Раевскому, Л. Пушкину и Мартынову. Какой доход с курорта имела генеральша. Сейчас трудно сказать, не имея полных данных о недвижимости семейства. Но, думается, не менее тысяч двадцати  за год, не менее. Значит, с жалованьем генерала Верзилина этот доход был около тридцати тысяч рублей серебром. Но мы не знаем, были ли у него усадьбы в окрестностях Пятигорска или в Ставрополе, где поначалу находился его штаб. Так что  25-30 тысяч серебром – это минимальная сумма, о которой можно иметь представление.
              Что же такое в то время – 100 рублей серебром? Чтобы оплатить эту сумму за отдых в Пятигорске, Лермонтов должен был потрать годовой доход с 2000 гектаров ржи на бабушкиных полях. А в поместье Арсеньевой в Тарханах было 3000 гектаров пахотных земель. Всего же со всех шести видов своей предпринимательской деятельности, в  том числе, и винных откупов, и нелегальных, Арсеньева имела в год дохода 30 тысяч рублей. О чем Лермонтов даже не догадывался, считая, что бабушка  отдает ему едва не последнее – и только за счет продажи хлеба.
              Какими же значительными должны были представляться ему доходы Верзилиных, которые они получали практически без всяких затрат. И поэтому понятно, зачем Лермонтов звал Акима Шан-Гирея обратно в Пятигорск, отговаривая его уезжать в Америку – поэт видел возможность хорошо зарабатывать на кавказском курорте. Но рядом с сестрами в доме Верзилина крутился Мартынов… И это могло раздражать Лермонтова. Но тогда нужно говорить об отношении к нему собственной семьи, неискреннем и потому опасном. Скрывая истинное положение материальных дел, и бабушка, и ее любимая племянница толкали Лермонтова туда,  куда не должна была ступать его нога – в змеиное логово новых коммерсантов России – корыстных первооткрывателей курортного бизнеса на Кавказе - Верзилиных.
              Кстати, об этих злосчастных 50 тысячах, присланных якобы Владимиром Барятинским Эмилии Клингенберг – а ведь можно предположить, что эти деньги он присылал и на покупку для него земельного участка в здешних местах. Ведь продал же свой замечательный театр в казну Александра Первого  прадед Лермонтова Алексей Емельянович Столыпин, чтобы купить под Пятигорском усадьбу, названную впоследствии  Столыпиновкой. Целый знаменитый театр в Москве за клочок земли на Кавказе!
              А знал ли Лермонтов о том, что  свою долю  на винном заводе в пятигорской Столыпиновке имела и Елизавета Алексеевна Арсеньева, скрывавшая от внука свои доходы? И что Столыпин Монго, который  тем летом ходил в гости к Верзилиным вместе со своим племянником, имел там  700 гектаров? Едва ли он вникал в эти дела, потому что бабушка  скрывала от него свой бизнес. Как тщательно скрывала и то, что наличными у нее имеются 300 тысяч рублей  (триста миллионов «на наши» -Т.Щ.) Она не открывала своей тайны и все уговаривала внука не уходить в отставку (как считают историки, так советовал ей Бенкендорф). Получается, что постоянно нуждающийся в деньгах поэт, введенный в заблуждение по поводу собственного же материального состояния, рисковал своей репутацией (и жизнью!), проникая в  «гнездо» Верзилиных с определенной целью получить информацию, ради еще большего благополучия своих близких? Сам же при этом чувствовал себя нищим и несчастным, о чем и написал в своем последнем стихотворении «Пророк»:

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья;
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;
Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:
«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!
Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!»

               Через четыре года после смерти Лермонтова  и эти огромные деньги (триста тысяч рублей), и Тарханы, и винные заводы получат родственники поэта. Шан-Гирей откупит Столыпиновку  у родни, а потом  возьмет в приданое за Эмилией и дом  Верзилиных и переедет  в него жить и займет на Кавказе видное положение и как предприниматель, и как административный и общественный деятель, управляя одним из уездов.

                9

                Говорят, если вы хотите узнать правду о каком-то событии, ищите, кому это было нужно.  Могла любимая племянница Елизаветы Алексеевны, мать Акима Шан-Гирея, знать о  настоящем состоянии своей тетки и хранить это втайне? А если знала, то могла сообщить о нем генеральше Верзилиной, планируя выгодный брак сына с ее старшей дочерью. Ну а генеральша и ее дочери могли создать интригу против излишне нервного и непредсказуемого поэта. Но почему бы им не рассматривать Лермонтова как одного из женихов – ведь  непросватанные дочери-то были две? Во-первых,  Елизавета Алексеевна, как известно, не хотела женить внука, а во-вторых, у Марии Шан-Гирей было два сына. И  оба, в конце концов, женились на сестрах.
                Трудно себе представить такое вероломство?  Ну тогда вернемся к Мартынову, но под тем же предлогом – хочешь узнать правду, ищи, кому это было нужно.
Где-то за месяц-два до Лермонтова в Пятигорск прибыл Александр Николаевич Кушинников, жандармский подполковник, который был командирован Бенкендорфом для секретного «надзора за посетителями минеральных вод». Кто он? Исполнительный и добросовестный службист спецслужб, как отмечают биографы. С 1839 года – офицер для особых поручений , не раз отмечен «монаршим благоволением» в приказах. Наблюдал за порядком во время ежегодных праздников в Петергофе, где присутствовали особы императорской фамилии. И вот необычное поручение – следить за порядком в Пятигорске во время пребывания там Лермонтова.
              Так «кстати»  все получилось, что сразу после дуэли он был введен в состав следственной комиссии. Бенкендорф получал все сведения о следствии именно от Кушинникова. И оно прошло так, как хотели бы и сами участники, и их высокопоставленные родственники, и сам Бенкендорф?
                Но есть тут одна  странная деталь. Этот  подполковник Кушинников был родным братом И.Н. Кушинникова, издателя, который вместе с другим издателем, А.Д. Киреевым, выпустил единственное прижизненное  издание «Стихотворения» Лермонтова, отпечатанного в 1840 году тиражом в 1000 экземпляров в типографии И.И. Глазунова. Кушинников и Киреев финансировали выход этой книги и заплатили Лермонтову первый большой гонорар, с которым он и отправился на Кавказ.
               Простое совпадение? Может быть… если не обратить внимание на то, что А.Д. Киреев – родственник Николаю Соломоновичу Мартынову.
                Этот Киреев принадлежал к  пензенскому роду дворян Киреевых, которые неоднократно вступали в браки с Мартыновыми. Одна из Мартыновых-Киреевых, Варвара Михайловна, росла в поместье Арсеньевых вместе с Елизаветой Алексеевной и  стала матерью Святослава Раевского, выйдя замуж,  а Арсеньева была крестной этого Святослава.
              Так вот он и сделал «рекламу» Лермонтову, распространяя его стихотворение «На смерть поэта» в 1837 году. А потом познакомил его со своим родственником Киреевым. Но был арестован и  отбыл год в ссылке на Севере по вине Лермонтова, который на допросе признался, кто распространял его стихи. Он  писал Раевскому в Петрозаводск: «Ты не можешь вообразить моего отчаяния, когда я узнал, что стал виной твоего несчастья. Я сначала не говорил про тебя, но потом меня допрашивали от государя: сказали, что тебе ничего не будет и что если я запрусь, то меня в солдаты…, но я уверен, что ты меня понимаешь и прощаешь и находишь еще достойным своей дружбы… любезный друг, не позабудь меня и верь все-таки, что самой моей большой печалью было то, что ты через меня пострадал. Вечно тебе преданный М. Лермонтов».
               Александр Дмитриевич Киреев воспитывался в Московском университетском благородном пансионе и с 1832 года занимал очень высокую должность управляющего конторой императорских Петербургских театров. В этой должности он прослужил до 1853 года. Русский писатель-мемуарист ( управляющий поместьем князя Александра Барятинского) В.А. Инсарский писал о нем:  «Он был могущественным и неограниченным повелителем всего театрального мира… Кто не знает и не помнит Киреева? Если говорили о театрах, если вы имели какое-либо дело до театра, на первом плане был Киреев, как будто ни Гедеонова, ни других личностей, имеющих значение в этом мире не существовало».
                Этот Киреев  в 1840 году вместе с Краевским попытался получить заказ на частное издание произведений Пушкина и намеревался даже потратить большую сумму для этой цели. Но им было отказано. Вообще за издательской деятельностью Киреева стоял Краевский, которого уже тогда характеризовали очень нелестно в издательско-писательских кругах.
                Николай Первый не отступил от своего слова – издание произведений Пушкина шло только госзаказом. Но Краевскому и Кирееву тут вдруг «крупно повезло» - Мартынов убил Лермонтова ! И сразу, уже в 1841 году, они делают второе издание его книги  «Один из героев нашего времени» (авторское название) под новым  заголовком Краевского «Герой нашего времени». И с этого времени  они начали получать хорошие деньги на  творчестве поэта. Пока в Туле не спохватились тетки Лермонтова и не подали на Киреева в суд. И стали тоже получать доход с книг племянника. Но большую его часть суд все-таки оставил за родственником Николая Мартынова. Так и хочется спросить: как награду, что ли? А то, как вел дело о дуэли  и запутывал его в угоду кому-то  Кушинников – не было ли это  своего рода подкупом с дальним прицелом на  большой куш из-за потери наследства  убитого Лермонтова, в том числе, прицелом на доходы от издания его произведений? Их царю было издавать неинтересно, поскольку он не собирался пользоваться деньгами «дьявола», и отдал права на издание определенному им же кругу людей. В этот круг, как видим, входил издатель Краевский – близкий родственник графа Соллогуба, автора  памфлета «Большой свет». Таким образом получается, что Лермонтов уже после смерти  «заплатил» из своих неполученных в связи с гибелью доходов всем тем, кто участвовал в смертельной игре императора против него.
               Вот кому достались большие деньги великого русского поэта, который перед дуэлью находился в крайне нервном состоянии, обдумывая возможность издавать собственный журнал, имея в кармане сущие копейки  первых гонораров и  помощи от бабушки, в то время как он был очень даже богат.  Но от него это тщательно скрывали те, кто в скором времени забрал эти богатства себе : Столыпины,  Верзилины, Лермонтовы  и… родственники Мартынова и Соллогуба. Как горько это понимать!
               Хочу добавить с грустью: а странная все-таки эта была «пиковая дама» Елизавета Алексеевна Арсеньева. Она так успешно играла, так ловко прятала «козырного туза» в рукаве (не только скрыла  настоящие размеры наследства от внука, но и сделала мизерным его наследство, оставшееся от покойной матери), что обыграла и его, и саму себя. Могла ли она представить, когда, не жалея средств,  содержала  в своих домах десятерых внучатых племянников, в том числе и  Шан-Гиреев с их матерью, что они-то и получат все ее  большое накопленное для любимого Мишеньки состояние? А обездоленные ею тетки Лермонтова будут до конца жизни получать огромные гонорары с его книг? Поистине – добрыми намерениями устлана дорога в ад.


                10

                Такая вот случайность, что солидное состояние Лермонтова досталось его родственникам и родственникам его убийцы. Случайность, что Шан-Гиреи женились на сестрах Верзилиных, получив не только деньги своего троюродного брата, но и наследство сестер. Случайность, что Стлыпин-Монго получил часть денег Лермонтова и уехал в Европу, где занялся переводом его романа «Герой нашего времени» и получил за это гонорар.
           Случайность, что брат издателя первых книг Лермонтова (компаньона Киреева - родственника Николая Мартынова) Кушинников оказался в Пятигорске в нужное время и, словно случайно дождавшись дуэли, вел следствие, пущенное по ложному следу ее участниками и свидетелями.
            А была ли случайность в том, что восемь из десяти членов лермонтовского «кружка 16-ти» выехали на Кавказ одновременно с ним и находились рядом   до самой смерти поэта? Их никто не высылал, все они  приехали сюда по своей воле: Монго-Столыпин, Фредерикс, Александр и Сергей Долгорукие, Жерве, Г.Гагарин и Александр Васильчиков. Но если Жерве и Фредерикс были в армии, то Ксаверий Браницкий, уехавший сначала в Польшу,  именно в это время вернулся на Кавказ - в то место, куда Лермонтов не доехал, остановившись в Пятигорске.
             Все они отдыхали, принимали лечебные ванны, веселились на местных балах, посещали дом хозяина арендуемого ими жилья Верзилина, волочились за  дочерьми генерала и… что еще? И поддерживали (или создавали миф) травлю, которую якобы устроил Лермонтов  Мартынову.
             «Травлю», которая стала для истории основным поводом к дуэли, искусно созданную в навсегда отмеченном в биографии поэта доме генерала Верзилина.
                Когда читаешь о подробностях взаимоотношений Лермонтова и Мартынова в Пятигорске, то ясно понимаешь: только крайнее озлобление поэта против своего товарища за какой-то поступок могло вызвать такую агрессию. Но сколько бы ни искали исследователи  этот  поступок, они его пока не нашли. И все списывается на плохой характер Лермонтова.
              И эпиграммы, и карикатуры, даже целый коллективный альбом карикатур на Мартынова, прямые оскорбления, – все это со стороны офицера Лермонтова было бы похоже на безумие, если бы не многочисленные свидетельства очевидцев тех событий  как раз о совершенно обратном. О том, что Лермонтов был весел и любил балы. О том, что его все любили и были потрясены дуэлью, которую никак не ожидали. И тем загадочнее и ужаснее выглядят события в этом зловещем доме генерала, события, в которых участвовали самые близкие люди поэта, на чьих биографиях также осталось позорное клеймо соучастников убийства.



                10

                Такая вот случайность, что солидное состояние Лермонтова досталось его родственникам и родственникам его убийцы и хулителя. Случайность, что Шан-Гиреи женились на сестрах Верзилиных, получив не только деньги своего троюродного брата, но и наследство сестер. Случайность, что Стлыпин-Монго получил часть денег Лермонтова и уехал в Европу, где занялся переводом его романа «Герой нашего времени» и получил за это гонорар.
           Случайность, что брат издателя первых книг Лермонтова (компаньона Киреева - родственника Николая Мартынова) Кушинников оказался в Пятигорске в нужное время и, словно случайно дождавшись дуэли, вел следствие, пущенное по ложному следу ее участниками и свидетелями.
            А была ли случайность в том, что восемь из десяти членов лермонтовского «кружка 16-ти» выехали на Кавказ одновременно с ним и находились рядом   до самой смерти поэта? Их никто не высылал, все они  приехали сюда по своей воле: Монго-Столыпин, Фредерикс, Александр и Сергей Долгорукие, Жерве, Г.Гагарин и Александр Васильчиков. Но если Жерве и Фредерикс были в армии, то Ксаверий Браницкий, уехавший сначала в Польшу,  именно в это время вернулся на Кавказ - в то место, куда Лермонтов не доехал, остановившись в Пятигорске. На этом персонаже следует остановить свое внимание особенно.
В изданной в Париже в 1879 году книге «Славянские нации»  Браницкий писал:    «В 1839 году в Петербурге существовало общество молодых людей, которое называли, по числу его членов, кружком шестнадцати. Это общество составилось частью из университетской молодежи, частью из кавказских офицеров. Каждую ночь, возвращаясь из театра или бала, они собирались то у одного, то у другого. Там, после скромного ужина, куря свои сигары, они рассказывали друг другу о событиях дня, болтали обо всем и все обсуждали с полнейшей непринужденностью и свободой, как будто бы III Отделения собственной его императорского величества канцелярии вовсе и не существовало: до того они были уверены в скромности всех членов общества.

              Мы оба с вами принадлежали к этому свободному, веселому кружку — и вы, мой уважаемый отец, бывший тогда секретарем посольства, и я, носивший мундир гусарского поручика императорской гвардии.

            Как мало из этих друзей, тогда молодых, полных жизни, осталось на этой земле, где, казалось, долгая и счастливая жизнь ожидала всех их!

             Лермонтов, сосланный на Кавказ за удивительные стихи, написанные им по поводу смерти Пушкина, погиб в 1841 году на дуэли, подобно великому поэту, которого он воспел.

           Вскоре таким же образом умер А. Долгорукий. Не менее трагический конец — от пуль дагестанских горцев — ожидал Жерве и Фридерикса. Еще более горькую утрату мы понесли в преждевременной смерти Монго-Столыпина и Сергея Долгорукого, которых свела в могилу болезнь. Такая же судьба позднее ожидала и Андрея Шувалова.

           Из оставшихся в живых некоторые оказали заметное влияние на современную политику. Но лишь один занимает видное место еще поныне; это — Валуев, принадлежавший к министерству (внутренних дел –Т.Щ.), при котором совершилось освобождение крепостных и про которого говорят в последнее время, что ему предстоит получить наследство князя Горчакова.

           Что касается нас обоих, то мы согласно с нашими убеждениями пошли другим путем — совершенно отличным от пути наших товарищей».
           К.В. Корчак-Браницкий познакомился с М.Ю. Лермонтовым в лейб-гвардии Гусарском полку. В своей книге «Славянские нации» он писал: «Что касается меня, поляка, я рано стал испытывать глубокую ненависть к императору Николаю, неумолимое бешенство которого обрушивалось на кровавые останки моей страны». Николаю I была хорошо известна оппозиционность Браницкого. Для того чтобы не упускать его из виду, император назначил его адъютантом Паскевича. «Ум его отвратительно направлен, — отзывался он о Браницком. — Это молодая Франция, привитая к старой Польше. Теперь я буду иметь его под рукой. Если он попадется хоть в малейшем проступке, его участь будет тут же решена. Я его зашлю в такие места, где и вороны не соберут его костей».
               Но придворной службе Браницкий предпочитал службу на Кавказе, а в 1845 году ему удалось под предлогом болезни уехать во Францию. В 1854 году он принял французское подданство, т.е. сделался политическим эмигрантом. Деятельность его в эмиграции в основном заключалась в финансировании действий польских эмигрантов, так как он наследовал огромное состояние. В конце жизни Браницкий вступил во французскую консервативную партию.
            Заметим, что сказал император о неповиновении Браницкого:
«Если он попадется хоть в малейшем проступке, его участь будет тут же решена. Я его зашлю в такие места, где и вороны не соберут его костей». Неплохо бы эти

слова Николая Первого вспоминать тем, кто яростно защищает императора от подозрения в его причастности к гибели  русских поэтов. Чего уж там сомневаться, коли царь лично признается в своих убийственных намерениях в отношении либеральных вольнодумцев. И говорил он это, видимо, как раз в бытность Лермонтова на Кавказе по царскому указу.
         Но как и зачем оказался Браницкий в этот момент в том месте, куда должен прибыть Лермонтов из Пятигорска? Хотя находился в Польше, но вдруг сорвался и помчался к месту назначения поэта. А не был ли он, хотя и как «темная лошадка», «запасным вариантом» для очередного спектакля с Лермонтовым, который бы и здесь подвел бы его к гибельному поединку с кем-то еще, если бы только поэт  выжил в Пятигорске? И здесь в каком-нибудь доме, в привычной обстановке с приятелем из «кружка 16-и» Бриницким на вечеринке могла разыграться драма с «плохим характером» Лермонтова и закончиться вызовом на  дуэль. Такая догадка вполне уместна, тем более, что Лермонтов не скрывал: он знает, что его смерть близка. Значит, он не видел спасения ни в Пятигорске, ни на службе у Паскевича. Единственное, на что он мог надеяться – так это на то, что Мартынов не убьет его, а только ранит, и он снова будет лечиться и тянуть время до отставки, даже,  может быть, по состоянию здоровья. По сути дела, другого выхода у Лермонтова  освободиться от армии, как щадящий выстрел Мартынова, не было. И он намеренно играл этот спектакль с «плохим характером» в доме Верзилина.
        Для Браницкого  все обошлось благополучно – царь так и не заслал его в места, где бы не собрали его костей, а дело кончилось  хорошими деньгами – огромным наследством и эмиграцией во Францию.
            У главных банкиров мира есть основополагающие правила, которые они хранят  еще с незапамятных времен, переняв их от тайных орденов: безусловное подчинение власти денег. Эти правила сейчас известны каждому любознательному ребенку, но в 19 веке они для народа были тайной за семью печатями, а души поэтов потрясали своим цинизмом и законом поклонения власти сатаны. Об этом  и писал в своих последних стихах Баратынский:

И по-прежнему блистает
Век шествует путём своим железным;
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчётливей, бесстыдней занята.
Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья,
Промышленным заботам преданы…
…Хладной роскошию свет:
Серебрит и позлащает
Свой безжизненный скелет;
Но в смущение приводит
Человека вал морской,
И от шумных вод отходит
Он с тоскующей душой!

(«Последний поэт»)

             Эти стихи посвящены Вяземскому и были сильно раскритикованы Белинским, который приветствовал «век железный» и его революционность. А вот Шевырев писал в журнале «Московский наблюдатель» за 1835 год: «Не голодом материальным общество уморило поэта (в стихотворении –Т.Щ.); нет, оно уморило его изобилием… и он умолк от упоения и сытости; он продал себя обществу, как Фауст Мефистофелю, и заградил себе путь в тот мир, для которого призван… Ответ на вопрос века о деле поэта в общем деле человечества гораздо глубже разрешён одним из наших отечественных поэтов в стихотворении «Последний Поэт»…». Цитируя последние строки стихотворения, Шевырев заключал: «Среди этого всеобщего позлащения скелета человечества, которым превосходно выражено промышленное стремление эпохи, и лучшая возвышенность на его черепе, где сияла обыкновенно звезда поэтического гения, покрылась самою твёрдою пластинкою благородного металла. К нам возвратился золотой век уже в настоящем смысле, без метафоры, и поэт, вместо рубища Омиров, облёкся в злато».



11

             В Пятигорске друзья Лермонтова отдыхали, принимали лечебные ванны, веселились на местных балах, посещали дом хозяина арендуемого ими жилья Верзилина, волочились за  дочерьми генерала и… что еще? И поддерживали (или создавали миф) травлю, которую якобы устроил Лермонтов  Мартынову.
             «Травлю», которая стала для истории основным поводом к дуэли, искусно созданную в навсегда отмеченном в биографии поэта доме генерала Верзилина.
                Когда читаешь о подробностях взаимоотношений Лермонтова и Мартынова в Пятигорске, то ясно понимаешь: только крайнее озлобление поэта против своего товарища за какой-то поступок могло вызвать такую агрессию. Но сколько бы ни искали исследователи  этот  поступок, они его пока не нашли. И все списывается на плохой характер Лермонтова. Поэтому и возникает версия о преднамеренной игре поэта в доме Верзилина.
              И эпиграммы, и карикатуры, даже целый коллективный альбом карикатур на Мартынова, прямые оскорбления, – все это со стороны офицера Лермонтова было бы похоже на безумие, если бы не многочисленные свидетельства очевидцев тех событий  как раз о совершенно обратном. О том, что Лермонтов был весел и любил балы. О том, что его все любили и были потрясены дуэлью, которую никак не ожидали. И тем загадочнее и ужаснее выглядят события в этом зловещем доме генерала, события, в которых участвовали самые близкие люди поэта, на чьих биографиях также осталось позорное клеймо соучастников убийства.
Вот что писал тридцать лет спустя после дуэли А.И. Васильчиков, один из секундантов: «… жили дружно, весело и несколько разгульно, как живется в этом беззаботном возрасте, двадцать — двадцать пять лет. Хотя я и прежде был знаком с Лермонтовым, но тут узнал его коротко, и наше знакомство, не смею сказать наша дружба, были искренны, чистосердечны. Однако глубокое уважение к памяти поэта и доброго товарища не увлечет меня до одностороннего обвинения того, кому, по собственному его выражению, злой рок судил быть убийцею Лермонтова.
            В Лермонтове (мы говорим о нем как о частном лице) было два человека: один добродушный для небольшого кружка ближайших своих друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение, другой — заносчивый и задорный для всех прочих его знакомых.
              К этому первому разряду принадлежали в последнее время его жизни прежде всех Столыпин (прозванный им же Монго), Глебов, бывший его товарищ по гусарскому полку, впоследствии тоже убитый на дуэли князь Александр Николаевич Долгорукий, декабрист М.А. Назимов и несколько других ближайших его товарищей. Ко второму разряду принадлежал по его понятиям весь род человеческий, и он считал лучшим своим удовольствием подтрунивать и подшучивать над всякими мелкими и крупными странностями, преследуя их иногда шутливыми, а весьма часто и язвительными насмешками.
             Но, кроме того, в Лермонтове была черта, которая трудно соглашается с понятием о гиганте поэзии, как его называют восторженные его поклонники, о глубокомысленном и гениальном поэте, каким он действительно проявился в краткой и бурной своей жизни.
           Он был шалун в полном ребяческом смысле слова, и день его разделялся на две половины между серьезными занятиями и чтениями, и такими шалостями, какие могут прийти в голову разве только пятнадцатилетнему школьному мальчику; например, когда к обеду подавали блюдо, которое он любил, то он с громким криком и смехом бросался на блюдо, вонзал свою вилку в лучшие куски, опустошал все кушанье и часто оставлял всех нас без обеда. Раз какой-то проезжий стихотворец пришел к нему с толстой тетрадью своих произведений и начал их читать; но в разговоре, между прочим, сказал, что едет из России и везет с собой бочонок свежепросольных огурцов, большой редкости на Кавказе; тогда Лермонтов предложил ему прийти на его квартиру, чтобы внимательнее выслушать его прекрасную поэзию, и на другой день, придя к нему, намекнул на огурцы, которые благодушный хозяин и поспешил подать. Затем началось чтение, и покуда автор все более и более углублялся в свою поэзию, его слушатель Лермонтов скушал половину огурчиков, другую половину набил себе в карманы и, окончив свой подвиг, бежал без прощанья от неумолимого чтеца-стихотворца.
              Обедая каждый день в Пятигорской гостинице, он выдумал еще следующую проказу. Собирая столовые тарелки, он сухим ударом в голову слегка их надламывал, но так, что образовывалась только едва заметная трещина, а тарелка держалась крепко, покуда не попадала при мытье посуды в горячую воду; тут она разом расползалась, и несчастные служители вынимали из лохани вместо тарелок груды лома и черепков. Разумеется, что эта шутка не могла продолжаться долго, и Лермонтов поспешил сам заявить хозяину о своей виновности и невинности прислуги и расплатился щедро за свою забаву.
             Мы привели эти черты, сами по себе ничтожные, для верной характеристики этого странного игривого и вместе с тем заносчивого нрава. Лермонтов не принадлежал к числу разочарованных, озлобленных поэтов, бичующих слабости и пороки людские из зависти, что не могут насладиться запрещенным плодом; он был вполне человек своего века, герой своего времени: века и времени, самых пустых в истории русской гражданственности. Но, живя этой жизнию, к коей все мы, юноши тридцатых годов, были обречены, вращаясь в среде великосветского общества, придавленного и кассированного после катастрофы декабря, он глубоко и горько сознавал его ничтожество и выражал это чувство не только в стихах «Печально я гляжу на наше поколенье», но и в ежедневных, светских и товарищеских своих сношениях. От этого он был, вообще, нелюбим в кругу своих знакомых в гвардии и в петербургских салонах; при дворе его считали вредным, неблагонамеренным и притом, по фрунту, дурным офицером, и когда его убили, то одна высокопоставленная особа изволила выразиться, что «туда ему и дорога». Все петербургское великосветское общество, махнув рукой, повторило это надгробное слово над храбрым офицером и великим поэтом.
            Итак, отдавая полную справедливость внутренним побуждениям, которые внушали Лермонтову глубокое отвращение от современного общества, нельзя, однако, не сознаться, что это настроение его ума и чувств было невыносимо для людей, которых он избрал целью своих придирок и колкостей, без всякой видимой причины, а просто как предмет, над которым он изощрял свою наблюдательность.
            Однажды на вечере у генеральши Верзилиной Лермонтов в присутствии дам отпустил какую-то новую шутку, более или менее острую, над Мартыновым. Что он сказал, мы не расслышали; знаю только, что, выходя из дома на улицу, Мартынов подошел к Лермонтову и сказал ему очень тихим и ровным голосом по-французски: «Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах», — на что Лермонтов таким же спокойным тоном отвечал: «А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения». Больше ничего в тот вечер и в последующие дни, до дуэли, между ними не было, по крайней мере, нам, Столыпину, Глебову и мне, неизвестно, и мы считали эту ссору столь ничтожною и мелочною, что до последней минуты уверены были, что она кончится примирением».
Если иметь в виду версию преднамеренного «плохого поведения» Лермонтова у Верзилиных с целью  получить «щадящую» пулю от близкого товарища своего Мартынова, чтобы выйти, наконец, в отставку, то все происшедшее в этом злосчастном доме становится понятным. Но, как говорится, ситуация вышла из - под контроля и смерть торжествовала. Потому что за ее «спиной» стоял кто-то могущественный и толкал в спину неизбежность. Если бы не это, то дуэль и могла бы окончиться  раной,  лечением, пусть даже и судом, но освобождением поэта от ненавистной военной службы. И тогда на его друзей не легло бы позорное клеймо соучастников страшного убийства. Напротив, эти пятигорские «проказники» вошли бы в историю в роли благородных разбойников, сделавших добро. Но историю сочиняют императоры, а не поэты.


12
         
Если в оценке происшедшего в Пятигорске отталкиваться от версии намеренного «плохого» поведения Лермонтова в доме генерала Верзилина ради лже-дуэли и горячо желаемого освобождения от службы в армии, то получают объяснение поступки некоторых окружавших поэта людей, чья роль в тех обстоятельствах до сих пор не ясна. К примеру, это Руфин Дорохов, который, можно сказать, стал причиной  смертельной дуэли, включив в ее условия самый опасный пункт, но о котором по пятигорским событиям мы мало что знаем.
Но вернемся к подробностям, которые много раз уже описаны, и я даже не стану называть авторов, они хорошо известны. По словам князя Васильчикова, оставившего свои слюнявые «бабские» воспоминания о плохом характере поэта тридцать лет спустя после дуэли, «… Лермонтов всю дорогу к месту дуэли шутил, говорил, что сам стрелять не будет, да и Мартынов стрелять не станет. Лермонтов продолжал шутить, даже когда заряжали пистолеты. Васильчиков видел по лицу Мартынова, что он будет стрелять и предупредил Лермонтова - это всё не шутки. Вскинув пистолет, Лермонтов отвернулся, презрительно улыбнулся и покачал головой. Мартынов побежал к барьеру, долго прицеливался и произвёл свой ужасный выстрел. Лермонтов присел, а затем упал».
         Официальное известие о смерти поэта гласило: «15-го июля, около 5 часов вечера, разразилась ужасная буря с громом и молнией; в это самое время между горами Машуком и Бештау скончался лечившийся в Пятигорске М. Ю. Лермонтов».
         В официальных документах фигурируют имена двух секундантов — Глебова и Васильчикова; в действительности же на месте дуэли присутствовали четыре секунданта: как известно из мемуаров, решено было скрыть от следствия участие в дуэли А.А. Столыпина (Монго) и С.В. Трубецкого, так как во время суда они могли поплатиться больше других (и Столыпин, и Трубецкой находились на Кавказе на положении сосланных, к тому же было известно, что их обоих ненавидел Николай I). Это решение повлекло за собой и другие изменения в показаниях. Пришлось перераспределить роли двух оставшихся секундантов: Глебов назвал себя секундантом Мартынова, Васильчиков — секундантом Лермонтова. В письме к Д.А. Столыпину 1841 г. Глебов давал обратное распределение функций. Не исключается, однако, что секундантами Лермонтова были Столыпин и Трубецкой. Существует, впрочем, серьезно аргументированное предположение, что Столыпин и Трубецкой опоздали к месту дуэли из-за сильного ливня и дуэль действительно состоялась при двух свидетелях «по договоренности обеих сторон». Необходимостью скрыть участие в дуэли Столыпина и Трубецкого объясняется также путаница в показаниях о том, кто с кем и на чем приехал к месту поединка.
          Согласно показаниям участников, дуэль происходила 15 июля около 7 часов вечера на небольшой поляне у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию вдоль северо-западного склона горы Машук, в четырех верстах от города. На следующий день при осмотре указанного места Следственной комиссией замечена была «истоптанная трава и следы от беговых дрожек», а «на месте, где Лермонтов упал и лежал мертвый, приметна кровь, из него истекшая». Впрочем, время и место дуэли не вызывали сомнений. Дальнейшие показания постепенно уклоняются от истины. Мартынов: «Был отмерен барьер в 15 шагов и от него в каждую сторону еще по десяти.— Мы стали на крайних точках.— По условию дуэли каждый из нас имел право стрелять когда ему вздумается,— стоя на месте или подходя к барьеру…». Но в черновике показаний Мартынова было не так: «Условия дуэли были: 1-е. Каждый имеет право стрелять, когда ему угодно… 2-е. Осечки должны были считаться за выстрелы. 3-е.      После первого промаха… противник имел право вызвать выстрелившего на барьер. 4-е. Более трех выстрелов с каждой стороны не было допущено…». Прочитав черновик, Глебов прислал записку Мартынову: «Я должен же сказать, что уговаривал тебя на условия более легкие… Теперь покамест не упоминай о условии 3 выстрелов; если же позже будет о том именно запрос, тогда делать нечего: надо будет сказать всю правду» («РА», 1893 г., № 8, с. 600 –Т.Щ.).
         «Запроса» не последовало, и Мартынов «всей правды» не сказал: смертельные условия дуэли (право каждого на три выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер) были от следствия скрыты. Есть основания сомневаться, что расстояние между барьерами было 15 шагов: Васильчиков позже говорил о 10-и («РА», 1872 г., № 1, с. 211-Т.Щ.). Существует версия, что непомерно тяжелые условия дуэли предложил Р. Дорохов, пытаясь заставить Лермонтова и Мартынова отказаться от поединка. То обстоятельство, что на месте поединка не было ни врача, ни экипажа на случай рокового исхода, позволяет предполагать, что секунданты до последней минуты надеялись на мирный исход.
Однако события развивались по-иному. Мартынов: «…Я первый пришел на барьер; ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок…». Васильчиков: «…расставив противников, мы, секунданты, зарядили пистолеты (установлено, что были использованы дальнобойные крупнокалиберные дуэльные пистолеты Кухенройтера с кремнево-ударными запалами и нарезным стволом, принадлежавшие А.А. Столыпину,— («РЛ», 1966, № 2, с. 122, 126-27.— Т.Щ.), и по данному знаку господа дуэлисты начали сходиться: дойдя до барьера, оба стали; майор Мартынов выстрелил. Поручик Лермонтов упал уже без чувств и не успел дать своего выстрела; из его заряженного пистолета выстрелил я гораздо позже на воздух». Глебов: «Дуэлисты стрелялись… на расстоянии 15 шагов и сходились на барьер по данному мною знаку… После первого выстрела, сделанного Мартыновым, Лермонтов упал, будучи ранен в правый бок навылет, почему и не мог сделать своего выстрела».
             Между тем в Пятигорске распространился слух, что Лермонтов категорически отказался стрелять в Мартынова и разрядил свой пистолет в воздух. На это указывают почти все известные нам источники: записи в дневниках А.Я. Булгакова и Ю.Ф. Самарина, письма из Пятигорска и Москвы К. Любомирского, А. Елагина, М.Н. Каткова, А.А. Кикина и др.
            Вероятно, соответствует истине и слух о том, что Лермонтов выстрелил (или, по крайней мере, готовился выстрелить) в воздух. Почему? В акте медицинского осмотра трупа указывается: «При осмотре оказалось, что пистолетная пуля, попав в правый бок ниже последнего ребра, при срастении ребра с хрящом, пробила правое и левое легкое, поднимаясь вверх, вышла между пятым и шестым ребром левой стороны». Но такой угол раневого канала (от 12-го ребра до противоположного 5-го межреберья уклон при нормальном положении туловища составляет не менее 35°) мог возникнуть только в случае, если пуля попала в Лермонтова, когда он стоял повернувшись к противнику правым боком (классическая поза дуэлянта) с сильно вытянутой вверх правой рукой, отогнувшись для равновесия влево.
           В пользу выстрела в воздух свидетельствуют и тот факт, что пистолет Лермонтова после дуэли оказался разряженным, и обмолвка Мартынова на следствии: «Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было», и позднейшее признание Васильчикова: «…он, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета…». На вопрос изумленного Висковатого (которому Васильчиков сделал это сенсационное признание) — «отчего же он не печатал о вытянутой руке, свидетельствующее, что Лермонтов показывал явное нежелание стрелять», бывший секундант ответил, что прежде «он не хотел подчеркивать этого обстоятельства, но поведение Мартынова снимает с него необходимость щадить его». Итак, секунданты скрыли от следствия еще один факт — пожалуй, самый важный: Мартынов стрелял в Лермонтова не только будучи уверенным, что тот в него не целится и не выстрелит, но именно в тот самый момент, когда Лермонтов поднял руку с пистолетом и, возможно, даже успел выстрелить в воздух (необычный угол раневого канала служил одно время главным аргументом для обоснования фантастической версии, что в Лермонтова стрелял не Мартынов, а некто спрятанный в кустах на скале, нависающей над дуэльной площадкой).
         Лермонтов скончался, не приходя в сознание, в течение нескольких минут. Васильчиков поскакал в город за врачом, остальные секунданты остались у трупа. Васильчиков вернулся ни с чем: из-за сильного ненастья (во всех источниках упоминается, что 15 июля то начинались, то прекращались ливневые дожди; по-видимому, противники стрелялись под дождем; сильная гроза продолжалась какое-то время после дуэли) никто не соглашался ехать. Затем Глебов и Столыпин уехали в Пятигорск, где наняли телегу и отправили с нею к месту происшествия кучера Лермонтова — Ивана Вертюкова и «человека Мартынова» — Илью Козлова, которые и привезли тело на квартиру Лермонтова около 11 часов вечера.

13

         А теперь вернемся к Руфину Дорохову. Итак, смертельные условия дуэли (право каждого на три выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер) были от следствия скрыты. Есть основания сомневаться, что расстояние между барьерами было 15 шагов: Васильчиков позже говорил о 10-и («РА», 1872 г., № 1, с. 211-Т.Щ.). Существует версия, что непомерно тяжелые условия дуэли предложил Р. Дорохов, пытаясь заставить Лермонтова и Мартынова отказаться от поединка. То обстоятельство, что на месте поединка не было ни врача, ни экипажа на случай рокового исхода, позволяет предполагать, что секунданты до последней минуты надеялись на мирный исход.
         Если принять во внимание версию о том, что Лермонтов «придумал» эту дуэль, чтобы получить ранение и не ехать к Паскевичу, а продолжать лечиться и ждать в Пятигорске отставки, то ему и не нужно было примирение с Мартыновым, а нужен был выстрел. Но Дорохов проявил себя, как обычно, человеком пылким и  совсем недалекого ума, отнесся к дуэли на полном серьезе и придумал путь к примирению – пугающие смертельные условия поединка. Так он «выхлопотал» у судьбы смертельный исход дуэли. Опять же – если исходить из предложенной мною версии – то Лермонтов и не думал стрелять в Мартынова, ему был нужен лишь выстрел бывшего сослуживца. А вот Мартынов, как и полагал Дорохов, готовился стрелять наверняка и убить противника. И «убойные» пистолеты Столыпина Монго были ему к стати. Тоже – одна из роковых «случайностей» в судьбе поэта? А ведь могли быть и другие пистолеты, и ранение было бы более легким. Но почему в руках дуэлянтов оказались  именно эти? Здесь нужно отдельное тщательное расследование, которое может открыть еще одну тайну гибели Лермонтова.
          Почему же дуэльному  «хлопотуну» Дорохову не пришло в голову, что поединок не будет смертельным? Ведь мог же он обратить внимание на то, как сам Лермонтов и сопровождавшие его товарищи отнеслись к событию – как к  обычной прогулке, очередному острому ощущению, а  ужасная погода только добавляла азарта и желания приключения. Приключения, а не смерти! После дуэли все они так и говорили, что вовсе не думали, что все так закончится. Да, они не знали, только Мартынов знал, и потому с легкостью и хладнокровно выполнил свою миссию.
А Руфин Дорохов был «славный малый», как говорят, но не далекого ума.
Он был участником кавказских войн, одним из друзей М.Ю. Лермонтова. По свидетельству знавших его современников, Дорохов был необыкновенным храбрецом. По словам А.В. Дружинина, он принадлежал «породе удальцов», прославленных Д. Давыдовым, человеком чести, приятным собеседником, талантливой, незаурядной личностью, пробовавшей себя в написании стихов и пьес. Обладая множеством добродетелей, из-за вспыльчивости и неукротимого нрава он был известен также громкими историями и имел славу дуэлянта.
      Руфин Дорохов родился в 1801 году в семье генерал-лейтенанта Ивана Семеновича Дорохова, героя Отечественной войны, скончавшегося от ран в 1815 году и рано оставившем без присмотра своего сына.
Руфин пошел по стопам отца, и уже в 1812 году стал воспитанником Пажеского корпуса, выпустившись из которого в чине прапорщика поступил на службу в учебно-карабинерный Нижегородский драгунский полк. Согласно архивным данным в декабре 1820 года за ношение партикулярной одежды и буйство он был разжалован из прапорщиков в рядовые.
В 1827 году Дорохов прибыл в Нижегородский драгунский полк под командованием генерала Н.Н. Раевского. В дальнейшем в его составе он принимал участие в самых рискованных операциях, за что был награжден золотой саблей и произведен сначала в унтер-офицеры, потом ; в прапорщики, а затем ; в поручики.
В 1833 году в связи с ранениями увольняется со службы в чине штабс-капитана, женится и некоторое время живет в Москве. Здесь он увлекается карточной игрой, в 1837 году попадает в компанию великосветских шулеров и, став жертвой их мошенничества, в исступлении ранит кинжалом одного из своих обидчиков, некоего отставного ротмистра Сверчкова. Дорохова арестовывают, а затем в 1838 году отправляют рядовым в Навагинский пехотный полк, где по ходатайству В.А. Жуковского и Н.Н. Раевского его прикомандировывают к казачьим линейным войскам и зачисляют в десантный отряд, строящий в устье реки Туапсе Вельяминовский порт, где за мужество, проявленное «при крушении судов у черкесских берегов», его производят в унтер-офицеры.
        В 1840 году он возглавляет «команду охотников», состоявшую из казаков и кабардинцев, которая, действуя партизанскими методами борьбы, отличалась отчаянной храбростью и самоотверженностью.
Летом того же 1840 года Руфин Дорохов знакомится с М.Ю. Лермонтовым, прикомандированным в отряд генерал-лейтенанта А.Ф. Галафеева для участия в военной экспедиции в Большую и Малую Чечню. Их знакомство перерастает в такую дружбу, что после ранения и контузии осенью 1840 года Дорохов передает командование своими удальцами поэту. Предположительно, Михаил Лермонтов и Руфин Дорохов в том же году некоторое время провели в Кисловодске, а летом 1841 года в последний раз встретились в Пятигорске. Дорохов знал происхождение почти каждого стихотворения Лермонтова и события, послужившего его написанию, большинство стихов он знал наизусть.
       После смерти поэта до 1843 года продолжал служить на Кавказе. Затем вышел в отставку.
      Летом 1851 года он снова возвращается на службу на Кавказ. 17 января 1852 года, за день до выступления в свой последний поход, Дорохов встречается с А.В. Дружининым и показывает последнему бережно хранимые им вещи поэта, среди которых был альбом с неизвестными стихами и рисунками Михаила Лермонтова. На следующий день Дорохов с отрядом под командованием атамана всех кавказских казаков генерал-майора Ф.А. Круковского был изрублен чеченцами, устроившими засаду в Гойтинском ущелье. Вместе с Руфином Дороховым в Гойтинском ущелье, по всей вероятности, погиб альбом, показанный Дружинину.
         В Пятигорске он прозрел слишком поздно, но, может быть, первым сказал, что «дуэли не было, было убийство». Сказал это  будучи, как и Лермонтов, опытным военным войск специального назначения. И эти слова – уже не те «бабские» слюни  в «воспоминаниях» Васильчикова о плохом характере поэта.
       Под раскаты грома, сквозь дождь и бурю, Лермонтов с воодушевлением мчался в тот роковой день к своей свободе – к подножию горы Машук, спеша завершить затеянную им в доме Верзилиных игру. Но те, кто за тысячи километров от Пятигорска планировали иную судьбу поэту, поставили на пути к этой свободе смертельный заслон.




