Утром в этой арбатской коммуналке всегда открывают входную дверь на цепочку, чтобы проветрить.
Дом старинный, в подъездах лестница мраморная, витражные стекла, двери распашные… Потолки - пять метров, как два этажа в типовом жилье. Просторные комнаты, и среди них маленькие - для прислуги. Бывший господский дом,- напоминание о роскоши, ампирном величии и царской империи.
И всё это - Его Сиятельство Арбат с переулками! Жить тут - привилегия и удовольствие. Неутолимое.
Центр! - всё историческое рядом, глаз радуется.
На исходе - вторая половина ХХ века. Благодать пока еще. Спокойствие, размеренность. Тишь да гладь.
Воздух чистый, без углекислого или сероводорода. Продукты свежайшие, на Арбате из пекарни на углу по всей округе сытный хлебный дух разливается, из шашлычной "Риони" наискосок от нее - мясной...
Возле домов копошатся дворники с бляхами, в белых фартуках. Все сплошь из московских татар, старательные, метут-драят мостовые и дворы. Летом весь день поливалки снуют, сбивая зной.
Зиночка спит на диване у окна головой за угол пианино. А ее брат Ленечка – в своем "купэ" с комодом и столиком за огромным книжным шкафом. Ему уже тридцать, жениться пора, но тесно у них. Есть ведь и мамуля Нина, кровать которой в альковной нише, за ширмой, - антикварная, еще из приданого, с металлическими шариками. Муж ее умер, кадровый военный, полковник был, вместе они и вырастили Зину с Леней, приютив после гибели родственников.
Зиночка стала учительницей, географичкой с испанским языком в спецшколе с уклоном. А Ленечка, или Лёсик по-домашнему, сделался литератором. А мечтал музыкантом, но так и застрял в самодеятельности. Способностей не хватило или усердия, только Леню это сильно расстраивало. В ранней юности он иногда неделями пил, как заправский запойный, до полного безобразия, и очередная его подружка тут же исчезала с испугу. Но, к счастью, чудом каким-то остепенился, бросил.
А Зиночке в ее 26 хотелось замуж и подальше от холостого, непредсказуемого Ленечки, забрать к себе Нину - и пусть он сам, без них обретается, пока не найдется ему славная, покладистая девушка, а может, даже и местечко в оркестре.
.
Жаль брата, а как помочь, - если только поступиться чем-то ради его жизнеустройства. .
Но и Зине не слишком везло, - и только мечталось, мечталось…
В тот день ранним летним утром, когда соседка Таня, как обычно, открыла входную дверь на цепочку и ушла к себе досыпать, в прихожую проскользнула посторонняя. Высокая, довольно симпатичная девица с тележкой и плетеной сумкой - кошёлкой через плечо. Дверь с цепочкой приоткрывалась всего-то на маленькую щель. А девица сумела! Дотянулась длинными пальцами и открыла! И вошла! Вернув цепочку на место.
Пробежала по коридору мимо всех 12 комнат и уперлась в последнюю, в 13-ю, которая в торце, в Зиночкину. И даже заглянула в нее. Это была самая большая комната в коммуналке, целых 58 квадратов. Вся перегороженная шкафами на отдельные отсеки для членов семьи с выгородкой посередине некого подобия гостиной. Лукавая, по- детски пухленькая, умилительная физиономия девицы, лет примерно двадцати с чем-то, в конопушках, с акварельными глазками парижского цвета "перванш", радостно заулыбалась. «Неплохо… вполне… - пойдёт!» - еле слышно прошелестела она. И постучалась. Что пойдет, куда и как? А неважно! Невольно вырвалось, - междометное про жизнь. А сейчас главное - вошла!
- Ох, ну кого там еще?! - недовольно бурчал Ленечка, натягивая брюки. - С рассветного ранья шастать начинают… суббота же, дайте поспать!
А девица, постучав, возникла в дверном проёме, не дожидаясь, сразу. Без задержки. Сказала, ищет знакомых, ошиблась адресом.
И стояла у двери, обозревая пространство и улыбаясь Ленечке как другу детства. Чуриковской улыбкой. С голыми, беззащитными деснами. Доверительно, нежно. Будто ехала к нему за тридевять земель повидаться - и вот сбылось. Самая что ни на есть искренность во плоти. Не то что голливудский «чииз».
Ленечка враз пленился. Так и бывает. Особенно у влюбчивых и тех, кто давно без ласки.
- Лесик, солнышко, ты подлечишься и мы сразу к морю. Ты рад?
