Одному он дал пять талантов,
другому два таланта,
а третьему один талант, каждому по его силе
Евангельские притчи. Притча о талантах.
Я думала, все прошло, позабыто. Верила, что нашла некий баланс. Пусть временный, ведь в глубине души я, конечно, знала: волны от брошенного камня постепенно утихают, но камень, оставаясь на дне, все еще будоражит и сбивает течение.
** **
Пробудилась я глубокой ночью в темноте, среди одеял и подушек. Очнулась ото сна так внезапно, что не сразу смогла понять, в какой именно момент прервался сон, и началась реальность. Мне виделось, что я играю на своей скрипке. Не было ни зрителей, ни вообще какого-нибудь пространства. Но я играла, и ритм качал меня. И долго еще, проснувшись, я чувствовала прикосновения струн к пальцам.
Позже, утром, я сделала то же, что всегда. По порядку. Это меня успокаивает – вещи, которые мы делаем, не задумываясь. Почистила зубы, приняла душ, позавтракала. Все настолько вошло в привычку, что автоматически делается по минутам. Не понимаю, как люди умудряются опаздывать. Я работаю в двух остановках от дома и всегда, даже в дождь, хожу пешком. Во-первых, таков мой порядок, во-вторых, на автобусе я приеду раньше времени, и чем занимать себя в таком случае?
Работаю я администратором супермаркета. В мои обязанности входит выслушивать жалобы недовольных клиентов, встречать мерчендайзеров и грузчиков, следить за порядком в торговом зале. Ничего особенного, на самом деле. Мне двадцать. Учусь на заочном отделении Торгового Университета. Моя жизнь не вызывает любопытства, мне удалось добиться этого собственными усилиями. Но это лишь план Б. В действительности все должно было быть иначе.
** **
Все случилось, когда мне было двенадцать. Тогда я училась в музыкальной школе по классу скрипки. Порой кажется, что с каждым очередным воспоминанием о себе в том возрасте, я все больше отдаляюсь от него, все сложнее верить, что это было на самом деле. Трудно представить, что все могло сложиться иначе, по плану А – единственно верному.
Это были не просто способности и хороший слух. Нет. Скрипка была моей жизнью. Я сама попросила купить ее. И с шести лет начала заниматься, то есть неиграющей себя практически не помню. В музыкальной школе помимо основного инструмента нас учили играть на фортепиано. Я играла лучше многих ребят, для которых фортепиано являлось основным инструментом.
Я не представляю нот в виде цвета, не чувствую, как они пахнут, например. Но слышу музыку во всем. Любые звуки пытаюсь разбить на ноты. У меня хороший музыкальный и физический слух, так что весь мир воспринимается в первую очередь акустически. Я забуду со временем, как выглядит человек, но не забуду тембр его речи; пойму, что кто-то лжет по едва уловимому дрожанию голоса; а гудящая толпа представляется плохо слаженным оркестром, в котором можно уловить ведущие партии. И можно даже не говорить о том, что любые песни я легко подбираю на слух.
Мой дар всегда рядом. Я люблю его, балуюсь им, а он напоминает о другой жизни, о плане А.
Это случилось зимой. Обычное детское развлечение – ребята прыгали в снег с крыши гаража. Я тоже влезла наверх, но прыгать не собиралась, меня вполне устраивало смотреть. Пока не вмешалась Олеся. Мы были мало знакомы, хотя она занималась в той же музыкальной школе. Олеся оказалась из тех добрых, заботливых девочек, которые всем норовят помочь. Подошла, стала уговаривать прыгнуть.
- Если боишься, давай вместе. Или я первая. Давай же! – и протянула мне руку в синей вязаной рукавичке.
В итоге я прыгнула, следом за ней. Наверное, сугроб к тому моменту совсем утоптали или мне просто не повезло. Я разорвала сухожилие левой руки, в двух местах вывихнула правую. Путь в профессиональные исполнители закрылся навсегда. Родители вскоре продали скрипку и все имеющиеся в доме ноты, потому что, видя их, я плакала.
Олесю я больше не встречала. Во-первых, она жила в другом районе. Во-вторых, мы с семьей, спустя несколько месяцев переехали на противоположный конец города. Общеобразовательную школу я, естественно, поменяла. А в новую музыкальную ходила на частные уроки сольфеджио, но без особенного усердия.
Сейчас снимаю квартиру в тихом районе, не очень далеко от центра. Здесь сильна атмосфера старых девятиятиэтажек, и даже новостройки, пока их немного, теряются среди серых панельных плит. Полгода назад сюда же переехала Олеся. Это я поняла, увидев ее в нашем магазине. Она меня не узнала. Я ее – сразу.
