Александр Сергеевич Суворов
О службе на флоте. Легендарный БПК «Свирепый».
2-е опубликование, исправленное, отредактированное и дополненное автором.
270. Домашние новости. 15 июня 1973 года.
Сводка погоды: Москва, пятница 15 июня 1973 года, дневная температура: мин.: 14.1°C, средняя: плюс 20.5°C тепла, макс.: плюс 25.6°C тепла, без осадков.
Первые моменты встречи с родителями в доме я не помню. Я вообще не помню, как очутился в постели на диване в большой комнате, как раздевался, как что-то кушал, говорил, рассказывал, спрашивал, слушал… Я только помню, как пил маленькими глотками что-то очень пахучее, вкусное, сладкое, благотворное и обжигающе горячее, а потом с судорожным всхлипыванием вдыхал в себя свежий, мягкий, тёплый и чистейший запах маминой пуховой подушки. Я спал беспробудно ровно 12 часов… Только вкусные запахи маминого фирменного картофельного супчика, винегрета, жареной на сале картошечки и тоненьких сливочных оладушков в купе с ароматами маминого травного чая пробудили во мне хотения, желания и жажду жить. Это было в 14:00 вторника 15 июня 1973 года. Я открыл глаза и сначала не понял, где нахожусь…
Глаза по очереди показывали уму и разуму разные объекты большой комнаты, которые я постепенно начинал узнавать. Вот прямо передо мной наш круглый обеденный стол, покрытый ярко жёлтой бархатной скатертью с рюшами. Вот подставка под мамины цветы возле широких зашторенных окон. Вот подставка под телевизор и мой катушечный магнитофон «Айдас-9М» на нижней полке. Вот сервант для книг, хрусталя и праздничной посуды. Вот мамин «иконостас» - фотографии всех родственников, начиная с фото её мамы, моей бабушки Юлии Максимовой. А вот и мой стул, на котором аккуратно по-уставному сложена моя матросская "форма номер два"… Подъём, Сашок, нас ждут великие дела!
Подъём сразу не удался… Руки-ноги не слушались, и не хотели слушаться, наоборот, капризничали, ленились, не хотели даже шевелиться, а не то, чтобы что-то делать. Мама специально открыла стеклянную дверь, отделяющую большую комнату от гостиного коридора и кухни, поэтому зазывные запахи и звуки проникали ко мне беспрепятственно и мощно. Я слышал, как осторожно звякают вилки и ложки, слушал «шкворчание» томящегося на маленьком огне сала, ощущал запах оладушков и во мне всё сильнее и сильнее разгорался давно забытый детский аппетит. Я был дома, я был в детстве, я был с мамой и папой, и я был сейчас счастлив…
Как всегда, мама точно уловила тот момент, когда я не только просыпаюсь, а уже открываю глаза и готов вскочить, подскочить, подняться, встрепенуться, вспорхнуть…
- Проснулся? – сказала мама, входя в комнату и вытирая руки о вкусно пахнущее кухонное полотенце. – Вот и молодец. Вставай, идём кушать.
- Как ты оденешься? – спросила меня мама. – В свою форму или в то, что я тебе приготовила? Вот юрины брюки и форменка. Всё чистое, постиранное и глаженое…
Мама показала мне чёрные брюки моего старшего брата Юры и его милицейскую форменную рубашку серого цвета. "Опять я буду носить юркины вещи!"… Чёрные носочки и чёрные кожаные остроносые туфли на тонкой подошве были тоже «юркины», но я не роптал. Моего здесь и не должно было быть, потому что практически все мои гражданские вещи и одежда остались в Севастополе, а служить мне и носить военно-морскую форму ещё целых полтора года… Поэтому я бодро вскочил, оделся в «юркину» одежду и поспешил в ванную – умываться, чистить зубы, приводить себя в порядок.
Пока я «прихорашивался» и смывал с себя всю накопившуюся в дороге усталость и дорожную пыль или «коросту», как выразилась моя мама, мой папа вернулся из магазина и принёс массу разной вкусной еды и питья для вечернего застолья…
- Ты же хочешь пригласить своих школьных друзей отметить встречу и отпуск? – спросила меня мама. – Ну вот, надо приготовиться, накрыть стол, посидеть, выпить и закусить. Хорошо?
