Если бы можно было так написать, я бы написал: «Мое детство было ознаменовано двумя большими хештегами—», но это все еще звучит слишком дерзко, а я же пытаюсь оставаться мейнстримовым автором, и поэтому надо переформулировать.
Из всего моего относительно унылого и небогатого на внешние события пригородного детства мне особенно запомнились две вещи: теннис и «Формула-1». Я помню, как смотрел их по телевизору, поедая ириски и ожидая, когда родители придут домой с работы и принесут в пестрых пакетах более питательную еду. Бесконечные сеты между Кафельниковым и Агасси и бесконечные круги в зернистом Монте-Карло на экране моего черно-белого ящика. Они тянулись и тянулись, а я следил за ними из своей плоскости, пересекавшейся в нескольких точках с пустоватой кухней и жестковатым воздухом начала 90-х, смотрел и рос.
Меня интересовал не столько сам большой спорт — хотя иногда я болел за кого-нибудь — сколько всевозможные мелочи, происходившие на его фоне. Например, мне очень нравилось наблюдать за тем, как мальчики-подавальщики выскакивают из своих выжидательных позиций, моментально подхватывают улетевший мяч и тут же возвращаются на места; как человек в пиджаке, восседающий на нелепой судейской вышке рядом с сеткой, постоянно крутит головой, и как люди на трибунах, которым не нужно постоянно крутить головой, к концу третьего сета от усталости подпирают ее рукой.
В гонках я больше всего ждал моментов, когда болид заедет на пит-лейн и его окружат техники, чтобы за пару секунд поменять колеса и заправить бак топливом. Моим любимым членом команды всегда был долговязый парень, скромно протиравший машину и шлем пилота, потому что более сложные задачи ему доверять нельзя — все испортит, проверяли уже. Мне нравилось слушать, как комментатор произносит слова «Монако», «кубок конструкторов», «поул позишен», «остановка в боксах» и «мика хаккинен»; наблюдать, как трясется голова в шлеме и как мимо нее проносятся размытые трибуны с наверняка что-то кричащими, но заглушенными непрерывным жужжанием мотора развеселыми зрителями, рекламные растяжки, здания с вычурными колоннадами из наследия ЮНЕСКО, пальмы и кусочки морского берега. Площадь Казино, знаменитый район Монте-Карло, говорил комментатор, по шести, и опять тай-брейк, говорил другой, и каким-то образом они понимали друг друга, а я понимал их. Все будет хорошо, означали слова первого, ты в безопасности, на самом деле говорил второй, не бойся ничего, у тебя большое будущее, ты полетишь на Марс и изменишь мир, ты даже не представляешь, какая жизнь тебя ждет впереди. Ты главное ешь, добавлял первый, это самое главное — есть; и думай, вставлял второй — есть и думать, вот две основные вещи, которые критически важны для человека.
Они делали так, что зеленовато-белые коридоры школы практически бесшовно соединялись с крытыми кортами Уимблдона, а гоночная трасса в Сан-Марино естественно переходила в Ярославское шоссе и тянущиеся над ним провода. Я выходил из глуховатого подъезда на суховатый солнечномусорный двор, держа в руке пятисотрублевую бумажку, шел целенаправленно к ларьку, где обитали сигаретный туман и жилистая рука, державшие в заложниках горячие шоколадки и шипучую колу.
Мне было 11 — или 13? — когда Кафельников швырнул ракетку, повернулся к камере и закричал что-то вроде: «Смотри, смотри, смотри быстрее!» Машина Айртона Сенны отскочила от стены и закрутилась, как-то совсем нестрашно, словно пластмассовая, или даже бумажная, давайте посмотрим, что же произошло, заговорил комментатор, она замедленно вошла в стену и отпружинила обратно, даже в слоу-мо мгновенно из целой став одной половинкой, бессмысленно провернула оставшимися двумя колесами и остановилась, окруженная дымом, в котором все еще различимо торчала голова в белом шлеме.
Камера поднималась над сбегавшимися к месту аварии врачами, над улетавшими на новый круг остальными гонщиками, машинами реанимации, красным вертолетом, над сидящим возле бокса, уронив голову на руки, долговязым парнем, неподвижное тело закрывали кроны деревьев, береговую линию закрывали облака, Европа уходила в тень, Земля делала свои обычные движения вокруг Солнца, порождая бум доткомов, шип модемов, штурм школы, шум складывающихся бетонных блоков, топот сапожек по перекрытой Якиманке, миллионы лет совокупного человеческого опыта, мегавольты обманутых ожиданий и гигатонны сожженного абдоминального жира. Из точки в пространстве, столь далекой от Солнечной системы, что протянутые к ней из двух обсерваторий в разных полушариях прямые можно считать параллельными, в другую точку пространства, где кто-то небольшой смотрел телевизор после школы и жевал закоченелую ириску, уходили равномерные пульсации, каким-то загадочным, не очень хорошо поддающимся описанию современными теориями физики способом превращавшиеся в зацикленные картинки с Уимблдонского турнира и гран-при «Формулы-1» в Монако, которые сопровождались словно пропущенными через дисторшн комментариями с надежно зашифрованной информацией, необходимой для интеграции в общества с углеводородными формами жизни.