Ёрьх Шварц – так в деревне звали моего деда Георга. Шварц означает – чёрный. Дед и вправду был очень чёрным. Фамилии происходят от кличек. Клички зря не дают. Неизвестно от каких предков эта чернота нам с мамой через деда передалась. В Римской империи тёмноволосых рабов было не меньше, чем белокурых: персы, армяне, евреи, арабы, мавры и ещё бог весть кто. Мать принимали везде за цыганку, а меня то за грека, то за грузина.
Дед мне нравился. Он с самой молодости, считай полвека, курил трубку и редко вынимал её изо рта. Все его зубы до единого были целые, но в передних зубах от мундштука протёрся этакий полуовал, настолько большой, что дед мог вставить трубку в рот, не разжимая челюстей. Если бы у меня в челюстях была бы такая удобная амбразура, то я смог бы дальше всех пацанов плеваться. Дед не плевался. Не думаю, чтобы он не умел. Бабка Маргарита считала это неприличным и потому дед не плевался. К тому же у деда было много других достоинств. Дед мог выпить, не пьянея, три литра браги.
Однажды дед отправился одним прекрасным зимним воскресным днём на гулянку к дочери Елизавете. Вернулся домой в дрезину пьяный и необычно весёлый:
- Они там все лежат!! Все!
- Боже милостивый! Отец, что стряслось? Кто лежит?
- Все лежат. Всё до одного…
Дед дошёл до кровати и рухнул спать. Мать побежала к сестре Лизе узнать, в чём дело. Заходит в избу и видит море трупов. Кто на полу, кто под столом, один на кровати. Всё началось с того, что начали спорить может ли брага, которую изготовила Лизочка, свалить с ног. Решили проверить. Договорились наливать поровну, пить без закуски, закусывать только разговорами. Деда решили до соревнования не допускать. Крякнет раньше времени. Дед заявил, что всех перепьёт. Наливали поровну, закусывали разговорами, когда фляга опустела, деду разговаривать уже было не с кем. Он встал и дошёл своим ходом до самого дома.
Суровое время располагало душу на суровые поступки и люди выходили за рамки своих обыденных возможностей. Траву дед косил вкруговую без перекуров. Ему было всё равно как шёл прокос: косогором, под гору или в гору. В молодости дед ещё сильнее был, он мог поднять вилами копну сена и играючи забросить её на стог. Дед умел плести из краснотала красивые корзины, а из тальниковых прутьев рыболовные корчажки. Ещё он умел вязать веники из суданской травы. Депортированные немцы привезли с собой в Аю семена этого экзотического растения с Волги. Эти веники продаются теперь во всех хозмагах Сибири, правда, не такие красивые, какие вязал мой дед.
Я старался походить на деда, но для этого дедовских генов во мне было маловато, а одним воспитанием сделать меня похожим на деда было невозможно. Таких балабонов как я во всей деревне не было, в общении со взрослыми я чуру не знал и деду за своего городского внука частенько приходилось краснеть. Родители дали мне понятие о том, что такое хорошо и что такое плохо, но деду, тем не менее, иногда приходилось принимать свои, особые, меры воспитания. Частично, конечно, деду всё же удалось из меня выбить мою городскую дурь.
Случалось такое редко, но попадало крепко. Помню, как он меня однажды взял за шкирку и поднял над грешной землёй. Ударил другой рукой по попе и спокойно поправил свою трубку. Чтоб не потухла. Такой был у него рефлекс. Пусть хоть потоп, но трубка не должна потухнуть. Я орать. Дед вынул трубку изо рта. В одной руке я, в другой его трубка. Дед спокойно без всякого раздражения, очень деловито заявил, что будет меня драть до тех пор, пока не заткнусь. После третьего раза я усёк, что рёвом себя не спасти, и я затих. Ноги до земли не достают, голова усиленно думает. Дед спрашивает, в честь чего я тут перед ним в воздухе завис. Высказываю свои предположения. Дед просит не рассказывать тут всякие сказки, а чётко обрисовать всё, что успел натворить и требует от меня моей личной оценки моего же поведения. Я оцениваю его как очень негативное. Дед опускает меня на грешную землю. Я снова чувствую под ногами твердь земную и уверяю деда в том, что такую гадость сделал в первый и в последний раз. Дед отпускает меня и занимается дальше своими делами.
Жестоким дед не был. Однажды я исследовал дождевого червя. Хотел понять, что вкусного в нём находят чебаки и пескари. Разорвал его пополам и ничего особенного не увидел. Дед убрал свою трубку изо рта и изрёк: „Du sollst nicht t;ten - so steht es in der Bibel!“ Не убий – так написано в Библии!