** **
После работы делаю кое-какие покупки и возвращаюсь домой. Погода хорошая, я даже не застегиваю пуговицы воротника пальто. Дохожу до перекрестка и останавливаюсь на светофоре. Слева от меня яркая вывеска в форме скрипичного ключа и надпись «Музыкальные инструменты». Этот магазин открылся примерно в одно время с переездом Олеси. Поначалу я все смотрела на вывеску, даже думала зайти внутрь. Представляла, как там все расположено, какие инструменты есть в продаже. И к каждому я смогу прикоснуться. Но зайти так и не решилась. Наверное, к лучшему, потому что позже я и на вывеску смотреть не смогла, без осознания того, что я там лишняя.
Вот и сейчас стою, жду, когда загорится зеленый, и знаю, что чуть подниму глаза и боковым зрением замечу вывеску. «Разрешить себе?» Лучше не надо, не сегодня. Наконец, загорается зеленый, я миную опасное место. Не замечаю, как дохожу до квартиры. Кажется, очнулась, только когда поднималась по ступенькам. Всю дорогу от магазина не могла перестать думать. Воображение услужливо перенесло меня в концертный зал. Я даже голову чуть наклонила, будто держу скрипку. А если пыталась бороться с фантазией, на смену ей приходили мысли об Олесе.
Позже, уже вечером перед сном, берусь за дневник. Мои записи. На самом деле можно было размножить первую и поставить разные даты. Моя жизнь – это не движение вперед. Порой начинает казаться, что смысл каждого прожитого дня в том, чтобы удержаться на поверхности болота, в котором я существую.
Я поняла это не сразу. Года через два после травмы. Меня ничего не могло заинтересовать, после потери возможности играть. Все было лишь тратой свободного времени. Сначала я злилась, упорно пыталась заставить себя; позже – покорилась. Изредка, правда, позволяю себе сходить на концерт классической или современной музыки, то тщательно перед этим убеждаю себя, что буду критиком, но не музыкантом.
Так все и шло тихо и спокойно. Но брошенный камень перевернулся, и рябь поднялась на поверхность – я увидела Олесю, спустя несколько лет. Огонь, который я столько времени сдерживала, разгорелся, вырвался наружу и жег теперь страницы моего дневника.
** **
Наступила суббота. В выходные обычно навещаю родителей или сестру. Она старше, замужем, недавно сделала меня тетей. Надо сказать, несмотря на замкнутый образ жизни с семьей у меня хорошие отношения. Они не то, чтобы умалчивают о моих проблемах, скорее принимают такой, какая есть. Знают, что в кругу семьи мне хорошо.
Однако, с некоторых пор я обзавелась, своего рода, подругой. Моя соседка. Она одна из тройняшек. Сестры (все три) живут этажом ниже и, как и я, предпочитают не пользоваться лифтом. Собственно, так мы постепенно и познакомились. Таня, Лера и Эмма. Исключая, Таню, мы с девушками на удивление быстро познакомились; начали узнавать друг друга, встречаясь; здороваться, а позже и перебрасываться парой слов.
Лера очень яркая, любит играть своей красотой. Иногда вижу ее в огромных очках, с небрежным пуском волос на макушке и это, на удивление, ничуть не портит ее. Но чаще она все же предпочитает классическую женственность: распущенный волосы, платья, браслеты.
Таня в противовес обеим сестрам, тихая и крайне нескладная. Первое время она вела себя так, будто не ободряет нашего общения. Это было неприятно, но позже я поняла, что дело не во мне и перестала обращать внимания.
Подругой я считаю Эмму. Мы столкнулись однажды, подходя к дому. Сам собой, легко, завязался разговор, который мы еще долго поддерживали, стоя на лестничной клетке. Эмма не пригласила пройти в квартиру, чему я была рада, так как и сама никого не приглашаю.
С тех пор повелось, что пару раз в месяц по субботам после обеда, одна из нас выходит во двор, другая - присоединяется. Мы не звоним друг другу, просто поглядываем из окна на улицу. И если одна из нас занята и не вышла – ничего страшного.
Во время прогулок мало говорим о нас самих. В основном, фильмы и книги, которые советуем другу по очереди. Эмма, например, из-за лериного увлечения историей волей – неволей пересмотрела множество картин на эту тему. Наиболее интересные, как следствие, посмотрела и я.
- Я поняла в итоге, история меня не слишком увлекает, - заключила Эмма, рассказывая об этом.
- А что увлекает? – полюбопытствовала я.
Эмма ответила размыто. Из чего напрашивался вывод, что она, как и я, достаточно закрытый человек, да и знакомы на тот момент мы были недолго. Мне импонировала эта ее черта. Позже, выражая свое мнение относительно тех или иных вещей, мы все равно многое узнали друг о друге. И прямые вопросы стали казаться лишними.
В этот раз я вышла первая, так что некоторое время была предоставлена самой себе. Признаюсь, довольно интересно – ждать кого-то, не зная наверняка, придет он или нет.