- А на что? Где ты опять начеканила7
- Да какая разница, не заморачивайся. Тебе вредно!
- Нет, интересно, где ты берешь?! Вот интересно?!
.- Ой, скучно это, тебе не понравится. На входе в казино раньше стояла, давали вроде как на удачу, а сейчас по-разному, я больше туда не хожу. Ну еще кое-где кое-что, в нескольких местах. Картинки вот малюю на заказ, пёсиков, пейзажи, всякое, в арт-салоне на Маросейке, у Галки Загоруйко с нашего курса. Еще в цирке с собачками, любимки мои - "моя семья"! Ты с ними подружишься! Мы не часто выступаем, а зато они в отдельном вольере живут и мясо с косточками каждый день лопают, - артисты! – журчит Рогнедка, улыбаясь рассеянно, безмятежно, совсем по- девчачьи...
- Ааа… понятно… я бы не смог, я, видишь, я же рассказы сочиняю, песни… а за них чего там, на что ехать, куда… Копейки! На пиво, в общем.
Ленечка замолчал.
Девушка в стиле "перванш", циркачка, художница, к тому времени женой ему стала, хозяйкой всего его распорядка. И всего целиком, что касаемо Ленечки, материального и виртуального. Он у нее как на работе.Распоряжения выполняет.
И вроде доволен.
Тяжело ведь что-то создавать, суетиться, толкаться среди людей...
Многие сами отрекаются в чью-либо пользу.
Ленечку лет пятнадцать уже жизнь призывает повзрослеть. Со всех сторон... - призывает. А с некоторых пор - и его семья. Всё-таки он в ней единственный мужчина. Но Ленечка ни в какую. Родственницы терялись, иной раз плакали, сестрица воинственно сжимала кулачки. "Это всё она, ее это, науськивает, гипнотизерша!" – так называлась любая очередная Ленечкина пассия, которую традиционно подозревали в дурном влиянии и покушении на Ленечкину увесистую, если в евро, квартирную долю.
Леня же весь в музыке, в своих сочинениях. Он такой... Воспаряет! - творит худо-бедно, отмахиваясь от бытового житейского. Только бы не приставали, не мешали жить, как хочется, - чтобы всего понемножку: и творчества, и простеньких удовольствий, и всякого разного незатейливого, чем судьба порой каждого балует.
Но скорей всего, как говаривала Нинина подруга Рената из Питера, вовсе и не он виноват, что бывает инфантильным, а сестрица с Ниной. Cпроста не заметив, сотворили себе кумира. Не цыгане, а вот по-цыгански сами везли воз, не требуя от парня того же, холя и лелея, как любимое дитя.
На Ленечкиных подружек смотрели недоверчиво, - с какой, мол, целью и "чего надо, кроме шоколада". И эту неожиданную "парижанку" с глазами цвета "перванш" не приняли: кто такая, откуда, зачем...
Чужеземкой она им показалась.
Соседи по квартире тоже настроились неприветливо.
Должно быть, еще и за то, что явилась дерзко, не спросившись. Без церемоний.
Кто не московский, не поймет. В Москве тех лет церемонии ценились как репутация. Наравне. На вес золота. Одно без другого не воспринималось. Церемонии следовало соблюдать и чтить. Уметь воплощать. Кружить и ворковать. Присесть не до спинки стула и не на краешек. Обернуться-улыбнуться уходя. Промолчать и отвести взгляд. Или, наоборот, изобразить удивление ресницами. И дистанцию сокращать незаметно, осторожно, а не вот вам, ррраз – и в дамках, еще чего," а вы, собственно, кто, какое право имеете...". И так далее… Сразу ко всем со всей подозрительностью! И гордо, независимо - мимо. "Не подходи!".
Очень церемонной была Москва, варягов не привечали.
Новая Ленечкина пассия, похоже, не знала об этом ничего. И нарвалась.
Зиночка конечно считала, что Ленечка нарвался. Потому что Рогнеде, ласкательно Рогочке, всё это выгодно. По-Зиночкиному, так она куш сорвала. И, как штамп получила, так вскоре и остыла к хозяйству( впрочем, как многие молодоженки), а постепенно и готовить перестала. Забросила всю свою замечательную кулинарию.
Готовила ведь как повар из итальянского ресторана, - с травками, специями. Весь их коротенький переулок благоговейно вдыхал эти дивные ароматы, и даже насупившиеся соседи оттаивали, робко щерясь благожелательными улыбками навстречу авторше невиданных вкусностей.