Дед родился в русском царстве-государстве при Николае Втором. Николай женился на Викто;рии Али;се Еле;не Луи;зе Беатри;се. Это не пять невест, а одна. Имя у неё такое. Принцесса приехала из Дармштадта. Дедов прапрадед прибыл в Россию тоже из Дармштадта. Дед на свадьбу не пригласили. Не родня и не земляки. Дед не обиделся и женился на Маргарите.
Так и жили. Дед мой землю пахал да зерном засевал, а Царь народами правил. Было у Царя тех народов много, аж сто, и всеми надо было править. Царь российский и Кайзер немецкий повздорили однажды меж собой и погнали на войну народы свои. Выяснить хотели, кто на свете всех сильнее, кто на свете всех мудрее: Кайзер али Царь. Георг, дед мой, был одной веры с Кайзером и на войну идти отказался. Разгневался тут Царь Николай и послал деда за море нехристей громить. Не хотел Царь, чтоб свои немцы стреляли в чужих немцев, пусть в турок стреляют. В турок не грех. Вроде бы тоже люди, но не грех.
Дед мой так не считал. У Бога нет чужих людей, ему все свои, убивать – это грех, но Царь – помазанник Божий и ему положено подчиняться. Коли Царь приказал воевать, так не спорь, иди и воюй.
Царь тогда не знал ещё, что в той войне его подданные умом тронутся и начнут убивать не врагов своих, а друг друга. Совсем с ума спятят и пять лет будут носиться по городам и весям с шашками наголо друг за другом. Хрясть и слетела с плеч чья-то буйная русская головушка. Знал бы Царь, что так будет, что его самого и всю семью его убьют, не затевал бы войны, не вздорил бы с Кайзером, не посылал бы деда моего на войну за море нехристей бить.
Бабушка наказывала деду, чтоб вперёд батьки в пекло не лез и не плелся позади всех. В середине надёжней. Деда спасло не это наставление, а его маленький рост. Поручик объявил атаку и Егорка, так прозвали деда однополчане, с диким рёвом «ура-а-а!» вместе со всеми рванул вперёд, потом немного приотстал, чтоб держаться середины.
Махом одолел неприступные турецкие укрепления, ворвался в окопы, там никого нет, птичкой взлетел наверх и побежал вместе со всеми догонять турок. Впереди свои, сзади свои, слева свои, справа свои, дед мой, как бабушка и наказывала, в самой середине. Никто не падает раненый, никто не падает убитый. Голова во время атаки плохо соображает, но ума хватило удивиться тому, что до сих пор никого ещё не подстрелили. Ждал, что впереди и по бокам будут снопами валиться раненные и убитые, потом, подкошенный турецкой пулей, свалится и он сам, Георг Шварц, крестьянин села Гуссенбах. Его жене Маргарите придёт на Волгу похоронка.. И вот глянь ка что, живой! Пронесло! Хоть и баба она, Маргаритка, а умная! Верно сказала - в середине пуля не достанет. Ни с какого боку. Бежит Егор и радуется. Вдруг слышит, как позади поручик кричит:
- Стойте! Стойте же, едрёна вошь! Болваны! Мы уже город взяли!
Поручик первым сообразил, что турки покинули город Трапезунд, что солдаты перепрыгивают уже не через окопы, а бегут по глинобитным плоским крышам, перепрыгивая через узкие улочки турецкого города Трапезунда.
Это произошло 5 апреля 1916 года. Командовал Приморским отрядом Кавказской армии Ляхов Владимир Платонович. После взятия Трапезунда он вместе с главнокомандующим, генералом Юденичем, вошел в город и направился по узким улочкам к православному собору, где греческий митрополит совершил молебен об освобождении христианского населения от турецкого владычества.
Дед о таких деталях мог и не знать, он видел войну с простой солдатской стороны. Его вместе с однополчанами везли на пароходе сначала вниз по Волге, а потом через всё Каспийское море на турецкий берег. На море было неспокойно и многих вывернуло наизнанку от морской болезни. Беда эта была деду в диковинку, на море он до этого ни разу не бывал, а качелей в Гуссенбахе тоже не было.
Собрались со всех крыш к турецким казармам. В кухне ещё дымился плов, а турок уже и в помине не было. Удрали. Поручик выстроил всех по росту, поблагодарил за отвагу и повёл на обед. В заминированную столовую шли организованно, строем. Дед шёл последним. Половина строя отправилась к аллаху вместе с пловом. Дед остался жив, но сильно был контужен.