Я прошлась по периметру дворика. (Он весь хорошо виден из окон нашего дома). Двор совсем старый, необустроенный: скамейка, ржавая качеля, никаких декоративный построек. Неудивительно, что здесь почти всегда пусто. Завершив круг, села на лавку. Зима в этом году выдалась неснежная и теперь, в начале марта, пейзаж намного опережает календарь. Снега почти нет, тонкая корочка льда на лужах тает еще до обеда.
Наконец, показалась Эмма. На ней пальто в тиле граанж и черные ботинки без каблуков, так что заметно, что она, как и Таня, чуть ниже Леры.
Мы обе соскучились за две недели. Эмма улыбается, глядя на меня. А я встаю к ней навстречу, хотя в этом нет необходимости. Сначала говорим ни о чем: работа, домашние задания по учебе. Потом, устав от ходьбы, а затем и сидения, забираемся на лавку с ногами, поворачиваемся спинами и опираемся друг о дружку. В этом есть что-то – говорить, не видя собеседника. Будто мысли вслух, для себя.
- Ты веришь в приметы? - спрашивает Эмма, немного более серьезным тоном.
- Нет. Вряд ли судьба снизойдет до знаков и упавших ложек. А что? Почему заговорила про это?
Эмма, кажется, немного смущается.
- Понимаешь, я тоже не верю. Но все говорят о них. И я подумала…подумала, почему бы не проверить.
Догадываюсь, к чему она ведет. Мне становится любопытно.
- Что ты сделала?
Подруга, довольная моим интересом, продолжает.
- Разбила зеркало! Маленькое, карманное зеркало. Обула туфли на каблуках и наступила на него посильнее. Сразу несколько осколков получилось, но оно было приклеено к основанию, так что они не выпали. Я подняла его, посмотрелась. Было не очень приятно из-за искажения. Знаешь, да, как кривые зеркала.
- А сейчас оно где? Выбросила?
- Да. В бумагу завернула, мало ли, люди увидят случайно, расстроятся, - Эмма пожимает плечами. Мол, ничего особенного на самом деле.
Мы свешиваем ноги с лавки и поворачиваемся лицами, едва заметно киваем, улыбаемся одними глазами. Мы давно поняли, что каждая хранит свою тайну, и вся жизнь низменно подчинена лишь ей. Но ни одна из нас не говорит об этом. Я безумно дорожу Эммой, потому что она никогда не спросит, и со своей стороны обещаю ей то же.
** **
Воскресенье. У меня не было шанса. Сон не успел скрыться за чертой правды, а на меня уже навалилось гнетущее ощущение. Я перевернулась на другой бок, все еще не открывая глаз, и попыталась снова уснуть. Без толку.
Все утро – пока я принимала душ, завтракала, пыталась читать – меня преследовало ощущение неполноты. О, разумеется, я знала это чувство. Как знала и то, что его не заглушить ни повседневными делами, ни чужими фантазиями, я имею в виду кино или книги.
В голове навязчиво звучала «Мелодия ангелов» Моцарта. Больше откладывать нельзя. Нахожу ее в списке плейлиста. Порой меня тянет на менее популярные произведения, но сегодня именно она, мелодия, знакомая с раннего детства. Кто-то за закрытыми дверями играл ее в день, когда мама привела меня на прослушивание в музыкальную школу.
Итак, я просто слушаю Моцарта, лежа на полу. Но в какой-то момент оказываюсь в вертикальном положении. Руки подняты на уровне плеч, словно держу скрипку в руках, словно играю вместе с невидимым пианистом. Словно я по-настоящему счастлива… Олеся! Как ненавидела я ее в тот момент, и особенно, когда мелодия смолкла. Уверена, она из тех, кто и не прикоснулся к инструменту после выпускного (она училась по классу фортепиано), зато у меня отняла все. Если бы не она со своей заботливостью, я никогда, никогда не решилась бы прыгнуть с той крыши.
Теперь она живет своей счастливой жизнью. Как легко ей, должно быть, всегда улыбаться и быть приветливой и хорошей. Я часто вижу, как она помогает старикам: достает продукты с верхних полок, смотрит для них срок годности на молоке.
Интересно, она хоть помнить тот случай? Отняла у меня то единственное, что было дорого. Думаю, большинство людей обладают несколькими вариантами. А в моем – единственном – сосредоточились все отпущенные эмоции. Я бы и рада увлечься каким-нибудь склеиванием открыток или бегом, но музыка наполняет меня до краев, пусть лишь в мечтах, пусть с этой безумной болью потери.
Олеся… Порой мне хочет причинить ей физическую боль. И я представляю, как рассказала бы ей все о себе (она стала бы единственной из посторонних, кто знает мой секрет). Рассказала бы, а потом… Вообще, я легко могу с ней познакомиться. Она не узнаёт во мне ту девочку. Если сама Олеся мало изменилась, только пробор на волосах стала делать сбоку, а не посередине, то узнать меня, спустя несколько лет, можно едва ли.
