Сердце донбасского Данко Эссе

               

Сентябрь, а нынешнее лето и не хочет сдаваться. Оно повисло стойким зноем по всему  курскому краю. От дневной жары в городской черте нигде не спрятаться. Но желаемой прохлады нет и ночью. Только в предрассветные часы на балкон залетает легкий ветерок, вздымая легкую занавеску. Она скользит по моим голым плечам, ласково сползает и снова нежно облегает меня, покоряясь робкому дуновению.

Сухо и тепло. Город спит в мире и покое. Тишина. Ни гула машин, ни человечьих каблуков по асфальту. Слышу только, как ветерок, шелестя в кронах берез и кленов у моего балкона, шепчет им какие-то слова; тайный, поэтический смысл этих слов мне неведом, а так хочется его разгадать. Рассветные росы не легли  на листья, и те тихо лопочут, встречая ветер и живую зарю. Она алеет необыкновенно большим цветком, Хочется сорвать  и подарить его женщине, бесшумно и нежно спящей на смятой подушке.

Вдруг я ловлю себя на мысли, что, перешагнув среднестатистический возрастной барьер, когда мне уже за семьдесят,  становлюсь, как мне кажется, излишне сентиментален.  Вот луг, что в тумане за городом. Вот  лес, что дремлет в темном зеве оврага.  Вот живая заря, что пламенеет в стеклах городских квартир. Вот среднерусская луна, что ущербной серебряной монетой висит со светлеющих небес…. Всё, буквально всё приводит  меня в состояние тихого восторга,  которым хочется, но боязно и совестно поделиться.

Делаю попытку разгадать для самого себя, почему мне «боязно и стыдно» делиться с кем-либо этим восторженным состоянием, дарованным мне природой, но ответа не нахожу до тех пор, пока на юге-востоке внезапно не возникает далекий всполох. Точно не знаю, был ли он вообще…

 Но эта игра природы наводит меня на нерадостные мысли. Там, там,  всего в полтысячи вёрст от моего дома, на Донбассе, вряд ли кто-нибудь, как я, выйдет на балкон и станет восторгаться мирно встающим рассветом. Там идет вялотекущая война, и уже смерть, а не росный рассвет поджидает каждого, кто неосторожно выглянет из укрытия. Наверное, бесстрашным людям республик Донбасса не до восторгов, которые идут от природы. «Их, должно быть, закопали жизненные обстоятельства и сухой жизненный инстинкт самосохранения?» - спрашиваю я себя самого.
 
Но нет. Вот   Александр Захарченко убит. А он, как Данко, безволию и трусости толпы  противопоставил бесстрашие и силу. Он, умевший чувствовать радость бытия, иметь восторги от даров природы, сознательно шел на самопожертвование. Александр видел и чувствовал, что люди устали и злы от неопределенности, раздражены ею и от бессилия  были готовы на всё. От этого состояния они могли потерять человеческий облик: каждый божий день, каждую сатанинскую ночь они должны были бессмысленно умирать ради бесплодных, никогда не реализуемых «минских соглашений»…

Помню у Горького, в его замечательной легенде: 
“Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них”.

 У Александра было всё несколько иначе. Ему верили те, кого он повел за собой, но нельзя было видеть благородства от тех, кто придумал позорные минские соглашения, которые отражали интересы не народа республик, а тех, кто заботился о сиюминутной политической выгоде. Ему нельзя было ждать пощады от тех, кто боялся строительства СОЦИАЛЬНО-ОРИЕНТИРОВАННОЙ, народной  республики – без олигархов и криминальной собственности. Ему нельзя было ждать (а он и не ждал) пощады от украинских нацистов, поощряемых Западом.

Он, как и Данко, знал, что его может ждать гибель. И своей смертью, наверное, неизбежной  в условиях беззащитности ДНР из-за трусливости политических элит России, он совершил духовный подвиг.

Горьковский Данко: “"Что сделаю я для людей? " — сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям-.”.

 Сердце донбасского Данко пылает так же. И этот факел «великой любви к людям»  будет светить ярко и неугасимо, если какой-нибудь «осторожный человек» из властных российских структур не затопчет искры  бесстрашного сердца вождя республики.

Я долго всматриваюсь в юго-восток, где далеко-далеко, в донецких степях,  время от времени гремит то ли гром, то ли эхо всамделишней, идущей в эту минуты страшной, всё сжигающей войны.

И мне уже не до восторгов. Их прячет, всё глубже закапывая, «жизненная мудрость» - подальше от меня, пока не случится на свете или хотя бы на Донбассе человеческая гармония…