А Рогнеда вся сама по себе, в заботах. Накрывая на стол, метеором носилась она через длинный, гулкий квартирный коридор с тарелками и блюдом для мяса с овощами. Расставляя попутно на соседские кухонные столики подношения в блюдцах с фрагментами очередного затейливого кушанья. Ни с кем, однако, не заговаривая.
Странная... Вроде Ленечки. И своенравная. Высокомерная, а иногда услужливая. Или вдруг замкнутая, аутичная. Непонятная. Как с ней... - сторониться или пожалеть, руку протянуть… Обнять, вот!
Но чаще сторонились.
Руку друг другу протягивать мало-помалу разучивались уже, социализм дышал на ладан, - и выяснилось, что оволчиться - как два пальца… - легче легкого. Скалься и рычи. Изображай уверенность, востребованность. Без церемоний, политеса, заморочек и подвывертов. Кто сильный, тот и прав. .
Как Рогнеда набрела на это семейство? Нечаянно? А что, если, например, в скверике напротив сутками в засаде сидела?.. И не впервые, а раньше тоже. Возле разных респектабельных жилых зданий. Высматривая, куда, к кому бы ей прибиться, перекати-полю...
С кошелками на тележке, в сарафане до пят. И в соломенной шляпе с огромными, свисающими вокруг лица полями на рыжей, курчавой гриве.
С виду бродяжка, а ничего подобного, работает! В цирке выступает с животными. Три собачки и жонглирует. И даже поет. А они подвывают. Потешно! Публике нравится. И дети у нее. Трое. Мальчики. Старшему - семь. Племянники, от умершей сестры остались. У знакомых за плату ежемесячную живут в области,- в поселке. А она вот… по людям … - пытается сгоношить семейку им и себе. Гнездо свить!
А это же обыкновенное, вековое, житейское,
и правильно, молодец она.
Никто не должен быть один как перст, никто!
Тем более девочка. А любая женская особь
всегда девочка, пусть она и старушка давно уже, со стажем.
Девочке нужна защита, опора, ей нужно держаться за сильную руку.
А если девочка одна,
то потерялась, заблудилась, да что угодно плохое!
Спасать надо.
Кстати, насчет семейства. Не так уж Рогнеде и повезло. Старшая, полковница, не в бедности жила и оказалась с норовом, подозрительная, брезгливая. Человеколюбием не отличалась. И дружеское из нее давно выбили. Люди умеют. А потом удивляются, откуда что взялось.
Не женщина, а запертый шкаф. По возрасту вроде должна всех привечать из благодарности, что снизошли и общаются. Но не тут-то было.
Скорей всего это потому, что и в преклонные годы Нина Иванна социально не скукожилась, а успешно преподавала оперное пение в Гнесинке. Она знаменитость - бывшая примадонна музыкальных театров, опереточная старлеттка. Сильва, Марица, - толпы поклонников. До сих пор хороша. Высокая, мадонистая, носик вздернутый, и тонкий, как у молоденькой.
На кухне она умела бутерброды и яичницу. Остальные ее кушанья несовместимы с желудочно-кишечным трактом. И по хозяйству в том же духе.
Зиночка кое-какие ее недостатки унаследовала, присовокупив к ним еще и собственные иллюзии, мечтательность на грани аномалии и даже сходство с английской актрисой Вивьен Ли, которым отчаянно гордилась.
Вот только пока ничего никак не сбывалось, жизнь текла вяло, не удивляя и не радуя. Да и что за радости у бедных, вот именно! – как раз те, о каких философы с психологами все уши прожужжали: цените каждый миг, умейте довольствоваться малым и утешаться пустячками.
Ага! Конечно-конечно, - а больше нечем ведь!
Ленечка, Лёсик, миленький, он и вовсе хроник. Хворый он. С детства. Точно никто не знал, что с ним, в том числе врачи. То одно болит, то другое, Лёсика клали в клиники по знакомству, в медицинские центры… Он привык. Укрепляющие процедуры, массажи, курортное такое ненавязчивое, легонькое лечение.
Потом в свой черед выписывали домой отдыхать от медицины, и он сочинял, влюблялся, гулял и всё такое... - неизменно прислушиваясь к себе: вдруг заколет, заноет… Тогда опять то же самое.
О работе речи не было, какая работа! Иногда Лёсик печатался в альманахах и в толстых литературных журналах. Рассказы писал. Интересные. И считался прозаиком, довольно известным читающей публике.