С лица полностью сошла детская припухлость. Вместо щек – высокие скулы. Глаза из водянисто-голубых стали ярко-васильковыми, это делает взгляд на удивление невинным. Волосы стригу коротко, на французский манер и крашу в темный. Я нечасто смотрюсь в зеркало, но знаю, что выгляжу как музыкант с обложки глянца. Однажды, я сумела бы продать свой талант. Могла бы оказаться на рекламном щите или участвовать в благотворительных фотосессиях.
Остаток воскресенья провожу за просмотром сериалов. Прыгаю с одного на другой, жду, пока один из них заинтересует. Спать ложусь рано, впрочем, завтра на работу.
Перед сном думаю о том, как хорошо и просто было бы жить в уютном полумраке неведения, куда изредка заглядывает луч чужого таланта. Сейчас у меня именно так. Но это не делает жизнь спокойной. Если однажды довелось видеть свет, гореть в пламени собственного успеха, то забыть о таком – просто предательство. Обмануть самого себя – невозможно.
Но вскоре засыпаю. Наконец, отдохну. А «завтра» - лучшее лекарство от любых бед. Пусть мое «завтра» это почти всегда отражение «сегодня», верю, что однажды, как в разбитом зеркале, я увижу иную реальность. И такой осколок принесет счастье.
** **
На следующий день, просыпаюсь какой-то отключенной. Механически, но как всегда по порядку, выполняю утренний сбор и выхожу. Спускаюсь на один этаж и слышу доносящиеся из квартиры сестер обрывки фраз. Спорят о чем-то, кажется, ругают Таню: «…нужно быть собраннее…», «…не делай вид, что…». Прохожу мимо. Я и в хорошем настроении не стану подслушивать, а уж сегодня - совсем неинтересно.
До обеда время в магазине проходит быстро. Проверяю отгруженный товар, провожу инструктаж для новых кассиров. Их двое. Слушают внимательно, но вопросов не задают. Знакомлю их с наставниками – «старыми» кассирами – и отправляю попарно на рабочие места.
Выхожу из подсобки и боковым зрением замечаю ее. Олеся стоит возле холодильника с йогуртами. Кто-то звонит ей. Похоже, дело срочное. Внимательно слушает собеседника, прижав телефон плечом, и одновременно записывает что-то в блокнот.
Делаю вид, будто проверяю сроки годности.
За эти полгода я неплохо ее изучила. Знаю, например, что она любит йогурт с начинкой из облепихи, изредка балует себя ванильными пирожными. У нее быстро расходуется порошок «для белого», и она не переносит чистящих средств с запахом лимона. Некоторые вещи замечаю сама, некоторые угадываю по обрывкам фраз. У ее лучшей подруги недавно был День рождения. Олеся покупала маркеры для плаката и по телефону обсуждала, какие цвета пригодятся.
Тем временем, пока я рассеяно роюсь в молочных пакетах, Олеся убирает телефон и приступает к покупкам. Аккуратно следую за ней. На мне нет никакой специальной формы, но я без верхней одежды, поэтому статус сотрудника очевиден.
На Олесе сегодня коричневое пальто. Это потому что на улице не холодно, иначе она надела бы шубу. Шапка лежит в корзине для продуктов. Олеся перекидывает волосы на одно плечо, и я замечаю, что она без сережек.
Следую за ней. Проходим мимо полок со сладостями, задерживаемся возле хлеба. Затем – в сторону круп и сухих завтраков. Олеся видит меня, но не узнает. Легко могу познакомиться с ней. Подружиться. И однажды рассказать все. Что бы она сказала тогда, узнав, как украла чужую жизнь? Представляю ее смущенные, широко распахнутые глаза…
Душно. Олеся расстегивает пальто и кидает в корзину шарф.
Смотрю на ее шею. На чуть выступающую вену. Мне хочется провести по ней пальцем. Почувствовать ритм ее пульса. Я могла бы заставить ее бояться, думать, что хочу отомстить. Не рассказывать самой, а заставить вспомнить и узнать во мне ту девочку. Представляю, как накручиваю на руку ее волосы, касаюсь ладонями шеи…
Мы останавливаемся у стойки с книгами. Олеся внимательно просматривает корешки. Вспоминаю, как она говорила кому-то о «Лестнице вниз». Новый детектив с элементами психологического триллера. Автора не помню, датчанин со сложнопроизносимой фамилией.
Я стою теперь совсем близко. Ее духи пряно-цветочные. Могу случайно коснуться ее. Человек, который отнял у меня все, и даже не знает об этом. Способна ли она понять, чем была для меня скрипка.
- Девушка, - Олеся оборачивается на меня, - скажи, пожалуйста, когда новый завоз будет?
Вот так просто и неожиданно она первая заговорила со мной. Одновременно это радует и смущает меня. По стопам пробегает щекотка.
- В конце недели, - голос, к счастью, удается контролировать. – Можешь в субботу прийти. Ты, наверное, «Лестницу вниз» ждешь, - не могу удержаться от вопроса.
Олеся кивает. В ее глаз появляется интерес.