ГЛАВА ПЯТАЯ





1

Образ предателя Брута «перебрался»  из древнеримской истории в новую историю христианской цивилизации под новым именем Иуда. Марк Юний Брут родился в 85 году до нашей эры в Риме. На ранних этапах своей карьеры, в 50-е годы, считался видным оратором и получил почётный титул princeps iuventutis — «первый среди молодёжи». В гражданской войне между Цезарем и Помпеем встал на сторону последнего (49 год до н. э.).
       Гней Помпей Великий, или Гней Помпей Магн — древнеримский государственный деятель и полководец, консул Римской республики 70, 55 и 52-го годов до н. э., командующий лояльными сенату войсками в гражданской войне 49—45 годов до н. э. Начал карьеру, сражаясь на стороне Луция Корнелия Суллы в гражданской войне 83—82 годов до н. э. успешно командовал войсками в Италии, Сицилии, Африке и Испании. В 70 году до н. э. выступил одним из инициаторов отмены законов Суллы. В 60-е годы до н. э. Помпей стал одним из самых влиятельных людей в Риме, очистив Средиземное море от пиратов и расширив римское влияние на востоке во время Третьей Митридатовой войны. В 60 году до н. э. Помпей вместе с Марком Лицинием Крассом и Гаем Юлием Цезарем организовал первый триумвират — неформальное объединение трёх ведущих политиков, оказывавшее решающее влияние на римскую политику в течение нескольких лет. Распад триумвирата и сближение Помпея с сенаторами, настроенными против Цезаря, привели к началу новой гражданской войны. После поражения в битве при Фарсале Гней бежал в Египет, где был убит. Чрезвычайно известный при жизни, Помпей стал впоследствии восприниматься лишь как неудачливый противник победившего его Цезаря.
         А Брут после битвы при Фарсале перешёл на сторону победителя – Цезаря - и занял видное место в его окружении. Получил претуру на 44 год до н. э. и должен был стать консулом в 41 году. Несмотря на это и на близкие отношения с Цезарем (некоторые источники сообщают, что Гай Юлий мог быть его отцом), Брут стал одним из организаторов и непосредственных участников убийства диктатора, которое произошло 15 марта 44 года до н. э. Целью заговорщиков было восстановление республики. Но они не получили поддержки в Риме и были вынуждены оставить Италию. Брут уехал в Македонию, где собрал армию для борьбы с политическими наследниками Гая Юлия — Марком Антонием и Цезарем Октавианом. Объединившись с Гаем Кассием Лонгином, он сразился с врагами при Филиппах в ноябре 42 года до н. э., потерпел поражение и погиб. В западной культуре Брут стал символом предательства. Есть даже душераздирающая легенда, что перед смертью Цезарь воскликнул не: «И ты, Брут!», а:  «И ты, дитя моё!»
         В 1821 году, находясь в ссылке в Михайловском, Пушкин испытывал тяжелые душевные муки и огромный дискомфорт оттого, что его семья, главным образом, отец, были приставлены следить за ним. Сергея Львовича особенно волновали религиозные убеждения сына, он подозревал его в безбожии и устраивал ему страшные скандалы, однажды даже изобразил сцену  своего избиения сыном, после чего тот написал Жуковскому о совершенно невыносимом существовании в Михайловском и страхе, что отец какими-то своими приемами отправит его на каторгу. Узнавший об этом Вяземский испугался, что в такой обстановке поэт сопьется.
       Но Пушкин не спился и не сошел с ума, а написал очень страшное стихотворение «Кинжал», в котором одобрял три известные политические убийства, и одно – возможно, сыном своего отца, Брутом – Цезаря. Тут нужно называть вещи своими современными именами – Пушкин оправдывал политический терроризм. Конечно, ради справедливости, ради целесообразности. Но  лозунг древних «цель оправдывает средства» использовали самые страшные люди в истории человечества…
Использовал его и Николай Первый, покровитель Пушкина.  Причем, в отношении и самого поэта, которого сводила с ума мысль о том, что император с помощью низких приемов шантажа, угроз, клеветы и всевозможных подстав держит в своих рабах целые известные и уважаемые семьи, заставляя их членов действовать друг против друга в его пользу, по его приказу. Если он хотел – он брал их дочерей и жен в любовницы, он венчал  и разводил придворных по своему усмотрению, использовал высокородных бастардов  для шпионажа и убийств, он лишал людей наследства и по своему желанию передавал их состояния тому, кому считал нужным и целесообразным.
        Беря Пушкина под свое личное покровительство, Николай Павлович, понимал, что укротить его будет трудно, но не стал сильно заморачиваться и использовал известные приемы давления через  родных и подкуп. Пушкин не мог получать материальной помощи от родных, которая бы  позволила ему быть свободным хотя бы в выборе места жительства в последний год перед гибелью, но он мог получать огромные деньги от императора, беспроцентные кредиты из государственной казны, что Пушкин и делал, желая пробиться к собственному книгоиздательскому бизнесу.
         Однако, мечтая о хороших прибылях, поэт должен же был думать о том, что и тут ему не дадут развернуться. Другим – «безопасным», как Краевский впоследствии – да, а Пушкину – нет!   
        Бесперспективными были мечты о собственном издательстве и у Грибоедова, и у Лермонтова. Может быть, потому бабушка Михаила Юрьевича скрывала от внука истинное положение своих блестящих финансовых дел и огромное состояние в триста тысяч рублей, что ей было запрещено оказывать помощь поэту в издании собственного журнала, а, значит, и сообщать ему об истинных ее доходах?



2

А между тем  в это время, кстати, с подачи Пушкина, еще в 20-е годы 19 века, в России во весь рост вставала проблема серьезной  коммерциализации  литературы и издательского дела, а также авторского права. Почему именно с началом творчества Александра Сергеевича  проблема начала приобретать государственное и даже международное значение? Серьезным поводом стала любовь народа к произведениям поэта, а, значит, стал обозначаться контур коммерческого интереса к национальной литературе в плане пополнения казны дополнительными доходами с покупательского спроса населения к книгам.
И вот в роковом 1836 году Пушкин взялся сам и решать этот вопрос, приступив к изданию журнала «Современник», на который взял в казне 45 тысяч (45 миллионов – на  «наши») рублей беспроцентного кредита. Почему-то никто из исследователей биографии Пушкина не обратил внимания на всю важность именно коммерческой составляющей его личной трагедии, закончившейся гибелью, заключавшейся в этом самом кредите. Как бы сейчас сказали, Пушкин в 1836 году, ставшем для него последним, получил доступ к государственному финансированию своей  творческой деятельности – это было невиданно! Вспомним, что поэт Хвостов, осмеянный тем же Александром Сергеевичем,  истратил все свое состояние на самиздат своих стихотворений…
А тут такие огромные деньги государь дает поэту, который мало того, что и без того знаменит и любим народом, так еще собирается делать на своей популярности деньги и войти в число крупных дельцов того времени. Это неминуемо вознесло бы его на новую высоту среди аристократии не только как творца, но и как  делового человека. Но предприятие Пушкину не удается, он практически разорен. Из положения можно выйти, государь готов простить ему долг, однако, следует страшный удар по семье – слухи об измене Натали поэту с государем – за эти самые деньги. У Пушкина не выдерживают нервы – он пытается выплатить кредитный долг продажей имения в Болдино, но ему это не удается.
 Есть современные труды исследователей, которые подробно описывают издательскую деятельность Пушкина – в ней он проявил себя как очень серьезный предприниматель и профессионал, смело вступивший в опасную конкуренцию с уже действующими изданиями. Сегодня об этом можно было бы наснимать увлекательные криминальные телесериалы, даже непонятно, почему за них никто не берется, а киношники все мусолят и мусолят лишь семейные дела Пушкина на телеэкранах. Но цена всей этой весьма рискованной  деятельности поэта была совершенно ничтожна по сравнению с той, которую имело от нее государство СССР, развившее издательское предпринимательство  в невиданных масштабах.
Скромные тиражи сочинений Пушкина 1200 экземпляров, 2400 или 5000 и даже 15000 — цифра, о которой «в доброе старое время», как о небывалой, кричали газеты - тиражи эти после Октября 1917 года стремительно возрастали, приближаясь к миллионным. За годы Советской власти книги Пушкина были напечатаны в количестве двух миллионов сорока трех тысяч названий, общим тиражом около девяноста шести миллионов экземпляров на 84 языках народов, населяющих Страну Советов. Значит, по грубым прикидкам, госказна СССР получила от этих продаж где-то  около полумиллиарда рублей. По курсу того времени -  полмиллиарда долларов. По сегодняшнему курсу – тридцать миллиардов рублей.

3

Если бы Николай Первый вовремя осознал истинную доходность издательского дела и его финансовое значение для государства, может быть, он и помедлил бы с убийством поэта. Но государь не придавал  значение перспективной   деятельности писателей и издателей в финансовом смысле, а искал спасение в  зарубежном кредитовании. Более того, он наверняка опасался развития этой деятельности, видя в ней значительную  либеральную идеологическую составляющую, опасную для существующего государственного устройства в России. И, конечно, помнил о грустном опыте свое бабушки – Екатерины Второй – с издателем Новиковым, доведшего дело до государственного заговора.
Но в СССР из литературы сделали весьма прибыльную отрасль. Наделив писательскими именами людей, очень и очень далеких от истинного творчества. Но полезных для литературной коммерции, ради которой падали миллионы  породистых деревьев в лесах Советского Союза.
Казалось бы, грустная история советской книги. В которой вся художественная литература была посвящена пропаганде  марксизма-ленинизма и борьбе пролетариата за свои права и за построение  социализма-коммунизма в отдельно взятой стране. Пустое, в общем-то, занятие, поскольку  науки марксизм-ленинизм по определению не могло быть – марксизм и ленинизм  разные и несовместимые вещи. О чем народ даже и не догадывался, поскольку его  неустанно дурачили  умопомрачительными статьями о диалектическом и историческом материализме, нагромождая  казуистические и невнятные понятия. В вузах студентам приходилось их тупо заучивать. Куда уж крестьянству и рабочему классу разобраться!
              Ну а строительство коммунизма и даже социализма – это вообще ложный посыл. Поскольку коммунизм – это в переводе на обычный язык - рай на земле. А такого быть не может. Если только в мечтах. О социализме, конечно, можно было мечтать, но ведь «строили»-то его на основе государственного капитализма! А эти два понятия никак не состыковываются. Сегодня, наконец, применили более взвешенную формулировку – социально ориентированное государство. Но в СССР Хрущев заявил, что социализм в Советском Союза уже построен… Глумился, конечно,  троцкистский последователь!
             Ну и такова была вся советская литература. Построенная на этой пропаганде, а, значит, на лжи. Потому и не родилось после Шолохова в СССР ни одного классика русской литературы (ближе всего подошли к этому понятию детские писатели Маршак и Михалков). Ими могли бы стать, положим, Высоцкий и Шукшин, но они безвременно скончались, растратив свою жизнь на кино и театр. Искушение победило писательский  талант и чувство ответственности перед соотечественниками.
              Обидно, конечно, сегодня понимать, что огромные деньги в СССР уходили на пустоту. А как жалко русское достояние – лес,  который безжалостно вырубали миллиардами стволов только для того, чтобы его хозяин – советский народ – пребывал в дреме несбыточных мечтаний о рае на земле. Вот так я думала, подсчитывая, сколько же деревьев уходило на все эти немыслимые тиражи в советском книгоиздательстве?  Один ствол зрелой сосны на две книжки – ужас!
              Я представила себе, сколько леса перевели в тайге для того, чтобы напечатать бездарные и никому не нужные книжки  только одного подмосковного писателя, общий тираж изданий которого составил 600000 экземпляров. Получается, что 300 тысяч стволов? Непостижимо! А ведь это не самый  издаваемый провинциальный писатель.
             Если сейчас большинство книг покидает типографию в количестве 1000-2000 экземпляров, то в СССР и 50 тысяч не были пределом. Тиражи тонких детских книжечек достигали миллиона или двух. В 1988 году в СССР напечатали в общей совокупности 1 миллиард 150 миллионов книг художественной литературы, тогда как в России 2008 года – только 304 миллиона. Естественно, и леса вырубались на необозримых пространствах. И с каждым годом – все больше. Потому что численный состав Союза писателей СССР начинался с 1500 человек в 1934-м, а достиг к 1989 году 9920 человек.
             Так что же, совсем, что ли, с ума сходили в ЦК и в правительстве Советского Союза, что плодили такое количество преимущественно бездарных литераторов? Нахлебников, так сказать, на госбюджет – народные деньги?
Народ так и думал в те времена: что писатели и журналисты просто проедали дармовой хлеб. И не понимали люди, зачем и кому это надо – содержать такую огромную армию идеологических нахлебников.
              Но посмотрим на цифры.  Один номер газеты – органа ЦК КПСС («Правда», Сельская жизнь») - стоил  три копейки, раскупался тираж в 15 миллионов экземпляров  целиком, и ежедневно приносил доход в полмиллиона рублей. По тем ценам (стакан газировки стоил одну копейку) это был доход, равный тому, что получало крупное промышленное предприятие. Причем, газетный доход был ежедневный, гарантированный  и «живыми деньгами»!
                Вот в чем кроется правда о работе советских писателей и журналистов в СССР.  Их работа приносила  огромную выгоду государству. И не только потому, что продажа книгоиздательской и газетной продукции перекрывала затраты на возрождение лесов, на производство бумаги, на оборудование типографий и зарплату писателей и журналистов. Главное тут было в другом – писательский и журналистский труд заставляли быстро крутиться  колеса сразу нескольких промышленных отраслей: лесоповал, деревообрабатывающую, транспортную, бумагопроизводящую, типографскую. А также развивать бумажный импорт-экспорт. Мы продавали за рубеж дешевую газетную бумагу, закупали  дорогую мелованную.
                И вот самый маленький винтик в этой  огромной производственной машине – писатель и журналист – был практически самый дешевый и легко заменяемый. Его лишь надо было хорошо контролировать, на что и существовала  разветвленная система  Союза писателей и Союза журналистов, которые практически являлись отделами ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ, и  ниже по  лестнице в областные, краевые и республиканские центры.

4

           Что же мешало в этой системе рождению талантов? Конечно, идеология, которая должна была быть всегда ровно  подстрижена. Без всяких там кудрей. Но главное – производственная, так сказать, необходимость. Ну появись в СССР очередной гений отечественной литературы, что бы стало со спросом на книги всех советских писателей?  Их бы перестали брать – это же понятно. И вслед за издательской отраслью упали бы и лесозаготовительная, и лесообрабатывающая, и транспортная, и даже строительная, поскольку в СССР строились огромные издательства в каждой области. А к ним – жилые дома для  типографских работников ( я сама живу в таком доме, лучшем  на то время в городе, выстроенном по немецкому проекту с большими квартирами особой планировки).
                Вот какую важную роль выполняли советские «труженики пера». А выполнив ее, ушли в небытие.
               Но во имя ложной идеологии и огромных прибылей сразу нескольких отраслей  в СССР  была убита  настоящая русская литература. Последнего ее представителя – Шолохова – буквально растерзали диссиденты во главе с Солженицыным, рвущимся в литературные гении с помощью гнусной клеветы на автора «Тихого Дона». Начал он эту травлю  еще в шестидесятые годы и тем поддержал партийную верхушку Советского Союза в «выравнивании» авторов и низкого читательского вкуса. Заодно помог войти во власть троцкистам, которые по сей день даже мысли ни у кого не допускают о возрождении национальной российской литературы. Чем  убивать новых Пушкиных и Лермонтовых (что «не демократично» и не либерально), лучше вообще им не позволять родиться. Вот и не рождаются уже больше полувека.
                Но и новая власть стремится осваивать  лесозаготовки,  транспорт, внешнюю торговлю за счет издательской продукции. И нашла новый безопасный для себя путь – рекламы и желтой прессы! Теперь каждый день почтовые ящики россиян завалены всевозможными рекламными газетками и проспектами. А в желтой прессе на страну с успехом работает богемная тусовка. Имена светских львов и львиц всем хорошо известны. В новой России они трудятся на идеологической и экономической нивах. Только получают гораздо больше, чем советские писатели и журналисты. Потому что их теперь по численности гораздо меньше, а деньги крутятся бешеные. Им и достается больше.
            Вот такая грустная литературная история.



5

И Грибоедов, и Пушкин, и Лермонтов как  издатели представляли для Николая Первого огромную опасность – по печальному примеру Николая Ивановича Новикова, которому покровительствовала Екатерина Великая, снабжая его ценными материалами и огромными средствами для издания разнообразной литературы. С подачи русской императрицы этот просветитель так далеко пошел, что, может быть, и не желая того (а лишь волею европейских масонов и их руководителей - европейских правителей)  сплел настоящий государственный заговор по свержению не только русской монархии, но и замене самого политического строя страны, потере ею государственной смостоятельности. Во главе которого анонимно мог стоять сам Павел Петрович, сын императрицы.
Но, надо сказать, Новиков не понимал, что, согласившись работать на  франкмасонов, он сам попал в сети Екатерины Второй и привел туда своих покровителей, друзей и родственников. Он не мог этого понять, поскольку  с ним долго играли, причем, на очень большие деньги от щедрот императрицы, и позволили ему зайти слишком далеко – можно сказать, до самого края, когда  в 1782 году после Вильгельмсбадского конвента под председательством герцога Фердинанда Брауншвейгского представители масонских лож Германии, Австрии, Италии и России представили стройную систему организации масонских лож России с избранным здесь «комитетом», во главе которого стояло анонимное лицо  (предположительно великий князь Павел Петрович).
Разумеется, действия международной масонской организации мартинистов очень похожи на те, которые использовали в 19-м - начале 20-го века революционеры в России. То есть, начало – с типографии и выпуска  программной партийной литературы, формирования необходимого общественного мнения, затем – нелегальная работа профессиональных революционеров, прошедших обучение в Европе, затем – добыча денег на создание и работу партий и, наконец – формирование управляющих органов будущего государства взамен свергнутых в ходе государственного переворота, гражданской войны или иностранной интервенции. Все эти приемы известны с древних времен. В том числе, и со времени  жизни  Цезаря и Брута.
Есть очень интересный момент в случае с герцогом Фердинандом Брауншвейгским, прусским генералом-фельдмаршалом, шурином прусского короля Фридриха Второго - Фридриха Великого, масона, которому поклонялся русский император Петр Третий, уступивший ему свою победу в Семилетней войне. За что и был казнен заговорщиками. Екатерина Вторая не помнила зла прусскому императору и поддерживала с ним добрые отношения. А за ее спиной родственник великого Фридриха, герцог  Фердинанд Брауншвейгский уже плел интригу с ее сыном, будущим законным императором России, перетягивая и его на сторону Пруссии против России.
У Фердинанда Брауншвейгского служил секретарь и начальник штаба (а, значит, и разведки) «из простых» - некий Кристиан Вестфален, которому приписывают немалые заслуги в победах герцога. Так вот этот Кристиан Вестфален – не кто иной, как… родной дедушка Женни фон Вестфален, жены Карла Маркса!
Таким образом, «ноги» и бурной и эффективной деятельности русского масона-просветителя Новикова, и декабрьского восстания на Сенатской площади, и  двух революций 1917- го года, «осененных» учением Карла Маркса, «растут» из одного и того же «места» - из «сердца» Европы, где веками плелись интриги по уничтожению России.
И когда Пушкин писал осуждающие строки «клеветникам России», когда Грибоедов  в «Горе от ума» смеялся над поклонением русских дворян французам, они отлично знали, о чем говорили. Но вот демонстрация этой преданности России со стороны ее  поэтических гениев почему-то совсем не радовала Николая Первого. Почему же ему были не нужны их горячие патриотические порывы?

6

Властители очень часто незримо находятся далеко впереди протестных настроений в обществе в своих странах и часто содействуют им в своих интересах. Екатерина Вторая использовала Новикова и масонов в борьбе с аристократами и помещиками за освобождение России от крепостного права, которое считала позорным. Она сама писала оппозиционные тексты, участвовала в журнальной полемике на стороне своего «либерализма». Собственно, она руководила  процессом формирования прогрессивного общественного мнения в России, и бурная деятельность московских мартинистов, облюбовавших для нее Московский университет, вся была у нее «на ладони». До той поры, пока они не довели дело до государственного заговора, отдавшись во власть Фридриха Великого и Пруссии.
Так наступил конец их творческой сытой веселой жизни, для Новикова все кончилось арестом и заключением в Шлиссельбургскую крепость, в камеру, где до самой смерти содержался императора Иван Шестой Антонович. Там просветителя допрашивали под пытками и определили наказание  - 15 лет страшной тюрьмы.
Внук Екатерины Николай Павлович еще меньше церемонился с  великими вольнодумцами, которые были нужны ему лишь до определенной поры. И Грибоедов, и Пушкин были для него просто «отработанным материалом». А Лермонтова, скорее всего, он просто испугался, когда  увидел  опубликованным в журнале его стихотворение «Кинжал», которое понимающих людей отсылало к «Кинжалу» Пушкина, обещая власти политический террор. Николай Первый не потащил Лермонтова в  казематы Шлиссельбургской крепости, поэта ждали на курорте в Пятигорске…
При своей жизни этот император как бы и не запятнал себя особым преследованием и, тем более, смертью этих гениев. Напротив, общественное мнение, которому он вторил, было таково: поэты сделали это сами. Они сами виноваты в своей гибели! Николай, в отличие от своей бабушки, работал со «сложным материалом», можно сказать, изящно!
Было бы ошибкой думать, что когда - нибудь общество в государстве могло жить не под контролем. Все действия народа, в том числе и оппозиционных нелегалов-подпольщиков, конечно, которые думают, что они невидимы, отслеживаются наверху. Ими управляют. А тем, кого используют в этой игре, заранее готовят петлю. Создают вокруг такие условия, при которых гибель будет вполне объяснимой.  И даже полезной.   
Императоры сами активно играют, и не обязательно только на одной стороне, поскольку связаны с деньгами и внутренней и внешней политикой. Кредиты, торговля, территории – это все требует действий. Поэтов используют, пока они нужны и не переходят красную черту. Никто не может иметь свободы, добравшись в политической игре до такого верха.

7


Грибоедов, Пушкин и Лермонтов не хотели служить, но были вынуждены – по семейным обстоятельствам.  К делу принуждения их к службе были привлечены близкие родственники, которые безжалостно добивались своего (или царского?) желания препроводить их поближе к гибели. И подобное отношение выглядит не как к сыновьям, а как к пасынкам, которых семьи вырастили для определенной жертвы.
Удивительно, что все трое, являясь представителями известных дворянских родов, достаточно обеспеченных, были вынуждены служить из-за  денег, причем, не ради самих себя, а ради благополучия своих родных. Грибоедова перед иконой заклинала мать ехать в Тегеран, чтобы обеспечить безбедное существование его замужней сестры. Пушкин надел на себя унижающий его мундир камер-юнкера, потому что никто из родственников не  желал помочь его семье в период кризиса в 1836 году, а в это время на его шее сидели 13 родственников: помимо жены и детей,  три ее сестры и брат и сестра самого Пушкина. Лермонтова убеждала служить его заботливая и любящая бабушка, представлявшаяся ему бедной старушкой, чуть ли не проедающей последнее, имея при этом в загашнике  наличными триста тысяч рублей (триста миллионов «на наши» деньги).
В состоянии глубокой депрессии  наши гении отправлялись  в свой последний смертельный бой под просительные и  даже требовательные слезы родных, которые за их смерть получили вознаграждение. Мать Грибоедова –  желанные тридцать тысяч рублей от императора, жена Пушкина – «исторические» сто тысяч на погашение  неизвестно, на самом деле, кому и каких долгов, ну а бабушка Лермонтова хотя и не получила ничего от государя, зато сохранила свой заветный загашник с сотнями миллионов, которые и раздала  по родственникам после гибели горячо любимого внука. Может быть, когда-нибудь биографы поэта перестанут, наконец, удивляться тому, что он не посвятил  Арсеньевой ни одного даже маленького стихотворения? Не хотел Михаил Юрьевич выносить на публику того, что всю его  короткую жизнь мучило во взаимоотношениях с бабушкой – ловкой коммерсанткой, заядлой  картежницей и  коварной актрисой?
Царь зорко следил за тем, чтобы поэты не могли получить какую-либо материальную помощь, которая бы обеспечила им жизненный выбор и свободу действий. Например, издание  солидных журналов, о которых мечтал каждый из них. Он предпочитал сам их финансировать – на столько, на сколько считал выгодным для себя – и держать тем самым  поэтов в постоянной унизительной зависимости. А как иначе? Перед глазами был пример не только просветителя Новикова, но и английского неукротимого поэта Байрона, который имел возможность издавать все, что им было написано, но еще мог продать родовое поместье и на эти деньги  купить корабль и целую армию и отправиться освобождать Грецию от османской зависимости. К чему могло привести обладание огромным состоянием вольнолюбцев, Николай Первый увидел, когда его подданный  и яростный оппозиционер Александр Герцен-Яковлев, сын богатейшего русского вельможи, родственника Романовых, перебежал в Англию и увел за собою все огромные семейные капиталы, передав их в управление банкиру Ротшильду, против которого Николай оказался бессилен.

8

Николай заполучил после Пушкина Гоголя, которого использовал в своих действиях против коррупции, в том числе, и международной. Но и Гоголь наивно увлекся предложенной ему игрой и слишком глубоко заглянул в эту коррупцию и увидел там  то, что не должен был видеть. А он еще и вздумал об этом написать второй том своих «Мертвых душ»…
Однако начнем с  дома  Верзилиных.  Там было не три, а четыре сестры. Четвертая – приемная, замужем за купцом.  Вот все, что сказано о ней в документах биографами. И, как бы ни выглядело это странным, и судьба Николая Васильевича Гоголя оказалась связанной с этим домом. Хотя он никогда здесь не был. Действительно поверишь в некую  особую, мистическую, связь между ним и Пушкиным, которая не прерывалась до самой кончины Гоголя.
Интересно, что  знаменитый дом в Пятигорске появился в собственности семьи Верзилиных в 1829 году. И если Александр Сергеевич и встретил красивую девушку и отметил ее красоту, то – именно здесь? Как-то уж очень «кстати» совпало приобретение  этого дома Верзилиными в 1829 году и пребывание в Горячих водах ( Пятигорск) поэта в мае, а затем в августе того же года. Вот что он написал об этом: «Нынче выстроены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсаженный липками, проведен по склонению Машука. Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные цветники, мостики, павильоны. Ключи обделаны, выложены камнем; на стенах ванн прибиты предписания от полиции; везде порядок, чистота, красивость… Признаюсь: Кавказские воды представляют ныне более удобностей; но мне было жаль их прежнего дикого состояния; мне было жаль крутых каменных тропинок, кустарников и неогороженных пропастей, над которыми, бывало, я карабкался». Знать бы еще тогда Пушкину, какое страшное событие произойдет  под горой Машук через 12 лет…
Впрочем, его собственное душевное состояние было слишком неспокойно из-за неудачного сватовства к шестнадцатилетней московской красавице Наталье Гончаровой. Но впечатления от путешествия его отвлекают, и, кажется, успокаивают. Но случайной ли была его встреча с четырнадцатилетней Эмилией Клингенберг, падчерицей генерала Верзилина, которая на всю жизнь получила «высшую пробу» своей красоты от знаменитого поэта, оставшуюся запечатленной на века – имя «розы Кавказа»?
Едва ли в этой поездке у Пушкина могли быть какие-то случайности – за ним велась очень тщательная слежка, каждый его шаг был под зорким  взором спецслужб Николая Первого. А он неустанно вел свои игры с людьми, которых приблизил к себе, расставляя фигуры по своему усмотрению на шахматной доске их подконтрольной  жизни.
Было ли у него намерение переключить интерес влюбчивого и впечатлительного Пушкина на эту юную красавицу? И ассоциации с только что случившейся любовной драмой Александра Сергеевича Грибоедова, тело которого, растерзанное в Тегеране, как раз двигалось в гробу навстречу с его юной прекрасной женой Ниной Чавчавадзе и самим Пушкиным, который с трепетом ожидал этой встречи, повышали «ставки» Эмилии привлечь к себе  внимание знаменитого путешественника из Петербурга. А, может быть, от него было нужно заполучить именно эту самую «высшую пробу» красоты для падчерицы генерала Верзилина, которая, как острый кинжал разила бы до смерти в будущем сердца юных романтичных офицеров – имя «роза Кавказа», данное Пушкиным? Как бы там ни было, но она его получила. То есть, сам не ведая того, поэт вложил в руки этой девицы острый «кинжал», которым она без промаха десять лет спустя разила тех, кто за различные провинности отбывал ссылку на Кавказе. И однажды это острие вонзилось в грудь Лермонтова! Но не потому, что он был очарован порочной «розой», а потому что раскрыл ее тайну воительницы на содержании у царской охранки, и их кинжалы скрестились.
Ну а в 1829 году, может быть,  эта встреча помогла Пушкину остудить голову и сердце от мучившей его влюбленности к юной Натали, и если бы по его возвращении с Кавказа она сама не позвала его, как знать, стал бы он снова свататься…

9

Прямо скажем, загадочный этот знаменитый дом Верзилиных в Пятигорске. И не все его загадки еще разгаданы. Досталось их и на долю  Николая Васильевича Гоголя. Одну из тайн держали в своих руках четвертая, приемная, дочь Верзилиных, оставшаяся для историков неизвестной, и ее муж – купец по фамилии Карякин.
Эта супружеская пара посещала дом Верзилиных в то время, когда посещал его Михаил Лермонтов – в 1841 году. Тогда, когда в России начинал свой глобальный бизнес известный англичанин Кноп, который из королевской казны финансировал отобранных им людей из русского Раскола – старообрядцев, давая им суммы на создание  различных предприятий. В числе отобранных были известный впоследствии Морозов и некий Карякин, а также многие-многие другие - будущие олигархи романовский России и ее погубители.
Вот что известно о родоначальнике купцов Карякиных. Василий Карякин – купец-старовер – миллионщик из Славянска (Донецк), Рыбинска (Ярославль), Казани (везде в этих местах он владел предприятиями). Октябрист. Депутат Госдумы 3 созыва.
По окончании Рыбинского уездного училища в 1863 году, поступил на службу к хлеботорговцу Ф. А. Боинову и со временем стал заведующим конторой. В 1877 году переселился в Казань, где вступил в крупную хлебную торговлю своего тестя П. Г. Суслова, а после его смерти сам возглавил дело. Успехами на этом поприще заработал самую широкую популярность по всему Поволжью. Был удостоен звания коммерции советника. В 1894—1903 годах был старшиной Казанского биржевого комитета, а в 1906—1909 годах — председателем Рыбинского биржевого комитета. Кроме того, состоял членом учетных комитетов Рыбинского и Казанского отделений Государственного банка.
Владел каменным домом и заводом в Казани, двумя мельницами в Мамадышском уезде Казанской губернии, лесными угодиями в Ярославской губернии (11752 десятины), а также имением Калкуны в Курляндской губернии (6300 десятин).
Занимался общественной деятельностью и благотворительностью. С 1896 года избирался гласным Казанской городской думы. Состоял председателем Казанского купеческого общества взаимопомощи (1898—1913) и Казанского общества попечения о бедных и больных детях (1903—1913). Большое внимание уделял развитию коммерческого образования. Состоял членом попечительного совета Казанского коммерческого училища, председателем попечительного совета Рыбинского коммерческого училища, а также почетным смотрителем 2-го Рыбинского городского училища. Для последнего выстроил прекрасное здание с садом, стоимостью более ста тысяч рублей, которое в 1903 году в день 40-летия окончания своего учения, считая себя в долгу родному городу за бесплатное обучение, принес в дар Рыбинску. В признательность за такой щедрый дар город избрал Карякина почетным гражданином, назвал одну из улиц «Карякинской» и присвоил училищу название «Городское коммерции советника В. A. Карякина училище».
После провозглашения Октябрьского манифеста стал одним из учредителей Торгово-промышленной партии на Казанской бирже. В 1906 году вступил в «Союз 17 октября», был товарищем председателя Казанского отдела партии. Помещал статьи по экономическим вопросам в газете «Новое время».
Состоял выборщиком в Государственную думу I и II созывов. В 1907 году был избран в члены III Государственной думы от 1-го съезда городских избирателей Казанской губернии подавляющим большинством голосов. Был членом бюро фракции октябристов. Состоял председателем продовольственной комиссии, а также членом комиссий: финансовой, о мерах борьбы с пьянством и по городским делам. Принимал деятельное участие в работе финансовой комиссии. Выступал за развитие коммерческого и профессионального образования. Входил в Торгово-промышленную группу, объединявшую членов Государственной думы и Государственного совета.
В последние годы жизни занимался хозяйством в своем курляндском имении, при котором действовали винокуренное и дрожжевое производство, пивной завод, кирпичный завод, а также садоводческий питомник. В 1912 году отказался баллотироваться в Государственную думу, хотя получил поддержку как октябристов, так и правых.
Кем этот Василий Карякин приходился Карякину – мужу приемной дочери генерала Верзилина из Пятигорска, мы не знаем. Но то, что Лермонтов, посещая этот  дом накануне своей гибели, не ведая того, прикоснулся к  истокам будущего нового олигархата, «сочинителя»  великой революции в России под руководством идеологов и банкиров из Англии, совершенно очевидно. А купцам-олигархам Карякиным поэт - романтик Лермонтов не был нужен, им нужны были Белинский, Герцен, Чернышевский и Горький, которые уже ставили  судьбоносные вопросы: кто виноват и что делать?

10

Сильно рассорившись с Францией в  конце 30-х годов 19 века, подписав независимость Бельгии от Нидерландов (но и от ненавистной Франции – тоже), добившись  исключения Франции из  союза с  Англией, Пруссией и Австрией в борьбе против Египта, Николай Первый с интересом смотрел в сторону бурно развивающейся Англии. Его все больше притягивали ее прогресс и финансовая стабильность. Русский император был готов к сотрудничеству с этой страной. И она протянула ему руку. Но, как это всегда бывало, как это делается и сегодня, ушлые  британские политики и финансисты умели ставить особые условия, при которых Россия всегда оказывалась в экономическом и торговом проигрыше.
          Однако на этот раз Англия предложила России долговременную и необычную программу – «тянуть» страну к благоденствию «снизу», с привлечением народных масс в бизнес. Глупо было бы предположить, что Николай Первый не подозревал о действиях англичанина Кнопа, раздававшего направо а налево капиталы и оборудование отобранным им раскольникам на создание своих предприятий.
В российскую историю все эти Рябушинские,  Алексеевы, Колывановы, Карповы, Шалапутины, Морозовы, Карякины вошли как особенно талантливые  крепостные крестьяне, отрывшие клады в каких-то таинственных местах и одномоментно разбогатевшие. Но они не были крепостными, поскольку старообрядцы в России не были крепостными, а английские капиталы и станки получали от Кнопа только они. Но обжившись,  в массовом порядке принимали крепостных на работу на свои совместные русско-английские ( зарегистрированные обязательно с Кнопом – он всегда был в доле) предприятия.
И вот этот «странный»,  можно сказать даже, «подпольный», процесс проникновения иностранного капитала в экономику страны, а с ним и чужеродной идеологии и религии и обнаружил с ужасом Николай Гоголь, который  захотел снова послужить России и своему покровителю императору Николаю Первому, разоблачив  значительную и весьма авторитетную оппозиционную европейско-староверческую составляющую в русском обществе.
       Гоголь приступил к изучению проблемы, даже вернулся в Россию после  французской революции 1848 года ( а от нее он поначалу сбежал из Бельгии в Иерусалим) с черновиками нового романа  - второго тома «Мертвых душ». И в оставшихся рукописях виден  глубокий анализ политико-экономической ситуации в России в начале 50-х годов 19 века: Гоголь указывал  на опасные действия новоявленного купеческого раскольничьего олигархата страны, взошедшего на иностранном капитале, которые вели к новой идеологии, далекой от православной и монархической, в итоге – к уничтожению существующего государственного строя.
              Этот олигархат уже в те годы оформлял свою идеологическую платформу -  октябризм. Он, как политическое течение, возник и начал организационно оформляться на основе умеренного «меньшинства» земско-городских съездов. Размежевание в либеральном лагере в основном закончилось после издания Манифеста 17 октября 1905. Организационное оформление партии началось в конце октября 1905 года, а завершилось на её I съезде 8 — 12 февраля 1906 года в Москве. В Москве и Петербурге существовали отделения Центрального комитета. Численность членов партии в годы первой революции составила около 75 тысяч человек. С 29 октября 1906 года партию возглавлял купец - старообрядец  Александр Гучков. Союз был ориентирован на парламентскую деятельность, местные отделы октябристов легко распадались и легко возобновляли свою деятельность в период избирательных кампаний, с тем, чтобы вновь прекратить её на время работы очередной Государственной думы. Центральным органом Союза была газета «Голос Москвы», издававшаяся под руководством Ф. И. Гучкова с 23 декабря 1906 по 30 июня 1915-го.
            Тяжело больной Жуковский из Германии призывал его побыстрее закончить, этот роман, сосредоточить все силы на нем. И действительно, наверное, это произведение стало бы настоящей бомбой для российского общества, которое уже за деньги продало душу английскому дьяволу и ступило на край пропасти. Но Гоголь не видел для себя прежней поддержки от государя. Напротив, он понимал, что ему противодействуют в самом близком окружении.

11

Понимая, что у него не хватает ни физических сил ( в 1846 году ненавидевший его Достоевский объявил даже, что Гоголь умер!), ни информированности для завершения  второго тома «Мертвых душ», Николай Васильевич в высоком порыве патриотизма и православия пишет свои знаменитые «Выбранные места из переписки с друзьями», вышедшие в свет в начале 1847 года. В них он предупреждает об опасности поклонения желтому дьяволу и перемены православной веры или отказа от нее.
И что же он видит?  Его ближайшие друзья, патриоты, даже славянофилы – все возмущены публикацией и отворачиваются от него. Чаадаев писал князю Вяземскому: У вас, слышно, радуются книгою Гоголя, а у нас, напротив того, очень ею недовольны. Это, я думаю, происходит от того, что мы более вашего были пристрастны к автору. Он нас немножко обманул, вот почему мы на него сердимся. …мне кажется, что всего любопытнее в этом случае не сам Гоголь, а то, что его таким сотворило, каким он теперь пред нами явился. Как вы хотите, чтоб в наше надменное время, напыщенное народной спесью, писатель даровитый, закуренный ладаном с ног до головы, не зазнался, чтоб голова у него не закружилась? Это просто невозможно. <…> Недостатки книги Гоголя принадлежат не ему, а тем, которые превозносят его до безумия, которые преклоняются пред ним, как пред высшим проявлением самобытного русского ума, которые ожидают от него какого-то преображения русского слова, которые налагают на него чуть не всемирное значение, которые, наконец, навязали на него тот гордый, несродный ему патриотизм, которым сами заражены, и таким образом задали ему задачу неразрешимую, задачу невозможного примирения добра со злом: достоинства же её принадлежат ему самому. Смирение, на сколько его есть в его книге, есть плод нового направления автора; гордость, в нём проявившаяся, привита ему его друзьями».
И «закуренный ладаном с ног до головы» Гоголь предпочел забросить второй том «Мертвых душ» и сжечь документы (скорее всего), предназначенные для романа. Наверное, произошло это тогда, когда, вернувшись в Россию и проживая в Москве, в доме графа Александра Петровича Толстого (сына бывшего генерал-губернатора Санкт-Петербурга), будущего члена Государственного совета и Обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода в 1856-1862-м, генерал-адъютанта, писатель понял, что на этот раз замахнулся слишком высоко, и царю его помощь не нужна. Как не нужны были Николаю Первому разоблачения Пушкина в отношении Геккерена, с которыми он к нему обращался накануне дуэли, о котором государь знал гораздо больше сам и имел на все это свои виды.
         Можно себе представить разочарование и боль, которые испытал Гоголь, когда обнаружил, что государь, когда-то подвигнувший его на убийственное разоблачение российской коррупции, теперь не только отлично осведомлен  о действиях купцов-старообрядцев, но и ведет двойную игру с ними, одобряя финансово-экономические действия Англии, вкладывающей огромные средства в развитие производства в России, а взамен крадущей душу ее православного народа. 
         Интересно, что тут Белинский и Николай Павлович в определенные моменты были «заодно». Не потому ли царь выпустил Белинского в Европу лечиться летом 1847 года, чтобы он  там безнаказанно написал свое историческое хулиганское письмо Гоголю в ответ на его  «Выбранные места из переписки с друзьями»? Белинскому ничего за это не было – он вскоре скончался от чахотки. Но страшно пострадал ненавидевший Гоголя Федор Достоевский, который вздумал таскаться с этим письмом в коммунистический кружок и  публично читать его там. Как и просветитель Новиков при императрице Екатерине Второй, он был посажен в крепость, получил смертный приговор, замененный гражданской казнью, и на четыре года отправился на каторгу. И до конца жизни издевался над Гоголем в своих романах.

12

     В тяжелое для него время пребывания в Москве в начале 50-х рядом с Гоголем оказалась поистине роковая и таинственная женщина – Екатерина Языкова-Хомякова. Она, можно сказать, нанесла писателю  решительный «мистический» удар.
              Большинство литературоведов считают, что ее неожиданная смерть потрясла Гоголя и отняла у него последние силы и лишила рассудка.
Конечно, кончина Языковой-Хомяковой неимоверно расстроила Николая Васильевича, но существует вполне реальная версия его заболевания. Зимой 1852 года в Москве была эпидемия брюшного тифа. Екатерина Михайловна, беременная, где-то подхватила эту болезнь. Случились преждевременные роды, которые полностью обессилили больную,  поэтому организм уже не мог бороться с тяжелой инфекцией. Гоголь в это время постоянно бывал у Хомяковых и даже поссорился с врачами из-за неправильного и опасного, по его мнению, лечения каломелем. Это природное вещество, содержащее ртуть, которое заменяло в то время медикам антибиотики.
             Екатерина Михайловна умерла скоропостижно 7 февраля, а Гоголь – 4 марта. То есть, через месяц. Именно после кончины Хомяковой у него возникло предчувствие  собственной близкой смерти. На похороны он не пошел – почувствовал себя плохо. Ему бы надо было лечь в постель и начать  лечиться. Однако Гоголь десять дней после похорон ходит в храм, к Аксаковым, в дом к Хомякову. Естественно, ему становится все хуже, и через десять дней он уже не выходит из дома.
           Вот тут окружающие  начинают говорить о его депрессии, хотя, судя по  описанию врачей его состояния – это все то же инфекционное заболевание, но тянется оно дольше, чем у Хомяковой, потому что у него нет такого осложнения, которое перенесла Екатерина Михайловна. Если действительно Гоголь заразился  тифом, то удивительно, как он продержался месяц. Тем более, что, скорее всего, у писателя  был застарелый сахарный диабет (вполне возможно, наследственный), так как он по воспоминаниям очевидцев всегда много пил воды. (Перед смертью, в бреду, он просил дать ему бочонок питья). Отсюда ослабленный иммунитет и подверженность инфекционным заболеваниям. Гоголь часто болел.
                Но не только это. Сахарный диабет влияет на деятельность головного мозга, и больных им нельзя назвать полностью психически здоровыми людьми.  Не потому ли отец писателя влюбился в младенца и женился на этой девочке, когда ей исполнилось всего четырнадцать лет? Понятно, что тут речь может идти об известном уже и в те времена своеобразном психическом отклонении. Кроме того,  больные диабетом впадают в кому. Вполне возможно, именно  такие «летаргические сны» видел Гоголь в детстве у своих родственников, может быть, и у отца. И боялся, что его могут похоронить заживо, приняв кому за смерть.