Вальяжный, пригожий, как из русской сказки, - весьма привлекательный молодой мужчина. Как же такого не приметить.
Правда, некая нерешительность, робость проскальзывали в его движениях. И казались Рогнеде особенно симпатичными. Многообещающими.
Она же догадалась по нему наверное или видела со своего наблюдательного пункта в скверике: Лесик всегда один и скорей всего не женат. Что и требовалось. А как иначе молодой женщине зацепиться за жизнь при отсутствии иных возможностей! Только найдя мужа.
Рогнеде мнилось, - вот он, нашла! И теперь вперед, на приступ и без колебаний!
А что? - ведь как всё начиналось: сумела же, "явилась - не запылилась" незваной гостьей и будто по ошибке. Очаровательно, детски наивно... - и, собственно, поэтому очаровательно.
И осталась жить в чужой просторной комнате с изящным старинным декором - лепниной. Лёсик завтракать пригласил. Зиночка не возразила! - как-то вдруг потеплело у нее на душе в тот миг, и вообще на белом свете, обрадовалась, что в их семье прибыло. Веселей будет. И даже сытней. Может быть...
Потому что в те приснопамятные времена хоть кем, хоть где, но обязательно все взрослые если не учились уже, то работали. Или статья и за 101-й км из столицы. Суровая страна у нас была, ни богатых, ни бедных, миром жили, в каком-то смысле - колхозно. Многим нравилось.
Рогнедка посуду помыла. Сварила кофе, - замечательный, вкуснейший. Она всё классно делала, умело, быстро, перфектно. Очень ловко.С какой-то странной улыбкой римской рабыни или отвергнутой патрицианки, - болезненной, ребяческой, еврейской, всё вместе, и немножко через пухлую губку, обнажая десны. Как Чурикова.
Театралка Зиночка поначалу сражена была не меньше Лёсика. И стала Рогнединой поклонницей. С некоторой опаской не подружиться, как ей бы хотелось, по причине явного превосходство хваткой Рогнеды в быту.
Но случилось так, что наблюдательная Зиночка заметила необычную ее манеру разговаривать. В какие-то моменты Рогнеда вдруг переходила голосом на монотонное звучание, низко склонялась к собеседнику и словно вбивала в чужую голову слова, как гвозди. А Лёсик... - тот просто грудничком выглядел, пупсом, покорным ее воле.
«Гипнотизерша! - ахнула Зиночка. – Вот это да! Профи! Мы пропали!».
В Москве исконно все трясутся за свои метры. Жилищный вопрос конечно всех испортил. И городскую атмосферу тоже. А Рогнедкина бездомность была очевидной. Вещички в тележке… Ну кто пожитки с собой таскает?! - кому негде голову приклонить!
Зиночке не пришло на ум ничего попроще. Про тот же якобы гипноз с корыстной целью. Рогнеда с собачками выступала, а значит, манера общаться у нее укротительская и ничего криминального, никаких цыганских гипнозных заговоров, о которых в желтой прессе пишут.
Хотя внушение, возможно, ей удавалось. Простейшее, безобидное.
Зиночку как опоили. Она вошла в раж. И каждый день по несколько раз переходила то в поклонницы Рогнединых талантов(особенно кулинарного!), то в сыщицы, дабы изобличить коварную черную риэлторшу в попытке отнять у них жилье.
Туда-сюда, туда-сюда… Действительно от любви до ненависти один шаг.
Жаль, но Лёсик в семье только подчинялся, как ребенок, и ничем не управлял. Он и женился словно украдкой. Просто сходили в загс. Расписались. Рогнеда сделала всем бутерброды с красной икрой и загадочно улыбалась на расспросы, по какому поводу фуршет.
У молодых всё быстро. Так и надо. Жизнь короткая у нас, белковых. Если долго раскачиваться, жить когда?..
Став женой, Рогнеда поставила на пианино фото своих трех мальчиков. Про их родню по отцу заявила, - нету. Коротко и ясно. А главное, ясно, что расспрашивать бесполезно, не скажет ничего.
В первое время Рогнеда вела дом, готовила и пылесосила. Вечером раз в неделю ездила в цирк выступать, но уже ассистенткой: некогда ей репетировать, семья ведь!
Лёсик по-прежнему иногда лежал в клиниках с головными болями или налетом на языке… Вылечивался, наведывался в редакции. Печатался по чуть-чуть и наслаждался своей неутомимой Рогочкой.