- Давно про нее знаю. Только в любительском переводе читать не хотела.
При этих ее словах киваю в ответ. И все. Мы понимаем, что солидарны в этом вопросе. Улыбаемся. Перебрасываемся несколькими замечаниями о книжных новинках.
- Ладно, счастливо. В субботу увидимся, - она машет на прощание и отправляется к кассе.
Значит, отныне будем здороваться при встрече.
Очереди нет. Олеся быстро расплачивается и уходит. А я? Некоторое время бесцельно брожу по торговому залу, спускаюсь в подсобку, завариваю чай. В действительности, не обращаю внимания на свои действия. Из головы не выходит наша встреча. То стараюсь пережить ее вновь, вспоминая в мельчайших деталях, то смотрю со стороны – будто вспоминаю кадры из фильма.
Прикладываю ладонь ко лбу, провожу по волосам.
После чая продолжаю работу: нужно прочитать записи в книге жалоб. Сложно выбраться из момента нашего разговора. В этот раз я увидела Олесю взглядом собеседника. Того, кто упускает мелкие детали (не то, что когда подглядываешь), но улавливает нечто иное: взгляд, интонацию, движения губ. Я стала в тот момент тем, кто имеет право смотреть, тем, для кого предназначен голос говорящего. Думая об этом, вспоминаю Эмму. Ее внимание мне никогда не приходилось красть.
Так что в итоге мне нужно? И отчего вдруг захотелось зарыться в документы и цифры, отключив память?
Конец рабочего дня, и я спешу домой. Мои стены, мое безопасное место. Дома почти сразу сажусь ужинать, а потом долго сижу, грея ладони о чашку горячего чая. Пора бы уже обсудить случившееся со своим внутренним голом. Он ждет моего согласия, а я молчу. Нужно время, еще чуть-чуть. Ведь мне страшно.
Делаю глоток, едва заметно киваю невидимому собеседнику, опустив на миг ресницы. И все начинается.
На самом деле, не чувствую вины перед собой. Я всего лишь спасалась. От меня не осталось и половины, когда я лишилась возможности играть. Всякий дар – это проклятие, обращенное в свою пользу. Долгое время я нуждалась в ответе: как спасти себя, я знала, но как спасти музыку? Встреча с Олесей. Планы мести. Чего я ожидала? Ее раскаяния? А после, жалости к себе? Ведь скажи я ей правду, это не только не изменит ничего, но и раскроет мою тайну. Да, конечно, Олеся почувствует вину, но и жалость тоже! Мы разные, но разделяет нас не талант, а потеря.
Хотела ли я обнажить правду перед кем-либо. Моя жизнь все это время была тщательно задрапирована кусочками маленьких правд. Я не придумывала историй о себе. Кто-то скрывает правду во лжи. Я же создала другую правду – план Б.
Внутренний голос умолкает. Теперь он наблюдает, чувствую это. Молча ждет, что будет дальше. Остаюсь одна, без плана на будущее, без мести, окруженная прозрачной тишиной перерождающегося мира. Внутри меня пустота, которая наверняка уже приняла некую форму, и остается лишь подобрать равное содержание.
Мои слезы немы. Не звенят и не стонут. Я не хочу их, а им все равно. Сдаюсь. И плачу…плачу. Так, наверное, нужно, ведь даже внутренний голос не пытается меня утешить.
Но я желаю утешения. Нужен кто-то живой, настоящий. И не кто-то любой, а один единственный человек. Эмма. Я готова пригласить ее к себе и рассказать может не всю правду сразу (это позже), но хотя бы о том, как тоскую по музыке, как не нахожу себе места, не имея возможности погружаться в тонкий мир звуков. И, пожалуй, есть еще кое-что важное, что нужно сказать.
Наскоро промакиваю глаза салфеткой и выхожу из квартиры. Я уже и не вспомню, когда прежде так остро нуждалась в другом человеке. «Эмма, Эмма». Звоню в дверь. Отчего же никто не открывает? Прислушиваюсь – по ту сторону тихо, а нет, чьи-то шаги. Дверь приоткрывается, на пороге – женщина. Взгляд у нее встревоженный. И почти сразу за ее плечом возникает высокий, крупный мужчина. По одному беглому взгляду на них легко догадаться, что они родители тройняшек. Мать, видно, плакала, и все же узнаю цвет глаз и изогнутые темные брови. Отца выдает подбородок и еще взгляд, смущенный, чуть исподлобья, как у Тани.
Первой из нас троих, заговорила женщина: «Ты соседка?» - спрашивает она и называет мое имя.
- Эмма говорила о тебе, - добавляет мужчина и приглашает в квартиру.
Ситуация напряженная. Слезы родителей истолковываются весьма однозначно. Меня усаживают в кухне, это ближайшая ко входу комната. Я так напряжена, что даже толком не осматриваюсь вокруг. Замечаю, правда, что внутри, несмотря на стандартную для съемного жилья мебелировку, довольно уютно и чисто.