Пока дед Георг лечился в Тифлисе от контузии и тифа, царя Николая уволили с работы. Сказали, что в связи с сокращением штатов. Не положено, мол, стране иметь такую должность. Царя нет ни в Москве, ни в Питере, ни в Тифлисе. Тут решили грузины на радостях объявить независимость и отделились от России. Радость была недолгой, турки тут же вернули себе Трапезунд и пошли на Тифлис.
Грузины в панике, раз нет Царя, попросили Кайзера защитить грузин от турок. Немцы пришли в Грузию вперёд турок и заняли её без единого выстрела. Это не понравилось англичанам, они тоже хотели защитить грузин от турок и прогнали немцев домой. Долго в Грузии они не задержались. На разборки с шашками и пулемётами пришли красные. Разборки длились очень долго. Турки разборкам этим рады были без ума. Могло быть хуже.
Если бы Царя не уволили по сокращению штатов, то дед мой дошёл бы до Константинополя. Тогда командир его, Ляхов Владимир Платонович после взятия города направился бы вместе с генералом Юденичем к собору святой Софии, а митрополит греческий перебрался бы туда же из Трапезунда, чтобы совершить молебен об освобождении христианского населения от турецкого владычества.
Всё вышло по-другому. Дед вернулся с войны домой только через десять лет. На войну увезли пароходом, обратно вернулся пешком. Родные дети его не узнали. Бабушка ждала деда все эти десять лет и не продавала его соху, которой он пахал свою землю. Дед по земле шибко истосковался. Жизнь снова пошла своим чередом. Дед землю пашет, засевает её да урожай собирает. Царскую должность назвали по-другому – Вождь. Вождь вёл народы к Светлому Будущему, народы строили фабрики и заводы, дороги и метрополитен.
В один прекрасный день Вождь забрал у деда урожай, забрал коня, коров, и землю, которую распахал ещё дедов дед. Забрал потому, что всё это была собственность, и дед за неё переживал. Вождь объяснил деду, что если его, деда Георга, от таких переживаний не освободить, то Светлое Будущее не наступит. Среди людей появились сомнения, но они скоро исчезли. Сначала исчезли люди, которые сомневались, а потом и сами сомнения.
Дед против светлого будущего ничего не имел против. Бога дал, Бог взял. За десять лет скитаний много страшного повидал, да вот жив остался. В колхоз так в колхоз. Начались большие перемены. В Гуссенбахе снесли купол церкви. Библию дед спрятал подальше от чужих глаз. Бабка сказала деду: «Столько греха не пройдёт бесследно. Быть ещё одной мировой войне!».
И война началась. Людей на ней погибло видимо-невидимо. Вождь бил не только врагов, но и своих, чтобы чужие сильнее боялись. Много народов он лишил родины и разогнал по белому свету.
Светлое Будущее Вождь деду дать не успел потому, что помер. Место Вождя занял Секретарь. Секретарь сказал, что построит – Светлое Будущее через двадцать лет. Эту радостную весть мы, внуки, попытались донести до бабки Маргариты: «Через двадцать лет наступит Светлое Будущее! Все будут равными и счастливыми: и ты, и мы, и сам Секретарь и все, кто даже об этом не слышал!» Бабка плевалась, негодовала и на пальцах по-своему пыталась объяснить нам свою точку зрения: «Бестолочи тупоголовые! Посмотрите на свою руку! Как вы уравняете пальцы на руке?! Скажите, как вы это сделаете?! Может быть, вы их отрубите по мизинцу? Тогда получится культя, а не рука, и много ли ей наработаешь? Это не только больно, но и очень глупо, безмозглые вы недоноски! Бог создал людей разными и не вам, сопливым, их уравнивать!»
Комендатуру отменили и нам разрешили выезжать за пределы района. Хоть куда! Дед Георг засобирался в гости в Казахстан. Там живёт мамина старшая сестра Маргарита. Её в честь бабушки так назвали. Дед не видел её аж целых пятнадцать лет. Во время депортации тётя Маргарита и дедова семья попали на разные поезда. Одних увезли в Казахстан, других в Сибирь, так судьба их разлучила на долгие годы.
Деда собирали всей семьёй и давали разные советы, переживали за него, в то время на вокзалах шерстили воры и бандиты. Деда это не трогало, под руку деду попадаться было опасно, рука у деда была тяжёлая. Дед вернулся домой живой и невредимый, но с изрезанными штанами. На каком-то вокзале ворюги попытались вырезать бритвой карман вместе с деньгами. Тётка Маргарита подарила деду штаны и перед отъездом убедила деда напялить эти штаны поверх двух других брюк, которые на нём уже были. Мороз был сильный, кто его знает, сколько и где стоять придётся. Да и деньги спрятать надёжней надо, из кармана нижних штанов никто не достанет.