               
                13


             Почему писатель воспринял смерть Хомяковой как предвестие своей смерти, почему он придавал этой женщине  мистические черты?
Здесь интересен следующий факт из жизни Екатерины Михайловны. Любовь к ней Николая Александровича Мотовилова, симбирского и арзамасского помещика, собеседника преподобного Серафима Соровского, в дальнейшем его первого биографа, попечителя Серафимо-Дивеевского монастыря.
В возрасте 22 лет Мотовилов был исцелен батюшкой Серафимом от тяжкой ревматической болезни с расслаблением всего тела и отнятием ног, длившейся три года.
             Увлечение Екатериной Языковой у него случилось в девятнадцать лет,  когда ей было всего двенадцать. И парализован он был в это же время. Преподобный Серафим излечил его,  Мотовилов  снова встал на ноги и открылся Соровскому, что хочет жениться на Языковой. Однако Серафим даже слушать не хотел об этой девушке, предсказав ему совсем другую жену, Елену Ивановну Милюкову, племянницу монахини Марфы Дивеевской. Однако Мотовилов не послушался преподобного, а поехал свататься к  Екатерине Михайловне. Ей в ту пору было четырнадцать лет. Мотовилову отказали, сообщив, что она просватана за другого. И у несчастного влюбленного вновь открылась болезнь, о чем он сам написал так: « И когда там отказано было мне в руке Екатерины Михайловны Языковой и генерал Мандрыка в доме тетки её Прасковьи Александровны Берх сказал при мне, что она уже помолвлена, то со мною сделался удар и я лишился рук и ног, и болезнь моя прежняя обновилась в сильнейшем градусе…» Мотовилов выздоровел и женился-таки на Милюковой, которой велел идти за него замуж  отец Серафим. Она подчинилась. Они жили долго, у них было много детей и прославились супруги попечительством Серафимо-Дивевского монастыря.
               Хомяков же повел  Языкову под венец, когда ей исполнилось девятнадцать лет.
               Что могло тут задеть религиозное сознание Гоголя? Может быть, совпадение в биографии его матери, Марии Ивановны, «обрученной» с его отцом в младенчестве и вышедшей замуж в четырнадцать лет, отчего, видимо, первые дети у нее рождались мертвыми. Это были мальчики. Выжил третий – Николай Васильевич. Его Мария Ивановна родила, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Умер и четвертый сын Иван, умерли все средние дети в младенчестве. Остались у Гоголя четыре сестры.
             Может быть, любовь его отца к  младенцу - будущей его матери  - терзала всю жизнь Гоголя, как проделки сатаны? А вмешательство Серафима Соровского в судьбу Мотовилова, которого нечистая сила также толкала  жениться на ребенке и от которого эту нечистую силу он отвадил, спас здоровье обуреваемому грехом Мотовилову и душу девочки Языковой Гоголь считал провидением Господа, снизошедшего к грешникам молитвами отца Серафима?
                Но тут Языкова-Хомякова умирает в раннем возрасте, да еще вместе с нею умирает и нерожденный младенец, а Гоголь чувствует, что с ним происходит что-то ужасное. Может, он и понимает, что заразился от своей подруги, но и это воспринимает как Божий перст за чудовищный грех отца, погубившего душу его матери и умертвивший  их детей. Он мог в эти дни, когда болезнь развивалась, ему становилось все хуже, вспомнить о страшной болезни Мотовилова от похоти к  малолетней Языковой, как Господь отнял у него руки и ноги и только молитвами  отца Серафима была снята эта ужасная порча.
                Больной Гоголь обращается к проповеднику Матвею Константиновскому. И что же он от него получает? Негативный отклик на второй том «Мертвых душ» и требование отречься от Пушкина – «язычника и грешника» . Предложенные  «пути» к спасению просто убивают уже  и без того умирающего писателя, который, получив известие в 1837 году о гибели Пушкина, писал М.П. Погодину: « «Ничего не говорю о великости этой утраты. Моя утрата всех больше. Ты скорбишь как русский, как писатель, я… я и сотой доли не могу выразить своей скорби. Моя жизнь, моё высшее наслаждение умерло с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово.
                Ничего не предпринимал, ничего не писал я без его совета. Всё, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему. И теперешний труд мой есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я писал, и ни одна строка моя не писалась без того, чтобы он не являлся в то время очам моим. Я тешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что будет нравиться ему, и это было моею высшею и первою наградою. Теперь этой награды нет впереди! Что труд мой? Что теперь жизнь моя?»
                Собственно, со времени гибели поэта у Гоголя начинается творческий кризис. Хотя он продолжает работать, заканчивает первый том «Мертвых душ» и публикует его. Но далее кризис только углубляется и второй том поэмы ему  никак не дается.
               Почему же отец Матвей так резко отрицательно реагирует на  второй том «Мертвых душ» и на «Выбранные места…»? Мало того, он  советует Гоголю отречься от  творчества и от Пушкина. В истории Константиновский дружно осужден за  подобное поведение, назван мракобесом. Да и в самом деле - куда завел этот яростный борец с русской национальной стариной несчастного на смертном одре? К  оправданию еще более глубокого раскола русской православной церкви и отречения от русской национальной культуры?
Если переложить все это на день сегодняшний, то в современном виде такой «проповедник»  был бы из числа чиновников, которые в связи с событиями на Украине вздумали бы запретить въезд Гоголя в Россию. Или наоборот – из России на Украину. Если не отрекся бы от Пушкина.
               Желание гения  получить лекарство  от   человека, стоявшего гораздо ниже его, было лишь самообманом. Да и не мог мудрый и многоопытный Гоголь не догадаться, на чью «мельницу» льет воду этот проповедник – конечно, на царскую. Истинное лицо очередного  ловкого агента царской охранки писатель  мог разглядеть, но простил его перед своей кончиной. Сам же, отчаявшись излечиться, уже в тифозном бреду, отрекся от всего, сжег рукопись, отказал врачам и остался наедине со своим ужасом перед иным миром, где грех есть грех, величие есть величие, а двуличие и искушения на виду.



ГЛАВА ШЕСТАЯ



1


            Кажется, что творческий процесс – особенно гениев – это  прежде всего красота, волшебство чистого творчества, разговор с Богом. На самом деле –  как это ни прискорбно признавать - разговор с представителем Бога на земле – с  властителем, который держит процесс под контролем ежечасно. И направляет его в нужное ему русло и прерывает, когда это становится необходимо. В России Романовы именно при Николае Первом создали процесс преемственности в литературе. Точнее даже было бы сказать – процесс управления литературным творчеством, управления его развитием в русле государственных потребностей.
          Жуковский, получив «волшебную флейту» из рук Екатерины, управлял Пушкиным, Пушкин – Гоголем. Гоголь совершенно очевидно, хотя и не желая этого, и после смерти  пронзает все творчество Достоевского. Более того, по какому-то негласному правилу только на этом условии последний мог создавать и публиковать свои произведения. И все эти гении русской литературы были поставлены властью  в центр  политических процессов, экономических и социальных преобразований, для успешного продвижения которых они должны были формировать общественное мнение, зачастую даже не подозревая об этом.
Сегодня, благодаря массе опубликованных документов того времени, мы имеем возможность  посмотреть, как это делали Романовы и почему для лучших русских писателей  это заканчивалось преждевременной и мучительной смертью.
Вот стихотворение юного Пушкина 1819 года «Деревня», написанное им под влиянием масонов и вошедшее в историю мировой литературы как протестное произведение:

Но мысль ужасная здесь душу омрачает:
     Среди цветущих нив и гор
Друг человечества печально замечает
Везде невежества убийственный позор.
     Не видя слез, не внемля стона,
На пагубу людей избранное судьбой,
Здесь барство дикое, без чувства, без закона,
Присвоило себе насильственной лозой
И труд, и собственность, и время земледельца.
Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,
Здесь рабство тощее влачится по браздам
     Неумолимого владельца.
Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,
Надежд и склонностей в душе питать не смея,
     Здесь девы юные цветут
    Для прихоти бесчувственной злодея.
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
О, если б голос мой умел сердца тревожить!
Почто в груди моей горит бесплодный жар
И не дан мне судьбой витийства грозный дар?
Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный
И рабство, падшее по манию царя,
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли наконец прекрасная заря?

    Казалось бы – запрещенные вольнолюбивые стихи. Но если внимательнее вчитаться, то  мы обнаруживаем вот такие строки: «Здесь барство дикое, без чувства, без закона, присвоило себе насильственной лозой и труд, и собственность, и время земледельца…» Это не просто романтические строки юного и пока что никому не известного поэта с обличением русского крестьянского рабства – это , можно сказать, крик протеста самого Александра Первого,  точнее – громкое эхо крика его покойной бабки, Екатерины Великой, которая мечтала об освобождении  миллионов рабов и  восхождении русской деревни на новый уровень производства и социальных отношений. Но по -хозяйски присвоенные дворянами  «труд, собственность и время земледельца» по-прежнему опутаны цепями и не дают идти деревне по дороге прогресса. А между тем, после разрушительной войны с Наполеоном в 1812 году России  особенно необходимо было выбираться на нее, чтобы  победить  собственную бедность и отсталость от Европы.
Но, бросив такие обличительные слова в адрес своих дворян, «цвета русской нации», как до сих пор принято у нас говорить, хотя и из уст неизвестного мальчика-поэта, император сам же и  испугался  собственной  политической смелости и решимости. И Пушкин, негласно, с подачи искушенных масонов, «послужив» государевым романтическим амбициям, отправился в ссылку в Кишинев на радость «цвета русской нации»… Хорошо еще, что грязно оклеветавший  его  Толстой Американец не пристрелил  поэта на дуэли, которую до времени сильные российского мира решили отложить.

2

    Так же, как после окончания Царскосельского лицея наставники юного Пушкина, опытные политики и высокопоставленные идеологические интриганы, такие, как Василий Жуковский и Александр Тургенев, работали над его творческим процессом, направляя его в нужное Романовым русло, так и сам Пушкин  через пятнадцать лет активно работал над творческим процессом двадцатипятилетнего Гоголя, практически понуждая его написать комедию «Ревизор». А ведь этому убийственному  сатирическому произведению предшествовала вовсе не смешная, а трагическая и даже страшная история в стиле гоголевского «Вия».
     Известно, что Николай Васильевич Гоголь умер в 1852 году в доме Александра Петровича Толстого, сына бывшего военного губернатора  Петербурга, который в 1828 году возглавлял комиссию по делу Александра Сергеевича Пушкина об авторстве поэмы «Гавриилиада».
              В этой дружбе Гоголя и Толстого есть совпадения поистине мистические. Например, Пушкин. Отец Александра Петровича  вел следствие против поэта и сфабриковал  подложное письмо о его признании авторства злосчастной поэмы. А в доме его сына в Москве на Никитском бульваре, спустя двадцать четыре года, от умирающего Гоголя священник Матвей Константиновский требовал отречения от Пушкина – « грешника и язычника».
Для Гоголя отречься от Пушкина означало отречься и от своих главных произведений, сделавших его имя бессмертным – от «Ревизора» и «Мертвых душ», идеи для создания которых  дал ему Александр Сергеевич. А между тем Николай Васильевич долгие годы дружил именно с настоящим ревизором, коим являлся Александр Петрович Толстой по распоряжению Николая Первого в начале тридцатых годов, когда был послан на Черноморский флот для борьбы с казнокрадством. Как показали дальнейшие события, это задание было очень опасным.
              Причиной тому была повальная коррупция. Непосредственным участником одного из жутких событий, связанным с казнокрадством во время эпидемии чумы, был Александр Петрович Толстой, которому в тридцатые годы было поручено возглавить комиссию по расследованию  преступлений военных чиновников в Севастополе.
              Неизвестно, рассказывал ли Толстой своему приятелю о тех ужасных вещах, которые послужили причиной севастопольского восстания в 30-м году, и знал ли Гоголь, что подружился с самым настоящим ревизором? Вообще конец 20-х и тридцатые годы были отмечены борьбой Николая Первого с российской коррупцией. Специально отобранные и лично преданные императору люди скачут в это время во все концы страны с ревизиями. И на свет появляются пьесы на эту тему. Но лучшая из них создана Гоголем с подачи Пушкина. Более того, поэт давил на Гоголя, понуждая его дописать пьесу, хотя Николай Васильевич несколько раз бросал работу над нею. И не удивительно, ведь за этой комедией стояла кровавая драма людей, которых лично знал Пушкин. Не его рукой, но его волей  была написана комедия, всколыхнувшая русское общество и не дающая ему покоя по сей день.

                3
          

                В 1829 году русские войска, возвращаясь с войны против турок, принесли из-за Дуная чуму. Она поразила юг России. Были брошены большие казенные средства на борьбу с нею, и это был лакомый кусок для чиновников-казнокрадов. В Севастополе чумы не было, но чтобы заполучить бюджетные деньги, местные городские начальники и военные руководители на флоте объявили, что и в Севастополе чума! И город попал в число карантинов. Его оцепили войсками. Выезд из него  запретили, но только для простых людей, рабочих и матросов, их жен и детей. А вот господа дворяне свободно проникали через кордоны туда и обратно, как будто они не могли разносить смертоносные микроорганизмы.
               Несуществующая эпидемия пролилась золотым дождем на местное начальство. Свой интерес преследовали и медики: они постоянно рапортовали в Петербург о распространении эпидемии, выбивая тем самым все новые и новые средства из бюджета.
              Хорошо было всем – кроме простых русских севастопольцев. Они-то оказались словно в концлагере. Положение усугублялось тем, что семьи матросов военного флота не могли жить на жалованье отцов. Женам и детям рядового состава приходилось летом работать на хуторах, окружающих город. Но карантин отрезал их от этого источника заработка.
              Люди стали и бедствовать, и голодать. А в городе, тем временем, заработал настоящий лагерь смерти. Подозреваемых в том, что они заболели чумой, отправляли в карантин внутри карантина: в холодный и сырой барак на Павловский мысок подчас целыми семьями. Хотя чума – болезнь скоротечная, людей умудрялись держать там месяцами.
                Несчастные умирали, словно мухи. А поздней осенью 1829 года медики придумали «профилактическое» средство против чумы: морские купания. Стали загонять обитателей Корабельной и Артиллерийской слобод толпами в холодные воды моря. Естественно, люди стали массово заболевать простудой и воспалением легких,  их же – с подозрением на чуму – принялись отправлять в барак на Павловском мыске. Смертность возросла невероятно!
                Теперь в Петербург летели депеши: болезнь свирепствует, дайте еще денег! Число начальников, заинтересованных в такой «чуме» и изоляции города, постоянно росло. Офицеры, командовавшие отрядами оцепления, получали хорошие суточные. Наживались даже  работники специальных команд, которые должны были собирать тела умерших от чумы, сжигая и трупы, и имущество погибших. Они же увозили больных (или якобы больных) в лагерь смерти на Павловском мыске. Под шумок просто грабили имущество несчастных, потом его втихую продавая. Ходили слухи, будто они даже сами распространяют чуму, чтобы возможностей поживиться было больше. Впрочем, прославился и карантинный чиновник Степанов. Он стоял во главе мафии, которая не выдавала жителям матросских слобод сена для лошадей. Когда скотина тощала, Степанов и его подельники скупали лошадей за бесценок – для последующей перепродажи.
                Образовалась целая медицинская мафия: Ланг, Шрамков, Верблозов. Почуяв власть, они стали отправлять в смертные бараки тех, кто им не угодил. В народе говорили, что медики тоже распространяют болезнь  в своекорыстных интересах.
              Положение населения стало катастрофическим. Централизованные поставки плохого провианта привели и к дефициту еды в городе и к массовым желудочно-кишечным заболеваниям. Всех маявшихся желудком и поносом тотчас же забирали в карантины - как подозрительных, якобы больных чумой. Людей собирали в пещеры Инкермана, на старые суда-блокшивы, в неприспособленные здания. Многие погибали там от бесчеловечного обращения и дурных условий. Одновременно в городе процветала спекуляция питательными продуктами, на чем наживались чиновники и перекупщики. Оставшись без средств к существованию, семьи рядовых моряков голодали.
                Осенью 1829 года правительство направило в Севастополь комиссию флигель-адъютанта Римского-Корсакова. На месте к руководству комиссией присоединился контр-адмирал Фаддей Беллинсгаузен, один из открывателей Антарктиды. Комиссия работала до ноября 1829 г. Римский-Корсаков написал в отчете, что «по Севастопольскому порту допущены весьма важные злоупотребления», что «приказы Главного командира насчет приема провианта и провизии вовсе не исполняются». Главком ЧФ, вице-адмирал А.С. Грейг, не принял в данном случае надлежащих мер. Но вскоре из Петербурга пришел приказ  - прекратить всякие расследования деятельности черноморских интендантов. Видимо, местные воры в чинах покрывались высоким начальством из самого Питера. Скорее всего, они тоже принимали участие в освоении бюджетных средств на «карманной чуме».
                С 10 марта 1830 года в Севастополе было введено так называемое всеобщее оцепление. Никто из жителей не имел права выходить из домов. Город превратился в сплошную тюрьму. Из-за недоедания и голода стали развиваться болезни. Такой каторжный режим продолжался восемьдесят дней. В то же время чиновники и офицеры, имея пропускные знаки, беспрепятственно ходили друг к другу в гости, устраивали вечеринки и балы. Продолжались занятия во всех учреждениях. работы на кораблях, в адмиралтействе и во флотских экипажах.


                4

                Но севастопольцы в июне 1830 года, не вытерпев, восстали. Началось все с того, что медик Верблозов попробовал отправить на Павловский мысок жену и дочку матроса с Артиллерийской слободки. (Потом оказалось, что они были больны обычным для тех времен рожистым воспалением, которое быстро прошло). Матрос не захотел отправлять родных на верную смерть – и открыл огонь из ружья по прибывшим забрать его родных. Когда патроны у моряка иссякли, его по приказу генерал-губернатора Севастополя Николая Столыпина (дядя М.Ю. Лермонтова по матери –Т.Щ.) расстреляли без суда и следствия у ворот собственного дома. Вот тогда народ и поднялся.
               Были убиты Столыпин, «карантинщик» Степанов. Хотели убить и Верблозова – да тот сбежал, переодевшись в мундир своего солдата-денщика. Коменданта города, генерал-лейтенанта Турчанинова, повстанцы пощадили – только взяли с него расписку о том, что чумы в Севастополе нет и не было. Такую же расписку взяли и с протопопа Софрония. Восстание пробовали подавить, бросив на город пять батальонов сил оцепления во главе с полковником Воробьевым. Но солдаты отказались стрелять в восставших и присоединились к ним, выдав полковника Воробьева на расправу.
              Однако вскоре выступление все же подавили. Семерых вожаков бунта расстреляли, 1600 душ разогнали по каторгам и арестантским ротам, многих забили до смерти шпицрутенами. Имущество всех этих несчастных конфисковали. Турчанинова разжаловали в солдаты. Несколько тысяч матросов с семьями выселили из Севастополя, отняв у них детей: 5 тысяч ребятишек направили в батальоны кантонистов. Их родителей услали в Херсон, Керчь. А большую часть – в Архангельск. Своим ходом. Через всю страну. Без теплой одежды. Имущество этих людей также конфисковали.
               Вот только тех, кто наживался на карантине, не тронули. В том числе и в Петербурге. Просто не выявили тех, кто в столице «крышевал» это чудовищное воровство и издевательство над севастопольцами под предлогом «борьбы с чумой».  Хотя для выяснения обстоятельств дела власти назначили следственную комиссию. Она выявила грубый произвол и беззакония со стороны чиновников "комиссии по погашению чумы". Комиссия объясняла причины восстания притеснениями со стороны властей. Но в результате таких выводов возник конфликт между новороссийским и бессарабским генерал-губернатором Воронцовым и адмиралом, командующим Черноморским флотом с 1816 года, Грейгом. Комиссию обвинили в превышении полномочий и распустили, протоколы ее аннулировали, а некоторые члены комиссии даже подверглись преследованиям.
                Вторая комиссия во главе с графом А. П. Толстым просуществовала недолго. По той причине, что Толстой отказался участвовать в расследовании из-за фальсификации его результатов. Но все-таки эта комиссии успела установить, что из 70 тысяч рублей, отпущенных для оказания помощи нуждавшимся, город получил лишь 23 тысячи. Однако протоколы этой комиссии, как и предыдущих, тоже исчезли.
              Затем следствие было сосредоточено в руках близкого к Воронцову чиновника. Причины недовольства жителей выяснять не стали, а просто судили арестованных как мятежников.
                Как говорил городничий в «Ревизоре» Гоголя со сцены в 1836 году – унтер-офицерская вдова сама себя высекла и посему верить ей нельзя…


                5


                Но казнокрады ошиблись, думая, что их мафиозная структура на Черноморском флоте продолжит свое безнаказанное воровство государственных денег. Николай Первый в 1833 году прислал в Николаев новых ревизоров. Начальником штаба Черноморского флота был назначен прибывший контр-адмирал Михаил Лазарев, первооткрыватель Антарктиды в 1819 году. Который заменил руководящего подготовкой черноморской эскадры для Босфорской экспедиции самого Грейга. Лазарев выяснил и доложил императору, что Грейг саботирует приказ царя о подготовке эскадры. Поэтому и проведение   Босфорской экспедиции было поручено Лазареву.
                А пока он с эскадрой вышел в море, на суше проверкой тыловых контор и складов в черноморских портах занялся  другой человек – герой русско-турецкой войны 1828-1829 годов, флигель-адъютант Николая Первого, исключительно преданный ему человек, Александр Казарский.
                Он прославился в 1829 году. Тогда Грейг назначил Казарского командиром 18-пушечного брига «Меркурий». Под его командованием «Меркурий» совершил один из самых выдающихся подвигов в истории морских сражений. 14 мая 1829 года 18-пушечный бриг был настигнут двумя турецкими кораблями «Селимие» и «Реал-беем», имеющими в сумме десятикратное превосходство в количестве орудий. Приняв неравный бой, экипаж брига под командованием Казарского одержал блестящую победу, нанеся противнику повреждения, принудившие его выйти из боя. Турецкий офицер с «Реал-бея» писал позже: «В продолжение сражения командир русского фрегата говорил мне, что капитан сего брига никогда не сдастся, и если он потеряет всю надежду, то тогда взорвёт бриг свой на воздух. Ежели в великих деяниях древних и наших времён находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано золотыми литерами на храме Славы: он называется капитан-лейтенант Казарский, а бриг — «Меркурий».
                За свой подвиг Казарский был произведён в капитаны II ранга, награждён орденом Святого Георгия IV класса и назначен флигель-адъютантом. Также в герб Казарского, как символ готовности пожертвовать собой, было внесено изображение тульского пистолета, который Александр Иванович перед боем положил на шпиль у входа в крюйт-камеру для того, чтобы последний из оставшихся в живых офицеров выстрелом взорвал порох.
               Николай Первый приблизил к себе героя, взяв в свою свиту. И Казарский стал выполнять его особые поручения, войдя, в том числе, в  группу  ревизоров, которые  ездили по России с  ревизиями, пытаясь остановить казнокрадство. В 1831-1832 годах Казарский по поручению царя провел расследования в Нижегородской, Симбирской и Саратовской губерниях, выведя на чистую воду высокопоставленных воров. Он стал неким царским опричником, мечом против воровства государственного аппарата. Довольный службой бесстрашного моряка, царь бросил его на ревизию Черноморского флота. Было это весной 1833 года.
                Тридцатишестилетний флигель-адъютант и капитан первого ранга рьяно взялся за дело. Он проводит проверку интендантских структур и складов в черноморских портах. Начинает с Одессы – и вскрывает там факты невероятных по размаху хищений. Далее его путь лежит в Николаев. Но тут он и обрывается.
             Казарский, выявив какие-то особые факты грабежа Черноморского флота, а также людей, причастных к ним, не смог сообщить о результатах своей проверки  не то что императору, а и своим близким знакомым, на которых надеялся, что в случае его гибели они  сообщат царю о них. Его отравили совершенно зверским образом, подсыпав огромную дозу мышьяка в чашку с кофе.
                Умирая страшной, мучительной смертью, Казарский кричал врачу, что отравлен и просил спасти его. Но врач не  предпринял всех необходимых мер, а причиной смерти указал воспаление легких.
                Когда почерневшее и страшно распухшее тело покойного клали в гроб,  с головы у него отвалились волосы и упали на подушку,  отвалились ноги…

                6

                Не потому ли Александр Петрович Толстой не стал основательно разбираться с черноморской мафией в 1830 году, и, выявив хищение 40 тысяч казенных денег, убыл в Петербург, что понимал – начни копать глубоко – и не сносить головы!
                Но только ли мести воров боялся Толстой?
Один из богатейших людей Николаева, купец первой гильдии Василий Коренев написал письмо на имя императора, где говорил о том, что Казарского  отравили. И вот что написал царь: «Николаевского 1-й гильдии купца Василия Коренева за упомянутый выше неуместный донос опубликовать от Сената, с строгим подтверждением удерживаться впредь от подобных действий». Это было исполнено указом сената от 22 марта 1834 года.
               Однако Николай Первый все-таки поручил шефу жандармов, Александру Христофоровичу Бенкендорфу, провести расследование по факту смерти Казарского. 8 октября 1833 года Бенкендорф передал императору записку, где значилось следующее: «Дядя Казарского Моцкевич, умирая, оставил ему шкатулку с 70 тыс. рублей, которая при смерти разграблена при большом участии николаевского полицмейстера Автомонова. Назначено следствие, и Казарский неоднократно говорил, что постарается непременно открыть виновных.
               Автомонов был в связи с женой капитан-командора Михайловой, женщиной распутной и предприимчивого характера; у нее главной приятельницей была некая Роза Ивановна, состоявшая в коротких отношениях с женой одного аптекаря. Казарский после обеда у Михайловой, выпивши чашку кофе, почувствовал в себе действие яда и обратился к штаб-лекарю Петрушевскому, который объяснил, что Казарский беспрестанно плевал и оттого образовались на полу черные пятна, которые три раза были смываемы, но остались черными…»
                Поверх этой постыдной докладной - подделке Бенкендорфа император наложил размашистую резолюцию: «Меншикову. Поручаю вам лично, но возлагаю на вашу совесть открыть лично истину по прибытии в Николаев. Слишком ужасно. Николай».
                Последовала эксгумация тела,  внутренние органы несчастного Казарского комиссия увезла в Петербург. Но на том дело и кончилось.
Для царя было главным другое – удалить адмирала Грейга от Черноморского флота, но так. чтобы не поднимать вокруг этой отставки  большого шума. И так было сделано – путем  хитроумных должностных манипуляций с Лазаревым, который, вернувшись из Босфорской экспедиции занял  место Грейга, которого вместе с семьей отозвали в Петербург, где Николай Первый назначил его членом Государственного совета.
                Как это  будет похоже  на политические ходы при Дворе в 1836-1837 годах, когда Пушкина  втянут в тяжелый конфликт с Геккереном, и поэт погибнет от руки его приемного сына Дантеса, сам же  Геккерен, дпустивший в своей дипломатической работе  грубейшие нарушения, едва не рассорившие Николая и принца Нидерландов Оранского,  покинет Россию с табакеркой, осыпанной бриллиантами – личным подарком императора. Убийство же Пушкина, как и убийство Казарского, навсегда  останется тайной.
                Они, между тем, были знакомы. Известен «пророческий» рисунок Пушкина, который он сделал. Видимо, еще в 20-е годы, в ссылке в Одессе. На нем изображены портреты Казарского, Сильво, Фурнье, Карла Даля и Зайцевского (над рисунком сделана подпись заглавных букв фамилий изображённых людей: Q, S, F, D, Z) и топор, касающийся Даля и Казарского, которые после были отравлены в Николаеве. Карл Даль – в 1828 году, в возрасте 25 лет, Казарский – в 1833-м, в возрасте 36 лет.
               Именно в 1833 году, когда, возможно, Казарского не было уже в живых, Александр Сергеевич прибыл в Нижний  Новгород по литературным делам, и губернатор принял его за ревизора. А ревизию тут делал именно Казарский годом раньше – перед тем, как отправиться на Черноморский флот. И, видимо, так разворошил местное осиное гнездо казнокрадов, что они теперь в каждом приезжем из столицы готовы были видеть ревизора.
Вот эту историю – своей поездки в Нижний Новгород – и рассказал Пушкин Гоголю, предложив ему написать пьесу. Комедию на крови.
          Но памятник Александру Ивановичу Казарскому все-таки поставили – это был самый первый монумент в Севастополе. Но посвящен он военному подвигу  Казарского, а не его мученичеству и гибели от рук злодеев на благо России. Памятник установлен на центральном городском холме в честь подвига Александра Ивановича Казарского, когда он в ходе Русско-турецкой войны 14 мая 1829 года в чине капитан-лейтенанта командовал 18-пушечным бригом «Меркурий»и вышел победителем в неравном бою с двумя турецкими линейными кораблями. Инициатором создания памятника стал командующий Черноморской эскадрой адмирал Михаил Петрович Лазарев. Памятник создан по проекту Александра Павловича Брюллова. Заложен в 1834 году к пятилетию боя, открыт в 1839-м. Установлен в начале Матросского (Мичманского) бульвара Севастополя на деньги, собранные жителями Севастополя и моряками Черноморского и Балтийского флотов.
Памятник представляет собой древнегреческую трирему, стоящую на кубе, который установлен на постамент в виде усечённой пирамиды. На постаменте написана лаконичная надпись «Казарскому. Потомству в пример». По некоторым сведениям автором этой надписи является Николай I. Также на постаменте установлены горельефы Казарского, богов Ники, Меркурия и Нептуна. Также на постаменте изображены военные атрибуты и два маскарона в виде львов. Постамент изготовлен из инкерманского камня. Трирема, куб и литые части изготовлены из чугуна. Высота памятника 5,5 метров.
        Инкерманский камень – это дешевый камень – ракушечник. Самый дешевый и непрочный материал. Удивительно, как он не разрушился за двести лет? Или  памятник все-таки обновляли?
       Интересно, что  в том же 1839 году жена Пушкина, Наталья Николаевна Гончарова, с разрешения императора заказала памятник на могилу мужа в Святых горах рядом с Михайловским. В отличие от монумента Казарскому, памятник поэту сделали из белого итальянского мрамора. Они оба белые и чем-то похожи. Но если в первом все понятно по замыслу, то во втором – все абсолютная тайна и загадка. Уж сколько написано о  странном выборе вдовы масонской стелы, масонского навершия и масонских символов. Но если присмотреться внимательнее, то бросается же в глаза какая-то несуразность во всем облике памятника поэту: словно на русскую печь взгромоздили изысканное масонское  архитектурное навершие, а на него – масонскую стелу. Да еще всю эту конструкцию густо «облепили» масонскими символами. Но ведь, с другой стороны, «простота» памятника Казарскому не открывает всей тайны его смерти и всех истинных заслуг перед Отечеством. За два века столько народу посетило это место в Севастополе, но о том, какую зловещую, чудовищную историю «скрывает» белый монумент Казарскому,  никто и по сей день не может догадываться.



                7

             Но за что был отравлен в Николаеве Карл Даль, который не был ревизором, а, напротив, дружил в Грейгом, как и он увлекаясь астрономией? Существует версия, что причиной расправы послужила эпиграмма на Грейга и его любовницу, впоследствии ставшую женой адмирала. И не просто женой…
                Считалось, что эпиграмму написал Владимир Даль, брат Карла. За это он был отдан разгневанным адмиралом под суд, год просидел  под следствием в тюрьме. Но близкие друзья Далей, в том числе, и Пушкин, знали или подозревали, что сочинителями были другие люди. Карл и Казарский. Владимира Даля разжаловали в матросы, и он уехал в Петербург. А Карла отравили в Николаеве в 1828 году. Может быть, это была месть Грейга его брату, которого он затем преследовал всю жизнь, являясь уже  членом Государственного совета.
                А причина такой ярости скрывалась в его жене, Юлии Михайловне Сталинской. Она родилась в семье еврея-трактирщика. В молодости служила в трактире отца. Вышла замуж за офицера польских войск капитана Кульчинского. Вскоре развелась и в 1820-м приехала в  Николаев с поставками корабельного леса. Выйдя замуж за Грейга, сначала была его гражданской женой, в 1827-м тайно с ним обвенчалась. Официально признана женой А.С. Грейга только в 1873 году при открытии памятника адмиралу в Николаеве.
Но «звание» любовницы вовсе не мешало ей стать во главе мафии на Черноморском флоте. Хотя официально  важные торговые и финансовые посты тут занимали другие люди. Но  главным был родственник Сталинской – Рафалович, который  прибыл сюда вскоре после того, как Юлия Михайловна сошлась с Грейгом. Во главе мафии стояли также некто Серебряный и "хлебные короли" российского юга - купцы Гилькович и Гальперсон. Их поддерживала коррумпированная флотская верхушка во главе с любимцем Грейга контр-адмиралом Н.Д. Критским и рядом других офицеров, занимавших большей частью береговые тыловые должности.
                На всём протяжении их совместной службы на Черноморском флоте Критский оставался главным фаворитом Грейга и наиболее близким ему человеком. Критский  непосредственно осуществлял все контакты с еврейским и греческим купечеством и руководил всеми махинациями. В 1834 году, после ревизии Казарского и Лазарева, был уволен от службы и фактически спасён от ареста Грейгом, который лично вывез его в своей карете из Николаева, уезжая в Петербург. Дальнейшая судьба Критского в точности неизвестна. Есть сведения, что он вскоре срочно выехал во избежание ареста за границу, куда были к этому времени переведены все его немалые счета.
                Но пока до разоблачений и угрозы ареста ещё далеко. Мафия была в полной силе. Бороться же было за что! Дело в том, что командующий Черноморским флотом в то время одновременно являлся и Главным командиром черноморских портов. Главный командир черноморских портов сосредоточивал в своих руках огромнейшую власть. Ему подчинялись все порты (в том числе и торговые) Чёрного моря, со всеми своими службами: портовым хозяйством, причалами, складами, таможней, карантином, торговыми судами и так далее. К тому же, в руках Грейга был сосредоточен и местный банковский капитал. Учитывая, что именно через порты Чёрного моря шёл в то время основной внешнеторговый грузооборот почти всей внешней российской торговли, и прежде всего, её главной составляющей - пшеницы, трудно даже представить, какие деньги крутились вокруг всего этого и какие капиталы наживались теми, кто имел хоть какое-то отношение к этой бездонной черноморской кормушке.
                Черноморская торговля и черноморские порты процветали. В портах появились открытые евреями банкирские дома и торгово-посреднические конторы: Бродского, Когана, Рабиновича и Гартенштейна, Рафаловича, Эфрусси.
        Гофмаклером одесской биржи состоял Симон Бернштейн. Симон Гурович представлял здесь Лондонскую и Ливерпульскую страховые компании, а братья Перельман были известными "комиссионерами по хлебной торговле"… Торговый дом Рафаловича к началу 30-х годов уже поддерживал самые тесные отношения с домом Ротшильдов. Предприимчивый судостроитель и "хлебный король" основал ещё и банк европейского уровня - "Рафалович и К°".
        Любопытно, что именно в это время в Одессе начали свою активную деятельность два предпринимателя - некто Гельфанд и Бронштейн. Оба нажили немалые капиталы на спекуляциях с хлебом. Это были дедушки небезызвестных революционеров-интернационалистов Израиля Гельфанда (Александра Парвуса) и Лейбы Бронштейна (Льва Троцкого), принёсших впоследствии немало горя народам России. Аналогия здесь напрашивается сама. Если дедушки входили в состав "черноморской мафии" (пусть не на первых ролях) и как могли грабили Россию, то их внуки сделали всё возможное для уничтожения этой самой России.
         Нельзя быть богаче короля. Некоторых людей это может привести к государственной измене. Когда воры накапливают капиталы, которые власть уже не может контролировать, эта безденежная власть падает и заменяется другой.
        Николай Первый не посмел тронуть Грейга (хотя его потрясла смерть Казарского) и его возлюбленную трактирщицу, разорившую Черноморский флот, потому что она уже успела войти с награбленными капиталами в международные финансовые структуры, от которых зависело кредитование России.
           Похищенные российские  средства попадали в зарубежные банки, а оттуда поступали обратно в виде кредитов под проценты и давали  новые и новые средства зарубежным банкам. Все это видел и понимал русский царь, но ловко отлаженные  международные финансовые связи через бюджетные средства, украденные на Черноморском флоте, он уже нарушить не мог. Страна, отягощенная бесконечными войнами, не могла жить без иностранных кредитов.
            Император попытался исправить положение, отстранив Грейга, а затем проведя денежную реформу министра финансов Канкрина. Хотя Грейг подсуетился и тут, будучи уже в Петербурге, он  предложил собственный проект  реформы денежной системы России. Конечно, в интересах тех, кто был «державой в державе», как написал Пушкин на своем рисунке с топором рядом с головами Карла Даля и Александра  Казарского. Но притязания бывшего адмирала были отвергнуты.

8




               Когда мы говорим о тайнах революции в России 1917 года и падении династии Романовых и Российской империи, нам нужно оглядываться на свою историю далеко назад. Например, в 18 век, когда Екатерина Вторая из агих политических намерений освобождения крестьянства от крепостного права облагодетельствовала  будущего великого просветителя Николая Новикова, отдав ему в руки  практически всю издательскую деятельность в России для формировании невиданного до того времени в стране такого демократического явления, как общественное мнение. Но дело Новикова подхватили и понесли  масоны-мартинисты, которые донесли его до герцога Фердинанда Брауншвейгского из запрещенной в России династии вельфов, родственника  свернутого и замученного законного импертора Ивана Шестого Антоновича.
            А тот, руководствуясь указаниями главного масона Европы императора Германии  Фридриха Второго (Великого), передавал инструкции по свержению самодержавия и государственного строя в России масонской организации Новикова в России, поставив ее под свое подчинение. Инструкции же  эти готовил шпион и личный секретарь Фердинанда Брауншвейгского Филипп фон Вестфален, дедушка будущей жены Карла Маркса Женни фон Вестфален. Так что Маркс получил  документы для разработки своих идей о прибавочной стоимости и  освобождения труда, которые потом стали теорией марксизма и им сто лет поклонялись, как волшебному загадочному идолу в Росси и затем в СССР, из рук самого Фридриха Великого,  непоколебимого врага России.
           Маркс ведь только родился, когда Пушкин уже написал в своем мятежном стихотворении «Деревня» то, о чем потом  писал Маркс и революционеры разных мастей в своих программах: «Здесь барство дикое, без чувства, без закона, присвоило себе насильственной лозой и труд, и собственность, и время земледельца…»
             И вот в тридцатые годы девятнадцатого века в Одессе начали свою активную деятельность два предпринимателя - некто Гельфанд и Бронштейн. Оба нажили немалые капиталы на спекуляциях с хлебом. Это были дедушки небезызвестных революционеров-интернационалистов Израиля Гельфанда (Александра Парвуса) и Лейбы Бронштейна (Льва Троцкого). Также, как когда-то  московские масоны присосались к  деньгам из казны, выделенным на просветительскую деятельность Николая Новикова императрицей Екатериной и привели  его к дедушке будущей жены Карла Маркса – агента врага России Фридриха Второго, так  и предприимчивые мафиози «черноморской мафии» Гельфанд и Бронштейн, используя  деньги российской казны, отпущенные на развитие Черноморского флота,  использовали их  так, что они послужили их потомкам уже не для финансовых, а для политических целей.
                Но так ли уж сильно хотел бороться с черноморскими мафиози Николай Первый? Сомнительно: ведь если его бабка Екатерина Вторая  почти до смерти наказал Новикова, посадив его демонстративно в страшную смертную камеру, где томился несчастный вельф Иван Шестой Антонович в Шлиссельбургской крепости, то  в Николаеве, напротив, злодеи безнаказанно убили ревизора Казарского, того кто боролся с  ворами и предателями.
           Почему так произошло?


9



Здесь приходится говорить о заинтересованности самого императора Николая Первого в том, что происходило на Черноморском флоте во время   управления им  адмиралом Грейгом. Его любовница Сталинская была, вероятнее всего, тем «финансовым» агентом, через которого должны были налаживать связь с российскими финансистами и предпринимателями европейские банкиры. И именно через Сталинскую  начал формироваться  новый банковский рынок,  перед которым стояла задача осуществлять новую финансовую политику в отношении  новых  производственных структур и новых производственных отношений, за формирование которых взялась Англия, заслав в Россию своих финансовых и коммерческих агентов – таких, как инородцы,  родственники и друзья Сталинской, и уже известный Кноп.
При этом новые производственные структуры и  новые производственные отношения  были поручены русским людям, я бы сказала, особой национальной чистоты – старообрядцам. Они не только хранили старую православную веру от византийских времен, но и обладали многими навыками и тайнами организации жизни и труда в обособленных – «партизанских» - условиях, а также очень значительными знаниями всевозможных ремесел. Особенно этим отличалась Выговская община старообрядцев-беспоповцев на Севере, которая подготовила и выпустила в большую жизнь Михайло Ломоносова. С этой общиной считался Петр Первый, а Александр Меншиков оказывал ей покровительство,  не без собственной выгоды, конечно.
             Получается, что  отверженные, оппозиционные старообрядцы в России, зачем-то  выброшенные за борт государственной жизни Алексеем Михайловичем Романовым, организовавшем в стране Раскол, являлись  своего рода спрятанным «кладом», который получил в свои руки Николай Первый для решительного  финансово-экономического и социального перелома в России. После его допуска англичан к старообрядцам до  освобождения страны от крепостного права оставалось каких-то  десять-пятнадцать лет! И его сын, император Александр Второй, осуществил этот переворот без всяких революций и  потрясений. Почему? Потому что те, кто мог бы протестовать, уже обладали деньгами, собственностью и людскими ресурсами для  своих предприятий и им выгодно было работать и наживать капиталы.
             Вот почему в Николаеве и Одессе практически безнаказанно развила бурную деятельность мафия Сталинской-Грейга-Рафиловичей- Ротшитльдов. Они действовали с  посыла Николая Павловича (главы этой шайки с мировыми финансовыми перспективами) и убили зверски Казарского и автора эпиграммы на Сталинскую, не опасаясь наказания. Напротив, им было поручено заметать следы. Как?
           С одной стороны, Николай послал Казарского с проверкой, чтобы держать в руках финансовую мафию и контролировать ее, с другой – дал его убрать, как только тот зашел слишком далеко. И мог обнаружить там самого Николая.
            За мученическую смерть Казарского никто не понес наказания. Однако Николай в этой ситуации ловко сумел  вывести зарвавшегося Грейга и его любовницу из сложной международной игры и заменил их более порядочными людьми, такими, как адмирал Лазарев, которому сегодня совершенно заслуженно решено поставить памятник в Крыму. Правда, соотечественники наверное так и не узнают, за что именно. Но многие награды даются за тайные дела, совершенные на пользу государства.
               Имя же Казарского не обрело достойного места в российской истории по той простой причине, что с ним связаны очень тяжкие преступления тех, кто вел Россию к европейскому прогрессу. Как видим,  скрытыми тайными тропами, где за каждым кустом  таились убийцы и мошенники.
            
      
                10


              А теперь давайте посмотрим, как сильные мира сего используют даже самых гениальных поэтов (художников, артистов) в своих корыстных целях. Причем, используют так, что те и не замечают этого, считая происходящее творческим процессом. Вскоре после гибели царского ревизора Казарского Гоголь получает от Пушкина сюжет для сатирической пьесы, который он привез из одной из своих поездок по России.
               Через два года она - на сцене петербургского театра. На премьере присутствует Николай Первый. После спектакля он заявил: «Ну и пьеса! Всем досталось, а мне более всех!»
               Все понимают – царь этой пьесой и сам обличает своих чиновников. Может быть, с одной стороны, это даже его месть за гибель  Казарского. Но с другой – успешная попытка утопить в смехе публики истинные страшные события в Николаеве, Одессе и Севастополе в 1833 году, переведя стрелки с себя на Гоголя!
              У императора  это отлично получилось: премьера в Москве вызвала совсем иную реакцию у «почтенного зрителя», нежели у столичного. Гоголь писал М. С. Щепкину после обеих премьер комедии: «Действие, произведённое ею, было большое и шумное. Всё против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня… Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший признак истины — и против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия».
               По словам Сергея Тимофеевича Аксакова, были люди, которые возненавидели Гоголя с момента появления "Ревизора". Так, граф Федор Иванович Толстой Американец говорил в многолюдном собрании, что Гоголь - "враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь". Цензор Александр Васильевич Никитенко записал в своем дневнике 28 апреля 1836 года: "Комедия Гоголя "Ревизор" наделала много шуму... Многие полагают, что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так жестоко порицается".
              Граф Толстой Американец – ну заказной же агент царской охранки - лил воду на «мельницу» императора, усугубляя «вину» Гоголя перед обществом и казнокрадами. Не знаю, понял ли Пушкин, в центр каких  сложнейших политико-экономических событий был введен и как невольно «послужил» императору и куда втянул Гоголя, но если понял, то это лишь прибавило ему уныния и отчаяния в последний год перед смертью.
                Пьеса была поставлена в Петербурге в апреле 1836 года, в Москве – в мае. Судьба Пушкина была уж решена царем, но вот Гоголя он терять не собирался. Для него у императора были еще серьезные дела. И в июне, за семь месяцев до гибели Пушкина, Гоголь покинул Россию. Он оставался в Европе с короткими перерывами десять лет.
              Протеста царя против своих вороватых вельмож хватило ненадолго. И уже 14 июля в Петербурге и 27 августа в Москве состоялись премьерные спектакли «Настоящий ревизор». Пьеса была (не написана), а дописана прямо по гоголевскому тексту по заказу Николая Первого старшим адъютантом при дежурном генерале Главного штаба Дмитрием Ивановичем Цициановым.
Действие оперативно появившегося продолжения пьесы Гоголя происходило в том же провинциальном городе, что и в пьесе Гоголя, с участием тех же персонажей, только к ним был добавлен еще один — Проводов, действительный статский советник, являющийся, по замыслу Цицианова, тем самым ревизором, о чьем приезде сообщалось в финале гоголевской комедии. У Цицианова «настоящий ревизор» изображался идеальным чиновником, добросовестно и безукоризненно выполняющим служебные обязанности. Он карал всех неправедных героев пьесы, в том числе Хлестакова, и даже женился на Марье Антоновне, чтобы не пострадала ее «угнетенная невинность».
               Некоторое время Проводов выдавал себя за пристава Рулева и под этим именем ухаживал за дочкой городничего. В честь их помолвки устраивался бал, на котором «настоящий ревизор» открывал себя. Городничего Проводов отстранял от должности, Землянику отдавал под суд, остальным чиновникам предписывал уйти в отставку. Хлестакова возвращали в город, а затем отправляли в дальний гарнизон служить прапорщиком.
            В финальном монологе Проводова настоятельно декларировалась мысль о торжестве справедливости, обеспечиваемой государственной властью: «Я тот самый, которому поручено от высокого начальства восстановить порядок, ниспровергнутый гнусным злоупотреблением власти». В полном соответствии с принципом «говорящих фамилий» Проводов в пьесе «Настоящий ревизор» являлся проводником и воплощением мысли о справедливости и разумности государственного устройства, неустанных заботах высокопоставленных лиц о благе своих подданных. Открытости финала гоголевского «Ревизора» Цицианов противопоставил безоговорочное торжество праведной правительственной воли, знаменующее собой однозначную развязку конфликта в пользу добродетельных сил.
           Репертуарного успеха пьеса Цицианова не имела. Показанная по три раза на петербургской и московской сцене, она никогда больше на театре не появлялась.
Зато в Одессе в 1837 году появился «настоящий ревизор». Губернатором города был назначен граф Александр Петрович Толстой. Но, видно, местная мафия не забыла его проверок в начале тридцатых годов, когда  его на  посту ревизора заменил человек Воронцова.  И Александр Петрович, не пробыв и двух лет губернатором Одессы, отказался от этой должности и выехал вместе с женой в Париж. Где и произошла его встреча с Гоголем.