- Что случилось? Где девочки? – вырывается мое нетерпеливое волнение.
- У нас двое детей, - глухо отвечает отец, - сын и одна дочь, - с нажимом подчеркивает он.
И оба родителя, помогая друг другу, рассказывают о своей дочери Эмме.
У нее редкое расстройство личности, так что и Лера, и Таня – это лишь состояния самой Эммы. К счастью, ее заболевание проявилось еще в детстве и его удалось взять под контроль. Оно не прогрессирует и более десяти лет не давало о себе знать. «Мы и не вспоминали об этом», - говорят отец с матерью. Но почти год назад разбились в автокатастрофе ее бабушка с дедушкой и, что особенно задевает, они ехали к нам в гости. Эмма пригласила их, пекла печенье... Спустя два месяца она решила, что ей лучше сменить обстановку, это казалось логичным. Она приехала сюда, время от времени навещала нас, мы не могли догадаться. Такие вещи, они не проявляются сразу, в начале даже поддаются контролю, так, по крайней мере, кажется.
После признания родителей, мы все на какое-то время замолкаем. Они, конечно, подсознательно опасаются моей реакции. А я пытаюсь осознать тот факт, что все это время общалась с одним и тем же человеком! Болезнь болезнью, но такая актерская игра поистине восхищает. И вряд ли кто-либо способен перенести подобную утрату без того, чтобы не винить себя.
- Она ждет в машине. Просила, чтобы мы перед отъездом поднялись к тебе и оставили наш адрес. А ты сама зашла, - мама Эммы улыбается впервые за весь вечер и отдает мне листочек с записью. – Ты приезжай недели через две, хорошо?
Киваю. Разумеется, я приеду. Не знала бы адрес – все равно раздобыла. Они и живут не далеко. Пару часов автобусом.
Наконец, выхожу в подъезд. Замешкавшись, решаю вернуться домой за теплой курткой. Не хотелось бы, прощаясь, стучать зубами от холода.
Эмма стоит возле машины, какой-то белый седан, не разбираюсь в марках. Она оборачивается сразу, едва я распахиваю подъездную дверь. Конечно же, Эмма не ожидала меня увидеть, и теперь смущена. Она потеряна и напугана, напоминает меня час назад, когда я плакала у себя дома. И все же, очень мне рада, вижу по глазам. Бросаюсь ей навстречу. Все думала, как вести себя, а в итоге просто не могу удержаться. Обнимаемся и замираем так на несколько мгновений.
- Ты приедешь ко мне? – шепчет она мне в плечо, пытается объяснить, что через несколько дней будет в полном порядке.
Вместо ответа перебиваю ее, называя скороговоркой адрес.
Смотрим друг на друга. Киваю.
- Ты плакала, - замечает Эмма.
- Я обязательно расскажу тебе свою историю. Она очень длинная, хотя событие в ней всего одно, - моя фраза звучит несколько глупо, но мне все равно, я и не думала, что когда-либо решусь, хоть намеком, обмолвится о своей жизни.
Эмма отчаянно пытается вглядеться в мое лицо и прочитать меня. Ее глаза будто просят, а мои, наконец – после стольких месяцев знакомства – позволяют увидеть в них больше, чем предназначено для остальных.
Но тратить время на разговоры сейчас было бы бессмысленно. Из подъезда доносится шум шагов.
Эмма первая нарушает молчание. Ее губы совсем близко к моему лицу, она шепчет:
- У нас нет выбора, но есть наши жизни. Не забывай об этом.
Чуть помедлив, она отстраняется. Мне хочется удержать ее, но понимаю – не сейчас.
И вдруг становится очень естественно видеть лишь Эмму без ее двойников. Я уверена, та девушка, которую знаю я, и есть настоящая. Что касается Тани и Леры, то сейчас трудно сосредоточиться на них, да и не хочется. Они легко растворяются в тумане прошлого.
Время всегда искажается в нашем сознании. Годами я жила, не ощущая его течения. События, независимо от их давности, представлялись единым целым. Грустные, цепляющиеся друг за друга минуты вдруг распадаются, прямо сейчас, у меня на глазах. Двойники Эммы уносят прошлое. Время течет сквозь меня, но я остаюсь в этом моменте.
Пора принимать решения.
** **
Прошел час. Я давно дома. За окном быстро стемнело. Все от того, что ночь наступает еще по-зимнему рано. В это время обычно мою посуду, оставленную после завтрака и ужина, потом – уже в кровати – читаю или смотрю сериал.
Но сейчас не нахожу покоя в привычном укладе. Все кажется не тем, что нужно. Время, заполненное бессмысленными действиями: внепланово поливаю цветы, переключаю каналы телевизора, не задерживаясь ни на одном, аккуратно расставляю продукты на полках холодильника – в общем, отвлекаюсь любыми способами, лишь бы дать мыслям успокоиться и выдать мне некую важную идею.