Чуть не достали. Карманники вырезали два кармана полностью, а третий успели только надрезать. Резали в тесной очереди, работали очень филигранно, но немного не успели, дед вышел из толпы раньше, чем они закончили своё дело. Кроме карманников были и бандиты, которые могли свидетелю бритвой по глазам заехать, чтоб не смотрел куда не надо. Это были отголоски массовой амнистии 1953 года. Отпустили на волю не только политзаключённых, но и уголовников. Неизвестно сколько из них вернулись в колхоз и на заводы и сколько пошло шерстить по вокзалам.
У нас на вышке сушился табак для дедовой махорки. Раньше во многих огородах рядом с капустой и картошкой рос табак. Я хорошо помню этот запах. Это был продукт военного значения, на фронте курево и водка были также важны как снаряды. В Алтайске был табачный склад, его важность была сравнима со складом боеприпасов. После войны за никотин так сильно уже не боролись. Мешок табачной пыли для обработки огорода против вредителей можно было купить за копейки. Шофера Чуйского тракта делали на махорке бизнес. В Кош-Агаче и в Монголии мешок листовой махорки можно было обменять на мешок козьего пуха. Это было целое состояние, килограмм пуха стоил в 60-х годах сто рублей – две маминых месячных зарплаты. Она нянечкой в больнице тогда работала.
Табак и стрессы сильно укоротили жизнь деда Георга. Он заболел раком желудка и очень долго, мучительно умирал. Терпел стоически и ничем своей боли не выказывал. Отец повесил над его кроватью треугольный гриф, такой гриф я видел в челябинских трамваях. За них держались пассажиры, чтоб на поворотах не заносило, стоячие могли упасть на сидячих. Дед рад был тому, что сам может над кроватью приподняться и заглянуть в окно, чтоб не спрашивать какая на дворе погода.
Дед был неразговорчивым, мудрым, но безграмотным человеком. Был один казус с его лечением. Врачи запросили кал на анализы, мать деду, видимо, плохо растолковала процедуру, хотя должна была догадаться, что дед в этих делах ни бум-бум. Дед принёс в больницу целый свёрток. Юмора тоже хватало. Сказали, что много принёс. Предложил врачам выбрать что понравится.
Стойкость и выдержка у деда были потрясающими. Врачи пророчили его кончину в марте, дед умер в июне 1959 года.
Высох так, что через брюшину можно было сосчитать все позвонки. Приходили старушки и пели молитвы. Мне не нравилось, что бабульки уже отпевают деда, он ведь ещё не умер. Спрашивали, видит ли он Бога, ведь он теперь ближе к нему. Удивлялись тому, что дед так упорно сопротивляется смерти и даже попытались его пристыдить. Деду стыдно не было: «Это не грех. Если я сдамся раньше времени, то это будет самоубийством, вот тогда это будет грех. А Бога я не видел, но в заповеди Библии верю, по ним надо жить». До сих пор помню этот момент. Когда припрёт, даже атеисты вспоминают Бога. Деда припёрло, но он не паниковал и рассудил очень мудро.
Я не слышал, чтобы дед давал какую-нибудь оценку властям. С одной стороны вера не позволяла ни хвалить, ни хаять, с другой стороны, после нелепых и безрассудных жестокостей мировой войны, гражданской войны, которые он пережил, как-то неуместно давать советы властям насчёт оптимального выхода из бардака.
Все потери он тяжело переживал. Когда выпьет, становился угрюмым и не мог сдержать своих слёз. О чём душа его рыдала, никому не говорил.
Деду оставалось жить всего неделю, и мать просила меня не отходить от него. Он был уже недвижим.
- Какая на улице погода?
- Солнышко светит. Тепло. На речке вода прибыла.
- Рыбачить собрался?
- Ага
- Ну, так чего ж тут сидишь, иди...
А бабушке он сказал, чтоб рядом с ним посидела. Долго был без памяти, но перед смертью пришёл в себя и пожал ей руку. Бабушка умерла через пять лет. Похоронили её на айском берёзовом погосте, вдали от её родины, в ногах у деда, как она просила. Это, наверное, самое важное, что у меня от деда осталось в моей памяти. Дед знал, как надо умирать. Этому нигде не учат. Всему обучают: как делать детей, как принимать роды, как растить и воспитывать детей, но как помирать надо никто не знает. Дед знал.