У свежего могильного холмика, увенчанной фанерной красной звездой, стояло человек пятнадцать-двадцать солдат, во главе со старшим лейтенантом, который говорил какие-то дежурные по этому случаю фразы. Табличка прибитая к самодельному обелиску гласила:
"Рядовой Рыбин Николай Сергеевич, погиб в бою 18 августа 1944 года, смертью храбрых."
Офицер закончил свою речь и обратился к довольно пожилому солдату, стоявшему справа от него:
- Давай, Степаныч, скажи пару слов, ты ведь с ним, вроде как приятели были...
Тот, кого назвали Степанычем, держа в руках пилотку, поправил висевший на плече автомат, оправил пышные рыжие усы, встал в изголовье. Откашлялся и начал:
- Не был я с ним приятелем, - он хмуро осмотрел всех присутствующих и продолжил, - Он был моим другом, с большой буквы. Да, он зек, уголовник, но он прикрывал мою спину в бою и я знал, если Рыба рядом - мой тыл надежно прикрыт. Он сейчас там, в земле, а я тут, с вами. А должно быть все на оборот: он принял на себя удар немецкой финки предназначавшейся мне...
Я помню как он пришел к нам в роту с пополнением, еще под Москвой. Этакий разбитной и залихватский парень. Тогда я сразу понял, что человек он сиделый: все его эти блатные словечки и выражения, походка, да и вообще. Я его сразу-то и за настоящего солдата не принял. Но время показало обратное. Он не прятался за спинами других, всегда шел вперед, как-будто считал себя заговоренным. Ан нет, вот как вышло. Я не знаю почему он выбрал именно меня, разница у нас с ним возрасте приличная, это я уж потом узнал, когда сошлись поближе.
Он сам из Ленинграда, но перед войной оказался в Москве, промышлял воровством. Да и в армию идти не думал. Почему пошел? Он когда мальцом был, еще в Ленинграде, родители его померли и приютила его мать дружка. Только вот не помню как его звали. А женщину ту - Фекла Ивановна. Она их обоих от голода тогда и спасла. Освободился он за год до войны... К чему это я? Ах, да. И когда узнал, что Ленинград в блокаде, сразу пошел в военкомат. Он мне говорил: "Что я тетке Фекле скажу? Они там с голоду пухли, а я воровал, да жировал?"
Однажды я его спросил, а что после войны делать будешь? А Рыба мне отвечает: "Как что? Снова воровать буду". А тогда за что сейчас воюешь? "Так, за тетку Феклу и воюю. Она меня от голодной смерти спасла, так имею ли я право, сейчас не встать на ее защиту?" Мне сразу тяжело было это понять, в голове не укладывалось - воевать, чтобы потом опять пойти воровать. А где-то через год, он сказал мне: "Еще за тебя Степаныч воюю, за ротного нашего, ребят которых нет". Вот и пойми, этих блатных...
Но когда он меня, с перебитой ногой на себе шесть верст в санбат тащил, все приговаривал: "Нет, Степаныч, своего отца не знал и тебя на тот свет не пущу". Тут я и понял... Это трудно объяснить, это прочувствовать, понять сердцем нужно. А помните,- он обратился к солдатам, - как он, перед атакой, говорил: "Ну, что, братва, пойдем этих фраэров-немцев, воевать поучим?" Как-будто не в смертный бой шел, а стенка на стенку.
Вы спросите: "Что может быть общего между коммунистом и уголовником?" Отвечу. Мы с ним солдаты. А война все человеческое нутро наружу выворачивает, показывает, кто чего стоит. Так, как коммунист скажу - с виду он уголовник, а внутри человек, солдат до мозга костей. И доведись мне пойти с ним в разведку, пошел бы не задумываясь. Он принял на себя мою смерть, не раздумывая. Вот и вся его человеческая натура... Так-то, братцы.
Троекратный залп, прозвучал над одинокой могилкой у дороги, а потом бойцы, построившись, пошли на запад, туда откуда пришла война, добить ее в конец. Чтобы не было больше по России таких солдатских могильных холмиков.