Глава II.
«Камри» влекла за собой – от Бийска по Смоленскому тракту навстречу восходу гор: «Три четверти часа, а то и меньше, и воздух Белокурихи вскружит голову, и может быть уронит с небес, ведь слишком… этого быть не может, просто не может быть, как может быть хорошо, когда такое…».
– Конечно, мне не догнать, припусти ты чуть быстрее. Куда ты, я же говорила, с кольца – на Смоленское, - Асара посигналила фарами, - не видит.
«Камри» проехала поворот, и ушла с кольца в сторону Советского. Остановилась лишь через несколько километров у заправки.
– Света, нам не туда. Я хотела показать Белокуриху.
– Помню, помню, - Светлана говорила быстро, всегда так говорила, - но сейчас ты просто поедешь за мной.
– Я в горы хочу.
– Никуда твои горы не денутся и Белокуриха тоже. Сейчас заправлюсь, и ты поедешь за мной, обещай, что поедешь за мной.
– Хорошо, за тобой, так за тобой. Только не понятно, зачем кругаля давать?
– И без вопросов, так надо, - Асара спорить не стала – чего расточаться попусту, доедут, раз обещано.
Белая «калдина» заплыла на грунтовую дорогу вслед за серебристой «камри» и утонула в пыли. Асара закрыла окна, приотстала и дождавшись, когда пыль немного уляжется, нажала на газ, и машина выбросила огромный сноп позади себя:
– Какая пустынная дорога, никого, - в зеркале заднего вида золотилась облачная стена, росла, поднималась и сверкала волшебным сумраком. Слова снова исчезли – осталось смутное и такое же туманное, как облако пыли, чувство – что-то задохнулось в нём, в обычном пыльном облаке под сиятельным свойством солнца, где каждая пылинка сверкала и давала надежду – казалось, стена отделила её от вчерашнего, защитила; и страх, врезавшись в непрочную, придуманную стену, вдохнул пыли и задохся, и сам стал пылью и рассыпался, словно и не было в мире подлости, беззащитности, предсмертного вопля и ужаса, перекрывающего воздух руками убийцы.
Облако за спиной всходило густое и доброе – его можно не бояться, смотреть и ехать спокойно дальше, оно не накинется сзади, чтобы догнать и добить. Асара, заворожённая, не отводила глаз. Пропал звук мотора и куда-то исчезла любимая музыка из автомагнитолы — нечто великое напитывало пространство, не оставляя места гиблому и тленному. На какое-то мгновение Асара растворилась в беззвучии полностью, потерялась в неуловимости высшей божественной правды и вернулась, почуяв на лице скользнувшее блаженство просыпающейся улыбки.
Она не задавалась вопросом — что дальше. Лишь утаила в себе, поглубже, понадёжнее, внезапное чудо утра и облака и инстинктивно погладила пластиковую обшивку машины — так гладят верное животное — с благодарностью и теплом.
– Кажется, мы потерялись, Дина, спасительница моя. — Серебристая «камри» исчезла с поля зрения, впереди слева маячили высоченные, исполинские тополя, и только по тому месту, где ещё висела в воздухе пыль, Асара догадалась, куда ушла машина подруги.
Проехав тополя, за ними густой кустарник, она увидела воду – в ней полоскалось небо и пара с ребёнком – и никого ни в озере, ни в округе, не считая подруги: «О, это выглядит великолепно – одинокое озеро в глуши».
– Вода тёплая, и народу всегда мало, - подхватила её мысли Светлана, - раздевайся, здесь можно и в белье, никто не осудит.
День ещё не приблизился к экватору, но прожарился, как в летнюю пору. Только расцветающая, замысловатая, особая прохлада, исходящая от листьев, готовящихся к единственному своему полёту, намечала под небом благородный вензель сентября – предсказание о краткости чуда, предупреждение мягкое, красивое и чувственное. Скоро начнётся сезон осеннего света, деревья облетят; и тени станут тонки и уродливы и окрасятся в синий холод на белом молчаливом и снежном листу, выписывая линиями тайны ветвей и рождения листьев, задающих облик всего дерева, с извивами рук и корней. И вместе с угасанием красок прибавится света и чистоты.
Вода заглушала звуки, они слоились, тянулись гулко и квакали в ушах, потешно и нараспев:
– Ныряй, с головой ныряй, обязательно с головой, - кричала Света и плюхалась в воду, снова и снова раздаривая весёлые брызги и небу, и свету, и особенному обстоятельству в самой сердцевине Асара.
Со стороны всхолмленных тополей донеслось урчание машины, чужой. На берег вывалилась компания, шумная, суетливая и расположилась совсем рядом. Асара пробыла в воде как могла долго, пробовала заплыть подальше, но озеро, прогретое у берегов, пугало холодом глубины, и пришлось вернуться к мелководью и делать вид, что купаться не наскучило.