Поймав себя на том, что завтра, как-никак, на работу, отправляюсь в ванную. Тщательно чищу зубы, долго расчесываюсь. Теплая вода настраивает на иной лад: больше не хочется что-то делать или думать о сложных вещах. Вспоминается разное: здесь и мои детские выступления, и бессмысленные занятия в университете. Я смотрю на них, как на знакомый фильм, который все еще волнует, но уже не вызывает острых переживаний.
Замечаю, что забыла взять пижаму. Выхожу из ванной нагишом. Прохожу в комнату. Свет горит, шторы не задернуты, случайно бросаю взгляд на оконное стекло и вдруг вижу в нем свое отражение. Я и не задумывалась прежде об этом свойстве стекол. Мне не кажется, что это я. Словно бы вижу незнакомку.
Говорят, проститься с прошлым – это словно взглянуть на себя без одежды. Отражение и я рассматриваем друг друга. Удивляюсь, откуда эта женственность, которая скользит по телу вслед за моим взглядом, ныряет в тонкую талию и разливается по бедрам.
Делаю шаг вперед. Хочу приблизиться к незнакомке в оконном стекле, стать ею.
Она чуть наклоняет голову в бок. Как я. Мы раньше держали так нашу скрипку. Мы – это я. Она – это я. Неужели? Когда я успела повзрослеть и измениться…
Долго еще стою так, пытаясь мысленно слиться с ней в единое. Оказаться одновременно по обе стороны стекла. Стою, пока не начинаю замерзать. Это простое, физическое, вырывает меня из тонкого мира грез. Но чуть позже, перед тем как выключить свет, я снова бросаю взгляд на оконное стекло.
** **
Что остается нам, когда высыхают слезы и уходят страхи. Надежда ли нежно трогает душу или здравый смысл обретает утраченный голос. На следующее же утро просыпаюсь раньше моего будильника и просто лежу, чувствую такую невесомость внутри себя, что только запоздалый звонок будильника проводит в итоге четкую границу между явью и сном.
Первое, что осознаю – больше не встречу на лестничной клетке сестер, точнее Эмму. А ведь когда-то ее и не существовало в моей жизни. Задумаешь поневоле о глубинной связи событий. Впрочем, у меня нет возможности сейчас думать о чем-то одном.
Перед выходом смотрюсь в зеркало. Волосам придаю некоторую хаотичность, украшений не надеваю. Встречаюсь взглядом со своим отражением. Наши глаза вспыхивают огнем синих осколков. Мы – я – чувствуем себя так, будто разгадали головоломку и теперь несем в себе тайну.
Каждый день теперь мне все сложнее узнавать себя среди изменившегося мира. Например, эта незнакомая радость, появляющаяся время от времени из неоткуда. Кажусь себе сильной, свободной.
Я принимаю решения. И выбираю музыку. Снова. В первый раз я была ребенком и мне, к счастью, не приходило в голову взвешивать свои решения. Сейчас, делаю свой выбор с одной стороны более осознанно, с другой, просто приняв тот факт, что мне никуда не деться.
А музыка повсюду. Преследует, дразнит, заигрывает. В определенный момент я просто забываюсь в нескончаемом переплетении звуков, а опомнившись, понимаю, что останусь в плену нотных рядов навсегда.
Чувствую, что на ноты можно положить всё: торопливый стук каблуков, шум толпы, смех малыша, впервые поймавшего мяч маленькими ладошками. И в мире, преисполненном звуков, я часто теперь наслаждаюсь тишиной, ощущаю ее физически, как тяжелое, теплое одеяло.
В субботу в магазине, у книжных полок, встречаю Олесю. Она приветливо машет, и я знаю, если подойду – разговоримся. Машу в ответ, показываю издалека корешок собственной книги, и все. Она из другого мира. Милая, хорошая девушка, я больше не виню ее и, потеряв желание мстить, отпускаю.
Мое прошлое, завершившееся всего несколько дней назад, кажется далеким, но очень трогательным от того, верно, что я не отказываюсь от прежней себя, от той девчонки, что смогла выжить. Это невообразимо легко и правильно – быть собой. Эмма права, какими бы не были наши жизни, именно мы проживаем их. И не имея возможности выбирать события, можем, однако, прочувствовать их, впустить в свое сердце или отказаться от них, но если впустили, то измениться, хотя бы чуть-чуть. Это сложно и вполне достаточно для простой человеческой жизни.