Я только смог благодарно кивнуть ей головой, потому что в этот момент с небывалым аппетитом молча поглощал, как голодный «морской волк», мамины вкусности. Папа от меня не отставал и мы с ним вдвоём почти полностью «умяли» всё, что приготовила на этот замечательный завтрак-обед наша мама. После обеда мы все расположились в большой комнате: мы с папой на диване, а мама в своём уютном кресле с подушками в углу комнаты, по диагонали прямо перед телевизором. Здесь наша мама, устав от домашних дел и забот, дремала, когда мы с папой смотрели телевизионные новости и программу «Время»…
Наступило время рассказов, сообщений, новостей и обмена мнениями. Это было наше священное время семейного общего отдыха, как знаменитый «адмиральский час» на флоте… Я рассказал родителям о тех весенних командно-штабных учениях Балтийского флота, в подготовке и проведении которых принимал участие, умолчав только о целях, масштабах и районах этих «командно-штабных боевых действий». Потом я с юмором в лицах рассказал о подготовке экипажа корабля к выборам 17 июня 1973 года, как принимали на корабле женщину-кандидата в депутаты местного Совета депутатов трудящихся, как я работал, что делал и чем занимался как помощник заместителя командира корабля по политической части и ответственный за организацию культурно-досуговой работы на корабле, а также о других своих приключениях, в том числе о встрече на вокзале «Калуга 1» с главным технологом винзавода с Тамани. Единственно, о чём я умолчал и не рассказал моим родителям, - это была история с незнакомой девушкой в короткой серой юбочке и в белой кофточке с воланчиками, которой я так неуклюже дал адрес нашей воинской части, адрес корабля…
Мой мудрый папа сразу догадался, что эти учения связаны с обострением обстановки в Средиземном море и на Ближнем Востоке. Он не стал при маме расспрашивать меня о подробностях, но когда мы собирались выйти в сад, чтобы сфотографироваться на память, спросил: «Вы идёте в Средиземку?»…
- Не знаю, папа, - ответил я честно. – Готовимся, собираемся и грузимся надолго, а куда, - неизвестно. Все курсовые задачи мы сдали на «отлично», отстрелялись тоже хорошо. Экипаж морем обкатан, так что, вполне возможно, пойдём в тёплые моря…
- Когда? – коротко спросил папа.
- В середине июля, - также кротко ответил я и стал доставать из портфеля подарки и гостинцы маме и папе.
Маме я торжественно вручил футляр с купленными в Калининграде янтарными бусами. Эти бусы были изготовлены на местной фабрике из полупрозрачного янтаря с прожилками. В середине нитки бусины были большими, а ближе к концам – средними и маленькими. Бусы очень понравились маме, она их сразу одела на шею, немного «покрасовалась» перед зеркалом и как-то смущённо-растерянно заявила нам, что они «пришлись ей к её коже», что она их «почти не чувствует», а «чувствует только исходящие от них тепло и янтарный запах».
Папе я подарил тоже коробочку с янтарными запонками и янтарной заколкой для галстука тоже фабричной работы. Кроме этого, я подарил папе и маме большие куски дикого янтаря, которые хранил в тряпичном самодельном поясе вокруг талии, сшитом из моих сменных носков, а также "фирменные" флотские носовые платки и майку-тельняшку. Папа, как молодой мальчишка, сбегал в мою комнату, принёс лупу и они с мамой по очереди рассмотрели на просвет большого комара-гнуса, который застыл в полупрозрачной толще куска "дикого" янтаря. Папа даже различил крыло этого древнейшего комара, покрытое каркасной сеткой.
Потом я вручил родителям продолговатую керамическую бутылку знаменитого «рижского бальзама» и мама очень обрадовалась, потому что использовала подобные бальзамы в своих тоже знаменитых чайно-травяных настоях. Папа просто обомлел от подаренной ему бутылки премьерного таманского вина, который насильно вручил мне вчера ночью мой безымянный сосед-товарищ по ночному застолью на вокзале «Калуга 1». Я настоял, чтобы мы выпили «по капельке» этого вина из наших хрустальных стопочек и мои родители с восторгом и удовольствием смаковали это действительно необычное, уникальное и невообразимо ароматное новое и неизвестное ещё никому вино.