Подруга давно уже сошлась с громкой компанией, и Асара, улучив момент, когда все дружно над чем-то смеялись, быстро выбралась из воды, распуская на ходу мокрый волос, и, почти всю укрыв себя, села на песок, прижала колени — тональная пудра на синяках смылась водой, как если бы её и не было.
Света вернулась, ведя за собой приземистого лысоватого, но приятного мужчину. Асара потянулась рукой к одежде – защититься, и на белом, красивом плече оголились два огромных и безобразно коричневых синяка. Смысла кутаться дальше не было, она с вызовом откинула волосы на спину и обнажила ещё один – густой, почти земляной, сползавший по левой груди под чашечку бюстгальтера, и между тем, совсем не помышлявший исчезнуть из вида полностью, наоборот — подчёркнуто выставлял свой грубый вес клейма из-под ажурно-нежной ткани.
Мужчина проявил тактичность, не выдал ни взглядом, ни жестом неудобства момента, присел на корточки и удалился только после гнетущих беседы и вопросов Светланы к нему.
– Зачем ты его позвала? Показать мои прикрасы?
– Конечно, нет, я сказала, что была авария.
– Света, через неделю после больницы, мне как-то не до приятных, пусть даже очень приятных особей, пусть даже у него собака той же породы, что у меня, пусть даже он и живёт один. У меня полтора месяца назад такой «кончился», с домом и собакой. Венок на его забор был бы кстати, как-никак человек в человеке умер. Или две гвоздички победителю. Нет, камелии на крыльцо в честь взятия Бастилии, - Асара кивнула на уходящего, - Вот интересно, чего это он, такой приличный – один? И тот один был, и с виду – приличный, а капни глубже – гниль. Только капнуть – надо ещё умудриться сообразить. Сквозь приличность иногда не замечаешь элементарного – тобой пользуются и к тому же пользуют, прикрываясь одинокостью. При-Личность — личина личности. Вот ответь – почему у одних альбедо, как чёрная дыра, ничего не отражает, только поглощает?
– У него жена умерла давно, он никого не убивал.
– И чего это она с ним так рано умерла?.. и откуда ты знаешь. Кто будет докладывать, что кого-то убивал. Они для меня сейчас все на одно лицо, зачем напоминать мой статус жертвы, – стрекоза, вертевшаяся над песком, села на травяной хохолок, и притаилась. «Я и так о нём помню», спокойно добавила Асара самой себе, откинулась на песок и подставила лицо солнцу. Проговорила про себя: благо-дать, бла-го-сть, бла-гость... Стрекоза сорвалась с хохолка, облетев круг, приземлилась на грудь, к пятну у чашечки. «… благодать-то, какая», - стрекоза замерла, расправив над прозрачной сеточкой свет. «А ведь, только кажется, что крылья плоские… О, сколько всего в них загорается и ликует».
– Смотри, хрупкость, такая хрупкость, чуть тронь и сломаешь. И нет полёта, ничего нет. Ни звука, ни движения, ни света. Не шевелись, спугнёшь. Чувствуешь, как она дышит? И ловит запахи воды и ароматы листьев? Этакие ауры вечности и мимолётности.
Светлана отвернулась:
– Что же теперь – всегда это помнить? И ничего не менять, и во всем винить произошедшее?
– Свет, так ничего уже не будет как прежде, в том и смысл произошедшего. Зачем это акцентировать новыми знакомствами. И так понятно – пыль во мне и прах.
«Оттого сегодня и не болит. И не хочется орать от этого праха, потому что я сама ему подобна», - Асара отпустила стрекозу плавным мановением кисти, та нехотя поднялась, и так и кружила рядом в ярком солнце, иногда описывая дугу или круг в погоне за каким-нибудь нелепо наглым комаром.
– Пойдём, обмоем песок и по машинам.
– Хорошо, только должна тебе сказать, мне надо мужа на работу отправить.
– А как же моё место? Мы что не поедем? — в голосе чувствовался страх.
– Сначала муж, да и в таком виде я точно не поеду. Парикмахерская после мужа, потом твоя Белка.
– Свет! Это же надолго.
– И убери эту свою шишку, терпеть её не могу.
– А мне нравится. Очень удобно, не мешает, - она продолжала заматывать мокрый волос в тугой узел, вода стекала по лицу крупными каплями, одна за другой по проторённой дорожке, словно ведущая нота щемящей музыки: «Так и поеду, и какая мне разница, что другие думают. Некоторые убивают, и ничего, ходят по земле и не стесняются», – кажется, в ней впервые за сегодня просыпалась не то чтобы злость, скорее вызов свершившемуся и пренебрежение к белому свету, благодушно продолжающему уживаться и с красотой, и с уродливостью.
Асара не отметила возмущения тишины в себе, та молча согласилась со всем.