За размышлениями незаметно истекают две недели. В пятницу в магазине чинят проводку, так что получаю отгул. Собираюсь отвлечься и почитать ту самую «Лестницу вниз». По привычке, заведенной в выходные дни, возникает чувство ожидания: хочется выглянуть во двор и увидеть Эмму. Чтение, однако, быстро захватывает, и вот уже чужие желания вытесняют мои собственные. «Дверной звонок упорно не желал работать, так что Йозефу пришлось громко стучать», - читаю я, и в этот самый момент кто-то стучит в мою собственную дверь. Вздрагиваю еще и от того, что ко мне вообще никто не приходит, а родители или сестра предупреждают заранее. Оказывает – чему я удивляюсь еще больше – пришел почтальон. Молодой парнишка, по виду школьник. Отдает тоненькое письмо и просит расписаться в бланке. Закрываю за ним дверь и торопливо вскрываю конверт. В нем небольшая записка, меньше, чем на половину тетрадного листа. От Эммы. Прежде я не видела ее почерк. Если подумать, есть в письмах что-то особенно интимное, они наполнены близостью и полным сознанием того, что их писали именно для тебя.
«Странно, правда? я не знаю твоего номера телефона, но знаю адрес. Завтра, как и прежде, буду ждать тебя. Очень скучаю».
Перечитываю несколько раз. Радуюсь и смущаюсь от этого, хоть никто меня и не видит. Обнимаю себя за плечи, и с этой волнительной радостью приходит осознание последнего кусочка головоломки.
Одеваюсь и отправляюсь в место, которое давно было перед моими глазами, но я упорно училась не замечать его. Магазин музыкальных инструментов. На улице настоящая весна. Моросит дождь. Вдалеке скрипят качели. Грязный снег, серое небо, потемневшие от капель стены домов. Сколь, казалось бы непривлекательный пейзаж, и только переживший настоящую долгую зиму способен увидеть волнительную прелесть приближающейся весны, когда шарканье подошв превращается в элегантный стук каблуков.
Дождь усиливается, но я успеваю войти в здание магазина. Молодой человек, чья внешность больше соответствует облику банковского служащего, коротко приветствует меня и возвращается к своему ноутбуку. Тем лучше.
Прежде мне представлялось, как я стою у самого входа. Волнуюсь. Неспешно оглядываю инструменты, заново с ними знакомлюсь. Но в действительности всё иначе. Как ребенок, торопливо перехожу от одного инструмента к другому, извлекая по несколько нот. Мне ни к чему знакомиться с ними. Они давно меня ждут. Касаюсь клавиш фортепиано – упругие, гибкие звуки. Подношу к губам флейту, и те же ноты растворяются в воздухе невесомым эфиром. Звуки гитары пружинят, бьются о стены и дразнятся. Губной гармошки – норовят опоясать протяжным звучанием. Часть моего вдохновения достается и барабанам – поводырям всех мелодий.
И вот не остается ничего кроме скрипок. Пять штук, две маленькие – детские. Моя первая была темно-коричневой, а чехол, не помню почему, синим. Как осторожно касались струн детские пальчики с обкусанными по глупой привычке ногтями. Струны тогда казались жесткими, смычок – неудобным, а я не переставала удивляться, откуда и почему возникают звуки.
Стискиваю зубы. Поднимаю ладонь и опускаю ее, не коснувшись инструмента. Не сейчас. Пусть я привыкну. Когда-нибудь у меня будет ответ и на этот вопрос.
Есть стихотворение, в котором говорится, что «все вещи мечтают потерянными быть» [Эмилия Бишоп/ Утрат искусство простовато]. Получается, смысл любой привязанности в потере? Лишь теряя что-либо, мы становится самими собой. Когда не с чем (или не с кем) разделить переживание. Остаешься только ты сам, уязвимый, наедине с правдой. И ты вынужден услышать себя, потому что никто и ничто не придет на помощь.
Возвращаюсь к флейтам, ведь уйти домой без ничего не могу. Нужно столько сказать посредством музыки, освободиться от изнывающих в невысказанности чувств. Выбираю обыкновенную блок-флейту и возвращаюсь домой.
Дождь все еще идет, монотонно, с затянувшейся скукой. Впрочем, он ничуть не мешает.
Играю несколько гамм, выравниваю и подстраиваю собственное дыхание. (Разумеется, играю непрофессионально. В музыкальной школе мы забавы ради подбирали несложные мелодии на флейтах и губных гармошках).
И ничего больше нет, единственно важным становится флейта в моих руках. Капли дождя диктует ритм, и мне хочется стать единым целым с природой, поймать и запечатлеть в нотном узоре силуэт вечно вдохновленной весны.
Играю. О свободе и вере. Сестры, наши шаги по ступеням, знакомство. Олеся. Мои мечты. Вся жизнь, которая в воспоминаниях кажется такой длинной, а ведь предстоит еще больше.
Милая моя Эмма!.. Думаю, как приеду к ней. Расскажу о том, что собираюсь учиться на композитора и обязательно сыграю для нее что-нибудь. Кто знает, вдруг у нее дома стоит старое пианино.
Плутая в грезах, всё продолжаю играть. Каждый мой нерв стал особенно чувствителен и звучит в унисон с флейтой. Дождь давно прекратился. И когда отнимаю флейту от губ, открываю глаза, то вижу вспыхнувшую в небе радугу. Мои семь нот.