                11




              После того, как в 1848 году граф арендовал, а затем и выкупил дом на Никитском бульваре, Гоголь окончательно поселился у них. В распоряжении писателя были две комнаты на первом этаже. По воспоминанию поэта Николая Берга, «здесь за Гоголем ухаживали как за ребенком, предоставив ему полную свободу во всем. Он не заботился ровно ни о чем. Обед, завтрак, чай, ужин подавались там, где он прикажет. Белье его мылось и укладывалось в комоды невидимыми духами».
Через четыре года после смерти писателя, в 1856 году, во время восшествия на престол императора Александра Второго, Толстой был назначен Обер-прокурором Святейшего Синода. И это назначение никого не удивило - более верующего человека было сложно себе представить. Говорили, что под одеждой граф тайно носил вериги.
Под стать графу была и его супруга. Анна Георгиевна появилась на свет в Москве в 1798 году. Ее отцом был князь Георгий Грузинский, предводитель нижегородского дворянства.  Князь был прямым потомком царя Давида в 39-м колене.
                В народе славился своей любвеобильностью. Так, возле его дома в Лыскове Нижегородской губернии была установлена «счастливая корзина», куда женщины, на которых девять месяцев назад обратил свое внимание князь, могли положить новорожденное дитя. Каждому князь Грузинский давал хорошее образование и не оставлял своей заботой в будущем.
Официально, у Георгия Грузинского было двое детей - Иван и Анна. Рано овдовев, а затем и похоронив сына, князь все надежды о продолжении рода связывал с дочерью.
Славившаяся красотой и острым умом княжна Грузинская остановила свой выбор на местном лекаре Андрее Медведеве. Когда молодые люди пришли за благословением к князю, тот категорически заявил, что брак невозможен. Так как Медведев – его внебрачный сын, которого он пару десятилетий назад обнаружили в той самой «счастливой корзине». Впрочем, у Медведева был и официальный отец – повар князя Грузинского, умерший когда сыну было всего пять лет.
               Как бы там ни было, спорить с князем никто не посмел. И влюбленные дали друг другу слово уйти в монастырь. Андрей Медведев принял постриг и имя Антоний.
Через несколько лет отец Антоний стал настоятелем Троице-Сергиевой Лавры и духовником святителя Филарета, митрополита Московского. О том, что отец Антоний станет настоятелем Лавры, в свое время предрек преподобный Серафим Саровский.
                Анна тоже пробовала уйти в монастырь и отправилась в Кострому. Но принять постриг не успела: за ней приехал отец и почти силой увез обратно в Лысково.
                Когда Анне Георгиевне исполнилось 35 лет, она согласилась стать женой графа Толстого. Как вспоминали их современники, этот брак был исключительно духовный и супруги жили друг с другом как брат и сестра. Тем более, что они таковыми, собственно, и являлись.
В Москве у Толстых была домовая церковь, где среди икон был образ Всех святых грузинской церкви. Каждый день Гоголь читал Анне Георгиевне книгу «Слова и речи преосвященного Иакова, архиепископа Нижегородского и Арзамасского». Гости их дома рассказывали, что во время чтения графиня сидела на террасе, а Гоголь расхаживал, читал вслух и давал объяснение прочитанному.
               В конце жизни графиня делилась воспоминаниями, как они постились с Гоголем. Излюбленным их блюдом во дни поста была тюря из кваса, хлеба, капусты и картошки.
              У Анны Георгиевны и Николая Васильевича сложились самые теплые и близкие отношения. Недаром сам Гоголь называл их своей последней любовью. В конце сентября 1848 год он писал графине: «Я вас полюбил искренно, полюбил как сестру, во-первых, за доброту вашу, а во-вторых, за ваше искреннее желание творить угодное Богу, Ему служить, Его любить и Ему повиноваться»...
Толстые намного пережили своего постояльца. Граф Александр Петрович скончался в 1873 году. А Анна Георгиевна прожила 91 год и умерла в 1889 году.

12

                Конечно, великий романтик Гоголь не мог пройти мимо этой необыкновенной пары, чья жизнь  представляла собой невероятную историю. Ради любви к Богу они отказались от супружества и многих мирских удовольствий. Ему, как писателю, глубокому исследователю живых человеческих душ, было, конечно, не только любопытно наблюдать за жизнью этих необыкновенных людей, но и самому погрузиться в их жизнь. Что он и сделал, совершив фатальную ошибку.
                Эти люди были жертвами того порочного круга, в который опустили их семьи и современное им высшее общество, где - куда ни сделай шаг, всюду грех и тропинка в ад. Они пытались бежать, но снова оказались в том же порочном кругу. Не выйдя замуж за сводного брата,  княжна Анна Грузинская все равно оказалась замужем за четвероюродным братом. Что им оставалось? Обвенчанным, отказаться от супружеской жизни и молиться. Муж носил  под мундиром вериги, чтобы усмирять плоть, а  его жена прильнула к гению русской литературы, так талантливо описавшему мертвые души России. Такие, какие и были у супругов Толстых. Анна Георгиевна, наверняка потерявшая отчасти свет в голове после перенесенных в молодости испытаний, находила теперь наслаждение в ритуале  поедания  постной тюри за одним столом с Гоголем. Это было их «подношение» Богу. Разве это не чистой воды язычество? Нарушать  божьи заветы, отступая от супружеских обязанностей и рождения детей, в супружестве носить усмиряющие вериги и в оправдание подносить Господу жертву в виде тюри…
                Говорят, безумие заразно. Наверное, это правда.  Со временем из  заинтересованного профессионального наблюдателя Гоголь превратился в участника этого дикого маскарада. А уж когда сюда примкнул священник из Ржева  Матвей Константиновский, ставший духовником Гоголя, мучительный конец жизни писателя четко обозначился.
             А ведь Николай Васильевич и им увлекся неспроста: Матвей Константиновский, гонитель старообрядцев, древлеправославия, сам  настолько глубоко изучил народный язык, на котором произносил свои проповеди, что они были неподражаемы и привлекали внимание  многих известных писателей. В том числе, и драматурга Николая Островского. Который, как говорят, свою «Грозу» и Кабаниху прямо вынес из Ржева, где навещал Матвея Константиновского.
                За два года до начала работы Островского над пьесой «Гроза», в 1857 году, в Ржеве  произошли следующие события. Городской голова обманул раскольников, собрав подписи горожан о сносе их молельни для постройки на этом месте моста. А в письме, которое было отправлено императору Александру Второму, городские власти, подстрекаемые Матфеем Константиновским, указывалась иная причина – передача молельни единоверческой церкви. Обнаружив обман, староверы  приготовились защищать «моленный дом».
Староверы твёрдо решили стоять до конца, невзирая на угрозы со стороны городского начальства. С иконами и молитвами, обречённо ждали они развития событий. В пожарных бочках была привезена грязная вода, которой начали поливать строптивых ревнителей «древлего благочестия» (это была инициатива городского главы Берсенева, бывшего старовера). Однако решившие пострадать во имя Христа раскольники стояли продрогшие в ледяной одежде и не трогались с места. На следующий день против безоружных восставших был послан для устрашения гусарский полк, но и это не остановило протестующих раскольников. После этого был подтянут ещё один гусарский и один пехотный полк, которым удалось силой вытолкать обманутых старообрядцев с территории их богослужения.
         Тертий Иванович Филиппов (еще один духовный сын Константиновского и, как должно при этом быть - противник старообрядчества), тем не менее, в письме графу А. П. Толстому писал:
«Положено было морить старообрядцев голодом, не пропуская никого ни к ним, ни от них. Тем временем приехал из Твери князь Вяземский, начальник дивизионного штаба, назначенный начальником войск в Ржеве (здешний генерал Штапельберг сказался больным) и самого города, потому что город был объявлен на военном положении. Обратились с просьбой к князю Вяземскому, чтобы он надел весь парад свой и съездил поговорить со старообрядцами. А время случилось к ярмарке, народу на той стороне было без конца. На старообрядцах не было лица, они стояли синие и бледные, на лицах было уныние самое глубокое, но более трогательны, чем ожесточённы. Они как-то заглядывали в глаза, ища сострадания. Люди сторонние не могли воздержаться от слёз… Когда князь Вяземский поехал по улицам, они пали на колени и раздирающими голосами завопили: «Батюшка, помилуй! Заступись за нас!.»
— Долгополов А. А., в сб. «Ржевский край», под редакцией Н. Шульца, Б. Абрамова, Н. Вишнякова. — Ржев, 1927.
Арестовав 260 старообрядческих протестующих, власти не теряли надежды на усмирение по своему сценарию. Протестантам была предложена «амнистия» в обмен на согласие передать спорный дом единоверцам. В противном случае их ждало наказание. Вынужденные перед угрозой насилия согласиться на это, арестованные бунтари были отпущены домой, а церковь, наконец-то, 22 марта перешла к единоверцам. Е. В. Берсенев рапортовал обер-прокурору А. П. Толстому: «Ваше сиятельство, милостивейший государь Александр Петрович! По воле всеавгустейшего монарха нашего, гнездо ржевского раскола рушилось. И к общей радости всех православных жителей нашего города, ржевским раскольникам молельная большею частью принадлежащая, — нам сего 22 марта передана в епархиальную ведомость… С лишением их молельной, лишилась и крепкая связь между теми, которые поддерживали их дух противления святой церкви. Теперь убеждены, что после сего действия сделались благоприятные для присоединения в православную церковь».
Жизнь, однако, показала, что радость представителей власти оказалась преждевременной. Очевидец И. Красницкий, побывавший во Ржеве полтора десятилетия спустя, писал: «Казалось бы, что раскольники, утратившие свою молельную и вместе с нею и влияние на толпу, производимое ложным благочестием и старинными обрядами, должны присоединиться к единоверию: но ничуть этого не бывало, они снова устроили себе молитвенный дом, в котором по-прежнему совершают богослужение по книгам раскольничных толков…».
Старообрядцы характеризовали Константиновского как совратителя, гонителя веры и даже Антихриста и называли его другими «поносными именами». Многие из них считали за грех слушать его речи. Существует рассказ о том, как протоиерей, идя по городской площади, повстречал двоих неизвестных, пожелавших его благословения. Приготовившись благословить, он поднял руку, после чего один из встречных плюнул ему в ладонь, больно ударив по правой щеке, а второй — по левой. По словам Воропаева, отец Матфей просил городничего простить хулиганов, инсценировавших евангельскую притчу о непротивлении злу.

13

Близкие отношения Гоголя с Константиновским, его откровенные беседы с ним были связаны с  болезненным интересом писателя к проблеме деловых староверческих кругов. У него не получался второй том «Мертвых душ», его книга «Выбранные места из переписки с друзьями» провалилась и принесла ему разочарование и депрессивное состояние. Однако Гоголь продолжал работать над главной своей книгой, о чем постоянно просил его больной Жуковский, находясь в Германии.
Он очень хотел попасть в староверческие анклавы, такие, как Нижегородская ярмарка, где кипела предпринимательская жизнь старообрядцев, заключались крупнейшие в России купеческие сделки. Вместе с тем Гоголь понимал, что копает слишком глубоко, что главная тема его нового романа - тема страообрядческого предпринимательства – это уже не просто обличение узколобых и ленивых русских помещиков,  готовых продать вместе с пенькой за копейку  и души крепостных, не задумываясь о смертном грехе, а нечто гораздо большее, что надвигается на Россию грозовой тучей с Запада.
          Но как ему было объять этот необъятный и неизвестный материал? Как его правильно осмыслить и описать? И он обращается к людям, близким  ему и имеющим отношение к власти и бизнесу. Таким человеком стала для Гоголя  Александра Осиповна Смирнова-Россет.
Историки и литературоведы вообще придают очень большое значение ее общению с ведущими писателями России первой половины 19 века и ее воспоминаниям о них. Кем же она была, если из бедной бесприданницы-сироты вышла во фрейлины, получив хорошее образование? Она была дочерью офицера Осипа Россета, дальнего родственника Дюка Ришелье, французского аристократа, одного из  основателей Одессы. В Одессе Смирнова и родилась. По матери же, урожденной Лорер, она приходилась племянницей декабристу Лореру. Но это еще не все. Ее бабка, к которой она попала на воспитание после того, как мать ее, овдовев, вторично вышла замуж за Арнольди, - Екатерина Евсеевна Лорер, урожденная Цицианова. Та определила ее в Екатерининский институт благородных девиц в Петербурге. Когда Россет его закончила, у нее уже не было ни матери, ни бабушки, ни состояния. Поскольку мать передала его детям от брака с Арнольди. И тем не менее, бедная сирота не пропадает:  сразу после окончания института  она определена в 1828 году фрейлиной к вдовствующей императрице Марии Федоровне и становится ее любимицей, а также дружит с императором Николаем и его братом Михаилом.
Разумеется, это позволяет ей, несмотря на тяжелое материальное положение, быть вхожей в лучшие дома Петербурга и блистать там. Представительница знаменитых фамилий  Ришелье и Цициановых (из князей Цицишвили, по женской линии находившихся в родстве с грузинским царем Вахтангом, эмигрировавшим в Россию), привлекает к ней поклонников. Но она слишком умна и расчетлива, чтобы поступать неосмотрительно. Слишком умна и слишком расчетлива, что делает ее чем-то похожей на миледи из романа Дюма «Три мушкетера».
Хотя современники сравнивали  ее с доньей Соль из драмы Гюго «Эрнани» - бунтаркой против короля, отдавшей жизнь во имя любви.
Однако исключительная расчетливость Александры Осиповны Россет, которая, скорее, говорит о ее холодности, и ее родство с Цициановыми, один из которых по заказу царя  написал «Настоящего ревизора», сразу же поставленного в театрах Петербурга и Москвы вслед за нашумевшим «Ревизором» Гоголя, заставляет подозревать ее, мягко говоря, в неполной искренности в общении с Пушкиным, Жуковским и, конечно, Гоголем, в жизни и творчестве которого она сыграла существенную роль.
Ее родня Цициановы верой и правдой служили русским царям, выполняя их личные особые поручения. Надворный советник Дмитрий Павлович Цицианов – геодезист и писатель – в 60-е годы 18 века входил в государственную комиссию по межеванию, созданную Екатериной Второй. И вот этот геодезист вместе с надворным советником Волковым вел следствие по делу помещицы Дарьи Николаевны Салтыковой – «Салтычихи». Почему землемер занимался страшным уголовным делом о массовым убийстве крепостных? Наверное, потому же, почему в усадьбу к Салтыковой попал за несколько лет до этого исторического следствия землемер Николай Андреевич Тютчев, дед поэта Федора Тютчева? И не в качестве любовника помещицы, как это осталось в учебниках истории, а в качестве правительственного агента, который должен был что-то найти в бумагах Салтыковой о землепользовании. И, скорее всего, не в ее личных документах, а в тех, которые остались ей от ее деда – наместника Петра Первого Автонома Иванова, возглавлявшего во время пребывания царя за границей, все Приказы. В том числе, и  Поместный приказ, который ведал дворянским землевладением и рассматривал земельные тяжбы, сделки на куплю-продажу земли и крестьян, сыск беглых. В чем тут был интерес Екатерины Второй, так и осталось тайной. Зато на виду были успехи Николая Андреевича Тютчева, который после окончания  следствия над помещицей-злодейкой ужасно разбогател и купил за бесценок отобранную в опеку ее  усадьбу Троицкое под Москвой.
Другой Цицианов, тоже Дмитрий, в 1836 году написал по заданию Николая Первого  пьесу «Настоящий ревизор», которая сглаживала гоголевский удар сатиры по российскому чиновничеству.


                14

Хотя современники сравнивали  Александру Россет с доньей Соль из драмы Гюго «Эрнани» - бунтаркой против короля, отдавшей жизнь во имя любви, настоящий ее образ был совершенно иным.
11 февраля 1832 года бесприданница Александра вышла замуж за Николая Михайловича Смирнова , чиновника Министерства иностранных дел, владельца подмосковной усадьбы Спасское. Это была блестящая партия, и — брак по расчёту. Впоследствии Смирнова говорила, что любила мужа не более, чем дружески.
Смирнов входил в круг тех же знаменитостей, что и его супруга. Он был на короткой ноге и с Пушкиным, и с Жуковским, и с Гоголем. Пушкину он  даже одолжил пять тысяч рублей, которые после смерти мужа ему возвратила вдова Наталья Николаевна. Но в то время, когда Смирнова-Россет занималась за границей душеспасительным  и богоугодными беседами с Гоголем, посвятившим ей несколько писем в своей книге «Выбранные места из переписки с друзьями», вышедшей в свет в начале 1847 года, ее супруг, назначенный на высокие должности  занимался совершенно другими делами – такими, которые описал в «Ревизоре» в образе городничего друг его жены Николай Васильевич Гоголь.
Смирнов по происхождению был совсем незнатного рода – сын Михаила Петровича Смирнова, служившего при Екатерине II в кавалергардском полку, и Феодосии Петровны, урождённой Бухвостовой. Но по матери он был потомок знаменитого русского зодчего Якова Григорьевича Бухвостова, одного из основоположников нарышкинского стиля, распространённого в то время в архитектуре Москвы и её окрестностей. Постройки Бухвостова, а это были православные храмы, выполнены из кирпича с характерным пышным белокаменным декором.
Яков (Янка, Якушко) Бухвостов происходил из подмосковного села Никольское-Сверчково Дмитровского уезда, из  крепостных крестьян  Михаила Юрьевича Татищева, у которого был на оброке и работал по подрядным договорам. Свою строительную деятельность Бухвостов начал ориентировочно в 1681 году (его имя употребляется в связи с торгами на постройку церкви Воскресения на Пресне в Москве. Впоследствии им был создан ряд церквей и монастырских построек под Москвой и в Рязани.
Пушкин, по-видимому, высоко оценивая происхождение Смирнова, говорил о его матери, что она – последняя из Бухвостовых.
При ничтожном происхождении предки Смирнова возвысились, нажили, видимо, немалый капитал и были обласканы царями. И, скорее всего, брак Россет, в жилах которой текла  кровь грузинских царей и французских вельмож, с потомком русского крепостного, возводившего храмы, был «спущен сверху», как и браки большинства фрейлин при Дворе. Такая вот своеобразная «селекция» придворных практиковалась русскими царями. В данном случае  Николай Первый соединил  царского потомка с потомком русского православного  таланта.
Смирнов окончил Московский университет. Работал в Иностранной коллегии, в Министерствах внутренних и иностранных дел Российской империи, в российских миссиях в Италии (1825—1828) и Берлине (1835—1837), служил церемониймейстером императорского двора (1839), камергером (1845). С 3 июня 1845 по 14 марта 1851 года он был гражданским губернатором Калужской губернии, а в 1855—1861 годах — губернатором Санкт-Петербурга. Неоднократно на этом посту подвергался критике со страниц газеты «Колокол»: его выступления назывались там «образцом бюрократического пустословия». Кроме того, Смирнова обвиняли в расправе над крестьянами Ямбургского уезда Итовской вотчины, в покровительстве вороватым чиновникам и в том, что он «из аукционной камеры брал себе назначенные в продажу картины знаменитых художников, которые показывались в книге проданными рыночным торговцам, за весьма ничтожную сумму, например.: если картина стоила 200 руб., то Смирнов за неё вносил только 5 руб.сер.».
И вот у жены такого человека Гоголь, проживая за границей, просил подробную информацию о жизни русского общества. Знал ли он о проделках Смирнова? Видимо, знал.
Летом 1849 года писатель приехал в Калугу и гостил в имении Смирновых в Бегичево. В Калуге в присутствии Россет  Гоголь прочёл несколько глав из второго тома «Мёртвых душ», которые в то время писал. Некоторые литературоведы считают, что сюжетная линия, в которой Чичиков занимается подделкой завещания, навеяна связанными с Николаем Смирновым событиями: Смирнов был уволен с должности Калужского губернатора  в 1851 году по результатам ревизии, связанной с совершением дарственных записей на имения, ввиду того, что «действия его не всегда соответствовали требованиям закона». Значит, во время «калужских чтений» в 1849 году этого эпизода во втором томе «Мертвых душ» еще не было. Он мог появиться позже, накануне болезни и смерти писателя. Может. потому и жег Николай Васильевич рукопись, что не хотел оставлять  потомкам плохую память о своих друзьях, которые не были «святыми», хотя беседы о святости не сходили с их уст. Но это были всего лишь разговоры…
А такое ли это было необычное дело губернатора-афериста Смирнова? Подобные аферы практиковались ушлыми дельцами-чиновниками по всей России. Вся повесть «Дубровский» Пушкина, которую он написал в 1832-1833 годах, построена на таком же факте подтасовки документов  помещиком Троекуровым на усадьбу Дубровского.


15

Еще один человек из окружения писателя, рвущийся в «святые» - ржевский проповедник  Матвей Константиновский - стал последним бесом у смертного одра Гоголя. Духовным сыном у Константинопольского, помимо Толстого и Гоголя,  был Тертий Иванович Филиппов. Это должно было означать, что он – сторонник  Матвея, истинный никонианец, яростный противник старообрядцев. Но кем же на самом деле был Филиппов? Он был человеком с «двойным дном»,  обманщиком.
Тертий Филиппов мог встречаться с Гоголем в сороковые годы, когда с 1848-го преподавал русскую словесность в 1-й Московской гимназии и сблизился с кружком славянофилов, принимал участие в издании славянофильских журналов «Москвитянин», «Московский сборник» и «Русская беседа». Его статьи были в основном посвящены истории Русской церкви допетровского периода. Кроме того он уже был известен как собиратель русского песенного фольклора. А вот в духовные отцы он взял Матвея Константиновского, скорее всего, гораздо позже, уже после смерти Гоголя. И тому не довелось увидеть еще одного двуличного беса в стенах толстовского желтого дома (этот дом всегда был выкрашен в желтый цвет, а «желтыми» в те времена  называли  дома для умалишенных – Т.Щ.).
И, скорее всего, это произошло незадолго до смерти Константиновского. В 1856 году в жизни Филиппова наступил довольно резкий поворот. По линии Морского министерства он был направлен в командировку на Дон и Азовское море для исследования быта, нравов и обычаев местного населения. Глубокое знание греческого языка, богословских наук и церковного права определило для Филиппова возможность новой карьеры, обратив на него внимание обер-прокурора Святейшего Синода А. П. Толстого.  По возвращении он получил назначение чиновником особых поручений при Святейшем Синоде, преимущественно для занятия делами, касающимися восточных православных Церквей и преобразований, проходивших в духовно-учебных заведениях России. Вот в эти годы (до 1857-го, когда скончался  Константиновский), Филиппов и был вхож в дом  Александра Петровича Толстого и наверняка в угоду своему покровителю стал духовным сыном  Ржевского проповедника.
Впрочем, продолжалось это  недолго. Константиновский умер в 1857 году, не выдержав свалившейся на него беды – в Ржеве сожгли его дом с иконами и библиотекой. Он был уверен, что это в отместку сделали старообрядцы.
 В апреле 1860 года Тертий Иванович был назначен делопроизводителем «Комитета о преобразовании духовно-учебных заведений». В 1862 году Толстой покидает свой пост, а в карьере Филиппова наступает новый поворот. В 1864 году в его жизни наступила последняя перемена: он перешёл на службу в Государственный контроль, где и оставался до самого конца своей жизни. Спустя четырнадцать лет службы, в 1878 году, он занял место второго человека в ведомстве. А в 1889-м – первое место Государственного контролера.
Что это было за место? Государственный контроль Российской империи — орган Кабинета Министров , осуществлявший контрольно-счётные и наблюдательные функции в области прихода, расхода и хранения капиталов государственного бюджета, а также бюджетов всех министерств и ведомств по отдельности. Образованный на правах министерства в 1811 году в рамках реформы системы государственной власти, проводимой Александром I и разработанной Михаилом Сперанским, Государственный контроль в течение первых 25 лет своего существования носил название «Государственное управление ревизии государственных счетов» (28 января 1811 — 30 декабря 1836) и только затем получил своё окончательное наименование, просуществовавшее до 28 февраля 1917 года.
Назначение Филиппова, впрочем, произошло совсем не просто, и случилось после глухой, но довольно упорной борьбы в правящих кругах. Категорически против назначения Филиппова, например, выступал Константин Победоносцев, и его неудача стала для многих свидетельством резкого падения влияния ещё недавно всемогущего обер-прокурора Святейшего Синода. Он окончательно потерял свою должность в 1905 году. Когда купцы-старообрядцы совершили  первую в России революцию, одним из основных требований которой было – свобода вероисповеданий.
Характеризуя Тертия Филиппова на посту министра, С. Ю. Витте в своих мемуарах писал:
«Тертий Иванович был церковник: он занимался церковными вопросами и вопросами литературными, но литературными только определённого оттенка, вопросами чисто мистического направления. Он был человек неглупый, но как государственный контролёр и вообще как государственный деятель он был совершенно  второстепенным. Т. И. Филиппов, собственно, не занимался теми делами, которыми он должен был заниматься, то есть контролем над всеми государственными, экономическими и хозяйственными функциями. Перевели его в государственный контроль потому, что он в своей деятельности проявлял русское национальное направление… Тертий Иванович, конечно, был по своим талантам, способностям и образованию гораздо ниже Победоносцева; они друг друга не любили и расходились во всём… Т. И. Филиппов относился к К. П. Победоносцеву довольно злобно, а Победоносцев относился к Филиппову довольно презрительно».
Это и понятно: у этих людей были разные политические цели, хотя оба они находились на  службе у императора. Однако любитель русского фольклора Филиппов предпочитал не замечать иностранные инвестиции, поглощавшие  староверческий купеческий капитал, который вскоре пошел на нужды революции. К ее началу  этот иностранный капитал составлял в бюджете страны до 70 процентов, то есть, Россия уже была практически захвачена Европой, которой лишь оставалось убрать Романовых и поставить на их место тех людей, которые были  нужны ей.
А вот Победоносцев осуществлял контрреформы Александра Третьего после убийства террористами его предшественника – Александра Второго. Они заключались в денежной господпитке дворянства (помещиков), углубление сословности в народном образовании, расширении полномочий полиции.
Проводником политики контрреформ был одновременно с Победоносцевым Дмитрий Андреевич Толстой, дальний родственник  Александра Петровича Толстого, который пришел ему на смену (видимо, не без его протекции) в 1865 году в качестве обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода. Через год он стал одновременно министром народного просвещения, а в 1882-м  - министром внутренних дел и шефом жандармов. Интересно, что, войдя в политику  еще при Александре Втором, он был известен как реформатор. А при Александре Третьем – уже как контрреформатор.
И вот что интересно. Это он в 1853 году был назначен директором канцелярии Морского министерства и это он посылал в 1856 году в командировку на Дон и Азовское море для исследования быта, нравов и обычаев местного населения Тертия Филиппова, после которой  обер-прокурор Александр Петрович Толстой сделал его чиновником особых поручений при Святейшем Синоде.
То есть, это задание он получил при императоре Николае Первом, который когда-то посылал на Черноморский флот с ревизией  преданного ему Казарского. Прошло двадцать лет, и теперь царю, сумевшему тихой сапой провести в России финансовую,  производственную и социальную революции, понадобились  объективные данные о том, какое действие на жизнь его подданных  оказывают эти «реформы». Задание, надо сказать,  достойное любого высококвалифицированного, в том числе, и зарубежного, разведчика. И Тертий Филиппов с ним справился.

16


8 ноября 1853 года граф Дмитрий Андреевич Толстой женился на Софье Дмитриевне Бибиковой, дочери министра внутренних дел Д. Г. Бибикова. По отзывам современника, она была женщиной очень недалекого ума, не красивой, но в высшей степени доброй и благодушной. Недостатки свои она с лихвой искупала тем, что принесла мужу значительное состояние, и властвовал он над нею неограниченно, так что малейший его каприз был для неё законом. С тестем своим Толстой находился в дурных отношениях, но особенно ненавидел он свою тещу,  никогда не встречался с нею, не хотел о ней и слышать. Эта непримиримая вражда вызвана была не чем иным, как денежными расчетами: граф Толстой постоянно жаловался, что его обделили, дали ему только часть того, на что он имел право.
Смерть не позволила  Гоголю увидеть всю чертовщину, происходившую в окружении его друга Александра Петровича Толстого. То, как желая и требуя отречения писателя от «грешника и язычника» Пушкина, его духовный наставник, борец с расколом,  был близок (и даже взял в духовные сыновья)  Тертию Филиппову, горячему стороннику старообрядцев и их  активному помощнику в антиромановской и антиниконианской деятельности, который, вместо того, чтобы контролировать государственный бюджет от  хищений и захвата его иностранным капиталом,  создал в своем ведомстве хор и вместе с ним распевал древлеправославные  песни. Пока они не превратились в Марсельезу.
Не понял Гоголь и того, что всем глумлением над ним Матвея Константиновского, выдаваемым за поиск религиозной истины, вполне возможно, руководил будущий Обер-прокурор Синода Толстой, сын бывшего военного губернатора Петербурга Петра Александровича Толстого, который в 1828 году вел дело Пушкина о «безбожной» Гавриилиаде, а его будущий зять, сын «хрустального короля» России Бахметев, в это время состряпал  подложное «признание» Пушкина в авторстве  антиклерикальной поэмы, хотя настоящего письма поэта царю никто никогда не читал и неизвестно, существует ли оно. А вот  подложное враги поэта и сегодня выдают  за подлинное. Цель? Скрыть настоящее авторство, о котором говорил Пушкин и в которое, видимо, поверил Николай Первый, - князя Горчакова, близкого родственника Толстых и вице-канцлера Горчакова.
Те, кто окружал Гоголя в последние годы и носил всего лишь маску святости  и добропорядочности, получили достойные места во власти по распоряжению Николая Первого. Александр Петрович Толстой,  уклонившийся от расследования дела Грейга о коррупции на Черноморском флоте, занял место в Государственном совете (впрочем, как и сам Грейг после  его отставки в 1833 году). В Правительствующем Сенате оказался и  бывший губернатор Калужской губернии, супруг Александры Россет, уличенный в воровстве казенных средств и подделке документов, Смирнов. А контролировать расход  бюджетных средств в Госсовете, как уже упоминалось выше, назначен был любитель старообрядческих песен Тертий Филиппов, уроженец Ржева и духовный сын пламенного борца против старообрядцев, ржевского проповедника Матвея Константиновского. 
Эти люди с двойным дном  и множество подобных им уютно устроились под колпаком императорской власти в России и сидели  под ним до тех пор, пока оба дна не провалились и все полетели в ту дыру в 1905-1917 годах, о которой спрашивал Гоголь в своих «Мертвых душах»: «Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа».
Но предварительный ответ на этот вопрос  получил уже после смерти писателя император Александр Второй, который после загадочной кончины Николая Первого (почти такой же загадочной, как и кончина  Гоголя)   в 1855 году обнаружил, что казна пуста, а государство прямиком несется в пропасть, то есть, точнее сказать – в алчную пасть Европы. И за последующие полвека никто из царствующих Романовых вместе со своими фаворитами и фаворитками, приближенными вельможами – их женами и мужьями в генеральских эполетах, заседающих в Госсовете, Сенате и Синоде, посещающих масонские  общества  с черепами или молящихся на православные иконы с крестами, позванивая тайными веригами или масонскими кинжалами - не смог остановить этого падения, залатать обломившегося дна.



17

Много мистического в изложении, в том числе, близких ему людей окружает смерть  Николая Васильевича Гоголя. Но среди всевозможных предположений таинственности все-таки преобладает  одно мнение: писатель сошел с ума, перестал есть и скончался от голода, уничтожив предварительно в огне второй том «Мертвых душ».
Но вся таинственность последних дней и кончины Николая Васильевича  заключается только в личностях окружавших его людей. Начиная с Александра Петровича Толстого – настоящего ревизора, знавшего тайны коррупции на Черноморском флоте и гибели отчаянного царского ревизора  Александра Казарского, знакомого Пушкина, предрекшего его страшную смерть. И кончая казнокрадом-губернатором Смирновым, за которого из корыстных побуждений вышла замуж всеобщая  столичная любимица и умница Александра Россет, подруга  Гоголя. Общаясь с такими людьми, было отчего сойти с ума.
Но последний «мистический» удар нанесла писателю Екатерина Языкова-Хомякова. Большинство литературоведов считают, что ее неожиданная смерть потрясла Гоголя и отняла у него последние силы и лишила рассудка.
Конечно, кончина Языковой-Хомяковой неимоверно расстроила Николая Васильевича, но существует вполне реальная версия его заболевания. Зимой 1852 года в Москве была эпидемия брюшного тифа. Екатерина Михайловна, беременная, где-то подхватила эту болезнь. Случились преждевременные роды, которые полностью обессилили больную,  поэтому организм уже не мог бороться с тяжелой инфекцией. Гоголь в это время постоянно бывал у Хомяковых и даже поссорился с врачами из-за неправильного и опасного, по его мнению, лечения каломелем. Это природное вещество, содержащее ртуть, которое заменяло в то время медикам антибиотики.
Екатерина Михайловна умерла скоропостижно 7 февраля, а Гоголь – 4 марта. То есть, через месяц. Именно после кончины Хомяковой у него возникло предчувствие  собственной близкой смерти. На похороны он не пошел – почувствовал себя плохо. Ему бы надо было лечь в постель и начать  лечиться. Однако Гоголь десять дней после похорон ходит в храм, к Аксаковым, в дом к Хомякову. Естественно, ему становится все хуже, и через десять дней он уже не выходит из дома.
Вот тут окружающие  начинают говорить о его депрессии, хотя, судя по  описанию врачей его состояния – это все то же инфекционное заболевание, но тянется оно дольше, чем у Хомяковой, потому что у него нет такого осложнения, которое перенесла Екатерина Михайловна.
Заражение брюшным тифом можно получить из-за немытых рук или поев обсемененных продуктов. Инкубационный период у брюшного тифа – от 7 до 23 дней, в среднем 2 недели. Начальный период (время от момента появления лихорадки до установления ее постоянного типа) — продолжается 4-7 дней и характеризуется нарастающими симптомами интоксикации. Бледность кожи, слабость, головная боль, снижение аппетита, осложнение на сердце. Обложенность языка белым налетом, запоры, метеоризм, поносы. Период разгара — 9-10 дней. Температура тела держится постоянно на высоком уровне. Симптомы интоксикации резко выражены. Больные заторможены, негативны к окружающему.  Тифозный статус — резкая заторможенность, нарушение сознания, бред, галлюцинации.
Брюшной тиф дает осложнение в виде менингита. И именно эти два диагноза были поставлены лучшими врачами Москвы. Сначала  брюшной тиф, затем – менингит.
Если действительно Гоголь заразился  тифом и получил такое тяжелое осложнение, то удивительно, как он продержался месяц. Тем более, что, скорее всего, у писателя  был застарелый сахарный диабет (вполне возможно, наследственный), так как он по воспоминаниям очевидцев всегда много пил воды. (Перед смертью, в бреду, он просил дать ему бочонок питья). Отсюда ослабленный иммунитет и подверженность инфекционным заболеваниям. Гоголь часто болел. Но не только это. Сахарный диабет влияет на деятельность головного мозга, и больных им нельзя назвать полностью психически здоровыми людьми.  Не потому ли отец писателя влюбился в младенца и женился на этой девочке, когда ей исполнилось всего четырнадцать лет? Понятно, что тут речь может идти об известном уже и в те времена своеобразном психическом отклонении. Кроме того,  больные диабетом впадают в кому. Вполне возможно, именно  такие «летаргические сны» видел Гоголь в детстве у своих родственников, может быть, и у отца. И боялся, что его могут похоронить заживо, приняв кому за смерть.

18

Но почему писатель воспринял смерть Хомяковой как предвестие своей смерти, почему он придавал этой женщине  мистические черты?
Здесь интересен следующий факт из жизни Екатерины Михайловны. Любовь к ней Николая Александровича Мотовилова, симбирского и арзамасского помещика, собеседника преподобного Серафима Соровского, в дальнейшем его первого биографа, попечителя Серафимо-Дивеевского монастыря.
В возрасте 22 лет Мотовилов был исцелен батюшкой Серафимом от тяжкой ревматической болезни с расслаблением всего тела и отнятием ног, длившейся три года.
Увлечение Екатериной Языковой у него случилось в девятнадцать лет,  когда ей было всего двенадцать. И парализован он был в это же время. Преподобный Серафим излечил его,  Мотовилов  снова встал на ноги и открылся Соровскому, что хочет жениться на Языковой. Однако Серафим даже слушать не хотел об этой девушке, предсказав ему совсем другую жену, Елену Ивановну Милюкову, племянницу монахини Марфы Дивеевской. Однако Мотовилов не послушался преподобного, а поехал свататься к  Екатерине Михайловне. Ей в ту пору было четырнадцать лет. Мотовилову отказали, сообщив, что она просватана за другого. И у несчастного влюбленного вновь открылась болезнь, о чем он сам написал так: « И когда там отказано было мне в руке Екатерины Михайловны Языковой и генерал Мандрыка в доме тетки её Прасковьи Александровны Берх сказал при мне, что она уже помолвлена, то со мною сделался удар и я лишился рук и ног, и болезнь моя прежняя обновилась в сильнейшем градусе…» Мотовилов выздоровел и женился-таки на Милюковой, которой велел идти за него замуж  отец Серафим. Она подчинилась. Они жили долго, у них было много детей и прославились супруги попечительством Серафимо-Дивевского монастыря.
Хомяков же повел  Языкову под венец, когда ей исполнилось девятнадцать лет.
Что могло тут задеть религиозное сознание Гоголя? Может быть, совпадение в биографии его матери, Марии Ивановны, «обрученной» с его отцом в младенчестве и вышедшей замуж в четырнадцать лет, отчего, видимо, первые дети у нее рождались мертвыми. Это были мальчики. Выжил третий – Николай Васильевич. Его Мария Ивановна родила, когда ей исполнилось восемнадцать лет. Умер и четвертый сын Иван, умерли все средние дети в младенчестве. Остались у Гоголя четыре сестры.
Может быть, любовь его отца к  младенцу - будущей его матери  - терзала всю жизнь Гоголя, как проделки сатаны? А вмешательство Серафима Соровского в судьбу Мотовилова, которого нечистая сила также толкала  жениться на ребенке и от которого эту нечистую силу он отвадил, спас здоровье обуреваемому грехом Мотовилову и душу девочки Языковой Гоголь считал провидением Господа, снизошедшего к грешникам молитвами отца Серафима?
Но тут Языкова-Хомякова умирает в раннем возрасте, да еще вместе с нею умирает и нерожденный младенец, а Гоголь чувствует, что с ним происходит что-то ужасное. Может, он и понимает, что заразился от своей подруги, но и это воспринимает как Божий перст за чудовищный грех отца, погубившего душу его матери и умертвивший  их детей. Он мог в эти дни, когда болезнь развивалась, ему становилось все хуже, вспомнить о страшной болезни Мотовилова от похоти к  малолетней Языковой, как Господь отнял у него руки и ноги и только молитвами  отца Серафима была снята эта ужасная порча.
Больной Гоголь обращается к проповеднику Матвею Константиновскому. И что же он от него получает? Негативный отклик на второй том «Мертвых душ» - это ладно. Но требование отречения от Пушкина – «язычника и грешника» - якобы  пути к спасению просто убивает уже умирающего писателя, который, получив известие в 1837 году о гибели Пушкина, писал М.П. Погодину: « «Ничего не говорю о великости этой утраты. Моя утрата всех больше. Ты скорбишь как русский, как писатель, я… я и сотой доли не могу выразить своей скорби. Моя жизнь, моё высшее наслаждение умерло с ним. Мои светлые минуты моей жизни были минуты, в которые я творил. Когда я творил, я видел перед собою только Пушкина. Ничто мне были все толки, я плевал на презренную чернь, известную под именем публики; мне дорого было его вечное и непреложное слово.
Ничего не предпринимал, ничего не писал я без его совета. Всё, что есть у меня хорошего, всем этим я обязан ему. И теперешний труд мой есть его создание. Он взял с меня клятву, чтобы я писал, и ни одна строка моя не писалась без того, чтобы он не являлся в то время очам моим. Я тешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что будет нравиться ему, и это было моею высшею и первою наградою. Теперь этой награды нет впереди! Что труд мой? Что теперь жизнь моя?»
Собственно, со времени гибели поэта у Гоголя начинается творческий кризис. Хотя он продолжает работать, заканчивает первый том «Мертвых душ» и публикует его. Но далее кризис только углубляется и второй том поэмы ему  никак не дается. Вместо него они выпускает книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», которая становится трагедией последних лет его жизни. Может быть, особая религиозность Гоголя,  неустанное обращение к Богу в это время – просьба к всевышнему вернуть ему литературный дар, вдохновение? Об этом думал писатель,  пытаясь обсуждать свои последние произведения со священниками, в том числе, с ржевским проповедником   Матвеем Константиновским, который и сам научился искусно владеть художественным словом в своих проповедях.
Почему же отец Матвей так резко отрицательно реагирует на  второй том «Мертвых душ» и на «Выбранные места…»? Мало того, он  советует Гоголю отречься от  творчества и от Пушкина. В истории Константиновский дружно осужден за  подобное поведение, назван мракобесом. Да и в самом деле - куда завел этот яростный борец с русской национальной стариной несчастного на смертном одре? К  оправданию еще более глубокого раскола русской православной церкви и отречения от русской национальной культуры.
Если переложить все это на день сегодняшний, то в современном виде такой «проповедник»  был бы из числа чиновников, которые в связи с событиями на Украине вздумали бы запретить въезд Гоголя в Россию. Или наоборот – из России на Украину. Если не отрекся бы от Пушкина.
Однако я, кажется, все-таки поняла, в чем заключались эти действия Отца Матвея и почему он говорил о «горьком» лекарстве, которое в виде странных советов  давал  тяжело больному Гоголю. Может быть, он и вправду считал, что влияние Пушкина на Николая Васильевича – это колдовство всесильного ведуна. И Гоголю надо скинуть с себя это влияние, освободиться от художественной зависимости и от скорби потери учителя. Писатель должен был любым способом «развязать себе руки», освободиться от тяжелого душевного напряжения, придти в себя. Я увидела в действиях отца Матвея стремление к милосердию в отношении к страждущему Гоголю. Но желание гения  получить лекарство  от   человека, стоявшего гораздо ниже его, было лишь самообманом.
Гоголь, отчаявшись излечиться, уже в тифозном бреду, отрекся от всего, сжег рукопись, отказал врачам и остался наедине со своим ужасом перед иным миром, где грех есть грех, величие есть величие, а двуличие и искушения на виду.