Правда, папа, как всегда в таких случаях, на вопрос: «Ну, как?», неизменно ответил: «Не разобрал! Ешо надо!» и неизменно получил вторую порцию чудесного вина, которая сопровождалась всё так же неизменным выражением: «Хорошо, когда ешо!»… Мама тотчас забрала бутылку этого волшебного вина и сказала, что «это будет её вино, а вы ничего в хороших винах не понимаете». Мы с папой и не сопротивлялись, потому что это было уникально, когда наша самая правильная, самая воспитанная, самая принципиальная мама вдруг увлеклась неким вином. До этого наша мама признавала только одно вино – церковный Кагор, - и то, только в лечебных целях…
- Странно, - сказала задумчиво мама, притрагиваясь губами к этому незнакомому вину в своей рюмке. – По вкусу напоминает французское «Шардоне» или «Совиньон», но в этом вине, почему-то, ощущаются запахи каких-то необычных цветов, причём не комнатных, не оранжерейных, а луговых, и травами тоже пахнет.
- Да? – спросил её папа. – Дай-ка понюхаю… Я чего-то не разобрал никакого запаха…
Он протянул свою крепкую руку к маминой рюмке, но мама её отстранила.
- Ты всё равно не почуешь, - сказала мама. – Ты насквозь пропах металлом и стружкой.
- Нет, ну почему?! – с преувеличенной обидой воскликнул папа. – Может я не чую запахи, как ты, но я тоже кое-что чувствую от этого вина, и это чувство переполняет меня, требует выхода, выплеска… А?
- Дурачок!, - ласково сказала мама, и её лицо покрылось румянцем.
Потом настало время рассказов родителей об их житье-бытие…
Мама отработала последний день в больнице и с 1 июня 1973 года, как и папа, ушла в отпуск. Она тоже первые дни просто спала беспробудно, ничего не делала, только готовила на неделю суп, салаты и ждала папу, который приносил ей из магазина «что-нибудь вкусненького». В воскресенье 17 июня 1973 года будет День медицинского работника и в инфекционном отделении Суворовской городской (районной) больницы, в котором моя мама работала старшей медсестрой-фельдшером, будет много дел и забот. Многочисленные комиссии проверяли всё и вся и дали инфекционному отделению второе место в соревновании отделений больницы (мало было наглядной агитации).
Мама и папа в воскресенье 3 июня 1973 года ездили в деревню Дальнее Русаново на поминки дяди Максима, который умер уже полгода назад. Они ездили автобусом до Ханино, а потом шли пешком по дороге. Их нагнал другой автобус и довёз до самой деревни Дальнее Русаново. Я хорошо помнил дядю Максима, моего друга Деда «Календаря», моего дальнего родственника тоже деда Аркадия, добрейшую тётю Марусю (папина двоюродная сестра), деревенских ребят, драчливого петуха, глупых кур, огромную корову (любимицу тёти Маруси) и мудрую лошадь-мерина - подругу дяди Максима… От дяди Максима, сапёра Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, награждённого медалью «За Отвагу» и орденом «Славы» третьей степени, остался только его голос, записанный мною на магнитофоне «Айдас-9М», когда он приезжал к нам в гости, чтобы показаться врачам в больнице. Дядя Максим после войны носил в себе, в своём теле, множество мелких осколков разорвавшейся неподалёку немецкого снаряда… Мы выпили снова по чуть-чуть "маминого премьерного таманского вина" за упокой души дяди Максима и всех наших родственников, ушедших в «царстве небесное».
Когда родители в тот же день 3 июня вернулись домой, то на порожках их ждала папина мама, бабушка Анисья, которая приехала из Калуги к нам «погостить»… Так что мамин отпуск опять начался с хлопот и забот, с готовки, с прополки и поливки огорода, с уборки дома, стирки, глажки и просушки зимней одежды. В среду 6 июня 1973 года мама сама ездила в Калугу, купила себе материал на демисезонное пальто, а внучку Олежке (сын моего брата Юры и его второй жены Галины) – осенний костюм «драповый» (стойка воротник, меховой, красивый, на молнии, на карманах тоже молнии с колечками, брюки длинные, удобные).