А вот ее детишки никак не укладывались в его сознании. Изнеженный вечный ребенок Лёсик - и трое пацанов, и он их папа… - папа-отчим…
Какой из Лёсика папа?! Но лучше бы он попробовал.
А он не спешил с этим. Рогнеда и не торопила.
Однако солянки свои распрекрасные готовить перестала и перешла на фастфуд.
Теперь семейство питалось полуфабрикатами или сухомяткой с чаем. Зиночке это не нравилось. Но, чтобы к детям в гости или их сюда к приемной маме, - она и не помышляла, как это важно.И представить себе не могла.
Рогочке же будто крылья подрезали. Куда делась ее боевитость, хозяйственность вместе с готовностью лечить Лёсика в клиниках до последнего своего вздоха, а также кормить изысканными, по хитрым рецептам блюдами и эту семейку, и всю коммуналку заодно.
День ото дня драйв жить в центре столицы, в старинном доме таял и гаснул в Рогочке, а тоска по детям затмевала жгучие любовные утехи с Лёсиком, пока домочадцы отсутствовали по делам.
Никакие таланты и старания ублажить не имеют цены и ничего не изменят, если за это хоть что-нибудь требуется. Люди не жаждут демонстрировать благодарность. И не отзываются иначе как признаками полученного удовлетворения, не задумываясь, чем бы порадовать в ответ.
Не все конечно, но почти все.
Зиночка между тем обескуражилась переменами, недоумевала и горевала. Ей хотелось вкусных обедов, лада и семейных нежностей, хотелось гордиться перед соседями, какая у них чудесная умелица невестка, умница-красавица, кулинарка, артистка!
В конце концов благодаря этим терзаниям Зиночку однажды осенило. Увидев в ГУМе кораллового цвета, дорогущую итальянскую кастрюлю, она вцепилась в это кухонное чудо, приволокла домой - и сразу к Рогнеде! Смешная такая, встала пред ней торжественно, с кастрюлей над головой на вытянутых руках... Та как раз, лежа на диване, читала что-то о психологии собак.
- Смотри, какая красотка! Дизайнерская! Стильная!- Зиночку распирало от восторга. – Специально для твоих гениальных солянок. Ты только глянь, какая посудина! Будем теперь в ней готовить!
-Готовь-те! - вздрогнув, с расстановкой, холодно ответила Рогнеда. Отбросила книжку и встала с дивана во весь свой немаленький рост.
-Ой ну ладно тебе, я тоже научусь! - залопотала Зиночка, не уловив серьезности момента. И не предвидя последствий.
Назавтра, в погожий воскресный день, проснувшись почти к обеду, Зиночка увидела, что там, где стоял Рогнедин мольберт, пусто.
Рогнеда рисовала, и часто - собак. Из этих рисунков получались оригинальные афишки её номера.
Мольберт исчез. Лёсик в очередной раз лежал в больнице. Ждал в часы посещений Рогнеду с пирожками. Нина Иванна пропадала на уроках с вновь поступившими на курс вокалистами.
Весь день Зиночка слонялась по комнате, прибирая и вытирая пыль. Попив чаю, устроилась в кресле перечитывать свои театральные программки, достала альбомы с фотографиями…
Одиноко ей, а Рогнеда неизвестно где и не сказала, куда она, когда вернется... Или нет?
«Всё в ней внезапно, в гипнотизерше. Всё в ней непонятно, не как у нас, не как у всех. Манящее, крутое, вкусное и странное в ней всё….» - заезженной пластинкой крутилось, повторяясь, в Зиночкиной голове. Стучало ей в виски.
Зиночка путалась в аргументах, сомневалась, маялась,
обозревала в окно родные окрестности... Плакала.
И никак не могла решить, праздновать или бежать на поиски
и всё-таки что лучше: с Рогнедой - или без?
Лёсик... Он же весь... он приник к жене.
Отяготил, разочаровал, но это случается, и ничего, живут!
Нина не в счет, она в своей семье в гостях,
ей только бы ученик чисто спел.
Хорошо там... в сказочном оперном мире...
И вдруг, словно в ответ на ее мысли,
средь уличного шума
- из радио! -
влетело в комнату с юным меццо
призывное, страстное... -
«Любовь - дитя.
Дитя свобо...оды...
Законов всех она!.." ... - и оборвалось, смолкло.
В дверь постучали.
-Зин, ты дома?! - прокричала соседка. - Выйди!
Сейчас Лида звонила, со 2-го этажа, она из магазина шла,
а по лестнице Рогнедка Лёсика тащит, пьяного!