19


Через тринадцать лет в России появится новый герой своего времени – бунтарь против окончательно опустившейся в грех ростовщичества России Раскольников, которого создаст Федор Достоевский, сам родившийся от отца – насильника и садиста, которого крестьяне до смерти забьют в поле.
И уж совсем «герой» НАШЕГО времени выйдет из-под его пера - Ставрогин из "Бесов", совративший двенадцатилетнюю девочку. Которая, поняв, что недозволенной похотью убила Бога в себе, повесится. То, что Гоголь  нарисовал в виде потусторонних чудовищ в своем «Вие», чудовищ, которые  мучили его сознание всю жизнь, Достоевский, наконец, показал в облике обычных людей и сказал правду такой, какая она есть. По сравнению с сатаной  в облике Ставрогина предприимчивый искуситель черт Чичиков –ученик, гоняющийся за мертвыми душами на продажу. Ставрогин уже умеет живую душу купить и затем, грешную, умертвить и отправить в ад.
Купить живую душу – это еще что, это в нашей земной жизни – сплошь и рядом, а вот купить мертвую – это уж совсем армагеддон, совсем без надежды.
В конце мая 1845 года начинающий писатель завершил свой первый роман «Бедные люди». При посредничестве Д. В. Григоровича с рукописью ознакомились Н. А. Некрасов и В. Г. Белинский. «Неистовый Виссарион» поначалу высоко оценил это произведение. Достоевский был радушно принят в кружок Белинского и стал знаменитым до публикации романа Н. А. Некрасовым в январе 1846 года. Все заговорили о «новом Гоголе».
Через много лет Достоевский вспоминал слова Белинского в «Дневнике писателя»:
 „Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..“
«... Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом.» — писал Достоевский в «Дневнике писателя» в 1877 году.
Но, как выяснилось, чтобы этот «второй» осуществился вполне, было необходимо, чтобы «первый», настоящий, исчез. Причем, не с литературного горизонта – там он уже не блистал, как раньше, из-за всем известного разразившегося над ним творческого и душевного кризиса, а совсем исчез, физически умер. И Достоевский, кажется, желал этого более всех.
Когда в 1846 году разнесся слух о смерти Гоголя, он сделал к одному письму приписку: «Желаю вам всем счастья, друзья мои. Гоголь умер во Флоренции, два месяца назад…»





20

Николай Первый, разумеется, в подробностях знал о работе и творческих планах Гоголя. Но как ему удавалось проникнуть в творческую мастерскую писателя даже во время его жизни в Европе? Разумеется, от своих агентов – от той же преданной и мудрой госпожи Смирновой-Россет – его фаворитки «бесприданницы», получившей за особые заслуги перед двором богатство «красноглазого кролика» Смирнова, которая, несмотря на замужество и тяжелые роды, без устали носилась за Гоголем по Европе, находя его в любой «норе», в которую бы он не спрятался. А главное – из ее переписки с писателем. Вот это уж был верный путь к получению достоверной информации о нем.
              Конечно, Смирнова-Россет была особой равнодушной и циничной – наверняка ей не было дела до судеб Гоголя и мужа, и она выполняла задание своего покровителя и рабовладельца – императора Николая Первого. Но, поставленная в треугольник между царем, Гоголем и Смирновым,  Александра Осиповна не могла удержаться от того, чтобы не получить и собственную пользу. И… натравила своего гениального поклонника на ненавистного мужа. Так в веках во втором томе неоконченных «мертвых душ» последний остался в образе чиновника, который подделал завещание старухи.
            Не проще ли было ей придушить постылого  супруга в постели или дать ему яду, как это, возможно, позже сделал со своей женой Языковой  сумасшедший гомеопат-олигарх Хомяков? А затем – и с Гоголем? Но царь внимательно наблюдал за своими пристроенными  к большим деньгам и политике фаворитками (такими, например, как Аврора Шернваль-Демидова-Карамзина), ослушаться  его никто из них не смел, если не желали оказаться в застенках и пыточных. И поэтому Смирнова-Россет довольствовалась  хотя бы такой местью, тем более, что Гоголь по приезде к ней в калужскую усадьбу при Смирнове читал этот отрывок вслух на публике - что могло быть ужаснее? Потом еще и скверные  слухи о калужском губернаторе Смирнове пошли. Правда, это ему ровным счетом ничего не стоило.
           О замысле «Выбранных мест» в ещё неопределенной форме Гоголь сообщал в письме к А. О. Смирновой от 2 апреля 1845 года, выражая намерение закончить задуманный труд до отъезда в Иерусалим: «Это будет небольшое произведение и не шумное по названию, в отношении к нынешнему свету, но нужное для многих и которое доставит мне в избытке деньги, потребные для пути».
Однако болезнь и связанное с ней угнетенное состояние духа не дали Гоголю возможности сразу приняться за работу. Более чем через год в письме к Николаю Языкову от 22 апреля 1846 года Гоголь упоминает о «Выбранных местах» как о замысле, к осуществлению которого он лишь приступает: «Попробуй… дать прочесть Аксакову Ивану мои письма, писанные к тебе о предметах, предстоящих у нас лирическому поэту, по поводу стихотворения „Землетрясение“… Кстати, об этих письмах, ты их береги. Я как рассмотрел всё то, что писал разным лицам в последнее время, особенно нуждавшимся и требовавшим от меня душевной помощи, вижу, что из этого может составиться книга, полезная людям страждущим на разных поприщах… Я попробую издать, прибавив кое-что вообще о литературе. Но покамест это между нами».
Наиболее напряжённое время работы над книгой — лето и осень 1846 года (почти половина писем датирована этим годом). Гоголь переделывает письма (возможно, часть из них он сохранил в черновиках, другие были возвращены ему корреспондентами) и пишет новые главы. Одни представляют собой статьи, другие — послания, адресованные конкретным и неким обобщённым лицам. Среди немногих, посвященных в замысел, был Василий Жуковский, которому Гоголь читал две последние главы.
В основе «Выбранных мест…» лежат письма Гоголя реальным лицам, своим друзьям (в общей сложности книга состоит из 31 письма). Все адресаты обозначены в тексте инициалами, большинство которых легко расшифровывается. Например: «Н. М. Я-ву» — Языкову; «А. О. С-ой» — Смирновой-Россет; «В. А. Ж-му» — Жуковскому и т. д.). Готовя книгу, автор просил некоторых адресатов вернуть письма, чтобы воспользоваться ими. На сегодняшний день не представляется возможным узнать, вносил ли Гоголь в эти письма редакторские правки, но большинство исследователей склоняется к тому, что такие правки имели место.
Посылая 30 июля (н. ст.) 1846 года Плетневу в Петербург первую тетрадь рукописи, Гоголь требует: «Все свои дела в сторону, и займись печатаньем этой книги под названием: „Выбранные места из переписки с друзьями“. Она нужна, слишком нужна всем — вот что покаместь могу сказать; все прочее объяснит тебе сама книга…» Гоголь настолько уверен в успехе, что советует Плетневу запасать бумагу для второго издания, которое, по его убеждению, последует незамедлительно: «…книга эта разойдется более, чем все мои прежние сочинения, потому что это до сих пор моя единственная дельная книга».

21

Из этих писем, которые, разумеется, перехватывались и читались, а их содержание передавалось императору, Николай Первый в подробностях отслеживал  замысел готовящегося к изданию Гоголем произведения.   Оно было остро политическим и отражало те перемены, которые Николай уже начал осуществлять в жизни страны, опираясь на английские деньги и  раскольничий электорат, как бы сейчас сказали. И для его  проекта это произведение было, разумеется, опасно. Но одновременно и нужно и своевременно – поскольку призывало  россиян укреплять веру и  преданность к русской православной церкви. Ведь тысячи крепостных  должны были отправиться на работу  к новым хозяевам, предпринимателям, не отказавшимся от старой веры и оппозиционности  существующему  государству, и этому государству необходимо было не допустить отхода этих людей от   православия.
Но позволить выйти просто так, «в одиночку», этому произведению Гоголя и единовластно влиять  на умы народа, царь не мог. Поэтому, видимо, созрел план идеологического уравновешивания «Выбранных мест»  другим произведением -  пародией на текст Гоголя. И такое произведение родилось – роман в письмах «Бедные люди» молодого, но весьма амбициозного автора Федора Достоевского
Это его первое оригинальное печатное произведение, написанное в 1844—1845 годах и впервые опубликованное с авторским жанровым подзаголовком «роман» 21 января 1846 года в «Петербургском сборнике» Николая Некрасова.
Некоторые исследователи полагали, что замысел будущего романа возник у писателя во время учёбы в Инженерном училище. По мнению А. И. Савельева, ротного офицера Инженерного училища, Достоевский «начал писать роман ещё до поступления своего в училище», в котором по ночам продолжал работу[ Сам же Достоевский в 1877 году в «Дневнике писателя» дважды отметил, что работу над романом начал «вдруг», «в начале зимы» 1844 года. При этом не сохранилось каких-либо письменных подтверждений обратного ни в письмах Достоевского, ни в мемуарах его окружения начала 1840-х годов. Первым письменным свидетельством является его письмо к старшему брату от 30 сентября 1844 года.
В январском номере «Дневника писателя» 1877 года автор отметил, что начал свой роман «вдруг», резко изменив свои прежние планы. Весной 1844 года о работе над романом, о котором ещё «никто не знал», Достоевский рассказал Константину Трутовскому, который позже упомянул этот факт в своих мемуарах[.
Только осенью 1844 года Достоевский решил рассказать о своей работе старшему брату Михаилу В письме от 30 сентября он сообщает: «У меня есть надежда. Я кончаю роман в объёме „Eugenie Grandet“. Роман довольно оригинальный. Я его уже переписываю, к 14-му я наверно уже и ответ получу за него. Отдам в „Отечественные записки“. Я бы тебе более распространился о моем романе, да некогда…».
Первая редакция была закончена ещё в ноябре 1844 года, после чего была переработана в декабре. Вторая редакция была произведена в феврале—марте 1845 года, после чего роман ещё был переписан начисто. К 4 мая 1845 года роман был закончен. Писатель собирался отдать рукопись романа в литературный журнал «Отечественные записки», а позднее издать отдельно.
7 июня 1845 года Николай Некрасов отдал рукопись романа цензору Александру Никитенко, попросив просмотреть роман хотя бы к сентябрю. Однако 8 октября 1845 года в письме к брату Достоевский писал, что роман до сих пор не был рассмотрен: «Такой невинный роман таскают, таскают, и я не знаю, чем они кончат». Некрасов после принятия романа в литературном кругу обещал заплатить за него 250 рублей серебром вместо 150, обещанных ранее. 12 января 1846 года Санкт-Петербургский цензурный комитет разрешил печать романа. 21 января 1846 года роман «Бедные люди» был впервые напечатан в «Петербургском сборнике».

22

Что же это за таинственный роман такой написал Достоевский «вдруг», изменив свои прежние планы, в то же время, когда у Гоголя созревал творческий замысел его «Избранных мест…», о котором он не ленился писать друзьям?
Роман представляет собой пятьдесят четыре письма, которыми обменялись немолодой и бедный Макар Девушкин и юная бесприданница Варвара Доброселова. За этими персонажами легко угадываются Гоголь и Смирнова-Россет. При этом Достоевский прямо вводит в свой роман сравнения Девушкина с Акакием Акакиевичем из «Шинели Гоголя», со станционным смотрителем Пушкина. Так что для читателя уже нет тайны – с кого автор пишет своих пародийных героев. И хотя они несчастны и бедны,  их нерешительность и покорность судьбе вызывает негативные чувства. К Вареньке сватается богатый Быков. Ему нужен наследник, чтобы лишить наследства племянника. Варенька долго думает и в итоге соглашается, размышляя, что от счастья не нужно бегать. Вспомним судьбу  прообраза Вареньки - бесприданница Александра Россет вышла замуж за Николая Михайловича Смирнова, чиновника Министерства иностранных дел, владельца подмосковной усадьбы Спасское. Это была блестящая партия, и — брак по расчёту. Впоследствии Смирнова говорила, что любила мужа не более, чем дружески. Девушкин Федора Достевского, как и Гоголь, задаётся вопросом, как же он останется без Вареньки, пытается отговорить девушку, одновременно помогает готовиться к свадьбе и отъезду в деревню. И Варенька уезжает.
Литературный критик Виссарион Белинский одним из первых прочитал рукопись «Бедных людей», признал в никому не известном юноше литературный талант, тем самым предоставив Достоевскому путёвку в литературный мир. Под влиянием отзывов Белинского, Григоровича и Некрасова о появлении в литературе «нового Гоголя» ещё до издания роман активно обсуждался в читающем Петербурге. Сам Достоевский 8 октября 1845 года пишет брату Михаилу: «… о „Бедных людях“ говорит уже пол-Петербурга», а 16 ноября добавляет: «… никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь. Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное». 
Среди исследователей творчества писателя есть мнение, что Белинский печатно выразил свои впечатления от «Бедных людей», не раскрывая имени Достоевского, ещё в июле 1845 года в рецензии на произведение другого автора. В январе 1846, непосредственно перед изданием романа, Белинский заранее сообщал о появлении нового талантливого писателя. После выхода романа 21 января 1846 года в «Петербургском сборнике» Белинский получил возможность явно писать о романе и его авторе: "…в «Петербургском сборнике напечатан роман „Бедные люди“ г. Достоевского — имя совершенно неизвестное и новое, но которому, как кажется, суждено играть значительную роль в нашей литературе». Критик отметил необыкновенный талант молодого писателя, творчество которого началось с подобного произведения, и предсказал как последующие восторженные отклики, так и безусловное отрицание, сравнив Достоевского с Пушкиным и Гоголем. В это же время писателя посещает Владимир Соллогуб (ну как же без этого знаменитого интригана еще со времен Пушкина), которого роман привёл «в восторг». Если бы Достоевский в то время мог догадаться, что посещение графа Соллогуба – как черной кошки – не к добру, а сулит большое несчастье!
Вот таким образом Николай Первый, еще до появления в свет «Выбранных мест…» Гоголя начал против него заговор, главными действующими лицами в котором были Достоевский и… Белинский! А «руководил» процессом  поэт и издатель Николай Некрасов.


                23

Судя по  времени работы обоих писателей над  своими «письмами», произведения  создавались практически синхронно. Но Достоевскому пришлось подождать публикации уже готовых «Бедных людей», пока Гоголь еще работал своими «Выбранными местами…» Интересно, что после Достоевского цензоры также мучили и Гоголя, несмотря на высокий авторитет последнего. Они нанесли весьма ощутимый удар книге : пять писем-статей были исключены вовсе, в других сделаны купюры и исправлены отдельные места. Встревоженный и огорченный Гоголь жалуется графине Анне Михайловне Виельгорской: «В этой книге все было мною рассчитано и письма размещены в строгой последовательности, чтобы дать возможность читателю быть постепенно введену в то, что теперь для него дико и непонятно. Связь разорвана. Книга вышла какой-то оглодыш» (из письма от 6 февраля (н. ст.) 1847 года).
Цензурные мытарства нового произведения Гоголя были осложнены тем, что ряд глав «Выбранных мест» попадал под новые правила публикации светских «сочинений и переводов, заключающих в себе предметы духовные, в каком бы виде они ни были»[4]. Вердикт, вынесенный духовным цензором, был краток и малоутешителен. Размашистым почерком, густыми чернилами поперек рукописных гоголевских листов он начертал: «Не может быть напечатано, потому что понятия о Церкви Русской и духовенстве конфузны. Цензор протоиерей Тимофей Никольский. Окт. 1-го 1846 года». Особенно резко звучит этот отзыв на фоне непоколебимой веры самого Гоголя в истинность созданного им образа православного русского духовенства. В письме П. А. Плетневу от 16 октября (н. с.) 1846 года Гоголь писал: «Если же дойдет до духовной цензуры, то этого не бойся. Не делай только этого официальным образом, а призови к себе духовного цензора и потолкуй с ним лично; он пропустит и скорей, может быть, чем думаешь. В словах моих о церкви говорится то самое, что церковь наша сама о себе говорит и в чем всякий из наших духовных согласен до единого».
Занимавшийся изданием «Выбранных мест» Петр Плетнев отреагировал на «приговор» духовной цензуры мгновенно. 1 октября 1846 года, то есть в тот же день, когда протоиреей Тимофей Никольский поставил свою запрещающую роспись на гоголевской рукописи, он обратился с письмом к обер-прокурору Священного Синода графу Протасову. Благодаря обращению Плетнева на заседании Св. Синода 16/18 октября 1846 года было принято определение: «поручить Санкт-Петербургскому Комитету духовной цензуры дать от себя разрешение на напечатание оных писем с нижеследующими в них изменениями, указанными в особо снятой и скрепленной в канцелярии Св. Синода копии тех писем».


24

                Как проповедь, книга Гоголя ориентирована прежде всего на апостольские послания, в первую очередь любимого им святого апостола Павла, который «всех наставляет и выводит на прямую дорогу» (из письма Гоголя к сестре Ольге Васильевне от 20 января (н. ст.) 1847 года[5]). Далее эта традиция идет через послания святых отцов (Афанасия Великого, Василия Великого, Григория Нисского), хорошо знакомые Гоголю.
В гоголевскую эпоху традиция церковного слова жила в проповеднической литературе, наиболее выдающимися представителями которой были святитель  Филарет Московский и архиепископ Херсонский Иннокентий. Без сомнения, стиль Гоголя питался не только книжными, но и живыми истоками — постоянно слышимыми им церковными проповедями.
Не менее глубинную традицию имеет и жанр исповеди, в западной литературе представленный, в частности, классическими произведениями —«Исповедью» блаженного Августина и «Исповедью» Руссо. Он теснейшим образом связан с эпистолярным жанром, весьма характерным для России конца XVIII — первой половины XIX века. Достаточно вспомнить «Письма русского путешественника» Николая Карамзина, «Хронику русского» Александра Тургенева, «Философические письма» Петра Чаадаева или письма Василия Жуковского, в том числе и к самому Гоголю. В духовной литературе этот жанр был представлен замечательным произведением иеросхимонаха Сергия — «Письмами Святогорца к друзьям своим о Святой Горе Афонской».
Сергей Аксаков отмечал естественность эпистолярного жанра для Гоголя. По его словам, «Гоголь выражается совершенно в своих письмах; в этом отношении они гораздо важнее его печатных сочинений».
    Уже февральский номер петербургского журнала «Финский Вестник» сообщал читателям: «Ни одна книга в последнее время не возбуждала такого шумного движения в литературе и обществе, ни одна не послужила поводом к столь многочисленным и разнообразным толкам…». Спустя год Степан Шевырев в «Москвитянине» как бы подытоживал впечатление от разговоров по тому же поводу: «В течение двух месяцев по выходе книги она составляла любимый, живой предмет всеобщих разговоров. В Москве не было вечерней беседы, разумеется, в тех кругах, куда проникают мысль и литература, где бы не толковали об ней, не раздавались бы жаркие споры, не читались бы из неё отрывки».
 Чаадаев писал князю Вяземскому: «У вас, слышно, радуются книгою Гоголя, а у нас, напротив того, очень ею недовольны. Это, я думаю, происходит от того, что мы более вашего были пристрастны к автору. Он нас немножко обманул, вот почему мы на него сердимся. …мне кажется, что всего любопытнее в этом случае не сам Гоголь, а то, что его таким сотворило, каким он теперь пред нами явился. Как вы хотите, чтоб в наше надменное время, напыщенное народной спесью, писатель даровитый, закуренный ладаном с ног до головы, не зазнался, чтоб голова у него не закружилась? Это просто невозможно.  Недостатки книги Гоголя принадлежат не ему, а тем, которые превозносят его до безумия, которые преклоняются пред ним, как пред высшим проявлением самобытного русского ума, которые ожидают от него какого-то преображения русского слова, которые налагают на него чуть не всемирное значение, которые, наконец, навязали на него тот гордый, несродный ему патриотизм, которым сами заражены, и таким образом задали ему задачу неразрешимую, задачу невозможного примирения добра со злом…»
          В своем письме Шевырёву Вяземский сообщал: «…наши критики смотрят на Гоголя, как смотрел бы барин на крепостного человека, который в доме его занимал место сказочника и потешника и вдруг сбежал из дома и постригся в монахи».
        Известный религиозный писатель Игнатий Брянчанинов писал, что книга «издаёт из себя и свет и тьму. Религиозные его понятия неопределённы, движутся по направлению сердечного вдохновения неясного, безотчётливого, душевного, а не духовного. Он писатель, а в писателе непременно „от избытка сердца уста глаголют“, или: сочинение есть непременная исповедь сочинителя, по большей части им не понимаемая, а понимаемая только таким христианином, который возведен Евангелием в отвлеченную страну помыслов и чувств в ней различил свет от тьмы; книга Гоголя не может быть принята целиком и за чистые глаголы Истины. Тут смешение; тут между многими правильными мыслями много неправильных.».
Самым яростным и непримиримым критиком книги Гоголя стал Виссарион Белинский. Вскоре после выхода книги он опубликовал резко отрицательную рецензию в журнале «Современник». В июне 1847 года Гоголь откликнулся на статью личным письмом.

25

          Главная цель была достигнута – о книге Гоголя, о православии и значении для общества русской церкви общественность говорила, не умолкая. И теперь, в развязанной дискуссии, Николаю Первому можно было направлять его в нужную сторону, возвышая значение русской православной церкви в то время, когда рычаги  нового развития страны были отданы в руки  старообрядцев и английских протестантов и католиков. Одно императору не могло нравиться –  излишняя прыть  новой литературной знаменитости Достоевского и его покровителя Белинского.
Окружающие видели, что после первого успеха в литературе Достоевский непомерно возгордился.
        Это заметила наблюдательная А.Я. Панаева, чутко отразившая положение Федора Михайловича среди литераторов ее круга: «Застенчивость его прошла; он даже выказывал какую-то задорность, со всеми заводил споры, очевидно, из одного упрямства противоречил другим... Ошеломленный неожиданным блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он, как впечатлительный человек, не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами, которые скромно вступили на это поприще с своими произведениями... И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев - он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался».
           Неудивительно, что Иван Сергеевич предложил хлестнуть строптивца эпиграммой. Дерзкой, саркастической. Некрасов после некоторого колебания согласился, хотя появлению в печати первого произведения Достоевского способствовал именно он. Тургеневу хотелось стегнуть побольней, с оттяжкой, чтоб рубец в памяти остался. Некрасов и сам не прочь был посмеяться, но безобидней, проще. Сначала стараниями Тургенева эпиграмма приняла следующий вид:

Рыцарь горестной фигуры!
Достоевский, юный пыщ,
На носу литературы
Ты вскочил, как яркий прыщ.
Хоть ты новый литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя хвалит император,
Уважает Лейхтенберг.

           Но Некрасова обеспокоили личные выпады против Федора Михайловича. Он раскраснелся  и стал энергично доказывать, что так нельзя, что речь идет не просто о собрате по перу, но о товарище. Да и план вызревал у Некрасова насчет издания собственного журнала, среди авторов которого он хотел видеть Достоевского. Тургенев - свой человек, от него не нужно было скрывать свои намерения, и Некрасов изложил их со всей прямотой. Подающие такие надежды молодые писатели на дороге не валяются, ими надо дорожить и быть снисходительным к их недостаткам. В итоге некрасовской настойчивости первое четверостишие претерпело изменения:

Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.

           Эпиграмма приняла вполне компанейский вид: ее можно было прочитать в дружеском кругу в присутствии адресата. Однако Тургенев в ту пору - начинающий литератор двадцати восьми лет от роду - был полон задора и юношеской беспечности. Он ничего не имел против Достоевского, хотелось лишь приструнить его слегка за чрезмерную гордость и предостеречь от поисков благосклонности у сильных мира сего. Уйдя от Некрасова, Иван Сергеевич не позабыл об эпиграмме, в разговоре с приятелем, светским знакомым, щегольнул остроумным словцом, познакомив его с первым, самым ершистым вариантом, и пошла она гулять в свете, дополняя длинный ряд столь же едких творений. Благодаря эпиграмме отношения Тургенева  с Достоевским дали трещину. Она способствовала окончательной ссоре писателей двадцать лет спустя.


26

Знал бы Достоевский, что эта эпиграмма – настоящая «черная метка» ему, и скоро его жизнь превратится в ад.  Но не понял амбициозный автор, рвущийся на место первого литератора России, какая страшная угроза нависла над ним, и ступил на опасный путь серьезной политической оппозиции. Белинский стал провокатором в этом деле и погубил молодого и неопытного Достоевского. Он начал этот литературно-политический скандал,  а закончил его  трагедией на плацу с палачом сам император Николай Первый.
          Но вот вопрос: не действовал ли Белинский с чьей-то подачи? Давайте посмотрим, как суетился известный  «неистовый» (помните слова Ленина?) критик вокруг романа Достоевского «Бедные люди». Он начал о нем писать еще до публикации произведения, в 1845 году, то есть,  был в курсе того, над чем и как работает молодой писатель.  Но почему? Затем в январе 1846 года, перед изданием романа, Белинский заранее сообщал о появлении нового талантливого писателя. А уж после выхода «Бедных людей» в свет со стороны критика на Достоевского льются сплошным потоком дифирамбы и сравнение с Пушкиным и Гоголем.
        А если Белинский работал в данном случае «под заказ», то – под чей? И, в таком случае, правомерно предположить, что Достоевскому этот роман был заказан кем-то весьма значительным. Кто мог регулировать и время выпуска книги в свет, и обеспечение ей необходимых рецензий от самого  скандального и популярного критика России того времени.
           И тут очень важное значение имеет факт участия графа  Владимира Соллогуба, его интерес к автору: в истории остался факт посещения им Достоевского после публикации романа. Давайте вспомним, кто такой Соллогуб? – очень темная личность, истинное лицо которой пока что точно не определено в истории России. Хотя фактов его участия в жизни двора Романовых как  изощренного агента и провокатора достаточно.  Дважды граф Соллогуб сильно «засветился»  в скандалах, связанных с  самыми известными писателями. Вспомним: это он принес нераспечатанную анонимку, «диплом рогоносца», Пушкину. Но в истории  страшной трагедии остался всего лишь этаким сторонним и скромным «почтальоном». Но уже в отношении Лермонтова  Соллогуб не скрывает истинного лица – он пишет  по заказу дочери Николая Первого, великой княжны Марии Николаевны, только что вышедшей замуж за герцога Максимилиана Лейхтенбергского, повесть «Большой свет» - обидную сатиру на  жизнь Лермонтова в Петербурге. Практически она ничем не лучше грязной анонимки, присланной в ноябре 1836 года Пушкину. В ней поэту намекали на связь его жены с царем, а в повести «Большой свет»  проводилась аналогия  с отношениями Лермонтова и его дяди и друга, Алексея Столыпина, женатого по приказу императора на фаворитке цесаревича Александра Николаевича, фрейлине,  княжне Марии Трубецкой, который ввел поэта в большой свет.
              Участие Владимира Соллогуба в судьбе Достоевского подтверждает, как это ни  странно выглядит, всего лишь одно слово в эпиграмме,  сочиненной поэтом Николаем Некрасовым и писателем  Иваном Тургеневым:

…Хоть ты новый литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя хвалит император,
Уважает Лейхтенберг.
 
      Это слово – Лейхтенберг. То есть, герцог Максимилиан Лейхтенбергский, муж дочери царя Марии Николаевны, зять императора Николая Второго. Теперь мы можем догадываться, что если Достоевский получил заказ на роман «Бедные люди» - пародию на  «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, от императора, то принес его ему именно Владимир Соллогуб, которому  об этом распорядилась всеведущая Мария Николаевна или ее муж герцог Лейхтенбергский, который принимал  очень большое участие в культурной жизни России, будучи  президентом Академии Художеств.
27

Задуматься бы Достоевскому об истинном смысле эпиграммы Некрасова и Тургенева - быть сдержаннее с Гоголем, который  еще десять лет назад начал работать «под заказ» самого императора, прохаживаясь по его вороватым и неразворотливым чиновникам в пьесе «Ревизор» и в романе «Мертвые души». Работа над последним в Европе была оплачена Николаем Первым. Но Достоевского подзадоривали похвалы литературных критиков, особенно он прислушивался к Белинскому. А тот после публикации «Выбранных мест…» Гоголя начал открытую травлю писателя, приехав в Европу лечиться.
                Именно в это время началась дикая травля Гоголя со стороны всей литературно-политической элиты России – славянофилов и западников, от которой, как ни старался, он не смог утаиться и в Европе. К его тяжким личным страданиям, связанным с потерей Пушкина и  творческим кризисом, добавился грязный поток осуждающих статей в связи с выходом в свет его книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Николая Васильевича буквально добило хулиганское письмо чахоточного  безумца Белинского, который в это время  пытался спасти свою жизнь на европейский курортах. Кажется, он первый и объявил Гоголя сумасшедшим. Вот некоторые  характерные выдержки из этого гнусного послания:
«Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила Ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появлении её, все враги Ваши — и литературные (Чичиковы, Ноздрёвы, Городничие и т. п.), и нелитературные, которых имена Вам известны. Вы сами видите хорошо, что от Вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с её духом . Если б она и была написана вследствие глубоко искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же впечатление. И если её принимали все (за исключением немногих людей, которых надо видеть и знать, чтоб не обрадоваться их одобрению) за хитрую, но чересчур перетонённую проделку для достижения небесным путём чисто земных целей — в этом виноваты только Вы. И это нисколько не удивительно, а удивительно то, что Вы находите это удивительным. Я думаю, это от того, что Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге . И это не потому, чтоб Вы не были мыслящим человеком, а потому, что Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далёка, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть; потому, что Вы в этом прекрасном далёке живёте совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию. Поэтому Вы не заметили, что Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр — не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками; страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей.
…И в это-то время великий писатель, который своими дивно-художественными, глубоко-истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое, как будто в зеркале, — является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами!.. И это не должно было привести меня в негодование?.. Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки… И после этого Вы хотите, чтобы верили искренности направления Вашей книги? Нет, если бы Вы действительно преисполнились истиною Христова, а не дьяволова ученья, — совсем не то написали бы Вы Вашему адепту из помещиков. Вы написали бы ему, что так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или хоть по крайней мере пользоваться их трудами как можно льготнее для них, сознавая себя, в глубине своей совести, в ложном в отношении к ним положении.
И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления!.. Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли…
Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь — это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между ним и какою-нибудь, а тем более православною, церковью?
А потому, неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мёртвых душ», неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, поставив его неизмеримо выше духовенства католического? Положим, Вы не знаете, что второе когда-то было чем-то, между тем как первое никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти; но неужели же и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа?
Вы слишком высоко поставили себя во мнении русской публики, чтобы она могла верить в Вас искренности подобных убеждений. Что кажется естественным в глупцах, то не может казаться таким в гениальном человеке. Некоторые остановились было на мысли, что Ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию.</ref>. Но они скоро отступились от такого заключения: ясно, что книга писалась не день, не неделю, не месяц, а может быть год, два или три; в ней есть связь; сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника. Ещё прежде этого в Петербурге сделалось известным Ваше письмо к Уварову, где Вы говорите с огорчением, что Вашим сочинениям в России дают превратный толк, затем обнаруживаете недовольство своими прежними произведениями.
Не без некоторого чувства самодовольства скажу Вам, что мне кажется, что я немного знаю русскую публику. Ваша книга испугала меня возможностию дурного влияния на правительство, на цензуру, но не на публику. Когда пронёсся в Петербурге слух, что правительство хочет напечатать Вашу книгу в числе многих тысяч экземпляров и продавать её по самой низкой цене, мои друзья приуныли; но я тогда же сказал им, что, несмотря ни на что, книга не будет иметь успеха, и о ней скоро забудут. И действительно, она теперь памятнее всем статьями о ней, нежели сама собою. Да, у русского человека глубок, хотя и не развит ещё, инстинкт истины!
Пусть Вы или само время докажет мне, что я ошибался в моих о Вас заключениях — я первый порадуюсь этому, но не раскаюсь в том, что сказал Вам. Тут дело идёт не о моей или Вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас: тут дело идёт об истине, о русском обществе, о России. И вот моё последнее заключительное слово: если Вы имели несчастие с гордым смирением отречься от Ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех её издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние.

Зальцбрунн,
15-го июля н. с.
1847-го года.»


28

Здесь хотелось бы вспомнить Матвея Константиновского. Проповедник совершал всевозможные деяния, которые притягивали к нему людей как к святому. Например, однажды крестьяне  раскопали неизвестную могилу, по их мнению принадлежавшую  какой-то  великомученице. Она была наполнена водой.  Нахлынувший на чудо народ вычерпал всю воду до дна и выпил ее как целебную. Отец Матвей поспел сюда тогда, когда на дне могилы оставалась лишь вонючая жижа. А был он в то время болен  холерой. Проповедник вычерпал эту жидкость и съел ее. И… выздоровел.
Есть в этом невероятном факте, от которого человек в здравом уме постарается отвернуться, чтобы не испытать рвотных позывов, что-то похожее на поступки в отношении Гоголя не только Белинского, но и Достоевского. Причем, если гнусные выходки против писателя со стороны  Белинского оборвала его смерть, то Достоевский продолжал свою протестную деятельность в отношении Гоголя еще долгие годы - всю свою жизнь.
Поводом было не только желание закрепиться в звании «второго Гоголя», но и более серьезное событие – каторга. Расстрельный приговор Достоевский получил по милости  неистового Виссариона, а причиной все-таки был именно Гоголь.
Осенью 1848 года Достоевский познакомился с называвшим себя коммунистом Н. А. Спешневым, вокруг которого вскоре сплотилось семеро наиболее радикальных петрашевцев, составив особое тайное общество. Достоевский стал членом этого общества, целью которого было создание нелегальной типографии и осуществление переворота в России. В кружке С. Ф. Дурова Достоевский несколько раз читал то самое хулиганское запрещённое «Письмо Белинского Гоголю». Вскоре после публикации «Белых ночей» ранним утром 23 апреля 1849 года писатель в числе многих петрашевцев был арестован и провёл 8 месяцев в заключении в Петропавловской крепости. Следствие по делу петрашевцев осталось в неведении о существовании семёрки Спешнева. Об этом стало известно спустя много лет из воспоминаний поэта А. Н. Майкова уже после смерти Достоевского. На допросах Достоевский предоставлял следствию минимум компрометирующей информации.
Хотя он отрицал предъявленные ему обвинения, суд признал его «одним из важнейших преступников».
До 13 ноября 1849 года Военно-судная комиссия приговорила Ф. М. Достоевского к лишению всех прав состояния и «смертной казни расстрелянием»:
Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив в марте сего года из Москвы от дворянина Плещеева (подсудимого) копию с преступного письма литератора Белинского, — читал это письмо в собраниях: сначала у подсудимого Дурова, потом у подсудимого Петрашевского.  А потому военный суд приговорил его, отставного инженер - поручика Достоевского, за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского  лишить на основании Свода военных постановлений … чинов и всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием.
19 ноября смертный приговор Достоевскому был отменён по заключению генерал-аудиториата «ввиду несоответствия его вине осужденного» с осуждением к восьмилетнему сроку каторги. В конце ноября император Николай I при утверждении подготовленного генерал-аудиториатом приговора петрашевцам заменил восьмилетний срок каторги Достоевскому четырёхлетним с последующей военной службой рядовым (уверена, что в ту минуту Николай думал: «Гоголь тоже был еще тот…») – Т.Щ.
22 декабря 1849 года на Семёновском плацу петрашевцам был прочитан приговор о «смертной казни расстрелянием» с переломлением над головой шпаги, за чем последовала приостановка казни и помилование. При инсценировке казни о помиловании и назначении наказания в виде каторжных работ было объявлено в последний момент. Один из приговорённых к казни, Николай Григорьев, сошёл с ума.
В конце февраля 1854 года Достоевский был отправлен рядовым в 7-й Сибирский линейный батальон в Семипалатинск.
18 февраля 1855 года умер император Николай I. Достоевский написал верноподданническое стихотворение, посвящённое его вдове, императрице Александре Фёдоровне, и в результате стал унтер-офицером.

29


О борьбе Достоевского против Гоголя в литературном мире знали уже в середине сороковых годов. Некрасов и Тургенев, не только понимавшие, что происходит  и принимавшие в процессе начала травли Гоголя, попытались  как-то вмешаться в него и написали злую эпиграмму на рвущегося в литературные лидеры молодого Достоевского. Но тщетно – тот делал ошибку за ошибкой и пошел на каторгу. Но вторую, действительно смертельную ошибку, он совершил гораздо позже – в период  начала царствования внука того, кто отправил  его на эшафот на гражданскую казнь – Александра Третьего.
Злейшую и убийственную сатиру на Гоголя,  повесть «Село Степанчиково и его обитатели», Достоевский начал писать еще на каторге. Но освободившись и вернувшись в столицу, пройдя через ад, он проникся таким глубоким пониманием  происходящего вокруг в современной ему России, что, отраженная эта действительность пробирает читателя и сегодня, что называется, до костей. Сколько страданий и лишений пришлось пережить молодому наивному преследователю чужой славы, чтобы понять эту властную игру в прятки, лукавство и жестокость правителей, которые никогда не скажут тебе правды – не потому, что плохие, а потому, что живут в другом измерении с особыми правами и обязанностями перед страной, безопасность которой возложена на них лично.
В систему государственной безопасности Николаем Первым очень плотно были «встроены» Грибоедов, Пушкин, Гоголь. Все они имели от него очень ответственные и опасные задания, и всех их царь оберегал. До тех пор, пока они не совершали грубейших ошибок. Да еще таких, которые касались международных отношений России и зарубежных стран в самое сложное время. Грибоедов – во время войны России и Персии, Пушкин – во время «передела» Европы после французской революции 1830 года, Гоголь – во время начала  промышленной революции в России с участием капитала и производственных мощностей Англии.
Всем троим писателям  было разрешено многое увидеть, узнать, понять во внутренней и внешней политике страны с целью , как бы это банально ни звучало, эффективной пропаганды действий правительства и критики малоподвижного дворянства. Но ошибка каждого была в том, что ни один из них не учел того факта, что им давали лишь малую толику государственных тайн. А настоящие, большие и судьбоносные оставались достоянием одного царя. Поэтому и выглядел он часто двуличным и неприятным, злым и бессердечным, абсолютно закрытым для контактов. И тогда никто не знал, что от него ждать…
Поэты же постоянно хотели ясности во всем, ясности, которая бы  зажигала строки их произведений лучом правды и справедливости. А на деле они видели лишь дворцовые интриги,  непонятные действия Николая Павловича и его чиновников и недоверие к себе. А еще – бесконечные потери, которая несла Россия, победившая Наполеона. Перемены в Европе говорили о том, что она вновь наступает на Россию, внутри страны переменно вовсе не было.
Могли ли наши гении подумать о том, что Россия уже начала свой новый век – век машин и освобождения от позорного звания страны рабов? Но обрадовал бы их путь, который выбрал император – привлечения иностранного капитала в оппозицию – Раскол? Но, видимо, иного Николай Первый не видел. Ни Петр Первый, ни Екатерина Великая, активно и успешно финансировавшие из казны развитие промышленности в России, привлекая к этому делу  способных людей из народа, ни Александр Первый со своими либеральными прожектами не смогли переломить сознание аристократии и дворянства.
Не русский народ – аристократы, сидевшие на его шее, были ленивы и неповоротливы. А в мировую историю ленивым вошел именно народ, который они держали в строгой рабской узде несколько столетий, навязывая ему свои нравы и свою неповоротливость и леность.
И Петр Первый, и Екатерина Вторая работали со свободными крестьянами, подбирая из их числа будущих промышленников. А рабочую силу изыскивали у церкви – отнимали у нее земли и крестьян. Но основную массу крепостных так и не посмели тронуть.
Николай Первый пошел другим путем, зашел к собственным дворянам, можно сказать, с тыла, отдав инициативу перемен русской оппозиции - Расколу. Это был смертельный номер, который и закончился гибелью династии Романовых в 1917 году. Но кто виноват? Николай Павлович, избравший на тот момент, как ему казалось, «бескровный» путь стремительного рывка России в европейский прогресс, или его дворяне, собиравшиеся  еще неизвестно сколько веков почивать на спинах крепостных и тащить страну в средневековье?
И только когда революция промышленная превратилась в России в революцию социалистическую,  русские дворяне проснулись, заволновались, организовали «белое дело», которое должно было уничтожить взбунтовавшееся «черное тело» их бывших рабов. И когда сегодня со сцены либеральные тусовщики завывают вот эти душераздирающие куплеты, возбуждая несведущую  простую публику к протестному настроению, то не стоит им верить.  «И пишут – врут, и переводят- врут»,- как говорил Грибоедов:


Четвертые сутки пылают станицы,
Горит под ногами Донская земля.
Не падайте духом, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, налейте вина.


Мелькают Арбатом знакомые лица,
С аллей цыганки заходят в дома.


А где-то уж кони проносятся к яру.
Ну, что загрустили, мой юный корнет?
А в комнатах наших сидят комиссары
И девочек наших ведут в кабинет.


Над Доном угрюмым идем эскадроном,
На бой вдохновляет Россия-страна.
Раздайте патроны, поручик Голицын,
Корнет Оболенский, седлайте коня.



Ах, русское солнце, великое солнце!
Корабль-Император застыл, как стрела.
Поручик Голицын, а может, вернемся,
-Зачем нам, поручик, чужая земля?

       Не случайно, что имени автора не осталось. Стыд от лжи кому-то не позволил обнародовать фамилию под этими строками. Да эти поручики голицыны и корнеты оболенские веками  душили всех подряд – и русских императоров, и своих крепостных, лишь бы доходы на роскошную жизнь не потерять, лишь бы было кого менять на борзых собак…

30

Николай Павлович, умевший отделять литературные зерна от плевел, сохранил жизнь Достоевскому, но после отбывания наказания на каторге и в солдатах «отдал» его  «на правку» старообрядцам.  Аполлинария Суслова стала его первым «духовным наставником», информатором и вдохновителем. Это ей мы обязаны открытием образа сумасшедшей красавицы-нимфетки в романах «Идиот» (Настасья Филипповна Барашкова, содержанка  сначала дворянина Тоцкого, а затем купца с многозначительной фамилией  по названию старообрядческого Рогожинского кладбища - Рогожина)  , «Братья Карамазовы» (Грушенька – Аграфена Александровна Светлова, содержанка купца Самсонова).
После античных авторов русский Достоевский гениально изобразил страшный образ обворожительной соблазнительницы, развращенной в детстве и ставшей дьяволом, готовой на любое преступление. Образ  женщины-вампира, которой, ненсмотря на все ее злодеяния,  идиот князь Мышкин все равно тянет руки и сострада. Восклицает без конца: «Бедная, бедная моя!»
        Да простят меня почитатели А.С. Пушкина, но разве не то же самое говорил поэт  погубившей его жене на смертном одре? И не так ли думал о своих любезных подругах – придворной интриганке Смирновой-Россет и богатой  колдунье Языковой-Хомяковой – Гоголь на смертном одре? Кстати, он крестил у нее сына Николая. Вот этот его крестный сын в 1906 году был избран членом Государственного совета от дворянских обществ Смоленской губернии. В том же году выступил в качестве одного из основателей партии октябристов, впоследствии став одним из её лидеров. Партию октябристов сформировали  олигархи России – богатейшие купцы-старообрядцы. Они выступали за монархию, но в 1917 году старообрядец Гучков принял отречение у императора Николая Второго. Интересно, что Николай Алексеевич Хомяков был, сторонником сближения России и Британии: в 1909 году он возглавил думскую делегацию, посетившую короля Эдуарда VII и Палату Общин британского парламента. В 1918—1920 годах являлся участником Белого движения. Входил в состав русской делегации в Яссах в ноябре 1918 года, затем возглавлял деятельность Общества Красного Креста в Добровольческой армии и Вооруженных силах Юга России. Умер в эмиграции.
Мог ли предположить все это Гоголь, боготворивший Языкову-Хомякову, когда публиковал свои «Выбранные места из переписки с друзьями», призывавшими народ России быть верными православной церкви и императору и предупреждавший об опасности следования европейскому прогрессу, который сравнивал с пеплом, рассыпающимся в руках?
Заблуждения Гоголя стали  материалом для злой сатиры в его  произведениях. Но дело кончилось плохо, когда от «раздевания» русского классика он перешел к раздеванию  семьи Романовых. Кто из них  заказал ему роман «Братья Карамазовы» - сатиру  на семью венценосцев?
          Вернемся к образу Грушеньки. Она - предмет вожделения Фёдора Павловича Карамазова и его старшего сына Дмитрия. Её происхождение и ранние годы жизни автор не описывает. Известно только, по слухам, что в 17 лет её обманул и впоследствии бросил некий поляк пан Муссялович — проходимец и карточный шулер. От позора и нищеты Грушеньку спас богатый купец Самсонов, он же и привёз её в Скотопригоньевск. За четыре года новой жизни
«из чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотелая русская красавица, женщина с характером смелым и решительным, гордая и наглая, понимавшая толк в деньгах, приобретательница, скупая и осторожная, правдами иль неправдами, но уже успевшая, как говорили про неё, сколотить свой собственный капиталец…»
                Именно Грушенька стоит в центре обстоятельств, которые привели к гибели Карамазова - старшего и осуждению Мити Карамазова.
             Как полагают исследователи творчества писателя, прототипом Грушеньки Светловой послужила Агриппина Ивановна Меньшова 1815 года рождения, хорошая знакомая Достоевских. Она проживала на противоположном от дома Достоевского берегу.
           Ну конечно, Достоевскому, к этому времени уже вхожему в семью Романовых, больше делать было нечего, как искать образы для своего романа на городских помойках. Нет, прообразами братьев Карамазовых и их отца были именно члены императорской семьи, погрязшей по вине  ее главы – императора Александра Второго – в блуде и борьбе за престол, более того – за сохранение самой  династии!

31

Именно по вине Александра Второго, в его бытность цесаревичем, семью потрясли страшные несчастья. Он был очень влюбчивым молодым человеком (вспомним его связь с княжной Марией Трубецкой, которую выдали замуж за дядю и друга Лермонтова  Алексея Столыпина, чтобы разорвать эту любовную связь цесаревича, а Столыпина, выполнившего позорную миссию, сделали адъютантом  герцога Максимилиана  Лейхтенбергского, который впоследствии так одобрял повесть молодого Достоевского «Бедные люди»). В Александра была влюблена фрейлина Софья Давыдова, из-за этого она ушла в монастырь. Когда она уже была игуменьей Марией, с ней виделся старший сын Александра Николаевича, Николай Александрович, во время своего путешествия по России летом 1863 года – в роковой год своей внезапной кончины, виной которой был отец.
         Позже Александр влюбился в фрейлину Ольгу Калиновскую, флиртовал с королевой Викторией. Даже уже выбрав в невесты принцессу Гессенскую, он снова возобновил отношения с Калиновской и  хотел отречься от престола, чтобы жениться на ней. Но 16 (28) апреля 1841 года в Большой церкви Зимнего дворца Александр Николаевич сочетался браком с Великой княжной Марией Александровной, дочерью великого герцога Людвига II Гессенского,
          Мать Александра противилась этому браку ввиду слухов о том, что подлинным отцом принцессы был камергер герцога, однако, цесаревич настоял на своём, опять же угрожая отречением от престола.
Именно с этого наследника и начинает качаться российский трон. И он, и его сын, а затем и внук – последний император – во имя  любовной увлеченности грозили отречься от престола. Настолько дешево они ценили царскую власть в России.  Думаю, причина в главном – в их развращенности и не очень адекватном состоянии психики.
          Александр Николаевич настоял  при таком условии на женитьбе на  немецкой принцессе, которая была чахоточной. И чахоточным родился цесаревич, прекрасный юноша, Николай Александрович. Который скончался от туберкулеза мозга в двадцать лет, путешествуя по  Европе.
          Это был такой ужасный удар для родителей –  императора Александра Второго и его супруги Марии Александровны - что они так и не смогли оправиться от него. Однако у них хватило силы воли, чтобы принудить жениться на невесте покойного сына -  датской принцессе  Дагмар – сына, ставшего наследником престола, Александра Александровича. А будущий император Александр Третий был безумно влюблен в княжну Мещерскую и также попытался грозить отречением от престола, но затем смирился, а Мещерская через год скончалась при родах от Демидова, сына Авроры Шернваль,  бывшей когда-то любовницей Николая Павловича.