В понедельник 11 июня 1973 года мама сшила для Олежки безрукавку ватную тёплую, собрала вещи Галины (вторая жена моего брата Юры) и стала собирать ей посылку. Она уложила все вещи, пересыпала все пакеты конфетами, печеньем, сушками и на следующий день отнесла на почту. Заодно зашла в Госстрах по поводу своего несчастного случая – перелома запястья… Только теперь я узнал, что мама на работе неловко поддержала падающий медицинский бокс-дезинфектор, ударилась вместе с ним о край стола и сломала косточку в запястье. Она показала мне свою руку с выпирающей теперь косточкой и я всё оставшееся время наших «посиделок» грел её руку в своих ладонях…
Тогда же, в понедельник 11 июня 1973 года приехал с Центрального посёлка на мотоцикле папин средний брат, дядя Толя, и забрал маму, бабушку Анисью, к себе «погостить». Старенькая и глухая бабушка Анисья ничего не рассказывала, ни о чём не спрашивала, только сидела молча, изредка смотрела телевизор, кушала манную кашу, пила чай с вареньем и спала. Правда, на прощанье сказала папе, что «никогда не была так спокойна и счастлива, как в эти дни «у тебя» в гостях» (мою маму бабушка АПнисья считала "городской", "слишком умной" и поэтому "чужой")…
Папа 3 июня 1973 года ездил в Тулу и купил какой-то «коленный вал» к нашему мотоциклу «Урал» с коляской. Папа тоже со 2 июня 1973 года в отпуске, но работает по ремонту в школе, возможно с бригадой ребят поедет работать в колхоз. В понедельник 11 июня 1973 года был хороший грибной дождь. Люди ходят за грибами в лес: грибы есть, но мало, больше людей-грибников… Пальто себе демисезонное мама отдала шить в ателье, так что к осени у мамы будет новое красивое пальто. Шубу свою она постирала и та «села», рукава совсем короткие стали, поэтому тоже отдала шубу в ателье, кой что подделать. Так что к зиме она будет с «обновками». У папы зимнее пальто есть, а осеннее пальто ему купили в клеточку, модное, «на поролоне», неплохое. Теперь ему нужно купить новую шляпу, шапку зимнюю и зимнюю обувь.
Мама написала Юре (старший сын, мой родной брат) гневное письмо, «не поздравила его и обращалась к нему одному» (Юра со скандалом расстался с Галей и женился на своей третьей жене, Вале). Это письмо, которое Юра должен был получить ещё 23 мая 1973 года, мама не могла написать иначе. С тех пор Юра молчал и ничего не писал маме в ответ…
- Пусть молчит, - сердито сказала мама. – Пусть молчит и знает, что мы его не поддерживаем, пусть будет сам с собой…
- Галя пишет, - рассказывала мама с горечью в голосе, - что Олежик уже дома (в Новороссийске), погода плохая, 10 дней дожди, боится простуды, что Вова (брат Гали) уже месяц живёт у них и нигде не работает, что Галя собирается его (Вову) попросить переехать либо в съёмную комнату, либо в общежитие. Галя пишет о брате «сжато», но, видимо, он у них «непутёвый», а ей ещё одна забота.
- Сама твёрдо жить не может, - сказала с болью мама, - да ещё этот Вовка… Ну, пусть, это их дело.
Папа слушал рассказ мамы, и я вдруг почувствовал, что между ними какой-то «напряг», напряжённость, недосказанность. Я насторожился…
- В саду у папы хорошо, - сказала мама, заметив, как изменилось выражение моего лица. – Цветёт шиповник, цветы, будут груши и яблоки на ранних яблонях, а «штрифель» – отдыхает.
- Вчера, - сказала мама, - я читала ваши письма, особенно твои большие и весёлые письма, ваши письма из вашего детства, когда вы с папой и Юрой были в доме отдыха, и когда ты был в санатории в Чекалине. Тогда тебе было 7 лет, а Юре – 13 лет. Так интересно читать ваши письма…
- Читала и смеялась, - сказала «бодро» мама, - и всю жизнь представляла, а то уже много и забываться стало.
- Вот соберу все письма по годам, - сказала мама, - и твои, и Юры, и папины, и родственников наших, и будет просто живая память о вашем детстве, юности. Я же не могу рвать или сжигать ваши письма...
- Нашла письмо Юры, - сказала мама и отпила из своей рюмки таманское вино, - где он объясняется в любви к Ольге (первая жена моего брата Юры). Я ему дам почитать это письмо, чтобы ему на глазах моих было стыдно за свои «любови»…
- От Верочки (старшая дочь тёти Маруси, маминой старшей сестры) что-то ничего нет, - сказала мама. – Возможно, обиделась, ведь Коля (муж Веры) поехал домой и ничего не взял от меня Верочке в гостинец, говорит: «Я не люблю с этим возиться и тяжело с ребёнком (Русланом)». Может быть, она сейчас пробует поступить в заочный институт?
- Ничего, - сказал примирительно папа. – Отыщется. Скоро у неё отпуск с июля и она приедет к нам.