32

         Будущий император Александр Третий смирился со своим положением, но впал в депрессию, от которой так и не оправился до конца жизни. Обстоятельства его несчастной жизни усугубились тем, что его отец  еще при жизни Марии Александровны, которая жила отдельно от супруга и всей семьи, чтобы не заразить их туберкулезом, сошелся  с  фрейлиной, 18-летней княжной Екатериной Долгоруковой, которая по словам Шереметева, «владела умом и сердцем государя и как никто изучила его характер». Она  стала самым близким и доверенным человеком для царя, со временем  поселилась в Зимнем дворце и родила императору внебрачных детей:
После смерти жены, не дожидаясь истечения годичного траура, Александр II заключил морганатический брак с княжной Долгоруковой, получившей титул светлейшей княгини Юрьевской. Венчание позволило императору узаконить их общих детей.
В это же время у него испортились отношения с сыном – наследником престола – и невесткой. Александр Второй всерьез задумался над тем, чтобы поставить после себя на русский престол  кого-то из детей Долгоруковой и заменить  онемеченную, больную, династию, на русскую. С какой болью и негодованием воспринял это известие Александр Александрович! Ему испортили жизнь ради престола, чтобы теперь   не просто лишить этого престола, но и еще выгнать из дворца – именно этим грозил его семье отец!
Все эти ужасные события в семье Романовых происходят в начале 80-х годов. Именно в это время и появляется в печати роман Достоевского «Братья Карамазовы», в центре событий в котором стоит Грушенька, которая за годы новой жизни в Скотопригоньевске  «из   чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотелая русская красавица, женщина с характером смелым и решительным, гордая и наглая, понимавшая толк в деньгах, приобретательница, скупая и осторожная, правдами иль неправдами, но уже успевшая, как говорили про неё, сколотить свой собственный капиталец…» Добавим, «Грушенька» - Катенька, поселившаяся  в Зимнем дворце, на полном серьезе  рассчитывавшая  стать новой императрицей России под имением Долгоруковой.
Вся эта история, как известно, плохо кончилась. Александра Второго в марте 1881 года убила террористическая группа Софьи Перовской, дочери военного губернатора Петербурга (внука графа Алексея Кирилловича Разумовского), члена Совета Министерства внутренних дел. Она ценой собственной жизни спасла династию Романовых. Но в учебниках истории все это переврано, названо совсем не теми именами. Александр Третий, вступивший на престол,  показал Долгоруковой, где находятся двери во дворце, и она сбежала навсегда в Европу, забыв о династических амбициях.
А за четыре месяца до этого вышел в свет роман Достоевского «Братья Карамазовы».  Через два месяца Достоевский скоропостижно умер. И виной, как и в гибели Грибоедова, Пушкина, Лермонтова и Гоголя, были женщины.
В начале января 1881 года, при встрече с Д. В. Григоровичем, Достоевский поделился предчувствием, что не переживёт нынешней зимы.  26 января (7 февраля) 1881 года сестра писателя Вера Михайловна приехала в дом к Достоевским, чтобы просить брата отказаться в пользу сестёр от своей доли рязанского имения, доставшейся ему по наследству от тётки А. Ф. Куманиной. Другая сестра, Л. Ф. Достоевская, вспоминала о бурной сцене с объяснениями и слезами, после чего у Достоевского пошла кровь горлом. Возможно, что этот неприятный разговор стал толчком к обострению его болезни (эмфиземы). Через 2 дня, 28 января 1881 года, на 60-м году жизни Фёдор Михайлович Достоевский скончался. Диагноз — туберкулёз лёгких, хронический бронхит, в небольших размерах эмфизема лёгких.
В марте Александр Третий вступил на престол вместо убитого террористами отца. Знал ли он «кто виноват» и «что делать»? Наверняка, лучше других. Что и доказал, заслужив в свое спокойное и продуктивное правление  звание «миротворца».
            Интересно, с какой формулировкой цензура не пропускала роман к постановке  на сцене. Она усматривала в них «сплошной протест против существующего общества». Так, уже в 1881 году инсценировка Вольфсона была отклонена с комментарием: «Чудовищное преступление отцеубийства, в котором принимают самое деятельное или бессознательное участие трое сыновей, по мнению цензора, не может быть производимо на сцене». В 1885 году тайный советник Фридберг запретил постановку драмы Мердера, отметив что реализм романа представляет собой «что-то нравственно ядовитое», а сам роман «ложится позорным пятном на русское помещичье сословие». В дальнейшем, как постановки всего романа, так и отдельных сцен запрещались с тем же пояснением. Впервые разрешение на постановку в театре в 1899 году получила инсценировка Сутугина. При этом было наложено ограничение на постановку только в провинции и «с особого разрешения».






ГЛАВА СЕДЬМАЯ


1


Если говорить об отношении императора Николая Первого к великим русским поэтам Грибоедову, Пушкину, Лермонтову, Гоголю, то самым опасным для него все-таки был Гоголь. Потому что, работая над вторым томом «Мертвых душ», он увидел такое, что видеть было никак нельзя. Особенно ему, патриоту и истинно православному. И очень символично, что несостоявшееся произведение великого писателя вошло в историю жертвенным сожжением накануне смерти  Николая Васильевича. Которого тут же поспешили объявить сумасшедшим те, кто  находился к нему ближе других в этот страшный час. В  «диагноз»  согласились поверить многие, исходя из стилевой – фантасмагорической - наполненности его произведений. Можно сказать, сказочник Гоголь сам подготовил себе «сказочный» диагноз и сам же убил себя, в безумии заморив голодом. То есть, вслед за Грибоедовым, Пушкиным и Лермонтовым он, как и они, сам «организовал» себе мучительную гибель.
Когда накануне французской революции 1848 года Гоголь писал свои «Выбранные места из переписки с друзьями», он очень боялся этой революции и того, что она может перекинуться в Россию, принесет новую смуту и разорение, угрозу национальной безопасности православного государства. Но он даже не подозревал, что, по мнению царя,  сам и представлял эту угрозу из-за попыток  разоблачить в своих последних работах  проект, задуманный  Николаем Первым, - техническую революцию в России.
          Современные политики и историки ищут доказательства участия Романовых в событиях, которые привели к  Октябрьской революции 1917 года. Есть много фактов дворцовых усобиц, заговоров, противоречий в венценосном семействе. Но чтобы понять, что именно Романовы открыли двери  революции в России, приведшей к падению  великой империи, нужно отступить в 1839 год, в то время, когда никто бы и подумать не мог ( и сегодня не может) о революционных наклонностях в настроении Николая Павловича.
           Но после провала планов Александра Первого политического и экономического реформирования страны  с участием дворян, его брату, принявшему правление, пришлось эти планы сильно корректировать. Внимательно наблюдая за бурным развитием Англии, Николай Первый все больше  испытывал желание сблизиться именно с этой страной. Фразу, сказанную Лениным после  казни его брата (фатальное совпадение), «Мы пойдем другим путем», по справедливости нужно бы отдать Николаю Павловичу. Он продолжил дело своего брата, но так, что даже его приближенные ничего не заметили! Это была потрясающая «подпольная» работа!
В чем же она заключалась? В сговоре с иностранными государствами – с вольным городом Бремен Германского союза и Англией. В конце тридцатых годов 19 века Россию еще можно было называть «жандармом Европы», поскольку она пока что  контролировала новые территориальные образования там после победы над Наполеоном. А именно на Венском конгрессе был создан Германский союз вместо распущенной в 1806 году Священной Римской империи. В него входили Австрия, королевства Пруссия, Бавария, Саксония, Ганновер, Вюртемберг и четыре города-республики – Франкфурт, Гамбург, Бремен и Любек.
Теперь, как говорится, «следите за руками»: ненавидя французскую революцию 1830 года, нового, «буржуазного», короля Франции  Луи Филиппа, из-за которого либеральное  революционное движение перекинулось и в Германию,  Николай Первый в 1839 году принимает в России эмиссара из Манчестера,  родившегося и получившего образование и воспитание именно в свободном, конституционном городе Бремене, одним из первых в Германии освободившем крестьян от крепостной зависимости!
           Тот, кто узнал бы о двойных стандартах в мышлении русского императора-реакционера, беспощадно подавившего бунт декабристов в 1825 году, и о его тайном сговоре с Англией и конституционным Бременом в 1839 году, мог бы назвать его государственным изменником. И, возможно, был бы прав…
          То, что сделал Николай Первый, было гораздо рискованнее и революционнее, чем  планировал его брат, император Александр Первый. Практически одновременно с Англией он начал в России промышленную революцию, которая затем совершила в короткое время  настоящий переворот в российском обществе, породив  новый класс влиятельной и богатой буржуазии – купечества и промышленников. Веками русские цари не могли справиться со своими антагонистами – боярами и дворянами-аристократами, сколько бы они не меняли их местами, не гнобили и не «переделывали», отрезая бороды и одевая в европейское платье, пытаясь приблизить их к прогрессу. Николай Павлович решил эту проблему быстро и радикально, и дворянских «девочек» повели в «кабинет» вчерашние крестьяне-раскольники, ставшие в короткое время русскими олигархами. Так что поэты, поклоняющиеся белогвардейщине, имейте совесть – признайте это и не валите все на большевиков в кожаных тужурках.

2

Самое удивительное и потрясающее в этом проекте Николая Первого то, что осуществлять его из Манчестера в 1839 году прибыл всего лишь один человек – восемнадцатилетний  мальчик Людвиг Иоганн Кноп. Который в год смерти Гоголя (еще одно мистическое совпадение), 1852-й, принял российское подданство и стал Львом Герасимовичем Кнопом. В 1839 году на родине Кнопа, в вольном городе Бремене, правили с помощью Конституции, а в Англии два года уже правила юная королева Виктория. Может быть, на роль тайного эмиссара с особыми полномочиями поэтому ею и был выбран такой же молодой человек?
           А возможно была и другая причина – в России в это время для управления имуществом и заключения договоров был необходим возраст 17 лет, но – с попечителем, и только в 21 год – без. Кноп приехал в Россию в должности помощника московского представителя  Де Джерси и Ко. Но работал он под его руководством недолго и вскоре обрел полную самостоятельность, видимо, успешно пройдя  «испытательный срок».
Вспомним, что именно в это время – в 1841 году, летом, происходят встречи Лермонтова с приемной (четвертой) дочерью генерала Верзилина и ее мужем, купцом Карякиным, в доме  Верзилиных. Снова – «мистическое» совпадение? Но в это самое время юный эмиссар из Англии уже вовсю отбирает кандидатуры для промышленного бизнеса в России.  Хотя, конечно, вопрос – а он ли отбирает, или ему подбирают нужных и верных людей? А доверие того всемогущего, кто стоит за этим делом, нужно еще заслужить…
И в доме генерала Верзилина на  молодежных вечерах, где присутствует поэт Лермонтов, появляется серой тенью,  оставшийся неопознанным историками и литературоведами, некий купец Карякин, муж какой-то неизвестной приемной дочери генерала. Кто же он? Нам это неизвестно (спасибо, что кто-то хотя бы фамилию купца нам оставил). Воспользуемся ею.
Самый известный из Карякиных – Василий, по возрасту годится в сыновья таинственного пятигорского Карякина. Он – православный старообрядец, купец, имевший бизнес в Славянске (Донецк), Рыбинске, Ярославле, Казани. Октябрист, депутат Госдумы 3-го созыва. Из мещан города Рыбинска. По окончании Рыбинского уездного училища в 1863 году, поступил на службу к хлеботорговцу Ф. А. Боинову и со временем стал заведующим конторой. В 1877 году переселился в Казань, где вступил в крупную хлебную торговлю своего тестя П. Г. Суслова, а после его смерти сам возглавил дело. Успехами на этом поприще заработал самую широкую популярность по всему Поволжью. Был удостоен звания коммерции советника. В 1894—1903 годах был старшиной Казанского биржевого комитета, а в 1906—1909 годах — председателем Рыбинского биржевого комитета. Кроме того, состоял членом учетных комитетов Рыбинского и Казанского отделений Государственного банка.
Как видим, тут всплывает еще одна интересная фамилия, которая ведет нас от Лермонтова к Достоевскому – Сусловых. Аполлинария Суслова была любовницей писателя и его спонсором.
По официально принятой сегодня биографии, отец Аполлинарии,  Прокофий Суслов, начал жизнь крепостным крестьянином графов Шереметевых (чего не могло быть - старообрядцы не были крепостными), а затем выбился в купцы и фабриканты, стал владельцем ситцебумажной фабрики. Дочерям Аполлинарии и Надежде ( родилась, как и Аполлинария, в Нижегородской губернии в селе Панино Горбатовского уезда,ныне Сосновский район Нижегородской области) он решил дать настоящее образование. Она впоследствии стала первой русской женщиной-врачом, но проживала, выйдя замуж, в Европе.
               Аполлинария училась в пансионе благородных девиц, потом семья Сусловых перебралась в Петербург, и здесь девушка стала посещать лекции в университете и познакомилась с  Достоевским, став его любовницей, музой, спонсором и прообразом самых ярких  образов  женщин-нимфеток.

3

Конечно,  в связи с этими лицами не может не заинтересовать  образ главного идеолога СССР  Михаила Андреевича Суслова, который после Великой Отечественной войны возглавил в стране борьбу с космополитизмом – поклонением всему западному. Тогда полетело много голов писателей, режиссеров, актеров. В том числе, было расстреляно четверо поэтов - членов  Еврейского антифашистского комитета, который, как считала разведка Сталина, хлопотал о передаче Крыма  для образования  независимого еврейского государства под  патронатом Америки.
        Как и у всех лидеров СССР дореволюционного рождения, биографии выдуманы. Многие сменили фамилии. И  Михаил Андреевич Суслов, похоже, тоже сильно путал следы.
      Итак,  Михаи;л Андре;евич Су;слов (8 [21] ноября 1902, Саратовская губерния — 25 января 1982, Москва) — советский партийный и государственный деятель. Член Политбюро (Президиума) ЦК КПСС (1952—53, 1955—82), Секретарь ЦК КПСС (1947—82). Пик карьеры М. А. Суслова пришёлся на времена Брежнева, хотя влиятельным деятелем был уже при Сталине и Хрущёве. Являлся идеологом партии, и его иногда называли «серым кардиналом» советского строя и «Победоносцевым Советского Союза»
             Родился в крестьянской семье в селе Шаховское Хвалынского уезда Саратовской губернии, ныне Павловского района Ульяновской области.
Придерживался ортодоксально-марксистских взглядов, стараясь сохранить стабильность, не прибегая к крайностям, однако настойчиво подавлял идеологических противников. Сусловым определялась позиция по отношению к последствиям культа личности Сталина — он препятствовал реабилитации Сталина, но пресекал широкую критику его деятельности, допуская при этом в печати упоминания о Сталине преимущественно в военных мемуарах.
Непоколебимо стоял на позициях самого ортодоксального толкования марксизма, неприятия любого отклонения от него, идеологической войны с буржуазной идеологией.
Несмотря на своё огромное влияние в государстве, был крайне скромен в быту и вёл образ жизни, близкий к аскетическому. Был предельно вежлив, вёл себя приветливо и доброжелательно как с подчинёнными, так и с идеологическими противниками.
Последние качества – это явное указание на  старообрядческое происхождение  «серого кардинала» СССР.
Не доверяя официальной биографии, находим общие слова в текстах о месте рождения  Михаила Андреевича и Аполлинарии и Надежды Сусловых. Это слово – Сосновка.  В Сосновском районе Нижегородской области родились эти представительницы богатейшего купеческого рода России, В деревне Сосновая Маза (старообрядческом анклаве)  Саратовской области сегодня вспоминают, как в 50-е годы здесь ходил старичок, продававший старообрядцам изготовленные им нательные крестики, и с гордостью рассказывал, как «его внук Миша Суслов в Кремле большой начальник».
Никогда бы главный идеолог СССР не оставил своего дедушку в глуши бродить с  крестиками и рассказывать о нем всякие байки. Ну а если кто-то действительно бродил и что-то рассказывал? Значит – только  потому, что это было нужно самому Суслову. Чтобы подтвердить факт своего рождения именно в этих местах – от  крепостного крестьянина. Хотя, повторяю, старообрядцы никогда не были крепостными. 
Почему же в биографиях не только знаменитых большевиков, но и не менее знаменитых купцов – олигархов из клана Кнопа сохранилась вот эта несуразность – происхождение из семей крепостных крестьян? Взглянем на этот факт пристальнее, поскольку он очень важен и безумно интересен одновременно.


4

Первым купцом, с которым Людвиг Кноп заключил договор на поставку новой техники из Англии в Россию, был московский текстильный магнат Савва Васильевич Морозов. Произошло это уже в начале 1840-х годов,  когда  юный немец вошел в тот возраст, который позволял ему заключать бизнес-договора. К этому времени в Москве он основал собственный торговый дом, занимавшийся поначалу исключительно торговлей хлопком.
Затем последовало знакомство с Морозовым. Бывший крепостной (это тоже не может быть правдой, поскольку Морозовы – старообрядцы), так и не выучившийся как следует грамоте, Савва Морозов успел разбогатеть и был одержим идеей оснастить свою первую ткацкую мануфактуру в селе Никольском -- будущую знаменитую Никольскую -- новейшей техникой.
Но это так считают историки, которым невдомек, кто на самом деле стоял за всеми сделками Кнопа с самого начала его бурной деятельности в России. Наверное потому именно с Саввы Морозова началось импортное техническое вооружение российской текстильной промышленности, что его фамилия была знаковой – это же «стяг» русского Раскола! А именно на него сделал ставку Николай Первый в своем проекте технической революции в стране, и чтобы привлечь к делу старообрядцев, получить их доверие эмиссару Кнопу, и была выбрана эта громкая и знаковая фамилия Морозовых – как первопроходцев-партнепров для Англии. И это сработало. Старообрядцы потянулись к Кнопу.
Однако я бы хотела обратить внимание на одну маленькую деталь – отчество Саввы – Васильевич. Обратимся  к его  биографии.
Моро;зов, Са;вва Васи;льевич (1770—1860) — российский предприниматель и меценат, основатель династии Морозовых. Морозовы происходят из древнего старообрядческого рода из деревни Зуево Богородского уезда Московской губернии. В 1842 году Морозовы получили потомственное почётное гражданство.
Савва Васильевич Морозов был крепостным крестьянином помещика Рюмина (повторяю, это не может быть правдой), «пастухом, извозчиком, ткачом-рабочим, ткачом-кустарем, который пешком ходил в Москву продавать свой товар скупщикам, затем владельцем мелкого заведения — раздаточной конторы — фабрики». В 1797 году Морозов женился на дочери красильного мастера Ульяне Афанасьевне.
Теперь обратимся к биографии В.И. Ленина. Его дед по отцу - Николай Васильевич Ульянин (1768—1836) был вольным крестьянином села Андросово Сергачского уезда Нижегородской губернии. Здесь совпадают два имени – отчества  Саввы Морозова и деда Ленина , Николая Васильевича Ульянина, и имя Ульяна. Дед Ленина всего на два года старше Саввы Васильевича, то есть,  теоретически они могли быть братьями. А если Николаю Васильевичу понадобилось сменить фамилию, то могло быть использовано имя жены брата – Ульяна.

5


Да, конечно, это из области фантастики. Но именно в фантастической действительности и жило тогда российское общество, даже не подозревавшее, какие перемены в нем уже происходят, благодаря всего лишь одному нанятому императором Николаем Павловичем человеку – по сути дела, мальчику - из свободного немецкого города Бремена…
Как говорят историки, взлет купцов Морозовых начался с Саввы Васильевича после  поражения Наполеона и  бегства французской армии из сожженной Москвы, когда предприимчивый Савва  быстро наладил успешное ткацкое производство. Но если иметь в виду, что биография его выдуманная, то и фамилия Морозов могла быть придуманной – и не им самим. Кем же? Может быть, тем, кто еще тогда задумал план 2 на случай провала плана с демократическими реформами. Да, это мог быть император Александр Первый, и его брат Николай Павлович всего лишь воспользовался этим планом после  разгрома декабристского движения. Но Александр Павлович не был оригинален, если рассчитывал привлечь  оппозиционный Раскол на свою сторону. Еще Петр Первый через Меншикова тайно покровительствовал  старообрядцам Выговской общины на Севере, где процветали наука и ремесла, где трудились замечательные мастера. Именно здесь получил  первое глубокое образование Ломоносов и отсюда отправился в Москву с весомыми рекомендациями.
Сегодня есть родословная рода Морозовых, которая начинается  с Саввы Васильевича и пятерых его сыновей. До того – полная неизвестность. Кто родители, есть ли братья и сестры – мы не знаем.
Что примечательно: фамилия Николая Васильевича Ульянина, отца Ильи Николаевича Ульянова,  тоже выдуманная. До сих пор никто из историков не сумел объяснить, откуда она у него взялась? Поэтому нет смысла доверять и  изложенной в учебниках  истории  происхождения отца Владимира Ильича Ульянова-Ленина. Конечно, говорить о его родстве с Саввой Морозовым, который  был связан с Горьким и имел царские амбиции, это фантастика. Но глаза – глаза у Ульяновых и Морозовых говорят  о присутствии в них азиатской крови. И мы узнаем это  именно с  портретов Саввы Васильевича Морозова и Илья Николаевича (сына Николая Васильевича Ульянина) Ульянова. А еще – болезнь. И Савва Морозов, и Владимир Ульянов умерли, имея генетические отклонения в развитии центральной нервной системы.
Смерть настигла Савву Морозова тогда, когда он понял – его царским амбициям не суждено сбыться. И он не мог в это поверить, не мог  понять,  как же случилось, что  его, известного в России и в Европе представителя рода, предназначенного для великих  государственных преобразований, для смены династии Романовых, отодвигают в сторону со всем его несметным богатством и всеми заслугами  рода Морозовых перед Отечеством.  Знал  или не знал он тогда, летом 1905 года в Каннах, когда решил застрелиться, что роль лидера отдана совсем другому человеку – совершенно неизвестному, невзрачному и не имевшему никаких богатств?  Как это было похоже на то, когда 65 лет назад в Россию прибыл никому не известный  тщедушный немец, почти еще ребенок, которому властители двух великих держав отдали в руки  поистине королевские полномочия в деле технического вооружения чужой страны.
Да, Кноп «выбрал» для своих великих дел в России первым именно предка Саввы Морозова. И, возможно, сам Александр Первый готовил его для этой роли, а Николай Первый продолжил дело брата. Но в это же самое время кто-то начал поддерживать и продвигать другого человека с отчеством, как у Саввы Васильевича Морозова, с выдуманной фамилией Ульянин,  таким же азиатским прищуром глаз и скрытым тяжелым  генетическим недугом.
Николай Васильевич Ульянин, а затем его сын Илья Николаевич Ульянов могли получать поддержку из того же источника, что и Савва Васильевич. Только последний был официальным участником грандиозного проекта Николая Первого, а Ульянины-Ульяновы – скрытым Кнопа. Как и  десятки, затем сотни, затем тысячи,  затем десятки тысяч  акционеров-агентов  многочисленных  предприятий эмиссара английской королевы Виктории. И если роль Саввы Васильевича и его потомков  в российском бизнесе была абсолютно легальной, то не менее важная роль просветителя Ильи Николаевича Ульянова и его детей – совсем иная. За внешним благородством задачи народного образования скрывалась напряженная идеологическая обработка русских умов под патронатом  самой английской королевы.

6



Ну а теперь – о поддельных биографиях царских олигархов и знаменитых большевиков. Почему, даже зная об этом факте, мы и сегодня не можем докопаться до их истинного происхождения? В разведке с испокон века есть такой испытанный прием:  чтобы настоящая биография агентов никогда не была обнаружена, им давали фамилии и имена… умерших младенцев. Таким образом они приобретали и свое новое происхождение. Вот почему за Морозовыми, Сусловыми  и  иже с ними тянется их  «нелепая» принадлежность к семьям крепостных крестьян, у которых спецслужбы тайно «забирали» имена их умерших детей, чтобы передать их своим агентам. И, даже не подозревая об этом,  семьи крепостных чудесным образом «приобретали»  новых членов своих семейств.
Почему они не делали это с семьями старообрядцев, похоронивших детей? Скорее всего, идя на службу государю в качестве важных агентов, старообрядцы наотрез отказывались допускать колдовские игры с  «мертвыми душами» своих усопших младенцев ( опять мистическое совпадение с Гоголем, или  сюжет для его поэмы «Мертвые души» отчасти родился в недрах спецслужб, а Александр Первый и затем его брат Николай Павлович таким образом  захотели оставить кому-то след к тайне происхождения своих знаменитых агентов, понимая, как далеко они пойдут с их подачи и  зайдут на самый верх управления государством?)
Соглашаясь взять имя умерших младенцев, старообрядцы понимали, что совершают обряд оборотничества, но не хотели при этом беспокоить души собственных детей, вступая в контакт только с чужими семьями, принимая в себя чужую родовую кровь чужих мертвецов. И это позволило им «волшебным» образом остаться навсегда неузнанными среди людей.
Разведчиков и друзей Жуковского, Пушкина, Гоголя, а затем проницательного Лермонтова и несчастного эпилептика Достоевского, страшно пострадавшего за  Гоголя, мучили образы оборотней и бесов. Не зная всей действительности, которую «производили» тайные царские спецслужбы, они, имея доступ к определенной части документов секретных  экономических и шпионских операций, чувствовали: там есть какая-то чертовщина. Вспомним, что нечистая сила в сказке «Вий» Гоголя живет в церкви. Жуковский перевел балладу английского писателя Саути  о таинственной  киевской старушке, которая совершала ведьминские обряды. Пушкин в стихотворении «Бесы»  завораживающе  написал:

Вижу: духи собралися
Средь белеющих равнин.
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?

А вот начало поэмы Лермонтова «Демон»:




Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой;
Тех дней, когда в жилище света
Блистал он, чистый херувим,
Когда бегущая комета
Улыбкой ласковой привета
Любила поменяться с ним,
Когда сквозь вечные туманы,
Познанья жадный, он следил
Кочующие караваны
В пространстве брошенных светил;
Когда он верил и любил,
Счастливый первенец творенья!
Не знал ни злобы, ни сомненья,
И не грозил уму его
Веков бесплодных ряд унылый...
И много, много... и всего
Припомнить не имел он силы!


Используя имена отошедших в мир иной «чистых херувимов», «испеченные» таким образом в царской разведке демоны России обретали свою новую жизнь – жизнь богатых и всемогущих людей. До такой степени всемогущих, что в 1917 году они заставили отречься императора Николая Второго от престола, а затем безжалостно уничтожили  его и его детей. Если их демоническая жизнь возникла на смерти чужих младенцев, могли ли они существовать вне рамок этой смерти? Для того, чтобы продолжить свое существование оборотней на земле, чтобы править страной, они должны были уничтожить свидетелей… Вспомним, кто в это время восходил на российский престол – Ленин и Сталин, имеющие за спиной неправдивые биографии и фамилии неизвестных предков, которые они со временем вообще заменили псевдонимами. Как и все их поистине бесовское окружение преимущественно – из русского Раскола.
Помните, как у Достоевского Раскольников в романе  «Преступление и наказание» размышляет в горячке перед убийством старухи-процентщицы: тварь я дрожащая или могу? История показала: тварь дрожащая, даже если и осмелится, то все равно не может изменить мир к лучшему путем отобрания чужих душ, обмана и террора.

7

Если принять  описанную мною версию грандиозного проекта Николая Первого и Виктории по техническому вооружению российской промышленности в 19 веке с привлечением трехсотлетней на ту пору оппозиции – Раскола – и иностранного капитала, то можно  более внимательно взглянуть на гибель правнука Николая Павловича и  отца внука королевы Виктории (цесаревича Алексея) императора Николая Второго  с женой (внучкой королевы Виктории) и пятью детьми.
Этот проект хранил в себе тайны, не подлежащие разглашению. Обнародование их грозило и Николаю, и Виктории большими неприятностями. Представьте себе, какие ресурсы были задействованы, и сколько в них было «черного нала», которым  оба правителя могли распоряжаться бесконтрольно. Но дело вовсе не в личных карманах венценосных партнеров, это такая мелочь, о которой и говорить не стоит. Дело в огромных суммах, которыми и Николай, и Виктория могли распоряжаться бесконтрольно в делах внутренней и внешней политики, не прося на то разрешения и средств у своих правительств. А значит, они могли за их спиной сговариваться с главами других иностранных государств и принимать какие-то тайные решения. Но это уже граничит с понятием государственной измены в случае провалов тайных проектов и нанесения вреда представляемым ими государствам – то есть, Англии и России.
Именно этим, в конце концов, и завершилась техническая англо-русская революция в России – поражением монархизма,  политической революцией и развалом Российской империи, то есть, потерей государственности. Соблазн Николая Первого  пойти в ногу с развитой Англией в деле технического оснащения страны закончился крахом династии Романовых.
Мы не знаем, какие были личные договоренности между Николаем и Викторией ( как, к примеру, сейчас Международный валютный фонд требует взамен кредитов перемен в социальной политике слабых государств). Но то, что на сотнях новообразованных промышленных предприятиях России создаются совершенно новые социальные условия, Николай не мог не замечать. И если мирился с этим, значит, по договоренности с Викторией, которая ставила свои задачи перед Людвигом Кнопом.
Причем – заметим, те русские предприниматели, которые хотели вступить в этот бизнес самостоятельно,  не играя по кноповским правилам того же обязательного акционирования с неизвестными иностранцами, проигрывали и теряли деньги.
Едва ли Николаю Первому было нужно резкое расслоение российского общества низшего класса по социальному принципу. Такое положение обязательно приводит к социальным волнениям и потрясениям. Но царь это допускал, однако, усиливал жандармерию, контроль за политическими выступлениями. Вспомним, как жестоко он обошелся с писателем Федором Достоевским, которому прочили большую карьеру в литературе, но он вместо этого  пошел на каторгу за то, что посещал кружок коммунистов и читал там разгромное хулиганское письмо Белинского Гоголю.
Жандармы не помешали возникновению в России прогрессивного течения народничества с его «снами рожденной писателем Чернышевским бизнес-вумен Веры Павловны" из романа "Что делать?", которая уже понимала, кто виноват и что надо делать. Надо было идти работать женщинам, становиться полноценными членами общества. В жизни такую Надежду Павловну  сыграла Аполлинария Суслова, явившая миру и истории свой не очень-то приятный образ женщины нового времени.
Люди, которых выдвинул новый российский олигархат из среды Раскола, олигархат, взросший на английских ресурсах и обученный изощренным приемам протестной политической борьбы за власть, вошли в эту самую власть после свержения царизма в России в 1917 году. Но те, кто заменил Романовых на новом российском престоле, совсем не хотели обнародовать свои  настоящие биографии и истинные имена. Они предпочитали числиться детьми крепостных и носить вместо фамилий псевдонимы.
Правнук Николая Павловича император Николай Второй был носителем тайн своего прадеда и королевы Виктории в «кноповском» деле. Также, как и английский король, его кузен и «двойник» Георг Пятый. И эти тайны были в руках свергнутого императора козырной картой не только для освобождения, но, вполне возможно, и восстановления на престоле, если бы состоялся праведный суд над ним. Кто знает, что бы он мог поведать о людях, которые получили вместо него власть в стране? О людях, которые его свергали? Но еще хуже -  что он мог рассказать об участии Англии в государственном перевороте в России и о том, какие дела за спиной правительств и народа проворачивали внутри своих стран и на международной арене на деньги от проекта Николай и Виктория?  Вот что заботило и большевиков, и английского короля Георга Пятого. Им  политические и экономические разоблачения, которые бы перевели стрелки вины на них, были не нужны. И семья Николая Второго была обречена погибнуть вместе с ним и его тайнами.
А грандиозный англо-русский проект технической революции в России  в 19 веке еще ждет своих исследователей.



8



Английская королева Виктория в середине 19 века рожала и рожала потомков, некоторые из которых были словно братья-близнецы  детям Романовых. Как ей удалось   провести такую «селекцию», остается и сегодня загадкой, но ее сын Эдуард,  наследник на английском троне после ее смерти Эдуард Седьмой, был на одно лицо с российским императором Александром Третьим. Которого задумал убить сын Ильи Николаевича Ульянова, старший брат Ленина, Александр. Может быть, уже тогда тайные силы освобождали трон для другого человека? Известно, что Виктория не хотела, чтобы на английский трон  садился ее старший сын. Она вроде бы не любила его, считала виноватым в смерти своего мужа, принца  Альберта, держала от себя подальше. Но… может быть, это была всего лишь изощренная игра  английской королевы, которая готовила старшему сыну русский трон? Однако «двойник» русского императора  все-таки стал английским королем после смерти матери, а Александр Третий умер своей смертью, хотя и слишком рано. Ну а  брата Ленина, как известно, повесили.
Когда в России появился  очередной английский  «клон» наследника престола – Николая Второго, его двоюродный брат принц Георг, будущий король Георг Пятый,  в стране не на шутку переполошились и заговорили о том, что английский наследник тайно приезжает в Россию и правит ею. Нет, правил Россией Николай Второй,  Романов с лицом  Георга Пятого, но женившийся на внучке английской королевы Виктории и вошедший тем самым в семью Виндзоров.
«Сбылась мечта идиота» (прости Господи), воскликнул бы  провидец Гоголь. Но не надо думать, что тут кто-то оскорбляет русского венценосца. Это всего лишь ассоциация с идиотом - князем Мышкиным из романа Достоевского, который страстно мечтал жениться на порочной нимфетке, растленной богачами, купцами, в том числе. Ну и Иван Грозный тоже грезил вступить в династический брак с английской королевой Елизаветой Первой, чтобы объединить Европу и Россию в глобальное государство, перед которым бы склоняли головы все страны и народы. Знал бы он, чем все закончится, когда его мечта сбудется – Российская империя падет.  Гоголь знал и предупреждал, но его не послушали и объявили сумасшедшим.
А пока шла вся эта катавасия  с династическими проблемами Романовых, Виктория готовила и запасного кандидата на русский престол. Выбор пал снова на невзрачного, никому не известного человечка – как когда-то на Кнопа. Только она сама или Николай Первый могли бы рассказать, чем они  руководствовались в таком своем выборе. Но они унесли эти тайны с собой в могилу. Как и с Кнопом, решение с Ульяновым-Лениным было вполне успешным. Кноп создал в России новую промышленность, наводнив ее многочисленными агентами английской королевы. И если бы ими были только неизвестные зарубежные акционеры и специалисты! Нет, благодаря  новой социальной политике  преданными агентами ее величества стали целые огромные коллективы  трудящихся этих предприятий, а также их семьи. И это был мощный отряд непримиримой оппозиции, боевой кулак будущей  Октябрьской революции в России. Вся эта хорошо подготовленная, обученная и откормленная сила неожиданно для всех была отдана в руки Владимира Ульянова, а не  наследника огромной промышленной империи Саввы Морозова, как он рассчитывал.
Владимир Ульянов-Ленин создал на месте Российской империи  новое государство СССР. Но до сих пор, очнувшись от гипноза революционных лозунгов, бывшие его граждане не могут понять: как же все-таки случилось, что Украина и Донбасс были отделены от России, Конституция СССР  разрешала свободный выход любой республики из его состава? Историки ссылаются на политическую необходимость таких подходов при создании нового государства. Но  шли годы, советская власть крепла, авторитет ее руководства был непререкаем, международное положение прочным, а исконные русские земли – Украину и Донбасс -  никто не возвращал России, Конституцию никто не менял. Более того, в 1954 году и Крым, за который Америка не прекращала бороться любыми способами, без всякого законного  обоснования отошел к Украине. И такое положение  продолжалось со времени начала правления Ленина до конца правления коммунистов – при всех руководителях СССР. Почему? До сих пор вопрос висит в воздухе. Может быть, ответ на него мы получили бы, узнай, кто на самом деле правил СССР, люди какого рода-племени? Но мы до сих пор ничего о них не знаем и имеем представление об их происхождении лишь по  подложным биографиям и именам чьих-то умерших новорожденных детей.


9



И вот теперь давайте поймем, откуда взялся ГУЛАГ в СССР – террор. Представьте себе, что и Ленин, и Сталин ( а затем и все другие руководители Советского Союза) знали, кто были люди, которые работали на предприятиях Кнопа. Да, они были против правления Романовых – как гонителей старой веры и  старообрядцев. Но они не были и за советскую власть. По той причине, что привыкли подчиняться советам иностранных директоров  и англичанину немецкого происхождения Кнопу, которые представляли в России интересы Европы.
Тем опаснее  была эта «ситцевая»  оппозиция, что она была обучена и воспитана в преданности английской королеве, но не русским властям. Тем более – «безродным» большевикам. Теперь из этой среды выходили представители интеллигенции, получавшие образование в Германии. И им отлично знал цену Ленин, вот почему  и говорил, что  русская интеллигенция – это говно и проститутки. И он ее боялся, поэтому не останавливался перед тем, чтобы проредить ряды кноповской оппозиции.
Сталин также все об этом хорошо знал, и став преемником Ленина, открыл по ней огонь. Можно себе представить, как он действительно сходил с ума, понимая, сколько врагов в стране окопалось. Разве возможно было переловить всех, кто работал у Кнопа? Но Сталин решил это сделать, и построил лагеря для исправления оппозиционеров, которые подались в натуральные и идеологические террористы, шпионы. Конечно, их было очень много, зомбированных специально обученными  людьми, которые приезжали на предприятия под видом инженеров, учителей, врачей и акционеров из Европы.Но вот таких, как  академик-генетик Николай Вавилов жалко особенно. Его уморили в тюрьме за шпионаж в пользу Англии. Может, он и передавал какие-то научные сведения туда, но, скорее всего, считал это простым обменом  научной информацией: сам-то он сколько ее привез из своих странствий!
На самом деле, Сталин  реально мог опасаться принадлежности Вавилова к семье  богатейшего купца-миллионера, хотя и пришедшего в ткацкий бизнес в конце 19 века, но также, как и ранние его участники -«кноповцы», не имевший настоящей биографии, с придуманной фамилией. Женившись на племяннице заместителя владельца Прохоровской Трехгорной мануфактуры, он укрепил свое положение в купечестве, очень выгодно сотрудничая с этим крупнейшим предприятием в России. Его сын Николай стал ученым и объездил  весь мир, создав  ценнейшую коллекцию злаковых культур.
Московская Трехгорка была  известным застрельщиком революции 1905 года, здесь наверняка хорошо и эффективно поработали знатоки организации бунтов из-за рубежа,  доведя стачку до вооруженного восстания. Может быть, Сталин боялся обнаруженных у Вавилова связей с этими «менеджерами» революций и государственных переворотов, а не обмена с европейскими академиями семенами пшеницы? Но так и осталась тайной истинная причина ареста и гибели талантливого Николая Вавилова, так же, как и неразгаданные тайны гибели Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Но стиль власти в отношении ко всем им – и при императоре Николае Павловиче, и при советском диктаторе Иосифе Сталине – один и тот же, и, увы, очень знакомый нам…
Оппозицию  ловили, судили, расстреливали и сажали. Но она не сдавалась (нужно понять, что старообрядцы триста лет жили в скитах, вдали от цивилизации, они имели очень стойкий характер) и в конце концов нашла себе лидера и путеводную «звезду» - Троцкого. Борьба в СССР против СССР разгорелась с новой силой, опираясь на стойкую антисоветскую идеологическую базу и огромное количество сторонников среди всех слоев населения, в том числе, в ЦК КПСС. С приходом  во власть Хрущева троцкисты одержали окончательную победу. Но все-таки им пришлось еще подождать немало времени, хорошенько «опериться» дензнаками, чтобы  окончательно уничтожить Советский Союз.
Почему в нем оказалось так много сторонников Троцкого, врагов советской власти? Потому что очень умело выстраивалось сопротивление: во власть любого уровня подбирались мошенники и подлецы, которые портили жизнь народу, велось активное обучение детей гулаговцев в институтах и университетах, причем откровенно – преимущественно на химических факультетах ( основа террора). В КПСС на всех уровнях коммунистов почти полностью подменили троцкистами или безответными малоразвитыми особями. И конечно, троцкисты всегда и всюду имели материальную поддержку – их охотно и без проблем принимали в партию, обеспечивали им теплые хлебные места по всей стране, жить в которой любому честному человеку становилось все противнее, сложнее и  опаснее.
Но и представители оппозиции рыдали и вопили на кухнях, что им жить в СССР противно и опасно. Кому верить? И тем, и другим. Честные, неосведомленные патриоты мучились от подлости  подмененной троцкистами власти, от бесперспективности и безысходности, а оппозиция изнывала в ожидании  своей победы над СССР и безобразничала, как могла.
И вот что мы имеем сегодня в литературе и кино: современная «пятая колонна», плотно засевшая там,  изо всех сил «обличает» ужасных чекистов и партработников, которые терзали «честных» советских интеллигентов в ГУЛАГе, мучили и  пытали их и на воле не давали жить. Но все эти  литераторы и киношники как-то ловко опускают тот момент, что эти «треклятые» чекисты  и  гнусные партработники были из их же «пятиколонного» лагеря  непримиримых троцкистов, захвативших власть в СССР еще при Сталине, как бы он ни нахваливал себя за победу над Львом Троцким. Да, Тараканище он убил, но его «детки» миллионами уже расползлись и по СССР, и по всему миру. И сегодня успешно ползают, пожиная  лавры настоящих победителей. Мы можем возмущаться сколько угодно, наблюдая эту отвратительную подмену  в современной литературе и кино, но поделать с этим никто ничего не может – здесь по-прежнему еще действует закон оборотней. И когда это кончится, сказать никто не сможет. Как говорится, время покажет.



10


А затевалось это все в начале 19  века…
 Наше текстильное производство оставалось мелкокустарным и не могло претендовать на статус промышленного из-за низкого уровня технической оснащенности. В огромной Российской империи имелось всего девять частных прядильных заводов и одна государственная Александровская мануфактура, державшая более половины рынка. Объем импорта хлопковой нити превышал объем «родной», произведенной в России, более чем в десять раз (420 тыс. и 37 тыс. пудов соответственно), а техническая отсталость большинства мануфактур и неразвитая система кредитования не обещали никаких перспектив и в обозримом будущем.
И вот в Россию приехал  восемнадцатилетний неизвестный мальчик Кноп, о котором сегодняшние историки в один голос говорят, что именно ему страна обязана своей первой промышленной революцией. Не тогда, когда он вошел в зрелый возраст – ну хотя бы лет в тридцать – а прямо сразу по его прибытию в Россию этот прогресс и начался. Конечно, наша страна, и по определению европейцев – страна чудес, таинственная Россия, населенная людьми с загадочной душой. Но у всякой тайны есть разгадка, особенно, если иметь заветный ключик, которым можно открыть  потайную дверцу. А что за ней? А за ней – театр, как в сказке про Буратино. В нашем случае  это театр, я бы сказала, трех актеров. Но каких! Действующими лицами тут были  русский император Николай Павлович, английская королева Виктория и невзрачный и никому неизвестный  тщедушный  восемнадцатилетний юноша Кноп из немецкого вольного города Бремена.
Разумеется, эти поистине сказочные «бременские музыканты»  заранее подобрали волшебный же «оркестр» единомышленников и  знающих свое дело специалистов (экономистов, банкиров, инженеров, - засекреченных менеджеров высочайшего класса), среди которых легальным был лишь юный Кноп. И именно ему все эти спецы высочайшего мирового уровня, имена которых так и остались  покрыты мраком тайны,  должны были подчиняться. На самом деле – только двум «дирижерам» - Николаю  и Виктории.
Только эти двое разрабатывали свой секретный план, учитывая государственную выгоду и  идя на  компромиссы. Один из них был поистине ужасным и судьбоносным для России. Это – бескредитный метод работы Кнопа по созданию новых ткацких фабрик в России. Англия обязалась предоставить оборудование – новые машины для этих фабрик, но деньгами кредитовать в полном объеме их огромное множество, чтобы в России в короткие сроки сформировался свой собственный  класс промышленников и финансистов, она отказалась. Что же предлагалось взамен? Всем нам хорошо известное с порочных 90-х годов прошлого века акционирование.
Вначале Кнопу приводили тщательно подобранного кандидата в будущие фабриканты.  Это мог быть  совершенно неграмотный крестянин-старообрядец. Но он должен был продемонстрировать сообразительность в плане полного подчинения Людвигу Кнопу. Если тот видел такое качество у кандидата, он говорил: «Хорошо, я построю тебе фабрику». И строил. Очень быстро, потому что в его распоряжение, как по волшебству, поступали  материалы, оборудования и средства. Нужно понять, если волшебная палочка была в руках Николая и Виктории, то она действовала в нужное время и в нужном месте. Но действовала при одном условии – изначально такие фабрики создавались юридически как акционерные общества. Построив, Кноп заявлялся к новому «хозяину» и  требовал увеличения количества акций, которые  продавались (или отдавались) людям, которых мы и сегодня не знаем. И обязательно  одним из акционеров  на каждом предприятии был он сам.
Вот в этом методе внедрения технического прогресса в ткацкое производство в России в 19 веке и состоял весь ужас. Действительно, страна становилась все более таинственной, потому что в ней расползалось темное «прогрессивное» облако – в национальное производство и финансы вошла масса иностранцев, о которых никто ничего не знал. Если говорить современным языком, то Николай Первый призвал интервенцию и позволил оккупацию в мирное время – за очень-очень большие английские ресурсы. К примеру, тогда одно из предприятий Англии по производству прядильных станков полностью работал только на Россию.
Людвиг Кноп (сказочная нечистая сила, маленький невзрачный оборотень – «двойник» двух великих людей, императора Николая Первого и королевы Виктории) за короткое время создал в России более 120 прядильных, ткацких и отделочных предприятий и был совладельцем каждого из них. Кроме того, он основал и был также совладельцем Товарищества Кренгольмской мануфактуры в Петербурге. То есть, он был пайщиком и владельцем всего на российском текстильном рынке.
Именно на Кренгольмской мануфактуре  были «обкатаны» новые формы социального устройства жизни рабочих: устройство школы, больниц, яслей, фабричной аптеки, обеспечение постоянной бесплатной врачебной помощи. Но странно:  вот при таких «райских», по российским понятиям того времени, условиях в 1871 году одновременно с восстанием парижских коммунаров забастовали и рабочие Кренгольмской мануфактуры. Это была самая первая рабочая стачка в России – та плата за европейский прогресс, о которой предупреждал русское общество  двадцать лет назад Гоголь, ошельмованный Белинским и Достоевским.
Но к этому времени Людвиг Кноп, ставший российским подданным Львом Герасимовичем Кнопом как раз в тот год, когда в муках умирал его «оппонент» писатель Гоголь, благополучно вернулся в свой родной свободный город Бремен. Где и скончался в 1894 году. Владельцами его несметных богатств в Росси стали его сыновья, но ненадолго. Начатая Николаем Павловичем  техническая революция в России в тридцатые годы 19-го века, закончилась социалистической революцией в начале 20-го века, и все совместные предприятия Кнопа, в том числе, и  предприятия его сыновей, были национализированы.
А что вы хотели?  В 1917-м началось изгнание бесов из таинственной страны России вот таким образом. Национальную промышленность нужно было очистить от иностранных владельцев, а от православия и от церкви большевики  решили вообще избавиться, чтобы не ворошить собственного прошлого, крепким узлом связанного с Расколом. В огне революции и машины, и люди теперь превращались в пепел. Это и был тот самый конец, о котором предупреждал  мудрый русский писатель Гоголь.


11

В 19 веке за двадцать пять лет в России  были злодейски убиты четверо гениев.  Но они вовсе «не иссякли» в загадочной стране России, а рождались в самых необыкновенных, колдовских, ее местах. Одним из таких загадочных мест  было поместье Рамонь в Воронежской губернии, где в 1849 году родился неизвестный мальчик, и ему было предназначено изобрести  оружие, которое  увеличивало убийство людей почти одновременно в пять раз больше, чем это было возможно до изобретения конструктора Сергея Ивановича Мосина.
Явление этого мальчика в России можно назвать столь же загадочным и столь же значительным, как и явление юного Людвига Кнопа за десять лет до  рождения будущего знаменитого конструктора отечественного оружия. Если с помощью английского эмиссара Кнопа Романовы внедряли технический прогресс в мирное производство, то с помощью Сергея Мосина им удалось перевооружить русскую армию накануне Первой мировой войны.      
Мы до сих пор не знаем, кто он на самом деле. По официальной биографии  – сын Ивана Мосина, управляющего усадьбой Рамонь, и неизвестной крестьянки Феоктисты, умершей в 1852 году при рождении второго ребенка, брата Сергея, - Митрофана. О нем история не оставила  никаких значительных фактов, кроме тех, что он дважды был женат, и второй раз – на Зинаиде Михайловне Балашовой, дочери  миллионера, пензенского купца первой гильдии Михаила Петровича Балашова, состоявшего в родстве по браку его другой дочери – Александры Михайловны – с богатейшей семьей купца Ашуркова.
Еще когда Митрофану Мосину было восемь лет, а его старшему брату Сергею одиннадцать, в середине 1860-х годов, начинается активная деятельность Балашова в качестве торгового депутата по организации ярмарок и обустройству базаров в Пензе. В 1867 году Пензенская казённая палата «за деятельность… в деле проверки торговли и промыслов в г. Пензе… изъявляет благодарность» М.;П. Балашову. В 1875 году по просьбе губернатора Александра Александровича Татищева Михаил Павлович согласился занять должность директора губернского комитета о тюрьмах. Утверждался он в этой должности Высочайшей властью.
    Высшим признанием неоспоримых деловых и организаторских качеств Балашова было избрание его в течение четырёх сроков (16 лет) городским головой. Это означало для Михаила Павловича вхождение в число первых лиц губернии и его участие в разного рода представительных депутациях. В частности, вместе с губернским предводителем дворянства и председателем губернской земской управы он участвовал  в освящении храма Христа Спасителя в Москве, а  в апреле 1883 года был приглашён на торжества по случаю коронования их Императорских Высочеств.28 июня 1904 года по специальному билету №;126 он встречал в Пензенском кафедральном соборе императора Николая II.
Он поддерживал дружеские отношения с одним из богатейших пензенских купцов Эмилием Фёдоровичем Мейергольдом, а  его старший сын Александр (1877-1956) заканчивал  2-ю мужскую гимназию с Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом.
Что же такое привлекло в сыне неизвестного бедняка, управляющего усадьбой Рамонь Митрофане Мосине  такого богатейшего и известного человека, как купец Балашов?

12



     Давайте внимательно посмотрим на историю  этого загадочного поместья, особенно, на  его хозяев – богатейших  воронежских купцов Тулиновых, каким-то чудом оказавшихся приближенными к царскому двору.
Тулиновы — воронежские предприниматели, удостоенные со временем дворянского достоинства. В начале XVIII века был широко известен суконный фабрикант Максим Сергеевич Тулинов. Другая ветвь прослеживается от владельца села Рамонь Ивана Ивановича Тулинова (1754—1827). Его сын  Николай Иванович Тулинов (1810—1852) был камер-юнкером Двора Его Императорского Величества, воронежским губернским предводителем дворянства (1844—1849). Дочери: Варвара, замужем за Николаем Филипповичем Вигелем; Анна, бывшая замужем за генералом Петром Романовичем Шеле — ей, после судебной тяжбы со своим племянником Ф. Н. Вигелем, в 1856 году досталось село Рамонь со свеклосахарным и стеариновым заводами и зимний особняк в Москве (суконные фабрики в Воронеже отошли к Вигелю).
В богатом  воронежском доме Николая Ивановича во время путешествий останавливались император  Николай Первый и цесаревич Александр Николаевич, будущий император Александр Второй. Только ли из-за особого доверия к купцу-миллионеру, или была другая причина? Вполне возможно,  Николай Иванович Тулинов был участником разработки проекта Николая Первого по  техническому оснащению прядильных предприятий России. Родом Тулиновы были из Тулы -  староверческого анклава России.
В «Писцовой книге» 1629 года указывается, что в Воронеже, в слободе беломестных атаманов и казаков, жили своими дворами атаман Томилка Тулнин (по соседству с атаманом Терехом Веневитиновым) и беломестный казак Левко Туленинов. В 1726 году потомок од¬ного из них, купец Максим Тулинов, вместе с воронежскими дворянами Фаддеем Веневитиновым, Иваном Титовым, Парамоном Лосевым и Марком Плотниковым, а также купцами Потапом Гардениным, Петром и Клементием Сахаровыми взяли в аренду Тавровскую казенную суконную фабрику. По договору с мануфактур-коллегией, они обязались увеличить количество станков на фабрике от 20 до 50 и производить сукно лучше солдатского, за что были освобождены от пошлины на 10 лет. На этом деле, поставляя сук¬но для армии, Максим Тулинов приобрел значительный капитал. В дальнейшем его потомки, в том числе и Иван Иванович, продолжили начатое им суконное производство.
Может быть, тот факт, что предок Николая Ивановича Тулинова  по госзаказу для армии  обязались и смогли более чем вдвое увеличить количество станков на суконной фабрике, то есть, успешно провел модернизацию ткацкого производства, привлек Николая Первого, собиравшегося модернизировать всю ткацкую промышленность России в кратчайшие сроки? Возможно, в доме Тулинова Николай встречался с купцами-раскольниками и советовался с ними, как эффективнее внедрить свой тайный проект в жизнь, кого и чем привлечь к нему из Раскола? Судя по тому, как успешно продвигалась карьера Николая Ивановича Тулинова, ставшего дворянином, камер-юнкером Двора Его Императорского Величества, воронежским губернским предводителем дворянства, Николай Первый продолжал испытывать к нему доверие.
Но в 1849 году ( в год рождения  у   управляющего его поместья Рамонь сына Сергея от неизвестной крестьянки Феоктисты)  не избирают предводителем воронежских дворян, а в год рождения второго сына у управляющего Мосина и неизвестной крестьянки Феоктисты – 1852-й – он умирает в достаточно молодом возрасте в 42 года.
После рождения Митрофана умирает и неизвестная Феоктиста. По какому-то мистическому совпадению в этом же году на острове Мадейра умирает простудившийся в поездке по Уралу муж дочери Николая Первого, Марии Николаевны, тридцатипятилетний герцог Максимилиан Лейхтенбергский. Но раньше всех, в марте, в Москве в страшных мучениях заканчивает свое земное существование 43-летний писатель Николай Гоголь.
Простое совпадение четырех смертей молодых людей? Но все они были связаны с императором. Вопрос – кто из них в какой степени?



13


Вспомним двойственное отношение Николая Павловича к книге Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», написанной в стиле церковной проповеди – за уважение и бережное отношение к русской православной церкви самих русских. Она вышла в свет тогда, когда наши раскольники уже утверждались в легальном большом бизнесе Кнопа в стране. И в этот бизнес вместе со старообрядческой религией пришла европейская, назначение которой было всегда – теснить русскую православную церковь, понижать ее значение. Но это был не католицизм, иначе царя  можно было бы обвинить в государственной измене. Потому что – одно дело впустить в страну европейские капиталы и  материальные ресурсы, а совсем другое – подрывать основы государственности  с помощью разрушения  государственной религии, то есть,  самого государства.
Однако в Англии давно произошел свой раскол, когда она обрела религиозную самостоятельность в виде  англиканской церкви и  независимость от Римского папы.
И тем не менее, рядом с Николаем Первым в качестве его зятя и наперсника находился герцог Максимилиан Лейхтенбергский – самый главный высокопоставленный католик в России, который при вступлении в брак с дочерью императора Марией Николаевной не поменял веру, как это делали европейские принцессы. Его вера не мешала ему проводить в жизнь идеи православного императора и отражать его настроение. Это проявилось в отношении к поэту Лермонтову,  против которого в год свадьбы  Марии Николаевны и герцога была заказана графу Соллогубу   порочащая и оскорбительная  книга «Большой свет». А также, думаю, в подобном же заказе Достоевскому через  того же графа Соллогуба  пародии на книгу Гоголя «Выбранные места …» еще до ее выхода в свет,  романа в письмах «Бедные люди». Это произведение, как известно, сразу же одобрили и Николай Первый, и Лейхтенбергский. Чем ввели, увы, в роковое заблуждение молодого и до умопомрачения амбициозного автора.
Жизнь талантливого конструктора Сергея Мосина с момента его рождения в богатом воронежском поместье с таинственным названием Рамонь – сплошная загадка. Одна из них, которая просто бросается в глаза – история с его потомственным дворянством, которое он, казалось бы, ни при каких условиях не мог получить. Как пишут биографы, дед его Игнат Мосин – из крепостных подмосковных крестьян, затем рекрут и солдат, погибший на войне. За беспорочную службу через десять лет Игнату разрешено обзавестись семьей. Появляется единственный сын, а сам Игнат с войны с Наполеоном не вернулся. Сын Иван Игнатович при императоре Александре Первом получил возможность воспитываться в Московском отделении императорского военно-сиротского дома при гарнизонном полку. То есть, он был кантонистом.
В 1805–56 годах это название в России несовершеннолетних солдатских сыновей, числившихся с рождения за военным ведомством, а также взятых принудительно в кантонисты малолетних бродяг, детей евреев, раскольников, польских повстанцев, цыган и прочих.
               С того момента, когда молодой крестьянин стал рекрутом, помещик терял над ним власть, и он перешел в собственность военного ведомства. Будучи уже на службе, солдат имел право жениться. В расположении воинских частей солдаты обзаводились семьями, и местами даже образовались целые солдатские слободы.

         Родившиеся у солдат мальчики по закону принадлежали военному ведомству, то есть, становились наследственными солдатами, и с малолетства их готовили к военной службе. Солдатские дети составляли будущие кадры армии для того, чтобы, государство могло не так часто прибегать к рекрутским наборам и тем самым уменьшалось расстройство в помещичьих хозяйствах.

        Поскольку солдатские сыновья в 18 лет сами становились солдатами, то, естественно, что государство содержало и воспитывало их до этого возраста. Жена крепостного, взятого на военную службу, также освобождалась от крепостной зависимости, и государство  выдавало паек и деньги на содержание солдатской жены и детей.

          Еще при Петре I при гарнизонах были созданы школы, в которых солдатские дети обучались грамоте и ремеслам. К концу 18-го века, в разгар наполеоновских войн, осталось много сирот, отцы которых погибли в боях. Поэтому гарнизонные школы переименовываются в военно-сиротские; число воспитанников в каждой такой школе увеличивается и достигает нескольких сот человек.

             В 1824 году военно-сиротские школы переходят в ведение начальника военных поселений Аракчеева. Несколькими годами позже, уже при Николае I , школы получают новую военную структуру, число воспитанников в каждой из них все больше и больше увеличивается. Они разделяются на батальоны, полу-батальоны и роты и уже называются школами военных кантонистов.

           Кантон - слово французское и означает округ. При Аракчееве жители созданных им округов комплектовали полки, расположенные в этих округах. Отсюда и название кантонисты, то есть малолетние воспитанники военных школ, в которых готовили будущих солдат. Помимо военных поселений, кантонистские школы были созданы в каждом губернском городе. Все они были объединены в шесть учебных бригад, которыми командовали генералы. Ежегодно в кантонистских школах воспитывалось от 250 тысяч до 300 тысяч мальчиков.

             Историки пишут, что солдатские жены всякими способами уклонялись от отправки своих детей в кантонистские школы. Материнская любовь, опасение вечной разлуки побуждали их к сокрытию рождения, если это был мальчик. Весьма часто солдатки при наступлении времени родов оставляли деревни и слободы, где они проживали, и затем возвращались с новорожденными, выдавали их за приемышей или подкидышей, неизвестно кому принадлежащих, надеясь такой уловкой спасти своих детей от ожидавшей их участи. Часто после разрешения от родов, оставаясь жить в деревне, они отсылали новорожденных мальчиков для воспитания в другие селения и даже в другие губернии.



                14

        В 1824 ведомству военных поселений были подчинены все кантонисты. Их надлежало обучать для службы в качестве нижних чинов - от барабанщиков и фельдшеров до унтер-офицеров.

     В этом же  году школы кантонистов были преобразованы в полуроты, роты и батальоны кантонистов. В них кантонисты обучались грамоте, военному делу, а по достижении призывного возраста отправлялись в армию на должности музыкантов, сапожников, фельдшеров, портных, писарей, ружейных мастеров, цирюльников, казначеев. Значительная часть кантонистов отправлялись в учебные карабинерные полки и после их окончания становились превосходными унтер-офицерами. Авторитет школ военных кантонистов стал столь высок, что в них нередко поступали и дети неимущих дворян и обер-офицеров.

        К 1856-м в стране насчитывалось около 380 тысяч кантонистов. В этом году Александр II коронационным манифестом уничтожил эту систему. Дети солдат были освобождены от ранее обязательного для них военного будущего. Все кантонисты до 20 лет могли вернуться к семьям.
Интересно, что в этом же году Александр Второй
ввел новые правила доказательства дворянских прав – вместо старых родословных книг теперь были дворянские книги шести категорий для каждой губернии. Если до того времени, по указу Петра Первого, все обер-офицеры (каким являлся  Иван Игнатович Мосин) получали патенты на потомственное дворянство, то с 1856 года по указу Александра Второго право потомственного дворянства было ограничено только высшими воинскими чинами, начиная с чина шестого класса – полковник. А Иван Игнатович дослужился только до звания подпоручика.

            С зимы 1860 года, опираясь на помощь и протекцию помещицы Шеле, Иван Игнатьевич Мосин хлопочет о принятии его сыновей в дворянское сословие. 2 февраля того же года он подает прошение в Воронежское дворянское депутатское собрание, в котором ходатайствует: «Покорнейше прошу Дворянское собрание внести меня с сыном в родословную книгу дворянства Воронежской губернии и по внесении выдать сыну моему копию протокола».

             Воронежские дворянские депутаты просмотрев документы Ивана Игнатьевича и учитывая его заслуги перед Отечеством 15 февраля того же года постановили: Дворянское депутатское собрание, руководствуясь сводом Законов (том IX раздел 1857.статьи 19,32, 38, 64 и  1638) полагает: внести его подпоручика Ивана Игнатьевича Мосина с означенным сыном Сергием во вторую часть родословной книги дворянства Воронежской губернии и по существу того же тома статей 1640 и 1645 получить с него в пользу дворянской казны 2 рубля серебром, и на дворянское достоинство выдать ему грамоту, а сыну Сергию копию настоящего определения» (ГАВО ф. 29 оп. 134. д. 114. л. 21-22).

           Вскоре это постановление было утверждено департаментом герольдии правительствующего Сената.
              Хотя ни в какую  часть родословной книги дворянства фамилии сыновей Мосина не могли быть внесены – по одной очень простой причине – не было никогда в Росси дворянского рода с такой фамилией. Более того, сама эта фамилия неизвестно когда и откуда взялась.
Историки предполагают, что основой фамилии Мосин
послужила разговорная форма церковного имени – Мося. Существует несколько вариантов канонических мужских имен, от которых могла образоваться данная уменьшительная форма, например, Амос (от древнееврейского «тяжесть, крепость, несущий ношу, нагруженный»), Моисей (от египетского «взятый из воды») или менее употребительные Фирмос (от латинского «крепкий, твердый), Мосхиан.

15

Тут самое время вернуться к названию усадьбы, где родились Сергей Мосин и его брат Митрофан. По странной случайности египетское или древнееврейское происхождение их фамилии совпадает с таким же происхождением названия воронежского села Рамонь, собственности знаменитых и очень богатых купцов-текстильщиков Тулиновых, которые за особые заслуги перед Отечеством в 1836 году получили дворянское звание от императора Николая Первого.
       Если разделить слово Рамонь на две части, то первая – Ра – это древнеегипетский бог солнца. Согласно мифам, после создания мира Ра царствовал над ним подобно человеку - фараону, и это время было золотым веком человечества. Таким образом, все последующие правители Египта считались земными воплощениями или сыновьями Ра. Он крепко держал весь мир в своих руках, благодаря магической силе своего таинственного имени. Однако, когда Ра состарился и его кости превратились в золото, его премудрая правнучка Исида хитростью выпытала у него это имя, одним из последствий чего было неповиновение людей.
           Раздосадованный тем, что люди перестали повиноваться ему, Ра последовал совету Нуна, решившись истребить человеческий род, наслав на него своё око в форме богини Сехмет. Для этой цели была выбрана Хатор, и после превращения в злобную львицу Сехмет она произвела страшное избиение: люди стали тонуть в собственной крови. Ра пришёл в ужас от произведённого погрома и, сжалившись, спас на другой день уцелевших людей, напоив Сехмет  допьяна напитком, состоявшим из тысяч кувшинов пива, окрашенного в кроваво-красный цвет (в некоторых мифах считается, что эту уловку ему подсказал бог мудрости Тот). Однако неблагодарность людей всё же огорчила Ра, и он принял решение уйти от них на небо на спине богини неба Нут, принявшей облик коровы. Люди раскаялись и явились проводить Ра, изъявив готовность бороться с врагами Ра и учредив в его честь жертвы и культ.
Есть и другая легенда. Многие считают, что Ра является древнеегипетским Богом, но на самом деле он стал таковым лишь в 28 веке до н.э. Изначально он был славянским Богом, который появился на свет от Творца Вселенной. Согласно существующим легендам Ра управлял колесницей, на которой находилось солнце. Его сыновьями принято считать Велеса и Хорса, который после смерти Ра, занял его место. В мифах указано, что в старости Ра превратился в реку, которая в современном мире называется Волгой.
Вторая часть слова Рамонь – Монь, моня – пузо. Значит,  Рамонь – это чрево Ра, бога -  солнца.
Вот в этом таинственном «пузе бога Солнца» и родился мальчик Сергей с загадочной фамилией Мосин и предстоящей счастливой судьбой всемирно известного человека. Его же брату Митрофану была уготована сытая жизнь в богатстве среди купцов-миллионеров, один из которых с готовностью отдал ему в жены свою дочь, которая была моложе жениха из Рамони на целых тридцать лет!
Хотите верьте, хотите, нет – но  по воле случая такое не происходит. Самое время вспомнить поговорку: если звезды зажигаются, значит, кому-то это нужно.

16

        В этой таинственной усадьбе  для будущей знаменитости прежде всего подготовили  отца. Давайте внимательнее посмотрим на его биографию. Еще в детстве, в начале обучения в кантонисткой школе, для Ивана Мосина было сделано существенное исключение: он за «неспособ¬ность к фронтовой службе» был переведен из Московского военно-сиротского отделения в штат московской полиции, где за два с половиной года его здоровье существенно поправилось. 15 сентября 1825 года его произ¬водят в унтер-офицеры и направляют в лейб-гвардии гусар¬ский полк. Может быть, биографы даты перепутали, но в 1825-м ему всего пятнадцать лет…
        18-летний унтер-oфицер участвует в русско-турецкой кампании, за что представляется к ордену Свя¬того Георгия и к медали.

            В марте 1831 года гвардейс¬кие гусары были направлены в Польшу на подавление польско¬го восстания. За польскую кам¬панию унтер-офицер Мосин был награжден польским зна¬ком отличия за военные досто¬инства V степени и медалью «За взятие приступом Варшавы».

             9 мая 1836 года произошло памятное событие: Иван Игнатьевич сын Мосин за долголетнюю беспорочную службу, усердие и способность к воен¬ным наукам был произведен в первый офицерский чин пра¬порщика с переводом из гвар¬дии в Черноморский линейный батальон. Через год Мосина по¬вышают в чине, на его эполете появилась еще одна звездочка - подпоручика.
            Казалось бы, на¬ступила светлая полоса - бывший кантонист, солдатский сын, получил личное дворянство, выслужив чин и орден. Но в силу неясных причин в начале 1838 года Иван Игнатьевич подал прошение об отставке. Вряд ли поводом для нее было нарушение служебного порядка, ибо в формуляре Мосин характеризуется весьма положительно «Российской грамоте читать, писать умеет, арифметику знает, в домовых отпусках, в штрафах по суду и без суда не бывал высочайшим выговорам и замечаниям не подвергался, холост... К повышению чина аттестовался достойно. Отчеты по должности, какие имел, предоставлял в срок, жалобам не подвергался, слабым в отправлении обязанностей службы замечен не был, беспорядков и неисправностей между подчиненными не допускал... Изобличаем в неприличном поведении не был...»

          И. И. Мосин уволен со службы «по домашним обстоятельствам» и нанимается управляющим в Рамонь, к знаменитому воронежскому купцу Николаю Ивановичу Тулинову. При нем, через десять лет, у него рождается первенец Сергей, затем, через три года – Митрофан.
           Их мать – неизвестная крестьянка Феоктиста, носила греческое имя – «созданная Богом». Сыновья тоже получили  соответствующие имена – Сергей – от римского родового Сергиус ( высокий, высокочитимый, почтенный, ясный) и Митрофан – от древнегреческого «имеющий славную мать».
            С рождением Митрофана в 1852-м году умирает Феоктиста и хозяин усадьбы Рамонь купец Тулинов. На Мадейре в это же время умирает герцог Лейхтенбергский. Ну а писатель Гоголь, как я уже говорила, опередил их всех, скончавшись в  марте 1852 года. Хозяйкой  управляющего Ивана Игнатьевича Мосина становится  сестра Николая Ивановича Тулинова Анна Ивановна Тулинова-Шелле. Она же берет негласную опеку над двумя малолетними детьми Мосина и становится им чуть ли не матерью.
Двое из умерших имели близкое отношение к Достоевскому, томившемуся в это время третий год на каторге.
          Умер враг Достоевского – Гоголь, и его покровитель – герцог Лейхтенбергский. А через год Достоевский вырвался на волю с каторги и написал верноподданническое стихотворение для  императрицы Александры Федоровны, вдове покойного императора Николая Первого. После чего получил помилование от вступившего на престол Александра Второго. Под негласным надзором полиции Достоевский  начинает свое творчество, спонсируемый и любимый дочерью богатого купца-раскольника Суслова.

У Гоголя в  фантастическом «Вие» грешник Хома, хотя и по принуждению, но томимый алчностью, за огромные деньги отпевает в церкви убитую им же ведьму и погибает от рук нечистой силы. У Достоевского Родион Раскольников убивает и грабит  старуху-процентщицу, такую же ведьму. Но не погибает, а раскаивается в содеянном, отказывается от награбленного богатства ростовщицы, и к нему снисходит не смерть, как к несчастному заблудшему Хоме, а любовь – Бог в виде проститутки-мученицы Сони.
Это – уже другая жизнь, другая философия. В Россию тайной тропой пришел большой бизнес из Европы, в который посвящались лишь избранные, которые не ходили в православную церковь и  служили прикрытием никому не известным ростовщикам. Затем эти избранные раскольники сами стали ростовщиками, акционерами крупных российских банков, это богатейшие купцы-раскольники Карякины, Сусловы, Морозовы и многие, многие, на которых снизошла любовь русского царя.
От  поголовного смертного греха – ростовщичества -  Россию решили избавить большевики, заодно отдалив народ и от церкви, заменив проповедников  секретарями парткомов. Но капитал снова проник в Россию тайными тропами, и все вернул на круги своя – к пороку. Сегодня в России, как и на Западе, смертный грех ростовщичества возведен в абсолют –  решено  на каждого  человека подготовить «кредитную историю» - то есть, историю о том, насколько все мы можем быть полезны  (или бесполезны) банкам-ростовщикам. Человек на глазах у самого себя становится  расхожей монетой, ничем более. И проповедники в виде  священников или секретарей парткомов этой ходячей, но неодушевленной «монете»  совсем не нужны. Теперь мы все погружены в мир «мертвых душ». Но этот мучительный процесс «погружения» русского народа в бездну ада начал Николай Павлович Романов, а отражал его в своих книгах вернувшийся с каторги за безбожие, враг Гоголя, писатель Достоевский. Романовы приблизили его к себе, потому что, ввергая общество в грех, они хотели  публичного осуждения – не их самих, зачинщиков – а самого процесса. И Достоевский,  в 1847 году осмеявший защитника русской православной церкви Гоголя в  своей книге «Бедные люди», теперь обличал безбожников-раскольников, продавших душу европейскому дьяволу, известному под красивым и заманчивым именем технической революции.



17





Многие факты из биографии Сергея Мосина  заставляют предположить, что он также был избранным. Может быть, даже и его отец не был «простым» человеком, которому просто повезло хорошо устроиться в жизни с самого рождения в семье убитого солдата. Мы не знаем, точно ли он был сыном крепостного Игната Мосина, освободившегося от рабства службой в армии.  И хотя Иван Игнатович Мосин не объявлялся своею матерью подкидышем и попал все-таки в кантонистскую школу, но пробыл там совсем недолго, а уже в двенадцать лет его перевели в полицию, и в 15 лет он становится унтер-офицером. Непонятно, что делал двенадцатилетний мальчик в полиции, разве что тайно обучался сыску, что подразумевает и  разведывательную деятельность?
Унтер-офицерами приписывались к армии дворянские дети, которые с рождения имели это воинское звание. Другие должны были прослужить четыре года  в армии, чтобы стать унтер-офицерами. Если Иван Игнатович Мосин не был дворянином, то мог, несмотря на возраст получить это звание через четыре года обучения в кантонистской школе и в полиции. Но особое отношение к этому ребенку видно даже из  совершенно запутанной биографии начала его жизни.
Конечно, вызывают вопросы еще два факта. Первый - его неожиданное увольнение из армии при хорошо развивающейся военной карьере и спешный отъезд в воронежскую усадьбу Рамонь  купца (и в 1836 году уже дворянина) Николая Ивановича Тулинова в качестве управляющего. Интересно, что личное дворянство Иван Игнатович Мосин получил в то же время, так что прибыл он в Рамонь уже дворянином. Второй – абсолютно беспроблемное получение потомственного дворянства его детьми Сергеем и Митрофаном в 1861 году, через пять лет после указа императора Александра Второго, из-за которого получение этого титула сыновьями Мосина было совершенно невозможно. Но они его получили очень легко. Это странно, и означает только одно – кто-то весьма влиятельный  заботился об этой семье. И об отце, и о его детях. Если, конечно, они были его детьми, а не теми, которым давали имена умерших младенцев, чтобы скрыть их настоящее происхождение.
А как удивительно звучит имя Сергея Ивановича Мосина, если расшифровать его собственное и все, связанные с ним, а также название  места его рождения, переведя с древнегреческого. Сначала назовем так, как есть: Мосин Сергей, сын Мосина, рожденный в Рамони матерью Феоктистой, имеющий брата Митрофана. Теперь переведем с древнегреческого: Спасенный из воды Сергиус, высокочтимый и ясный, рожденный в чреве Бога солнца Ра, сын созданной Богом и брат ее сына, имеющего славную мать, предназначенный быть впереди других в состязаниях.
Поневоле приходят на ум всевозможные тайные знаки масонских орденов, которые в данном случае, всего лишь на имени одного человека сложились в какое-то заклинание. И это произошло в  очень приметном, любимом царями, где они не раз бывали, загадочном месте с названием Рамонь.
В конце концов, Романовы купили эту усадьбу. В 1878 году ее владелицей стала княгиня Евгения Максимилиановна Романовская, герцогиня Лейхтенбергская (по мужу — принцесса Ольденбургская), первая дочь Максимилиана Лейхтенбергского и Марии Николаевны Романовой, дочери  Николая Первого. К этому времени уже 16 лет будущий конструктор оружия Сергей Мосин не жил в усадьбе. Как и его отец-управляющий. В эти годы он, по какому-то странному стечению обстоятельств, управлял уже другим имением –  тульского помещика Арсеньева.
А в Рамони в 1887 году  по проекту архитектора Христофора Нейслера был возведен замок в средневековом стиле. С этих пор это место стало еще более загадочным, о нем ходило много легенд.


18

Одной из них была легенда о том, что в подвалах замка принцессы Ольденбургской производятся опыты с людьми.  Словно в подтверждение этому из-под земли доносились  пугающие  крики и рычание. На самом деле, Мария Максимилиановна держала в подвалах своего дворца зверинец с экзотическими животными. И все-таки в этой странной легенде была своя правда.
В подвалах действительно проводились медицинские опыты Александром Петровичем Ольденбургским, а затем – его сыном Петром Александровичем совершались какие-то мистические опыты, связанные с египетскими фараонами. Тем более, что в разрытых  курганах неподалеку он нашел артефакты из Древнего Египта.
А все дело было в том, что «колдун»  принц Александр Петрович Ольденбургский был создателем Петербургского Императорского Института экспериментальной медицины. Да, это было именно его детище, но в СССР утвердили намеренную историческую ложь о том, что институт основал нобелевский лауреат Иван Петрович Павлов. Сейчас мемориальная табличка на здании института называет правильное имя его создателя. С Павловым, ученым, физиологом, создателем науки о высшей нервной деятельности, физиологической школы, Ольденбургский познакомился в 1870-е годы,  когда принцесса Е. М. Ольденбургская (жена принца и его троюродная сестра) в 1870-е годы на частные средства и пожертвования учредила Об¬щину сестер милосердия и стала ее попечительницей. В то время лейб-медик императорского дво¬ра С. П. Боткин организовал при Общине курсы фельдшериц. Осе¬нью 1878 года И. П. Павлов, его однокашник С. М. Лукьянов и другие сотрудники Медико-хи¬рургической академии стали пре¬подавать на этих курсах. Павлов читал лекции по нормальной, а Лукьянов по патологической фи¬зиологии. Именно тогда принц не только познакомился с Павло¬вым, но и посетил его лекции. У них зародились взаимная симпа¬тия и глубокое уважение друг к другу.
Вскоре принц Ольденбургский задумал создать институт для ис¬следований подобно Пастеровс¬кому в Париже. В 1888 году он купил участок земли в Петербур¬ге и основал организационный комитет, в который вошли не¬сколько ведущих специалистов, среди которых был и Павлов, за¬ведовавший в то время кафедрой фармакологии Императорской военно-медицинской академии (ИВМА).

             Александр III с супру¬гой Марией Федоровной в 1890 году посетил этот институт, и вскоре он получил название «Им¬ператорский Институт экспери¬ментальной медицины» (ИИЭМ), а А. П. Ольденбургский стал его попечителем. Принц Александр Петрович предложил Павлову возглавить ИИЭМ, но И. П. Пав¬лов, несмотря на многочисленные преимущества, предоставляемые должностью директора, отказал¬ся. 29 апреля 1891 года он обра¬тился с просьбой к императору Александру III о совмещении ра¬боты в ИИЭМ и в ИВМА. 13 июня Павлов получил разреше¬ние, и был назначен сотрудником и действительным членом ИИЭМ.
                И. П. Павлов и его соратники исследовали пищеварительную систему. В 1894 году совместное учеником московского хирурга и физиолога В. А. Басова П. П. Хижиным была сделана операция на маленьком изолированном желу¬дочке. Впоследствии Хижин был главным врачом больницы, кото¬рую на свои средства открыла принцесса Е. М. Ольденбургская в своем имении в Рамони. Прекрас¬ный хирург, он блестяще защи¬тил диссертацию на степень док¬тора медицины.
                Выдающиеся результаты фи¬зиологических исследований И. П. Павлова в области пищева¬рения, которые принесли ему впоследствии Нобелевскую пре¬мию, были осуществлены во мно¬гом благодаря принцу А. П. Ольденбургскому. Он настоял на том, чтобы Павлов работал в ИИЭМ, а это давало ученому дополни¬тельные возможности для прове¬дения своих исследований. В 1894 году было принято решение о строительстве для физиологичес¬кого отдела двухэтажной при¬стройки, в которой вскоре разме¬стилась операционная и клиника для животных на средства, по¬жертвованные А. Нобелем.

               Ольденбургский ценил, ува¬жал и всячески поддерживал Пав¬лова. В 1897 году он, будучи председателем комиссии по предупреждению занесения в Россию чумной заразы и борьбе с нею, ходатайствовал перед военным министром о награждении Павлова орденом и представлении его к чину действительного статского советника.

                Несмотря на то, что И. П. Павлов отказался от предложенного ему поста директора, он на протяжении всей своей деятельности ( активно и плодотворно участвовал в решении проблем, связанных с развитием института. Он более двадцати раз исполнял обязанности директора, а также состоял членом хозяйственного ко¬митета ИИЭМ. Назначение Пав¬лова почетным директором института было высшим признани¬ем его разносторонней деятельно¬сти. Следует отметить, что все наиболее важные решения руко¬водства института согласовыва¬лись с Павловым.

                В решениях, связанных с обес¬печением деятельности руково¬димого им отдела, Павлов всегда был принципиален и настойчив. Когда нужно было построить на территории ИИЭМ «башню мол¬чания», он направил принцу Ольденбургскому письмо: «Ваше Высочество, простите смелость еще раз беспокоить Вас вопро¬сом о моей новой лаборатории. Смею просить Ваше Высочество оставить ее на первоначально предположенном месте, около моей теперешней лаборато¬рии...». В итоге здание новой лаборатории было построено рядом со зданием отдела физио¬логии.

                В 1904 году И. П. Павлову при¬судили Нобелевскую премию. Это совпало с 25-летием его научной деятельности. В честь этих событий Ольденбургский устроил торжественный прием в своем дворце.

            После поражения в русско-японской войне потрясенный Иван Петрович в числе первых выступил против царского прави¬тельства, хотя был чужд револю¬ционных взглядов. Принц Ольденбургский был этим поступком крайне возмущен. В укоризнен¬ной речи он объявил о своем ухо¬де из ИИЭМ. Однако Павлов воз¬разил: «Вы создали этот институт - он Ваш. Если же поступили не¬согласно с Вашими устремления¬ми, то мы и должны уйти, а Вы остаться». Выступившие в прессе сотрудники, в том числе Павлов, немедленно подали прошение об отставке. К счастью для ИИЭМ, манифест 17 октября позволил снять этот вопрос.

            После революции Ольденбур¬гский с супругой эмигрировал во Францию. Павлов остался в России. В его рабочем кабинете в Институте экспериментальной медицины до его кончины висел портрет принца. В начале 50-х годов этот портрет еще находился в библиотеке ИЭМ, но потом был безвозвратно утрачен.

                Последняя встреча Павлова и Ольденбургского состоялась во Франции в 1929 году, куда уче¬ный прибыл в командировку. По тем временам это был героический поступок. Он не побоялся встретиться с человеком, которо¬му в жизни был многим обязан.

19

Павлов неоднократно бывал в Рамони и посещал таинственные подвалы замка принцев Ольденбургских. А что уж они там делали – остается загадкой. Местные крестьяне боялись всего, что происходило рядом с ними.  Сегодня в эти подвалы есть доступ туристам, но я бы не хотела  там побывать, уж больно жутковатый вид у этого  таинственного подземелья.
И писателя Булгакова все это пугало, а затем вдохновило на создание  фантастических произведений (повесть «Собачье сердце») о создании «новых людей» в научных лабораториях. Но сам профессор Преображенский, разочарованный своими опытами, говорит: «Любая баба может нарожать нам новых людей!»
И все-таки, Романовы, как и правители всего мира в любых странах, старались (и стараются!) доверять  важные дела членам своих семей, в крайнем случае – бастардам с известным только им происхождением. И очень часто  эти неизвестные люди, удивлявшие историю своей  непонятно откуда взявшейся гениальностью,  с лихвой оправдывали (и оправдывают!) доверие властителей.
Да, властители всех времен и народов умели (и умеют!) делать «новых людей»,  таких умных, красивых, талантливых и гениальных, что миру подчас кажется – они прилетели к нам из Космоса… А всего-то – были воспитаны и обучены на высочайшем уровне, который был обеспечен только им. И, кроме того, они получили такие материалы из тайников властителей, которые и стали основой их замечательных открытий, их гениального творчества. Одна из многовековых мировых легенд – эти материалы тщательно охраняются тайными орденами, созданными специально для этой цели – их охраны.
Вполне возможно – ведь любой властитель не вечен, а его тайны и сокровища, в том числе, интеллектуальные, должны храниться вечно и в нужный момент должны передаваться  избранным людям. Поэтому хранители, в свою очередь, окружают  себя таинственностью,  всевозможными загадками и знаками, не случайно лица масонов на всех ритуалах  закрыты – под ними могут неожиданно оказаться самые известные люди.
Избранные же имеют определенные меты на теле, на лицах, их имена зашифрованы. Но даже они сами могут до конца жизни не знать о своей избранности и принадлежности к высоким родам.
Спасенный из воды Сергиус, высокочтимый и ясный, рожденный в чреве Бога солнца Ра, сын созданной Богом и брат ее сына, имеющего славную мать, предназначенный быть впереди других в состязаниях, - Сергей Иванович Мосин, красивый светловолосый мальчик, воспитанный богатой наследницей приближенного к царскому двору купца-миллионера Николая Ивановича Тулинова, непостижимым образом, вопреки царскому указу, в 12 лет получивший потомственное дворянство, получил затем прекрасное, лучшее в России, образование – там, где получали его принцы, военачальники и маршалы – Алексей Бобринский, Аракчеев, Кутузов.
С 12 до 26 лет Мосин беспрерывно учился. Сначала в Воронежской военной гимназии, которую окончил в 1867 году с отличием. Затем – в московском  Александровском военном училище. Интересно, что это учебное заведение было создано по приказу Николая Первого после эпидемии холеры в 1831 году, когда осиротело много детей гражданских и военных чиновников. Тут Мосин шел, можно сказать, по пути своего отца,  продолжив  после военной гимназии обучение в  военном училище,  преобразованном сначала из Александринского сиротского института (которое в народе называли «холерным»), а затем – из Александринского сиротского кадетского корпуса, над которым взял личное шефство император Александр Второй, а за ним – Александр Третий и Николай Второй.
Но пусть читателя не обманывает это  название «сиротский» - сюда принимали, в основном, дворянскую молодежь из выпускников военных гимназий, из семей  потомственных дворян древних родов, к которым, как мы знаем, Сергей Мосин и его отец не принадлежали. Остается только догадываться о таком происхождении мальчика из  поместья Рамонь, которое давало возможность и даже делало необходимым  для его тайных влиятельных покровителей  оказывать ему  большую поддержку. Взаимоотношения барчуков были здесь  не самыми лучшими, процветала «дедовщина» того времени. Но Мосину это не помешало и тут хорошо учиться, а через два года, после окончания курса,  он покинул Москву и успешно сдал вступительные экзамены в знаменитую петербургскую Михайловскую артиллерийскую академию, был зачислен на первый курс технического факультета и вскоре произведен в поручики.
Желающие поступить в академию, кроме состоявших в частях войск Петербургского военного округа, подвергались предварительному испытанию при окружных артиллерийских управлениях. Выдержавшие это испытание командировались на казённый счёт в Санкт-Петербург и экзаменовались там по артиллерии, фортификации, тактике, алгебре, геометрии, тригонометрии, дифференциальному и интегральному счислениям, физике, химии, элементарной механике, артиллерийскому черчению и языкам русскому, французскому и немецкому. Предметы теоретического преподавания в академии: главные — 1) все отделы артиллерии, 2) технология, 3) теоретическая механика, 4) практическая механика и 5) химия; вспомогательные — 1) высшая математика, 2) физика, 3) стратегия, 4) фортификация, 5) тактика, 6)история военного искусства, 7) военная администрация и 8) русский, французский и немецкий языки. Для практических занятий офицеры командировались в течение летних месяцев в технические заведения артиллерии Морского, Горного и других ведомств и на частные заводы.
                Все офицеры, удовлетворительно окончившие старший класс, получали право на академический знак и особые преимущества при производстве впоследствии в штаб-офицерский чин, а отнесённые к 1 разряду, сверх того, годовой оклад жалованья. Лучшие из окончивших старший класс по 1 разряду переводились в дополнительный класс. Успешно окончившие его производились в следующие чины до чина капитана в армии или штабс-капитана в Гвардии включительно и получали право на назначение в технические артиллерийские заведения.
                Преподавание в академии велось профессорами.



20

В 1875 году, в возрасте 26 лет, С. И. Мосин по окончании академии был назначен начальником инструментальной мастерской Тульского оружейного завода. Начало его трудовой деятельности в качестве инженера-оружейника совпало с периодом важных усовершенствований стрелкового оружия. Речь идет о применении патронов с металлической гильзой, конструировании так называемых магазинных винтовок, снабженных приспособлениями для размещения нескольких патронов для ускорения перезаряжания оружия.
Биографы пишут, что Мосин мог бы выбрать для службы и другое место, но так совпало, что именно в это время его отец, Иван Игнатович, будучи уже  пожилым и нездоровым  человеком (ему исполнилось в это время  где-то 65 лет), работал управляющим в усадьбе тульского помещика  Николая Владимировича Арсеньева, и Сергей Иванович остался в этих местах, чтобы помогать отцу.
Интересно, что по какому-то мистическому совпадению Сергей Иванович  получил должность вслед за отцом в Туле, откуда  были родом  его благодетели, воронежские купцы Тулиновы. Более того, место новой службы его отца Ивана Игнатовича волею уж непонятно каких сил стало  судьбоносным для будущего знаменитого конструктора оружия. Это усадьба в селе Судаково тульского помещика Арсеньева (сегодня - поселок Косая гора в Туле). Здесь жила двоюродная сестра знаменитого писателя Ивана Тургенева  Варвара Николаевна Тургенева (дочь брата его отца), бывшая замужем за этим самым помещиком.
В истории тульского края осталась страшная история, связанная с Арсеньевыми, а именно – с тульским помещиком П.М. Арсеньевым, усадьба которого была в Туле. Едва ли таких было много, и , скорее всего, речь идет именно о каком-то из судаковских владельцев.
Вот что рассказывает О.Е. Глаголева в своей книге «Русская провинциальная старина»: «В 1823 году, в царствование Александра Первого, за два года до его смерти, в Тульское губернское правление поступила жалоба на П.М. Арсеньева. Дворовые люди В. Васильев, Т.Кузьмина, И. Петров, И. Алафьев и 13-летний мальчик Иван Васильев жаловались на своего помещика самому государю. Вот что открывалось из их показаний. Помещик взял к себе в дом «от живого мужа крестьянскую женку Ирину Козьмину. Через некоторое время за какую-то провинность Арсеньев повелел своим дворовым людям сильно высечь молодую женщину. После побоев крестьянка не могла стоять на ногах, ее на руках отнесли в людскую, где оставили без питья и еды.
  На следующий день помещик заставил измученную женщину засыпать колодец во дворе своего тульского дома, сам избивал ее кучерским кнутом, пока она не упала в колодец и не утонула. Это видел сосед-оружейник, который послал жену донести о случившемся тульскому гражданскому губернатору. Ночью крестьянка была вынута из колодца и по приказу властей освидетельствована врачами.
Арсеньев, беспрепятственно уехав из дома на месяц, запретил своим дворовым выходить со двора, повелев ничего не давать им кроме хлеба два раза в сутки.
Но и этого жестокому помещику показалось мало, и он решил расправиться со всеми свидетелями преступления.  Васильева отдал на десять месяцев тульскому лекарю, отлучив от жены, трех малолетних детей и 70-летнего старика-отца, доведя всех до крайней нищеты. Кузьмина, Петрова и Артемьева бил руками, розгами и кнутом, затем. Как преступников, отдал в работный дом, где они также дошли до крайней бедности. Алафьева отдал в солдаты. Затем все семьи отправил на поселение в Сибирь. Сам же помещик никак не пострадал: дело было передано в уездный суд, но окончания не имело».
                Кажется – обычное дело для того времени: только под впечатлением волнений 1826 года уже севший на русский трон Николай I издал рескрипт, предписывающий предводителям дворянства вести негласное наблюдение за помещиками и в случае обнаружения злоупотреблений информировать вышестоящие власти. За 12 лет, с 1834 по 1845 год было осуждено за злоупотребления 630 помещиков, но наказания были довольно легкие и не соответствовали тяжести преступлений.
Однако этот Арсеньев П.М. совершил слишком тяжкое преступление, чтобы оно осталось безнаказанным при императоре Александре Первом, казавшемся либералом. Скорее всего, помогли родственные связи с весьма влиятельными царедворцами Арсеньевыми.