- Получили от Нади (младшая дочь тёти Маруси, маминой старшей сестры) посылку, - сказала мама. – Она беременна, но что-то не здорова. Очень хочется ей в отпуск приехать в это лето, очень соскучилась. Говорит: «Уже раз 25 мысленно летали к Вам в отпуск вместе с Толиком (муж Нади)».
- Ну, если Толику будет возможность поменяться с другом отпуском с выездом, то есть друг будет отдыхать в Магадане, а билет бесплатный отдаст Толику и у них будет у обоих (у Нади и Толика) бесплатная дорога, а на следующий год Толик отдаст другу свой бесплатный билет.
- Если это всё будет, - сказала мама, - то в июле они думают поехать в Севастополь, потом к нам, а потом к Вере (в Тольятти). Вот такие планы у Нади новые.
- Думали в тот год (1972) приехать, - сказала мама, - но раз будет ребёнок, то конечно, никуда не выедешь. Так, что началась, Саша, жизнь, не одно, так другое…
- О нас пока всё, - сказала мама, - теперь о тебе. Ты нам мало пишешь и почти ничего о себе не рассказываешь. Всё о каких-то приключениях, о друзьях, а о себе, - ничего толком не говоришь. Я понимаю, - служба, но всё-таки нужно рассказать, что тебе надо, что прислать, чего хочется…
- Мам, - сказал я привычно «по-детски». – Ты же знаешь, я на всём готовом, меня Родина кормит, поит, обувает. У меня всё есть. Целый аттестат одежды: и летняя, и рабочая, и осенняя, и зимняя. Даже кальсоны есть! Белые…, с завязками… Мне совершенно ничего не нужно. Всё есть…
Мама рассеянно выслушала меня и снова погрузилась в воспоминания…
- Приезжал Миша Изосин (наш сосед в доме напротив, друг детства моего старшего брата Юры), - сказала мама. – Он на подготовительных курсах сдал все экзамены и будет зачислен в техникум при заводе в Москве.
- Увидела его и так что-то тяжело, просто плохо стало мне, - сказала с горечью мама. – Все ребята, как ребята, а наш, – всё по хомутам себе на шею. Ох! Страшно и говорить, только ночью и забываюсь…
Мама всегда и изначально была против ранней женитьбы Юры, своего старшего и любимого сына, тем более так скоропалительно и так скандально, как это делал он, мой старший и очень темпераментный брат…
- Одно утешает, - сказала мама, - что у тебя, Сашок, всё в порядке. Я вижу, что ты здоров, бодр, весел и счастлив, что у тебя успехи во всём.
- Бойся современных девочек, Сашок, - вдруг сменила тему разговора моя мама. – Это не девочки, а чертовки! Не торопись, ради Бога, не порть себе жизнь. Пиши девочкам, общайся с ними, дружи, мечтай, но ничего не позволяй им с собой сделать, и не обещай им ничего…
- Бабушка Анисья всё об ухажёрах тёти Клавы (её младшая дочь и родная сестра моего папы ) рассказывала, - сказала мама и мой папа слегка насторожился. – Стыдно об этом говорить, а ей хоть бы что, только восхваляет свою дочь - и умная, и красивая, и так далее…
- Алик (сын тёти Клавы), - сказала мама, - лежит в больнице, у него воспаление лёгких, хотя калужская Мария (тётя Маруся, дальняя родственница) сказала, что у него «другое тяжёлое заболевание». Но ты не волнуйся, это всё в прошлом, Алик уже здоров.
Мама рассказала мне все наши «домашние новости», при этом папа больше молчал и только иногда вскидывал голову и либо согласно кивал головой, либо недоумённо крутил ею из стороны в сторону. Вроде бы всё было нормально, как обычно, мирно, ладно, по-доброму, но я чувствовал, что что-то не так. Что-то осталось недосказанным, потому что папа во время нашего фотографирования в саду принял позу со скрещёнными на груди руками… Что-то случилось.
Фотоиллюстрация: 15 июня 1973 года. Город Суворов. В нашем саду возле родительского дома. Первые сутки 2-го моего 10-суточного отпуска со флота с выездом на родину. Фото на память с родителями: Мой отец, Суворов Сергей Иванович, моя мама, Суворова (Максимова) Нина Васильевна и я, Александр Сергеевич Суворов, военный моряк БПК "Свирепый" 128-й БРК 12-й ДиРК ДКБФ. В этот момент я был несказанно счастлив, горд и доволен, потому что был дома, с мамой и папой. Но это был последний, на этот раз не крайний, а именно последний раз, когда я ощущал себя "ребёнком своих родителей"...