21

А, может быть, и  не было этого страшного происшествия в усадьбе тульского помещика Арсеньева, а дворовые люди сильно что-то преувеличили, и вполне возможно, действовали по чьему-то заказу? Если так – то и не удивительно: подобные вещи  - обычное явление для осуществления шантажа, или результат чьей-то зависти к успешному сопернику. А многие представители  знатного рода Арсеньевых были весьма успешны в деньгах, и в карьере, и в славе. Хотя родовая черта – плохой характер. Но это не помешало иным Арсеньевым  очень высоко подниматься. Кроме того, они были связаны  видимыми и невидимыми нитями с самыми известными людьми России.
Начнем с Михаила Лермонтова, который по матери  был Арсеньевым. Его дед, муж бабушки (воспитавшей его) по матери -  Михаил Васильевич Арсеньев (окончил жизнь самоубийством на почве любовного романа  в 1810 году). Был человеком веселым, креативным и странным, любителем театра. Купил собственную труппу, в ней сам и играл.
Особого внимания заслуживают еще двое Арсеньевых -  Павел Иванович (умер в 1840 году)  и Дмитрий Сергеевич (умер в 1915 году). Оба они, хотя и в разное время,  занимались воспитанием царских детей. Павел Иванович в 1802-м – Николая (будущего императора Николая Первого) и Михаила Павловичей. Дмитрий Сергеевич в 1864-м – Сергея и Павла  Александровичей (дети Александра Второго). Оба были  связаны с писателями Грибоедовым, Пушкиным и Достоевским.
Но Павел Иванович нам интересен тем, что о нем писал Пушкину за месяц до  его смертельной дуэли с Дантесом Дмитрий Николаевич Арсеньев (троюродный дядя Михаила Лермонтова). Два коротких и оставшихся непонятными письма поэту от человека, который  из бедности (его мать, Вера Ивановна Ушакова после смерти мужа жаловалась в 1796-м и 1799-м годах на нужду императору Павлу Первому) в 1809 году вознесся по карьерной лестнице до адъютанта принца Голштейн - Ольденбургского, мужа сестры Николая Первого Екатерины Павловны, а затем стал и ее адъютантом. Правда, вначале был уволен, после смерти принца, но затем вновь принят на службу к его бывшей супруге,  вышедшей замуж за его двоюродного брата, принца, а затем короля Вюртембергского, Вильгельма Вюртембергского.
Теперь вот тут, как говорится, опять «следите за руками». Дмитрий Николаевич написал свои очень короткие письма – «объяснения» Александру Сергеевичу Пушкину, будучи уверенным, что такой «достойнейший человек» сумеет «оценить в полной мере» нанесенную ему обиду. И просит справиться (видимо, для подтверждения каких-то приведенных им, но неизвестных нам фактов –Т.Щ.) о чине Павла Ивановича Арсеньева, который «…служил кавалером при воспитании нынешнего государя» - то есть, Николая Первого.
Письма написаны с разницей в полтора месяца -  29 октября и 14 декабря 1836 года (по старому стилю). «Диплом рогоносца» Пушкин получает 4 ноября (по старому стилю), и вечером того же дня поэт посылает вызов Дантесу, считая, что  гнусную анонимку написал помол Нидерландов Геккерен. Но через неделю после этого вызова Дантес сделал предложение сестре Натали Гончаровой и  10 ноября (по старому стилю) состоялась их свадьба. Дуэль была отложена, однако  в свете продолжались сплетни и каламбуры по адресу Пушкина и его семьи. 26 января (по старому стилю) 1837 года Пушкин отправил Геккерну-отцу письмо (в своей основе сочинённое ещё во время первого конфликта в ноябре), где, чрезвычайно резко характеризуя как отца, так и приёмного сына, он отказал им от дома. Пушкин знал, что письмо носит явно оскорбительный характер и приведёт к новой дуэли. В тот же день Луи Геккерн через секретаря французского посольства виконта д’Аршиака письмом объявил Пушкину, что от его имени Дантес делает ему вызов, ввиду тяжести оскорбления поединок должен был состояться «в кратчайший срок». Пушкин без обсуждения принял весьма жёсткие условия дуэли, письменно составленные виконтом д’Аршиаком.
Значит, письма  Дмитрия Николаевича Арсеньева Пушкину были написаны – первое за шесть дней до получения поэтом  «диплома рогоносца», а второе – за месяц и 12 дней до смертельной дуэли – в период, когда была отложена первая дуэль и состоялась свадьба Дантеса и Екатерины Гончаровой.

22

Мы, видимо, никогда не сможем узнать, о чем шла речь в письмах Дмитрия Николаевича Арсеньева и Александра Сергеевича Пушкина, который, как понятно  и из первого, и из второго письма, отвечал ему благосклонно. Но тогда давайте внимательнее посмотрим на возможную связь между ними из-за определенных и весьма серьезных обстоятельств, ставших, как теперь можно предположить,  главной причиной гибели поэта.
В 1809 году Дмитрий Николаевич назначен адъютантом к принцу Голштейн-Ольденбургскому, сыну герцога Петра Ольденбургского и Фридерики Вюртембергской, зятю российского императора Павла I, генерал-губернатору сначала Эстляндии, затем — Тверской, Ярославской и Новгородской  губерний, главный директор путей сообщения Российской империи. От его брака с великой княжной Екатериной Павловной происходит русский род Ольденбургских. Резиденция принца и его супруги – в Твери. Сюда же приезжает император Александр Первый, который поручил именитому шурину реформировать российское судоходство. Вюртембергский принц начал реформирования с  замены кадров многих чиновников-дворян в ведомстве путей сообщения. Реформа ему удалась. В то же время его супруга, великая княжна Екатерина Павловна, можно сказать, «реформировала» русскую историю, вступив в тесный контакт с историком Николаем Карамзиным.
Странно, но сестре Александра Первого Екатерине Павловне, которая была замужем за именитым европейцем, переводящим  судоходство России на европейские «рельсы», не нравились задуманные императором  реформы  управления страной. То есть, перспектива ограничения монархии конституционным строем. И в 1810 году она заказывает Николаю Карамзину, выразителю настроений консервативной части русского дворянства, специально для Александра Первого развернутый меморандум «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». Через год он появился на свет. Его затем назвали  первым манифестом российского консерватизма.
Главная мысль «Записки» такая: Петр Первый, уничтожая  русскую старину,  уничтожал национальную особенность страны. Но если ее уничтожить, то нация перестанет себя идентифицировать и ее легко будет завоевать любой другой стране. Причем написал все это Карамзин в нелестных выражениях по поводу предыдущих правителей династий Романовых и Рюриковичей. Известная формулировка Карамзина в этой записке: « Самодержавие есть палладиум России, целость его необходима для ее счастья».Опираясь на великолепное знание отечественной истории, самый знаменитый прозаик России того времени доказывал императору незыблемость и спасительность самодержавного устройства как оплота государственного порядка.
В марте того же года в Твери, в «очарованном замке» Ольденбургских, записка была передана лично императору. По отзывам современников, первая реакция самодержца на критику своих начинаний была отрицательной. Тем не менее, именно после нее в продолжение следующего года главный идеолог реформ М. Сперанский был удалён в ссылку, а либеральные преобразования были свёрнуты. Вот кому, оказывается,  Сперанский был обязан своим падением – великой княжне Екатерине Павловне и Карамзину! Крепостники праздновали победу. А ухудшевшееся было отношение Александра Первого к историку смягчила заказчица «Записок…», сестра императора, Екатерина Павловна. И вся история России, изложенная в интерпретации Карамзина, была написана им под тем же символом  монархизма.
В 1816 году  семнадцатилетний Александр Пушкин, находясь под контролем масонов, написал по поводу сообщения в газете «Сын отечества» о подготовке к изданию «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина эпиграмму:


«Послушайте: я сказку вам начну
Про Игоря и про его жену,
Про Новгород, про время золотое,
И наконец про Грозного царя…»
— И, бабушка, затеяла пустое!
Докончи нам «Илью-богатыря».

Ну а позже был текст еще хуже:

В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
    Необходимость самовластья
        И прелести кнута.



        Чего родственники Николая Карамзина никогда не простили Александру Сергеевичу. Хотя сам он очень сожалел о ссоре со знаменитым историком. И незадолго до смерти, в 1836 году, решил напечатать «Записку» полностью в своем журнале «Современник». Однако, поскольку Карамзин позволил себе критиковать практически все начинания молодого ( в 1811 году – Т.Щ.) императора Александра Первого и вольно отзывался о его предшественниках на троне, министр просвещения Уваров запретил Пушкину поместить записку в «Современнике». Лишь небольшие отрывки увидели свет на страницах журнала в год смерти поэта, когда на политическое и экономическое устройство России и Европы он уже смотрел совсем по - другому.

23

Не так, как в 1816 и в 1819 годах, когда в России была создана
масонская ложа «Соединённых Друзей» (1817—1820).  Хотя, конечно, политические  пристрастия Пушкина  не так просто понять, учитывая, что,  желая опубликовать «Записку» Карамзина, он тут же публикует и «Евгения Онегина», в котором говорит об Александре Первом (неопубликованная десятая глава):

Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
.............................................Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.


      В этой ложе  состояли: великий князь Константин Павлович (брат Александра первого –Т.Щ.), генерал-губернатор Белоруссии герцог А. Вюртембергский (родной дядя Александра Первого –Т.Щ.), министр исповеданий и народного просвещения Царства Польского С. Костка-Потоцкий, церемониймейстер императорского двора граф И. А. Нарышкин, будущий шеф жандармов при Николае I А. Х. Бенкендорф, известный реформатор европейского масонства И. А. Фесслери, а также П. Я. Чаадаев, П. И. Пестель, А. С. Грибоедов,  дядя Пушкина, поэт В.Л. Пушкин и, наконец, Дмитрий Николаевич Арсеньев, в 1816-м году -  адъютант великой княжны Екатерины Павловны, сестра Александра Первого,ставшей к этому времени  женой  короля  Вюртемберга Вильгельма
           Язык и устав этой ложи были французскими,  девиз — «Солнце, наука, разум»), а цель работ — «стереть между человеками отличия рас, сословий, верований, истребить фанатизм, суеверия, уничтожить национальную ненависть, войну и объединить все человечество узами любви и знания». Символическим знаком ложи «Соединённых друзей» был масонский треугольник с изображением внутри него рук, сплетённых в рукопожатии.
         Как видим, состав ложи был не просто представительный, а блестящий. Но вся эта ложа находилась под «стеклянным колпаком» у полиции, не случайно 28 марта 1810 года на пост министра полиции был назначен генерал-лейтенант А. Д. Балашов, мастер ложи «Соединённых друзей», а её мастер стула А. А. Жеребцов (сын участницы заговора против Павла Первого - Жеренбцовой, сбежавшей после его убийства  в Европу –Т.Щ.) перевелся из Министерства внутренних дел на должность товарища управляющего Второй экспедицией Министерства полиции, став таким образом, его подчинённым. В августе того же года Балашов обратился к досточтимым мастерам российских лож с письмом, в котором разъяснил, что прежде, пока их деятельность была закрытой от общества и привлекала мало внимания, власти относились к братству терпимо. Однако коль скоро, масонство начало набирать известность и популярность в свете, правительство сочло необходимым вмешаться в дела лож и разобраться в порядках там царивших, чтобы «удостовериться в тех основаниях, на коих они могут быть терпимы или покровительствуемы».
И далее эта ложа, как, впрочем, и все другие, действовала под колпаком у императора.  Но одновременно здесь испытывали людей на лояльность к власти и воспитывали  опытных шпионов для внутренней и внешней разведки.  Таким образом, эта ложа была своего рода «кузницей кадров» во времена правления Александра Первого.
Именно в это время и было заказано старому придворному поэту Нелединскому-Мелецкому стихотворение, посвященное принцу Оранскому, сыну нидерландского короля Вильгельма Первого, приехавшего в Россию свататься к сестре Александра Первого Анне Павловне. Но, как говорили, по совету Карамзина, отдали «заказ» юному Александру Пушкину, которого его влиятельный масон дядя Василий Львович Пушкин старался  возвести на придворный поэтический олимп. Пушкин написал его за два часа, и эти стихи, положенные на музыку, пелись на празднике в честь гостя из Нидерландов. Императрица мать – Мария Федоровна, вдовствующая супруга Павла Первого, якобы прислала  Пушкину золотые часы. Об этом позднее поэта написал:

И даже, — каюсь я, — пустынник согрешил.
   Простите мне мой страшный грех, поэты,
   Я написал придворные куплеты,
Кадилом дерзостным я счастию кадил.



24

Есть что-то явно мистическое в этом событии, да еще – с подаренными часами. Начало придворной славы поэта Пушкина и конец ее с концом его жизни, которой  часы отсчитали всего-то 37 лет, под эгидой имени принца Оранского. С этим именем связано начало  поэтической карьеры Александра Сергеевича в юные годы в 1816-м и трагический конец ее почти ровно через двадцать лет - в  1837-м от пули приемного сына нидерландского посланника Луи Геккерена, запутанного в политический скандал с этим самым принцем Оранским, мужем  сестры Николая Первого (и Александра Первого –Т.Щ.) Анны Павловны.
Напрасно историки как-то обходят стороной то значение, которое играли для России и Европы три сестры Александра Первого и Николая Первого – Анна Павловна, Екатерина Павловна и Мария Павловна. Ну прямо так и хочется прочесть строки из сказки о царе Салтане Пушкина:

Три девицы под окном
         Пряли поздно вечерком…

«Кабы я была царицей»,-
Молвит первая девица…

Три дочери русского царя Павла Первого, сестры императоров Александра Первого и Николая Первого, благодаря династическим бракам, стали европейскими королевами, властительницами крупных государств. Первой в 1804 году вышла замуж великая княжна Мария Павловна -  за наследного принца Саксен-Веймарского Карла Фридриха. Это она – королева Веймара – покровительствовала  великим Шиллеру и Гете и создала в  своем герцогстве для жителей такие условия жизни, что они каждый день имели возможность отлично питаться и разговаривать за столом о литературе. И созданы эти условия были на деньги ее приданого из России.
           Шиллеру и Гете при ней жилось припеваюче, а вот Лермотову суждено было  досрочно уйти в мир иной – Мария Павловна сугубо отрицательно отозвалась о его книге «Герой нашего времени», объявив Печорина самим демоном. «В сочинении Лермонтова не находишь ничего, кроме стремления и потребности вести трудную игру за властвование, одерживая победу посредством своего рода душевного индифферентизма, который делает невозможной какую-либо привязанность, а в области чувства часто приводит к вероломству. Это — заимствование, сделанное у Мефистофеля Гете, но с тою большой разницей, что в “Фаусте” диавол вводится в игру лишь затем, чтобы помочь самому Фаусту пройти различные фазы своих желаний, и остается второстепенным персонажем, несмотря на отведенную ему большую роль. Лермонтовский же герой, напротив, является главным действующим лицом, и, поскольку средства, употребляемые им, являются его собственными и от него же и исходят, их нельзя одобрить».
         Второй европейским династическим браком в 1809 году сочеталась Екатерина Павловна, взявшая под свой контроль творчество  Николая Карамзина, с невольной «помощью» которого  был отправлен в ссылку автор конституционных реформ при Александре Первом - Сперанский. По сути дела, она же поссорила  Пушкина и Карамзиных. Она же, скорее всего, направила в масонскую ложу «Соединенных друзей» в 1817 году своего адъютанта и шпиона  Дмитрия Николаевича Арсеньева. Не тогда ли  Екатерина и Николай Романовы подыскивали автора для сатиры на русское дворянство и на самого императора Александра Первого, предпочитавшего, хотя бы и на словах, европейские ценности и проводившего долгие годы в Европе? А в ложе присутствовал юный Александр Грибоедов, такой же острый на язык и талантливый, как и  вчерашний лицеист Пушкин.
Именно Екатерина Павловна, уже будучи второй раз замужем – за королем Вюртемберга - активно содействует браку третьей сестры – Анны Павловны – с принцем Оранским. Напомним:  в эти годы – после 1812-го, одержав победу над Наполеоном – Россия принимает деятельное участие в переделе территории европейских стран. И Мария Павловна, и Екатерина Павловна вместе с братом, русским императором Александром Первым, присутствуют на всех важных мероприятиях по подготовке Венского конгресса 1814-1815 годов. Это общеевропейская конференция, в ходе которой была выработана система договоров, направленных на восстановление феодально-абсолютистских монархий, разрушенных французской революцией 1789 года и наполеоновскими войнами, и были определены новые границы государств Европы.
В конгрессе, проходившем в Вене  под председательством австрийского дипломата графа Меттерниха, участвовали представители всех стран Европы (кроме Османской империи). Переговоры проходили в условиях тайного и явного соперничества, интриг и закулисных сговоров
Все его решения были собраны в Заключительном акте. Конгресс санкционировал включение в состав нового королевства Нидерландов территории Австрийских Нидерландов (современная Бельгия), однако, все остальные владения Австрии вернулись под контроль Габсбургов, в том числе Ломбардия, Венецианская область, Тоскана, Парма и Тироль. Пруссии досталась часть Саксонии, значительная территория Вестфалии и Рейнской области. Дания, бывшая союзница Франции, лишилась Норвегии, переданной Швеции. В Италии была восстановлена власть Папы Римского над Ватиканом и Папской областью, а Бурбонам вернули Королевство Обеих Сицилий. Был также образован Германский союз.
Часть созданного Наполеоном герцогства Варшавского вошла в состав Российской империи под названием Царство Польское, а русский император Александр I становился и польским королём. Австрия получила южную часть Малой Польши и большую часть Червонной Руси, Зальцбург, Италия: Ломбардия, Венецианская республика, герцогство Моденское, Пармское, Тосканское, Западные земли Великой Польши с городом Познанью и польское Поморье вернулись к Пруссии. Этот раздел Польши между державами в исторической науке иногда выделяется как «Четвёртый раздел Польши».
В это же время состоялось международное признание нейтралитета Швейцарии. Провозглашение политики нейтралитета оказало определяющее воздействие на последующее развитие Швейцарии. Благодаря нейтралитету ей удалось не только уберечь свою территорию от опустошительных военных конфликтов 19 и 20 веков, но также стимулировать развитие экономики поддержанием взаимовыгодного сотрудничества с воюющими сторонами.

25

В эти годы в Германии уже правили две представительницы  династии Романовых. Третьей – Анна Павловне – они решили доверить проблемную и спорную территорию Нидерландов, увеличенную за счет Бельгии.  И в 1816-м в Россию прибывает принц Оранский – будущий король Нидерландов  Виллем Второй – чтобы посвататься к Анне Павловне. Его встречают в торжественной обстановке песнопениями на стихи юного Пушкина. Желанный династический брак был заключен в том же, 1816-м году. Уже в 1817-м Анна Павловна рожает наследника – будущего короля Нидерландов Виллема Третьего, который женился на дочери своей тетки Екатерины Павловны и короля Вильгельма Первого – Софии Вюртембергской. Она родила двух наследников престола династии Оранских, но оба они умерли, не оставив наследников, на них прервалось участие в наследовании нидерландского престола представителями русской династии  Романовых.
Но как в этот процесс вдруг оказался замешанным Пушкин? Когда в 1830 году разразилась французская революция, свергнувшая Бурбонов,  то заволновались и Польша, и Бельгия, тоже захотевшие освобождения от решений Венского конгресса. Пушкин, с тревогой наблюдая, как от Российской империи начинают отваливаться огромные куски, пишет свое гневное стихотворение «Клеветникам России», в котором вот такие строки:

И ненавидите вы нас...

         За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
         Мы не признали наглой воли
         Того, под кем дрожали вы?
         За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
         И нашей кровью искупили
         Европы вольность, честь и мир?..

Казалось бы, абсолютно патриотическое стихотворение. Но почему оно могло не понравиться  императору Николаю Первому?
25 августа 1830 года, под влиянием Июльской революции во Франции, началась бельгийская революция. Король Виллем I, отец шурина Николая Первого, принца Оранского, попытался сохранить статус-кво. Но вскоре убедился, что не способен подавить революцию собственными силами. Обращение за помощью к четырем великим державам Европы - Англии, России, Австрии и Пруссии - тоже не дало никаких результатов. И тогда кронпринц Виллем, принц Оранский, срочно прибывший 5 октября в Брюссель из Антверпена, вместо подавления восстания признал независимость Бельгии, превысив тем самым свои полномочия.
Поступок кронпринца вызвал такое недовольство короля, что муж Анны Павловны на некоторое время покинул Голландию и отправился в Англию.
        Вернувшись в апреле 1831 года, он принял командование нидерландскими войсками, и в течение 10 дней вел военные действия в Бельгии, однако был вынужден отступить, поскольку на помощь мятежным провинциям пришли французские войска. Зимой 1830/31 гг., на Лондонской конференции послы Великобритании, Франции, Австрии, Пруссии и России от имени своих государств признали независимость Бельгии. Семья кронпринца Виллема навсегда покинула Брюссель и перебралась в Гаагу.
             Не только Пушкина в это время, но и Лермонтова пугает то, что происходит в Европе. Тем более, что  в России начались крестьянские «холерные» бунты. Одновременно с патриотическим стихотворением «Клеветникам России» появляется пророческое стихотворение Лермонтова «Предсказание»:


Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож:
И горе для тебя! - твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.

26

           Почему Россия бездействовала в этой ситуации и позволила Бельгии отделиться от Нидерландов? Не потому ли, что Николаю Первому важнее было влияние на эту страну под управлением принца Оранского и сестры Анны Павловны, нежели присутствие в Нидерландах Бельгии? Это и есть двойные стандарты в международной политике, которые подчас весь мир сбивают с толку.
           В 1836 году разгорается «шпионский» скандал с послом Нидерландов в России Геккереном, который доносит в парламент его страны сведения  о переписке Николая Первого  с его сестрой Анной, женой принца Оранского. До нас эти сообщения не дошли. Но можно понять, что тревожит нидерландский парламент да и другие правительства Европы. А тревожит их то, что в это время  семья Романовых делает очередные шаги к укреплению своих позиций в Европе  с помощью  все тех же династических браков.
В эти годы готовятся два  очень значимых для России брака в Европе.
В 1842 году сын Марии Павловны, сестры Николая Первого, и Карла Фридриха Веймарского, женится на своей кузине, дочери Анны Павловны, сестры Николая Первого, и короля Нидерландов Виллема Второго (принца Оранского). Именно эта полурусская пара правила Веймаром до 1901 года.
В 1839 году дочь Екатерины Павловны, сестры Николая Первого, и короля Вюртемберга, София Вюртембергская, вышла замуж за своего кузена, Виллема, сына Анны Павловны, сестры Николая Первого, и  короля Нидерландов Виллема Второго (принца Оранского) и стала  в 1865 году королевой Нидерландов – после смерти свекрови – Анны Павловны.
Нужны ли были Николаю Первому политические потрясения любого рода, скандалы и провокации – вольные со стороны дипломатического корпуса, и невольные – со стороны собственных поэтов? Нет, конечно, а они разгорелись именно в то время, когда шла подготовка к этим  важнейшим для России династическим бракам в Европе. Придворная элита русского императора жаждала мести взбунтовавшемуся Парижу, укреплявшему свои позиции после  тяжелого поражения в 1812 году. Все ждали новой войны с Францией. А Николай не только не пошел на это (задолго до Столыпина именно он мог бы произнести эту фразу: им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия), но и подписал договор в 1839 году о выходе Бельгии из состава Нидерландов. Взамен  император «получил» «русские» правящие дворы в Веймаре  и в Нидерландах.
В Нидерландах Николай Первый в 1836-1837 годах (страшное время для Пушкина, и его гибель, связанная с послом Нидерландов Геккереном)  содействовал  приходу к власти принца Оранского, мужа своей сестры Анны Павловны. Вокруг Виллема Первого-вдовца с 1837 года - устроили такой же скабрезный скандал, как и вокруг Пушкина, в результате которого он добровольно отрекся от престола. А в 1849-м Анна Павловна после смерти мужа стала полноправной королевой Нидерландов и правила до 1865 года.
Ее долгое  правление держалось на русских деньгах. Анна Павловна в письме от 1 октября 1849 года писала Николаю I: «Милый брат, дорогой и любезный друг, ты, конечно, понимаешь, что только обстоятельства крайней необходимости вынуждают меня нарушить наше общее горе и говорить с тобой о вещах материального свойства. Я подумала, милый друг, что, поскольку речь идет о чести семьи и памяти нашего дорогого Виллема, которого ты так любил, я должна обратиться к твоему сердцу и воззвать к твоей доброте. Тебе известно о наследстве Виллема. В задачу комиссии, созданной для изучения и рассмотрения этого вопроса, входило собрать необходимые данные и оценить имущество и наличные активы, равно как и сосчитать долги. Последние, как оказалось, составляют 4,5 млн гульденов. Для их уплаты нам нужно будет продать всю землю и недвижимость в этой стране, поэтому я обращаюсь к тебе, любимый брат и друг, с просьбой, чтобы ты в этот роковой час согласился купить собранные Виллемом картины, к которым ты так привязан и которые уже отданы тебе в залог. Если ты выполнишь мою просьбу, мои дети будут спасены. Ты также спасешь честь семьи».
Николай согласился и купил коллекцию за 137 823 гульдена.

27

Но это была вовсе не бескорыстная помощь. В это время Николай Павлович уже приступил к своему очередному тайному проекту – техническому перевооружению текстильной отрасли в России. Для которой ему были нужны  высококвалифицированные специалисты из Европы, оборудование и рынки сбыта продукции. И Россия их получила, хотя и не в том объеме, в котором нуждалась.
Но мы слишком далеко ушли от загадочной переписки  Дмитрия Николаевича Арсеньева с Пушкиным в 1836-1837 годах. Хотя мы так и не узнали, о чем конкретно шла речь в эти двух письмах Арсеньева, но стоит помнить, что он служил великой княжне Екатерине Павловне, хлопотавшей о браке своей сестры Анны Павловны и принца Оранского. Но какую бы полезную информацию он не предоставил Пушкину, она не остановила  смертельной дуэли поэта с приемным сыном нидерландского посланника Геккерена, вызвавшего гнев  Оранского. Хотя, как знать, может быть, искушенный шпион и опытный  агент царского двора Дмитрий Николаевич Арсеньев, напротив, подливал масла в огонь?
Но одно нам должно быть ясно: Николай Первый постоянно вел многоходовую игру как со своими аристократами, так и с европейскими  правящими дворами. И все патриотические «чаяния» русских поэтических гениев не всегда шли ему на пользу. Все они были против намеченных реформ. В «Записке о древней и новой России…» Карамзин увидел опасность от реформ Александра Первого – европеизации жизни русского народа. Гоголь – во втором томе «Мертвых душ» - опасность от реформ Николая Первого – технический прогресс. Кстати, «Записку» Карамзина вполне можно назвать прелюдией к  религиозно-патриотическим «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголя.
А Лермонтов уже показал в своем «Герое»  последствия распространения бизнеса в России и вызванных им новых отношений между людьми  – отторжения человека от общества. 
Грибоедов, высмеивая время «матушки Екатерины», смеялся и над Чацким. И Пушкин был против европеизации, показав лишнего и жестокого «европейского человека» Онегина.
Лермонтов пошел и еще дальше - показал, как искушенный ангел превращается в Демона.  Гоголь увидел, как все идет в торговлю – даже мертвые души.
А вот Мосин оказался уже участником самого процесса технической революции. Да еще какой! Для войны. Но и его поставили перед необходимостью расплатиться за любовь талантом.



28

В 1878 году, почти одновременно с назначением Сергея Мосина  в Тулу, где теперь у помещика Арсеньева служил управляющим его отец Иван Игнатович, воронежское поместье Рамонь покупает Евгения Максимилиановна Романовская, дочь Марии Николаевны Романовой и Максимилиана Лейхтенбергского. Первая, как мы помним, заказала графу Соллогубу сатирическую повесть «Большой свет» - памфлет на Лермонтова. А второй одобрил выход в свет книги Достоевского «Бедные люди» - памфлет на  Гоголя и его «Выбранные места из переписки с друзьями».
Евгения Романовская, герцогиня Лейхенбергская, носит фамилию мужа – Александра Ольденбургского, внука Георгия Ольденбургского и Екатерины Павловны, сестры Николая Первого. Которым служил масон и  их личный шпион  Дмитрий Николаевич Арсеньев.
По какому-то странному стечению обстоятельств, именно в усадьбе его тульского родственника  Николая Владимировича Арсеньева оказывается сначала Иван Игнатович Мосин, а затем в Тулу переезжает его сын Сергей Мосин. И в Туле, и в усадьбе Судаково начинают происходить удивительные события, которые можно было бы сравнить с самыми страшными сказками Пушкина и Гоголя, но еще точнее – с романом Гете «Фауст».
Заметим: в это же самое время и в усадьбе Рамонь, в построенном  роскошном «средневековом» дворце Ольденбургских также происходят загадочные события, как в фантастических романах Александра Беляева и  Михаила Булгакова.
Но если в подземелье дворца  кричат экзотические звери, вполне возможно, предназначенные на опыты для института экспериментальной медицины, созданного Ольденбургским для исследований будущего советского академика Павлова, то в усадьбе Судаково молча тоскливым криком кричит душа Сергей Мосина, который  страстно полюбил пленницу судаковского хозяина – помещика Арсеньева, его жену Варвару Николаевну, в девичестве Тургеневу.
Она – настоящая «тургеневскеая девушка», двоюродная сестра  писателя Ивана Сергеевича Тургенева, скромная затворница тульского поместья, мать троих малолетних сыновей.
Если и произошла в этой усадьбе в 1823 году страшная история с изнасилованием и убийством молодой крестьянки, матери семейства, не желавшей  покориться своему барину, то теперь, в 1880-х годах, полвека спустя, слезы ее словно омывают это место. Пусть не в такой жуткой форме, но любовная история повторяется.
Полюбившие друг друга двадцатипятилетняя Варвара Николаевна и тридцатилетний Сергей Иванович Мосин не могут соединиться, сколько бы не просила жена мужа о разводе. А ведь среди товарищей влюбленный слыл «научным сухарем» и «схимником». Но тут любовь настолько захватила его, что он и не думал скрывать свои чувства от  Николая Владимировича Арсеньева.
Но объяснение с мужем Варвары Николаевны закончилось вызовом на дуэль, на что муж написал жалобу начальству, за которой последовали трое суток домашнего ареста изобретателя. Вызов повторился в помещении Дворянского собрания и в присутствии множества свидетелей, но после новой жалобы последовали две недели домашнего ареста. Через четыре года С. И. Мосин снова предъявил Арсеньеву просьбу о расторжении брака. Тот потребовал 50 тысяч рублей в обмен на развод. Таких денег  у конструктора не было, но Мосин знал: если он сделает то, что хочет от него царь, то получит эти деньги  и выпустит на свободу любимую. Еще восемь лет Сергей Иванович трудился над созданием  своего стреляющего шедевра и ждал желанного момента воссоединения с Варварой Николаевной.

29

В это время Россией правил уже не Александр Второй, а его сын – Александр Третий – «миротворец».  Разве не знали его отец и он сам о страданиях того,  кто под их неусыпным контролем работал над оружием, предназначенным для перевооружения всей российской армии, разве не могли помочь  с разводом Варваре Николаевне Арсеньевой-Тургеневой?
Конечно, могли, но не хотели. Думаю, более того, все это  назначение и даже любовная горячка были  спланированы  ими  заранее – чтобы удерживать Мосина в Туле, рядом с лучшими мастерами-оружейниками страны. И не последняя роль тут отводилась именно Варваре Николаевне. Ведь от ее постоянства в любви к Мосину зависело царево счастье получить то, чего не было у европейских королей – новое эффективное оружие.
Но как оба Александра могли знать заранее о моногамии Мосина, о том, что он однолюб и не покинет женщину, которую полюбил, потому что другой рядом с собой не представлял? Не потому ли, что судили они по себе, будучи сами такими? То есть, можно предположить, что в Рамони хозяйка усадьбы Анна Ивановна Тулинова-Шелле воспитывала необычного ребенка, маленького «принца»? И именно поэтому он получил и прекрасное домашнее образование, и  титул родового  потомственного дворянина, и два лучших технических образования, какие только можно было получить в России. При этом никогда не испытывал нужды и гонений, все четырнадцать лет обучения в Воронеже, Москве и Петербурге шли у него, «как по маслу».
Только  очень пристально наблюдая за этим ребенком с раннего детства  Александр Второй мог  обнаружить в его характере особенные черты, которые видел у себя и у своего сына Александра, особенно. Одна черта была совершенно особенная – Романовы влюблялись столь безумно и бездумно, что во имя своих чувств готовы были отречься от престола. Впервые это произошло с наследником Константином Павловичем, который отказался от престола,  сочетавшись морганатическим браком с польской графиней. Следующим был Александр Николаевич, сын Николая Первого, будущий император Александр Второй. Он влюбился в  четырнадцатилетнюю немецкую принцессу сомнительного происхождения и заявил, что женится только на ней или отречется от престола. Эта девочка стала императрицей России, но родила больного, хотя и прекрасного цесаревича Николая, который неожиданно скончался от туберкулеза  в двадцатилетнем возрасте, оставив безутешными родителей и невесту, датскую принцессу Дагмар.
Вместо него наследником стал его брат Александр Александрович. Но юноша, не просто упрямый, как его любвеобильный отец, а еще и пораженный моногамией, влюбился в княжну Мещерскую и заявил, что отречется от престола, если ему не позволят на ней жениться. Отец и мать невероятными усилиями уговорили юношу смириться и жениться на бывшей невесте умершего брата, нелюбимой принцессе Дагмар. Цесаревич сочетался морганатическим браком, а его возлюбленная княжна Мещерская, выданная насильно замуж за  Демидова, сына Авроры Шернваль и Павла Демидова, умерла через год  при родах первенца.
Александр Александрович впал в глубокую депрессию, из которой не вышел до конца своей недолгой жизни. Он жил отдельно от семьи в Стрельне, ходил там в штопаных шароварах и колол в кабинете дрова для камина.
Но как при таком  горьком опыте запретной любви и Александр Второй, и Александр Третий, понимая (вполне возможно) наследственную особенность характера Сергея Мосина, не помогли ему соединиться с любимой женщиной?  Он же – не наследник престола, не имел  династических обязательств…
Или, все-таки имел? И понимал поставленную перед ним величайшую и именно «династическую» задачу – создать новое оружие для российской армии, для ее новых побед. Наверняка знал Мосин и о том, почему именно ему в руки было отдано это дело, хотя вокруг работало немало отличных мастеров  изобретателей. В какой-то момент Сергей Иванович понял и то, что ему не вырваться из Тулы до тех пор, пока он не сделает то, что от него ждут Романовы. И, спустя восемь лет, перестал сопротивляться и  требовать от Арсеньева развода для  жены.  Последующие восемь лет он покорно трудился над созданием новой винтовки под пристальным  оком «миротворца» Александра Третьего. Надежда спасти свою «Гретхен» из арсеньевского плена  не покидала его. Интересно, что сам Арсеньев все эти годы и не докучал жене, проживая в Москве или Петербурге.
Такая жестокость со стороны Александра Третьего к Мосину и его любви, вполне возможно, объяснялась обстоятельствами его собственной жизни, в которой он потерпел любовное фиаско, но смирился и продолжил жить так, как велел ему отец. Хотя  впоследствии Александр Второй поступил с сыном очень некрасиво, решив предать его.

30

После смерти первого наследника  Николая Александровича император отдалился от когда-то горячо любимой жены, стал жить отдельно и влюбился в юную княжну Екатерину Долгорукову. Это произошло в 1866 году, а уже в конце 1870-х Александр Второй задумал демонтировать династию Романовых и начать новую, посадив на русский престол детей от Долгоруковой, с которой вступил  после смерти  императрицы в морганатический брак.
Вот в это время в доме Федора Михайловича Достоевского появляется  Дмитрий Сергеевич Арсеньев, воспитатель великих князей Сергея (21 год)  и Павла (18 лет) Александровичей, детей Александра Второго и Марии Александровны, принцессы Гессенской.
Арсеньев высказал желание познакомить своих воспитанников с известным писателем, произведениями которого они интересуются. Он добавил, что является от имени государя, которому желалось бы, чтобы Федор Михайлович своими беседами повлиял благотворно на юных Великих князей.
            15, 19, 20 марта и 23 апреля 1878 года Арсеньев пишет письма Достоевскому по поводу обеда у Великих князей. Этот обед, на котором присутствовал и Арсеньев, состоялся 24 апреля 1878 г.
         3 марта 1879 года Арсеньев снова приглашает Достоевского на обед к Великому князю Сергею Александровичу, намеченный на  5 марта 1879 года. На нем Достоевский был также вместе с Арсеньевым.
На самом деле, взрослые великие князья встречались с Достоевским не из религиозных  побуждений, а, вполне возможно, чтобы  обсудить его роман «Братья Карамазовы», над которым он работал в это время. Им, а особенно Александру Александровичу, нужен был острый памфлет, обличающий разложившуюся жизнь царского двора, самого императора, потерявшего себя в отношениях с любовницей, ради которой был готов уничтожить законных детей и наследника русского престола и навлечь на государство новую смуту и интервенцию европейских государств. Такой роман тут же вышел в свет – в ноябре 1880 года - и, вполне возможно, не только подготовил  в какой-то степени убийство Александра Второго весной  1881 года, но и помог  успокоить общественное мнение в это трудное для Романовых время.
Никто из простых смертных не знал, что гораздо труднее для них оно было в последние годы жизни Александра Второго, который вполне серьезно грозил вышвырнуть из дворца семью  Александра Александровича и лишить его престола. И это – после тех жертв, которые принес ради трона  будущий император! Только Достоевскому могли  великие князья Романовых показать истинную картину жизни царствующего российского дома. Если было именно так, то писатель понял их страдания и гениально изложил их в своем  романе-памфлете «Братья Карамазовы».
Весной 1881 года Александр Александрович вступил на престол. Это был шестой год пребывания в Туле Сергея Мосина.  До  освобождения ему и его  «Гретхен» из страшной  арсеньевской усадьбы Судаково оставались долгие десять лет. Которые конструктор безропотно служил «миротворцу» - Мефистофелю, как доктор Фауст, подписав с ним  контракт на  создание нового мощного орудия убийства за выкуп любимого им тела и души «тургеневской барышни»…
Тульский помещик Николай Владимирович Арсеньев оценил тело и душу  жены в пятьдесят тысяч рублей. Или эту цену назначил сам государь, зная,  какое вознаграждение  получит Мосин в случае успеха? Получив его, изобретатель  должен был сразу отдать все до копейки помощнику Мефистофеля – Арсеньеву. Ну а от него эти деньги снова  предназначались казне, что совершенно понятно. И в этой коварной игре  заключалась особая дьявольская жестокость того, кто был сам жестоко обманут в юности и кто навсегда отрекся от добра, задумав наказать за свое несчастье целый мир тем орудием, которое готовил для него в тульской глуши  никому неизвестный человек Мосин  - «спасенный из воды Сергиус, высокочтимый и ясный, рожденный в чреве Бога солнца Ра, сын созданной Богом и брат ее сына, имеющего славную мать, предназначенный быть впереди других в состязаниях».



31


Шестнадцать невыносимо долгих лет томились в разлуке, находясь рядом, Сергей Мосин и Варвара Арсеньева. Пока конструктор не сделал то, чего от него ждали в Зимнем дворце.
Как не вспомнить здесь Александра Сергеевича Пушкина, который однажды написал такие вот строки о коварстве людей и царей:

…В наш гнусный век
Седой Нептун Земли союзник.
На всех стихиях человек
Тиран, предатель или узник.

Конечно, жестокость Александра к тульским влюбленным объяснима его личными тяжелыми переживаниями. Он жертвовал, его любимые душа и тело- Княжна Мещерская - погибли, а другие – не должны жертвовать? Вот и мучил он Мосина, пока тот не  явил на свет свое произведение – винтовку. Которая убивала за один раз в пять раз больше народу, чем раньше.
Освободил изобретателя  уже другой Романов – последний, Николай Второй. Который, как и его отец, Александр Третий, был  однолюбом, одержимым с ранней юности одной женщиной – внучкой английской королевы Виктории Аликс, и также, как его дед и отец, грозился отречься от престола, если ему не отдадут в жены английскую принцессу. И хотя Виктория видела ее женой своего внука - безумного Альберта, двоюродного брата Аликс, та отказала ему и вышла за русского цесаревича.  Хотя почему-то пять часов перед тем как дать согласие на брак, горько плакала.
Николай Второй, добившись исполнения своего любовного желания,  не был так жесток к другим влюбленным и дал Мосину за его изобретение премию - 50 тысяч рублей. На них Мосин  купил у Аресньева развод и увез «Гретхен» вместе с ее детьми в Сестрорецк, куда был назначен Николаем Вторым директором завода. И через восемь лет счастливой жизни с Варварой Арсеньевой  умер от воспаления легких -  родового заболевания Романовых и Виндзоров.
Если говорить образно, то Мосин выкупил себе счастливую жизнь за смерть, которую несла людям его знаменитая трехлинейка. И вот что удивительно и страшно:  именно с нею наверняка охраняли чекисты арестованных братьев Романовых, Михаила и  Павла Александровичей, а также их сыновей: Владимира , расстрелянного в 1918 году под  Алапаевском, Николая Михайловича, Георгия Михайловича и Дмитрия Константиновича, расстрелянных в 1919 году как заложников в ответ на убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта в Германии. Командовал экзекуционным отрядом некий Гордиенко, тюремный надзиратель, получавший в своё время ценные подарки из Кабинета Его Величества[3]. Вероятно, погребён в братской могиле на территории Заячьего острова.
             Жена великого князя, княгиня Ольга Палей, писала: «Один старый тюремный служитель, видевший казнь, рассказал… В среду Павла, одного, привезли на Гороховую и продержали до десяти вечера. Потом объявили, что увозят без вещей. С Гороховой привезли в Петропавловку. Трёх других великих князей доставили со Шпалерной. Всех вместе отвели в тюрьму Трубецкого бастиона. В три ночи солдаты, по фамилии Благовидов и Соловьев, вывели их голыми по пояс и провели на территорию Монетного двора, где у крепостной стены напротив собора была вырыта общая могила, где уже лежали тринадцать трупов. Поставили князей на краю и открыли по ним стрельбу. За миг до выстрелов служитель слышал, как великий князь Павел произнёс громко:
— Господи, прости им, ибо не знают, что делают»
          Не нужно большого воображения чтобы представить, как действовали и охранники, и расстрельная команда, используя  «вымученные любовью» в Туле винтовки Мосина.
          Царские воспитанники Дмитрия Николаевича Арсеньева, великие князья Сергей Александрович и Павел Александрович, погибли страшной смертью. Сергей Александрович раньше Павла Александровича,  был зверски убит террористами в Москве еще в1905 году. А писатель Федор Михайлович Достоевский, приглашенный в 1878-1879 годах на обеды к  великим князьям Дмитрием Николаевичем Арсеньевым, скоропостижно скончался в феврале 1881 года, сразу после публикации романа «Братья Карамазовы», за месяц до гибели Александра Второго и вступления его сына, Александра Третьего, на русский престол. При Николае Втором, в 1898 году, цензурный комитет исключил полное собраний сочинений Достоевского из  списков литературы, предназначенных для народного чтения.
          Судьба связала великого русского конструктора Мосина с фамилией Арсеньевых на целых 16 лет. И была эта судьба настоящей злодейкой, как и для многих, связанных ею с  этой, будто проклятой, фамилией. Но Сергею Ивановичу удалось все-таки выжить и вырваться из пут этой ужасной связи. А вот изобретенная им винтовка, увы, «маячила» за спинами тех, кто  закончил жизненный путь последнего императора России и всей его семьи. Оружие, даже созданное горячо влюбленным изобретателем, не умеет плакать, оно не знает сострадания ни к кому и умеет только стрелять.